Вы здесь

Осень модернизма

Стихи. Перевод с нидерландского Анастасии Андреевой
Файл: Иконка пакета 04_rogheman_om.zip (15.23 КБ)

Фламандский поэт, прозаик, эссеист, художественный и литературный критик Виллем Рогхеман (Willem M. Roggeman) родился в 1935 г. в Брюсселе. Учился в атенеуме — государственной школе, где в то время преподавал поэт Эрик ван Рёйсбек (Erik van Ruysbeek). Рёйсбек привил своим ученикам любовь к нидерландскому языку и поэзии, и четверо из них в дальнейшем обрели себя на литературном поприще.

После школы Рогхеман изучал экономику в Гентском университете, затем двадцать два года проработал художественным редактором во фламандской либеральной газете «Последние новости». С 1981 по 1993 г. был директором Фламандского культурного центра «Де бракке гронд» в Амстердаме. Многие годы Рогхеман писал статьи о литературе и изобразительном искусстве, работал редактором в литературных журналах.

Начиная с первой публикации в 1956 г., в Бельгии и Нидерландах было издано более сорока его поэтических книг, вышло несколько книг прозы и эссе. Многие стихи были переведены на другие языки, публиковались за рубежом. Рогхеман неоднократно становился лауреатом бельгийских и международных поэтических премий.

Мое знакомство со стихами Виллема Рогхемана произошло совершенно случайно, когда я искала в Интернете публикации прекрасного русского переводчика Дмитрия Сильвестрова. Именно с переводов Сильвестрова, напечатанных в «Иностранной литературе», и началось мое погружение в мир этого поэта. Позднее мне посчастливилось встретиться с Рогхеманом, и во время нашей беседы меня удивила одна вещь. Пока мы говорили о стихах и я расспрашивала его о своих любимых фламандских и нидерландских поэтах — а со многими ведущими поэтами ХХ в. Рогхеман был знаком лично, некоторые из них были его ближайшими друзьями (Паул Снук, Луи-Поль Боон), — меня не покидало ощущение, что он, отвечая на мои вопросы, одновременно работает в уме над каким-то текстом. Будто действительное событие происходит не здесь, в брюссельском кафе, за чашкой чая, а в неком метафизическом пространстве, где рождаются стихи и которое, на самом деле, и есть очевидная реальность. Мне страшно захотелось попасть в это пространство, прямо как кэрроловской Алисе в волшебный сад. Думаю, что благодаря работе над переводами мне в какой-то мере удалось приоткрыть туда потаенную дверь.

В завершение хочу отметить, что, по собственным словам Рогхемана, на его поэзию большее влияние оказала живопись, нежели стихи других поэтов. Действительно, его поэзия — это поэзия изобразительная, зримая. Иногда стихотворение похоже на живописную картину, иногда на кинофильм, где отдельные кадры/картинки следуют друг за другом, создавая в итоге единый многогранный и даже многоуровневый образ. Последние поэтические книги написаны Рогхеманом в тесном сотрудничестве с художниками. Можно сказать, что эти книги представляют собой гармонический синтез двух видов искусства, в них живопись и литература ведут друг с другом своего рода диалог.

Несколько стихотворений из двух последних книг Виллема Рогхемана — «Конец авангарда» («Het einde van de avant-garde», 2016) и «Сейчас — уже в прошлом» («Nu is reeds voorbij», 2018) — предлагается вашему вниманию.

Анастасия Андреева

 

История искусств

Скрывшись в светотени этого городка,

переводит дух божественный художник-реалист,

ярый противник концептуального искусства.

 

Все изменилось в его последнем пейзаже.

Вариация одного из тридцати шести видов

на голую гору Фудзи, манию Хокусая.

 

Он подходит к зеркалу, и сердце замирает,

на него смотрит изваяние головы Пермеке.

Теперь, когда тихо падает снег в его книгах,

сомнения дают ему право видеть.

 

Руками старости он чувствует, как

туман ускользает из левого уголка рта.

 

Тень, утратив свой прерывистый голос,

слушает громко сглатывающее солнце

и с досадой отдает себя во власть утра.

 

Вот такое краткое содержание его фантазии:

медленное окаменение растительного мира.

Растерянно озираясь, формируют подсолнухи

множественное число одиночества.

 

Пасущиеся коровы хранят молчание,

пережевывают отражение незнакомца.

«Кто забыл — простил», — думает он на языке образов.

 

На уровне зимы

Зима является, нахлобучив меховую шапку,

Шмыгая носом и противореча всему тому,

что неряшливо оставило после себя лето.

 

Мы, видевшие грандиозное собрание трудов,

глядим на то, как, гримасничая, бормочет вереск.

Еще не все наши надежды успели иссякнуть.

 

В погасшем очаге перешептываются страхи.

