Вы здесь
Окраины
* * *
Крепкой ниточкой прошлое тянется,
Не читая мораль, не виня.
Как любили старухи и пьяницы
Золотую оторву — меня!
Привечали, и звали, и таяли:
«Спой, Веруся, люли-разлюли!»
Так любили, наверно, Цветаеву —
И не перед, а после петли.
Заводила — по-детски отчаянно,
Не прося леденца и рубля,
Про «не вейтеся над морем, чаечки»
Да еще «Тополя, тополя…»
Нет поэтов у уличных песенок,
Значит, общие… Схожи со мной.
Пела я человеческой плесени —
Земляной, васильковой, ржаной.
Плоть от плоти… Как хлопали — глянется!
В нашей умной стране дураков
Чай и водка, старухи и пьяницы —
Ныне, присно, во веки веков.
Я — не вечная… Пела — Верусею,
Стала — Верочкой… Что ж, не реви.
Ведь любили пьянчуги с бабусями —
И какой еще надо любви?
* * *
Там, где вякают гудочки вокзальные,
Где сосед-путеец пьян и сердит,
Баба Нюра с бесконечным вязанием
У окошка двухэтажки сидит.
В стопку складывает вырезки важные:
Депутатов — все решат, попроси!
Знает Нюра — власть и сила бумажная
Всех могутней на железной Руси.
Помнит Нюра про талонное крошево
И про ваучеры — те, что потом.
«Только б похороны были хорошие», —
Тихо шепчет над газетным листом.
Помнит карточки — по триста в училище,
Восемьсот — в горячем страшном цеху.
Эх ты, силища, бумажная силища —
На железном, не на рыбьем меху.
Вот еще бумага — фоточка Лешеньки,
Внука Алекса, — «в Нуёрке живет».
«Только б похороны были хорошие», —
Тихо плачется старушечий рот.
Променяла дочь тоску привокзальную,
Бабы-Нюрин от Чимеевской крест
На индейку, на витрины зеркальные
И свое категоричное «йес».
На Руси бумага шьется — не режется,
Отправляет в рай, а станется — в ров.
Все мы, Нюра, эмигранты да беженцы
От родимых нищебродских дворов,
От бумаг, наверно… Рядышком с Лешенькой
Воткнут звездно-полосатый флажок…
«Только б похороны были хорошие,
Вон соседа брат в крютории сжег…
От вокзала копоть — шторка-то мажется,
Постараться рукавов не марать…»
Все мы, Нюра, зажрались. Мы бумажные.
Мы не думаем, что нам — умирать.
Хоть и слышим, как осенней порошею,
Серой мышкой в прогоревшей золе —
«Только б похороны были хорошие»
В привокзальном шелестит ковыле…
Мигушка
Ах, Мигушка, Мигушка… Маленькая, кривая, невероятно грязная — потому что у самой реки, в низинке, и весной заливается талой водой, а летом дождевой. А почему ты Мигушка? А потому, что долго не было на тебе электричества и по темноте во всех окошках мигали лучины и керосиновые лампы.
Электричество давным-давно проведено, и теперь ты уже не Мигушка — носишь гордое имя улицы Льва Толстого, и люди на тебе живут другие — ушли в мир иной героини моего стиха…
Что за баба без бабы-подружки?
Может, этим-то Русь и жива…
Собирались они на Мигушке —
Алка, Настя и Руфа-вдова.
Алку звали у нас «буровая» —
Так была высока и тоща,
И не сватал никто, браковали,
Не стесняясь, плевали, свища.
Не визжала, не била посуду,
Редко-редко — мокро у щеки.
Если девка высокая — худо:
Глаз не видят у ней мужики.
А у Насти кручина другая…
Вечер пятницы — дочка орет:
«Батя пьяный, начальство ругает,
Вон — уже у соседских ворот!»
Убегали — и дочка, и Настя.
Драны косы, синяк на плече…
Не бывает замужнего счастья:
Тонет в стирке… еще — в перваче.
Овдовевшая Руфа вздыхала:
«Пусть и пил бы, да был бы — любой…»
Собирались подружки у Аллы.
В огородике цвел зверобой,
Мята в низкие окна глядела,
Растопорщились редька и лук,
Над Мигушкою песня летела —
Песня трех закадычных подруг.
Пели трое — про синие реки,
Про войну, про любовь на земле.
…А тому не распеться вовеки,
Кто не думал хоть раз о петле.
Было счастье бы — если бы, кабы.
Точно было бы — там, а не тут…
Лучше девок поют только бабы,
Лучше баб — только вдовы поют.
И неважно — тверезы, поддаты,
Душу вынут — отдай, не греши…
Ах, Расея, Расея моя ты,
Слишком песни твои хороши.
Сторожиха на Броду
Зимней ночью холодно и тихо, пес из будки смотрит на звезду…
На крыльцо выходит сторожиха дровяного склада на Броду.
Пахнет снегом, деревом, мышами — «Развелось мыша да хомяка!» —
Толстая, усталая, большая, XXL — размер пуховика.
Загулял мужик-то, сука в ботах, за него на складе поживи…
Мир такой: большие для работы, маленькие, значит, для любви.
Мир такой: ночной, морозный, мутный, только звезды радуют, горя…
А в России верят не кому-то, а в кого-то — в Бога и царя.
Только далеко-далёко царь-то, Бог поближе — столько нынче звезд…
Вон скрипят по небу Божьи нарты, кучером у Бога — Дед Мороз,
Новый год уж скоро… Крысы, что ли… «Развелось мыша да хомяка!»
Синим ветром и морозным полем пахнет от ее пуховика.
И Господь глядит светло и строго: «Что, идешь?» — «Иду уже, иду…»
Два шага всего до санок Бога от крылечка склада на Броду.
«Ну, проси. Чего ты хочешь, Валя? Ибицу? Айфон или айпад?» —
«Господи, чтоб доски не украли». — «Всё?» — «Ага». — «Ну что ж, иди назад».
Звезды — Богом ставленные свечки — льют на снег лимонный слабый свет.
Сторожиха Валя на крылечке крестит Божьи саночки вослед:
Скрылись за звездою цвета меди, вынырнули около луны…
«Ладно, Он еще, поди, приедет.
Попрошу, чтоб не было войны».
* * *
Жив ты будешь — не помрешь,
Хоть дярёвня, хоть столичные.
Русаку идти под нож —
Дело старое, привычное.
Хирургических палат —
Шесть мужских, четыре женские.
С брюхом поротым лежат
Городские, деревенские.
Все в палатах кореша
Да подруженьки старинные.
А житуха хороша,
Хороша дорога длинная.
«Мой один-то загулят».
«Мой некормлен, ах ты господи».
«А к моей-то Васька, гад,
Сунул нонче рожу в оспинах».
«Дочь и зять обое пьют,
До того допьются — корчатся».
Разговорчики в строю,
В хирургии разговорчики.
И про то, что водка — зло,
И про чай — «кто пьет — отчается».
Что с бараками ушло,
То в больничке возвращается.
Передачки до пяти,
Провожания оконные,
Сотни — господи прости —
Санитаркам незаконные,
И с крылечка каблучки
Или тапочки-обновочки:
Чики-чики-чики-чки —
К дому.
К маме.
К остановочке.
* * *
Кошка-луна щекочет усики звезд-мышей. С детства в такие ночи спится — хоть зенки сшей: мыши шуршат на воле, нюхают щель в полу… Глянешь — а дядька Коля в кепке стоит в углу.
— Дядька, ты ж помер вроде…
— Трижды я сдох, Верусь. В первый — когда Володю срезал ножом, как груздь, да подколол неслабо, вся порвалась кишка — из-за бардашной бабы кончил мово дружка. В лагере сдох повторно, жись проиграл в буру Сенечке, мля, Валторне — думал, кирдык, помру. Перевели — свезло же, в Ивдель — свезло вдвойне. Только Валторны рожа снилась долгонько мне. В третий — ты помнишь, Верка, ты уж была тогда… Легкие… Шибко керкал, горлом пошла руда…
— Дядька, чего пришел ты? Мыши в полу шуршат, свет от лунищи желтый сыплется, как парша… Что за спиной заныкал?
— Верка, не дрейфь — топор. Выронил урка Быков, я втихаря упер. Справлю кедрову зыбку, лыжи широки — хошь? Вострый топорик… шибко… как на Володьку нож…
— Дядька, хватил ты лишку. Сгинь, пропади впотьмах!
Я не боюсь, кукиш вам, мыши в слепых углах. Есть у меня лошадки, есть огоньки в ночи, шапки герани в кадке, теплый огонь в печи, вышитые пеленки — бабка кроила бязь — дескать, родишь робенка, будет во что покласть, куколка из Китая, пушкинская строка…
Главное, есть родная, греющая рука, тот, кто поймет и примет, и прекратится бред.
Есть у меня — любимый.
Дядьки с мышами — нет.
* * *
Страна в снегу… Фонарь едва горит, ночь, улица, аптеки нет — и ладно… Пойдем с тобой за чем-нибудь в «Магнит» — за солью, манкой, пастой шоколадной. Тетрадок взять по восемь пятьдесят — записывать не байки, просто были. Что вышла из народа, мне твердят. Ну ладно, пусть. Чтоб вы в него — входили.
В тетрадках — и солдаты, и поля, окраины, пьянчуги, бабы, гари. Страна, она не стоит ни рубля. Она — как жизнь: не спросят и подарят.
Страна в снегу… Простудный кашель стих — сырой сосулькой давится, болея. А на моих веревках бельевых играют фрейлехс грустные евреи, и у подъезда Борька Пастернак, пришедший со второй чеченской психом, на лавочке смолит сырой табак с Коровьевым и алконавтом Михой. А бабка Перелюбкина: «Спалят! Расселись тута, голоштанны баре!»
…В тетрадках, будто снег, лежат поля, окраины, солдаты, бабы, гари…
Входите — кто на плаху, кто на бой, а кто — домой. Никто не выйдет нищим! Ведь у меня роман с моей страной — страниц на триста, может быть на тыщу. Страна в снегу… Насколько наше, мля, — за чем-нибудь, на пару, в сумрак карий…
…Вы вспомните меня, когда — поля?.. окраины, солдаты, бабы, гари?..