Единый ресурс русскоязычных журналов и альманахов
Литературный подкаст
Увеличить
Решаем вместе
Считаете, что объекты культурного наследия находятся в плохом состоянии?
Расскажите об этом
Пн. 14:00 – 17:00
Вы здесь
Истерика
К 10-летию «культурной революции» в России
Файл: 
09_nikiforov_i.zip (13.34 КБ)
09_nikiforov_i.zip (13.34 КБ)
Владимир НИКИФОРОВ
К 10-летию «культурной революции» в России
О случае этом, забавном и одновременно печальном, рассказали в редакции «Сибирских огней». После выступления авторов журнала в прямом эфире в редакцию позвонило несколько разгневанных радиослушательниц: «Вас надо закрыть! Вам нельзя давать слово!»
Это какие же должны пройти «демократические» преобразования, чтобы «народ» требовал перекрыть не грязный поток чернухи, цинизма, надругательства над историей, а тонкий, едва струящийся ручеек истины, добра и боли! Что же произошло в России, в ее «новейшей» десятилетней истории? Чем вызвана истерика, принявшая форму информационного «наезда» на общество: «Любите ли вы свободу так, как любим ее мы?»
Разочарованием. Мечты не сбылись, надежды не оправдались. Все вернулось на круги своя.
А могло ли быть иначе, если проблемы новой России не экономические или политические: это проблемы культуры — норм поведения, моральных ценностей, традиций, ритуалов, повседневных обычаев и духовных ориентиров. И вот 10 лет назад эти ориентиры в одночасье поменяли.
...По Новосибирску, точнее по Академгородку, куда наиболее часто приезжали иностранцы, гулял такой полуанекдот: «Какие вы счастливые! — говорят зарубежные гости хозяевам. — Вы не знаете, как плохо вы живете!»
Конечно, провинциальные интеллигенты кое-что знали о зарубежной жизни, железного занавеса уже не было, но у многих существовал этот занавес в сознании. И как удобно, тепло, уютно было в своем неведении, в своей ограниченности, зашоренности, однозначности.
То, что произошло с нами в конце 80-х — начале 90-х подобно действию нейтронной бомбы огромной разрушительной силы: никаких видимых материальных разрушений, ходят трамваи, бегают ребятишки, но прежняя жизнь уничтожена. Боялись ядерной катастрофы, а разразилась информационная. Но нам казалось, многим казалось, что мы простимся с нашим прошлым смеясь. Приятно удивляли раскованность молодого генсека, здравый смысл его первых решений. Но в то время, когда многим еще было интереснее читать, чем жить, некоторые уже ринулись в новую жизнь, в новый НЭП, без оглядки. Знакомые ребята организовывали кооперативы, другие подались в ассоциации и фонды: АСГ, ФМИ, Фонд столетия Новосибирска. Эти учреждения были порождением и продолжением государственных структур, почетными президентами в них были будущие мэры и губернаторы.
В конце 90-го и я стал одним из учредителей общества с ограниченной ответственностью. За мной в фирме был закреплен научный сектор, 91-й был годом головокружения от успехов. Я впервые работал только на себя. Отдых с семьей в Крыму, исполнение давней мечты жены — покупка пианино «Рениш», строительство дачного дома; в пылком воображении маячили автомашина и квартира для дочери. Но все-таки самое главное было в том, что мы глотнули воздуха свободы. И стали ее заложниками.
Разочарованием. Мечты не сбылись, надежды не оправдались. Все вернулось на круги своя.
А могло ли быть иначе, если проблемы новой России не экономические или политические: это проблемы культуры — норм поведения, моральных ценностей, традиций, ритуалов, повседневных обычаев и духовных ориентиров. И вот 10 лет назад эти ориентиры в одночасье поменяли.
...По Новосибирску, точнее по Академгородку, куда наиболее часто приезжали иностранцы, гулял такой полуанекдот: «Какие вы счастливые! — говорят зарубежные гости хозяевам. — Вы не знаете, как плохо вы живете!»
