Вы здесь

Пассажиры

Миниатюры
Файл: Иконка пакета 04_smirnov_p.zip (63.01 КБ)

 

Желание

Иногда возникает желание придумать поезд. Но все поезда уже придуманы. Пелевин, начитавшись «Голубой стрелы», придумал желтую. Уже существует Паровозик из Ромашково. Есть жуткий поезд Блейн, за которого Кинг достоин безжалостного психоанализа — чего-то там насчет удержания и отпускания. Самый, по-моему, симпатичный поезд — у машиниста Лукаса работы Микаэля Энде (не путать, конечно, с писательницей Ольгой Лукас, у нее нет поезда, но и она разъезжает туда-сюда, от Петербурга до Москвы и обратно).

Есть поезд Достоевского, развозящий своих мрачных пассажиров по угрюмым романам. Есть толстовский, со следами Анны Карениной на осях-колесях. У Масодова есть атомный бронепоезд. У Сорокина — ломтевоз. У Корецкого — поезд с баллистической ракетой.

Стоит на запасном пути, как нас уверяли на кафедре микробиологии, и наш бактериологический бронепоезд. А у Александра Покровского вообще не счесть поездов — правда, они временно превратились в подводные лодки.

У Агаты Кристи есть «Восточный экспресс» и «Тайна голубого поезда».

Но хочется чего-то своего. С вагоном-рестораном и проводницами, неизвестного назначения и следования. Чего-то вроде «Красной стрелы», только без почивших в бозе Хрюна и Степана с их подозрительными друзьями-попутчиками. И красного цвета тоже, пожалуй, не надо. И долгих стоянок при буфетах. И чтобы станционный колокол по кому-нибудь звонил.

Теперь — откланяюсь и отправлюсь на самый обычный, зеленый поезд. Называется — электричка.

 

Гранин

Вчера в электричке расплачивался за праздное любопытство. В вагоне ехал старичок, как две капли воды похожий на писателя Даниила Гранина. Я Гранина однажды видел и отношусь к нему доброжелательно.

Я заинтересовался старичком и даже сел напротив, чтобы его изучать. Проклятый дед обрадовался и сразу вступил в разговор. Я спросил у него в лоб, не Гранин ли он.

Кто такой? — удивился старичок.

Оказалось, что это железнодорожник.

Железная дорога, — бросил он проходившим мимо контролерам. Со строгим достоинством.

Но потом его поволокло на литературу, он стал рассуждать о недавно почившем в бозе Василе Быкове, Солженицыне, Николае Островском. И я задумался: может быть, это все-таки Гранин? Может быть, он просто очень скромный? Ведь поразительно был похож, феноменально. Одно смущает: зачем он назвался перед контролерами «железной дорогой»? Неужели сжульничал? Досадно такое крохоборство в известном писателе. Пожилой человек, между прочим, а я с ребенком был.

 

Путевая заметка

Электричка. Едем: я, неизвестный дедуля, неизвестные сопроводительницы дедули, они же — его спутницы.

Дедуля, с удовольствием повторяя четыре или пять раз:

У меня удостоверение есть! — втолковывает ахающим от изумления соседкам. — Но я билет-то беру. Восемь рублей — что мне, смешно. Пятьдесят копеек зона. Зачем это я буду за так ездить…

И его простое лицо улыбается. И все радуются за него и за всех людей. И я радуюсь его простому улыбающемуся лицу, сознательности которого радуются все другие люди.

«Жива страна, — думаю про себя, — коль не стоит село без праведника». Бессознательно и без особого желания повторяя живого покамест классика.

Пришел контролер. Никакого билета у дедули не было, было удостоверение, но он и здесь не воспользовался документом, а стал, наглядевшись на «зайцев» и обиженно повинуясь традиции, совать мытарю взятку достоинством в десять рублей.

Я понял, что на дедулю в космической перспективе полагаться нельзя. Его добронародная и просветленная простота были вызваны склерозом и нарастающей энцефалопатией.

