Вы здесь

Крыло Саралы

Антон УЕРЖАА
Антон УЕРЖАА


КРЫЛО САРАЛЫ


АРГАМАК ПАМЯТИ

Белым виденьем проносится мой аргамак,
И не добросить аркана, и не докричаться.
Зря я стегал скакуна, как последний дурак,
По бездорожью вослед ему надо ли мчаться?

«Халак, халак! Не даётся, уносится прочь!» —
Стон сожаленья надежды мои опрокинет.
Сердце устало, но больше его не морочь,
Пусть успокоится, пусть на просторе остынет.

Памяти мой аргамак — улетел золотой!
Грудь опустелая свищет гнездом разорённым.
Вот он — вдали ускользает за синей чертой,
Снова за ним устремляюсь путём неторённым.

Свищет нагайка, и нам не избегнуть погонь!
Солнце палит и, снижаясь, глядит изумлённо.
Вот и догнал, заарканил, о, яростный конь! —
Не удержать, не заставить ходить усмирённо.

Бешеный норов, он тащит, он рвёт и несёт,
Вон из седла вышибает, на землю бросает,
Вспышки в глазах, гром костей, перекошенный рот,
И по поляне волочит, и вновь ускользает…

После, очнувшись, увидел родные луга,
Чабера запах стелился, мне душу врачуя,
Ветер шептал: «Не стреножена память пока,
И не пытайся, в прошедшем лишь чёрное чуя».

Нежное сердце пускай заболит от утрат,
Я возвратился к печалям своим и отрадам…
А оглянусь с терпеливой любовью назад,
Смирно мой конь будет гривой потряхивать рядом.

ВЕЧНАЯ КОНОВЯЗЬ

Лошадь из красной сосны на верху коновязи,
Лошадь резная, куда ты печально глядишь?
Звёздный табун, там — на Богом устроенной трассе,
Вновь ли тревожит в нас памяти пыльную тишь?

Детство моё! Скакуны Шилги-Дай с Эзироем,
Ты, коновязь их звала и манила к себе,
Даже отец мой, заботами дня беспокоим,
Их торопил, чтобы снова вернуться к тебе.

Как мои кони стелились над травами лета,
Ветер и тот отставал, запинался в пыли,
Сердце стучало о счастии белого света,
Все мы к тебе, коновязь, прислониться могли.

Кони мои — и победно, и звонко заржали,
Вот они — юрта, кошара и ты, коновязь!
Здесь мы резвились и здесь мы мужчинами стали,
Здесь неизбывна великая с родиной связь.

Жизнь моя — вечные скачки и круг бесконечный,
Нам не уйти от чреды понукающих лет.
Кони мои, поубавьте полёт быстротечный,
Искры подков поджигают стремительный след!

Но улетели — туда, до вселенной зенита,
Где коновязью — сияющий Кол Золотой!
Следом — отец ускакал по дороге забытой
И не вернулся… Вы все — за небесной чертой…

Лошадь из красной сосны на столбе золотистом,
Дым очага ты впитала и ветер степной,
Кони судьбы, неужель не смогу возвратиться
Я ещё раз до неё по тропинке земной?!

Где же она, вижу поле в тумане жемчужном
У Золотой коновязи Полярной звезды,
Но в небесах, когда буду пустым и ненужным,
Будешь мне сниться родная и светлая — ты.



ПЕЧАЛЬНАЯ ПЕСНЯ О САРАЛЕ

Я увидел — крыло прорастало
на спине Саралы.

Дед Хопуй
нож точить начинал.
Дед был хмур.
Сердце детское сжалось.

На спине Сарылы
первый снег
или белые перья.

Я к отцу прибежал,
я просил:
«Не давай Саралу на убой!».

На спине Саралы
набухали крылья тугие.

Мимо,
мимо смотрел мой отец,
он табунщик,
он знает коней:
«Не поможет лубок,
кость раздроблена
и не срастётся.
Конь — хромым не бывает,
А кость у него тяжела».

Два крыла Саралы
Исхлестали мне сердце до крови.

Он,
который кнута не знавал,
не слыхал понуканья,
мой небесный,
стоит, вспоминает
место скачек —
стремительный луг Узун-Кый.

Он отсюда взлетел,
Сарала,
мой скакун золотистый!

Кость земная была тяжела,
Мать-Земля под напором просела,
разошлась под тобой,
Сарала.

Легче бабочки-ховаган
Ты сегодня летишь в поднебесье.

Так ли выдержит Небо-Отец
твой полёт,
ведь на крылья твои
люди тоже лубки наложили?..


ОЖИДАНИЕ

По весне храни красу,
Жди меня порою нежной,
Я тебе с вершины снежной
Эдельвейсы принесу.

Летом, солнышко моё,
Встанет радуга дугою!
Ожерелье дорогое
Смастерю я из неё.

Осень, сыплется листва!
Я исполню обещанья…»
Ни ответа, ни прощанья,
Индевелая трава.

Вьюгу слушаешь, скорбя,
Снежной замятью гонимый:
«Это волосы любимой.
Недождавшейся тебя».


ДАПСЫ

«Должен быть острым твой нож,
Если ты воин и муж.
Нож ведь — не капля свинца
И не лицо у глупца.

Есть такой камень — дапсы,
Хрупкий и мягкий, как сыр,
Он самый крепкий булат
Бритвой наточит стократ,
Ни оселок, ни наждак
Сроду не сделают так».

Это сказал мой отец,
Он — не великий мудрец,
Пас он свои табуны
В далях нагорной страны.
Здесь его нету давно,
Помню лишь слово одно…
А предо мною стальной
Мир — беспощадный, земной.
Что я сумею один —
Слабый, потерянный сын?
Чувства мне как отточить,
Зло от добра отличить?

Доля дапсы хороша,
Чтоб не тупилась душа.
Клонятся мира весы,
Одолевает дапсы —
Вера, любовь и печаль —
Мира жестокую сталь.


* * *

Помнишь: бежали друг другу навстречу
По неокрепшему льду.
Как безрассудно, любви не переча,
Мы окликали беду.

Лёд затрещал, словно ружья палили,
Я миновал полынью,
И обнялись мы, и Бога молили
Или везучесть свою.

Ты прижималась и плакала тихо,
Тут же счастливо смеясь…
Глупый мальчишка, родная трусиха,
Давняя юность и радость, и лихо —
Нерасторжимая связь.



РУСАЛКА КАА-ХЕМА

На реке Каа-Хем я бывал, там уже переправа
Не такая, что раньше — полдюжины брёвен и шест.
Молодая паромщица местного бойкого нрава
Привечала: «Садись!» — только смех раздавался окрест.

Нагрузившись машинами и пассажирами судно
Тяжело отвалило от берега. Словно во сне
Я следил за волной, что кипела светло и остудно,
За игрой хайрюзов, за искрящейся тьмой в глубине.

Озорная паромщица тут и спросила лукаво:
«Что глядишь долго-долго на воду? Опасна вода,
Здесь русальи места, не поможет моя переправа,
Если встретишься взглядом — на дне пропадёшь навсегда».

Пассажиры смеялись, русалкою дружно пугали,
А шутница открыто и смело глядела в глаза.
Я не знал, что сказать, мои щёки пунцовыми стали,
Я готов был пропасть и поверить во все чудеса.

Оказалось — она и была Каа-Хема русалка,
Сбылся в самые скорые сроки шутливый посул:
Вот и руки её — словно самая крепкая чалка,
Вот и я навсегда в её тёмных глазах потонул.

100-летие «Сибирских огней»