Необдуманное решение

Кате исполнилось шестьдесят. А в душе осталось шестнадцать. Никудышный возраст для взрослой женщины. Почему? Да потому, что душа определяет, что человек видит вокруг и как к этому относится. А в шестнадцать в голове сквозной ветер.

Наверное, из-за этой особенности Катя не слишком долго думала, прежде чем согласилась переехать с дочерью, зятем и внуком из средней полосы на Кубань. Казалось бы, зачем оставлять комфортную квартиру, налаженный быт, подруг, все, что знакомо и привычно, и ехать туда, где у тебя никого и ничего нет? Где нужно начинать с нуля? Осторожный человек взвесил бы все за и против. И самым большим минусом было бы то, что съезжаться с молодыми — ошибка классическая. Но Катю такой серьезный подход к жизни только раздражал, и фраза «я подумаю» в ее лексиконе не числилась.

На Кубани Катя бывала проездом к морю, и все ей там нравилось. Когда глядишь на мир как в радужный калейдоскоп предстоящего отдыха, иначе и быть не может. Особенно мило смотрелись побеленные стволы. Деревья стояли ухоженные, нарядные и навевали воспоминания о молодости и субботниках. В ее городе об этом уже давно никто не заботился.

Дом купили в поселке Газырь. Странное название, если учесть, что в газырях черкесы хранили порох, чтобы перезаряжать ружье на скаку. Может, в поселке когда-то был склад с порохом? Может быть. Только смутные времена миновали, а поселок так и остался Газырем. Однако название не мешало ему быть чистеньким и приятным во всех отношениях. Розы цвели возле каждого дома. Одни длинными гибкими стеблями оплетали беседки и заборы. Другие красовались кустиками на стриженых лужайках. Нежные бутоны имели самую разнообразную окраску: розово-малиновая гамма перетекала в пурпурную, бело-голубая — в фиолетовую. И все это великолепие источало дивный аромат. Раскидистые плодовые деревья росли прямо вдоль дорог.

Поселок был небольшой: всего около двух тысяч жителей. В летние месяцы он оживал, наполнялся отдыхающими студентами, отпускниками. По субботам на площадке возле Дома культуры устраивали танцы. На крыльцо выносили аппаратуру, и музыка летела ввысь и вширь. А потом все затихало, люди расходились по домам и наступала тишина, какая городскому жителю и во сне не снилась. Высокие фонари сквозь кроны акаций освещали тротуары с разъехавшейся от времени плиткой, и каменный Ленин одиноко стоял на своем постаменте, простирая куда-то руку. Куда — обычно интересовало одних голубей. Но памятник при этом тоже был ухоженный.

Апрель выдался дружным, солнечным, с легким теплым ветерком. Хотелось распахнуться ему навстречу и дышать, дышать... Вбирать в себя свежесть, молодость и бесконечность жизни. Земля прогрелась и источала особый аромат — готовность принять и взрастить семя. У Кати руки чесались: хотелось посадить и то, и это... На подоконниках помидоры, перец, базилик тянулись к солнцу, просились в землю.

Катя ходила по огороду, размечала, куда что посадит.

— Лен, надо мотоблок покупать, — не в первый раз начинала она разговор с дочерью. — Землю пора пахать, соседи вон сажают уже. Когда в магазин поедем?

— Не знаю. Денис сказал, подумает.

— Что значит подумает? — От волнующей темы учащался пульс.— Время-то не ждет! Меня больше всего бесит его нежелание трудиться для семьи.

— Ты не права. Он работает. Зарплату мне приносит.

Катя хмыкнула:

— А пахать кто будет? Вы зачем сюда приехали? Сидели бы в городе, играли в свои игрушки. Здесь работать надо.

— Мам, ты от меня чего хочешь? Ты знаешь Дениса. Пока нервы не потреплет, ничего не сделает. Хочешь узнать, когда поедем, — спроси сама.

— Не хочу я у него спрашивать! Он давно поставил барьер между мной и собой. Я это чувствую. Очень удобная позиция: закрылся в своей раковине — и трава не расти! Покушать только регулярно выползает. Тещиного борща похлебать.

