Вы здесь

Капуста цвета беж

Рассказы
Файл: Иконка пакета 04_soos_ktsb.zip (72.11 КБ)

Автомобили, независимо от марки и модели, бывают двух типов – механизмы и живые существа. Моя героиня была, несомненно, живой – бежевая «копейка» в зрелом возрасте, но сохранившая детскую резвость, подростковый максимализм и женскую непредсказуемость. Я был влюблен в нее – это была первая женщина-машина, полностью принадлежавшая мне. Я упивался ею – что, думаю, и должен делать счастливый жених в медовый месяц. А она… Как и полагается настоящей женщине, она благосклонно позволяла себя любить, принимала подарки и комплименты, иногда капризничала и требовала ненужных, но существенных трат. Однако в трудный момент на нее можно было положиться – она меня никогда серьезно не подводила – если и падала в обморок, то в пятидесяти метрах от гаража.

К тому времени, когда появилась в моей жизни, она была уже не девочкой – у нее до меня было два законных мужчины: сначала пожилой и почтенный (которого я никогда не видел), а после – молодой и симпатичный, от которого она и ушла ко мне. Я тоже уже давно не был невинным водителем. Невинность я потерял в двенадцать лет, когда отец посадил меня за руль своего «москвича». В нашей семье всегда были машины – сперва голубой «москвич», потом красный, потом коричневая «шестерка»... Я был уже довольно искушенным водителем, получающим удовольствие от общения с разными машинами, включая нанятые за деньги на короткое время. Мне это нравилось, и я полагал, что это одно из основных наслаждений в жизни. И вот появилась она – моя бежевая «копейка». В первый раз, когда я сел в нее, ничего особого не почувствовал – все как обычно, те же привычные приятные ощущения, бывали машины и помощнее, и покруче. Но вскоре я понял, что она – не как все, она – моя. Если проводить аналогии дальше, это как заниматься любовью с любимой женщиной в зрелом возрасте, когда главное – не только и не столько тактильные ощущения, сколько необъяснимое единение, которое возникает на всех уровнях, начинаясь из солнечного сплетения и доходя до кончиков пальцев, наполняя душу сладкой тоской.

Когда я садился в мою «копейку», мы становились двуединым организмом с общей нервной системой и объединяли энергию. Мы вместе с ней могли со светофора сделать навороченные «опели» и прочие буржуйские механизмы. Мы прорывались по таким лесным тропинкам, где и на тракторе-то нелегко проехать. В тяжелые времена мы вместе с ней работали, «бомбили». Возить пассажиров ни она, ни я зазорным не считали.

Итак, моя бежевая подруга участвует во всех историях, озвученных здесь.

 

1. Знакомство

Мои друзья из одной страны, которая раньше была далеко-далеко, а сейчас стала гораздо ближе, захотели навестить мою страну, мой город, а заодно и меня. Поскольку тогда они еще были студентами, то экономить старались на всем – и при этом умели нестандартно мыслить. И они решили найти скромную, но здоровую машинку, чтобы ехать на ней. Им удалось наткнуться на мою бежевую героиню у какого-то престарелого фермера, который в глубине души давно хотел от нее избавиться. Доехать-то друзья доехали, но с «копейкой» характерами не сошлись, она капризничала, а им было нужно полное исполнение желаний, как у старика Хоттабыча. В общем, иметь дело с этой стервой дальше они отказались, предложив мне забрать ее. Я посмотрел на жалобно затуманенные фары, подгнившие крылья, лысоватые покрышки – и согласился: стерпится – слюбится. Друзья, честно отработав туристскую программу, вручили мне документы и написанную от руки дарственную на «копейку» и укатили назад автостопом. Детали общения с бюрократией в лице таможни, налоговой службы и ГАИ скучны и выпадают из контекста, посему просто скажу, что после годичной помолвки мы в конце концов вступили в законные отношения. Стерпелось и слюбилось. Я ее приодел, подлечил (прежние мужчины держали ее в черном теле) – и мы знатно покуролесили.

 

2. Ржавеет ли старая любовь

Однажды, коротая вечер в финской гостинице, я листал рекламную брошюрку на русском языке. Финны очень смешно пишут по-русски, грамматически правильно, но слова часто складываются в нестандартные сочетания, вроде «Мимо нас легко можно проехать на машине, но в нас можно и попасть» или «Доброго переночевания, у нас вы все передохнете!». Одна подпись под фотографией со счастливой пожилой парой гласила: «Старая любовь не заржавела, время лишь ласково патинировало ее». Вопрос о коррозиоустойчивости любви меня волнует давно, и эта теплая и уютная фраза проникла мне в самые глубины души и там удобно устроилась навечно. Не претендуя на детальный анализ вопроса, мы с «копейкой» оказались свидетелями одного очень частного случая «ржавчины», который, я надеюсь, не типичен.

Таких гостей мы любим – мужчина лет тридцати пяти, одетый без претензий, но аккуратно, общительный, но без навязчивости и панибратства, и с умными живыми глазами. Взгляд его все время менялся – то убегал вдаль, то фокусировался на каком-нибудь предмете, внимательно его изучая, то уходил внутрь. Видно было, что он чем-то удручен. Он назвал адрес, мы поехали, «копеечка» бежала ровно, тихо и слушала наш разговор.

Простите, – сказал пассажир, – вы не могли бы остановиться у какого-нибудь приличного кафе, мне надо немножко выпить. Я оплачу простой и вас угощу.

Вообще-то я от таких предложений (выпить, уколоться, переспать) отказываюсь сразу, но, во-первых, он меня назвал на «вы», а во-вторых, он мне понравился.

Хорошо, – сказал я, – эспрессо мне не помешает.

Мы зашли куда-то, познакомились (его звали Игорем), он извинился за навязчивость и объяснил, что с кем-то поговорить хочется, а дома не с кем. Спокойным, ровным голосом, немного высоковатым для его фигуры тяжелоатлета, он рассказывал; я слушал, теребя пустую чашечку из-под эспрессо, откуда все еще доносился легкий аромат кофе, а бежевая «копеечка» снаружи любовалась белой ночью.

* * *

В последнем классе школы Игорь был влюблен в одноклассницу Таню, невероятную красавицу. Влюблен был неприлично, в наше время так не принято. Его любовь, чистая и бескорыстная, скорее бы подошла героям Шекспира, чем комсомольцу эпохи развитого социализма. Про любовь знали все в школе, и старенький еврей, учитель физики, даже объединил их в пару на своих лабораторных занятиях, и что-то подозрительно поблескивало в его глазах, когда он глядел на них. Наверняка в молодости у него была какая-то история... Однажды Игорь, один из лучших учеников в классе и любимчик математика, помогал учителю проверять контрольные (в физматшколе еще и не такое случается), и ему попался Танин листочек с довольно нелепыми ошибками. Не отдавая себе отчета в том, что происходит, он их исправил, стараясь скопировать ее почерк. При зачитывании результатов (Таня получила за эту контрольную пять с двумя плюсами, что было необычно) учитель математики на секунду задумался, посмотрел на Игоря и продолжил чтение. Игорь продолжал проверять работы и далее, но ее тетрадка к нему больше не попадала. Таня, разумеется, тоже знала про все, но вела себя достойно – не издевалась и не использовала Игоря без особой надобности. И хотя про нее ходили разные слухи, якобы она и целовалась, и вроде как уже кое-что кое с кем было, Игорю было плевать – он любил беззаветно и преданно, ничего не требуя взамен.

После экзаменов был выпускной вечер, который проводили в большой квартире родителей одного из ребят. Игорь был «официальным» фотографом, поэтому на половине кадров была Таня, чье приталенное воздушное платье лишало разума. А когда все расходились-расползались часов в пять утра, она подошла к Игорю и, глядя чуть припухшими глазами (один благородного стального цвета, другой чуть зеленоватый), спросила:

А когда фотки делать будешь?

Да хоть прямо сейчас, – еле прошелестел он и пояснил: – Родители на даче, можно реактивы развести.

Тогда пойдем к тебе, – улыбнулась она, добавив для приличия: – Фотки делать.

Как Игорь не умер от разрыва сердца – непонятно, наверное, молодые сердца крепкие. То впадая в озноб, то потея, сбиваясь и заикаясь, он довел ее до своего дома, дрожащими руками открыл дверь, чуть не сломав ключ, и... в это время кто-то другой, чужой и вредный, завладел его языком; он сказал:

Прежде всего надо перемотать пленку назад в катушку в фотоаппарате, помоги мне завернуть руки в одеяло.

Дурак ты, – воткнулся в его сердце голос Тани и трижды провернулся в ране. – Проводи меня до автобуса, отличник…

Спорить, умолять, настаивать было бесполезно.

В пустом утреннем автобусе они молчали – внимание Игоря было сосредоточено на том, что автобус был очень пыльный и низкое утреннее солнце рисовало идеально прямые и грустные светлые линии, которые возникали из ниоткуда и уходили в никуда. О чем думала Таня, он не знал, но вид у нее был задумчивый и почему-то возвышенный и неприступный. Ему очень хотелось ее обнять, но он так и не решился. На своей остановке она просто сказала: «Дальше дойду сама. Расти большой, не будь лапшой», – поцеловала в щеку и вышла.

Несколько раз потом он собирался ей позвонить, один раз даже позвонил, но, услышав знакомый голос, не мог и звука произнести, только какое-то мычание выползло из его мгновенно пересохшего горла. Трубка помолчала, а потом сказала уставшим голосом:

Вам Таню? Ее сейчас нету, это ее мама говорит.

Потом он учился в университете, а она поступила в Первый медицинский со второго захода. Он несколько раз подстерегал ее у метро «Петроградская» и неуклюже пытался сделать вид, что встреча случайная. На первый раз она вроде даже обрадовалась, согласилась забежать в кафе и слопать по мороженому, на второй раз у нее нашлись срочные дела, а на третий, увидев Игоря, раздраженно сказала:

Слушай, или пригласи меня нормально на свидание, или чтоб я тебя больше не видела.

Ага, – радостно сказал он, – приглашаю тебя прямо сейчас.

Сегодня не могу.

Тогда завтра?

И завтра тоже.

А когда ты можешь? – не врубался Игорь.

Как-нибудь в другой раз, – бросила Таня, пропадая в толпе желающих быть унесенными железной лестницей в подземное чрево, которое поглощает людей в одном месте и извергает в другом.

После того выпускного вечера он напечатал все многочисленные фотографии, оборудовав фотолабораторию в ванной комнате, и иногда любовался ими – какая же она красивая! Теперь он сложил все эти фотографии в большой конверт, туда же вложил негативы, запечатал, написал ее домашний адрес (знал его наизусть, как и номер телефона) и отнес на почту. Там неопрятная и чем-то обиженная старуха приклеила марку, залила край конверта сургучом и тиснула печать. Он не думал о том, что почувствует она, получив толстый конверт со своими фотографиями. Он не хотел делать ей больно, просто надо было избавиться от фотографий, а выбросить или сжечь их он не мог.

И он вычеркнул ее из жизни, полагая, что навсегда. Даже на встречи одноклассников не ходил. Хотя фотографии с тех встреч просматривал жадно – какая же она все-таки красивая!

Через общих друзей Игорь знал о ней многое – она вышла замуж за доцента, у которого училась, вышла удачно, ибо у него была хоть и далековато, но своя двухкомнатная квартира во Всеволожске и «запорожец» (тут мы с «копеечкой» еле сдержали улыбку). Потом она родила сына, стала работать педиатром, перешла в платную поликлинику и, по сути, содержала теперь семью – купила небольшую квартиру в центре города в старом фонде и плазменный телевизор. Встречаться с ней Игорь не хотел, просто следил издалека. У него была жена, росла дочка, он приходил в себя после бешеных 90-х годов.

Однажды жена узнала, что его одноклассница – педиатр в частной клинике.

Надо показать ей дочку, вдруг что не так.

Я же ее пятнадцать лет не видел! – пробовал отбиться Игорь.

Не думаю, что она тебя забыла, – загадочно сказала жена и добавила: – Или ты не заботишься о здоровье ребенка?

Аргумент был неоспоримый, и Игорь набрал Танин номер. Она узнала его голос:

Здравствуй, Игорь! Спасибо, что позвонил. Дочку посмотреть? Сколько лет?.. Конечно. Приходите во вторник к часу дня. Адрес… Ты знаешь, где я работаю? Ну ладно, жду.

