К своей земле

После свадьбы мы долго решали, где жить. Жена, будучи родом из Бийска, хотела остаться с мамой, а я, конечно же, стремился в Павловск. Тем более что там в лесхозе для меня маячили хорошие перспективы. В конце концов я уговорил Наталью переехать в поселок, а моя тетка нашла ей работу в районной больнице.

Мы прожили в Павловске зиму. Счастливую зиму, хотя и ютились в комнатке за печкой в родительском доме. Жена забеременела. Я занимался любимым делом — работал техником в лесничестве — и, планируя будущее, подыскивал участок для строительства дома.

Но планам моим не суждено было сбыться. В разгар весны теща попала в больницу, и за ней потребовался уход.

— Как решишь, так и будет. Мы с матерью тебя держать не станем, — сказал отец, узнав, что нам нужно переехать.

И вот с двумя спортивными сумками и с твердым убеждением, что вся жизнь впереди, я вышел на перрон Бийского железнодорожного вокзала — того самого, который снимал в кино Шукшин.

Тещу выписали из больницы, и мы ухаживали за ней дома. Жизнь моя заметно изменилась: попытки трудоустройства, встречи с однокурсниками, мелкие подработки... В какой-то момент я даже почувствовал себя свободным. Вот он — белый лист передо мной: кажется, что хочу, то и нарисую.

Но мое пребывание в городе омрачала тоска по дому. По вечерам, ложась спать и вглядываясь в причудливую тень, которую отбрасывали на стену ветки деревьев за окном, я вдруг ощущал острое желание хоть на секундочку оказаться в Павловске. Выйти на крылечко, почувствовать спустившуюся с сосновых вершин прохладу; услышать, как сквозь заросли черемухи и боярышника пробивается журчание бегущей позади огорода речки и кваканье лягушек; вдохнуть полной грудью свежий воздух. Прикоснуться ладонью к родной земле, набраться от нее сил — и можно снова в бой...

Летом в тещиной малогабаритной «двушке» было невыносимо душно и шумно, оттого что открытые окна выходили на проезжую часть. И воспоминания о доме вспыхивали еще ярче. Перед глазами вставало, как мы с отцом едем на вечерней зорьке подкосить коровам травы, как лошадь несет телегу по ухабинам проселочной дороги вдоль заболоченного ручья. Вот мы сворачиваем на заросшую костром^*1поляну, спешиваемся. Отец проходится точильным бруском по лезвию литовки, обтирает ее травой.

«Вжи-ик, вжи-ик, вжи-ик», — отдается в ближайших кустах лесным эхом, и за отцом остаются ровные валки свежескошенной травы. Иду следом, вилами собираю и гружу разнотравье в телегу. Рубаха у отца между лопаток потемнела от пота. Он оборачивается, и я ловлю его светлую улыбку...

Разбередив душу, украдкой, ощущая ступнями неровности пола, я проходил на кухню, где на холодильнике стоял телефон, и набирал знакомый номер, зная, что родители еще не спят: в нескончаемых хлопотах по дому доделывают дела.

— Аллё! — шептал я, услыхав в трубке родной голос. — Ну как у вас там?

— А вы чего еще не спите? — удивлялся отец. — Мама тесто на хлеб заводит. Мне завтра на пастьбу. Седло подшиваю. (Я как в воду глядел.) — И, вздыхая, добавлял что-нибудь вроде: — Маслят в лесополосах видимо-невидимо повылазило! Туманы нынче сырые постояли... В августе сможешь приехать, с дровами помочь? Я вчера съездил в сельский лесхоз, березы на корню десять кубов выписал. Перед Жуковкой околки стоят — с них брать будем.

— Да я хоть завтра!

— Ладно тебе... С работой определяйся! Тут вместо тебя какого-то с Камня-на-Оби поставили.

После таких разговоров я долго не мог заснуть. Ворочался с боку на бок, проклиная злосчастный диван, и засыпал под утро, глубоко в душе надеясь, что мы вернемся жить в Павловск.

Зиму отработал на заводе, но понял: это не мое. И только наступили первые теплые деньки — уволился без сожаления.

Долго бездельничать не пришлось. На глаза совершенно случайно попалось объявление о курсах ландшафтного дизайна. Решив, что это знак, я без промедления записался на обучение — и уже через месяц, получив сертификат, подал объявление о своих услугах в местную газетенку и подыскивал напарника.

Жизнь менялась, но неизменным оставалось одно — по-прежнему тянуло в родной поселок...

Заказчики встречались всякие и с разным достатком. У каждого человека особенная жизнь — дорога, на которой мы вдруг оказались. Лучше, чем лица и проекты, запоминается отношение.

Особняком для меня стоит одна история, которая до сих пор нет-нет да всплывает в памяти, заставляя снова подумать о том, что многогранность жизни создается не случайными событиями, а людскими помыслами и поступками. Светлыми и не очень. Из них и строится купол, под которым мы живем.

* * *

Уже который день стоит жуткая жара. Ни дуновения ветра, ни намека на дождь. Пот катится градом, на губах чувствуется его солоноватость. Если с утра еще как-то шевелишься, то после обеда, когда становится невыносимо душно, работать почти невозможно. От тротуарного камня рябит в глазах, хочется бросить все к чертям и уехать на Смоленские карьеры^*2искупаться, смыть усталость.