Но село все-таки стоит. У меня был билет. Да. Не все еще сгнило.

 

Банда

В нашем районе сформировалась банда карманников. Орудуют в троллейбусе № 20.

Их все уже знают. Похоже, что они так и не довели до конца ни одного дела. Стоит им втиснуться и вздохнуть с облегчением и надеждой, как контролер объявляет:

Осторожно, в троллейбусе карманники.

Публика очень быстро их обнаруживает по рукам, трясущимся в естественных карманах и полостях тела. Салон наполняется радостным и свирепым узнаванием. Карманников изгоняют на улицу.

На улице они потерянно стоят, шипят и ругаются скверными словами — страшные тетки с расплющенными лицами и один или два мужика в перекрученных галстуках.

Их очень жалко. Создается впечатление, что это вовсе и не карманники, а какая-то компания, которая некогда выпила боярышник и уже не может остановиться в галлюцинаторных метаниях.

 

Универсальный солдат

Картина: утреннее метро, станция «Нарвская». Эскалатор на подъем, самый верх.

Пассажиры, выруливающие на финиш, обнаруживают, что им навстречу перемещается солдат.

Здоровенный детина в камуфляже шагнул на лестницу-чудесницу и сосредоточенно движется как бы вниз. То есть идет на месте. Как заведенный, пригнув голову, размеренным шагом — чтобы и вправду не обогнать эскалатор. Лицо бесстрастное, каменное, трезвое, но лучше бы пьяное. Развлекается на манер пятилетней девочки.

Публика цепенеет, спешит куда подальше.

Через какое-то время воин привлек внимание местных секьюрити, на него гаркнули. Вышколенный служивый сразу послушался, отошел в сторону и весело вынул мобилу.

Я присмотрелся — нет ли где регочущих однополчан, побратимов или подруг хотя бы. Не было никого.

Уже не важно, уйдет ли такой из части с оружием или останется в ней. Мысленно он давно отовсюду ушел. И холодно взирает на приключения скорлупы.

 

Код активирован

Однажды на станции я поймал разбойника.

Дело было так: шагаю я по платформе станции метро «Кировский завод», прямо к Ленину, который окаменел у дальней стенки. Вдруг мне навстречу несется женщина лет тридцати, растрепа, спотыкается на каблуках и орет:

Помогите! Кто-нибудь! Телефон, мой телефон!..

Оборачиваюсь и вижу личность, которая во всю прыть улепетывает к эскалатору. И я побежал. Тут подошел поезд, и личность нырнула в последний вагон. Я — следом. Вижу: сидит, отдувается, телефон крутит. Увидел меня и выскочил обратно на платформу, и я за ним. Догнал, сбил с ног, отобрал телефон и вручил барышне.

Случай довольно заурядный, хотя я, конечно, не каждый день ловлю разбойников. Не стоило и рассказывать, если бы не одно «но»: все эти погони, прыжки, удары совершенно не в моем обычае. Более того: я и не думал за ним гнаться, и сознание активно сопротивлялось, но только внутри вдруг включилась неизвестная программа. Я сорвался с места, не думая, в секунду, ноги сами бежали, все остальное тоже само делалось. А голова вообще не помогала, только жалобно и тщетно меня тормозила.

И вот я подумал, что, может быть, я на самом деле был когда-то опасным и секретным агентом, а потом мне стерли память, и я стал заниматься черт знает чем: писать всякую ерунду, переводить, редактировать, обед варить. Но в действительности во мне дремлет секретный материал, и фамилия моя — Икс-Файл.

Может быть, во мне скрываются и другие способности. Я ведь эту барышню потянул за рукав в вагон, чтобы уехать подальше от греха. Но она совсем обалдела, подумала, наверное, что я за этот телефон потребую от нее половой признательности, и не пошла. Двери закрылись, поезд поехал, и я видел, что разбойник уже снова ковыляет к барышне. Если дуре написано на роду быть битой, то даже супермены бессильны. Но вдруг я сумел бы, как в фильме «Привидение», бесплотно просунуться сквозь стенку вагона и следить… Остановить поезд… Устроить с преступником дуэль в туннеле… Да, мне теперь кажется, что запросто. Но я поздно сообразил, и поезд уже далеко уехал.