Конечно, провинциальные интеллигенты кое-что знали о зарубежной жизни, железного занавеса уже не было, но у многих существовал этот занавес в сознании. И как удобно, тепло, уютно было в своем неведении, в своей ограниченности, зашоренности, однозначности.
То, что произошло с нами в конце 80-х — начале 90-х подобно действию нейтронной бомбы огромной разрушительной силы: никаких видимых материальных разрушений, ходят трамваи, бегают ребятишки, но прежняя жизнь уничтожена. Боялись ядерной катастрофы, а разразилась информационная. Но нам казалось, многим казалось, что мы простимся с нашим прошлым смеясь. Приятно удивляли раскованность молодого генсека, здравый смысл его первых решений. Но в то время, когда многим еще было интереснее читать, чем жить, некоторые уже ринулись в новую жизнь, в новый НЭП, без оглядки. Знакомые ребята организовывали кооперативы, другие подались в ассоциации и фонды: АСГ, ФМИ, Фонд столетия Новосибирска. Эти учреждения были порождением и продолжением государственных структур, почетными президентами в них были будущие мэры и губернаторы.
В конце 90-го и я стал одним из учредителей общества с ограниченной ответственностью. За мной в фирме был закреплен научный сектор, 91-й был годом головокружения от успехов. Я впервые работал только на себя. Отдых с семьей в Крыму, исполнение давней мечты жены — покупка пианино «Рениш», строительство дачного дома; в пылком воображении маячили автомашина и квартира для дочери. Но все-таки самое главное было в том, что мы глотнули воздуха свободы. И стали ее заложниками.
...Помню, как теплым дождливым днем 21 августа 1991 года ехал в Академгородок и удивительно радостно было во влажной духоте автобуса вдруг услышать Москву и российский съезд. И весь вечер, и всю ночь, пока работало новосибирское телевидение, мы были участниками этой драмы на грани с фарсом, а под утро голос нашей знакомой известил по телефону: «Ура! Мы победили?»
Теперь думается, что победили самих себя, порвали последние социальные нити, связывающие нас как единое общество. И иначе, видимо, не могло быть. В обществе с низкой политической культурой оппозиции быть не должно. Западный обыватель рассматривает политическую борьбу как театр. Съезды партий представляют собой пышно декорированное и отрежессированное шоу, выступления лидеров тщательно отрепетированы, насыщены сценическими жестами и эффектами. По окончании речи — овации, поздравления, поцелуи, цветы как прима-балерине. (Кстати, этим объясняется ошеломляющий успех Жириновского на выборах 1993 года: он первый из российских деятелей ввел в свои выступления элементы политического театра). Мы же все это воспринимали со звериной серьезностью и жили на пороге гражданской войны.Спасение виделось в экономике, в обществе подогревалась надежда, что она вот-вот заработает. Ожидалось, что после пяти лет обвального падения и двух лет стабилизации где-то в 1997 году начнется медленный, но безусловный экономический рост.
Трудность прогноза социально-политических и экономических процессов очевидна. Нет адекватной модели. Можно искать аналогии в физических явлениях. Мяч, ударившись о землю, подскочит вверх. Упав до самого предела, экономика должна была преобразовать энергию падения в энергию роста.
Но экономика, доставшаяся нам от эпохи социализма, свойствами упругости и эластичности не обладает. Продолжая аналогию, можно сказать, что в экономике есть немногочисленные мячики в виде группы банков и коммерческих фирм, взлетевших выше крыши Кремля, но больше всего в ней оказалось предприятий и целых отраслей, рухнувших с высоты и расколовшихся, разлетевшихся на осколки. Стоять над грудой осколков и рассуждать о том, при каком уровне налогообложения этот хлам превратится в эффективно работающие предприятия, — по меньшей мере наивно.
Все, что происходило наверху, походило на возню у постели больного. Он лежит со вскрытой раной, а вокруг идет нормальная жизнь: по старой традиции проводят планерки, партсобрания, рассказывают анекдоты...