Но Витек, хозяин усадьбы, где мы занимаемся благоустройством, торопит со сроками. Ему, по большому счету, все равно, пекло или ливень: он платит деньги — и работа должна быть выполнена ко дню рождения жены, а до него всего две недели. Трудно сказать, успеем ли — с учетом непостоянства желаний хозяйки (плитку выбирала три дня, рисунок меняли два раза) и трехсот квадратов, которые нам предстоит выложить. Успокаивает одно: кругленькая сумма, получившаяся в результате расчетов.

Витек невысокого роста, чуть полноватый, с небольшим животиком — такой кругляш. На вид ему полтинник. На хлеб с маслом зарабатывает грузоперевозками: уголь из Кузбасса, лес с Турочака и тому подобное. У него в собственности два КамАЗа и «ручка»-восьмитонник. На одном КамАЗе работает сам, на втором — наемный водитель, на «ручке» — племянник.

Витек шагает в ногу со временем. У него хорошая тачка — новенький «лендровер», все стекла затонированы. Он постит свои фото в инстаграме. У ворот его усадьбы — турник с брусьями. Жена — молодая.

Евгения, так зовут хорошенькую жену Витька, младше его лет на пятнадцать. Ездит на сиреневой тойотке, капризничает, дуя губки, когда что-то не по ней.

Наблюдая, как хозяева собираются на реку купаться и жарить шашлык, Михаил, серьезный молодой парень, которого я взял в напарники, остервенело лупит резиновой киянкой по брусчатке и ворчит:

— Добьем — и точно два дня выходных! Тоже отдохнуть хочется! На бережок! Шашлычки!

— Размечтался! — говорю я и посвящаю его в планы дальнейших трудовых будней: — Клиент звонил, семьдесят квадратов. Плитку уже завез. Поэтому заканчиваем здесь — и сразу перекидываемся на следующий объект. Зимой будем отдыхать.

Руслан, наш подсобный рабочий, поднес стопку брусчатки и, переведя дыхание, устремил свой взгляд на Женечку. Та, мелькая разноцветным педикюром и качая крутыми бедрами, как раз прошла мимо нас и теперь деловито, показывая свою значимость, распоряжалась:

— Витенька, мама просила заехать мартини купить, она твою самогонку не пьет... Витя, ты мангал взял? Шампуры не забудь!

И все в таком духе.

...А непристойные мысли в голове при виде Жениного «баркаса» — это от жары.

Витек недавно вернулся из рейса и теперь, удобно устроившись в кресле, в теньке от веранды, с запотевшей кружкой «Барнаульского», гоняет по разным поручениям узбека Аскара, живущего у него на задворках усадьбы:

— Шевели ластами, олух! Слышал, Женька сказала мангал загрузить! В гараже разборный возьми. Решетку закинь. И удочку захвати — вдруг порыбалю...

Аскар перебирает худющими ногами по раскаленному отсеву, оставляя следы стертыми сланцами.

— Глаза залишь, удочка тебе даже не нужен будет. Зачем он тебе?

— Неси! Будешь еще меня учить! Червей накопать не забудь.

Проходя мимо меня, Аскар добавляет вполголоса, неслышно для ушей хозяина:

— Налакается до беспамять, про удочка даже не вспомнит...

В это время ворота открываются, входят гости. Разделились: женщины ушли помогать Евгении, а мужчин Витек повел обозревать владения. Остановились возле нас и начали обсуждать технологию укладки плитки. Знатоки.

Через полчаса «делегация» удалилась. Во дворе стало тихо.

— Аскар, поставь-ка чай! — прошу я узбека. — Перекурить надобно.

Налив холодной воды лохматому кобелю по кличке Малыш, Аскар уходит.

— Вода вскипель! — слышу я через какое-то время и иду снимать чайник с плиты.

Наш электрический бригадный сгорел, поэтому кипятим воду в «апартаментах» узбека.

Место, где живет Аскар, нормальным жилищем назвать трудно. Низенькое помещение, посередине голландка, явно требующая ремонта, телевизор — еще ламповый, дивану давно пора на свалку. У дверей ободранная газовая плита, на которой узбек варит еду себе и лохматому псу. Пол прогнил, штукатурка местами отвалилась.

Прячемся в теньке у новой бани. За чаем можно поговорить. Пара анекдотов про строителей — типа «бабушка, у вас здесь все равно шкаф стоять будет» — поднимает настроение.

После чая всегда легче работать.

— Аскар, ты откуда родом? — интересуюсь я.

— Карши. Знаешь, где это?

Я не больно сведущ в географии и начинаю гадать, Узбекистан это или Таджикистан.

Аскар уточняет:

— Узбекистан! Кашкадарьинская область. Семьдесят километр от Душанбе. Туркмения под боком. Рядом Памирские горы.

— Горы — это хорошо! — вставляет Михаил. Его заклинило насчет отдыха. — Сейчас бы туда на недельку с палаточкой!

— Витек тебе платит? Или только кормит? — продолжаю я расспрашивать Аскара.