Во вторник, стараясь сдержать дрожь руки, за которую держалась дочка, он вошел в подъезд обшарпанного старого питерского дома, где располагалась клиника.

Татьяна Витальевна? Сейчас подойдет, – сказала медсестра; и тут вышла она.

Она была совершенна, из прекрасной девушки превратившись в еще более красивую женщину. За таких женщин раньше, не задумываясь, пускали в ход стилеты.

Ну здравствуй. А ты растолстел… – сказала она. – Подожди здесь. Мы с девочкой… как тебя зовут?.. Саша?.. мы с Сашей скоро вернемся.

Когда они вышли, Таня начала говорить о том, что нужно сделать, на какие процедуры записаться, но потом, посмотрев на Игоря, сказала задумчиво:

Давай-ка… я лучше все тебе напишу.

Пока она писала, дочка отошла в сторону изучать плакат, где Крокодил Гена плохими стихами объяснял Карлсону, что микробы опасны. Воспользовавшись моментом, Игорь, изумляясь собственной наглости, выдавил:

Может… как-нибудь встретимся?

Молодец, растешь! – улыбнулась она. – В пятницу, часиков в пять пойдет?

Игорь согласился не задумываясь. Лишь потом он сообразил, что лучше времени и быть не может: жена уезжает на сутки в командировку в Москву, дочку родители забирают на дачу, он свободен до утра субботы, когда надо встречать жену на вокзале.

Много чего он надумал, нафантазировал за эти три дня, и, когда подошел вечер пятницы, в голове была полная каша.

Она вышла из клиники, он галантно открыл ей дверцу своего почти нового «форда» (подумаешь, сказал я потом своей бежевой подруге, ты этого «форда» уделаешь, как из пушки).

О-о! – восхитилась она. – Хорошая машина, не то что у нас. И совсем не дребезжит, а как тихо идет...

Куда дама желает направиться? – спросил Игорь, напрочь забыв все хитрые планы, придуманные бессонными ночами накануне.

Куда кавалер повезет, но чтобы мне понравилось, – чисто по-женски ответила Таня, продолжая восхищаться шедевром буржуйского автопрома.

У Игоря был в запасе козырной туз на такой случай – острова. Далеко не все петербуржцы знают про острова Петроградской стороны: Крестовский, Каменный, Елагин. А там попадаются восхитительные тихие и зеленые уголки, где, сидя на скамеечке, глядя на Невку и слушая птиц, просто невозможно поверить, что совсем рядом бурлит громадный город.

Здорово! – сказала она, когда они сели на какое-то бревнышко с видом на залив. – Я и не знала, что в Питере такие тихие места есть.

Игорь взял ее за руку, и зеркало залива перед глазами поплыло вбок и зарябило, как при сильном ветре. «Привет, товарищ!» – невпопад воскликнула Таня, пожала его ладонь и почему-то приложила руку к воображаемому козырьку.

А квартира у тебя какая? – Судя по всему, этот вопрос вертелся у нее на языке давно.

Трехкомнатная… восемьдесят пять метров… – рассеянно ответил Игорь.

А где? – не унималась Таня.

На Московском, в зеленой зоне.

А сколько стоила?

Я не помню, жена этим занималась, там срочно подвернулся вариант, а я в командировке был, – все еще ничего не понимал Игорь.

А куда ты в командировку ездишь? – как-то плотоядно поинтересовалась Таня.

Ну… тогда в Италии был год, а сейчас только из Швейцарии вернулся.

Так ты богатый... – задумчиво сказала она.

Нет, – ответил Игорь. – Но и не бедный.

А своди меня в ресторан! – залихватски потребовала Таня.

Приглашаю! – откликнулся Игорь. – Только я по ресторанам не хожу, мест хороших не знаю.

Я покажу! – она вдруг воодушевилась.

Они прошли мимо здания летнего театра, сели в «форд»; она показывала дорогу. Доехали до Садовой и вошли в ничем не примечательное кафе – не очень чистое, в меру дорогое. Владелец, невысокий, плохо выбритый и лысоватый кавказец, укором стоял в проеме двери на кухню, а две худенькие официантки сновали взад и вперед, с трудом протискиваясь между его брюхом и стойкой бара и старательно улыбаясь.

У Игоря сложилось впечатление, что Таню тут знали, хотя вида не подали.

Что-то ели, что-то пили, Игорь не помнил. Потом Таня сказала:

Поехали, ты мне свою квартиру покажешь...

«Yes! Вот оно! Хватай ее и тащи!» – неистовствовал голос в его голове. «А пошел ты!» – неожиданно для себя сказал голосу Игорь и показал (мысленно) неприличный жест.

Ты знаешь, я сейчас выпил, за руль нельзя, а завтра утром рано вставать. Давай… в другой раз зайдешь.

А ты не поумнел, – удивилась она.

Как раз наоборот – теперь я умный, – озадачил ее Игорь.

Жила она совсем рядом, на Садовой. Игорь проводил ее до подъезда, они попрощались, на этот раз обошлись без поцелуев. Он вышел на Садовую, поднял руку, – а тут и мы с «копеечкой» проезжали.

* * *

Вот такие дела, – сказал Игорь. – Двадцать лет думал, что эта любовь крепка, как сталь, а она за два часа рухнула, трухлявая какая-то была.

Мы его отвезли по адресу, потом ехали назад с «копеечкой» и обсуждали – ведь должна же быть и нержавеющая любовь. Например, когда маленькая симпатичная привязанность через тридцать лет превращается в блестящую любовь… Но это будет другая история.

 

3. Гуру

Шел дождь. Пока не затяжной – всего четвертый день. Все было серое, сырое и низкое – низкое небо, прижатые к земле дома, спешащие приземленные люди. Да и моя «копеечка» пошаливала – видимо, сырость в карбюраторе давала о себе знать. Я поглаживал ее по рычагу переключения передач и успокаивал, не очень-то веря своим словам – потерпи, милая, послезавтра обещают солнце. Она терпела, умница, только иногда постанывала.

Небольшая фигура в куртке с капюшоном стояла на тротуаре, неуверенно голосуя. По тому, как человек голосует, грамотный «бомбила» может кое-что сказать о нем. Этот, очевидно, был неопытным пассажиром.

Мы притормозили, он приоткрыл переднюю дверцу и назвал адрес на Гражданке. Это было недалеко от моего дома, и я, стараясь изобразить недовольную физиономию, с радостью согласился.

Сколько возьмете? – поинтересовался он, явно не собираясь торговаться.

Двести пятьдесят пойдет? – вопросом на вопрос ответил я.

Это было очень по-божески, существенно ниже обычной цены, но заряжать не хотелось. Он не ответил, захлопнул переднюю дверцу, открыл заднюю и сел на заднее сиденье. Это мне понравилось, я обычно тоже в такси сажусь сзади.

Гость был невысокий и сухощавый, но в нем чувствовалась сила. Если бы я охотился за сокровищами и, преодолев все препятствия, дошел бы до финала, где только он один стережет волшебную пещеру, я бы, наверное, все бросил и вернулся бы домой, но с ним связываться бы не стал. Он не был настроен разговаривать, я в такую дождливую погоду тоже предпочитаю молча мечтать. Поездка предстояла серая и молчаливая. Стоя в пробке на мосту, я в зеркало заднего вида разглядел его большую спортивную сумку и от нечего делать пытался прочитать зеркальную надпись на сумке. «Айкидо» – получилось у меня. Айкидо занимался мой брат, который уверял, что это не столько боевое искусство, сколько философия, стиль жизни. Ничего себе философия – ногами махать!..

Простите, – спросил я, – вы айкидо занимаетесь?

Да, – неохотно согласился он.

А у меня брат тоже занимается, – ляпнул я.

Угу, – пробурчал гость, впрочем, без особого раздражения.

В клубе на Удельной, – решил я уточнить на всякий случай.

Как зовут?.. А-а, нормальный парень, но отвлекается, – отозвался гость, когда я назвал имя брата.

Применив дедуктивный метод, который не посрамил бы и Холмса, я вычислил, что мой сегодняшний гость – тренер брата. Брат всегда отзывался о нем с восхищением – тренер был мастером своего дела, чемпионом России и Европы, обладателем пояса какого-то цвета (я всегда был дальтоником по части цветовых различий поясов, штанов и лампасов), но еще он был гуру. Он не только учил махать в нужной последовательности ногами и руками, но и объяснял подросткам, как правильно смотреть на жизнь. Ученики его боготворили. Я тоже боготворил своего первого тренера по фехтованию, когда был подростком. Но чемпион Европы и обладатель пояса нужного цвета – это вызывает уважение, профессионалов я люблю.

Машины впереди тронулись, мы проскочили бутылочное горлышко Кировского моста, я тут же свернул направо к «Авроре», и через минуту «копейка» выскочила на относительно свободную набережную, где резво побежала, объезжая, а иногда, если я не видел, перепрыгивая колдобины на проезжей части. Расслабившись и положившись на бежевую подругу, я осторожно подошел к теме, которая меня давно интересовала.

Скажите, – допытываться было неприлично, мне было стыдно, но вопрос рвался наружу, – вот вы мастер боевых искусств… А вам приходится их применять на практике?

Гуру улыбнулся, добро и жалостливо, как если бы увидел маленького котенка, гоняющегося за солнечным зайчиком:

Нет, никогда.

Поняв, что я ничего не понял, он улыбнулся уже совсем доброжелательно и пояснил:

На меня никто не нападет и я ни на кого не нападаю.

С первым утверждением я согласился полностью – наверняка не только я чувствовал, что связываться с ним не стоит, но второе вызвало неоднозначную реакцию.

Ну, предположим, – разгорячился я так, что чуть не вылетел на красный свет, спасибо, «копеечка» подтормозила, – вы идете вечером домой, никого не трогаете, заходите в подъезд, а там трое подонков женщину грабят. Вы же вмешаетесь?

Нет, – спокойно, все так же улыбаясь, ответил гуру. – Это невозможно.

Что – невозможно? – изумился я и даже бросил руль, – если бы бежевый ангел нас не охранял, то точно уже воткнулись бы в столб. – Вы бы не стали вмешиваться?

Да нет. – Видно было, что я далеко не первый, кому он пытается это объяснить. – Такая ситуация невозможна.

Я обалдел:

Как это – невозможна? Да вы знаете, сколько кругом грабят, насилуют? Вот недавно секретарша нашей лаборатории шла вечером домой...

Он меня перебил, не грубо, но властно:

Я все знаю, но мастер никогда не окажется в ситуации, когда кто-то его к чему-то вынуждает. Ваш брат пока, может быть, вынужден спасать женщину, но если он станет мастером, то это станет невозможным. Около меня не станут насиловать или убивать. Боюсь, что вы не поняли... – Он явно не собирался продолжать этот странный разговор.

Я хотел было возразить, открыл рот, повернулся к нему. Но тут (спасибо, «копейка», ты опять меня выручила!) мы попали колесом в яму, и мне пришлось вцепиться в руль. Выравнивая траекторию, я вдруг осознал, что гуру не несет чушь.

Это как хороший водитель – не тот, кто лихо баранку крутит и быстро ездит, а тот, кто в аварийные ситуации не попадает, чувствует их заранее и ликвидирует до возникновения?

Гость с интересом посмотрел на меня в зеркало заднего вида, но ничего не сказал. Я сконцентрировался на дороге: уже были сумерки, а уличные фонари еще не зажглись, ямы были плохо видны. Через несколько минут он вдруг сказал:

Можно и так, если тебе так понятнее.

От этого неожиданного «тебе» вместо «вам» меня пронзила гордость, как будто я экстерном сдал очень важный экзамен. И тут я вспомнил один случай из моей предыдущей жизни.

* * *

Как-то, будучи в байдарочном походе на Урале, мы зашли в одну деревеньку подкупить свежих продуктов. На выходе из магазина к нам подошла группа местных парней. Их главный сказал:

Давай-ка отойдем за угол, мы вас бить будем!

За что? – удивились мы.

Акцент у вас московский, а мы москвичей не любим, – пояснил главарь.

Слова о московском акценте показались нам, мнящим себя питерскими интеллигентами, забавными, и мы хихикнули.

