Единый ресурс русскоязычных журналов и альманахов
Литературный подкаст
Увеличить
Решаем вместе
Считаете, что объекты культурного наследия находятся в плохом состоянии?
Расскажите об этом
Пн. 14:00 – 17:00
Вы здесь
Оживающая рысь, или музейные страсти
Виорэль Ломов. Музей. Повесть. «Октябрь», 2002, №2
Файл: 
05_arabeskin_muzei.zip (5.71 КБ)
05_arabeskin_muzei.zip (5.71 КБ)
ОЖИВАЮЩАЯ РЫСЬ, ИЛИ МУЗЕЙНЫЕ СТРАСТИ
(Виорэль Ломов. Музей. Повесть. «Октябрь», 2002, №2)
Автор, о произведении которого пойдет ниже речь, появился на небосклоне современной отечественной литературы совсем недавно — всего два года назад, но сразу же заявил о себе уверенно и весомо, если не сказать — глыбасто, дебютировав в «Сибирских огнях» (2000, №№1 — 6) объемистым и оригинальным романом «Мурлов, или Преодоление отсутствия», который буквально всем, даже парадоксальностью своего заголовка, словно рыболовным крючком, цеплял и не отпускал читательского внимания. В следующем году появился еще один крупный интересный роман В. Ломова «Сердце бройлера» («Сибирские огни», 2002, №5 — 6). А буквально через пару месяцев — новая его повесть, теперь уже в московском журнале. И в каждом из этих произведений В. Ломов проявлялся художником слова с большим и разнообразным арсеналом изобразительных средств, которому есть что и как сказать, а главное — со своей, отчетливо намечающейся манерой письма, собственным почерком.
Характерные особенности этого почерка — сочную образность, афористичность, тонкую изящную, с многочисленными, как жир в колбасе, вкраплениями каламбуров, ироничность, аллегоричность, блуждающие по кочкам страниц «болотные» огоньки мистичности — наблюдаем мы и в новой повести В. Ломова «Музей».
Начинается она как бытовая драма о бывшем интеллигентном человеке, оказавшемся на обочине жизни, который однажды приходит работать в краеведческий музей и окунается в новую для себя среду, а продолжается как детективная история с мистическим душком о расследовании случившегося здесь убийства. Заканчивается и вовсе философически даже символично. И все это достаточно органично сочетается в небольшой компактной повести, где, помимо прочего, автор не без успеха доказывает, что ему по плечу не только длинные, но и более короткие прозаические дистанции.
Что касается сюжетной конструкции повести, то особой новизной она не блещет. В ее основе — старый, как мир, любовный треугольник: главный герой произведения сходится с сотрудницей музея Элоизой, но вскоре на их пути встает фотохудожник Перхота, у которого молодая женщина была когда-то моделью. Именно он, Перхота, разместивший в залах музея свою очередную выставку, и становится жертвой неизвестного убийцы. Как в добрых классических детективах, под подозрением все, даже чучело рыси, между когтей которой следователь обнаружил частички одежды убитого и его засохшую кровь, но убедительных улик нет ни против кого. В итоге преступник так и не найден, а дело закрыто за недоказанностью.
Это, конечно, противоречит законам жанра, но ведь и повесть В. Ломова в конечном счете — не детектив, а скорее притча с его элементами, позволяющими до последнего момента держать читателя в напряжении.
О чем же эта притча? Прежде всего, наверное, об извечном «секрете души». Чем ближе к его разгадке, тем больше шансов постичь мир другого человека и слиться с ним в том высоком прекрасном чувстве, что зовется любовью. Увы, главный герой повести разгадать секрета души Элоизы так и не сумел. За что и поплатился потерей возлюбленной и стал еще более одиноким, чем до встречи с нею.
Ну и что тут, казалось бы, такого — люди сходятся, люди расходятся… У героя-повествователя на сей счет несколько иная точка зрения. Он считает, что одиночество влечет за собою тяжелые последствия, поскольку, «вещь в себе не самодостаточна, вопреки распространенному мнению, она крайне ущербна. Вещь самодостаточна не тогда, когда ее хватает себе самой, а тогда, когда ее не хватает другому. Вот почему достаточно в мире одной любви, чтобы наступил тот самый мир во всем мире».