— Когда как. Если в рейс в Горный Алтай с ним еду — суточный платит. А так сам себе на жизнь зарабатываю... Витек жадный! Вот огород садиль я, полю я, поливаю я — а много не рви. За полпомидорка — и то косо смотрит. Он когда с первой женой жил, я ее Свети Ивановна зваль, совсем другой биль. Мы с ним дружно жили. И он добрый биль! И Свети Ивановна добрый тоже! Она меня хорошо относился. И я к ней. Она меня жалель. Зима — холод, она мне пельмень сварит, тарелка целый принесет, говорит: «На, кушай, Аскар!» У нас, говорит, в Сибири без пельмень нельзя выжить. Говорит, на одной китайской лапше далеко не уехать. Добрый женщин, культурный. А Витек — видишь какой? Невоспитанный! Со Свети Ивановна развелся. А потом с Женька сошелся, материться сталь, кричать, обзываться. Он придет — один скажет, она придет — другой скажет... Пальцем показывает — Витек тут же бежит, кричит, как дурак, мол, я не так делаю. И как что, так с ружьем бежит, орет: «Пристрелю!» Вот скажи, это разумный человек?!

— Ты ешь! Яйца, хлеб с колбасой бери, не стесняйся, — предлагает Руслан Аскару, прислушиваясь к нашему разговору.

Узбек мотает головой, отказывается.

— Соседка сегодня утром звониль. Говорит, приди, щи свариль, пироги с картошка напекла. Иди, говорит, кушай сколько хочешь!

— Хорошая соседка! — вставляет Михаил.

— Баб Тания хорошия! Я ей помогаю. В любой время. Уголь там скидаль, картошку в погреб сыпаль, вчера за мясом на рынка ездиль...

— Аскар, тебе сколько лет?

— Сорок девять нынче в зима стукнуль.

— В Карши у тебя родственники?

— Два брата, сестра... Дядька, тетка. Все там. Старший брат паспорт сейчас делает. Должен скоро выслать. Домой уеду... скоро! Лепешки опять печь буду. У нас раньше самый лучший лепешка в округе биль.

— Давно дома не был?

— Как мать померла, ездиль. Это еще в Новосибирске жиль. В прошлом году отец помер. Хотель ездить...

— Что же не поехал?

— Невыездной я! Паспорта нет. Деньги давно коплю. Паспорт брат делает.

— Паспорт потерял, что ли?

— Нехорошо получилось. Я сюда молодым приехаль, хотель денег на мечту заработать. У меня невеста биль. И я хотель достойно свадьбу провести — большой праздник устроить на человек триста. Чтобы все нашу свадьбу запомнили. В Новосибирска приехаль, на стройка устроился, денег за два года заработаль... А брат письмо написаль, мол, невеста твоя за другого сосватали. Я тогда подумаль: куплю белый машин. Знаешь, у нас, узбеков, мечта такая есть — белый машин. Она для нас не столько машин, сколько гордость, показатель достатка. У нас в семье никогда не биль машин. Отец горд бы биль за меня. И я думаль, приеду на белый машин, и пусть все видят, какой стал Аскар Карамуллаев, сын Хасана Касым-оглы! И та, которая не дождалась меня, сто раз бы пускай пожалела о свой выбор...

Аскар замолчал, устремив взгляд куда-то перед собой. Вздохнул тяжело, продолжил:

— У меня почти все деньги с собой биль. Хорошо, я хоть немного родителям тогда выслаль... На вокзале с узбеком познакомился, Рустам его звать, тоже домой возвращался. Мы разговорились, я с ним поделился, рассказаль ему свой жизнь. Помню, как в туалет зашли, и все... Очнулся — ни паспорта, ни денег... И домой стыдно возвращаться с пустые руки. Что скажет отец? И та, которая не дождалась, посмеется... Вот и бросился куда глаза глядель.

Сапожником работаль в Барнауле, затем — на Усть-Сема на база отдых. А потом Витек у друга спросиль, работник нужен, вот я тут теперь и живу... Ну ничего, скоро брат паспорт вышлет и я домой полечу... Надоело так жить, соскучился по своим. На родин хочу!

То ли Аскару хотелось выговориться, то ли приятно было вспоминать о родине, но остаток дня он провел возле меня и рассказывал, как в молодости жил в Карши.

От рассказов Аскара веяло теплом. Может, дело было в его глазах, в том, как они загорались, когда он упоминал о доме...

Вот и у меня перед глазами вновь возник родительский дом, и я поделился с Аскаром воспоминаниями из детства.

— Я тоже приезжий, — говорю. — Из Павловска. Знаешь?

— Павловска — нет, не знаю.

— Тут рядышком, под Барнаулом. Как на озеро Яровое ехать. Может, слыхал? Там у нас река Касмала, сосновый бор, грибы...

— А! Мы раз туда с Витькой на ремзавод за запчасти ездиль. Красивый место. Красивый у тебя, Саша, родин! Я тебе даже завидуй чуть-чуть. Ты в любой момент сель и доехаль, чтоб тебе на сердце камень убраль. А моя родин далеко... Я этот камень на моя душа убрать никак не могу...

* * *

— Просыпайся! На работу пора! — слышу сквозь дрему голос жены. — Ты просил тебя пораньше разбудить. У вас сегодня плитка приходит!

— А-а... Точно.