Мы из Ленинграда, туристы, я – Слава, – представился за всех наш руководитель.

А нам пофиг, не тяни давай. – И местные стали нас окружать.

Страшно не было, их было чуть больше, но и мы не ботаны дохлые, и был среди нас Миша – борец, мастер спорта, чемпион города. Да и драка явно затевалась ради развлечения, с обычными правилами – драться до крови, лежачих не бить…

Дрались без энтузиазма, хаотично – много беготни, шума и пыли, но пока без повреждений. Мы старались держаться вместе, обороняясь. Сами не нападали, но если на кого-то из наших наседало более одного противника, сразу бросались на помощь и оттесняли лишних. И вдруг я заметил, что наша главная сила, чемпион Миша, стоит в стороне, сложив руки на груди. Предатель – он же один мог раскидать всех нападавших! Кто-то из местных ринулся на Мишу, но тот схватил его под мышки, приподнял над землей, как Геракл Антея, и секунд через десять опустил. Антей молча побрел прочь с застывшим на лице изумленным выражением обиженного ребенка. Еще один нападавший замахнулся на Мишу, но его кулак был пойман на лету. Драка затихла, все смотрели на Мишу.

Вы того... извините... – потупившись, сказал главарь.

Ладно, – ответил Слава. – Нам двигаться пора.

А давай выпьем? – придумал главарь. – Сейчас у Вальки-продавщицы купим.

Нет, спасибо, нам сегодня еще десять километров проплыть надо.

А мы вас на моторке дотащим. – Местные уже, похоже, подружились с нами.

Сами грести будем, – в первый раз подал голос герой сегодняшней битвы Миша.

Новые друзья проводили нас до реки, велели, если где еще будут приставать местные, говорить, что мы друзья Витьки из Идельбаевки, и обещали вечером заглянуть в гости на моторке, хотя, к нашей радости, обещания не сдержали...

* * *

Этот Михаил на верном пути, – прокомментировал мой рассказ гуру.

Ну да. – У меня кое-что начало проясняться в голове. – Если бы он ввязался в драку, неизвестно, чем бы все кончилось, да? А так – само затихло. А могло ведь вообще не начаться...

Гуру согласно кивнул. Оставшуюся часть пути мы промчались быстро по полупустым проспектам. Когда приехали, я хотел отказаться от денег, но понял, что, если он дает, надо взять. Я негромко сказал:

Спасибо, гуру!

Он усмехнулся и захлопнул дверцу, а потом, мне показалось, подмигнул. Но было довольно темно, да и разве гуру может подмигивать…

 

Когда мы подъезжали к гаражу, я спросил у «копеечки»:

Я же хороший водитель, правда? Я же тебя в аварийные ситуации не загоняю?

Угу-р-р, – согласно проурчала она, делая вид, что не было случаев, когда она чудом спасала нас обоих. Но это было давно, до того как я встретил гуру. Теперь-то я знаю, как стать мастером.

 

4. Русская невеста

Пожалуй, самое ценное, что есть в России, – это женщины. Они могут быть разными, простыми или изысканными, большими или маленькими, рыжими или русыми, но есть общая черта – у них душевное преобладает над материальным, а тяга к самопожертвованию бросается в глаза. Кто еще может тянуть пьянчужку мужа на себе всю жизнь только из-за того, что когда-то давно он сказал, что любит ее, и, рискуя быть оштрафованным, украл с клумбы несколько чахлых тюльпанов, гордо подарив ей. И неважно, что с тех пор он ей больше ни разу цветов не дарил, но за те тюльпаны она ему прощает все и навсегда.

Русская женщина еще не испорчена тлетворным влиянием феминизма. Слава о русских женщинах гремит по всему миру, и многие потенциальные женихи, уставшие от претензий эмансипированных фемин, обращают взор на нашу малопонятную страну, где живут удивительные люди. Сайты знакомств и брачные агентства процветают, предоставляя за скромную мзду возможность тем и другим поиграть в лотерею…

Весенним утром, когда остатки снега на газонах прямо на глазах серели, сжимались и растворялись в ярких солнечных лучах, мы с «копейкой» выехали на охоту. Практически сразу нам повезло: голосовал «новый русский». Он сел к нам и велел:

Давай, шеф, и можешь особо не гнать.

На нем был малиновый пиджак, золотой перстень, закрывающий целую фалангу на пальце, и мобильный телефон с короткой и толстой антенной, торчащей из кармана. Золотой цепи с «гимнастом», популярной в те годы, на шее не было. Несмотря на стандартную квадратную фигуру, голову без шеи и короткую стрижку – «чтобы противник в бою за волосы не схватил», – что-то в нем было привлекательное. Весь этот прикид был для него не более чем обязательная униформа, чтобы можно было определить статус – наверняка не ниже «полковника». Тяжелый и серьезный взгляд сразу отличал его от той шпаны, которая кругом кишела.

Мы поехали, «копеечка» покряхтывала амортизаторами на непрерывных неровностях улиц. Гость осмотрелся и спросил:

Слышь, а чем ты ваще занимаешься, кроме того, что «бомбишь»?

Ну так… – начал мяться я. – В институте я.

Студент, что ли? Чему учишься?

Да нет. – Допрос меня начал раздражать, поэтому я вывалил все сразу: – Я научный сотрудник, кандидат физ.-мат. наук, занимаюсь физикой космоса.

Слышь, физик, – вдруг выдал гость, – хочешь на меня работать?

Как это? А что делать надо? – не понял я.

У меня уже был опыт работы программистом в ресторане, платили там не очень, зато обедом из вкуснейших остатков кормили бесплатно. Та халява закончилась, когда помощница бухгалтера и племянница директора умудрилась нажать такую комбинацию клавиш на клавиатуре, что программа схлопнулась, не сохранив данные за день, что было в принципе невозможно. Такую работку я был бы не прочь повторить.

Будешь моим доверенным человеком. Сейчас трудно найти кого-то, кому можно доверять, а ты с высшим образованием, да еще и физик, не обманешь. Платить буду хорошо, за доверие.

Логика была странноватая, хотя, наверное, правильная.

А что делать-то надо? – Что-то меня беспокоило.

Да фигня… иногда отвезти пакет, куда скажу – там важные документы, нельзя кому попало доверить. Стольник баксов за поездку.

Это была почти моя месячная зарплата. В голове у меня замигала красная лампочка, раздался сигнал тревоги, да и «копейка» начала дергаться, привлекая мое внимание. «Спокойно, мой бежевый ангел», – сказал я ей, а гостю ответил:

Извините, не могу.

Ха, умный, да? – усмехнулся, сверкнув золотым зубом, гость и добавил: – Тогда другую работенку, попроще.

Нет, – сказал я, – спасибо, мне не нужна работа.

Да ты не ссы! – хохотнул гость и похлопал меня по плечу громадной ручищей, которой он мог бы просто взять меня за голову, как мячик, и приподнять. Наколок на его пальцах я не заметил. – Эта работа тебе понравится. По-аглицки соображаешь?

Ну… немного… – оторопел я.

Неужели через границу пакеты возить?!

А много и не надо, – заржал он.

«Копеечка» перестала кряхтеть и внимательно слушала, готовая в любой момент предупредить.

У нашего гостя, который занимался непонятно чем и имел через это много денег и неприятностей, была дочка девятнадцати лет, которая чему-то где-то вроде бы училась. А он очень хотел ее отправить за бугор. «Не хочу, чтобы она здесь жила. Сама ничего делать не умеет, а если что со мной не так пойдет... Мне-то – хрен с ним, а ее жалко». И не придумал он ничего лучше, как пристроить дочку в самое дорогое агентство знакомств, чтобы найти американского жениха – «знаешь, сколько баксов туда запихал». Там дочке составили описание, подретушировали фотографию и выпустили в полет. Довольно быстро нашелся жених, американец лет тридцати, с виду вроде ничего. Он и письмо барышне прислал, заплатив агентству за адрес. В общем, все идет по плану, да вот непредвиденная загвоздка вышла – письма-то он пишет по-английски. Осознав оплошность, папа нанял дочке учителя английского, который обещал за пару месяцев обучить языку. А пока надо заняться письмом – перевести его на русский, а потом перевести ответ.

Идет! – согласился я, мой ангел вроде тоже не возражал.

Письмо оказалось у него с собой – четыре небольшие странички рукописного текста и парочка вложенных фотографий, которые мне было видеть не положено.

Сколько тебе нужно времени, чтобы его перевести?

Минут двадцать, – прикинул я.

Значит, так, – взял на себя командование заботливый папаша. – Я пойду по делам, меня не будет полчаса. Ты переведешь письмо, запишешь перевод – и нормальными буквами, чтоб я понял! – а потом отдашь мне. Никуда не уезжай, понял?..

Я кивнул в ответ. Через пять минут мы подъехали к какому-то подъезду с железной дверью без вывески, он оставил мне письмо и ушел. Я начал читать. Американец восхищался русским искусством и мечтал найти русскую девушку, которая перечитывает Толстого и Достоевского, наигрывает на рояле Чайковского и запивает все это чаем из самовара. Он работает в библиотеке, любит итальянскую пиццу и самостоятельно изучает русский язык, чтобы обсуждать со своей невестой стихи Пушкина. Он уже знает, как сказать по-русски «я тебя люблю». Тут я спохватился – не на чем было записать перевод, ручка-то в бардачке всегда валялась, а бумаги не было. Я покопался в своей сумке, нашел парочку завалявшихся листов из черновика диссертации и на обратной стороне написал все, что американец хотел сообщить своей русской невесте. Некоторых слов я не знал, придумывал на ходу, чтобы вписывались в контекст. Потом я отдал заботливому папаше письмо его будущего зятя, оставил бумажку со своим телефоном (рабочий номер) и именем, получил очень неплохой для получасовой непыльной работы гонорар и укатил по делам.

Звонок раздался на следующий же день.

Слышь, это я, – раздалось в трубке.

Я узнал его сразу, но решил помучить, хотя и было страшновато:

Кто – я?

Это Серый, Сергей это, Михайлович. – Чувствовалось, что Серый с трудом вспоминает свое отчество. – Ты мне вчера письмо переводил.

Добрый день, Сергей Михайлович! Все в порядке? – поинтересовался я, хотя, если бы все было в порядке, звонить бы он не стал.

Проблема есть, – сообщил он и, видимо, услышав, что у меня прервалось дыхание, добавил: – Да ты не ссы, все хорошо, надо ответ написать.

Через полчаса я подъехал к той же двери, он вышел и сказал:

Слышь, брат, выручай. Дочка в мать – послала меня с женихом, не хочет к такому придурку ехать и писать ему не хочет. Короче, ты пока сам америкосу отвечай, как будто ты – это она.

Я не очень понял, решил уточнить – я же должен согласовывать письмо с ним. Он рассердился:

Ты тупой, что ли? На кой мне эти сопливые письма читать? Тебе надо сделать, чтобы он ее пригласил в Штаты, но чтобы сам не приезжал, а я дочку уломаю… У-у, дура!

Сердился он все-таки не на меня, дал мне гонорар и велел принести завтра ответное письмо.

Вечером меня терзали муки творчества – нелегко перевоплотиться в девятнадцатилетнюю благородную девицу, как ее представляет себе американский библиотекарь. Что-то я из себя выжал – про Большой театр и про Рахманинова (немножко тяжеловато для кисейной барышни, но ничего), поругал современную «так называемую музыку». С музыкой я попал в самую точку – в следующем письме американец долго поносил современную эстраду. Еще я спросил, что наиболее интересно из американской литературы. Расписал, как красиво встречать белые ночи над Невой, стоя на набережной и наблюдая за разводом мостов (а вот это было ошибкой – у него даже промелькнула мысль приехать, но я ее в корне загасил).

Я вел двойную жизнь – мое обычное дерганое существование и суетная забота о хлебе насущном иногда прерывалась, и я превращался на вечер в странную идеализированную барышню, существующую только в воображении американского библиотекаря. Мы с ним вели изысканные беседы без содержания, он никогда не спрашивал о практических деталях, не просил прислать фотографии. Я относил письма Сергею Михайловичу и получал свою мзду, довольно существенную. Когда приходил ответ из Америки, он звонил, и я забирал письмо библиотекаря. В третьем письме я уже напрямую намекнул на встречу, жених начал свыкаться с этой мыслью.

