Вы здесь

Когда б у нас был карнавал...

Виктория ИЗМАЙЛОВА
Виктория ИЗМАЙЛОВА



КОГДА Б У НАС БЫЛ КАРНАВАЛ…
* * *

Мой грустный, золотоволосый,
Мой одинокий бог!
Там у реки звенят стрекозы,
Цветет чертополох.

Неловкий, колкий, тонкокожий,
Он рвется из земли.
И на глаза твои похожи
В его цветках шмели.

Горячих трав живые гусли
Так ждут твоей руки!
В них тельце прячет серый суслик
И ползают жуки.

И пестрой птицы изумленье,
И блики на тропе —
Все в этом мире изъявленье
Моей любви к тебе!

О, для тебя в том мало прока!
Ты носишь на челе
Печать отчаянья и рока,
И ходишь по золе.

И ночь зовешь. И гонишь солнце.
Лишь уличный фонарь
Глядит в разбитое оконце
На нищий твой алтарь.

И чертит, чертит тень немая
Узоры на стекле.
Я прихожу и понимаю,
Что истина — в золе,

Что в край стрекоз и дикой мяты
Я больше не войду!
Что все мы будем здесь распяты,
Чтоб быть с тобой в Аду!



* * *

Стальные прогалины крыш
На фоне весеннего неба,
И с криком восторженным чиж,
И церкви пронзительный крест...
Ты смотришь в окно и молчишь
На фоне весеннего неба,
Я верю, что ты различишь
Все то, что творится окрест.

Резвящихся ангелов рой
На фоне весеннего неба,
Увлекшихся вечной игрой
Шальных голубей на трубе,
И там, за седьмою горой
На фоне весеннего неба,
Задумчивых башенок строй,
Где струны грустят о тебе.

Сосны золотую свечу
На фоне весеннего неба,
Садов огневую парчу,
Цветное, живое тканье...
Ты видишь, к тебе я лечу
На фоне весеннего неба?
Ты слышишь? Я снова шепчу
Забытое имя твое!
* * *

Задохнувшимся от жира, размечтавшимся в петле,
покажи нам, Аль-Джазира, что творится на земле!
Архаичные пейзажи, экзотические сны!
Наши рожи и вояжи непростительно пресны.

Обойдясь без пошлой позы, мелких фраз, плебейской лжи,
ты обугленные розы, розы Басры покажи!
Как там Штаты озоруют, что там люди говорят,
как там древности воруют, как там скважины горят.

Покажи, как рвутся бомбы, как на мрамор льется кровь,
как уходят в катакомбы Совесть, Правда и Любовь!
Обозначь в багряной луже мародеров всех мастей,
покажи, как в Эль-Феллудже оперируют детей!

Как отравленную рану жжет поверженный народ,
как несчастному тирану клерк бесстыдно лезет в рот,
как со звоном бьются янки о пластид и динамит,
словно лекарские склянки о языческий гранит!

Ах, покуда врет полмира ты — одна на небеси!
Говори нам, Аль-Джазира! Мы не верим Би-би-си!
Докажи, что хитрый Толкин — не мечтатель, а пророк,
и не агнцы, а волки, и не действо, а пролог.

В сладкий час хмельного Шира сквозь экранное стекло,
покажи им, Аль-Джазира, их кровавое мурло!
Пусть визжат и матом кроют, не тушуйся — это жизнь!
Кошке ясно, что прикроют, да уж как-нибудь держись!

Для удобства, для блезиру монстр раскрутит Палантир.
Монстр не смотрит Аль-Джазиру, он не любит аль-джазир.
Те, что вовремя не пали под копыта чужака,
будут маяться в опале все ближайшие века.

Толстозадые индюшки, облаченные во власть,
Бледно-розовые шлюшки насвирепствуются всласть.
И незрячи без клистира королевские пажи!
Ну, хоть ты-то, Аль-Джазира, покажи им, покажи!

* * *

Когда б у нас был карнавал, я, думаю, пошла бы,
Лишь только б график позволял и не валило с ног,
Пошла б, пускай никто не звал, в простом наряде, дабы
Он богатеек умилял и спрятаться помог.

Я, протолкавшись, замерла б у края тротуара,
И загляделась в очи гелл, матрёшек и жар-птиц,
В поток огней, гирлянд и крап, гипюра и        муара,
Полуодетых юных тел и незнакомых лиц.

