Не по календарю

Ипатьевской крови не надо
Поэтам обеих столиц.
На красный оскал Петрограда
Империя падает ниц.

Но живы ещё, слава Богу,
И Блок с Гумилёвым, и Бог.
А страшную эту эпоху
Какой нам пророк приберёг?

Рассыпалось Русское Царство,
И бесы шуршат по углам…
Витийство, безумство, коварство
От роду завещаны нам.

Быть слабым — ещё не оплошка,
Безвольным — за это ли казнь?
Ипатьевской крови морошка —
Лишь бесова богобоязнь.

Откуда ж ты взялся, лохматый,
Григорий? Какого рожна
Витает твой дух бесноватый
В царёвых покоях без сна?

А бесы помельче, потише
Плетут свою хитрую сеть.
Не в русском бездомном Париже
Царю предстоит умереть.

Колчак не успеет на встречу.
О прочих — и думать забудь!
Сгорают в подсвечниках свечи —
И чётче означенный путь.

Сегодня разбудят. Спокойно.
Они-то не знают ещё,
Что с Богом встречаться — не больно,
А только в груди — горячо…

* * *

в последнем вагоне где гунны бушуют в крови
я слышу — в погоне гортанный погонщик ковыль
качается царствие Божье в орлиных когтях
вагончик-туктукалка мчит на железных локтях

в тартарских снегах нету обетованной земли
татары под радостным игом её погребли
Восток полыхает волхвы собираются в путь
Господь утекает сквозь пальцы оставь мне чуть-чуть

а рельсы уходят под воду и дальше в песок
и голос Архангела влёт пробивает висок
и соль наслаждения смешана с солью беды
Спаситель уходит ты видишь в пустыне следы?

На краю Ойкумены пылает сухая трава.
Бледный Конь бьёт копытом. Коню Вороному не спится.
Всадник острым копьём открывает пустые слова.
Те пищат, словно устрицы, но не желают молиться.

И чем ближе к рассвету — тем ярче небесный распил.
Начинает уже перекличку последнее воинство.
А потом поднебесная стая гуляет в степи,
Собирая всё новых в отряды Его добровольцев.

Это — армия Света. …покуда безумствует Тьма —
Мы живём на краю, мы свистим на своей окарине.
В обалдевшем аду Дьявол крутит своё синема…
Но торопится Всадник. И я его слышу отныне.

…поезда всё короче — лишь взгляд успевает скользить
по названиям станций ловя перестук метронома
и уже понимаешь что жизнь твоя тоже — транзит
потрясёшься в дороге чуть-чуть — и окажешься дома

…поднимая метель пассажирский стремглав пролетит
и пока не осядет в бокалах волшебная пена
просишь Нового Года с безумством его конфетти
Голубою Стрелой пролетающего по вселенной

…и летят за окном — полустанки леса города
там за белой рекой вьётся дым и волнуется печка
и уже не увидеть как всходит ночная звезда
и задумчивый месяц садится на чьё-то крылечко

…Ботинки мазать пулемётным жиром,
И пить глинтвейн, и рифмы называть.
И женщину, рождённую инжиром,
В вельветовые губы целовать.

Вот так бы воевать, пока живётся.
Покуда ни один окоп не сдан.
Пока любим. Пока под сердцем жжётся.
Пока болит лишь от любовных ран.

…Мы так устали от трофейной каши
Чужих любовей, торжища души,
Как будто ночью отступили наши,
А ты ещё пока что и не жил…

Уж лучше — смерть, штрафные батальоны,
Пехотные погиблые войска,
Чем знать, что — предан. Список поимённый
Сжимает твою голову в тисках.

Спасибо вам, предавшие! Спасибо.
За честь быть правым на любой войне.
За право честных — умирать красиво.
За пулю в сердце, преданную мне.

* * *

то век закончится то птица пролетит
обходчик крякает и паровоз пыхтит
узкоколейная тропинка в облака
где истребители валяют дурака

на ковролистьях разлетаются гонцы
и в небо тычутся кленовые сосцы
на всё что падает ньютонов не набрать
сливовых сумерек накатывает гать

мы были голые а стали две звезды
в горящем небе на исходе высоты
и мы сближаемся сливаемся лежим
обнявшись намертво на кончиках пружин

* * *

Малосольная осень. Зелёнка —
По воде. Под глазами — круги.
Круговая моя оборонка.
С подберёзовиками пироги.