Поначалу мне это было забавно и интересно, а потом стало жалко библиотекаря. Я представлял его, сидящего в одиночестве в громадном зале вечером после закрытия и общающегося в письмах не с реальным человеком, а всего лишь с плохим отображением его собственных фантазий, преломленных через мой мозг. По сути, он общался с самим собой, и это замыкало круг, изолирующий его от мира. Поэтому, когда мне опять позвонил папаша и сказал, что писем больше не будет, я не очень огорчился, все же поинтересовавшись, что случилось.

Не твое дело, – отрезал он, а потом неожиданно добавил: – Спасибо тебе!

Больше я его не видел, и что стало с библиотекарем – тоже не знаю…

Мы все играем роли: успешный профессионал, послушный ученик, заботливый отец, бесшабашный хулиган… Но любая роль – это отражение кого-то другого. Но не могут же все быть отражениями – даже в самом сложном зеркальном лабиринте должно быть что-то настоящее, чтобы заполнять все своими отражениями, иначе будет только мрак. Кто они, те, кто многократно отражается в других? За ролями трудно познать себя – какой ты есть, да и есть ли ты вообще, настоящий и искренний… Может, ты только нагромождение ролей, как капустных листьев, а внутри нету кочерыжки, и ты уже не капуста, а салат… Не знаю, но среди листьев моего кочана есть довольно необычный – роль русской невесты.

 

5. Сестра

Разные нам с «копеечкой» попадаются гости, мрачные и веселые, щедрые и жадные, разговорчивые и молчаливые. Разговорчивых больше. Иногда в таких грехах каются, что священник в исповедальне завистью изойдет. Думаю, это не из-за излишней болтливости, просто таксист в большом городе – очень удобный слушатель. Он выслушает (а куда ж деваться-то?), а потом пропадет навсегда. Мы же, таксисты, не священники, наше дело маленькое – доставить гостя по указанному адресу.

Белые ночи – самое лучшее время в моем городе. В легких сумерках его ненавязчивая, но запоминающаяся красота многократно усиливается, затмевая блистательные мировые столицы, а неприглядные стороны, заметные при ярком солнце, наоборот, становятся незаметными. В это время не чувствуешь утомления даже ночью, после тяжелого дня. Спать, конечно, хочется, но изматывающей, пронизывающей все тело и душу усталости, которая зимой прижимает к земле, во время белых ночей нету. И земля не так крепко держит – дает распрямиться и даже как будто немножко полетать. А сон в белую ночь, легкий и добрый, напоминает бабочку капустницу, незаметно опустившуюся на плечо, а не тяжелый пыльный мешок, падающий на голову, когда доползаешь до кровати зимой.

Был поздний летний вечер или уже раннее утро – ночи в это время просто нету, солнце висело низко над самыми домами, прямо по курсу. Его красноватые лучи очищали мысли и осветляли воспоминания. Машин здесь, вдалеке от массовых гуляний на набережных Невы, было мало, людей еще меньше.

Эту девушку мы увидели издалека. Она не вытягивала руку, не выходила на проезжую часть, она взглядом дала понять, что ей нужно ехать. Мы остановились. Она устало, но мягко опустилась на сиденье, сказала: «Домой» – и задумалась о чем-то. Я молчал. Через минуту, заметив, что мы никуда не едем, она спохватилась, виновато улыбнулась и назвала адрес, пояснив:

Извините, задумалась...

Бывает, – согласился я, и мы поехали.

Ехать было далековато – на северную окраину города, но белой ночью ездить по пустым проспектам легко и приятно. Наша гостья была молода, красива, одета «на выход», дорого, но оставалось ощущение какой-то незавершенности в одежде. Вид был уставший. Поначалу она пыталась если не заснуть, то хотя бы расслабиться и забыться, но не получалось – видимо, что-то мешало. Она посмотрела по сторонам, потом на меня – и сказала:

Красиво! Люблю белые ночи.

Ага, – сказал я, – я тоже.

Профессионально «бомбите»? – без особого любопытства поинтересовалась гостья.

Да нет, так, между делом.

Я вспомнил, что мы ее подобрали около развлекательно-гостиничного комплекса, и спросил, тоже без любопытства:

С вечеринки едете?

С работы... – ответила гостья.

В казино, крупье? – решил я блеснуть знанием красивой жизни, почерпнутым из бульварных газеток.

Да ладно, не прикидывайтесь, что не поняли. – Она, видимо, решила, что я глупо шучу.

Но я и вправду не подумал о древнейшей профессии. Она совсем не походила на уличных проституток, которых мне доводилось видеть и которые иногда, совершенно непонятно откуда взявшись, заглядывали в окошко «копеечки» со словами: «Молодой человек не желает развлечься?» В таких случаях «копейка» с отвращением закрывала окно, и мы уезжали. Но сегодняшняя ночная гостья не была похожа на ту публику.

Продаю любовь за хорошие деньги, – цинично, с вызовом, пояснила она.

Любовь? – поразился я. – Вы можете продать любовь? Это сильно, такие женщины всегда ценились, но их было совсем немного.

Гостья взглянула на меня с интересом и протянула:

Забавно… – в уголках ее глаз появились легкие морщинки, обозначая едва заметную улыбку. – Ладно, уточним – не любовь продается, а профессиональные услуги.

Теперь ясно, – улыбнулся в ответ я, – а то я уж подумал...

Развивать эту тему мы не стали – и дальше ехали молча, наслаждаясь солнечными лучами.

Вдруг она заплакала, тихо, по-девичьи, вздрагивая плечами. Я посмотрел на нее, но ничего не сказал и не попытался выяснить причину или успокоить. Она перестала всхлипывать и сказала:

Блин, наступил ты на больную мозоль...

Извините, – вежливо ответил я, хотя не понимал, за что именно, и раскаяния не испытывал.

Да ладно, – отмахнулась гостья. – А давай на «ты», мы же с тобой оба услуги продаем. Ты чем вообще занимаешься, кроме того, что таксуешь?

Я тоже продаю свои услуги, знания и умения, только не отдельным людям, а всем сразу. – Я решил говорить загадками, как Сфинкс.

Но ее эта загадка не смутила.

Художник? Или ученый? – сразу сообразила она, потом внимательно осмотрела меня и заключила: – Нет, не художник.

Верно! – удивился я такой проницательности. – Физик.

Опять помолчали, наслаждаясь прозрачной и парящей атмосферой белой ночи.

Физик... – выдавила гостья, – лирик... Художник… Вот ты говоришь, что любовь не продается… – продолжила она. – Не возражаешь, я поплачусь тебе? Советов, сожалений не надо, послушай – и все. По крайней мере, не заснешь.

Давай, – согласился я, готовясь отключать слух от мозга, чтобы не вникать в историю раскаявшейся проститутки. Но кое-что я все-таки уловил.

Гостья была из «золотой молодежи» – дочка профессора-лингвиста по романским языкам, который постоянно мотался по заграницам, и легко оказывалась своей в самых элитных компаниях. Яркие шмотки, модные гаджеты и большая дача с громадным участком, заросшим лесом, на Карельском перешейке – пропуск в высший мир. Она без проблем поступила в университет на филфак – папины контакты работали безупречно. А потом... Пришли большие перемены, статус и доходы профессоров упали ниже плинтуса, тем более что папа заболел и больше не мог часто ездить на отхожий промысел по Европам. И она стремительно свалилась на уровень обычного студента. Привыкшая к широкой жизни, она заметалась в поисках источника нормального существования. И метания были замечены. Один из солидных людей, изредка появляющийся на тусовках, взял ее под покровительство, и она стала тем, кем стала – элитной эскорт-девицей, обслуживающей гостей и деловых партнеров своего покровителя. Надо было не только и не столько обслужить их физически, но и провести экскурсии, сводить на балет, обаять и сделать так, чтобы у гостей остались самые приятные впечатления. И она преуспевала в этом – красивая, хорошо образованная (теперь-то она с благодарностью вспоминала те убитые дни и вечера, когда папа силой таскал ее в музеи и театры), неплохо, с приятным акцентом и милыми мелкими ошибками говорившая на нескольких европейских языках. Оплата была хорошей – пары выездов хватило бы, чтобы нормально жить месяц, но вызывали чаще, а отказать покровителю было нельзя. Сам он, впрочем, никогда не пользовался своим покровительством в личных целях – только бизнес. Она знала, что такое положение – недостижимая мечта тысяч других девушек, но на душе рос пласт недовольства, который был готов в любой момент сорваться сокрушающей лавиной.

У нее был друг детства – парень на пару лет старше, творческая натура. Он окончил архитектурный институт, работал где-то в проектном бюро и был художником от бога, писал странные картины. На жизнь подрабатывал тем, что делал акварели с видами города, которые чужие люди продавали на Невском проспекте. Ему доставалось не более десяти процентов от дохода, но этого хватало. Среди местной богемы он не появлялся, недолюбливал ее и вел довольно тихую и спокойную для артистической натуры жизнь.

Она была влюблена в художника еще с детства, а когда повзрослела, то влюбленность не пропала, как это обычно бывает. А он, хотя и симпатизировал ей – она это знала, – сторонился ее. И сейчас она созрела, чтобы подойти к нему в открытую, но боялась, что он отвергнет ее. И вообще, она хотела бросить все и начать новую жизнь. Почти никто не знал про ее работу, и она была уверена, что покровитель отпустит. Но она-то не забудет, над ней-то прошлое будет всегда висеть. Новой жизни не получится.

Вот и все, спасибо, что выслушал, – сказала гостья, – соплей и слюней не надо.

Я прищурился на солнце.

У тебя есть сестра-близнец? – спросил я, сам не понимая, к чему это.

Нет, – оторопело ответила она. – А почему ты спросил?

Давай считать, что есть, – сказал я, все еще глядя на солнце.

Зачем?

Давай считать, что твоя сестра-близнец – она совсем как ты, только она не знает про твою… торговлю.

И что? – Она заерзала на сиденье, видимо, начиная сомневаться в моей умственной полноценности. Я ее сомнения разделял.

А то, что я сейчас тебя убью, а дальше поедет твоя сестра. – Я сам поразился своим словам, но воспаленный от солнца мозг гнул свое.

Гостья начала нервничать, рылась в сумочке в поисках то ли телефона, то ли перцового баллончика. А я со спокойствием маньяка продолжал:

Вот смотри, навстречу шаланда-грузовик едет, «вольво», весит тонн тридцать. Через десять секунд я выверну руль влево и дерну ручник, нас занесет правым бортом вперед, прямо под «вольво». У тебя не будет никаких шансов, да и у меня их немного…

Она судорожно искала ручку двери и одновременно продолжала рыться в сумочке. «Копеечка» тоже испугалась – я чувствовал это по задрожавшему рулю, но, умничка моя, доверяла даже после таких слов…

Грузовик стремительно приближался, я отвел глаза от солнца – на всякий случай…

Что-нибудь заметила интересное? – спросил я через секунду.

Гостья подняла голову и только сейчас увидела, что «вольво» уже позади нас.

Кретин, псих! Останови сейчас же! – закричала она.

Все-таки филологическая семья накладывает отпечаток на человека – я бы легко понял, если бы она употребила более крепкие слова и выражения… или ударила бы меня. Я притормозил – «копеечка» тоже еще подрагивала от пережитого стресса – и сказал нашей дрожащей гостье:

Посмотри назад.

Она оглянулась, глядя на то место, где грузовик и «копейка» мирно разошлись – ничего особенного, выбоина в асфальте, крышка люка, пятно давно пролитой белой краски. И она увидела, как бы это могло быть: вот наша маленькая бежевая машинка заскользила влево, тридцатитонная махина подмяла ее под себя с отвратительным скрежетом… и все.

Я вижу, ты все себе представила… Все ведь так просто, верно?.. Так вот, твоя сестра, которая совсем такая же, как и ты, но у которой был один секрет, осталась там. А ты – здесь. Твоя сестра не хотела, чтобы ты знала про этот секрет, и ты не будешь знать.

