Вы здесь

«На добрый вспомин...»

К портрету А.Ф. Палашенкова
Файл: Иконка пакета 09_leyfer_ndv2.zip (31.88 КБ)
Александр ЛЕЙФЕР
Александр ЛЕЙФЕР


«НА ДОБРЫЙ ВСПОМИН...»
К портрету А.Ф. Палашенкова


Омск дважды отмечал юбилеи Палашенкова: 70-летие — в 1956 году и 80-летие — в 1966. По своей давней привычке уважительно относиться ко всякой бумаге Андрей Фёдорович сохранил все юбилейные материалы: грамоты, письма, многочисленные телеграммы… В числе последних — две телеграммы от замечательного прозаика И. С. Соколова-Микитова:
«Поздравляю вас дорогой Андрей Фёдорович днём вашего семидесятилетия дивлюсь вашему подвижничеству глубокой преданности любимому делу родной земле и старине. Дружески вас обнимаю» (Карачарово, 1956 г.).
«Сердечно поздравляю дорогого земляка подвижника земли русской желаю главного человеческой жизни покоя здоровья» (Ленинград, 1966 г.).
Есть телеграмма и от М. В. Исаковского: «Дорогой Андрей Фёдорович в день вашего семидесятилетия от всей души приветствую и поздравляю вас. Желаю вам здоровья и новых больших успехов в работе, которую вы неустанно ведёте вот уже пятьдесят лет. Крепко жму вашу руку». (Москва, 1956 г.).
Оба писателя были давними друзьями Палашенкова.
Доклад на последнем юбилее (25 декабря 1966 года) делал товарищ и коллега — учёный, старый музейный работник Сергей Романович Лаптев.
Приведём из обширного текста доклада лишь два абзаца, которые в комментировании не нуждаются:
«Вспоминая свою почти двадцатилетнюю дружбу с Андреем Фёдоровичем, частые, почти ежедневные встречи, сравнивая прежнего и настоящего Андрея Фёдоровича, я не замечаю в нём каких-либо заметных перемен ни в его внешнем виде, ни в душевном складе.
Как он был скромным, требовательным к своим работам, увлекающимся, преданным своей науке, неистовым в своих мечтах, таков он и сейчас. Научная честность и требовательность сочетаются в нём с поэтически настроенной душой, лирической, а иногда сентиментальной душой поэта».
Извлечём также из доклада С.Р. Лаптева любопытную цифру, дополняющую рассказ пенсионера Палашенкова о своих путешествиях. Лаптев подсчитал, что за первые десять лет жизни на пенсии Андрей Фёдорович только по территории Омской области проехал свыше 40 тысяч километров. А кроме поездок в Пржевальск и на Алтай в докладе упоминается путешествие в Павлодарскую область — на место Ямышевского лагеря основателя Омска полковника И.Д. Бухольца.


* * *
Одну из поездок по области описал в своей неопубликованной рукописи
«А.Ф. Палашенков» Иван Семёнович Коровкин. Приводим это описание в несколько сокращённом виде:
«В июле 1962 года мне посчастливилось вместе с А.Ф. Палашенковым и
С.Р. Лаптевым совершить поездку по Любинскому и Называевскому районам. Учёные приехали ко мне в Больше-Могильное 17 июля после обеда на машине Омского отдела Географического общества. Начался оживлённый разговор о том, куда поедем, об истории села Больше-Могильное, о прошлых поездках этих двух энтузиастов…
После обеда сфотографировались и поехали. Ночевать остановились недалеко от соседнего с Больше-Могильным посёлка Северного, у опушки леса. Разожгли костёр, пили чай, Сергей Романович и Григорий Акимович (водитель автомашины — А. Л.) улеглись спать, а мы с Андреем Фёдоровичем долго разговаривали у костра. Он рассказывал о М.И. Погодине (давний друг Палашенкова, известный этнограф, внук историка и писателя М.П. Погодина — А. Л.), о его жене Марии Андреевне, художнице… Рассказывал о М.В. Исаковском, об
И.С. Соколове-Микитове…
А как образно, ярко рассказывал Андрей Фёдорович о войне 1812 года, о Кутузове и Наполеоне, о русской и французской армиях! Будто перед тобою стояли солдаты и хотелось протянуть руку и потрогать их обмундирование, которое так живо описывал Андрей Фёдорович.
Утром мы с ним встали рано, в семь часов. Пока я занимался физзарядкой, он разжёг костёр, рассматривал открытки «Поле Бородинского сражения», купленные в Любино. Рассказывал о поездках с С.Р. Лаптевым по районам Омской области, которые стали совершать с 1956… В Саргатском районе в 1961 году знакомились с революционным прошлым района, нашли могилу борцов революции, собирали сведения о Героях Советского Союза…
Едем в деревню Лыжино, где многие годы жил и умер Фёдор Егорович Михайлов, служивший кочегаром на легендарном крейсере «Варяг». Беседуем с родными героя. Фёдор Егорович служил на «Варяге» со дня его спуска на воду и до гибели крейсера…
…В доме сына героя висел большой портрет Фёдора Егоровича работы омского художника Козлова. С.Р. Лаптев сфотографировал его. Мы рассматривали боевые награды Фёдора Егоровича — крест и две медали…
Пошли на кладбище к могиле Ф.Е.
Михайлова…*
В Называевске познакомились с экспонатами будущего районного музея, с братской могилой. Оттуда — в Любино. Сделали привал неподалёку от центральной усадьбы Черемновского совхоза. Разожгли костёр…
За чаем опять интереснейшие рассказы Андрея Фёдоровича, которые затем продолжались почти всю дорогу до самого Омска…
Рассказывал, как в 1962 году в Семипалатинске ремонтировали дом, где жил Фёдор Михайлович Достоевский. Сломали всё уличное украшение дома,
Оторвали ставни и всё это выбросили… «Зачем же вы это выбросили?» — спросил Андрей Фёдорович человека, который ломал… «А мы лучше сделаем», — ответил тот. Одну половину ставни Андрей Фёдорович привёз домой, потом показывал мне. «Некоторые не чувствуют аромата прошлого, — говорил учёный, — надо их приучить тонко воспринимать историю».
Вспоминал, в каком запустении до войны находилась могила художника
М.С. Знаменского в Тобольске…
После вмешательства Андрея Фёдоровича могила была огорожена, приведена в порядок».