Наконец выбрали день, сложились деньгами и поехали за мотоблоком. Катя сидела в машине на заднем сиденье, помалкивала: боялась сглазить. Вечером нажарила картошки с грибами. Поставила на стол бутылку водки. Она почему-то чувствовала себя обязанной отблагодарить зятя за то, что он уделил время домашним хлопотам. Правильно это или нет, для нее осталось нерешенным. Выпить он не откажется. Да и повод есть — мотоблок обмыть. Подспудно она хотела этим задобрить его, поощрить на будущее, чтобы втянулся в работу, стал заботиться о доме и земле.

В выходной Денис сделал над собой усилие, отрегулировал мотоблок — и тот затарахтел. Зная зятя, Катя и близко не подходила: не дай господь, что-то пойдет не так — все бросит и убежит. Еще тебя же и виноватой сделает. Ищи тогда, кто будет пахать! Иногда из любопытства поглядывала через кухонное окно, но так, чтобы зять не видел.

У Дениса что-то не получалось. Мотоблок то зарывался в землю и пробуксовывал, то, вырвавшись на волю, как молодой жеребец, проворно скачками двигался вперед, оставляя за собой невспаханные участки. Денису приходилось то толкать машину, то «натягивать поводья». Тяжело, а так быть не должно!

Он явно начинал злиться. Эмоции Денис контролировать не мог, да и не хотел. Злоба поднималась синхронно с каждым рывком «мустанга». В яму раздражения, как всегда, валились все и вся: теща вместе с мотоблоком, весна, пролетевший голубь, соседская лающая собака... Ух, как все бесило! Как хотелось все бросить! Денис и сам падал в эту невидимую яму и варился в собственной злобе, как в геенне огненной, что и вовсе лишало сил. Мотор глох. Приходилось вновь и вновь дергать шнур, заводить...

Эта каторга длилась пару часов. Наконец Денис покатил «конька-горбунка» в стойло. Катя метнулась в огород — посмотреть на плоды титанических усилий зятя. Плохо разбитые комья земли и срубленный молодой кустик смородины. «И какого рожна он сюда залез? Не видит — посажено! — Катя с сожалением выкопала то, что осталось от кустика. Отряхнула куцый огрызок, сделала лунку, полила. — Расти, мой хороший!»

За ужином с напускной бодростью произнесла:

— Ты мне чуть смородину не загубил!

— Стоять надо было рядом! — последовал резкий ответ.

Лучше бы ничего не говорила. Обида разлилась в груди, остался терпкий, противный осадок. Промолчать, сделать вид, что не больно, — или высказать? А что скажешь? Стоять надо было рядом.

В понедельник утром мужская часть семьи покинула дом: один ушел на работу, другой — в школу. Катя и Елена сидели на кухне и пили чай с душицей. Катя с наслаждением ощущала, как лучи солнца, проходя сквозь стекло, мягко согревают затылок и плечи.

Было хорошо, но в воздухе висело напряжение. Катя знала почему. Накануне внук опять довел мать до белого каления.

— Вчера Богдан разозлил меня, — начала Елена. — Любым способом тянет время, лишь бы уроки не делать. Что за ребенок!

В сотый раз начинался один и тот же разговор.

Дочь долго не беременела. Родила после тридцати. Долгожданное счастье назвали Богданом. Елена тогда часто говорила: «Ребенок должен чувствовать только восторг и обожание». Наверное, Богдан подумал, что он принц и вся Вселенная вместе с Солнцем крутится вокруг и для него. Кате казалось, внук захлебывается в фонтане вседозволенности и все, что ему нужно, — это свежий глоток порядка и правил. Так ведь ребенку легче расти и понимать этот большой и сложный мир.

Сейчас Богдан учился в третьем классе. Длинненький худой аллергик, он был основной причиной переезда: Елене хотелось, чтобы сын рос на свежем воздухе, деревенском молоке и не обработанных химией фруктах. Но чего хотели взрослые, Богдана не интересовало. Он был катастрофически избалован, катастрофически мало ел и катастрофически много играл в компьютерные игры. Болезнь века. Смартфон у него из рук вырывали со скандалом. Каждый раз Богдан визжал, как резаный поросенок, еще минут тридцать.

Мать с ребенком не справлялась. Он ее просто игнорировал, грубил ей. Отец вообще не знал, как подступиться к отпрыску, и впадал в ступор. Ему было проще убежать в свой кабинет, надеть наушники и самому погрузиться в мир компьютерных игр. На экране монитора все было предельно ясно: есть враг — и есть он, Денис, смело и решительно преследующий противника. Пройдя очередной уровень, потирал от удовольствия руки. Здесь он чувствовал себя состоявшимся мужчиной. Не то что там, где сын визжит, жена в растерянности, а теща нагло вмешивается, куда ее не просят!