«Благоустройство территории» — звучит возвышенно, а на самом деле работа тяжелая: бери больше, кидай дальше, неси, пока несется. Но и творческая. Говоришь: «Я ландшафтный дизайнер» — и тем самым приподнимаешь себя в глазах других. Правда, я такой дизайнер, который все тонкости работы изучает на собственном опыте. Даже копку траншеи под автополив и перевозку земли под газон.

Приезжаешь домой без рук, без ног. Примешь душ, поужинаешь, и только голова дотронулась до подушки, а уже пора вставать.

За завтраком есть время составить план работ, но я погружаюсь в мысли о том, какую дыру залатать в семейном бюджете.

Заработанные деньги утекают как песок сквозь пальцы: свет, газ, мобильный интернет на трех телефонах, одежда и пропитание, ребенку в школу... Еще надо отложить хоть что-то на ремонт...

Я вспоминаю вчерашний разговор с Аскаром. После него во мне снова борьба. С одной стороны — желание бросить все и поехать к родителям, сходить с отцом на рыбалку, отправиться с ночевкой на сенокос, пройтись по бору с корзинкой и, наткнувшись на боровик, радоваться, словно мальчишка. Зачерпнуть полную ладонь земли, вдохнуть ее запах и удостовериться — она пахнет так же, как в моем детстве. А с другой — здравый смысл, говорящий, что жизнь изменилась и того, что хочу, я уже не найду...

Но все равно в очередной раз завожу с женой разговор:

— Жили бы в Павловске, было бы все по-другому!

— Ты опять?! — восклицает жена, готовая оспаривать любой мой довод в пользу переезда.

Супруге хорошо — она городская. А мне, деревенскому, в городе, да еще примаком жить каково?!

— И что ты там будешь делать? Работы нет! Ладно, я устроюсь в больницу, а ты куда пойдешь? В лесхоз, на пятнадцать тысяч? И как мы будем жить на эти деньги?

Парирую:

— Многие живут!

— Живут, потому что деваться некуда. Их нигде не ждут. А у тебя есть выбор! Сейчас, наоборот, многие из села уезжают — в города рвутся. В городе прожить легче: какая-никакая работенка найдется. А в деревнях и селах, если ты не фермер, делать нечего. Пенсионеры только и остались.

— Мои одноклассники тоже пенсионеры? Значит, и я пенсионер. Спасибо за комплимент! А насчет заработка — можно добывать и больше. Калымы еще никто не отменял.

— Калымы сегодня есть, а завтра — нет!

Возможно, жена права, но сразу вспоминаю друга Леху. Я по-хорошему ему завидую. Отношу его к тем людям, которые где народились, там и пригодились.

Леха в Павловске, работает мастером в лесхозе, а еще пашет землю трактором на дачах у аэропорта, летом заготавливает сено на арендованных сенокосных лугах и продает к зиме за хорошую цену. Домой приходит за полночь, встает ни свет ни заря. Но нашел же, чем себя занять!

Из паутины задумчивости выдергивает голос жены:

— Спрашиваю, ты готов к этому?

— К чему?

— Жить на маленькую зарплату. Поменять все: жизнь ребенка, свою, мою...

— Человек ко всему приспосабливается. С голоду не помрем. Скотину заведем, курочек... Ты же хотела!

— Тебе все шуточки! — машет рукой жена, уходит в другую комнату и оттуда добавляет: — На курочек скоро налог введут...

Подумалось: «Да, я готов!» Хотя... страшно что-то менять, когда у тебя в жизни все более-менее нормально. Вдруг станет хуже? Сейчас вроде овладел ремеслом, востребованным и приносящим доход...

Много людей ищут лучшей доли, уезжая далеко от родных мест. Одним удается обрести счастье в чужих краях: находят хорошо оплачиваемую работу, оседают, пускают корни. А кому-то совсем не везет, так и болтаются с места на место. И когда совсем уж плохо — ноги ведут домой. Для потерявшегося в мире человека родина остается островком надежды — местом, куда возвращаются, где по-настоящему обретают покой...

 

На работу мы приезжали к девяти утра. Аскару было поручено нас встречать и провожать. «Сказаль, мало ли чего умыкнут», — сдал он нам Витька.

Узбек выходил заспанный, с кружкой чая в руках, открывал ворота, успокаивал Малыша, который разрывался от лая в вольере, и интересовался планом работ.

На этот раз ворота были открыты, но встречать нас никто не вышел. Аскара не было. Кавказец без него не унимался. Попробовали цыкнуть — разлаялся еще пуще.

Совершили обычный утренний обряд: попили чай — и приступили к работе. Витек, уехавший в рейс, звонил два раза, узнавал, где узбек: Аскар не брал сотовый.

Приехала Евгения. Пришлось помочь занести плетеную мебель, которую она купила на распродаже в торговом центре.

Аскар объявился ближе к обеду.

— Ты где пропадал? Тебя все обыскались. Витек два раза звонил, велел вольер покрасить.

— Соседке помощь оказываль, — сообщил Аскар. — Обои в кухне клею. Кстати, для вас калым есть!

Соседка Витька, бабка Таня, жила одна. Раньше у них со старшим сыном был дом, разделенный на две половины. Свою половину сын разломал и отстроил на этом месте двухэтажный коттедж, а бабка так и осталась жить в засыпухе, где даже фундамента толком не было.