Сейчас думаю, что я вообще сложный и замаскированный полицейский робот.

 

Боярыня

Пустяк, но запомнился.

В метро мне не хватило места на лавочке сбоку, где помещаются три человека. То есть место было, потому что там отлично помещались целых два человека, но места этого было мало.

Вообще, место в метро оставляет в памяти след. Когда на выходе видишь, что туда, откуда ты только что встал, уже кто-то усаживается, внутри набухает иррациональное раздражение. Хочется, чтобы это сиденье пустовало всегда, в память о тебе, и поезд так бы и ездил.

И я сидел как на жердочке. Я нынче не толстый и не худой — так, средний. Молодой человек слева был вообще худощавого, научно-исследовательского сложения — сидел, уткнувшись в какие-то бумаги.

Зато справа от меня расположилась скала.

Она не шевельнулась ни на дюйм и даже не дышала. Сидела плотно и умиротворенно, поблескивая перстнями. От нее слабо тянуло печкой. Лица я не видел и не стал смотреть, когда приехал. И без того моя фантазия перестраивала лавочку в розвальни, а женщина-скала трансформировалась в голосистую боярыню. Которая едет в ссылку. За окнами темно, мелькают огни, объявляются следующие станции: Молочная, Говяжья, Докторская, Ветчинная...

 

О телепатии

Все-таки хорошо, что телепатия если и есть, то не очень. Потому что иначе существовал бы риск непроизвольно присоседиться к чужому внутреннему миру и там даже застрять, как это случалось с инопланетянами Воннегута.

Сегодня, шестого числа шестого месяца и шестого года я, как и полагается в такой день, купил фильм «Шайтан» и сел в автобус номер шестьдесят шесть. Этот автобус, хотя и не полностью сатанинский, стремится к совершенству и надеется со временем заработать себе призовую шестерку. Он ездит без кондуктора. С одной стороны, это очень хорошо и приятно. С другой стороны, водитель пропитывается Мировым Злом. На остановках он сначала выпускает всех в переднюю дверь, а прочие не открывает, чтобы никто не прошел мимо него, не заплатив. Ему почти и не платит никто, суют разные документы, и он пропитывается дальнейшим сатанизмом.

И сегодня я порадовался, что не владею телепатией и не могу соприкоснуться с его охотничьими помыслами. Какая-то девушка, красивая роковой красотой, вдруг отпрыгнула от передней двери и побежала к средней, которую он уже открыл. У нее, конечно, не было билета. Я следил за лицом водителя в зеркальце. И видел, как он следил за бегом девушки. Когда та начала выпрыгивать из автобуса, он очень ловко поймал ее дверями и зажал, как зажимают пальцами нос, и прокатил ее немножко под ее же визг. И еще сказал у себя в кабине громко: «Вот так!»

Он здорово насобачился, очевидно.

 

Апельсиновый рай

На задней площадке троллейбуса я оказался по соседству со словообразующей машиной. За две минуты езды полностью ознакомился с особенностями обыденного функционирования машины.

Начала она с того, что стала давать соседке, бабушке с тележкой, советы насчет рационального поднятия тяжестей. И еще говорила о пользе заблаговременного планирования, так как башкой мы наперед ничего не думаем. Потому что сама она надорвалась на кладбище, которое посетила на Троицу, убирала там с могилки палую листву, а листва-то сырая и тяжелая («Да-да», — кивала старушка), но словесная машина подумала: как же так, наши покойники будут лежать под листьями с наших же деревьев!..

Это место я не особенно понял.

Потом машина перешла к разговору о пенсиях, и старушка оживилась. Машина рассказала, как пришла в столовую и заказала себе пищу, а продавщица ответила, что сдачи нет, придется подождать. Зимы ждала, ждала природа. Через полчаса машина напомнила о сдаче.

