Вы здесь

Палиндромические стихи

Борис ГРИНБЕРГ


ПАЛИНДРОМИЧЕСКИЕ СТИХИ


Обратимая поэзия и «Опыты по...» Борису Гринбергу

В финском языке, где слова вообще длиннее русских, есть слово
«sаiррuаkаuррias». Значение его совсем простое и «непоэтическое» — «продавец мыла», но поэты и лингвисты во всем мире знают это слово как самое длинное слово естественного языка, которое одинаково читается как справа налево, так и слева направо. В русском языке тоже есть такие слова. Правда, они покороче финского: «шалаш», «кабак», «потоп». Есть и такие, значение которых при обратном чтении меняется (прочтите наоборот «топор»). Кажется, сам язык толкает нас к поиску общего смыслового знаменателя таких слов. И вот уже у Хлебникова читаем: «Холоп — сполох,// Холоп — переполох...».
И тут мы незаметно перешли от обратимых слов к обратимым — связным и осмысленным, а иногда и насыщенным глубоким смыслом, — словосочетаниям и предложениям. Если вам удастся составить целую фразу, читаемую одинаково с обеих сторон, у вас есть шанс написать палиндром, или палиндромон (от греческого «возвращающийся», или «бегущий назад»), а по-русски — перевертень.
Палиндром — интереснейшая и сложнейшая литературная форма, интерес к которой, как подметили исследователи, оживает в переломные эпохи в истории литературы — барокко, футуризм. Связанные с ним логические, философские и поэтические парадоксы напоминают ситуацию с пространством Мёбиуса в геометрии. Сама природа палиндромического письма чрезвычайно богата метафизикой. Согласно П.Д. Успенскому, «симметричная фигура, построенная вокруг центра, относится к формам, существующим в четвертом измерении». Павел Флоренский писал, что слово не столько движется во времени от начала к концу, сколько самовозрастает, «выбухая из собственной середины». Это — сферическое Слово-Логос, «диаметром» которого и является (метафорически, разумеется) палиндромическая строка или текст, а «радиусом» — «полупалиндром». Поэтому в связи с палиндромом часто вспоминают о магической природе речи, о «заклятии двойным течением речи, двояковыпуклой речи» (вариант подзаголовка хлебниковской палиндромической поэмы «Разин»). До сих пор возможны дискуссии о том, кем же все-таки дан человеку палиндром, позволяющий хотя бы метафорически «снять» линейную однонаправленность времени и речи (пока палиндром звучит, время как бы движется в обратном направлении или стоит на месте), — Богом или Дьяволом. Раздаются, впрочем, и голоса о непродуктивности «полемики мистического, богословского и религиозного толка». Чтобы не возвращаться в дальнейшем к этой и в самом деле уводящей от сути дела проблематике, укажем на один из логических парадоксов, ставящих поэта-палиндромиста в острую ситуацию, чреватую если не мистическим, то, во всяком случае, метафизическим смыслом. В самой природе палиндрома заключена инверсия, «реверс» времени речи, а коль скоро это так, мы вправе задуматься и об «оборотной стороне» этой обратимости, которая связана как раз с трагической необратимостью времени реального. Во всяком случае, ее можно пережить по законам трагической художественности и своеобразного палиндромического катарсиса... Одним словом, палиндром — это серьезно.
С самого начала палиндром располагал к предельной экономии пространства текста. В славянской письменности палиндромы появились в XVII веке в силлабической поэзии, когда игра словом и буквой, плетение словесных узоров носили самодовлеющий характер. Украинский барочный поэт Иван Величковский называл их «штучки поэтщькие», противопоставляя тем стихам, какие «и простаки составлять могут». До сих пор палиндром сохранил восходящую к эстетике барокко привязку к визуальному восприятию и оценке достоинств текста. Актуализация визуального также приобщает палиндром к мифологическому переживанию алфавита. Так, Борис Гринберг, о палиндромах которого речь пойдет впереди, говорит, что он не столько «читает» слово наоборот, сколько «видит» его целиком и насквозь.