Наш подсобник Руслан, мой земляк, аж присвистнул, узнав о наклюнувшемся калыме. Деньги Руслану требовались позарез. У него было две дочери: старшей двенадцать, а младшей годик. Жена Ирина сидела в декрете, получая небольшое пособие от государства. Поэтому тысячи в день, которую он зарабатывал у нас, хватало, по его словам, «лишь облизнуться».

Он если речь заводил, как они всей семьей живут на тридцать тысяч, так его начинало трясти — и уже было не остановить. И тогда мы много нового узнавали про нашу нынешнюю жизнь и вспоминали уже известное старое...

Баба Таня, худая, переломленная пополам хондрозом старушка, обвела нас вокруг дома и показала фронт работ: выставить опалубку и залить завалинку с отмосткой.

— Я загодя все приготовила, мальчишки! — скрипуче вещала бабка. — Прутья железные, доски — в огороде лежат. Цементу, когда скажете, привезем. Самое главное — приступите, а там, в чем нужда будет, все закупим. Я денег скопила!

Договорились начать работу на следующий день. Витек опять собирался в рейс. Плитку бабке, правда, должны были привезти чуть позже обещанного: на предприятии, где ее изготавливали, что-то пошло не так. Но если накинуться толпой, за два дня можно управиться.

За чаем обсудили детали предстоящей работы.

— А чего сынок-то не поспособствует? — не смог удержаться от комментария Руслан. — Себе вон какие хоромы отгрохал! И матери бы подновил... Сам-то на крузаке разъезжает!

— Бабка с ним не разговаривает! — сказал Аскар. — Она когда к внучке в Томск ездиль, он забор на метр передвинуль. Говорит, зачем тебе, старая, столько земли, все равно скоро помрешь. А она ему говорит, ты у меня не один, у меня еще сын есть.

— А где второй?

— Сидит в тюрьма! На днях прийти должен...

* * *

Как и обещали, перекинулись во двор к бабе Тане.

Витек уехал в рейс, повез в Кош-Агач цемент. Прихватил с собой Аскара: два перевала — мало ли что может случиться в дороге. Обратно собирались кедрачом загрузиться.

Мы же с утра занялись земельными работами — выкопали траншею. Потом принялись сколачивать щиты. Не успели оглянуться — обед. Баба Таня накрыла стол на веранде: пожарила картошки, сальца нарезала, достала банку соленых огурцов.

— Руки мойте — и за стол! Пока горячее! — скомандовала.

Было видно, что она довольна.

Руслан, потирая ладони, заметил:

— Баб Тань, да это не еда, а закуска.

Та поняла намек, заулыбалась:

— Дело сделаете — будет вам наливочка! Я-то раньше, в девках, в деревне жила. У нас как заведено: зашли мужики калымить — обязательный уговор накормить! А после, как управятся, можно с устатку и выпить. Только немного, чтоб чуть расслабило, мышцы отпустило. А лишнего не надо — во вред пойдет.

— Баб Тань, а ты чего одна? — поинтересовался Руслан, хрумкая соленым огурчиком.

— Почто одна? Вона бездушный за забором живет — старший сын, Олег. Младший, Валерка, в тюрьме сидит. На днях выйти должен. Да хоть бы не выходил! Я уж одна привыкла. Аскар лучше относится ко мне, чем сыновья родные. Да и мне он как сын, коли уж на то пошло...

Олежек весь в отца. Муж мне скверный достался. Злой, ужимистый. За жисть ни одного цветочка не подарил, все экономил... От рака желчного и помер. Вот Олежек такой же. Все повадки от отца перенял! Единственное, душа спокойна за него — торгашом стал, запчастями на имонарки торгует, не пропадет.

А Валерка — непонятно в кого. С юных лет с ним билась. То в чужой огород залезет, то кирпичом в окно кому-нибудь запустит... И порола его, и за уши таскала — все без толку. Первый раз по малолетке сел на два года. Думала, выйдет — образумится. Не тут-то было! Вскорости на пару с приятелем квартиру обчистили. А потом...

Бабка Таня замолчала, смахнула набежавшую слезу тыльной стороной ладони и продолжила:

— Не думала не гадала, что душегуба на свет божий рожу. Мужичка какого-то выследили с деньгами, тот вроде квартиру продал. Мой его и прирезал... Сидит вот теперь. А я не жду его! Глаза б мои его не видели! Рада бы и вовсе не привечать, да куды денешься — сын как-никак...

Баба Таня готова была еще поговорить, но обед подошел к концу, и мы, поблагодарив старушку, прибрали на столе и вышли на улицу. Довязали арматуру, наладили бетономешалку и к вечеру залили одну сторону завалинки.

 

На следующий день меня поставили на бетономешалку, Руслан возил раствор, Миха принимал.

Чуть погодя баба Таня вышла во двор чистить картошку. Разместилась рядом со мной, разговорились. В основном говорила она, а я между делом поддерживал беседу.

— Студено ногам. Энту зиму кое-как додюжила. Валенки и те не согревают... Вот еще бы печурку переложить. И канализацию провесть... Вы за такое возьметесь?

— Рады бы, но не умеем, — ответил я, заливая в бетономешалку воду.

— Значит, вы только по плитке мастера? И чё там Витька — много закладывать собрался?