А та мне вдруг и говорит: давай вали отсюда! Вы знаете, мне стало так плохо… Вы не поверите, я уже два года хожу мимо этой столовой — и никак не могу зайти, а продавщица уже, может быть, уволилась или пьяная сидит, кто ее разберет…

Старушка, сочувственно:

А я пришла покупать апельсины. Пошла на контрольные весы и вижу: восемьдесят грамм не хватает! Целого апельсина. Пошла к продавцу, а он мне говорит: вы его съели.

Слушая этот разговор, я решил помечтать и вообразить себя суперменом — летающим, в обтягивающем сине-красном трико. Который спасает униженных и оскорбленных и переносит их в Апельсиновый рай, где никогда не обвешивают: уплатил за кило — кило и получи. Я долго мучился, но, странное дело, никак не мог преобразиться в своих фантазиях и стать суперменом. Мне почему-то не хотелось.

Тогда я снизил планку и стал воображать себя Микки Маусом. Знаете, из старых мультфильмов, где он сидит на Луне и дремлет, а на Земле творится волчий беспредел, но вот до Микки долетают вопли обиженных, и он метеором срывается вниз, выставивши перед собой огромный кулак.

Но и Микки Маус мне как-то не покатил. Неохота спасать, и все! Что за притча — не понимаю.

 

Зоологическое

Есть такая особенная порода: услужливые и предупредительные транспортные козлики. Всем-то вокруг им хочется причинить удобство.

Они среднего возраста, в кургузых полуклетчатых пиджачках, взъерошенные и лысоватые. Непременно с бородками и обязательно — с рассадой… или что там зелененькое у них торчит в тележке. Они суетятся, козлобородатенькие, по салону, сучат копытцами и колесиками; они мечтают, чтобы все разместились наилучшим образом.

Вы встаете? А я уже подвинусь! А я туточки встану бочком!

Вокруг все пустеет; они вращают тележку, как спортивный снаряд. Сыра земелька заполняет салон, но вот и рынок, им туда; они приглаживают рожки пополам с кудрями, дробно цокают копытцами.

От них пахнет серой, кладбищем и кинзой.

Они спешат, и коробка разваливается за ними, перетянутая шпагатом; тележка не поспевает за земледелием; в глазах — лукавый и жестокий огонь.

 

Анимализм

Пришли родители.

Рассказывают, что видели в троллейбусе мужика, который вез на рукаве огромного откормленного ворона. Разговаривал с ним.

Мать:

Кто?

Отчим:

Мужик, не ворон. Мужик с вороном.

Мать:

Что же он ему говорил?

Отчим:

Ну, я не знаю… «Не ссы, потерпи, сейчас выйдем».

 

Правила маскировки

Никак не пойму людей, которые ездят в метро в камуфляже. С семьей, в выходной день. От кого они прячутся, от кого хотят скрыться? Ведь ничего не получится.

Чтобы спрятаться в метро, нужно проколоть себе бровь и вставить гантельку, а в уши — наушники; да выкрасить черным ногти, да взять в руки банку с джин-тоником… Тогда никто не догадается, что ты на самом деле Джеймс Бонд и выполняешь невыполнимую миссию — сопровождаешь жену в мир кожи и меха.

 

Ручки

Снова некрополитен.

Вошла продавщица всего, кубических очертаний; вошла и затрубила:

Ручки гелевые, на масляной основе, пишут в любом положении...

Пауза. Не меняя интонации, тем же нечеловеческим монотонным голосом:

Ручек нет, блин, кончились, надоели они мне...

Я так захохотал, что стало неловко. Беззвучно, но лицо выдавало. Вокруг сидели чинные, каменные пассажиры — кроме очаровательной девушки напротив. Она занималась тем же, чем и я. Так мы и ехали, поглядывая друг на друга и прыская, пока я не вышел.