Старый, проверенный веками метод кнута и пряника, предлагаемый Катей, оба родителя отвергали. Денис — потому что вообще терпел тещу с большим трудом и уже сто раз пожалел, что съехался с ней под одну крышу. Все, что от нее исходило, было для него неприемлемо. Он изо всех сил отгораживался от нее непреодолимым забором. Вырабатывал к ней иммунитет, как к вирусу. В одном устоять не мог: теща вкусно готовила, а Денис любил покушать. Особенно расслабляли жареные пирожки. Они делали его каким-то нестойким, податливым. Каждый съеденный пирожок неумолимо разрушал выстроенную баррикаду. Приходилось потом строить заново.

Елена все капризы сына пыталась лечить мягкостью и терпением. Изучала детскую психологию. Делала конспекты. Вырабатывала стратегию и тактику воспитательного процесса. Однако все ее планы разбивались о броню детского упрямства. Ее мучил один глобальный вопрос: почему он так себя ведет? Ну почему?! Даже шекспировское «быть или не быть» не звучало для нее столь остро и злободневно. Психологи давали разные ответы, вплоть до психических отклонений. Иногда в это верилось...

Катя, глядя на внука, догадывалась, что все намного проще.

«Ни одна сука не позволит своему щенку взять над ней верх, а ты позволила!» — был ее окончательный вердикт, высказанный дочери. Катя не ругалась. Она любила собак и кое-что о них знала. Тот, кто хоть однажды в жизни наблюдал, как растут щенки, не даст соврать: разницы между ними и человеческими детенышами никакой! Ну, до некоторых пор, конечно.

Катя отвлеклась от своих мыслей. Сейчас она скажет дочери то же, что всегда. И они опять не поймут друг друга, и каждая останется при своем мнении. А промолчать нельзя. Елена — единственная, кто по-настоящему дорог. Ближе никого нет. И ей сейчас плохо, нужно выговориться, спустить пар. Так ей станет легче. А Кате — тяжелее.

Как жалко дочь! В такие минуты хотелось растерзать этого паршивца Богдана за то, что обижает ее девочку. Но Катя знала: ребенок не виноват. Он не родился таким. Это мать и отец своей мягкотелостью и попустительством сделали его маленьким монстром. Богдан не чувствует границ. Школьная учительница — молодая, неопытная — жалуется, что он матерится, выкрикивает посреди урока, часто не подчиняется ей. И это уже сейчас! А дальше-то что будет?

Катя вздохнула, подыскивая нужные слова. Разговор начала мягко:

— Лен, ну разве можно позволять ребенку так себя вести? У него никаких рамок нет. Ему все равно, с кем он разговаривает: со взрослым или с ровесником. С этим пора что-то делать.

— Но что? У него явный СДВГ! — Елена нервничала.

— Не надо самой ставить диагнозы. Если и есть отклонения в поведении, так они вызваны вашим воспитанием. — Катя коснулась больной точки. Сейчас понесется душа в рай...

— Вот только этого не надо! Мы с Денисом нормальные родители и дали ему все, чтобы он был счастлив!

— Слишком много дали. И при этом забыли объяснить, что хорошо, а что плохо, что можно, а что нет.

— Почему он не понимает нормальных слов?

— А как ты не понимаешь, что он не может их понять? Когда осознаешь это, начнешь действовать соответственно.

— Знаю, что ты скажешь! — Елена вскинула руку, ладошкой отгородилась от матери. — У тебя один метод — пороть!

— Метод у меня не один. Но в данном случае другой не подействует. И ты это прекрасно знаешь! А за дело и выпороть не грех. Небольшая встряска задницы чудесным образом влияет на голову.

— Я не буду его пороть! Сейчас за это родительских прав лишают.

— Ой-ой-ой! Хорошо было бы поместить его в другие условия. В Америке, говорят, неблагополучных детей можно на несколько дней в детский дом определить — чтобы сравнили. Там пелена с глаз быстро слетает.

— Мы не в Америке.