«Отчитывался» А. Ф. о своих поездках этого времени и в своих письмах к старому другу Д.С. Суслову:
«Мой дорогой, милый Дмитрий Степанович! Я не знаю, как благодарить Вас за память, за добрые чувства. Ваше письмо получил за 40 минут до отъезда на Алтай. Давненько мечтал посетить хоть некоторые места его. И вот сейчас в Колывани. По дороге (в машине Геогр. об-ва) проехал Павлодар, Семипалатинск, Змеиногорск и ряд сёл. Предыдущую ночь проводил на берегу озера Савушкинского, которое опоясано грандиозными гранитными замками, черепахами и др. вышедшими из земли чудовищами.
Приятно сидеть на таком берегу и пить чай с кусочком ржаного хлеба, смотреть на бегущие волны и вспоминать знакомых, друзей. Поверьте, мой родной: Вы часто передо мной.
Как мне хочется, чтобы на будущее лето Вы присоединились бы ко мне. Отдохнёте и укрепите свои силы среди природы, на солнце, под звёздами…
С 10-го июня я совершил 6 поездок по Прииртышью. Вы, мой милый, незабываемый, не обижайтесь за молчание. Как перейду на оседлость, — напишу по вопросам, Вас интересующим».
Это письмо, датированное августом 1964 года, — одно из последних. Следующего лета у Дмитрия Степановича Суслова уже не было: в самом конце декабря этого же года он скончался в возрасте 57 лет.
Долгие годы мечтал Андрей Фёдорович, что в Омске откроется музей великого русского писателя Фёдора Достоевского, предпринимал попытки добиться чего-либо конкретного в решении этого вопроса, привлекал других энтузиастов. Специально исследовавшая историю существующего ныне Омского государственного Литературного музея имени Ф.М. Достоевского Юлия Зародова, оперируя соответствующими документами, сообщает, что занялся этим Палашенков ещё в годы войны.5) Он ходил к начальству, лично составил первый тематико-экспозиционный план музея, пытался добиться помещения, искал экспонаты, лично обратился к Вс. Иванову, Л. Мартынову, С. Маркову, Л. Сейфуллиной с просьбой прислать соответствующие материалы.
Уже за год с небольшим до смерти, неизлечимо больной он писал З.Г. Фурцевой — тогдашней заведующей Семипалатинским музеем Ф.М. Достоевского:
«Мне не хотелось ложиться на больничную кровать — приятели настояли. Может быть, это и неплохо. Жалею, что состояние здоровья не позволило продвинуть вопрос об организации в Омске музея Ф.М. Достоевского. В крепости сохранился каменный дом коменданта Омской крепости, в котором бывал
Ф.М. Достоевский. Я вот на него претендую. (На месте острога — новый дом.)
Очень хотелось бы увековечить в Омске великого писателя».
Письма к З.Г.
Фурцевой6) ярко показывают отношение Палашенкова к памяти о Достоевском, в частности, и к делу музейного работника вообще.
«Завидую Вам, дорогая Зинаида Георгиевна, — пишет он 4 апреля 1966 года, — что Вы работаете в стенах, в которых жил Ф.М. Я этот домик знаю. По пути в 1963 г. на Иссык-Куль (на могилу земляка Н.М. Пржевальского) я смотрел его (он тогда был на ремонте), виделся с ним и в 1964 году — по дороге на Алтай».
Из письма от 9 июня 1967 года: «Посылаю Вам фотоснимки, часть которых имеет то или иное отношение к Ф.М. Достоевскому, другая часть — фото современного нам Омска, некогда города Мёртвого дома».