 

Пропавшие среди живых

Та же кондуктор-старушечка, тот же троллейбус. Четыре дня спустя.

У старушечки — монолог. Не без яда. Очки сверкают.

Их сразу видно — всяких вологодцев, тамбовцев, новгородцев… Тут немцы сели! Заблудились. Я к ним, показываю: платите! А они не понимают. Тут одна подошла — давайте, говорит, переведу. Переводите — говорю. И она стала переводить. А те как начали возмущаться! А я им говорю — вы не понимаете, где находитесь! Вы в Ленинград приехали, это вам не Европа!... А они в ответ только и знают свое: швайн да швайн…

 

Роден

Автобус, мчится птицей. За рулем пригнулся горный орел.

Я сижу. Позади — он и она, я их не вижу. Только слышу.

Слышу, как она притворно возмущается:

Не порти мне прическу! Перестань!..

Я добродушно улыбаюсь: вечная весна. Роден.

Сзади, строго:

И чтобы помылся во вторник, понял?..

 

День пограничника

Сегодня я совершал разнообразные добрые дела в метро.

Сначала я подарил жетон похмельному человеку, который иначе не мог попасть домой. Сам был в столице в таком положении. Потом уступил место беременной женщине, которая чрезвычайно смутилась и даже стала отказываться. И я потом смутился, когда присмотрелся, стоя уже, потому что беременность, похоже, была не беременностью, а просто большим животом.

После этого я вышел на платформу станции, что в сердце нашей родины — Невского проспекта. И встал под эскалатором, где мне забили стрелу.

Там я начал совершать самое главное доброе дело: любовно смотреть на пограничников, у которых сегодня День. Я рассматривал их любовно совершенно искренне. Они спускались по эскалатору и громко кричали: «Граница на замке! Спите спокойно!» Их было очень много, все были юные красавцы, все на одно лицо.

И один из них бросил в меня пивную бутылку. Стеклянную. Промахнулся, разумеется, из-за чего я тут же усомнился в его меткости и, стало быть, способности поразить врага. И, следовательно, в оправданности моего спокойного сна, который, кстати, ни к черту.

Зачем он бросил в меня бутылку, как будто я шпион? Или как минимум нарушитель границы…

Поразмыслив, я пришел к выводу, что я, конечно, нарушаю границы — моральные. И мне показалось, что есть смысл учредить День морального пограничника. И в этот день вообще запирать метро, предварительно запустив туда всех причастных.

 

Поезд в огне

На днях со мной случилось маленькое приключение. У меня сломался мобильник, он же еще и часы. Перестал включаться. Начинаешь заряжать — включается, но команды не слушает. И я повез его к ветеринару. Наивный человек!

Доктора расхохотались мне в лицо. Они отфутболили меня в гарантийную больницу для телефонов, где койко-день — как в моем стационаре, аж сорок пять суток. Диагностика, лечение — все как положено. Причем в ту самую, где мне его, запеленатого, вынесли полгода тому назад еще с девственно чистой памятью, не испорченной номерами разных личностей, любителей говорить малышам-телефонам скабрезные слова. И она далеко, больница эта.

Поняв, что дела мои беспросветны, я забрался в автобус и поехал домой. А когда решил выходить, телефон, он же часы, выпрыгнул из футляра и весело заскакал поперед батьки в пекло. Вернее, из пекла, ибо в автобусе и батьке было невыносимо. Он шлепнулся на тротуар и, как встарь, заголосил первым младенческим криком. Он выздоровел, возмущенный акушерским шлепком.

Сегодня он мне приснился — и был проказлив. Я гонялся за ним на поездах, меняя состав за составом, но он победоносно уворачивался. А поезда были самые разные, и я перескакивал из одного в другой со сверхъестественной скоростью. Они были мыльно-облачные, просто железные, шерстяные, а последний вообще был огненный. И этот поезд мчался в огне, а я норовил ухватить мобильник, чтобы взглянуть, который час. И уловил.

Утром же, когда я встал, все часы в доме показывали разное время.