В допушкинскую эпоху блестящие палиндромические строки можно найти у Державина («Я разуму уму заря // Я иду с мечем судия»). Потом палиндромия надолго уходит «под спуд» литературного процесса, фактически перестает быть видимой на его поверхности. Правда, перевертни и анаграммы активно сочинялись, например, в среде учащихся Нежинской гимназии, где учились Гоголь и автор причудливой лингвистической концепции «чаромантия» Платон Лукашевич. В девятнадцатом столетии явление обратимости в литературе реализовалось скорее на уровнях сюжета и композиции сочинения. Впрочем, у Пушкина, наряду с многочисленными и хорошо описанными случаями симметрии и концентризма на разных уровнях, можно встретиться и с обратимостью в буквенном ряду. Юрий Олеша писал о маленьком «палиндромическом зеркальце, вмонтированном в стих «ЕВРОпы баловень ОРФЕЙ», а эмбрион многочисленных инверсий знаменитого романа в стихах
ЕвГЕНий ОНЕГнегин содержится уже в его заглавии. Сходное обращение с эффектом обратимости слова — как бы случайно попавшим в стих — можно встретить и в современной, «послехлебниковской» поэзии.
Переворот в отношении к перевертням связан с именем Велимира Хлебникова. Как он признавался, «я в чистом неразумии писал 'Перевертень', и только пережив на себе его строки 'Чин зван мечем навзничь' (война), и, ощутив, как они стали позднее пустотой: 'Пал, а норов худ и дух ворона лап', — понял их как отраженные лучи будущего, брошенные подсознательным 'Я' на разумное небо».
После Хлебникова палиндромы стали появляться лавинообразно, несмотря на то, что, по милости эстетической цензуры, сразу заподозрившей здесь «формализм», «реакционное жонглерство» и «штукарство», обнародование результатов этой работы задержалось на долгие десятилетия. Работа палиндромиста связывалась не столько с поэзией, сколько с последними страницами газет и журналов, сферой кроссворда, шарады и шахматной задачи.
В конце 80-х годов со всей силой очевидности выяснилось — палиндром жил, жив и будет жить. Поэты писали палиндромические стихи, искали и находили новые возможности формы. Выяснилось и другое: русский палиндром, получив мощный импульс от Хлебникова, на долгие годы попал к нему в зависимость. Парадоксальность фигуры Хлебникова состоит в том, как нам кажется, что он и «открыл» палиндром как генерирующий полноценный поэтический текст, принцип — и «закрыл» его своим авторитетом (и подлинной гениальностью!) для дальнейшей разработки.
Безусловно отрадно растущее в геометрической прогрессии количество «палиндроманов и палиндроменов», возникновение специальных печатных органов («Амфирифма» и «Кубики букв»), появление первых диссертаций, попыток сформулировать основные «законы» порождения и восприятия палиндрома, возникновение живой печатной полемики. Но количество отнюдь не сразу влечет за собой качественный скачок. Серьезные слова о механизмах «палиндромического мышления», впрочем, произносились в семиотике и раньше. Да и обсуждаемые проблемы кажутся иногда надуманными и далекими от поэтической практики. В области развития «палиндромического мускула» со времен Хлебникова произошло не так уж много времени.