Катя посмотрела в окно. Сад зацвел. Опять обработать от вредителей не успели. Никому ничего не надо. Подумала с горечью: «Зачем я сюда приехала? Жила бы спокойно в своей квартире. Так нет, вечно меня несет душа цыганская... А здесь столько дел, столько дел! Дверь в сарай с петель слетела — рядышком поставили. Косяк чинить надо, весь разболтался. В прихожей стены облупились, счистить бы все да заново оштукатурить. Дом-то не новый, ремонта требует. Мужских умелых рук. А где их возьмешь? Знала ведь, что зять работать не любит. На что надеялась? Что повзрослеет, поумнеет? Так и не мальчик давно — пятый десяток. Что сам поймет: дом заботы требует? Не понял. Другие с работы придут и по хозяйству успевают. А этот? Голову в плечи втянет, глазки опустит, пробежит к своему компьютеру — и не трогай его, а то занервничает, разозлится. Ошиблась, ох как ошиблась!»

Этот привкус горечи... Когда он появился? Незаметно прокрался в Катину жизнь и стал медленно отравлять, разъедать самую сердцевину. Дружной семьи не получилось — той, о которой мечталось: чтобы все да к единой цели. Цели оказались разными. Что с этим делать? Ничего. Собрать чемодан и уехать. Пусть живут как хотят! В конце концов, это их жизнь и не в ее, Катиной, власти что-либо изменить. Но как не хочется уезжать...

Отношения Кати и Дениса, как снежный ком, несущийся с горы, на глазах обрастали неприязнью, обидами и злостью. Катя чувствовала: Денис на взводе. Одно слово — и взорвется. Перестали здороваться. Проходили друг мимо друга, будто не видя. В своем раздражении он игнорировал ее, словно пустое место. Это лишало возможности договориться.

Свое неприятие зятя Катя выплескивала на дочь:

— До чего же противный мужик! Упертый, как баран. Как ты с ним живешь? Я бы с таким на одном гектаре... не села.

Елена не могла оставаться безучастной к тому, что происходило. Видела, что коса нашла на камень, но принимать чью-либо сторону не хотела: и муж, и мать были ей одинаково дороги. Все ее попытки помирить их оказались тщетны.

— Я живу с ним уже пятнадцать лет. Привыкла. Перебесится и успокоится. Ты сама не лезь к нему, слишком много хочешь — и все сразу.

— А я не только для себя хочу, для вас стараюсь! Деревья старые спилить надо? Надо. — Катя начала загибать пальцы. — Забор покрасить... Кто это будет делать?

Внутреннее напряжение нарастало, рвалось наружу, чтобы, как страшный вирус, заразить все вокруг.

— Опять нанимать? Ладно бы деньги большие получал, а то так, едва концы с концами свести хватает. Иди скажи этому уроду, пусть хоть мусор на свалку вывезет...

— Хватит! Я не хочу все это слушать! И буфером между вами не буду. Надоело! — закричала Елена, потеряв самообладание.

Вошел Богдан:

— Мам, продли игру.

— Нет, сначала за уроки садись.

— Я еще немного поиграю, а потом уроки сделаю.

— Я тебе все сказала! Иди.

Богдан издал рычащий звук, означающий крайнюю степень недовольства. Поменял тембр голоса, заорал визгливо:

— Вот, ты всегда такая! Я бы поиграл, а потом бы сделал эти противные уроки. А теперь не буду делать! И все из-за тебя! — Он с размаху хлопнул дверью и, громко топая по деревянному полу, убежал в свою комнату. Затих. А это значило — взял в руки телефон.

Елена напряглась. Резко встала со стула, чуть не опрокинув его. Схватила переполненный пакет с мусором, быстро вышла на улицу.

Денис был в гараже, копался в машине. Едва влетев в гараж, Елена выкрикнула с порога:

— Ты когда займешься воспитанием своего сына?! Он мне все нервы измотал! — В ее голосе слышались слезы.

В это время мусорный пакет не выдержал и лопнул. Содержимое рассыпалось по бетонному полу, и в воздух поднялся запах гниющей селедки.

Денис оторвался от машины. Кровь хлынула ему в голову, накрыла волна бешенства:

— Пошла вон отсюда! Чтобы я тебя больше не видел в гараже! Надоела вместе со своей мамашей. Тварь!

Катя лежала на диване, уставившись в потолок. В груди — кипящий самовар. Кипяток наружу выплескивается.