— Почти полдвора, — ответил я, хмурясь, потому что сбился со счета, сколько лопат цемента закинул в бетономешалку.

— Так-то Витек мужичок неплохой. Но хитренький, — продолжала баба Таня. — Аскара вот обижает. Говорит, выменял его на барана у друзей. Вот как живого человека можно выменять?! Грех, конечно! Пользуется им. Знает, что бедолаге податься некуда — ни родных, ни друзей. Я с Витькой заговорила на эту тему, так он на дыбы! Говорит: «Баб Тань, не лезь не в свои дела. Я ему угол предоставляю, кормлю...» А вы видели, какой там угол? Со всех щелей дует, скотине и то теплее стайки делают. В прошлую зиму Аскар, бедняга, простудился сильно, кашель у него страшенный был. Я его еле выходила. Всю зиму у меня прожил за печкой. У него ж ни паспорта, ни страхового полюса. Разве это жисть? Так, существование... А мне его жалко. Он человек добрый. Придет — и снег мне зимой почистит, и дров с углем принесет. Иногда заговорюсь и так, между делом, говорю: сына, сходи туда-то и туда-то. А он на меня смотрит и смущается. Так, говорит, баб Тань, опять оговорилась? А у самого слезы в глазах блестят. Не привык, чтобы к нему с лаской обращались. Витек только и знает орет да материт его. Еще, бывает, и за ружье хватается! А сам зимой лопату даже в руки не возьмет — все Аскар делает.

Вот Света, бывшая жена Витька, хорошая была. Хорошо к Аскару относилась, жалела его. А собаку их видали? Дак она этого зверюгу из губ печеньками кормила! Он передние лапы на плечи ей положит и так осторожно эту печеньку берет... Никого к ней не подпускал. Теперь пса тоже Аскар кормит. Витек-то даже подходить боится.

— Аскар говорил, ему брат паспорт скоро пришлет. Домой собирается, — вставил я, чтобы хоть как-то добавить света в нарисованную бабой Таней мрачную картину.

— Уж какой раз собирается, дак Витька не отпускает. Сколько можно этих паспортов высылать! Витек у него заберет и шантажирует. Потом напьется, возьмет и порвет. Еще и изгаляется — выставит Аскара за ворота и не впускает. Говорит: «Ты же хотел идти? Иди!» А куда ему без документов идти-то?

Баба Таня хотела еще что-то добавить, но вспомнила, что у нее на плите кастрюля с мясом, и поспешила в дом.

А у меня от ее рассказа так неуютно стало на душе...

Ближе к обеду Руслан начал нас подгонять. Мол, у его жены сегодня день рождения, ему надо закончить пораньше.

— Нечего вату катать! По-быстрому зальем — и домой! Мне еще цветы надо купить, заехать торт в «Форне» взять... Они там, правда, дорогущие, ну ничего, иногда можно... Бутылочку шампусика прихвачу. Чисто символически посидим семьей.

Мы немного поднажали и часам к пяти завершили заливку бетона.

— Баба Таня, принимай! — собирая лопаты в тачку, суетился Руслан.

— Смотри, завтра на работу! — поддел его Михаил. — А то прогул поставим.

— Да ну я же говорю — чисто символически...

Баба Таня вышла оценить работу. Достала из кармана деньги, пересчитала. Хотела еще нас накормить, но мы отказались и, поблагодарив ее и пожелав ей здоровья, уехали.

* * *

Витек с Аскаром вернулись из рейса только под утро.

Как потом рассказывал Аскар, Малыш два дня оставался не кормлен. Евгения кобеля боялась жутко, поэтому даже не подходила к нему. Первым делом Аскар налил псу свежей воды, насыпал корма, а затем ушел к себе и завалился спать. Да, видно, плохо закрыл вольер.

Евгения собралась на работу, вышла на крыльцо. Малыш лежал на нижней ступеньке и встретил ее грозным рычанием.

Ей пришлось будить мужа. Витек на правах хозяина начал махать на кобеля руками, пытаясь отогнать, но пес авторитета Витька не признал и, оскалившись, зарычал и на него.

В итоге Витьку пришлось вылезать из дома через окно. Чему мы и оказались свидетелями. Встали у ворот и, боясь шелохнуться, наблюдали, как Малыш охраняет крыльцо.

Витек долго не мог достучаться до Аскара, который закрылся у себя и спал как младенец.

— Чурка недоделанная! — орал Витек, когда узбек наконец проснулся. — Смотреть надо лучше! Или руки из одного места растут? Иди кобеля в вольер закрой, дубина пустоголовая!

И тут Аскар, обидевшись, показал гонор:

— Твой кобель, иди и закрывай!

Он махнул рукой, сел на крыльцо бани и достал сигарету.

— Я кому сказал — иди закрой! Женьке на работу надо!

— Чё ты там сказаль? «Чурка недоделанная»?! Пока не извинишься, не встану!

— Ну ты давай прекращай! Иди закрой кобеля! — сбавил обороты Витек.

— Что за хозяин такой! — бурчал под нос Аскар, направляясь к кобелю. — С собакой справиться не может...

— Не ворчи, я все слышу!

Аскар подошел к Малышу, потрепал его по голове и, взяв за ошейник, потащил, словно щенка, в вольер. Пес даже не сопротивлялся.