Палашенков немало сделал для Семипалатинского музея, тогда ещё только встававшего на ноги. Сделал, конечно же, совершенно бескорыстно. Он, например, помогает установить связь с омским художником Константином Щёкотовым, работавшим над большим полотном «Ф.М. Достоевский в Омске». (Кстати, кисти К.Н. Щёкотова принадлежит и «Портрет омского краеведа А.Ф. Палашенкова».) Он вдохновляет своего приятеля — талантливого самодеятельного художника из Кемерово Дмитрия Логачёва — на создание серии работ по теме «Достоевский в Сибири»*, а потом и его заочно знакомит с семипалатинцами. Музей бережно хранит книги, статьи, рукописи своего омского друга.
К 150-летию со дня рождения великого писателя Омская студия телевидения выпустила небольшой документальный фильм «…Из Мёртвого дома». Его премьера состоялась 17 августа 1971 года. Автор сценария и режиссёр Ю. Шушковский, оператор В. Головин и художник В. Кудрявцев создали не просто иллюстрированное повествование о каторжных годах Достоевского, получился фильм-размышление, фильм-исповедь.
Есть в фильме кадры, о которых хочется сказать особо. На них мы видим пожилого человека, тоже носившего знаменитую фамилию. Это внук великого писателя — ленинградский инженер Андрей Фёдорович Достоевский. Многие годы он трудился над увековечением памяти деда. «Он только немного не дожил до тех дней, когда дело всей его жизни — мемориальный музей Ф.М. Достоевского — будет открыт в Ленинграде», — писал Владимир Лидин в некрологе, помещённом в «Литературной газете». Незадолго до смерти, в 1968 году, Андрей Фёдорович в первый и единственный раз побывал в нашем городе, прошёл по местам, связанным с памятью деда. С большим тактом кинокамера показывает нам это. И всюду рядом с гостем мы видим небольшую сухонькую фигуру другого Андрея Фёдоровича — Палашенкова. Это он организовал приезд А.Ф. Достоевского в Омск.
Их заочное знакомство состоялось в начале 1966 года, когда Палашенков послал в Ленинград несколько экземпляров своей недавно вышедшей книжки «По местам Ф.М. Достоевского в Омске».
«Дорогой Андрей Фёдорович! — писал в ответ А.Ф. Достоевский, — (никогда не приходилось ещё обращаться к своему по имени-отчеству тёзке!). Получил Вашу бандероль и уже уведомил издательство о том, что 1) нужен незамедлительно второй тираж и 2) его целиком надо направить в главные города европейской части СССР, — реализация такого пустяка, как три тыс. экз. — несомненна!
»7)
Эту книжечку А. Ф. подарил мне в один из первых моих визитов на улицу Успенского. Находится эта улица недалеко, в двух трамвайных остановках от Дома печати, и часто я отправлялся туда прямо из редакции.
Дарственную надпись на книжке прочитал уже дома: такому-то «на добрый вспомин».
Но вернёмся к письму А.Ф. Достоевского. Из него видно, сколь серьёзно он отнёсся к скромной краеведческой брошюрке, вышедшей в Омске:
«Теперь отчитываюсь, как я уже распорядился присланными Вами экземплярами книжечки. Ушли: в Москву (Ин-т мировой литературы) — 1 шт., в Ленинград (Ин-т русской литературы АН СССР, в отдел фондов его музея) — 1, в Симферополь, в педагогические круги — 1, в дер. Достоево, в Достоевскую среднюю школу — 1, в США (в Корнельский и Гарвардский университеты) — 2, в Канаду (в Мак-Гиллский университет) — 1, во Францию (в публиц. парижские круги) — 1. В резерве оставил один экземпляр. Уже запросил издательство о высылке дополнительных экземпляров. Высылка по одному экземпляру только раздразнит аппетит, и некоторые, без сомнения, напишут в издательство о присылке».
В следующем письме, написанном после того, как из Омска пришло ещё несколько экземпляров книжки, А.Ф. Достоевский продолжает свой «отчёт»: «Давно получены брошюры (2-я серия) и уже разосланы и розданы в разные концы (3 — в Ленинград, в том числе Смоктуновскому («Идиот»), которого я «готовлю» на роль Ф. М. Достоевского, когда таковая появится — есть надежда, 1 — в США, 2 — во Францию, 1 — в Англию, 1 — в Югославию)».
8)
Нам, конечно же, интересно знать и другое — как человек, всю свою жизнь занимавшийся пропагандой творчества своего великого деда, оценил книгу Палашенкова? Оценка такова:
«Самое главное, по-моему, — Вы показали тепло и много Достоевского — человека, именно таких до трёх поколений его оч. мало знают. Тем особенно мил мне Ваш труд. Спасибо!
Прошу в дальнейшем считать меня Вашим «сообщником» во всём, что касается Фёдора Михайловича…»
Это было интересное, плодотворное знакомство. Завершим рассказ о нём ещё двумя цитатами из писем А. Ф. к Фурцевой. Первая — из письма от 15 октября 1968 года:
«Глубокоуважаемая и дорогая Зинаида Георгиевна!
Очень меня огорчило сообщение о смерти дорогого Андрея Фёдоровича, 10 августа мы проводили его из Омска. Он был здоров, по крайней мере, не жаловался на недомогание. Когда и где он умер, где его могила? Может быть, по весне предоставится возможность поклониться ей».
9)
И вторая цитата — из письма от 19 июня 1970 года: «Из Ленинграда от Улановской получил письмо. Сообщает, что архив Андрея Фёдоровича Достоевского поступил в Ленинградский музей Достоевского.10) Среди поступивших материалов имеются вещи, лично принадлежавшие Ф.М. Меня порадовало это сообщение. Боялся, что растащут».
У меня чудом сохранилась небольшая фотография: внук Достоевского в омской детской библиотеке им. Крупской. Он сидит за столом и что-то пишет, на заднем плане, уже не в резкости, просматривается Палашенков. На обороте фото две подписи. Первая сделана рукой моего тогдашнего непосредственного редакционного начальника и хорошего приятеля Валерия Зинякова (1925-1991): «Достоевский в Омске. Август 1968 г.». Вторая, карандашная, понятна только посвящённым: «4 кв. 21 стр.», это означает, что фотография готовилась к публикации в газете. Но в газете она напечатана не была. Хорошо помню, как расстроенный и до крайности злой Зиняков пришёл из секретариата и сообщил, что о приезде в Омск внука Достоевского газета писать не станет — так распорядилось редакционное руководство, заявив при этом: «Нечего примазываться к славе деда». Партийный апломб, обыкновенное невежество и элементарный провинциализм — обычный для омского (да только ли омского?) начальства тех лет коктейль.
Ругаясь, выражений Валера особенно не выбирал. Обиду на глупость и несправедливость усугубляло ещё и то, что гость был такой же фронтовик, как и он сам. (Однако, услышь тогда Зинякова руководящая редакционная дама, к которой, собственно говоря, и адресовалась ругань, пострашней обычных матерков оказалось бы для неё то, что несколько раз её назвали «Павликом Морозовым»: когда-то, будучи юной комсомолкой, та публично отреклась от собственного отца, объявленного врагом народа. Отца потом реабилитировали, а прозвище к дочери приклеилось насмерть.)
— Возьми на память, — немного успокоившись, сказал мне тогда Зиняков. — И протянул фотографию.
Квартира, где жил почти все омские годы Андрей Фёдорович, стоит того, чтобы её описать. Деревянный дом на тихой омской улице Успенского. В одной половине живут люди, в другой — книги. Люди — это сам Андрей Фёдорович и хозяйка дома — молчаливая старая женщина. А книги — это прекрасная библиотека. Главное в ней — сибирика. Много книг по искусству, особенно много по истории, археологии, этнографии. Много книг с дарственными надписями, авторы которых — учёные, писатели: М.В. Исаковский, С.Н. Марков, И.С. Соколов-Микитов… Есть в библиотеке и редкости, например, издания XVIII века. Есть прекрасная коллекция старых газет, свыше четырёх тысяч портретов государственных и общественных деятелей России. И немало изданий, касающихся родной Смоленщины. Тут же, в библиотеке, — небольшая, но оригинальная коллекция древних строительных материалов. Зимой в этой половине дома не топят — для того, чтобы от перепадов температуры не было «больно» книгам. (Отапливать весь дом было бы ещё и весьма накладно, а пенсия Андрея Фёдоровича — 49 рублей 50 копеек.) И поэтому, если зимой хозяину нужно взять что-либо в библиотеке, он надевает пальто и шапку. (Андрею Фёдоровичу предлагали благоустроенное жильё, но он отказывался: «Сколько мне дадут? Самое большее две комнаты. А куда книги, коллекции, архив?» Отказался он и от звания кандидата наук, которое ему уже на склоне лет предлагали оформить без защиты диссертации, по совокупности научных работ: «Да что я — мальчишка что ли тридцатилетний? Зачем мне это?»)
Летом в библиотеке принимаются гости, здесь, среди книжных полок, частенько ночуют приехавшие из других городов друзья.