Требовалась четкая экономическая политика. Политика государственная. Политика жесткая. Иногда жестокая. Государство уже пошло однажды на такой жестокий шаг (отпуск цен и разгосударствление экономики), однако, самортизировав падение, не доведя этот процесс до логического завершения (банкротство предприятий со всеми вытекающими социально-экономическими последствиями) наказало население России дважды. Экспресс-премьер Кириенко убеждал прессу, что народ в провинции все стерпит, он озабочен больше всего тем, не замерзнут ли смородина и огурцы.
В чем-то мой коллега (я тоже специалист по водному транспорту) ошибался. Думаю, что в определенной политической ситуации Ельцину пришлось бы просить политического убежища на Западе. Угрозу такого исхода советники Ельцина почувствовали в конце 1998 года, когда президентский рейтинг Примакова превысил оный всех традиционных номинантов: Зюганова, Лужкова, Явлинского, Лебедя... Только этим можно объяснить тот диалог в стиле давнишнего детского мюзикла «Я уважаю пирата. — А я уважаю кота»: «Я работаю с Евгением Максимовичем до президентских выборов. — А я не претендую на президентство».
Все, что происходило наверху, походило на возню у постели больного. Он лежит со вскрытой раной, а вокруг идет нормальная жизнь: по старой традиции проводят планерки, партсобрания, рассказывают анекдоты...
Требовалась четкая экономическая политика. Политика государственная. Политика жесткая. Иногда жестокая. Государство уже пошло однажды на такой жестокий шаг (отпуск цен и разгосударствление экономики), однако, самортизировав падение, не доведя этот процесс до логического завершения (банкротство предприятий со всеми вытекающими социально-экономическими последствиями) наказало население России дважды. Экспресс-премьер Кириенко убеждал прессу, что народ в провинции все стерпит, он озабочен больше всего тем, не замерзнут ли смородина и огурцы.
В чем-то мой коллега (я тоже специалист по водному транспорту) ошибался. Думаю, что в определенной политической ситуации Ельцину пришлось бы просить политического убежища на Западе. Угрозу такого исхода советники Ельцина почувствовали в конце 1998 года, когда президентский рейтинг Примакова превысил оный всех традиционных номинантов: Зюганова, Лужкова, Явлинского, Лебедя... Только этим можно объяснить тот диалог в стиле давнишнего детского мюзикла «Я уважаю пирата. — А я уважаю кота»: «Я работаю с Евгением Максимовичем до президентских выборов. — А я не претендую на президентство».
А, собственно, почему Примакову было не претендовать на президентство? Ведь он в ту пору был единственным политиком, поддерживаемым практически всеми ветвями власти и политическими движениями. Во всяком случае, он не вызывал такого неприятия в тех или иных слоях общества, как недостаточно улыбающийся главный коммунист России, как мэр Москвы, устраивающий пиры во время чумы, как чурающийся практических дел вечный отличник, как генерал, на примере отдельно взятого региона доказывающий, что простота все же хуже.
У Ельцина еще не было «преемника», но был его светлый образ, и Примаков этому образу не соответствовал; к тому же он старше самого Ельцина.
Действительно, Примаков не совсем соответствует той модели власти, которая закреплена в конституции России. Он и впрямь мало похож на главу государства, он не вызывает страха и священного трепета; чувствуется, что он не проходил школу прораба и начальника НГДУ, он плохо владеет аппаратными методами работы, для него в первую очередь важны согласие, доверие, личная ответственность.
Однако Примаков очень точно вписывался в образ президента— отца нации.
В период своего премьерства он добился парадоксальных результатов парадоксальными методами: он почти ничего не делал, но это успокоило все слои общества, еще немножко и мы бы поняли, что так и должно работать правительство: только и исключительно за себя и только теми методами, которые допустимы и наиболее безопасны в данных условиях.
Однако Примаков очень точно вписывался в образ президента— отца нации.
В период своего премьерства он добился парадоксальных результатов парадоксальными методами: он почти ничего не делал, но это успокоило все слои общества, еще немножко и мы бы поняли, что так и должно работать правительство: только и исключительно за себя и только теми методами, которые допустимы и наиболее безопасны в данных условиях.
Снявши голову, по волосам не плачут. О каких скорых и эффективных реформах можно говорить в разделенной на враждующие лагеря, лишенной каких-либо нравственных ориентиров, открытой для наглого грабежа стране?