Позже, когда страсти улеглись и мы, как обычно, сели попить чаю перед работой, Руслан высказался по поводу случившегося:

— У собаки одна истина: кто кормит, тот и хозяин. Если Аскар Малыша кормит, то, понятно, он для него и вожак. У нас по соседству парень молодой с родителями живет. Купил алабая, два года с ним как с писаной торбой носился, чуть ли не с ложечки кормил, а потом взял и уехал в другой город. А кобель, кроме него, больше никого не признавал. Недавно отца этого парня подрал, его и пристрелили.

Аскар, пивший с нами кофе, немного помолчал, а потом сказал:

— Мы когда его взяли, морозы сильные стояль. Витек его в доме три дня держаль, а потом он ему прихожую зассаль и он ко мне его спровадиль. Свети Ивановна им только и занималась. А Витек Малыша боится. Обещал пристрелить. Жалко будет...

— Может, не дойдет до этого, — вставил Михаил.

— Пьяный напьется — пристрелит! Или попросит кого-нибудь. Я его знаю.

Вскоре Аскар ушел к себе, и до вечера мы его не видели. Уже собирались домой, как он явился. Я сразу определил — выпивши! Сел по обыкновению на крыльцо бани и запел на узбекском пронзительную, нагоняющую тоску песню.

Мы не перебивали. Слушали.

— Красивая песня, Аскар! О чем она? — спросил я, когда он закончил.

— Про любовь, Саша! Про любовь к жизни.

— Э, брат, да ты пьян! Где успел?

— У бабы Тания... Сын Валерка вернулся!

— Познакомились?

— Еще бы! Во такой мужик! Говорит: «Аскар, ты теперь для меня как брат! Если какие проблемы будут, говори — решим!» Денег предлагал. Там к нему много народу пришло. А он рядом меня садиль, говорит, сколько хочешь пей, ешь. Для тебя, говорит, ничего не жалко.

— Витек сказал — нас проводишь и закрывайся. Они с Евгенией в гости поехали с ночевкой.

— И вольер проверь, — подколол его Руслан. — А то хозяева приедут и во двор не смогут зайти.

— Будь здоров! — улыбнулся узбек и пошел нас провожать.

 

Аппетит, говорят, приходит во время еды. Глядя, как хорошо получилась площадка перед домом, Витек решил заодно сделать дорожку к бане и выложить плиткой небольшую площадку перед ней, чтобы поставить стол, кресла и уместить бассейн.

— Милое же дело — после баньки окунуться! Или, когда такое пекло, вечерком нырнуть в прохладную водицу! У Женьки племянников куча, им тоже веселье будет, — пояснил Витек. — Считайте, сколько чего нужно. Сегодня поеду закажу. Как будет готово — созвонимся, приедете и сделаете.

Мы задержались у Витька еще на три дня — доделывали мелочевку.

Я заметил: Аскар грустит. Ему не хотелось, чтобы мы уезжали. За две недели он к нам привык, да и мы к нему тоже.

С Русланом у них действовала взаимовыручка: сначала Аскар стрелял сигаретки, а после Руслан «взыскивал» должок.

Улыбаясь во весь рот, он говорил узбеку:

— Ты в Чернопятово не рос. Там таких, как мы с тобой, целая деревня. А что делать, если киоск закрыт, а до ближайшего магазина пятнадцать километров?!

И после восьми начинался подсчет, кто у кого сколько сегодня позаимствовал и чья очередь сейчас.

Нас с Михаилом — некурящих — забавляла эта «перестрелка».

 

В последний день Аскар подсел ко мне, когда я чинил развалившуюся киянку.

— Все хотел спросить тебя, Саша... Что ты чувствуешь, когда возвращаешься домой, в Павловск?

Я задумался.

— Знаешь, каждый раз чувствую что-то новое. Иногда еду и с затаенным дыханием жду, когда наш поселок появится вдали. Рассматриваю улицы — что изменилось, пока меня не было. Ведь время не остановишь, жизнь идет своим чередом. Старые дома разрушаются, люди строят новые... А иногда я боюсь, что меня забыли. Или что не узнают и скажут: чужой. Еще стесняюсь встретить знакомых, потому как чувствую за собой вину, что уехал... Но когда я открываю ворота и слышу голос мамы: «Ну давай, сынок, я тебя поцелую!» — то понимаю — я дома и все по-прежнему: родная улица, мать, отец и я, мальчишкой бегавший по этой земле босиком. И этого у меня никто не отнимет.

Мы немного помолчали, думая каждый о своем.

— А я часто представляль себе, как вернусь в Карши, — заговорил Аскар. — А иногда мне это снился. Первым дел, когда приеду дома, схожу на могилу к родители. А потом пройдусь по родной улица, и кто-нибудь обязательно крикнет: «Эй, Аскар, мы тебя ждаль! Ты где так долго пропадаль? Мы соскучились по ваша лепешка!» И тогда с моей души спадет этот проклятый шайтан-камень...

Знаешь, я не сказаль тебе. Витек меня не отпускает! Только заговорю с ним, он начинает меня пугать полиция. Говорит, за ворота выйдешь — сразу позвоню, загребут. Два раза паспорт у меня забираль! Один порваль, другой сжег. Говорит, чего тебе там делать. Живи, говорит, здесь.