Сейчас библиотека А. Ф. стала его личным фондом в Омской областной научной библиотеке им. А.С. Пушкина. (Это была вторая библиотека в его жизни. О трагической судьбе первой известно из уже цитировавшегося черновика письма Ф.И. Быдину: «Во время второго налёта немцев на Смоленск погибла большая (6000 томов) личная библиотека. Тяжело переживал».)
И со второй библиотекой тоже получилось не всё гладко. Как-то он спросил, читал ли я «Письма из Русского музея» Солоухина, тогда они только что вышли. Книга у меня была, и в следующий раз я прихватил её с собой. Узнав, что я хочу не просто дать её почитать, а намерен подарить, А. Ф. обрадовался, как ребёнок. Он вообще-то говорил, что ему неудобно, что к таким подаркам он не привык, что, зная меня, он представляет, что книга нужна мне самому, что… А его сухощавые руки в это время, как живое существо, гладили небольшой изящный томик.
— Вам это нужнее, — прервал я его и перевёл разговор на другое.
Так вот, «Писем» Солоухина в личном фонде Палашенкова нет. Не оказалось там и прижизненного Пушкина, о котором говорилось выше (а он был, я держал его в руках в один из своих приходов на улицу Успенского). Следовательно, библиотека А. Ф. дошла до хранилищ Пушкинки отнюдь не в стопроцентной сохранности. Кто и при каких обстоятельствах приложил к этому руку, остаётся только гадать.
Книги, оформленные потом как Фонд Палашенкова, начали поступать в Пушкинскую библиотеку в феврале 1972 года. Всего их более 1600 (в отдельном каталоге — два ящика).
Но продолжим описание дома, в котором долгие годы обитал А. Ф. В другой, жилой, его половине была комната хозяйки, кухня и комната Андрея Фёдоровича. Это одновременно и кабинет, и спальня. И опять — книги, папки, картотеки. Кого только нельзя было встретить в этой комнате! Сюда приходили за справкой и советом и приезжий учёный, и библиотекарь, и искусствовед, и пишущий дипломную работу студент, руководитель исторического кружка, литератор, организатор заводского музея.
Сюда, в дом на улице Успенского, почтальон приносил сотни писем, проштемпелёванных в самых разных городах страны. И в большинстве из них — опять же просьба о консультации. «…Этот гражданин, — полушутливо, полусерьёзно писал о себе Палашенков, — очень любит получать письма от друзей, хранит в отдельных папках и ни одного письма не уничтожил. Какая судьба постигнет все это моё достояние — трудно сказать. А ведь за каждой страничной — живая душа, дыхание времени, боль и радость сердца. С каким бы интересом читали мы письма своих дедов, прадедов». (Письмо З.Г. Фурцевой от 5 августа 1970 г.)
Письма, о которых беспокоился Андрей Фёдорович, не пропали. Они — в уже упоминавшемся фонде № 2.200. И трудно сказать, сколько исследователей ещё будут благодарить человека, сохранившего их, понимавшего, что сохраняет он не просто исписанные листы бумаги, а «дыхание времени». Это письма прекрасного писателя Сергея Маркова, который советовался с Палашенковым, работая над романом о Чокане Валиханове «Идущие к вершинам». Письма талантливого сибирского садовода, профессора А.Д. Кизюрина, пейзажиста Дмитрия Суслова, внучки М.И. Глинки, крупнейшего сибиреведа М.А. Сергеевой, правнучки В.К. Кюхельбекера, вдовы Героя Советского Союза Л.Н. Гуртьева — Н.П. Гуртьевой, историка архитектуры профессора В.И. Кочедамова, этнографа М.И. Погодина, знаменитого реставратора П.Д. Барановского и многих других замечательных людей.
За консультацией к Андрею Фёдоровичу обращались порой виднейшие специалисты. Например, в 1966 году по совету московского писателя, бывшего омича В.Г. Уткова написал письмо Палашенкову И.М. Кауфман — выдающийся отечественный библиограф. Наибольшей известностью пользуется составленный им указатель «Русские биографические и библиографические словари» — классическая работа, известная не только у нас, но и за рубежом. Из его письма Палашенкову от 10 марта 1961 года узнаём, что во время работы над подготовкой описания библиотеки Н.П. Смирнова-Сокольского ему потребовалось консультация по поводу книги «Жизнь и деяния Ермака, завоевателя Сибири, выбранные из разных писателей…» (М., тип. А. Решетникова, 1807).
А в следующем письме Кауфман уже благодарит своего сибирского корреспондента и пишет: «Мне показались очень убедительными Ваши предположения относительно того, кто мог быть создателем книги о Ермаке. Это весьма вероятно. Во всяком случае, я сделаю это в примечаниях, сославшись, разумеется, на Вас».
11)
Так в первом томе известного библиографического описания «Моя библиотека» Ник. Смирнова-Сокольского, выпущенного под общей редакцией И.М. Кауфмана, возле вышеназванной книги о Ермаке появились слова: «Омский краевед и литератор А.Ф. Палашенков полагает, что под этими инициалами скрывается, возможно, поэт И. И. Дмитриев (1760-1837)».
На этом знакомство Кауфмана и Палашенкова не закончилось. Начавшись как чисто деловое, оно вскоре стало носить дружеский характер и продолжалось до конца жизни Андрея Фёдоровича.
12)
Андрей Фёдорович вёл дневник в последний период жизни. Дневник этот сохранился. Настойчивым мотивом проходит по всем его страницам мысль: что будет с моим архивом?
«Скорблю, что не завершил работу по сбору материалов для Омского областного словаря, не привёл в должное состояние собранные для словаря материалы. Боюсь, что после смерти разлетятся с любовью и трудом подобранные листочки в разные стороны. Хотелось бы, чтобы моя мечта о полном сборе материалов для Областного словаря не умерла с моей могилой.
Скорблю, что не пришлось отдать все свои силы изучению края, радушно принявшего меня, ошельмованного.
Омск, Прииртышье — вторая моя родина».
13)
Запись сделана, конечно, в минуту душевного угнетения: тогда Андрей Фёдорович подозревал у себя рак. (Хоть он и в самом деле умер от этой страшной болезни, но много позже.) Мысль же об Омском словаре выдающихся людей — заветная мысль Палашенкова. Она, как мы сейчас увидим из дальнейших записей его дневника, повторяется вновь и вновь. Впрочем, записи эти не только и даже не столько об этом. Они — о так понятном каждому нежелании уходить из этой жизни — от этого ежедневного труда, от общения с людьми…
Цитируем без всяких комментариев.
«1969.
3 января, суббота. Всю ночь болела голова. Минутами набегали мрачные мысли. Всё может случиться. К этому «хозяйство» моё (архив, книги, коллекции и т. п.) не готово.
25 февраля, среда. После чая приступил к обычным своим занятиям — разборке архива. Хочется привести свои накопления в такой порядок, чтобы после меня люди могли пользоваться.
…Когда возвратился домой, застал у себя друзей — Ксению Алексеевну Зубареву (преподаватель зарубежной литературы Омского пединститута) и славную девушку из редакции газеты мединститута. Гостей волнует вопрос об организации в Омске музея Ф.М. Достоевского. Говорили о Твардовском, Ахматовой и др. За горячим крепким чаем прошло часов около 3. Милые собеседницы не подозревают, что я серьёзно болен. Вскоре после их ухода пришла Нина Митрофановна.
Часок поговорили. После её ухода занимался разборкой материала на букву «М». Удалось окончить разборку только в 9 ч. вечера. Мучает меня вопрос, много ли удастся мне сделать по приведению в порядок материалов. Тороплюсь, устаю.
10 марта, вторник. Меня всегда интересовали люди и не только знаменитости на том или ином поприще.
12 марта,
четверг*. Весь день занимался уборкой в библиотеке. Навёл некоторый порядок, но, конечно, далеко от хорошего. Папку за папкой беру в руки. Сколько было затрачено сил для того, чтобы собрать всё это. Может быть, теперь смотрю на собранное в последний раз. Другие руки будут развязывать папки, перелистывать листы. Одно желание — чтобы материалы не пропали, чтобы после моей смерти служили людям.
8 апреля,
среда**. Что принесут оставшиеся месяцы 70 года? Придётся ли посетить родные места, поклониться дорогим могилам, встретиться с дорогими и милыми моему сердцу (людьми), посмотреть на родной город, на его исторические памятники, на Днепр, побывать под смоленским небом, солнцем, звёздами? Всё, всё это безмерно дорого и мило мне.
16 апреля, четверг. Делал выборки из книги Н. Колмогорова «Красные мадьяры» для Словаря.
2 июля, пятница. Рад, что девочки привели в порядок материал к словарю уроженцев и деятелей края. Всего 2305 имён».