Запахнув порыжелый халатик,
Искушения не побороть.
Говоришь себе: Господи, хватит,
Хватит чушь записную пороть!

Утоленье томленья и прочее.
По лосиным угодьям — пеньки.
Наливай, зачарованный зодчий!
Выпьем крови из этой реки.

* * *

кириллица беглого взгляда
штормящий слегка алфавит
покрашенный под авокадо
осенний подлесок стоит

поймаешь малого опёнка —
шукай по округе с ведром
у бабьего лета — продлёнка
осина играет бедром

уходим уходим уходим
в трясины словесных болот
зато всё что будет в природе
с тобою не произойдёт

* * *

усыпана первопечатным
литьём подмосковная жесть
и мальчик с улыбкой печальной
пытается осень прочесть

и жёлтый курсив электрички
как будто из прошлых времён
перроны сжигает как спички
и светится каждый перрон

а ты очарованный остров
затянут в лесной океан
в душистую пёструю простынь
дрожащих от страсти полян

на старом кладбище где музыка окрест
где мне знаком любой кленовый ржавый крест
брести до одури сквозь смерти листопад
навстречу музыке прокладывая взгляд

земную память эти цифры и слова
стирает падая ладонями листва
лишь только музыка звучащая вдали
жива на кладбищах пустующей земли

всё в жизни — музыка и горький листопад
по плитам мячики каштанные стучат
мы только клавиши что издавали звук
Маэстро, музыку! не убирайте рук…

на брынзе осени на птичьем языке
солнцевращаемся в лимонном молоке
кленовопленные алхимики любви
мы ищем золото у осени в крови

и всё случается и олово кипит
и со-читается небесный алфавит
покровы падают и вот она смотри
нисходит Истина по счёту раз-два-три

за это знание за золото внутри
обет молчания возьмут с нас снегири
но стоит осени нам посмотреть в глаза
прольются падая на землю небеса

Скажи: изюм. Скажи: меня спаси.
Какой Господь покажется вблизи
За перекрёстком вымысла и смысла?
Как назовёшь — так будешь и роптать.
Лишь имена дано нам выбирать.
…и пауза на небесах повисла.

Ты всемогущ. Ты — Бога называл.
Любое слово — что девятый вал —
Способно и родить, и уничтожить.
…а Бог с улыбкой смотрит на тебя,
Дитя своё безумное любя
И знает, что иначе быть не может.

Остывший город жжётся как стекло.
Слова — как лёд в сожжённом Ватерлоо.
Что говорить? Тут говорить не надо…
Когда печаль штурмует города,
Гремит, как жесть, казённая беда,
И со-лютует приступ снегопада…

На дне звезды, в ненайденном раю
Я, умирая от тебя, пою
Такие песни, что — помилуй Боже…
И голосят, как дети, сквозняки.
И никому не протянуть руки.
А я шепчу: и всё же, всё же, всё же…

Разбиты сумерки зимы параличом.
А солнце плавает у Бога за плечом.
Лишь электричества небесные жучки
Висят на ниточках как будто лампочки.

Мы в зимних сумерках, как бабочки впотьмах —
Тельца залётные на ангельских правах —
Всё машем крыльями, всё требуем любви.
Хоть Бог сказал уже заветное: «живи!»

Покуда вечная не воцарится тьма,
Пусть светит всякая и охра, и сурьма,
И каждый звук пусть источает божий свет.
Покуда сумерки. Покуда смерти нет.

* * *

а у сосен солнце грызёт стволы
дни за днями тянутся как волы
страх живёт в воловьей утробе —
для чего живём мы воловий век?
наг и чист рождается человек
а уходит в тоске и злобе

говорят что есть мол ещё душа
что её сам Бог научил дышать
и внимать небесам и аду
а в моей душе — только ветра свист
Бог души моей видимо — органист
он играет все ночи кряду

Вот он я, вот он! — иди ко мне, ты,
Снег, налетающий из темноты,
Словно собака в прихожей.
Слышишь ли, нет ли, опять повторю —
Это зима не по календарю,
Это в душе моей, Боже.

Выпита боль, словно чаша вина,
Я просыпаюсь от тяжкого сна,
Хочется водки и снега.
Гордый и голый — стою на ветру.
Я не умру — говорю — не умру!
Чувствую радость побега.

В вольной зиме моей волки поют.
В доме под снегом шампанское пьют.
Светится ангел на ёлке.
Стёрта до белого чёрная ложь.
Ты никогда эту жизнь не поймёшь.
Выпьем, товарищи волки!