При всей внешней поливалентности Примаков внутренне очень самостоятелен и последователен. Открыто не заявляя о своей приверженности коммунистическим идеям, он в общем-то коммунист (имеются в виду не методы, а цели), к рыночной экономике в условиях сегодняшней России он относится не отрицательно, а по-научному скептически. Думаю, что он понимал необходимость новой экономики, но не видел ее основы ни в пакетах радикальных законов, ни в возврате к Госплану. Он полагался на время и на здравый смысл: жизнь сама покажет, куда нам плыть.
Кому-то согласие общества оказалось не по нутру, в нем увидели опасность для экономических реформ и демократических преобразований в России. Но сам по себе фактор примаковской самостоятельности не спровоцировал бы известных действий, если бы Евгений Максимович не стал искать опоры в Госдуме. Вопрос: почему опоры и почему в Госдуме? Ответ: из-за президентской изоляции ЕМ на международной и внутренней арене — лежит на поверхности, но это, возможно, не все. Примаков стал все больше понимать, какую роль он может сыграть в России на пороге нового тысячелетия.
Ему достаточно было заручиться поддержкой левых сил и движения Лужкова. В том, что Лужков пошел бы на это, можно не сомневаться. Пост премьера был бы ему обеспечен, а как минимум через четыре года он мог стать президентом.
Кому-то согласие общества оказалось не по нутру, в нем увидели опасность для экономических реформ и демократических преобразований в России. Но сам по себе фактор примаковской самостоятельности не спровоцировал бы известных действий, если бы Евгений Максимович не стал искать опоры в Госдуме. Вопрос: почему опоры и почему в Госдуме? Ответ: из-за президентской изоляции ЕМ на международной и внутренней арене — лежит на поверхности, но это, возможно, не все. Примаков стал все больше понимать, какую роль он может сыграть в России на пороге нового тысячелетия.
Ему достаточно было заручиться поддержкой левых сил и движения Лужкова. В том, что Лужков пошел бы на это, можно не сомневаться. Пост премьера был бы ему обеспечен, а как минимум через четыре года он мог стать президентом.
Ну, а Зюганов, как и любой другой из левых лидеров в условиях господства правых на СМИ — фигура не проходная. Сыграть на антикоммунизме в 1999-м было еще проще, чем в 1996-м: за три года контроля над бессильным парламентом левые только девальвировали многие свои лозунги. Поддержав «своего» человека со стороны, при благоприятном исходе выборов левые получают все: президента, парламент, должности вице-премьера и министров, постепенно их кандидаты составляют большинство среди губернаторов, тем самым они получают свое Федеральное собрание. Меняется конституция, вместо президентской Россия становится парламентской. Главный недостаток — возраст президента — становится достоинством, ведь отцами нации в сорок лет не становятся.
Возможный сценарий событий советники Ельцина проработали весьма четко. Решение, принятое исходя исключительно из плановых интересов, было одно: убрать Примакова из большой политики, дать ему понять, что все его президентские поползновения будут пресечены.
Казалось, с отставкой Примакова все разговоры о всероссийском коммунистическом реванше смолкли.
И тут возник Путин.
Феномен Путина — это феномен самой власти. Власть делают властители, а она — властителями.
Власть — не профессия. Власть — самоцель, итог, результат. В России власть — все. В России современной власть ни за что и ни перед кем не отвечает, эта власть иррациональна.
Власть — удел неудедьщиков. Человек самоорганизованный —неадекватен власти.
Макс Вебер в свое время с завидной немецкой пунктуальностью попытался классифицировать власть и выделил три ее типа: традиционную, рациональную и харизматическую. Ни к одному из «чистых» видов Путин не подходит: для традиционной власти слишком не традиционен, для рациональной власти в иррациональной России нет базы, ну а уж насчет харизмы Путина в период выборов кто только не прошелся... Путина спасла неуловимость, зыбкость, неопределенность и в то же время полная узнаваемость его светлого образа. Голосовавшие за него голосовали за свою мечту, за свои представления о справедливой власти. Иными словами, каждый помещал его в свой круг ценностей, в свою культуру. Каждый мог сказать: «Это президент моей мечты», потому что неуловимость образа позволяла приписывать ему все, что угодно. Существовал набор инвариантных качеств, определенный минимум, который позволял дополнять, дописывать, досказывать. Получился этакий всероссийский консенсус, удовлетворивший в конце концов практически всех, не вызывающий раздражения, какое вызывает всякая неординарная личность.