Она еще раз взглянула на то самое место, на меня, достала зеркальце, посмотрелась в него, переложила что-то в сумочке. Успокоилась и наконец-то сказала нормальным голосом:

Ну ты, блин, даешь, псих хренов. Спасибо, я, наверное, кое-что поняла. А теперь вези меня домой, только тихо, без закидонов…

Оставшиеся пару километров мы проехали спокойно, на солнце я больше не смотрел.

Когда она выходила из машины, я пожелал:

Удачи, сестра!

Она весело рассмеялась и махнула рукой:

Спасибо, псих! – А потом уже тихо добавила: – Может, сработает, а?..

 

А я еще раз извинился перед «копеечкой» за такую выходку: «Это все солнце», – потом погладил ее по оплетке руля и сказал: «Спасибо, подруга, ты-то мне всегда веришь».

 

6. Друг

В жаркий летний день самое лучшее – это вырваться из каменного мешка города и очутиться на даче. Крохотные участки, напичканные грядками или сорняками, спрессованы до состояния, когда можно переговариваться, не повышая голоса, с соседями соседей, с перерывами на чай с сушкой или клубнику, малину или смороду со сливками, в зависимости от сезона. А можно сидеть с какой-нибудь давно знакомой, зачитанной до дыр книжкой или журналом «Наука и жизнь» 30-летней давности или просто задремать на затененной веранде на продавленном, неудобном, но ужасно уютном диванчике и видеть легкие странные сны, как те, что отображены на картинах Дали.

Но всему когда-то приходит конец, мое пребывание на даче закончилось, и мы с «копеечкой» аккуратно выползли на дорогу, ведущую к центру поселка, а потом, переходя в асфальт, вливающуюся в шоссе. Сперва мы с кряхтением переваливались из ямы в яму на внутренней улице, называемой почему-то линией, пока не выбрались на нечто, напоминающее дорогу. Здесь не так давно прошел грейдер, и дорога была покрыта мелкой гребенкой. По такой гребенке надо или ползти медленно, плавно перекатываясь между грунтовыми волнами, или нестись быстро по самым гребням этих волн. Разумеется, мы выбрали второй вариант – и неслись, едва касаясь колесами земли. Амортизаторы работали напряженно, но кузов плыл над грунтовкой ровно и плавно. Сзади поднималось облако пыли в форме дракона: уже давно не было дождя. Мы от него убегали, но бесформенный серый дракон не отставал, растянувшись на добрый километр. Мы проезжали вдоль бывшего карьера, заполненного водой – там и купались, и пытались ловить рыбу, даже испытывали самодельные бомбочки. Сразу за карьером грунтовка переходила в асфальт, и там уж мы бы оторвались от пыльного дракона.

Вдруг я увидел, что нам наперерез бежит мальчик лет десяти и что-то держит в руке. Я напрягся – у нас уже был опыт, когда подростки кидались камнями в мою бежевую подругу, а потом убегали. Но этот мальчишка подбежал уже слишком близко для хулиганских выходок, и в руке у него – я от изумления даже присвистнул – был одинокий ботинок. Он что-то кричал, но я не слышал слов – похоже, надо было остановиться и разобраться, в чем дело. Я затормозил, и нас тут же накрыл серо-желтый дракон – на зубах заскрипел песок, в горле запершило.

Дяденька, дяденька, помогите!.. – неразборчиво затараторил мальчишка и чихнул.

Спокухин! – сказал я. – Спокойно расскажи, что случилось.

Там Витька! У него из ноги! Кровь идет! Он весь белый! Помогите! – Каждую фразу мальчишка выкрикивал отдельно.

Пойдем, посмотрим на твоего Витьку, – сказал я спокойно, хотя помощь, похоже, действительно требовалась.

Пыль начала оседать, и я увидел, что на берегу карьера около воды в странной скрюченной позе сидит мальчишка в одних трусах и его выпяченные крылья-лопатки равномерно дергаются. Я ускорил шаг и подошел к нему, но он меня не замечал – сидел, обняв обеими руками свою правую ногу, и, склонившись над ней, разглядывал ступню, равномерно раскачиваясь взад-вперед. Мне пришлось его обойти со стороны воды, где было причалено какое-то несуразное подобие плота. На подошве ступни была довольно глубокая рана, откуда медленно сочилась густая кровь. Непосредственной опасности для жизни не было, но что-то меня беспокоило.

Быстро рассказывай, как тебя так угораздило! – скомандовал я, но парнишка молчал и продолжал раскачиваться, разглядывая свою рану. Он явно был в шоке. В глазах, кроме ужаса, ничего не было.

Я повернулся к тому, что бежал мне наперерез:

Тебя как зовут?

Гоша, – отозвался тот и тут же уточнил: – Игорь.

Давай, Гоша-Игорь, рассказывай, как Володя ногу пропорол.

Не Володя, а Витька, – поправил Гоша.

Хорошо, пусть Витька.

Мы плавали на плоту... – начал тот.

Я внимательно посмотрел на плот – дощатый щит от забора, на нем кривая палка полтора метра длиной, разбитый стакан с землей. Так... стакан с отбитым верхом...

Он на стакан наступил? – спросил я Гошу. Тот кивнул и опять начал быстро-быстро бормотать:

Вы ему жгут наложите и еще таблетку какую-нибудь дайте, чтоб не больно было. Он не умрет?.. Если надо, я ему свою кровь дам.

Вот угораздило-то… – пробормотал я про себя, а вслух громко и сердито произнес: – Жгут не нужен, он не умрет, помоги-ка мне.

Я взял Витьку на руки и осторожно понес к машине. Мальчик был худенький и почти ничего не весил. Он немножко отвлекся, в глазах появилось что-то живое. Он посмотрел на меня с подозрением, попытался отодвинуться, так что я его чуть не уронил.

Отпустите меня, мне домой надо, мама зеленкой намажет – и все пройдет.

Ты где живешь?

Мы за родником живем, – пояснил Гоша, – я на третьей линии, а Витька – на четвертой, второй дом от дороги, желтый такой.

Это пара километров по колдобинам, а смысл… Только время потеряем.

Я вытащил из бежевого багажника аптечку и неумело перевязал раненую ступню.

Значит, так… Тебе надо в больницу, там сделают укол от столбняка, только потом домой.

Слово «укол» подействовало успокоительно, Витька согласился на больницу. Когда рана скрылась за белой повязкой, он уже мог реагировать на слова.

А ты, Гоша, помоги мне одеть Витю, не в трусах же ехать, и дуй к нему домой, скажи, что я повез его в районную больницу. Пусть подъезжают туда.

Нет! – твердо ответил Гоша. – Я с ним поеду! Вдруг ему кровь понадобится, я дам.

Хорошо, – согласился я.

Мы поехали. До больницы было минут сорок спокойной езды, но Гоша нервничал и все время просил:

А побыстрее можно? Витька, ты только не столбеней!

Мы поддали. «Копеечка» лихо крутила колесами, я сосредоточенно глядел на дорогу, высматривая ямы. Витя начал снова впадать в ступор, и Гоша его постоянно тряс. Я увидел в зеркало заднего вида, что Гоша даже гладит Витю по голове и еле сдерживает слезы, а тот с удивленным видом отстраняется – такие сантименты не приняты среди мальчишек. Атмосфера стала напряженной. Чтобы хоть как-то разрядить загустевшую тишину, я сказал:

А теперь расскажите, как вас занесло на этот чертов плот с разбитым стаканом.

Мы рыбу ловили, – объяснил Гоша.

Рыбу? – изумился я. – В этой луже? Да ее там и не было никогда.

Есть, – вмешался раненый. – Я сам мальков видел.

Ага. – Я наконец-то понял, что та кривая палка на плоту была удочкой. – Ну и ловили бы себе с берега.

С берега не клевало, – грустно сказал Витька. – А вот он сказал, что надо, чтоб глубоко.

Ничего я такого не говорил, – закричал Гоша. – Ты сам сказал, что с лодки лучше.

Да? А кто предложил плот сделать? – Витя от возмущения даже про ногу забыл.

Эй, друзья, не ссорьтесь! – я попробовал их утихомирить. – Вы сделали плот, а стакан-то вам зачем?

Для шитиков, – хором ответили рыболовы.

Для кого?

Для шитиков! Это такие гусеницы, под водой живут, в домиках.

А-а, ну это понятно, – ничего не понял я. – А рыбу вы куда собирались складывать?

Они переглянулись: было ясно, что об этом не подумали. Ладно, замнем для ясности. Я спросил, почему они были босиком. Оказалось, что под их тяжестью плот почти полностью уходил под воду; чтобы не замочить обувь, они ее сняли и оставили на берегу. Нашли где-то разбитый стакан, накидали туда земли и стали с плота искать в воде шитиков. Плот качнулся, и Витя наступил на стакан. Все просто.

Бежевая подруга не подвела – примчала быстро и остановилась прямо на пандусе у приемного покоя. Нас приняли сразу. Витю увели, Гоша ринулся было за ним, но похожая на белый шар медсестра оттеснила его в угол и спросила:

Друг?

Друг! – подтвердил тот.

Ну и сиди спокойно. Теперь все с твоим другом будет хорошо – доктор все сделает.

А ему кровь нужно будет переливать? Я дам! – Гоша снова вскочил.

Ух ты, друг. – Шарообразная сестра улыбнулась и погладила его по давно не стриженным волосам. – Если понадобится кровь, мы тебя позовем в первую очередь.

Хороший друг у вашего сына, – обратилась она ко мне.

Он не его сын, – вскочил возмущенный Гоша, решив, что я сейчас присвою Витьку себе. – Он мимо проезжал!

Сознаюсь, – улыбнулся я. – Я просто проезжал мимо и решил подвезти мальчишек до больницы.

Ну тогда ты, друг, помогай анкету заполнять, – обратилась сестра к Гоше. – Как зовут больного?

Витька! – с гордостью, что ему доверили столь важное дело, отчеканил тот.

Виктор, – записала сестра. – А фамилия?

А я не знаю... – прошептал Гоша в ужасе, что теперь Витьку не станут лечить.

Ну вот, – огорчилась сестра. – Друг, а фамилию не знаешь. А родился он когда?

Зимой... – Гоша был совсем убит собственной ничтожностью.

И где он живет – тоже не знаешь?

Четвертая линия, второй дом, желтый. – Гоша радостно начал, но сразу понял, что это не то, что нужно, и печально закончил: – Тоже не знаю... А вы его теперь лечить не будете? – Он почти плакал от досады.

Без фамилии-то? – засмеялась сестра, но, посмотрев на Гошу, перешла на серьезный тон: – Лечить мы его будем обязательно, не переживай, но и форму заполнить надо.

Пусть приедет кто-нибудь из взрослых родственников. – Она уже обращалась ко мне тоном, не допускающим возражений. – Постарайтесь побыстрее, чтобы до окончания моей смены.

Ну что, друг Гоша, поехали назад. – Я пошел к выходу.

Я останусь! – уперся он. – Она же сказала, что позовет меня, когда кровь будет нужна.

Переливать кровь не понадобится, – уверенно сказал я.

Вы не знаете, вы не доктор! – Гоша не сдавался.

Дядя правильно сказал, – вмешалась сестра. – Поезжай домой.

И вы не доктор! – Гоша был непреклонен. – Вы медсестра… и не знаете.

Сестра тяжело вздохнула, сказав:

Ну ладно, пойду спрошу у доктора, – и скрылась за дверью с забеленными стеклами. Вернулась она через минуту и с сердитым лицом объявила: – Доктор сказал, что кровь не понадобится.

Доверчивый мальчик смирился и уныло поплелся к выходу, теребя в руках Витин ботинок. Вдруг он ринулся назад, подбежал к сестре и, заглядывая ей в глаза, заканючил:

А можно с ним попрощаться? Ну пожа-а-алуйста...

Ишь, чего удумал, прощаться. – Сестра рассердилась. – Ну-ка, давай домой! Прощаться... Нельзя туда, дружку твоему сейчас укол делают.

Чтоб не остолбенел? – выказал эрудицию Гоша.

Чего?.. – остолбенела сестра. – А-а, ну да, от столбняка. Забирайте его отсюда, мне работать надо!..

Назад ехали долго. Сколько я ни пытался разговорить попутчика, он молчал и упрямо глядел в окно. После карьера мы ехали медленно, чтобы не будить пыльного дракона. У родника я остановился.

Куда дальше?

Дальше я сам, – сказал Гоша и начал вылезать из машины.