«Сволочь ленивая! И ничего с ним не сделаешь, не повлияешь никак! Свободен от всех, никого и ничего не ценит. Захочет — развернется и в город уедет, никто не остановит: ни жена, ни сын. Как же больно, когда не любят твоего ребенка! А дочь-то этого лоботряса любит, спускает на тормозах его взрывы агрессии, смотрит сквозь пальцы на его лень, лишь бы рядом был...»

И вдруг как током прошило: «А я не так же, как Денис, вела себя много лет назад? Пренебрегала своим мужем и не пыталась этого скрывать. Было все равно, что он чувствует и думает. Ни общих разговоров, ни целей, даже поесть старалась отдельно от него. Не любила... Жила своей жизнью, а он существовал рядом. Без тени упрека. Пока наконец молча не собрался и не ушел с чемоданом. А я не остановила — свободы хотела!.. Выходит, Денис все же лучше, чем я. Из семьи не уходит — значит, что-то держит его и не все так плохо. Говорят, время разбрасывать камни, время — собирать. Вот я и собираю камень к камню...»

Катя заплакала: «Прости меня, Господи, за прегрешения мои и благодарю за то, что научил, показал!» Она плакала, как маленькая девочка. Растирала по щекам горькие слезы, а они все лились, и не было сил остановить их. Это плакала душа, которая сегодня стала чуть-чуть старше.

Хорошо, что человек умеет плакать. Когда невыносимое чувство переполняет и раненой птицей бьется в человеческом теле, на помощь приходят слезы. Они открывают дверцу клетки, и птица вырывается на свободу, унося с собою боль. Но ее можно приручить, и тогда она будет прилетать на зов — а ты будешь кормить ее тем, что у тебя есть, и она станет для тебя не проклятием, а даром.

Наутро после скандала Катя проснулась рано, едва светало. Послушала, как перекликаются петухи. Старые кричали с хрипотцой, протяжно. Молодые — звонко и задорно. Они извещали мир, что наступает новый день. В воздухе висел легкий туман. Он таял, исчезал на глазах и не пытался бороться: его время кончилось.

Постепенно вернулась мыслями во вчерашний день. Тело опять наполнилось тяжестью. Будто желчь разлилась по сосудам, отравила сердце, мозг. Кате стало невыносимо противно. Она села за стол, обхватила голову руками.

Что делать? Как жить дальше?

Захотелось выйти на улицу, очиститься от скверны. Уйти куда-нибудь подальше, где нет людей, нет домов, а есть только земля и небо — все то вечное, что просто живет, не обременяя себя желаниями, амбициями, злостью. К природе. Душу исцелять. Там она найдет правильное решение.

Катя тихо вышла из дома. Поежилась от прохлады. Застегнула кофту на все пуговицы. Пошла быстро, будто бежала от кого-то или чего-то. На окраине села свернула с асфальтированной дороги на проселочную и пошла в сторону леса. Она шла сгорбившись, скрестив руки на груди и глядя себе под ноги. Ее бил озноб. По телу сверху донизу пробегали холодные колючие волны.

Она вспомнила фразу: «Благими намерениями вымощена дорога в ад». Криво, с горечью усмехнулась: «Мои намерения тоже привели всех в ад. А ведь хотела как лучше: чтобы в доме было добротно и сытно. Забыла только у других спросить, чего хотят они. Что же я натворила?! Ведь дело может кончиться разводом. Останется мальчишка без отца... Я виновата. Во всем я виновата! Сама всю жизнь без мужа прожила и дочь на это толкаю. Надо уехать, уехать! Это единственный выход. Им будет лучше без меня... Им-то лучше. А как же я? Совсем одна, никому не нужная. У подруг свои семьи, внуки... Ох, как пусто и одиноко!»

Катя увидела поваленное дерево на опушке леса. Подошла. Села. Провела рукой по бугристой, грубой коре. Дерево еще цеплялось за жизнь, некоторые веточки были зелеными. Они не хотели умирать, и толстый ствол питал их последними соками. И такая жалость разлилась, так резанула по сердцу, что Катя заплакала, и было непонятно, кого ей жалко больше: себя или дерево.

Вспомнила, как дочь сказала: «Что бы ни случилось, я останусь со своим мужем». Конечно, она права. «У нее жизнь впереди, ребенка поднимать надо. А я отработанный материал. С ними остаться — значит утратить право голоса. Разве что на кухне будут использовать. А во всем остальном я им не нужна. Сами знают, как жить».