 

Игрушечное счастье

Маршрутка. Еду и смотрю в унылое окно. Вижу стоматологическую вывеску: «Счастливые зубы»

Вот же как оно бывает: у зубов может быть счастье. И у желудка. И даже у мозга. А у человека — нет.

Напротив сосала из банки седьмую «балтику» какая-то девица. Она болтала по мобильнику с приятелем. Или подругой. И говорила, что хочет большую мягкую игрушку. А потом исподтишка сфотографировала мобильником меня. Вполне счастливая.

И я не знаю, что думать. Я совсем не большой. И на сегодняшний день совершенно не мягкий: накануне провертел в ремне две новые дырки. Вилкой.

Ничего я не понимаю в жизни.

 

Озноб

Что читаем?

Это меня так спросили. Женщина спросила. Я поднимался на эскалаторе и читал. Я стоял на ступеньке слева, а она — справа.

Я показал ей, что мы читаем.

О-о… — уважительно протянула она, хотя уважать меня было не за что, наоборот.

Я сделал вид, что читаю дальше, и до самого верха чувствовал, как она сверлит меня взглядом. И покашливает.

Одета неброско — джинсы да куртка; не особенно молодая, не платная шалава, которую за версту видно, не пьяная — абсолютно обыкновенная, каких легион.

При мысли о том, что может твориться там в голове, меня пробирает озноб.

Все что угодно.

 

24

Когда-то у меня были наручные часы. Это были удивительные часы, и я не знаю, что с ними стало. Наверное, то же, что с остальными. У них был циферблат не на двенадцать часов, а на двадцать четыре. Понять по расположению стрелок точное время было решительно невозможно, я и сам не понимал. Но когда ехал в метро, всегда старался положить руку так, чтобы всем было видно — особенно когда стоял и держался.

Люди крайне любопытны. При виде книжки им позарез хочется узнать, про что там написано. А при виде часов — сколько времени. Я нарочно становился так, чтобы они вывернули себе шею и мозг заодно, пытаясь сообразить, что же такое подсказывают им мои часы.

 

Зазеркалье

Метро, вагон. Вошел человек — черный, с косичкой. Двери еще не съехались, а он уже победоносно провозгласил:

Гелевые ручки! Пишут по дереву, по стеклу, по бумаге…

С другого конца вагона нарисовалась женщина, гелевой ручкой судьбы. В руках она держала какие-то линзы. Она гневно заорала на весь вагон:

Ты больной, Арам?!

Арам немедленно замолчал и сел.

Женщина прогулялась по проходу, поторговала линзами. Потом вышла, на платформе взяла под руку якута, который двумя перегонами раньше казался простым пассажиром и купил у еще одного продавца новые правила дорожного движения со всеми штрафами, как обещал продавец.

Они стояли на платформе и смеялись. Потом женщина закричала во все горло:

Света! Света!

От головы поезда, радостно улыбаясь двумя рядами железных зубов, бежала Света, с авторучками — наверное, гелевыми.

Они все соединились.

Поезд поехал, Арам сидел. Он ехал долго, я уже вышел, а он так и ехал дальше.

 

Контрход

Жизнь, что называется, налаживается. Выстраивается вертикаль, утюжится горизонталь. Дворники надели форму, коммунальное хозяйство надувает щеки. Появились деньги на газоны, скамейки, нумерацию домов и даже корпусов.

Надо что-то делать, пора принимать меры. Потому что если так пойдет дальше, то наши люди привыкнут ко всякому фитнесу. И он их погубит. Благоприятная мутация завершится в зародыше, а уже мутировавшие люди — вроде меня — скоро канут в небытие. Я упорно пью воду из-под крана и из тысячи сортов колбасы продолжаю выбирать докторскую, я новый биологический вид, однако роскошь цивилизации обещает сорвать эксперимент и вывести меня, как вредную сикарашку.