И это можно рассматривать как знак новой ситуации, когда общество становится более свободным от власти и может позволить себе совершенно невозможный в прежних условиях выбор. Общество тем самым как бы дает себе передышку, как зритель после ярких красок ищет на чем бы простом и привычном отдохнуть глазу. Кого помнят в новейшей истории Англии, то есть Британии, а вернее, Соединенного королевства? Уинстона Черчилля да Маргарет Тетчер. А помнят ли, что лорда Мальборо сменил некто Эттли, а железную леди — Мейджор, основным эпитетом которого было «серый»?
Троечник сдал дела твердому хорошисту. Политический звериный инстинкт уступил место интеллектуальной интуиции. Пятерочников с выверенными моделями страна не приняла.
Судьба народа прописана в его культуре. Выбрав Путина, страна выбрала прошлое, только не в плане партийном, идеологическом, а — в культурном.
«Фанатики не смогут удержать победу. Они устанут от самих себя». (Лев Шестов). Россия устала от самой себя, устала за 10 лет быть вне культуры, вне привычных устоев и ориентиров.
Культура, которая не суть запреты, а суть нормы, делает жизнь удобной, поведение предсказуемым. Ребенок должен быть ребенком — шалить, проказничать, не слушаться, но и родитель должен быть родителем: спрашивать, запрещать, наказывать. Иное поведение — разрушение культуры. Культурная жизнь — это театр, где каждый играет заданную роль. Бывает гениальное общество, но — некультурное. Как наше, к примеру. У нас каждый хочет быть независимым, сильным, главным, самым-самым, другие роли не по нам. Отсюда наши беды, проблемы, но отсюда и наши победы — в искусстве, в космосе, в спорте.
Макс Вебер в свое время с завидной немецкой пунктуальностью попытался классифицировать власть и выделил три ее типа: традиционную, рациональную и харизматическую. Ни к одному из «чистых» видов Путин не подходит: для традиционной власти слишком не традиционен, для рациональной власти в иррациональной России нет базы, ну а уж насчет харизмы Путина в период выборов кто только не прошелся... Путина спасла неуловимость, зыбкость, неопределенность и в то же время полная узнаваемость его светлого образа. Голосовавшие за него голосовали за свою мечту, за свои представления о справедливой власти. Иными словами, каждый помещал его в свой круг ценностей, в свою культуру. Каждый мог сказать: «Это президент моей мечты», потому что неуловимость образа позволяла приписывать ему все, что угодно. Существовал набор инвариантных качеств, определенный минимум, который позволял дополнять, дописывать, досказывать. Получился этакий всероссийский консенсус, удовлетворивший в конце концов практически всех, не вызывающий раздражения, какое вызывает всякая неординарная личность.
И это можно рассматривать как знак новой ситуации, когда общество становится более свободным от власти и может позволить себе совершенно невозможный в прежних условиях выбор. Общество тем самым как бы дает себе передышку, как зритель после ярких красок ищет на чем бы простом и привычном отдохнуть глазу. Кого помнят в новейшей истории Англии, то есть Британии, а вернее, Соединенного королевства? Уинстона Черчилля да Маргарет Тетчер. А помнят ли, что лорда Мальборо сменил некто Эттли, а железную леди — Мейджор, основным эпитетом которого было «серый»?
Троечник сдал дела твердому хорошисту. Политический звериный инстинкт уступил место интеллектуальной интуиции. Пятерочников с выверенными моделями страна не приняла.
Судьба народа прописана в его культуре. Выбрав Путина, страна выбрала прошлое, только не в плане партийном, идеологическом, а — в культурном.