Зря я тогда в онкодиспансере не спросил доктора, как его зовут. Теперь вот придётся называть его просто «доктор». Имя бы я запомнил, несмотря на то, что прошло с тех пор 36 лет. Не такой у нас был разговор, чтоб не запомнить.
Вначале доктор всё расспрашивал меня, кем именно я прихожусь Андрею Фёдоровичу, вначале ничего не хотел рассказывать. Потом, видя, что я пришёл не просто из вежливости, сказал: да, то самое. И ничего уже не сделаешь. Вопрос времени.
В онкодиспансере я был первый раз в жизни. Поразило, что среди больных есть и дети.
А молодой доктор неожиданно вдруг стал рассказывать, как ему и его коллегам интересно с А. Ф. Как по вечерам они собираются в его палате и слушают бесконечные рассказы — об истории и о собственной жизни этого необычного больного.

* * *
В последний раз я видел Андрея Фёдоровича за несколько дней до смерти — в конце апреля 1971-го. Умирал он в другой больнице — на улице Лермонтова, в общем-то недалеко от своего дома. Иссох, ничего уже не ел: пищевод не пропускал пищу. Рядом на тумбочке стояла нетронутая баночка сметаны. Фактически это была смерть от голода.
— Вот, Сашенька, весна, а я умираю…
Я молчал, только гладил его лежащую поверх одеяла руку. Его хватило только на одну фразу, пытался сказать ещё что-то, но я уже ничего не понял. Потом шёл по залитой солнцем улице — вдоль трамвайной линии, мимо дома Сорокина — к площади. Слёзы душили меня.
«Я скупой, — писал он З.Г. Фурцевой 17 декабря 1969 года. — За 30 лет работы в Омске накопил много нужного и ненужного… И теперь, когда недалеко время уходить в вечность, хотелось бы хоть мало-мальски разобрать это своё единственное богатство. В последние 2 месяца занимаюсь отборкой в Госархив. Свыше 50 папок подобрал… Самый большой материал — это персоналии, люди».
Незадолго до смерти Палашенков передал папки с материалами в архив. Остальное пришло туда уже после кончины — по завещанию.
Это 377 единиц хранения: исследования по истории, археологии и палеонтологии Сибири, дневники многочисленных путешествий, описания, схемы и фото исторических памятников края, рукописи. Немало ценного найдут здесь для себя люди, изучающие историю колхозов, учебных заведений, населённых пунктов… Есть и коллекции — небольшая, но интересная, экслибрисов (преимущественно сибирских), визитных карточек, фотографий, связанных с пребыванием в Сибири декабристов…
А что такое «Фонд Палашенкова», если посмотреть на это другими глазами? Это не только «единицы хранения». И даже не только его книги и статьи в сборниках, журналах и газетах. Это ещё и его многочисленные ученики и друзья, живущие и работающие сейчас над тем же, над чем работал и он. Это давно уже открытый в Омске Литературный музей имени Ф.М. Достоевского. Это, наконец, его читатели.