Осмелимся утверждать, что обращение к палиндрому новосибирского поэта Бориса Гринберга знаменует важную веху в истории формы на русской почве. Прежде всего, поражают комбинаторные возможности автора: он способен «вращать» в голове вокруг одной буквы связный текст до двух сотен графических знаков. В результате на бумаге получается полуторастраничная поэма, в первой половине которой уже целиком содержится вторая! Начни только читать с конца...
Это не только удивительно само по себе, но и всерьез расширяет представления об объемных ограничениях обратимого стиха.
В гринберговскую словесную «круговерть» втягиваются иной раз и длинные, и сложные слова (граффити, богородица, меч-кладенец), отнюдь не требующие от читателя специальных усилий, затрудняющих понимание и восприятие. В близком направлении движется и тульский палиндромист Роман Андриянов, но «сквозные» многобуквенные палиндромы Гринберга «выигрывают» не только за счет беспрецедентного объема, но и благодаря абсолютной связности и смысловой насыщенности текста.
Ранние палиндромы Гринберга в какой-то степени несвободны от косноязычия, присущего большинству палиндромов, смысловых и синтаксических натяжек. В последнее время он вплотную приблизился к чистому палиндромическому письму, и публикуемая подборка вполне отражает этот новый этап. Процесс и результат здесь нераздельны.
В стихотворениях Гринберга последнего времени дело доходит, кажется, до «нулевой» степени палиндромического письма», то есть такой, которая предполагает столь глубокое и полное овладение поэтической формой, что для поэта становится естественным говорить, например, октавами, элегическими дистихами, пятистопным ямбом с цезурой после второй стопы. Самая причудливая форма в этом случае может быть органически присвоена поэтом (тогда он говорит, «как птица поет»), да и вообще вопрос формы в читательском восприятии «снимается» как неактуальный. Принцип перевертня для Б. Гринберга — не самоцель, но именно «поисковый инструмент» (так определял Варлам Шаламов роль рифмы), позволяющий находить яркие и неожиданные образы; сталкивать понятия так, чтобы смысл, высекаемый при столкновении, мог уходить в бесконечность... Это — уже «обратимая поэзия».
Для Гринберга палиндром — поневоле всегда центон, то есть стихотворение, составленное из строк других стихотворений, как лоскутное одеяло. Специфика перевертня как центона состоит в том, что источник цитирования может быть еще и не написан. Закономерно, что поэты, сочиняющие палиндромы, часто независимо друг от друга «находят» одни и те же строки: ведь читаемых в обе стороны слов и их сочетаний язык содержит в ограниченном, видимо, даже поддающемся счету, объеме. Нельзя исключить, что рано или поздно форма придет к самоисчерпанию. Тем интереснее задача найти еще не найденное или привести известное в неожиданные сочетания: тут можно увидеть прямое вторжение будущего в настоящее, осуществляемое поэтом и через поэта...
Стоит напомнить, что Борис Гринберг давно и хорошо известен как автор «нормальных» стихотворений для детей и взрослых. Работа над палиндромами — неоценимая школа для поэта, и средство для глубинного «вхождения» в язык — как в общий, национальный, так и в индивидуальный стиль другого поэта; и — инструмент самопознания.
Впрочем, читатель всегда сам в состоянии оценить работу поэта.
Отметим в заключение и успехи поэта в других — непалиндромических — экспериментальных формах. Панторим (панторифма) или «гиперлиппограмма» также становятся «поисковыми инструментами».
Можно с уверенностью сказать, что в недалеком будущем стихотворения поэта займут свое законное место в учебниках и хрестоматиях не только по экспериментальным формам стиха, но и в работах по «нормальной» поэтике. Если, конечно, люди вообще не перестанут интересоваться подобнами вещами.