Катя застонала. Как было бы хорошо разрубить этот узел одним ударом, чтобы больше не думать и не мучиться! Одна минута, а может, и меньше — и все! Нет человека — нет проблемы.

Неподалеку рос высокий раскидистый дуб. «Какой он спокойный и могучий... Как хорошо было бы прикоснуться к его спокойствию, безмятежности. Стать его частью, освободиться от невыносимой тяжести...» Катя посмотрела на пояс от платья. Сердце подпрыгнуло и застыло.
Появился спазм в горле.

— Я сошла с ума! — Катя вскочила и стала яростно пинать дерево. Она задыхалась и кричала: — Нет, нет! Это все неправильно!

Вдруг к ней подлетела собака и с громким лаем стала носиться вокруг. Это было так неожиданно, что Катя упала. Потом села и обессиленно оперлась спиной о дерево. Собаки она не боялась. Ей было все равно.

— Альфа, ко мне! — Подбежавший мужчина схватил собаку за ошейник. Он запыхался и говорил прерывисто. — Женщина, что с вами? Вам помочь?

Катя посмотрела на мужчину и собаку. Они оба были рыжими: золотистый ретривер и рыжеволосый хозяин. Она закрыла глаза:

— Это не в ваших силах... — и зарыдала.

Мужчина сел на поваленное дерево. Бросил взгляд на жалкую, несчастную фигурку, на Катины голые коленки, поджатые к груди, и отвернулся в сторону. Помолчал: не мешал Кате прореветься.

— Когда-то я тоже был в таком состоянии. У нас с женой родилось двое детей. Первый умер, не дожив до полугода, а второй — еще раньше... Я думал, сойду с ума. Больше экспериментировать мы не решились. Надеюсь, у вас не подобное горе. Давайте я помогу вам встать! — Он протянул руку.

Они потихоньку шли назад. Катя прихрамывала, пожаловалась:

— Нога болит.

— Неудивительно. Так лупить по дереву!

Катя опять заплакала.

— Ну ладно, ладно. Сейчас зайдем ко мне. Мой дом крайний. Приведете себя в порядок.

— Неудобно... Нет, я не могу.

— Неудобно в таком виде по селу идти. Пересудов много будет. А я чай травяной заварю. — Мужчина тряхнул полотняной сумкой. — Мы с Альфой за травками ходили. Меня, кстати, Николай зовут. А вас?

— Катя.

— Ну вот и чудно. Вы знаете, что каждую травинку нужно вовремя сорвать: одну на рассвете, другую на закате? Каждая к определенному времени набирает свою силу.

— Нет, я про это мало знаю, но всегда хотела научиться разбираться в травах.

— Почему до сих пор не научились?

— Не знаю. Других дел, наверное, много было.

— Если хотите, присоединяйтесь к нам. Вместе ходить будем.

— А ваша жена не будет против?

— Ее я похоронил год назад. Мы с Альфой одни.

— Печально.

Николай вздохнул.

Они сидели на летней кухне, за столом у окна. Пили свежий душистый чай. У Кати отлегло от сердца, и она с интересом рассматривала чужое жилище.

— Я в основном здесь обитаю, — пояснил Николай. — В дом редко захожу. Он для меня одного слишком большой. Мне там неуютно.

Здесь было все: и кухонная утварь, и диван, и телевизор. На журнальном столике лежали очки, блистеры с таблетками стопочкой. Отсутствие женщины читалось в мелочах: и плита, и чайник требовали чистки, ручное полотенце не совсем свежее, занавески...

— Я долго учился жить один, — продолжал хозяин. — Может быть, и до сих пор учусь. Главное — быть постоянно занятым. Для меня в этом спасение.

Он спохватился:

— А чем бы вкусненьким мне вас угостить? К встрече гостей я не готовился, но масло, сыр и колбаса в холодильнике всегда найдутся.

Он легко встал, повернулся к Кате спиной, открыл холодильник. Она бросила на него оценивающий взгляд. Сухощавый, подвижный, с круглой лысиной на макушке. Остатки рыжих волос коротко острижены.

— Кать, может, на «ты» перейдем?

Она быстро отвела взгляд, улыбнулась:

— Хорошо.