Истинное богатство!
При жизни да некоторое время и после смерти о Палашенкове писали редко, скупо и как-то неохотно, как бы сквозь зубы. Начальство его не то что бы откровенно не любило, но относилось к нему как-то с прохладцей. Ну, во-первых, как ни крути, а в лагере-то всё-таки побывал; что он в Смоленске натворил? Как говорится, — то ли он украл, то ли у него украли… Да к тому же и беспартийный — в случае чего по-настоящему и не прищучишь. Вот, поднял шум по поводу снесённых Тарских ворот. Ну, что теперь шуметь, ведь это в конце концов бестактно: всему городу известно, кто отдал негласное распоряжение ворота снести, — Первое Лицо. И многие догадываются, по какой причине: достала Первое Лицо собственная супружница — квартира их как раз напротив ворот, и державный взор первой дамы Омска оскорбляли поддатые мужички, то и дело прибегающие к воротам от соседнего гастронома справить малую нужду. Ну, может быть, и ошиблось Первое Лицо, погорячилось. Но надо ли лишний раз говорить обо всём этом, будировать общественное мнение, подрывать тем самым авторитет власти?.. Ворота ведь всё равно не вернёшь…14)
Или к чему выносить сор из избы и сообщать в «Литературную газету», что к бывшему Казачьему собору пристроены два помещения с буквами «М» и «Ж» на дверях?.. Да, верно, говорят, собор был построен по проекту знаменитого архитектора Стасова. Да, с туалетами можно было решить как-то по-другому, не обижая бывших прихожан бывшего храма. Но ведь вокруг собора городской сад, в здании давно уже кинотеатр, рядом танцплощадка, музыкальная «раковина», летний театр, аттракционы — без «М» и «Ж» никак не получается. И зачем же звонить об этой неудобной истории в московские колокола, пытаться дискредитировать местную власть? Нескромно это, бестактно, похоже на стремление заработать дешёвый авторитет. И непатриотично по отношению к Омску.
Опять же взять навязший в зубах вопрос с Достоевским, с Литературным музеем, который всё время будирует уважаемый А. Ф. Ну, кто спорит — великий писатель, великие романы. Но среди них ведь и «Бесы» есть, где революционеры именно бесами показаны. И определение Владимира Ильича «архискверный Достоевский» тоже никуда не спрячешь. Не стоит, ни к чему тут торопиться — и с музеем, и тем более с разговорами об увековеченьи, о мемориальных досках, тем более — о памятнике. А пенсионер Палашенков всё не унимается — брошюру о Достоевском выпустил, статьи в газетах помещает, общественность призывает на помощь…
В самом конце 70-х годов известный писатель Иван Петров, выпускавший тогда сборники «Судьбы, связанные с Омском», поручил мне написать очерк о Палашенкове. Работал я, разумеется, с удовольствием — вспоминал свои встречи с А.Ф., вёл переписку со знавшими его людьми, не раз разговаривал с Ниной Митрофановной Столповской, с архивистом Е.Н. Евсеевым и многими другими помнившими Палашенкова людьми, сидел в госархиве над бумагами из его личного фонда. Писать решил не от первого лица, казалось, так будет убедительней и объективней. Наличие «я» не предполагал и сам формат издаваемых И.Ф.Петровым сборников. Долго ломал голову над тем, как объяснить читателю, почему, собственно говоря, уроженец и знаток Смоленщины вдруг оказался в наших сибирских палестинах. На дворе стоял «расцвет застоя», лагерная тема давно уже была объявлена «исчерпанной», и любое прямое указание на истинные причины перемены героем очерка прописки цензурой было бы замечено. Помог сам Андрей Фёдорович. Он оставил в своих бумагах немало черновиков собственных писем к разным лицам, один из таких черновиков и пригодился.
«Смоленск крепко меня обидел, — писал в 1956 году Палашенков старому большевику Ф.М. Горнову. — Работа по охране памятников и довела меня до Сибири. Спасая от разрушения Смоленскую стену, Большой Успенский собор, памятники 1812 г. и Кутузову, я приобрёл много недругов».
Приведя эту цитату и сделав к ней сноску на фонд 2.200, вслед за этим я написал фразу, неуклюжее «изящество» которой может оценить только человек, работавший в печати в те же невнятные годы:
«После короткого пребывания в Караганде и недолгой работы в Тюменском музее Палашенков в 1936 году навсегда связывает свою жизнь с Омском».
Так всё и прошло в третьей книге «Судеб, связанных с Омском» (1983), никто не придрался — ни в издательстве, ни в лито. И только через тринадцать лет, когда уже в «другой» стране вышла моя книга «Вокруг Достоевского» и другие очерки», в которую была включена и вторая редакция очерка об А.Ф. Палашенкове, вместо туманного предложения о «коротком пребывании в Караганде» я процитировал неопубликованную «Автобиографию» А. Ф.:
«29 марта 1934 г., будучи обвинён в шовинизме, осуждён и выслан в Карлаг на 3 года. За ударную работу (работал по организации музея) срок сокращён, и 27 марта 1936 года — освобождён. С 15 апреля 1936 года работал в Тюменском музее в качестве сотрудника по оформлению, а с ноября перемещён в Омск».15)
Профессиональный историк описывает этот период гулаговской эпопеи Палашенкова более детально.
«…Любовь к истории, пристрастие к музейному делу, приведшие А.Ф. Палашенкова в лагерь, помогли ему и выбраться оттуда. В марте 1935 г. начальник управления Карагандинского исправительно-трудового лагеря НКВД Линин издал приказ № 84, которым предписывалось «для успешного и чёткого выполнение приказа… об организации общелагерного музея, ставящего целью выявление результатов работы лагеря по переделке природы и перековке человека.., временно для подготовки музея организовать под руководством з/к Палашенкова А.Ф. проведение работ по оформлению музейной экспонатуры».16)
Далее перечисляются фамилии специалистов, выделенных Палашенкову в помощь (среди них был даже придворный художник последнего российского императора).
«Приказ начальника лагерного управления действительно был выполнен «успешно и чётко», и 27 марта 1936 г. за ударную работу по созданию музея А.Ф. Палашенков был досрочно освобождён».17)

* * *
Сборник «Судьбы, связанные с Омском» (книга третья), включивший мой очерк «Фонд Палашенкова», вышел в 1983 году. (До этого его газетный вариант был напечатан в «Омской правде», выходившей тогда немыслимым по теперешним меркам тиражом в несколько сотен тысяч экземпляров.) В солидном и популярном сборнике Палашенков вставал в один ряд с другими его героями — знаменитыми учёными, великими писателями, государственными деятелями. Может быть, и это, а скорее всего — само время, медленно, но неуклонно начинавшее меняться, способствовало тому, что о Палашенкове стали вспоминать всё чаще и чаще.
В 1986 году началась подготовка к его столетию. Меня попросили поучаствовать в написании тематико-экспозиционного плана довольно обширной юбилейной выставки. Она открылась в краеведческом музее в ноябре этого же года, на вечере выступили главный хранитель музея Т.В. Раскевич, председатель Омского отдела Географического общества А.Д. Колесников, профессор Д.Н. Фиалков, ботаник Н.А. Плотников, археолог А.И. Петров, научный сотрудник госархива Н.Г. Линчевская. Я впервые присутствовал при таком солидном разговоре о своём учителе.
На следующий год упомянутый здесь маститый    омский историк А.Д. Колесников весьма своеобразно «продолжил» Палашенкова: он выпустил книгу, почти в точности копирующую название известной работы А.Ф. — «Памятники и памятные места Омска и области» (пропущено лишь слово «Омской» перед словом «области»). Видимо, чувствуя себя из-за этого не совсем уютно, в коротком «Предисловии» Колесников написал:
«Научное изучение памятников истории Прииртышья было начато А.Ф. Палашенковым, многие годы работавшим директором краеведческого музея. В 1956 году им была издана книга «Памятные места Омска».
И дальше:
«В начале 50-х годов автор настоящей книги, став заведующим областным отделом культпросветработы, подключился к изучению памятников Омской области. Собранный материал был частично использован Палашенковым в книге «Памятники и памятные места Омска и Омской области», изданной в 1967 году».18)
Как понимать данный пассаж? Не в том ли смысле, что знаменитая среди всех, кто интересуется омской историей, книга Палашенкова, оказывается, с самого начала «частично» появилась на свет Божий при помощи Колесникова? Выходит, у самого А.Ф., совершившего для сбора краеведческого материала десятки поездок по области, имеющего громадный архив, «тяму» на это хватило, и только благодаря щедрости чиновника от культуры, поделившегося «собранным материалом» с бывшим директором музея, мы получили в 1967 году книгу, каждый экземпляр из двадцатипятитысячного тиража которой вскоре был зачитан читателями до дыр?Чем уж так мог помочь начинающий ещё тогда историк съевшему на этом деле зубы профессиональному краеведу? Областное общество охраны памятников будущий зубр местной исторической науки А.Д. Колесников возглавил только в 1966 году, кандидатскую диссертацию об освоении Прииртышья в XVIII-XIX веках защитил только в 1967-м,
т. е. в год выхода книги А. Ф.19) Непонятно.
В 1989 году на домике по улице Успенского была установлена мемориальная доска.
В 1993 году краеведческий музей возобновил выход своих «Известий». Их первый выпуск появился ещё в 1928 г., и вот после 65-летнего перерыва читатель получил «Известия» № 2. В начале их значилось: «Посвящается светлой памяти историка-краеведа Андрея Фёдоровича Палашенкова». Рядом были помещены его большой фотопортрет и статья П.П. Вибе «Андрей Фёдорович Палашенков».
Через четыре года «Известия» вернулись к этой теме. В № 6 за 1998 г. помещён обзор А.И. Розвезевой «Архив А.Ф. Палашенкова в фондах Омского государственного историко-краеведческого музея». Следом идёт «Список опубликованных работ А.Ф. Палашенкова. 1926-1971 гг.», включивший в себя 111 названий.
В 1994 году в Москве был выпущен «Омский историко-краеведческий словарь». Его авторы — П.П. Вибе, А.П. Михеев и Н.М. Пугачёва не только поместили в словаре сопровождающуюся фотографией статью о Палашенкове, но и постоянно ссылаются на его работы в различных других статьях и заметках данного справочника.
В последние годы о Палашенкове писали Н. Климова, Т. Назарцева, Б. Коников, С. Сизов, Н. Лебедева, О. Пугачёва, И. Бродский, Н. Томилов, М. Штергер, Ю. Макаров, Д. Фиалков, А. Лосунов, Е. Евсеев, М. Бударин, А. Жук и другие. Наверняка, не всё мне удалось прочитать. Попал А. Ф. в авторитетный справочник Н.Н. Яновского «Русские писатели Сибири ХХ века» (Новосибирск, 1997) и в роскошно изданную «Российскую музейную энциклопедию» (М., 2001).
Думаю, никто из вышеперечисленных авторов не обидится на меня, если я выскажу мнение, что наиболее полно и системно написал о Палашенкове кандидат исторических наук А.В. Ремизов в своей двухтомной монографии «Омское краеведение 1930-1960-х годов» (Омск, 1998). Он не только рассказывает биографию А. Ф., но и подчёркивает, что во многом его многогранная деятельность стала основой для дальнейших разработок специалистов. Например, говоря об археологии Прииртышья, Ремизов замечает, что почти все современные археологи так или иначе ссылаются на опыт Палашенкова. При этом даётся обширная ссылка на труды В.И. Матющенко, Б.А. Коникова, А.И. Петрова, Б.В. Мельникова, М.Ю. Сафарова, Е.М. Данченко и других. Завершая свой рассказ о Палашенкове, занявший в монографии более шестидесяти страниц, исследователь утверждает:
«…годы работы на омской земле замечательного краеведа-энтузиаста, по нашему мнению, были ничем иным, как особым «палашенковским» периодом в истории омского краеведения».20)
И как хорошо бы закончить разговор об Андрее Фёдоровиче на этой знаменательной цитате, однако не получается. Не получается потому, что главная, заветная мечта последних десятилетий его жизни так до сих пор и не выполнена. Имею в виду Словарь уроженцев и деятелей края, материалы для которого он начал собирать сразу же после того, как появился в Омске. Дважды я пытался поднять этот вопрос. Почти двадцать лет назад поместил в «Омской правде» статью «Меня всегда интересовали люди…» о словаре А.Ф. Палашенкова, затем включил текст этой статьи в книгу «Удивительная библиотека», вышедшую в 1989 году. Придётся цитировать самого себя:
«Он начал собирать сведения о наших земляках, о людях, которые так или иначе оставили след в местной истории. Воины, учёные, герои труда, писатели, выдающиеся врачи, архитекторы, партийные деятели, художники, педагоги, путешественники, революционеры, крупные хозяйственники, строители, администраторы… Десятки, сотни имён. Для каждого — отдельная папка. Сегодня в ней лежит лишь фотография, через месяц к ней прибавляется выписка из архивного дела, через полгода — газетная вырезка, ещё через несколько лет — сведения из только что вышедшей книги… Проходит время, и у иной папки уже не стягиваются тесёмки…
…Это удивительное, уникальное собрание! В течение нескольких лет сотрудники архива составляли его опись. В ней 2452 имени — цифра, упоминавшаяся в дневнике (Палашенкова), была неполна. 2452 наших земляка: от Абакумова — выпускника Омского кадетского корпуса, основателя укрепления Копал в Семиречье до Ящерова Павла Борисовича — члена Западно-Сибирского отдела Русского географического общества, садовода-любителя…
…Доступно ли сейчас богатство, собранное Палашенковым, каждому, кто в нём нуждается? Увы — нет. Архив — не библиотека. Его фонды, его небольшой читальный зал предназначены прежде всего для узких специалистов — профессиональных историков, музейных работников, литераторов или студентов, пишущих дипломные работы. У каждого спрашивают документ, удостоверяющий, что человек пришёл сюда не просто из чувства личной любознательности, а для работы — для выполнения задания либо предприятия, создающего свой музей, либо научного учреждения, ведущего исторические исследования, либо редакции печатного органа, заинтересованного в помещении статьи на какую-либо историческую тему… А что же делать тем многим людям, которые интересуются историей родного края не в силу своей профессии, а именно из любознательности, если хотите, — из любопытства?! Да — из святого и благородного любопытства — вечного стремления человеческого узнать, какие люди жили в твоём городе, в твоём крае до тебя!
Есть ли выход?
Конечно, есть. Нужно осуществить мечту собравшего невиданное краеведческое богатство человека — издать Словарь».21)
В «перестроечные» годы лёд, казалось бы, тронулся: возникла идея создания Энциклопедии нашего края, поддержанная, как нам говорили, обладминистрацией. Составили словник, дали конкретным авторам задания написать конкретные статьи и заметки для 1-го тома. Литературовед Э.Г. Шик (1930—2002), мой товарищ по писательской организации, входивший в редколлегию задуманной энциклопедии, «довёл» такое задание и до меня. Для наглядности перечислю заметки и статьи, написанные мной, все они, естественно, касаются литературы: «Антология сибирской советской поэзии», Берников В.В., Бухштаб Б.Я., Гашек Я., Голошубин И.С.,
Гончарова Т.А., Гребенщиков Г.Д., Достоевский Ф.М., Драверт П.Л., Дуров С.Ф., Валиханов Ч.Ч., Василенко В.А., Веремей С.И., Жеребцов Б.И., «Жертвам войны», Журавлёв Я.Т., Знаменский М.С., Измайловский И.И., «Иртыш».
Всё это было написано и передано в редколлегию. Написано, разумеется, без всякого гонорара, на энтузиазме, который так любит культивировать среди интеллигенции наше начальство всех уровней. Однажды, уже не помню в каком году, нам даже раздали набор, и я вычитал корректуру.
Где всё это? Где сотни статей и заметок, написанных другими авторами? Нам говорят, что идея Энциклопедии практически лопнула, что её энтузиасты ушли из жизни (уехали в другие города, вышли на пенсию, «остыли»). Но сохранились ли сами тексты? Внятного ответа никто пока не может дать. На память у меня остался ещё список заметок и статей, предназначавшихся для следующего, второго, тома несостоявшейся Энциклопедии: Коровкин И.С., Косенко П.П., «Литературное наследство Сибири», «Омский книжник», «Омская область», Палашенков А.Ф., Петров И.Ф., «Писатели земли омской», Попов В.В., «Сибирь», Сулоцкий А.И., Тихонов С.Г.
Теперь нам говорят, что где-то в высших сферах возникла несколько «облегчённая» идея — издать не Энциклопедию, а энциклопедический словарь. Хорошо! Давайте издадим словарь. И Андрей Фёдорович нам, конечно же, поможет. Во многих других регионах давно уже нечто подобное издано.

* * *
Много лет назад я получил письмо от человека, которого, как и Андрея Фёдоровича, тоже осмеливаюсь считать своим учителем. Имею в виду писателя Виктора Григорьевича Уткова (1912-1988). Говоря об А. Ф., он написал, что такие подвижники — это «люди, принадлежащие не только берегам Иртыша, а тому всемирному движению человечества вперёд, к счастью, которое и осуществляется отдельными личностями».
На такой высокой ноте мне и хочется закончить свой рассказ об Андрее Фёдоровиче. И в самом-самом конце ещё раз привести слова его дарственной надписи на книжечке о «достоевских» местах Омска — «на добрый вспомин».
Примечания:

1)       Хранится в архиве автора данного очерка.
2)       Государственный архив Омской области (ГАОО). Ф.2200 (Палашенкова). Оп. 1. Д. 26. Св. 18. Листы не пронумерованы.
3)       «Известия», 14 июня 1941 г.
4)       ГАОО. Ф. 2200. Оп. 1. Д. 269, Св. 18.
5)       См. Зародова Ю. Первый в Сибири, единственный в мире. Омский государственный литературный музей имени Ф.М. Достоевского. История создания. — «Голоса Сибири». Литературно-художественный альманах. Вып. первый. Кемерово, 2005.
6)       Письма хранятся в Семипалатинском литературно-мемориальном музее Ф.М. Достоевского. Их копии, присланные в своё время из Семипалатинска, переданы автором очерка в Омский Литературный музей им. Ф.М. Достоевского.
7)       ГАОО. Ф. 2200. Оп. 1. Д. 282. Св. 218. Листы не пронумерованы.
8)       Там же.
9)       А.Ф. Достоевский похоронен в могиле Ф.М. и А.Г. Достоевских (Александро-Невская лавра, Санкт-Петербург).
10)      Б.Ю. Улановская — в то время сотрудница литературно-мемориального музея Ф.М. Достоевского в Санкт-Петербурге. Сейчас архив А.Ф. Достоевского (в его составе и письма А.Ф. Палашенкова) хранится в Институте русской литературы (Пушкинский дом).
11)      ГАОО. Ф. 2200. Оп. 1. Д. 287. Св. 18. Листы не пронумерованы.
12)      См. об этом : Лейфер А. Удивительная библиотека. Рассказы о старых книгах и книжниках. Омск, 1989. (Очерк «Несколько старых писем»).
13)      ГАОО. Ф. 2200. Оп. 1. Д. 2. Св. 1. Листы не пронумерованы.
14)      Печальная история Тарских ворот теперь подробно описана, см.: Поспелова Л.Б. История Тарских ворот Омской крепости. («Известия ОГИК музея», № 10, 2003). При этом были использованы записи А.Ф. Палашенкова, хранящиеся в его музейном фонде. Что же касается виновника сноса ворот — первого секретаря Омского обкома КПСС Е.П. Колущинского, то он, естественно, не понёс за это даже моральной ответственности, не те были традиции в правящей партии. Что там ворота?! Несмотря на то, что его преемник С.И. Манякин чётко указал в своей известной книге: предыдущий «хозяин» области был освобождён от занимаемой должности «за промахи и упущения в руководстве сельским хозяйством», 1 мая и 7 ноября того в числе почётных гостей приглашали на трибуну, с которой омские руководители приветствовали праздничные демонстрации (сам не раз, будучи посылаем писать для газеты отчёты с этих демонстраций, видел Колущинского там). Более того, после смерти его именем была названа одна из находящихся в самом центре города улиц, и только перестройка вернула этой улице её старое, ещё дореволюционное название — Почтовая. Раз уж зашла речь об улицах, то добавим такой факт: в 2001 году одной из новых улиц стремительно разрастающегося омского Левобережья было дано имя Палашенкова.
15)      ГАОО. Ф. 2200, Оп. 1. Д. 1, св. 1. Л. 16.
16)      Ремизов А.В. Омское краеведение 1930-1960-х годов. Очерк истории. Часть II. Омск, 1998. С. 9.
17)      Там же.
18)      Колесников А.Д. Памятники и памятные места Омска и области. Омск, 1987. С. 4.
19)      См. Современная историческая наука Западной Сибири в лицах. Историки Омска. Биобиблиографический словарь. Омск, 1993. — Колесников Александр Дмитриевич. С. 90-93. Кстати, в этом справочнике утверждается, что в 1953-59 гг. А.Д. Колесников был заместителем начальника областного управления культуры.
20)      Ремизов А.В. Указ. соч. С. 64.
21)      «Омская правда», 7 января 1986 г. См. также: Лейфер А. Удивительная библиотека. Омск, 1989. Стр. 155-159.

Омск
1983, 1996, 2005.

100-летие «Сибирских огней»