— Я знаю. Баба Таня рассказывала, — ответил я.

— На этот раз я ему ничего не сказаль. Указаль адрес бабы Тания...

* * *

На новом объекте работать — милое дело. Тишина, спокойствие, Смоленские карьеры рядом. Духота не спадает, каждые два часа ходим купаться. Первый день мужичок к нам приглядывался, не отходил, а на следующее утро оставил ключи от дачного домика и уехал по своим делам. И нам спокойнее, когда не стоят над душой.

Дня через три звонит Витек:

— Плитка на месте! Единственная просьба — выйти после выходных.

Разговариваю по громкой связи. Михаил, который стоит рядом, показывает большой палец.

— В субботу у нас гулянье намечается, — продолжает Витек. — А в воскресенье утром выезжаем в Новосибирск и оттуда улетаем в Таиланд. Две недели нас не будет. Аскар покажет, где все лежит.

— В самый раз! — говорит Михаил. — Как раз тут доделаем. Чтоб не мотаться с инструментом туда-сюда...

В воскресенье мы загрузили инструмент в машину, собираясь на следующий день к Витьку. Ничего, смена обстановки — тоже отдых.

К вечеру повеяло долгожданной прохладой. Натянуло больших кучевых облаков, и ближе к полуночи зарядил дождь. За городом сверкали молнии, и над нами то и дело раздавались клокочущие раскаты грома. Но с каждым разом они отдалялись и становились все тише и тише.

Незаметно для себя я уснул под шум дождя...

 

Из мешанины событий последних дней, из туманной пелены, разбавленной моросящим дождем, выступают знакомые ворота.

Я захожу во двор и вижу: на тротуарной плитке, уложенной нами недавно, лежит человек, накрытый черным полиэтиленовым мешком. Рядом сидит сгорбленная старушка и держит его за руку.

Пытаюсь понять, что произошло. И вдруг вижу стертые сланцы, торчащие из-под пакета, и бездыханное тело Малыша неподалеку.

— Аскар?! — невольно вырывается у меня.

Старушка оборачивается. Я узнаю бабу Таню. Капли дождя вперемешку со слезами текут по ее осунувшемуся лицу.

— Душегуба родила! Вот Господь меня и карает. Как же так... Родного человека у меня забрал! Он же мне как сын был... Ближе никого... Нет больше Аскара!

Баба Таня кладет голову на грудь узбека и затихает. У нее уже нет сил плакать.

Сзади незаметно подходят полицейские. Двое поднимают бабу Таню под руки и уводят. Один останавливается рядом со мной.

— А его-то за что? — задаю я нелепый вопрос, указывая на труп пса, и не узнаю свой голос.

— Пришлось пристрелить, — объясняет полицейский. — Не подпускал никого. Даже хозяев.

— Они же улетели, — говорю я.

— Рейс задержали. Им позвонили, и они вернулись. Хозяин тоже под подозрением. Соседей опросили, они говорят, он не раз кидался на потерпевшего с ружьем.

Только сейчас замечаю Витька, сидящего на крыльце дома. Вид у него в целом равнодушный, а недовольное выражение лица, видимо, объясняется тем, что им с Женькой испортили отдых.

Ко мне подходит еще один полицейский и начинает задавать вопросы: где я был этой ночью, что делал, есть ли свидетели и тому подобное.

Оказывается, ночью Витька ограбили. Из дома вынесли всю бытовую технику: телевизор-плазму, холодильник, стиральную машинку, а также компьютер, ноутбук, золотые украшения, две норковые шубы... Аскар, видимо, вышел на шум, и его пырнули ножом. А Малыш за ночь умудрился сделать подкоп под вольером.

Мы с Русланом и Михаилом тоже в числе подозреваемых. Немудрено: две недели работали в усадьбе, тут наших следов уйма, куда ни глянь.

— А кто полицию вызвал? — интересуюсь я.

— Соседка. Говорит, кобель полночи выл, не унимался. Она под утро пошла проверить, в чем дело. А тут такое...

— А сын-то ее, сиделец, где? Узнавали?

— Она говорит, дома не ночевал. Работаем по нему. Объявили в розыск.

Полицейский, записав мои показания и номер телефона, удаляется.

Меня накрывает странное ощущение. Я вспоминаю последние слова Аскара. Он их сказал, когда мы прощались:

— Почаще возвращайся домой! Землю в ладошка возьми и так вот сделай! — Он вдохнул полную грудь воздуха и, выдохнув, добавил: — Тогда ты силу обретешь, богатырь будешь! Ни один шайтан к тебе не подступится!

Судьба нас сталкивает с разными людьми, и эти встречи не бывают случайными. Каждый человек — это урок. Встреча с Аскаром напомнила мне кое-что важное, о чем я стал забывать, что отложил на потом, а нельзя было...

— Наконец-то дождался свободы... Хоть родителей увидит!

Я не заметил, как вернулась баба Таня. Казалось, она еще больше сгорбилась и осунулась. Снова опустилась на колени возле Аскара, взяла его за руку и так и сидела, уставившись в одну точку и теребя платочек, промокший от слез.

Я смотрел на Аскара, на его стертые сланцы и все ждал, когда же этот сон закончится.

Но сон все не кончался.

Было утро понедельника.