«Фанатики не смогут удержать победу. Они устанут от самих себя». (Лев Шестов). Россия устала от самой себя, устала за 10 лет быть вне культуры, вне привычных устоев и ориентиров.
Культура, которая не суть запреты, а суть нормы, делает жизнь удобной, поведение предсказуемым. Ребенок должен быть ребенком — шалить, проказничать, не слушаться, но и родитель должен быть родителем: спрашивать, запрещать, наказывать. Иное поведение — разрушение культуры. Культурная жизнь — это театр, где каждый играет заданную роль. Бывает гениальное общество, но — некультурное. Как наше, к примеру. У нас каждый хочет быть независимым, сильным, главным, самым-самым, другие роли не по нам. Отсюда наши беды, проблемы, но отсюда и наши победы — в искусстве, в космосе, в спорте.
Другое дело, что каждый имеет право на свою жизнь, на нарушение норм, каждый может быть преступником, а общество должно понимать, что это — преступление, и наказывать преступников. Но общество не обязано ненавидеть преступника, у них просто разные нормы, разные культуры.
За 10 лет мы потеряли больше, чем за весь XX век. Мы потеряли главное, без чего невозможно движение в культурном пространстве: связь традиций, связь поколений, связи между властью и обществом. Потому-то равнодействующая наших усилий равна нулю. Причем в любой момент. Наше общество слишком статично. Все тонет, увязает, взаимно поглощается, убивается, уничтожается. Происходит множество событий, взаимно блокирующих друг друга. Шоковая терапия вызвала только шок.
Государственная власть — это приоритеты. Приоритет последних дет — борьба с преступностью, с коррупцией. Но из всех государственных чиновников только работники правоохранительных органов работают безвозмездно: ни один крупный мошенник, вор, взяточник не получил законного возмездия.
Борьба с преступностью — вопрос культуры. Если в обществе не осталось нормы, осуждающей коррупцию, воровство, убийства, — оно обречено.
Слово обыватель у нас наконец-то перестало быть бранным. Это один из главных лозунгов и итогов культурной революции. Но необходимо-то быть гражданином!
За 10 лет мы потеряли больше, чем за весь XX век. Мы потеряли главное, без чего невозможно движение в культурном пространстве: связь традиций, связь поколений, связи между властью и обществом. Потому-то равнодействующая наших усилий равна нулю. Причем в любой момент. Наше общество слишком статично. Все тонет, увязает, взаимно поглощается, убивается, уничтожается. Происходит множество событий, взаимно блокирующих друг друга. Шоковая терапия вызвала только шок.
Государственная власть — это приоритеты. Приоритет последних дет — борьба с преступностью, с коррупцией. Но из всех государственных чиновников только работники правоохранительных органов работают безвозмездно: ни один крупный мошенник, вор, взяточник не получил законного возмездия.
Борьба с преступностью — вопрос культуры. Если в обществе не осталось нормы, осуждающей коррупцию, воровство, убийства, — оно обречено.
Слово обыватель у нас наконец-то перестало быть бранным. Это один из главных лозунгов и итогов культурной революции. Но необходимо-то быть гражданином!
Иначе власть задавит все.
Когда нет равноправных отношений гражданина и власти, последняя накроет его сверху как колпаком.
Ничего не видно, зато безопасно.
Третьего не дано. Требовать в этих условиях свободы — значит выступать против собственной безопасности.
Некультурный человек сам опасен и не защищен. Он подобен амнистированному, не имеющему ни дома, ни семьи, ни работы.
Мы — общество бездомных и брошенных, осужденных и амнистированных.
Не может быть свободы вообще. Не может быть свободы по норме, по закону. В стране, где нет политики, нет политиков, нет политической культуры, иначе быть не может.
Только у нас власть становится бизнесом. В таких условиях любой бизнес становится незаконным. Спасение России могло бы явиться в лице тех, кого больше всего ругает обыватель. А ругает он нынче не пирующий во время чумы директорат, а тех предпринимателей, дельцов, бизнесменов, коммерсантов, которые преуспели, которые на виду, у которых есть капитал и которые рвутся к власти. Как ни странно, в одном их цели чудесным образом совпадают с целями населения. Им нужна стабильность. Им нужен богатый покупатель. Их все больше становится в составе советов директоров приватизированных промышленных гигантов. Известны случаи, когда их вмешательство предотвращало недальновидные и ущербные в социально-экономическом плане действия бывших «красных директоров», ставших фактическими собственниками заводов и промыслов.
