«Беловодье» Ивана Ерошина

Остается только гадать, почему «Хакасский фольклор» в 1938 году был отвергнут издательством. Иван Маркелович Кузнецов высказывал предположение, что причиной стала переписка поэта с Роменом Ролланом. Версия кажется правдоподобной, если учесть атмосферу тех лет, когда за связь с заграницей строго взыскивалось, а масштаб адресата только усиливал подозрительность соответствующих инстанций. Но может, на то были и другие причины.
И.М. Кузнецов утверждал, что Иван Ерошин был первым в крае членом Союза писателей СССР. В памяти журналиста Афанасия Шадрина, ныне живущего в Минусинске, сохранились литературные пятницы, которые проходили с участием Ивана Ерошина в редакции краевого радио в конце 30-х годов. Будучи, по воспоминаниям людей, знавших его в разные годы, деликатным и даже застенчивым, Иван Ерошин производил на окружающих впечатление человека нерешительного. Но когда речь шла о литературе, оценки его были бескомпромиссны. Он становился твердым и взыскательным, а порой — непримиримым. Афанасий Шадрин вспоминает, что даже возникла «война против Ерошина», когда он утверждал, например, такое: «Гомер выше Маяковского». Влюбленные в боевую, громкую поэзию Маяковского, молодые литераторы считали подобные заявления кощунственными [17]. Сам предмет спора может вызвать сегодня только улыбку недоумения. Но позиция ерошинских оппонентов — важный штрих, характеризующий литературную и не только литературную атмосферу времени, когда после знаменитой оценки Маяковского Сталиным («был и остается лучшим и талантливейшим поэтом эпохи»), его, по выражению Б. Пастернака, «стали вводить принудительно, как картофель при Екатерине». А ведь Иван Ерошин находился тогда на положении опального поэта, что, казалось бы, вынуждало его быть осторожным в своих суждениях…
Однако же озабоченность И. Ерошина «здоровьем стиха», его вкус к слову и филигранно отточенному образу вызывали неизменное уважение.
В телепередаче, посвященной И. Ерошину, И.М. Кузнецов поделился еще и таким воспоминанием: «Он прекрасно знал персидскую, китайскую, японскую и древнегреческую поэзию. Тогда еще молодые красноярские поэты Игнатий Рождественский и Казимир Лисовский, написав новые стихи, не без страха несли их на суд “древнему греку”. Так шутливо называли они Ерошина за пристрастие к античности» [18].
Об увлечении «древнего грека» поэзией давно минувших веков свидетельствуют и строки его стихов, написанных в разное время: «В котомке моей за спиной бесценная милая ноша: тетради, калач, карандаш, создание старца Гомера». Или: «О дом родной, Гафиза бирюза, Ли Бо, Ду Фу и хрупкость танки!» В письмах И. Ерошин просил книголюба И.М. Кузнецова помочь ему заполучить «Манас» и «Витязя в тигровой шкуре»: «Эти две книги для меня необходимы» (от 19.03.1941). «Почитатель Лукреция и Эпикура», — так характеризовал его Леонид Мартынов [19].
Конечно, столь приверженный к культурному наследию прошлого, Ерошин не мог не заинтересоваться той его страницей, которая связана с именем Тимофея Михайловича Бондарева, жившего на рубеже XIX – XX веков в Иудино и состоявшего на протяжении многих лет в переписке с Львом Николаевичем Толстым. Но это отдельная тема.
Здесь же необходимо хотя бы вкратце сказать о том, что Иван Ерошин вместе с переехавшим в Иудино из Абакана в конце 30-х годов поэтом Георгием Суворовым разыскивал камни-писанцы с могилы «Иудинского философа» (Л. Толстой), на которых тот, незадолго до смерти, завещав установить их вокруг места будущего захоронения, выбил свои главные заповеди. Писанцы найти не удалось. По слухам, в годы коллективизации они были разбиты и пошли на укрепление фундамента строящейся школы и колхозных погребов. Больший парадокс едва ли можно представить.
Позже Иван Ерошин участвовал во вскрытии могилы Т. Бондарева, на которое было дано разрешение властей: надеялись обнаружить якобы захороненные с ним, как наказывал Тимофей Михайлович, рукописи его философских трактатов. Из письма от 18.06.40 г. И.М. Кузнецову: «Ездил на вскрытие могилы Т. Бондарева. Рукописей не оказалось. Вскрытие было на второй или третий год после смерти. Могла ли пройти царская полиция мимо такой фигуры? Конечно, нет. На глубине 50 см оказались осколки разбитой плиты».
Не без участия Ивана Ерошина в середине 50-х годов село Иудино было переименовано в Бондарево…
Следует заметить, что в свой красноярский период Иван Ерошин совмещал многогранную литературно-общественную деятельность с будничной, берущей много сил, работой газетчика, разделяя с живущими рядом людьми их житейские заботы и радости.
Из письма И.М. Кузнецову от 13.07.1940 г.: «Дожди в нашей местности славные, хлеб хороший, а это значит: будет человек сыт. <…> Работы по горло, творчество закинул в дальний ящик и вернусь ли к нему скоро — не знаю. Юбилей области отнимает все. На днях еду писать очерк. Каким окажусь в этой работе, сам не знаю. <…> В Абакане частые дожди, огороды жителей растут, как на опаре. Это радостно. Значит, жить будем».

Так напряженно и наполнено в очень непростое время жил и творил на красноярской земле «младший брат Есенина» Иван Ерошин — человек, знавший цену труда пахаря, взрастившего хлебный колос, и труда поэта, в муках отыскивающего слово, которое «не тлеет». Художник, понимавший голос ветра и птиц, говоривший на общем языке с рекой, деревом, горной тропой. Гуманист, способный глубоко постичь дух другого народа и его песни сделать для нас песнями нашими. Он на собственном опыте знал, как тернист прямой путь Правды, но никогда не предпочел ему облегчающую увертливость и кривизну.

Среди многих прекрасных стихов русских поэтов о счастье бытия, о горечи и боли неизбежно предстоящего ухода не должны затеряться написанные Иваном Ерошиным: