Настроение

До того собачки дошли, что со скуки мышей ловят. Поймает, хвост ей лапой прижмёт, и разглядывает её часа три. Пока не стемнеет. А потом уже на звёзды смотрит.
А едят они их, или просто это тренировка у них такая — не знаю, не пойму.
Иная собака прохожего увидит и улыбается ему. Снег хвостом подметает, глазки сразу весёлые у неё. Приятно ей живого человека встретить.
А сама в лицо ему заглядывает: уж не поэт ли идёт? Уж не Михайлов ли?
Другие даже к магазину ходят, чтобы на людей посмотреть. Целый день сидят и смотрят: кто пришёл? что купил?
Обсуждают между собой...
И бабы рядом стоят. Тоже обсуждают.
Собачью науку перенять хотят. Учатся...
Да и я, знаешь, до того здесь дошел...
Бывает, гляну вокруг — пустыня...
Весь берег в снегу, сугробы кругом, сугробы, одни сугробы, только крапива на твоём огороде из снега торчит. И ветер по этим сугробам метёт, снег заметает.
И вдруг почудится как-то, что идёшь ты по берегу — в рваных шортах, с большой сумкой пива, и издалека ещё мне рукой машешь...
А потом встану на крыльце, стою, смотрю, как вьюга лес заметает, метёт и метёт, и конца этому нет, — и вижу вдруг, как ты из леса выходишь. Майка какая-то желтая на тебе...
И снег в волосах, как белый веночек...
И сумка с пивом через плечо висит.
Бог ты мой! думаю. Да где ж он пива-то в лесу набрал!
Да что ж он в майке-то в такую погоду ходит!
А ты тут враз и исчезнешь...
Хожу потом целый день из угла в угол. Расстраиваюсь...
Что же, думаю, это за выверт такой, чтобы зимой холодное пиво пить? Что это за глупость такая?!
Тут и без всякого пива мёрзнешь!
Выйдешь со скуки снег от крыльца отгрести, так лопата в один момент к пальцам примерзает! И не отодрать! Только с перчатками вместе.
Уж для нашей-то зимы совсем другие напитки есть!
И ведь не мальчик уже! Надо к жизни серьёзнее относиться!
Такие вот у меня мысли бывают...
Нет, соскучился я. Совсем соскучился...
А однажды, было, так сильно я по тебе заскучал, что даже оделся и пошёл к тебе в дом. Пойду, думаю, посижу. Вспомню, как мы тут летом со Славкой жили…
Часы твои со стены снял и у себя повесил. Пусть, думаю, про Михайлова мне напоминают.
Печенье у тебя забрал, чтобы мыши не сгрызли. Тут по холоду очень на сладкое тянет. Хотел и сахар у тебя забрать, да всё никак сахарницу ухватить не мог.
Руки часами заняты, печеньем. Ещё что-то там у тебя нашёл. Уже и не вспомню, что...
А потом-то до меня дошло, что ты в этой сахарнице всегда соль держишь! Потому-то она всегда у тебя полная. Заглянул я в банку для соли — мать честная! — а там сахару две ложки всего.
Не стал его брать.
Ладно, думаю, обойдусь как-нибудь. Дотяну до весны...
Деньги-то я все на «Приму» истратил.
А мышь дохлую я из твоего кофейника выкинул.
Думал, думал, да так и не понял, ты ли её туда посадил? Или она сама в кофейник залезла? Тут ведь зимой даже спросить некого — пьют мыши кофе или нет?
Если пьют, могла она и сама залезть...
Или ты её туда посадил? Согреть хотел? От осенней стужи спасал?
Не знаю... Выкинул её на всякий случай.
Уж если она тебе будет нужна, мы тебе летом другую поймаем. Или хоть у собак отберём.

Эх, Слава...
Зимой тут совсем лень одолевает.
Совсем…
Утром проснёшься, печку затопишь, ляжешь на кровать и ленишься.
А ещё бывает, что разлепишь утром глаза, лежишь себе под двумя одеялами и думаешь: сейчас встану, печку затоплю, чайку попью и все дела разом переделаю. Подумаешь так хорошо, да и снова заснёшь.
И снится тебе, будто ты уже дров натаскал, хлам всякий, что зря под ногами болтается, в сарай унёс, воды накачал, все тряпки перетряхнул, пол вымыл, полотенце выстирал. Носок заштопал...
Ну, думаешь, вот это я дал! Вот это я молодец!
Да от удивления тут же и проснёшься.
А здесь уже и дом остыл, и чайник пустой стоит, и какие-то вещи ненужные с осени под ногами валяются...
Приходится все заново делать, по второму разу. Но уже второпях, в сокращенном виде. А потом уже снова ложишься и тогда уже ленишься.
Изредка только приподнимешься, два слова запишешь, да и снова ляжешь. Я уже и стол к кровати придвинул, чтобы сильно далеко не ходить.
И знаешь, что я сейчас пишу? Ни за что не догадаешься.
Письмо!
Письмо я тебе решил написать! Вот это самое, которое ты в руках держишь. Удивить тебя хотел. Обрадовать.
Да и хватит, наверное. Много уже написал... И писать-то больше нечего. Ничего ведь не происходит.
И устал я, отдохнуть надо.
Может быть, потом ещё напишу что-нибудь. Если что-то произойдёт. Кошка какая-нибудь котят принесёт, или рыбнадзор утонет. Всё ведь может быть. Нельзя же совсем без происшествий жить.
Даже непонятно — почему у нас ничего не происходит?
Ну и ладно. Встретишь кого, так от меня привет передавай. Только тем, кто меня знает, тем не передавай. А другим передавай, сколько хочешь.
Про меня если кто будет спрашивать, так ты им говори: пропал Мясников, совсем пропал... Ночью мыши насмерть загрызли. Голые кости в кровати лежат. Да и то не все удалось найти...
Надоели мне люди. Ох, надоели...
Который год от них отдыхаю, а всё ещё толком не отдохнул...
Ну и всё. Прощай. Дай тебе Бог...
А я спать буду. Спать, спать, спать, спать...

А когда-то, лет двадцать назад, в эти ноябрьские дни, мы с моим старым другом под липнущим мокрым снегом сталкивали лодку в воду, заводили мотор и спускались вниз по реке.
Причаливали к пустынному берегу.
Разжигали костёр на сыром холодном ветру и ставили чайник.
Мы бродили по песчаной отмели в тяжёлых болотных сапогах, волоча по дну мелкую сетку, чтобы поймать малька.
А потом закидывали свои снасти, надеясь, что этим мальком мы сможем соблазнить какую-нибудь крупную рыбу.
Пили спирт, чтобы согреться, и спали в лодке или на песке возле костра, завернувшись в жесткий брезент. К утру брезент замерзал и тогда при каждом движении он начинал хрустеть и громыхать, словно тонкая жесть.
Бакены уже были убраны, и на реке было тихо. И такая же тишь царила на вымытом дождями берегу. Только серая вода нежно облизывала песок мелкой убегающей волной...
Друг мой умер...
И нашей лодки давно уже нет...
Та вода утекла, и её невозможно догнать.
И давно прогорел костёр.
Только белый туман всё еще покрывает дальние берега, и тёмные воды струятся под ним.
До первого дуновения ветерка.
До первого тонкого льда.

А потом всё прошло...
Куда, всё прошло?
Где наши старые друзья, стоявшие плечом к плечу под градом стрел?
Где те молодые мужчины, что ходили с нами в разведку? И тогда мы ещё умели угадать спрятавшегося врага по вязкому запаху страха, что стелился по земле, пробиваясь сквозь плотную зелень зарослей…
Где те зелёные холмы, в которых мы закопали добытое в бою несметное богатство? А потом не смогли вернуться за ним…
Наши жены, обнимавшие нас в отсыревшей ночной траве? Дети с внимательными глазами будущих охотников?
Высохли наши реки и заросли тропы…
Ты сидишь, молча глядя в экран монитора, разложив свою белую бороду на узкой груди.
Я сижу и смотрю в лист бумаги.
На двоих — семь зубов. С каждым годом все меньше и меньше.
Зять ворует в пожарке...
Дочка в третьем разводе. Опять...