Мы — общество бездомных и брошенных, осужденных и амнистированных.
Не может быть свободы вообще. Не может быть свободы по норме, по закону. В стране, где нет политики, нет политиков, нет политической культуры, иначе быть не может.
Только у нас власть становится бизнесом. В таких условиях любой бизнес становится незаконным. Спасение России могло бы явиться в лице тех, кого больше всего ругает обыватель. А ругает он нынче не пирующий во время чумы директорат, а тех предпринимателей, дельцов, бизнесменов, коммерсантов, которые преуспели, которые на виду, у которых есть капитал и которые рвутся к власти. Как ни странно, в одном их цели чудесным образом совпадают с целями населения. Им нужна стабильность. Им нужен богатый покупатель. Их все больше становится в составе советов директоров приватизированных промышленных гигантов. Известны случаи, когда их вмешательство предотвращало недальновидные и ущербные в социально-экономическом плане действия бывших «красных директоров», ставших фактическими собственниками заводов и промыслов.
Их называют «новыми русскими», но на самом деле у нас возникла своя Америка, которой завидуют, которую ненавидят, над которой издеваются. Власть загнала сама себя и все общество в угол, положив в основу культурной революции мораль дикого капитализма. Это в нашей-то Достоевской стране!
Один из итогов «культурной революции» — неизбежный разрыв единого культурного пространства.
Прежде всего, это разрыв между Москвой и всей остальной Россией. Между большими городами и остальной Россия. Между образованными и не получившими образования. Все это не сводимо к экономическим различиям, и основу будущего единства общества надо искать не в мечтах о среднем классе, о третьем сословии. У бедного профессора больше общего с образованным банкиром, чем с бедным грузчиком.
XXI век — век образованных людей.
Образование — самый надежный путь к единому российскому обществу. Основа единого общества формируется в недрах поколения молодых — образованных, активных, мыслящих. Будет, конечно, и в этом обществе оппозиция, опирающаяся на несправедливо отодвинутых от пирога цивилизации, на не нашедших себя в этой суровой жизни, на отставших в гонке. Те, кто сегодня экономят на образовании, готовят динамит для будущих социальных взрывов.
В основе «культурной революции» в России были ценности «западной» цивилизации, воспринимаемые, однако, не в конкретно-историческом и культурном аспекте, а в универсальном онтологическом смысле. И с западной демократией, и с рыночной экономикой у нас получилось, как в свое время с кукурузой... Мы разрушили многое из того, к чему Запад идет и стремится. Мы сознательно пристроились в самый хвост социального прогресса, заняли самый последний вагон экспресса, который поменял направление, и его первые вагоны идут нам навстречу!
Да, у России свой путь в цивилизованное общество, объективно связанный с ее трудной историей. Можно спорить о достоинствах и недостатках такого исторического явления, как советский народ, но оно объективно существовало. Современное российское общество можно рассматривать лишь как социокультурную систему с формирующимися ценностными установками и ориентирами, отдавая полный отчет себе в том, что культурные артефакты (нормы, традиции, идеи и т.п.) передаются от поколения к поколению, а не минуя поколения. Сегодня важнее, пожалуй, не то, что мы приобрели, а что сохранили.
И для серьезного исследователя и политика было бы ошибкой вырывать из истории своей страны страницы, вымарывать их или ставить на них клише «Недействительно». Нельзя стрелять в прошлое даже из пистолета.
И для серьезного исследователя и политика было бы ошибкой вырывать из истории своей страны страницы, вымарывать их или ставить на них клише «Недействительно». Нельзя стрелять в прошлое даже из пистолета.
...Вчера читал в газете про субкультуру садо-мазохистов.
Неужели завтра напишут про субкультуру нормальных людей?
Апрель 2001 г.