А вот фотохудожник Перхота сумел проникнуть в тайник души Элоизы. Об этом говорят снимки, на которых он запечатлел ее. Однако, обольстив молодую женщину своим искусством, затронув ее сокровенные душевные струны, он затем попросту предал ее чистое целомудренное чувство. Движимый художническим эгоизмом, Перхота видел в Элоизе только идеальную модель, которой он волен распоряжаться по своему хотению. Стремясь поработить тело и душу Элоизы, растворить их в своем искусстве, Перхота уподобляется пауку. Из плена его паутины Элоиза, как представляется, могла освободиться лишь одним путем…
Но, напоминаю, преступление осталось нераскрыто, ничья вина не доказана, сама Элоиза бесследно исчезла, а потому читатель может домысливать что угодно, даже самое невероятное. Тем более что и финальная мини-главка повествования на такой мистическо-фантастический лад настраивает.
«И только когда музей засыпает и по всему многоэтажному зданию разливается вязкая, тягучая тьма, на верстаке в подвале у Вовчика на своем вечном месте открывает глаза рысь… Перед нею распахиваются все двери, и она как душа музея неспешно прогуливается по всем его гулким, наполненным воспоминаниями помещениям, и музей замирает до утра, и никто не может разбудить в нем зверя, ибо этот зверь охраняет его».
К этой цитате хотелось бы сделать небольшой комментарий. Герой-повествователь ассоциирует человека с музеем («в принципе, каждый человек — музей»), а, стало быть, душа музея — рысь — это и душа человека. Далеко не всякого, впрочем, а лишь такого, наверное, в ком есть затаенная до поры могучая энергия страсти — той страсти, которая способна на любые поступки и которая «движет солнце и светила». Таким человеком, судя по тому, как показал ее автор, является Элоиза. А значит можно предположить, что и оживающее в финале чучело рыси (оно, кстати, по разным поводам возникает во многих эпизодах) вовсе не еще один заурядный оборотень-страшилка, коих несметно в соответствующего рода беллетристике, а своеобразная метафора вечно непознаваемой человеческой души вообще и Элоизы, в частности.
Хотя, возможно, все совсем и не так. Не стану гадать и делать однозначные выводы. Пусть поломает голову читатель. А заодно и получит удовольствие от хорошего увлекательного чтения.
Григорий АРАБЕСКИН
(Виорэль Ломов. Музей. Повесть. «Октябрь», 2002, №2)
Автор, о произведении которого пойдет ниже речь, появился на небосклоне современной отечественной литературы совсем недавно — всего два года назад, но сразу же заявил о себе уверенно и весомо, если не сказать — глыбасто, дебютировав в «Сибирских огнях» (2000, №№1 — 6) объемистым и оригинальным романом «Мурлов, или Преодоление отсутствия», который буквально всем, даже парадоксальностью своего заголовка, словно рыболовным крючком, цеплял и не отпускал читательского внимания. В следующем году появился еще один крупный интересный роман В. Ломова «Сердце бройлера» («Сибирские огни», 2002, №5 — 6). А буквально через пару месяцев — новая его повесть, теперь уже в московском журнале. И в каждом из этих произведений В. Ломов проявлялся художником слова с большим и разнообразным арсеналом изобразительных средств, которому есть что и как сказать, а главное — со своей, отчетливо намечающейся манерой письма, собственным почерком.
Характерные особенности этого почерка — сочную образность, афористичность, тонкую изящную, с многочисленными, как жир в колбасе, вкраплениями каламбуров, ироничность, аллегоричность, блуждающие по кочкам страниц «болотные» огоньки мистичности — наблюдаем мы и в новой повести В. Ломова «Музей».
Начинается она как бытовая драма о бывшем интеллигентном человеке, оказавшемся на обочине жизни, который однажды приходит работать в краеведческий музей и окунается в новую для себя среду, а продолжается как детективная история с мистическим душком о расследовании случившегося здесь убийства. Заканчивается и вовсе философически даже символично. И все это достаточно органично сочетается в небольшой компактной повести, где, помимо прочего, автор не без успеха доказывает, что ему по плечу не только длинные, но и более короткие прозаические дистанции.