Игорь ЛОЩИЛОВ
Кандидат филологических наук, доктор философии Академии Финляндии, глава Сибирского отделения Академии Зауми


ПИР ЧУМЫ (десятичастная поэма)

1.

Себе — не лги.
А нагота — ближе.
И ни стужи,
Ни круговерти нам...

2.

Одинок он и дома был...

3.

Гордо бегу даров,
И не лижу ран
Славы, бед, гона.
Но лижут свет
И мир пота, вони.

4.

Всё! Плывите, небеса!
Угар в мире, вонь!
Лети, чумы пир,
Хмуро звени, что в конце
Нет пенат святее!
Держава ж редеет...

5.

Я в стане — птенец.
Но к вотчине взор, ум, хрипы...

6.

Мучительно: верим врагу,
А себе — нет...

7.

... И выл пёс виновато:
примите в стужи лона!..

8.

Но где бывал — снаружи —
Лениво радуге,
Бодро глыбам.

9.

Одиноко.
Ни дома, ни тревог.

10.

Урки нижут
Синие жил батога
На игле небес.


УЧЕНИК БОГА

Дух немо тлел — атака зари.
Миг — имя славы. Так Тот учил!
Карту судеб я стер, твердыни уронил.
И факела качались: — Не тужи!
Сиди, или иди,
Иди, или сиди.
Сижу — тень силача.
Калека филин о руины древ трётся...
Беду с утра кличут...
Откатывался миг,
И мира закат алел
Томен,
Худ.


ВОЙНА МИРОВ

1.

Мин много,
Бои да пути, и походы вновь — тупик.
Иголки линз и жал (змеи ли?)
Бог им не дал?

2
.
Холодина!
Пока зима тянет речи,
Мы,
Дух — в облик норовя,
И на зло — победу самую
(и та — паук)
Сотворим, и претворим, и...

3.

... Кумир — зло,
Колокола в золе...
— Дружок!
Вымоли себе сил, омыв кожу...
Рдело. Звало. Кол о кол...
— Зри муки миров,
Терпи миров тоску,
Апатию ума,
Судеб оползания,
Воронки лбов.
Худыми чертенятами закопан идол...

4.

О, хладен миг
Обилием зла.
Жизни лик?
Логики путь?
Вон, выдох!
О, Пиит,упади!

... О, Бог... Он мним...

***

И лет
ели
летели...
Не нам углы быта.
Дел сито
Покинем!..
А звуки лазори — соло глаз,
А копыта кинь ли,
Дуба ли — морг... Напоказ
Закопан громила будильник.
А ты показал голос,
И роза — лику взамен,
И копоти след.
А ты был гуманен и лет
Ели летели.


МАЛЬЧИШНИК

И манер, и силы
Не накопили,
Пили,
(Руки — размазал,
Галету — на рубаху)
Да худели — с вином рагу пополам...
Маловато пииту сути и пота волам,
Мало:
Попу — гармони,
В силе духа — духа,
Бурану — тел,
А глазам — зари...
Курили, пили,
Пока не ныли
Сиренами.


НА ОСТРОВА!

Охи
Лох!
Итак, долой убор!
Палило.
Малина мокра
Жарко манила,
Молила:
— Пробуй!
О, лодка, тихо!
Лихо.


ЭТОТ БЕССМЕРТНЫЙ

А дни — водопад. Укачал.
В овине лежать, не согрев того братства?..
Но грач умер, дятел отстучал,
Поник, замыля взоры,
На машине, тая —
Разлук аромат...
А там
Холмы дики, дым лохмат,
А там
Оракул — заря, а тени — шаманы,
Роз вялы мазки, но ... плачут. Сто лет...
Я дремуч. Аргонавт.
Стар. Бог отверг.
Осень та же, лениво влача — куда?
Под овин? Да.

***

Но след, увы, — не шаг.
Оплаканы листы.
Помоги мне. Дар.
Куда?!
Сон-ворон нем. Да
Ныне, чур
Кирпичу лачуг!
Я там и здесь недужу,
Ранами зияя,
И зима — наружу.
День сед, зима тягуча,
Лучи
Прикручены
Надменно,ровно. Сад
Украден.
Мигом опыт, силы, накал
Погашены. В удел —
Сон.


ПСЕВДОХОККУ

***

Я слагал слога. Лгал.
Зла глагол слагал-
ся.

***

— Мочи! Прикончит

Апатично.
Кирпичом.

***

Я позову
Мецената на танец,
Ему возопя!

***

И маг опаслив,
А душу
Давил сапогами.