— Помоги, пожалуйста, порезать. — Николай выложил пакеты на стол.— Вот нож, дощечка. А я приготовлю свое фирменное блюдо. Ты когда-нибудь ела цесариные яйца?

— Нет.

— Сейчас попробуешь.

Он разбил два небольших, в крапинку яичка в пиалу, размешал с солью.

— Ой, я не люблю сырые яйца!

— Как ты можешь не любить то, чего не знаешь? Поверь мне, это вкусно. У меня большой птичий двор: куры, цесарки, утки. Когда есть о ком заботиться, унывать некогда. В следующий раз придешь — виноградник покажу. Вином угощу. Сам делаю, — добавил не без гордости.

Чуть позже он провожал гостью.

— Дойдешь одна?

— Дойду. Спасибо тебе за все. — Катя с благодарностью посмотрела ему в глаза. — Мне немного стыдно за то, что было. Ты ничего не спрашивал...

Николай взял ее за руку:

— Сама расскажешь, если захочешь. Обещай, что не забудешь нас с Альфой и придешь в гости!

— Обещаю.

Утро разделило жизнь на «до» и «после». Катя больше не хотела перебирать в уме ссоры и недоразумения. Не хотела думать, кто в чем виноват. Она устала переживать и наконец поняла: от нее мало что зависит, а в жизни дочери все свершится и без ее надзирающего ока. Можно расслабиться и просто быть.

Домой она пришла другая. Поставила на плиту чайник, размешала яйца с молоком для омлета, сунула в духовку.

На кухню вошла Елена. Коленки на бирюзовых в горох пижамных штанах топорщились. Села на диван.

— Я сегодня плохо спала. Во сне металась по темному коридору, искала выход...

Катя присела рядом. Понимающе заглянула в глаза:

— Нашла?

— Вроде бы нашла... открыла какую-то дверь...

— Вот и хорошо. Не переживай. Все наладится.

— Что мне делать? Слышала, как заорал вчера? Мне страшно. Я боюсь, что он уйдет.

— Нет! Только не дай уйти. Все разборки нужно закончить. Хватит! К хорошему это не приведет. Я больше не буду лезть к нему. Не хочет делать — это его право. — Катя успокоилась, вздохнула: — Кое-что все равно делает. И не такой уж он плохой... Оставим все как есть.

Солнце клонилось к закату. Большой красный диск медленно оседал за домами, дворы пронизывал розовый свет. Небо было пестрым, как носок, связанный из остатков разных ниток. Цвета складывались в фантазийные узоры. Перетекали от перламутрового к фиолетовому, от нежно-розового — к багряному. И все это было расчерчено белыми полосами, оставленными самолетами.

Спустя несколько дней Катя шла в гости к Николаю. Немного волновалась и сомневалась: удобно ли? «Лучше об этом не думать, не придавать большого значения. Я иду просто немного поболтать, и все», — успокаивала она себя.

Вот и дом. Заглянула за забор: «Где Альфа?» Щелкнула задвижкой, открыла калитку и вошла. Из будки высунулась сонная рыжая морда. Собака узнала Катю. Спокойно подошла, обнюхала. Заинтересовалась коробкой конфет в руках. Осторожно взяла ее зубами, посмотрела круглыми дружелюбными глазами, потянула. Ничего не оставалось, как отдать. Альфа пошла к дому, остановилась, обернулась — приглашала за собой.

Вот так они и появились в дверях: впереди Альфа с коробкой конфет, за ней — Катя.

В доме вкусно пахло жареной картошкой. Николай, подпоясанный цветным фартуком, умело орудовал над сковородой деревянной лопаткой, подхватывал и переворачивал золотистые кусочки. Он обернулся, посмотрел поверх очков. Глаза залучились радостью, на щеках проступил легкий румянец — от удовольствия.

— Ах ты безобразница! Дай! — скомандовал он собаке.

Альфа, оправдываясь, заурчала. Покорно отдала коробку, легла под стол, отвернулась.

Катя шагнула в кухню.

— Как я рад, что ты пришла! — Николай всплеснул руками.

От лопатки отлетел прилипший кусочек картошки, описал полукруг и... шлепнулся обратно на сковородку! Это было похоже на фокус. Как в детстве.

Николай и Катя засмеялись. Им стало просто и легко, будто эта приземлившаяся куда надо картошка была знаком их совместимости.