Погоди, – сказал я. – Давай я с тобой, надо же все объяснить, отвезти Витиных родителей в больницу.

Спасибо, – твердым голосом ответил он. – Я сам. Машина у них своя, получше вашей будет. А Витьке мама запрещает разговаривать с незнакомыми, ему попадет за вас.

Меня такая логика удивила, но спорить не хотелось.

Давай так, Гоша, – предложил я, – я подъеду поближе и буду ждать в машине. Если будет нужно, ты меня позовешь. Идет?

Идет, – согласился Гоша, снова залезая в машину. – Сейчас вот туда… и осторожно, там яма глубокая.

Мы подъехали к четвертой линии. Я остался в машине; Гоша, все с тем же одиноким ботинком в руке, помчался к желтому дому. Я включил радио, но ничего стоящего не ловилось. Конечно, полдня пропало, я сегодня собирался поработать, но не судьба. Я вышел из машины и решил пройтись по полю, начинающемуся сразу за дорогой: красота – трава по пояс, ромашки… Но тут же споткнулся о кочку, принялся отбиваться от мух, а когда к ним на подмогу примчалась пара слепней, позорно ретировался к «копеечке».

Стал думать о сегодняшнем происшествии. Само по себе ничего особенного. Почему-то я совершенно выбросил из головы пострадавшего – рана нестрашная, с ним все будет нормально. Героем дня сегодня стал Гоша – о таком друге можно только мечтать... А вот и он, легок на помине…

Ну как? – спросил я. – Все в порядке?

Да, – ответил Гоша. По-моему, он уже держал меня за своего. – Хорошо, что Витькин папа дома, а то его мама чуть от страха не умерла.

Что ты ей такого сказал?

Я ничего не сказал, – начал оправдываться Гоша. – Но, когда я вошел с Витькиным ботинком, она чуть не упала. Хорошо, что Витькин папа на веранде сидел.

Да-а… – посочувствовал я. – Так помочь чем-нибудь надо?

И сам же понял, что не надо: с четвертой линии с ревом и пробуксовкой вылетела красная машина и помчалась в сторону выезда из поселка. Разбуженный серо-желтый дракон встал в полный рост, но быстро стал снова засыпать.

Ну ладно, Гоша, а тебе что-нибудь нужно? Хочешь мороженого?

А мне тоже нельзя с незнакомыми разговаривать, – парировал он. – Особенно, если они конфетку или мороженое предлагают.

Молодец, правильно, – согласился я. – Тогда я сам поеду мороженое есть. Ну… пока, Вите привет!

А вы здесь живете? – мальчишеское любопытство брало свое.

Здесь мои родители живут летом, а я к ним в гости приезжаю, – ответил я. – Так что, может, еще увидимся. Тогда я уже не буду незнакомым… и обещаю тебе и Витьке по мороженому.

Если с Витькой, то можно, – согласился Гоша.

Ты хороший друг, Витьке повезло! – сказал я.

Не-е, Витька лучше, он мне американскую машинку подарил! Ему дядя две привез.

Ладно, Гоша, мне ехать пора. Пока! Давай пять!

До свидания! – Он очень старательно пожал мою руку и повернулся, чтобы убежать.

Бежевая подруга заурчала двигателем и начала разворачиваться, как вдруг я увидел, что Гоша снова бежит к машине. Я остановился. Он опять затараторил:

А ему правда кровь не нужно переливать?

Правда! – твердо ответил я. – Так доктор сказал. А ты домой иди, тебя тоже, наверное, мама уже ищет.

Бабушка, – поправил он и побежал.

А мы с «копеечкой» тихонечко поползли по пыльной дороге. Сонный изжелта-серый дракон лениво шевелил хвостом там, где мы проехали.

 

7. Саблист

Плотный серый туман, наползший на город в этот осенний вечер, проникал повсюду. Даже нам с «копейкой» было сыро и зябко, несмотря на включенную печку и отличный джаз по радио, а уж думать о тех, кто был снаружи, не хотелось, чтобы окончательно не испортить настроение. Свет уже включившихся фонарей не разгонял туман, а лишь, многократно рассеиваясь, освещал его изнутри. Видно было на несколько метров вокруг, а дальше был только светящийся туман – ни людей, ни машин, ни домов, ни даже светофоров. Не требовалось особой фантазии, чтобы представить, что ты не едешь по улице на городской окраине, а плывешь по светящемуся океану и любопытный планктон со всех сторон наползает на твою не такую уж и прочную лодочку, а вот сейчас, возможно, выскочит грозный Кракен – ужас морей, который тебя чувствует, а ты его не видишь из-за светящегося планктона, и тогда не будет спасения…

Фары не помогали, они лишь сгущали туман, делая светящуюся стену впереди еще более плотной и страшной. Мы с бежевой подругой плыли на север очень медленно, чтобы иметь возможность хотя бы остановиться при приближении Кракена: вдруг он нас не заметит... И тут на нас с северо-северо-запада стало торжественно наползать что-то большое и темное. Кракен? Нет, мелковато для грозы океанов, скорее… небольшое суденышко странной кубической формы, в нем человеческая фигура с большим мешком, лежащим возле ног, а в руке... Что это? Сабля? Куда меня занесло?..

Мы проехали еще пару метров, и все прояснилось: я не сошел с ума и не попал в пространственно-временной портал в этом проклятом тумане. Суденышко превратилось в трамвайную остановку, а страшный пират – в молодого человека, даже подростка, немножко нескладного, со спортивной сумкой и длинным чехлом, откуда торчала рукоятка спортивной сабли.

Спортивная сабля, в отличие от легкой стремительной рапиры и тяжелой прямолинейной шпаги, рассчитана на нанесение рубящих ударов и требует от фехтовальщика комбинации навыков и умений – тут важна и реакция, и физическая сила, и умение выжидать момент. Поскольку это оружие не боевое, то клинок спортивной сабли легко гнется в поперечном направлении, что позволяет применять неспортивный удар с захлестом. У саблиста хорошо защищена голова фехтовальной маской, а грудь и передняя рука – защитным костюмом и перчаткой. Спина не защищена. Поэтому, если ударить противника плашмя, клинок захлестывает и бьет его по спине – это очень больно и обидно, и остается длинный и тонкий синяк.

Я знаю эту улицу – по ней ходит всего один трамвай, и одинокому саблисту придется еще долго его ждать в мистическом промозглом тумане. Я остановился, приоткрыл окно и сказал:

Эй, спортсмен, давай довезу до площади, ты тут трамвая не дождешься.

Почему вы так думаете? – недоверчиво спросил парень.

Я сейчас мимо трамвайного кольца проезжал, там нету трамвая, тебе ждать не меньше получаса.

А у меня денег нет, – сказал он. – Ладно, я подожду, спасибо.

Садись, – сказал я, – за так довезу. Туман больно нехороший, негоже коллегу-саблиста тут бросать.

А вы тоже саблист? – Парню явно понравилось, что я по форме гарды распознал саблю.

Бывший, – уточнил я.

Он взгромоздил свой баул с формой на заднее сиденье, а сам сел рядом со мной, чехол с саблей держал в руках. Мы тихо поплыли дальше на север.

Как успехи? – поинтересовался я.

Уже никак! – Он вдруг рассердился. – Я теперь тоже бывший саблист...

Я молчал, он тоже. Потом его прорвало:

Меня дисквалифицировали на два года, а это – конец карьере! Я же должен был сейчас второй разряд получить – зачет был. А из-за этого Цветулькина... Ну я же не хотел – я его с захлестом, а клинок сломался. Сабля ведь хорошая была, венгерская, от дяди досталась. Вот смотрите!

Он раскрыл чехол и достал саблю – она была сломана пополам. Он сбивчиво продолжал, и я понял, что он сломанным клинком распорол защитный ватник на груди соперника, за что его и дисквалифицировали. И тут он заплакал от обиды... Потом попросил остановить, сказав, что здесь живет, и вышел. Я уверен, что жил он совсем не тут, но он уже не чувствовал себя комфортно в моей «копеечке», ему было спокойнее в светящемся тумане. Со сломанной саблей в руках можно и Кракена не бояться.

А мы поплыли дальше. «Копейка» уютно урчала, как домашний кот на теплой батарее, когда за окном беснуется вьюга; джаз по радио закончился и сменился попсой. Я выключил радио и, чтобы снова не попасть под гипноз тумана, стал думать о нашем сегодняшнем госте. Его рассказ был невнятным и путаным, и я решил придумать для него историю, даже если она и не имеет ничего общего с реальностью. Поскольку я не знаю его имени, звать его буду просто Саблист.

* * *

Когда в спортзале их школы открылась секция фехтования, Саблист туда пошел ради интереса вместе с друзьями – сразу человек десять из их класса, мальчики и девочки, воспитанные на романах Дюма, пришли на первое показательное занятие. Раньше они фехтованием не интересовались, если не считать «дуэлей» сучковатыми палками. Рапиру он отверг сразу – легкая какая-то, несерьезная. Да и показательное выступление рапиристов разочаровало – выглядит обменом булавочными уколами, хотя из романов он знал, что это впечатление обманчиво и укол острием настоящей рапиры может быть смертельным. Шпага слишком тяжелая, не для подростков. А вот сабля – самое то! Показательное выступление понравилось – серьезные мужчины в белых масках легко двигаются на некоторой дистанции друг от друга, выжидая удобного момента. Затем один бросается в стремительную атаку – красивый удар, другой парирует и тут же наносит ответный удар – очко засчитано!

Тренер, Ашот Адамович Арутюнян (они его называли Три-А), спуску им не давал: тренировочные бои были только в конце тренировок и рассматривались как десерт после изнурительной ходьбы «гусиным» шагом, отжиманий и игры на выбивание теннисным мячиком. У Саблиста получалось хорошо – врожденная реакция и аналитический склад ума позволяли ему успешно выстраивать бой, что в сочетании с неплохой физической подготовкой быстро вывело его в лидеры группы. Три-А делал на него ставку и всячески толкал наверх. На городском уровне Саблист был уже завсегдатаем, зарабатывая очки, впереди светили первые национальные соревнования.

Когда стало понятно, что Саблист всерьез занялся фехтованием, его однажды пригласил к себе родной дядя и, заведя в кладовку, сказал: «Бери, если нужно!» Там был старый комплект фехтовального снаряжения – полуистлевший защитный ватник, фехтовальная маска и сабля. Саблист и не знал, что дядя тоже фехтовал. Ватник можно было сразу выбрасывать, защитная сетка маски заржавела, через нее было плохо видно. Зато сабля была невероятной! Сделанная в Венгрии еще до войны (интересно, какими путями попала к нам?), она была не сравнима с тем казенным оружием, что он привык держать на тренировках: гарда блестела, а деревянная резная рукоятка сливалась с кистью руки в единое целое. Саблю он взял с благодарностью, зашкурил, отполировал – получилась конфетка. Три-А оружие одобрил, сказал, что рукоятка удобнее, а баланс лучше, чем у современных массовых сабель. На соревнованиях Саблист получал от этого еще и легкое психологическое преимущество: в первые секунды поединка противник отвлекался на эту бросающуюся в глаза необычную саблю, что позволяло захватить инициативу.

В тот осенний день были очередные соревнования районного масштаба, где Саблисту надо было просто войти в десятку, чтобы добрать нужные очки. Плюнуть и растереть. В раздевалке он был спокоен, и когда произошла мелкая перепалка с парнем из другой команды, это его не особо задело. С кем не бывает – не поделили удобный шкафчик, тот его обозвал нехорошим словом, исковеркав фамилию, Саблист тоже в долгу не остался. На том и разошлись.