Уж я б завидовала им и восторгалась ими,
И принимала бы цветы из тонких рук сивилл,
Я шла б с толпой, как пилигрим в средневековом Риме,
И невзначай возникнув, ты меня бы изловил.

Но так как Божия рука мир не перековала,
И я на свой нелепый лад свет не перекрою,
Боюсь, в ближайшие века не будет карнавала
В моём суровом, как солдат, обобранном краю.

Лишь черно-белая Жеймо да нервенные срывы,
Портреты рвущихся в князья, китайских тряпок вал,
Да тусклых бабочек демографические взрывы,
Вот вам и весь, мои друзья, возможный карнавал.

Ну, что еще? Весной — стрижи, черемуха в июне,
Осадки, ветер, листопад, крупицы леонид,
И на чужие куражи глядишь, глотая слюни,
А телевизор, древний гад, шипит, искрит, темнит…

* * *

А когда, волей случая выйдя в князья
иль в кормилицы княжеских крошек,
не спросясь, навсегда уезжают друзья,
раздарив попугаев и кошек,

пригубившие хмель златоносных земель,
торопливо отсель отбывая,
прежних связей и давешних уз канитель
беспощадно и зло обрывая,

не купитесь на грустные их голоса
и прощальных объятий бегите,
отвернитесь и новые их адреса
на гранитном перроне сожгите,

ибо кончено все! И бессмысленны впредь
переписка, звонки, приглашенья...
Там вдали будет их солнце южное греть,
и чужие спасут утешенья.

В свете жгучих желаний, надежд и забот
в теплом ветре у полных кормушек
вы им видитесь — вот ведь какой оборот! —
не крупнее назойливых мушек.

Им плевать на отсутствие свежих вестей,
как погода, ненастье иль ведро.
Дети их фотографии ваших детей
побросают в помойные ведра.

День вчерашний окрашен в сплошной фиолет,
Сальдо с бульдой прогнили в итоге,
и не дай вам, Господь, через несколько лет
появиться у них на пороге!

И устроят на груде потертых ковров,
и чего только не нарасскажут!
Но сочтут все расходы на ужин и кров,
и на каждый ваш промах укажут.

Им не надобно знать ваших слез, ваших драм,
чтоб вы были для них вечно живы,
пусть о ваших смертях им не шлют телеграмм, —
сожаления их будут лживы!

Беспокойно у самых дверей развернут
и прочтут: «Умерла тетя Вера»,
и плечами пожмут, и негромко вздохнут:
Что ж теперь? Не чума, не холера...

В общем, мороком, Бог, пронеси, охрани
от свидетельств их нравственной комы!
Мы и сами порой не добрей, чем они,
Нам такие сюжеты знакомы.

* * *

На границе сна и тленья,
Но на грани просветленья
И с мечтой накоротке
За столом пишу стихи я.
Правит водная стихия
Бал в немытом городке.

Нескончаемая слякоть.
Вольно ж нынче им лялякать,
Каплям, ищущим меня,
Ворковать, шептать молитвы,
Рассыпать по лужам ритмы,
Колыбеля и пьяня!

И плывут цветные глыбы,
То ли люди, то ли рыбы,
В затуманенном окне,
Словно мимо парохода,
Словно дом ушел под воду
И стоит на самом дне.

Капель скомканные трели
Топят в летней акварели
И калитку, и забор,
А сомненья и расстройства,
Вдохновенье и геройство
Превращаются в раствор.

* * *

В стенах твоей каморы
Убого и темно.
Валькирии иль мойры
Глядят в твое окно.

Мадлен и Кондолиза —
Огни, крыла, шелка...
Так близко от карниза
Не стой еще пока.

Они ведут расчеты,
Слезой их не проймешь.
Уж им известно, кто ты
И что с тебя возьмешь.

Мадлен и Кондолиза
Считают да прядут.
Минуй нас Бог сюрприза,
Когда они придут.

Вольно им ткать холстину
Да нитку оборвать.
Раскинут паутину,
И нам несдобровать,

От взрывов утро сизо,
Лежит печать на лбу —
Мадлен и Кондолиза
Вершат твою судьбу.

А после — в наказанье
За все твои вины,
За праздность и дерзанья,
За ельники и льны —

Наживки да удавки,
Промозглых нор уют...
Премудрые мерзавки
Пощады не дают.

Ах, губки их в помаде,
Да ручки их — в крови!
Не клянчи ж, Бога ради,
На помощь не зови!

Следы огня и страха
С лица землей сотри.
Смотри на них из праха,
Из милости — смотри!
100-летие «Сибирских огней»