С лаем вываливается из зеркала вдова и,

заливаясь слезами, вызывает антициклон.

 

С трудом глотая, она ест свое ежедневное

чудо и медленно превращается в черепаху.

 

Veritas temporis filia1

Этот час бесчеловечен. И день дребезжит, когда

ветер хлещет по твоей непродуманной анатомии,

сотрясающейся до самых заповедных основ.

 

За твоим лицемерием скрывается грустная рутина

вчерашнего дня, который растратил свое время

в пустых залах ожидания, покинутых пассажирами.

 

Живущие в сиюминутном, они удивленно наблюдают,

как разрушительно воздействует музыка на святошу.

С пьяным хихиканьем он укрывает полумертвое тело.

 

Потому что вновь разгорелся стыд, хотя мнилось,

что он уже давно утрачен. Так по прошествии лет

обнаруживают ржавый нож в переулке.

 

Слышишь, как за входной дверью шурует молва.

Но тебя овевает прохладой, дорогой читатель,

хотя бы оттого, что ты листаешь эту книгу,

 

наполненную говорящими словами, среди

которых уже годами сбраживается истина,

как забытая временем девственная дочь.

 

Желтый

Некто, целомудренная, как весталка,

говорит на тайном языке летучих мышей.

Она состоит из небрежно сделанных снов.

 

Столп цивилизации был воздвигнут для нее.

И, шелестя изречением, прощальным словом,

она искаженно рисовала позу, в которой спала.

 

История уже тогда обрела свое имя

и теперь желтела, точно обшарпанные трущобы,

бросив якорь в море, поющее без повторений.

 

Некто размышляет на горной вершине о том,

чтобы соблазнить ангела. Тот подозревает весну.

Восторженно он наблюдает битву с солнцем.

 

Осень модернизма

Кто-то неспешно перечитывает свой сад.

Сперва он сидит, бесцельно его листая,

потом обнаруживает, как прорастает шепот

между воображаемых травин.

 

Его жена молчит в оба его уха.

Она подходит маске, которую он носит.

Он замечает, как та вздыхает во сне,

отдаляя этим одиночество.

 

Дом клонится к солнечному свету.

Ключ доблестно караулит в замке.

 

Чудная двусмысленность:

время становится мгновением с ней,

мгновение — многогранником чувств.

 

Бидермайер

Поэзия продолжает оставаться

времяпрепровождением

нескольких утонченных людей.

Эдди дю Перрон

В интерьере утонченных людей отобразилась эпоха,

умиротворяя, как политическая реставрация.

И когда они говорят, то всякий раз

взбираются чуть выше по звукоряду слов.

 

Их головы становятся светлой планетой,

украшенной драгоценностью рта,

жемчужиной, не теряющей ценности,

но с ржавыми пятнами лжи на коже,

точно душа себя так проявляет.

 

Дочь школьного учителя поет.

Она тебе приглянулась, она дополнение

в синтаксисе твоей игровой площадки.

Уютно поскрипывает старая мебель.

 

Счастливый, словно студент в Гейдельберге,

ты прогуливаешься вдоль сентября и, значит,

живешь, не теряя связи со временем. Руины

замка на холме тонут в проливных эмоциях

и вещают прокуренным голосом о былом.

Их слова исчезают в сентиментальном напеве.

 

Пробные съемки в кинопавильоне

Пустынная улица, под порывами ветра

катится ком сена за облаком пыли.

Пусть хлопают входные двери салуна.

Губная гармошка объявляет драму —

в город въезжает одинокий всадник.

 

Ни один предмет никогда не сможет

превзойти то, что копирует.

Оригинал давно уже утерян.

Догорает мир видимости

в закате, нарисованном красками.

 

Хулиганье избивает велосипедиста.

 

Поезда прибывают и отбывают с вокзала,

кажется, будто они ищут мавзолей.

Пожилой господин с тростью одиноко

сидит на скамейке в притихшем парке

и гладит бродячего пса вдохновения.

 

Киноактеры стоят у фальшивой двери

и жадно пожирают тени друг друга.

В их глазах вспыхивает свет.

 

Небесный пастух стережет облака.

Он ломает образность слов,

он помнит затонувшие земли трагедии.

Наступает весна, дождь падает медленней.

Ночь становится прагматичной эмоцией.

 

Исчезнувшая страница Джейн Остин.

В салуне все танцуют, но только не Эмма.

Если обернуться, видно, как пропадает иллюзия.

 

В его руках вся компания.

Деревья недобро молчат на площади.

Каждый рассвет начинается с памяти,

ибо темнота оставляет глубокий след.

 

Это поколение называет меланхолию талантом.

Ей известны прощальные слова увядающим дамам.

 

 

1 Истина — дочь времени (лат.)

 

100-летие «Сибирских огней»