Но вот названы результаты жеребьевки, и Саблист должен сражаться со своим обидчиком из раздевалки. После первых же шагов на дорожке наш герой понял, что соперник слабый, опасности не представляет, и возникшее было напряжение спало. Тот бросился в атаку и сильно замахнулся. Саблист улыбнулся и даже показал язык (под маской все равно не видно) – замах выдает неопытного бойца, удар должен производиться незаметным движением. Парировать столь очевидно обозначенный удар труда не составило, и он тут же нанес контрудар легким движением правой руки. Есть первое очко! И тут острая боль пронзила ногу, да так, что брызнули слезы и захотелось взвыть – это соперник, поняв, что атака провалилась, ударил его по незащищенной ноге. Такой удар не засчитывается, и судья даже сделал предупреждение, да что толку – очень больно, будет синяк. Что-то темное и густое заполнило его сознание – он отомстит этому наглому обидчику, который сперва обозвал и потом подлым запрещенным приемом заставил испытывать жгучую боль. Задача осложнялась – надо было не просто победить в этом бою, но и наказать противника. Тот теперь держался осторожно и в атаку не лез. Ну что ж, его это не спасет. Саблист выдвинулся вперед, сделал ложный замах справа; соперник купился и увел клинок для защиты, открываясь сверху. Саблист совершил молниеносный выпад и нанес сильный удар по плечу обидчика. В последнее мгновенье рука сама повернула клинок плашмя, тот изогнулся, захлестнул через плечо и больно приложил противника по незакрытой спине. Это и была страшная месть, согласно плану, разработанному в кипевшем темной обидой мозгу. И тут произошло то, что часто происходит, если полностью отдаться чувству мести. Удар оказался слишком сильным, венгерский довоенный клинок сломался, и острый обломок сабли наискосок распорол стеганый защитный жилет противника. Вся обида и жажда мести мгновенно исчезли, теперь Саблист с ужасом глядел на распоротый жилет, и в его широко раскрытых глазах отражалась страшная рана груди. Он помнил такое с детства, когда глубоко порезал руку: сперва была только белая, аккуратно открытая рана, такая, как сейчас, и только потом оттуда хлынула кровь. Он зажмурил глаза, потом открыл их – ничего не произошло, крови не было, соперник не падал замертво с раскрытой грудью. Да, сломанный клинок взрезал защитный жилет, но до тела не дошел. Теперь он наконец-то мог вдохнуть свежий воздух.

Разумеется, его дисквалифицировали, что означало конец карьеры, тренер прозрачно намекнул, что ему бы следовало переименоваться из Саблиста в кого-нибудь другого, например Горнолыжника или Пловца, освободив место для нового кандидата. Он был со всем согласен, готов понести любую кару – и только благодарил всех ангелов сразу – за то что защитный жилет оказался достаточно толстым.

* * *

Да, историйка получилась явно высосанная из пальца – столько неправдоподобных деталей торчало наружу, что даже моя «копеечка» недоверчиво хмыкала и, по-моему, даже посмеивалась надо мной. А может, причиной ее смешков были просто отсыревшие провода? Наверняка все было гораздо проще, но чего только не придумаешь, чтобы не провалиться в светящийся океан с притаившимся беспощадным Кракеном... Да и настоящую историю Саблиста мы никогда не узнаем.

 

8. Романтическое свидание

Даже самая деловая и суровая женщина тайно или открыто мечтает о романтическом свидании. Мужчины тоже не чужды романтике, но в силу давящих стереотипов и навязываемых им массовой культурой и женщинами же ролей вынуждены это скрывать под маской. Это может быть суровый терминатор с трехдневной щетиной, который не разменивается на романтику и быстро овладевает женщиной в коротком промежутке между срочными делами (спасение человечества, продажа партии оружия или просто пивной мальчишник), или изысканный джентльмен с такой же щетиной, который романтичен и благороден, но только потому, что леди это нравится. Ни тот ни другой романтиками не являются. Впрочем, за пределами киноэкрана и книжной обложки они и не встречаются. А если вам такой попадется – попробуйте содрать с него маску и посмотреть, что под ней. Обычно под романтическим свиданием подразумевается ужин при свечах, беседа при полной луне (от себя замечу, что полярное сияние гораздо романтичнее полной луны), поход в театр на что-нибудь печально красивое и не слишком тяжелое. Отсутствие комфорта и тяжелая нагрузка на организм, например горные восхождения повышенной сложности или сплавы по бурным рекам с риском для жизни, тоже могут быть романтичными, но только после некоторой тренировки. Но нет предела возможностям, если есть желание и фантазия.

В то солнечное и уже по-осеннему прохладное августовское утро я завершил утренние гигиенические процедуры со своей бежевой подругой – промыл ей глаза, залил воду в бачок омывателя, проверил колеса – и забежал домой выпить чашечку кофе. Кофе я, когда могу, варю сам в кофеварке, привезенной много лет назад из Италии, и только из итальянского кофе. В Италии не растет кофе, как и в Финляндии, Германии, США, но итальянский кофе – самый лучший. Хотя я готов допустить существование и других мнений. Я люблю, когда во рту долго сохраняется легкий вкус хорошего кофе.

И тут зазвонил телефон. Это была моя хорошая подруга Оля, жена моего лучшего друга Миши. Был у меня еще и другой лучший друг, дружили мы втроем еще со школы. Был да сплыл… Как-то я ненароком узнал, что он флиртует с моей девушкой. Не знаю, насколько серьезно, насколько глубоко, да и знать не хочу. К девушке претензий быть не может: пофлиртовать с интересным, эрудированным мужчиной с благородно вытянутым лицом, печальным умным взглядом и томным неровным дыханием, намекающим на нелегкую судьбу, – кто ж против такого устоит. Но вот для него тайком встречаться с девушкой своего друга – это было выше моего понимания... Что ж, он сделал свой выбор. С тех пор мы с ним не виделись, он не пытался наладить отношения, а я отвергал все попытки общих друзей нас помирить.

После обмена приветствиями и подтверждениями, что все в порядке и погода сегодня отличная, Оля сказала:

Ты знаешь, что-то мне тоскливо. Миша уже полтора месяца в отъезде.

Точно, за суетой я забыл, что он укатил на пару месяцев на стажировку во Францию.

Заходи вечерком к нам в гости, – предложил я.

Знаешь, мне очень хочется чего-то романтического, а попросить некого. – Она немножко помялась, а потом решилась: – Если я с кем другим пойду, я за себя боюсь, вдруг голова закружится... А с тобой мне не страшно – мы же сто лет друг друга знаем, да и ты ведь Мишин лучший друг.

Моя реакция была триединой, да простят мне возможное богохульство. С одной стороны, слова красивой женщины (а она таковой была) о том, что она не боится идти со мной на свидание, не вызвали большого энтузиазма. С другой стороны, это было одним из высших проявлений доверия в моей жизни. И наконец, воспоминания о том, как я уже лишился одного лучшего друга, также не способствовали проявлению радости.

А как же Миша? – осторожно спросил я.

А мы ему не скажем, – беззаботно ответила она, – он сам посоветовал мне развлечься как-нибудь. Пожалуйста, очень тебя прошу, мне действительно очень надо!

Похоже, ей действительно это было нужно. Патовая ситуация: и Оле не откажешь, и лишиться еще одного друга не хочется. Я решил, что Мише потом все расскажу в любом случае, иначе как же я с ним водку пить буду и за жизнь разговаривать… А пока тянул время и пытался найти более-менее нейтральный вариант.

Может, в театр тебя сводить?

Не-е, не хочу, – не поддалась она, – надо что-то такое, романтическое, чтоб вспоминать можно было долго.

В ресторан? – шел я по дорожке избитых ассоциаций, уже сочиняя на ходу легенду, в связи с пустотой в кошельке, что якобы забежал по делам к маме, которая меня накормила от пуза, так что сам есть ничего не буду.

Ты что-нибудь пооригинальней придумать можешь? – По-моему, она даже начала сердиться. – Помнишь, ты на спор килограмм мороженого в «Лягушатнике» ел? Я до сих пор помню.

Э-э… нет! – возразил я, посылая приказ успокоиться животу, который тоже, похоже, вспомнил то мороженое. – Я это тоже хорошо помню, больше на такое меня не купишь. Да и романтики там было не особо.

Задача была не из легких, но решить ее надо было быстро и без потерь.

Слушай сюда, – принял я командование на себя. – Я подумаю и перезвоню. Ладушки?

Отлично. – Оля с радостью отдала инициативу. – Давай только сегодня, хорошо? У меня сегодня выходной.

Отбой! – закончил я. – Жди зеленого свистка!

Пока мы разговаривали, кофе забулькал. Я налил его в чашку, взбил в стакане молочную пенку с несколькими крупинками сахарного песка и осторожно добавил сверху. Получился капучино со сладкой пенкой – мое собственное изобретение и предмет особой гордости. Горячий кофе обжег язык, аромат – нёбо, мозг переключился на получение наслаждения от этого сочетания и рассылку бодрости по всем уголкам организма. А когда я с излишней старательностью соскребал ложечкой остатки пенки со дна чашки, он включился и отрапортовал: «Решение готово!» Решение было простым и неожиданным.

Я вымыл посуду и набрал Олин номер.

Собирайся! – сказал я. – На сегодня самая романтичная одежда – джинсы, куртка, которую не жалко, и что-нибудь на голову, но только не соломенную шляпку.

Класс! Мы поедем на пикник? – обрадовалась Оля.

Нет, – загадочно протянул я. – Там увидишь...

Я вышел на улицу, похлопал «копеечку» по левому крылу и сказал: «Ну что, подруга, сегодня мы едем на романтическое свидание. Ты уж не подведи, да и за мной там следи, чтоб я не подвел». И мы поехали за Олей.

Когда Оля подошла к машине, я понял, что она не совсем точно исполнила мои указания: курточка была новенькая и яркая, красиво уложенные волосы ничем не были покрыты. Зато я ей составлял хорошую пару – бесформенные джинсы, брезентовый анорак, старая бейсболка. И это она еще не видела, что в багажнике лежат две пары резиновых сапог.

И куда это мы в таком виде? – Она явно не одобрила мой прикид. – Ты уверен, что это будет романтично? Учти, прополку грядок или лесоповал я романтикой не считаю.

О-о! – восхитился я. – Отличная идея, в следующий раз приглашу тебя вместе с Мишей к маме на дачу на прополку. А сейчас поехали. Если ты потом скажешь, что это было не романтично, я снова готов слопать килограмм мороженого.

И мы поехали за город. Оля еще разок попыталась взбрыкнуть:

Ты же знаешь, я не люблю туристскую романтику, туман и запах тайги…

Знаю, – буркнул я, и она больше ничего не пыталась выяснить.

Это не значит, что мы ехали молча. Оля на меня вываливала свои успехи и проблемы, я спокойно пропускал это мимо ушей, иногда поддакивая, задавая наводящие вопросы или просто травя байки. «Копеечке», похоже, наш доброжелательный треп нравился, она не вмешивалась и бежала ровно, легко смягчая неровности дороги – ей вообще шоссе нравится больше, чем улицы, да и дорогу она знала, давно догадалась, куда мы едем.

Дорога заняла больше часа, но за разговорами время пролетело незаметно. Наконец «копеечка» свернула с шоссе направо, на грунтовую дорогу, заехала глубоко в лес и, слегка покряхтывая пружинами, остановилась на лесной опушке.

Ну и куда ты меня завез? – оглянулась по сторонам Оля. – Под каким кустом романтику искать?

Я тем временем открыл багажник и вытащил две пары резиновых сапог. Одну пару протянул ей: «Надевай. Шерстяные носки внутри». Оля пока еще ничего не понимала, но сапоги натянула. И тут из багажника торжественно появилась плетеная корзина с небольшим ножиком, вертикально воткнутым между прутьями. Оля заглянула в корзину, убедилась, что она пустая, и удивленно спросила:

Ты что, за грибами собрался?

Почти угадала, – засмеялся я. – Только не я, а мы.

Да, это и была гениальная идея, навеянная кофейными парами – пойти за грибами. Место это я знал, погода стояла подходящая, в середине недели конкурентов быть не должно, в общем, ожидался неплохой урожай.

Поначалу Оля не выказывала энтузиазма, лениво ходила по тропинке и явно скучала, но, найдя небольшую семейку белых грибов (по моей наводке) и несколько подосиновиков (совершенно самостоятельно), она вошла в раж, бесстрашно зарываясь в дикие заросли. Она вела себя совсем не так, как положено уважающему себя грибнику, который блюдет одно основное правило – не показать грибам, что ты в них заинтересован. Даже увидев красивейший гриб, ты не идешь прямо к нему, а слегка обходишь стороной, не выпуская из виду, чтобы не сбежал, как бы невзначай подходишь и, сохраняя каменное лицо, молча срезаешь. Оля все делала по-детски: едва завидев что-то похожее на гриб, она издавала боевой клич индейца, вышедшего на тропу войны, и бросалась в лобовую атаку прямо через подлесок. Ее радостные крики, означающие удачную находку, раздавались то слева от меня, то справа, то где-то впереди. Моей основной задачей стал уже не поиск грибов, а бег за Олей, чтобы она не потерялась. Через три часа на подгибающихся ногах мы вышли назад на полянку с тяжеленной корзиной, полной разных грибов. Сверху лежали какие-то мелкие, но ужасно симпатичные лесные цветочки – ума не приложу, где Оля их нашла, мне такие не попадались, а может, я просто не туда смотрел.