Что касается сюжетной конструкции повести, то особой новизной она не блещет. В ее основе — старый, как мир, любовный треугольник: главный герой произведения сходится с сотрудницей музея Элоизой, но вскоре на их пути встает фотохудожник Перхота, у которого молодая женщина была когда-то моделью. Именно он, Перхота, разместивший в залах музея свою очередную выставку, и становится жертвой неизвестного убийцы. Как в добрых классических детективах, под подозрением все, даже чучело рыси, между когтей которой следователь обнаружил частички одежды убитого и его засохшую кровь, но убедительных улик нет ни против кого. В итоге преступник так и не найден, а дело закрыто за недоказанностью.
Это, конечно, противоречит законам жанра, но ведь и повесть В. Ломова в конечном счете — не детектив, а скорее притча с его элементами, позволяющими до последнего момента держать читателя в напряжении.
О чем же эта притча? Прежде всего, наверное, об извечном «секрете души». Чем ближе к его разгадке, тем больше шансов постичь мир другого человека и слиться с ним в том высоком прекрасном чувстве, что зовется любовью. Увы, главный герой повести разгадать секрета души Элоизы так и не сумел. За что и поплатился потерей возлюбленной и стал еще более одиноким, чем до встречи с нею.
Ну и что тут, казалось бы, такого — люди сходятся, люди расходятся… У героя-повествователя на сей счет несколько иная точка зрения. Он считает, что одиночество влечет за собою тяжелые последствия, поскольку, «вещь в себе не самодостаточна, вопреки распространенному мнению, она крайне ущербна. Вещь самодостаточна не тогда, когда ее хватает себе самой, а тогда, когда ее не хватает другому. Вот почему достаточно в мире одной любви, чтобы наступил тот самый мир во всем мире».
А вот фотохудожник Перхота сумел проникнуть в тайник души Элоизы. Об этом говорят снимки, на которых он запечатлел ее. Однако, обольстив молодую женщину своим искусством, затронув ее сокровенные душевные струны, он затем попросту предал ее чистое целомудренное чувство. Движимый художническим эгоизмом, Перхота видел в Элоизе только идеальную модель, которой он волен распоряжаться по своему хотению. Стремясь поработить тело и душу Элоизы, растворить их в своем искусстве, Перхота уподобляется пауку. Из плена его паутины Элоиза, как представляется, могла освободиться лишь одним путем…
Но, напоминаю, преступление осталось нераскрыто, ничья вина не доказана, сама Элоиза бесследно исчезла, а потому читатель может домысливать что угодно, даже самое невероятное. Тем более что и финальная мини-главка повествования на такой мистическо-фантастический лад настраивает.
«И только когда музей засыпает и по всему многоэтажному зданию разливается вязкая, тягучая тьма, на верстаке в подвале у Вовчика на своем вечном месте открывает глаза рысь… Перед нею распахиваются все двери, и она как душа музея неспешно прогуливается по всем его гулким, наполненным воспоминаниями помещениям, и музей замирает до утра, и никто не может разбудить в нем зверя, ибо этот зверь охраняет его».
К этой цитате хотелось бы сделать небольшой комментарий. Герой-повествователь ассоциирует человека с музеем («в принципе, каждый человек — музей»), а, стало быть, душа музея — рысь — это и душа человека. Далеко не всякого, впрочем, а лишь такого, наверное, в ком есть затаенная до поры могучая энергия страсти — той страсти, которая способна на любые поступки и которая «движет солнце и светила». Таким человеком, судя по тому, как показал ее автор, является Элоиза. А значит можно предположить, что и оживающее в финале чучело рыси (оно, кстати, по разным поводам возникает во многих эпизодах) вовсе не еще один заурядный оборотень-страшилка, коих несметно в соответствующего рода беллетристике, а своеобразная метафора вечно непознаваемой человеческой души вообще и Элоизы, в частности.
Хотя, возможно, все совсем и не так. Не стану гадать и делать однозначные выводы. Пусть поломает голову читатель. А заодно и получит удовольствие от хорошего увлекательного чтения.
Григорий АРАБЕСКИН