ВОЙНА БОГОВ

Лет
Бор
Густеет.
Лежи меч!
А затяни чудак-акын речи!
Ладони, омыв, а рты — на замок,
Идолы, боги, маги,
И толп рати...
На стопах Аллаха — пот —
Санитар плоти...
Игам иго было!
Дико мазаны травы мои,
Но дали черны, как ад.
Учинят,
А зачем?..
И желтеет сугроб тел.


ВОЙНА ЛЮДЕЙ (Чечня 95)

...Гробы в Выборг...
А нам бои и гром, тирада
Колких игл о днище,
Рты, вши и тиф,
Фар граффити и швы
Трещин долгих и
Клок ада...
Ритм оргии обмана.


ПАРАНОИДАЛЬНАЯ ПОЭМА (тавтограмма)

Помнишь, падали плеяды,
Пропадая по пути?
Перламутровые пряди,
Плети, плечи, палачи.

Полночь пальчики полощет,
По пятам, пыля, плывет.
Проще пули, поля площе —
Полу-плен, полу-полет!

Просыпайся! Полно плакать,
Посмотри: полна полным
Пляшет призрачная плаха,
Пахнет пряная полынь,

По погостам плещет пламя,
Полыхает перегной...
Приглядись, пусть помнит память
Под пудовою пятой

Про походы пилигримов,
Присягнувших подлецу,
Про пустяшные причины,
Про последствий полосу...

Пусть прозрачной пеленою,
Перепревшею палитрой,
Проливается покорно
Песня пьяного пиита.


ГИПЕРЛИПОГРАММЫ

ТОЛЬКО «О»

Столько вопросов, столько,
Что хоть в окно головой.
Полночь, хоть вой волком.
Полночь, хоть волком вой

Холодно, зло, промозгло.
Город продрог, промок.
Что хорошо — то поздно,
Что плохо — то точно в срок.

Город оброс погостом,
Точно коростой плоть.
Коротко ль, долго ль, просто ль,
Сложно ль — с тобой Господь.

Голос в горло осколком,
Словно комок вдох,
О, сколько слов! Сколько!
Но только одно — Бог!

Колокол смолк грозно,
Громоподобно смолк.
Но скоро восток розой.
Розовой розой восток.


АУРА «Р»

Я яро рою яры,
И рею я у реи,
И арию о рае
Ору я иерею!


ЛИШЬ «И»

Спит пилигрим и видит тихий мир,
Мир диких синих птиц и гибких лилий.
Ни липких лиц-личин, ни истин, ни причин,
Ни лишних линий.
Кипит прилив прилипчив и криклив,
Хрипит, лишившись пищи, хлипкий хищник,
И жизнь кишит, лишь пилигрим притихший…
Спит пилигрим. Спи, пилигрим.


ВЫЕВ «В»

О, Авва!
Яви Еву!
Ее, Авва, ваяю, воюя,
А выявив — вою.
Увы.
В авив, Авва,
Яви в яви,
Ивову выю ее овеев...
О, Ева,
Аве!


ВЕЗДЕ «Е»

...В перемене мест,
Перемене лет,
Не тебе — крест,
Не тебе, нет,
Тех свечей, чей
Через всех свет...
Не тебе, червь.
Не тебе, смерд...

...Здесь, где нет церквей,
Где мечетей нет,
В серебре ветвей
Зеленеет свет...

... В бездне дней, недель,
В череде смертей,
Тех, чей смех — светел...
Где теперь все?
Тех с кем вместе пел...
Тех теперь нет.
Где блестел снег —
Пепел...

...Не небес сень,
Не чертей месть,
Есть свечей семь,
Семь свечей есть.
Не дерев тень,
Не мечей блеск,
Есть свечей семь.
Семь свечей есть.
Не перетерпеть,
Мне теперь — нечем.
Вместе легче петь.
Вместе — смерть легче...


100-летие «Сибирских огней»