Под бежевой крышкой багажника нашлось несколько бутербродов и термос с чаем, в который было добавлено чуть-чуть сахара и пол-лимона. Дожевывая колбасно-сырный бутерброд и запивая обжигающей бурой жидкостью с плавающими хлопьями лимона, Оля довольно сказала:

Ладно, можешь не есть килограмм мороженого. Это самое романтическое свидание, какое можно придумать. И как тебе такое только в голову пришло? – Она по-дружески обняла меня.

В «копейке» что-то предупредительно защелкало, но опасности не было.

Назад мы ехали почти не разговаривая, ноги болели и ломило спину, но боль была приятная. Уже на подъезде к городу Оля задумчиво сказала:

Спасибо, мне действительно понравилось. Это романтическое свидание на болоте я запомню.

Кушайте на здоровье и заходите еще, – парировал я. – Романтика еще не закончилась, тебе еще целый вечер эти грибы перебирать и обрабатывать.

Вскоре приехал Миша, я забежал к нему поздороваться, послушать про заморские впечатления и, конечно же, получить гостинец. В качестве закуски к разговору Оля выставила на стол маринованные грибы.

Ух ты, откуда грибочки? – обрадовался Миша.

Из лесу, вестимо, – ответила Оля и улыбнулась. – Это очень романтическая история. Я тебе попозже расскажу...

 

9. Талисман

Многие любят украшать свои машины снаружи и изнутри. Причины бывают разные – одни хотят, чтобы их авто отличалось от остальных, другие просто выпендриваются, третьи (особенно женщины) пытаются создать свою атмосферу. В общем, все стараются персонализировать, сделать уникальной стандартную единицу стандартного изделия, существующего в тысячах идентичных копий. Мою «копеечку» не надо было украшать наклеечками или уродливыми фигурками, болтающимися на зеркале заднего вида, она была совершенно уникальна, по крайней мере для меня. Нам не требовалось внешних символов принадлежности друг к другу. Хотя одна вещица все-таки болталась на зеркале заднего вида. Это был талисман.

Однажды я сел на свое место за рулем, достал из кармана зеленый плоский камешек почти овальной формы, идеально отполированный. В небольшую дырку была продета грубая некрашеная шерстяная нить, за которую я его и повесил на зеркало, чтобы он все время был на виду. «Копейка» недоуменно молчала и требовала пояснений.

Это талисман, – озвучил я очевидную истину.

Этого было явно недостаточно – она пока не приняла это странное украшение.

Он всегда теплый, – добавил я, и это было правдой: зеленый камешек был теплым и, пожалуй, даже мягким на ощупь.

Он должен, просто обязан приносить удачу. – Я говорил все убедительнее, но моя бежевая подруга не реагировала.

Ну ладно, – сдался я, – расскажу тебе его историю…

* * *

Давным-давно я был подростком и увлекался лыжами. Впрочем, я до сих пор на них хожу. Наша дружная лыжная компания состояла из двух неравных частей – взрослые и дети. Взрослые занимались своими взрослыми делами, а мы, дети, быстро скучковались и организовали свой мирок с простой иерархией. Я был самым старшим в компании и, соответственно, королем. Две девочки, Даша и Света, были на год моложе, они были принцессами. Далее шли еще двое мальчишек на пару лет младше меня, графья, они имели право совещательного голоса. Остальная мелюзга в расчет вообще не принималась.

Наша компания, король с принцессами и графьями, хорошо сцементировалась. Мы встречались не только в лыжный сезон на склоне, но и круглый год, где заблагорассудится – в кино, в Петродворце, на пляже залива, просто в лесу. Обычно мы, предварительно созвонившись, встречались на Финляндском вокзале и решали, куда ехать, или просто бродили вдоль Невы. Мы болтали обо всем на свете – о погоде, стихах Высоцкого, выставках в Эрмитаже, новом кинофильме, старых книгах...

Особенно мы сошлись с Дашей: иногда мы шли гулять вдвоем, не созваниваясь с остальными. Если погода была плохая, мы просто болтали по телефону: три часа разговоров ни о чем – с ней это было не утомительно.

Однажды солнечным летним днем мы все впятером забрели в дальний уголок Пушкинского парка и сидели на скамеечке, попивая теплый лимонад. Разговор увял, было жарко, уютно и лениво. Я, желая позабавиться, предложил:

Давайте говорить на заданную тему. Выберем тему, и все выскажутся.

Давайте! – Идея нашла отклик.

Можно я тему предложу?.. Нет, я!.. А у меня есть тема! – закричали все хором.

Для разрешения спора решили тянуть жребий. Короткая спичка досталась Даше. Она, ни секунды не задумываясь, объявила тему:

О любви, – потом ткнула в меня пальцем и сказала: – Ты начинаешь.

Я открыл рот, потом закрыл. Взял бутылку и медленно хлебнул лимонада. Подождал, пока теплые и сладкие пузырьки перестанут щекотать нос. Посмотрел вдаль – там за кустами был пруд, по которому медленно ползали лодки с отдыхающими. В небо – там бесконечно высоко висел самолет, за которым тянулся длинный белый след; я вдруг увидел чуть выше самолета белую Луну – что она тут делает днем?.. В голову не лезло ничего, кроме неуместной фразы «Акела промахнулся». Я понял, что мне нечего сказать на эту тему. Да нет, мне было уже полных шестнадцать лет, уже была романтическая мальчишеская влюбленность, я уже чувствовал себя готовым к чему-то более сильному, но говорить об этом было решительно невозможно. Я и сам-то только сейчас впервые осознал что-то смутное, а уж произнести это вслух... Отшучиваться тоже желания не было. С усилием я собрал растекшееся сознание в волевую кучку, посмотрел на часы и сердито сказал:

Времечко, дамы и господа! Пора трогаться.

Трогаться было действительно пора, но все восприняли это как позорное отступление.

Акела промахнулся! – насмешливо пропела Даша, подражая шакалу из мультфильма про Маугли, а у меня в груди надулся и лопнул горячий пузырь: она читает мои мысли!

Потом нас разбросало – мы стали встречаться реже, да и встречи были мимолетнее. Из нашей компании остались только мы с Дашей. Редко-редко я слышал по телефону: «Привет, это Даша! Погуляем?» Еще реже сам набирал номер: «Дашка! Привет! Прошвырнемся?..»

Как-то после бесконечно долгого молчания позвонила Даша и предложила встретиться. Как обычно, я ждал ее на платформе метро «Площадь Ленина», под эскалатором. Вскоре я увидел, как она быстро спускается по лестнице. Она была невысокая, плотная, но очень изящная. Двигалась она красиво: ее верхняя часть тела быстро и плавно плыла над поручнем, а подвижных ног практически не было видно – они быстро перебирали ступеньки. Вдруг мелькнула мысль: «Только бы не упала...» Разумеется, она не упала, а подбежала, замерла, глубоко дыша, в полушаге от меня и радостно сказала:

Привет! Сто лет не виделись.

Привет! – машинально ответил я, с изумлением и восторгом рассматривая молодую женщину, в которую вдруг превратилась девочка, с которой я дружил. Ее слегка миндалевидные черные глаза и волосы цвета воронова крыла делали ее потрясающе красивой, и я получал чисто эстетическое удовольствие, любуясь ею – она была бы достойна кисти великого художника. Даша изобразила недовольство, хотя глаза продолжали улыбаться:

Что ты там разглядываешь на мне?

Где ты так загорела? – изобретательно выкрутился я.

В Крыму, – ответила она. – Мы две недели лагерем стояли.

Здорово! – сказал я. – Куда поедем? У тебя сколько времени? Мне к девяти надо быть дома.

Никуда. – Она как-то напряглась. – Мне бежать надо. Я тебе просто вот это хотела подарить.

Даша, глядя мне в глаза, вложила в руку что-то твердое и теплое. Я не рискнул отвести взгляд, чтобы посмотреть, что это. Глаза ее стали бездонными, я погружался в них все глубже и глубже. Там блеснула искорка, вот сейчас я что-то увижу...

Это талисман, я нашла в Крыму и для тебя привезла.

Связь нарушилась.

Я взглянул на то, что лежало на моей ладони – зеленый талисман, еще хранящий тепло ее руки.

Спасибо, Дашка, пригодится. – В моем голосе звучал скепсис.

Он теплый. Ты его храни, он тебе поможет, – уговаривала меня Даша.

Она все еще остается девочкой, подумал я, красивые стекляшки, камушки, талисманы… Чтобы стать талисманом, недостаточно быть красивым камнем, надо нести заряд энергии и тепла.

Может, все-таки пошляемся? – предложил я.

Нет, все, пока! Убежала! – Даша развернулась и побежала к эскалатору, идущему наверх.

Спасибо! Созвонимся?.. – крикнул я вдогонку.

Она, не оборачиваясь, помахала рукой и плавно взлетела, исчезая в бескрайнем тоннеле.

 

Талисман тихо лежал в дальнем углу верхнего ящика письменного стола. В его волшебную силу я не верил (однажды решил проверить: взял с собой на экзамен, в итоге получил четверку – не работает, решил я), а выкинуть Дашкин подарок, который она приперла из Крыма, не мог. С ней мы тоже как-то больше не встречались. Я пару раз звонил, она не могла встретиться, у меня тоже были новые дела...

Как-то я случайно встретил одного из наших графьев и от него узнал, что Дашка выходит замуж за кого-то из своих туристов. Меня не пригласили, ну и подумаешь… Надо забежать на свадьбу, подарить цветы, поздравить – рад за нее.

В день свадьбы я шел к Дворцу бракосочетаний (приехал туда без «копеечки» – она была в ремонте) с букетом в руке и на подходе догнал Свету – вторую лыжную принцессу.

Привет, Светка! – обрадовался я. – Здорово! А чего меня не позвали?

Привет-привет, – без восторга отозвалась она. – Отойдем-ка в сторону…

Зачем?

Слушай, ты туда не ходи, – железным голосом сказала Света.

Ты сюда ходи? Снег башка попадет?.. – Я ничего не понимал и прикидывался дурачком.

Ты что, совсем тупой? – Света повысила голос. – Ты что, не видел, что она в тебя влюблена по самое-самое, а ты в старшего брата играешь?.. Она и замуж-то назло выскакивает: мол, пусть он – ты – поймет!

Я хватал ртом воздух и вращал глазами – наверное, был похож на леща, вытащенного из воды. Это дурацкий розыгрыш? Дашка-то, пожалуй, могла бы, но Света на розыгрыши не способна.

Так. – Я попробовал собраться с мыслями. – Вот это все ты сейчас серьезно?

Серьезнее не бывает. – Света явно не шутила. – Если ты там сейчас появишься, черт знает, что Дашка может учудить – сбежит или тебя убьет!

Эта может и убить, про себя согласился я. Лучше не провоцировать.

Ну ла-а-адно… – протянул я; в такие странные ситуации мне еще попадать не доводилось. – Я ж не знал... Ты ей тогда привет передавай и поздравления.

Ага, щас! – Света опять рассердилась. – Дурак ты, а уши холодные! Чего она в тебе нашла? А ты куда сам-то смотрел?..

Свет, а чего ты-то мне ничего не шепнула, чтоб я увидел?

Не-е, ну ты точно кретин! – Она покрутила пальцем у виска. – Вали отсюда, а букет давай сюда, цветы на свадьбе лишними не бывают.

* * *

Такие дела, подруга, – сказал я «копеечке». – Зато теперь я верю, что талисман заряжен и должен работать.

«Копеечка» тоже поверила и согласилась принять талисман. Работал он здорово – помогал во всем, так и зеленел у меня в поле зрения. И было от него всегда тепло.

 

100-летие «Сибирских огней»