Но есть обнадеживающие признаки. Люди приспосабливаются, нащупывают новые ходы. Напрасно повадился ходить по воду зазнавшийся болт, ему уже готовится неожиданная резьба. А что, даже тупому вирусу хватает ума мутировать при встрече с лекарством.

Еду в троллейбусе. Билет стоит шестнадцать рублей, которые я и вручаю кондукторше. Она уважает цивилизацию, подчиняется ей, она в оранжевом жилете.

Она вернула мне мои пять рублей, монетку, со словами:

Вот ваш билетик.

И действительно, не дала мне билета, ушла.

Я восхитился. Какая мощь, какая гениальная простота. Мой народ жив.

 

Новогодние сказки

В вагон метро, где ехал я, вошли ряженые, он и она. Тихие, молчаливые. Впечатление было такое, что истинные русичи наконец-то взялись за дело.

Описать их — дело нелегкое. Она еще так себе, в сарафане, села. А он, бородатый и деловой, остался стоять. Рубища, но все чистенькое. Грубо нашитые карманы, бахрома всех видов. Островерхая соломенная шляпа, но без колокольчиков, как у жевунов. Изобилие лент и поясов, каких-то бантов и беззвучных бархатных шариков, деревянные обереги. Розовые кафтаны до пят, на пятах — кроссовки; всюду золоченые кисти, псевдокняжеская роскошь.

Мужик всю дорогу сосредоточенно занимался делом: выстругивал себе и без того замечательный посох. Правил ему набалдашник.

По всему, это были проводники нового и хорошо забытого старого. В них царствовали свобода и мир. На миг мне захотелось протолкнуться в их деревянное зодчество. Но я не захотел.

Они вышли станцией раньше меня.

Я знаю тамошний милицейский пикет.

 

Задержание

Ровно в полночь, со вчера на сегодня, при выходе из метро я был остановлен милиционерами.

Документы, пожалуйста, — предложил мне пытливого вида крепыш. Он заполнил собой весь вестибюль, и я не понимал, каков из себя его напарник. Мне было его не видно. От волнения. Меня редко останавливает милиция, хотя я всегда к этому готов и даже извращенно стремлюсь.

Так-так, Алексей Константинович, — констатировал милиционер. — Странно. Очень странно. Плохо спали сегодня?

Отчего же, сносно, — возразил я. И спохватился: — Но, вообще говоря, плохо, конечно.

Странно. Куда едете?

В Москву.

Шерлок Холмс сверлил меня понимающим взглядом, собираясь изготовить из меня Ватсона в постафганской версии.

Зачем?

В гости.

Очень странно, — задумался милиционер. — А кем работаете?

Писателем.

Прозаиком? — догадался он каким-то непостижимым следственным чутьем.

То-то и оно.

Про что пишете?

Я вспомнил полезный рецепт писателя Горчева, специально для таких случаев. Он так уже много раз говорил.

Про милицию. У меня брат милиционер.

Про задержания? — понимающе кивнул Холмс, возвращая мне паспорт.

Про задержания, про них, — закивал я в ответ, имея в виду настоящую запись.

 

Здравое рассуждение

В церковь, в каморку к регентше, зашел неизвестный мужичок и попросил одолжить ему двести рублей под залог паспорта.

Та одолжила.

Вскоре он вернулся и попросил еще столько же, потому что проигрался в доску.

Вызвали старосту.

Вам тут что, — топотал ногами староста, — ломбард?! Куда вы пришли?

Я, слушая, молчал.

Тогда писатель, мне эту историю рассказавший, спросил — неужели мне не смешно? Тот самый факт, что человек явился в церковь занимать деньги под паспорт на азартные игры.

Я ответил, что мужчина поступил очень здраво, ничего смешного нет. Он пришел в специальное милосердное место, где попросил о помощи, и помощь эту получил. Он обратился по адресу.

И я вспомнил другой случай.

Я сел в метро, в вагон, и вошел человек.

Начал он хрестоматийно:

Люди добрые! Извините, что я так к вам обращаюсь…

Слова были обыденные, знакомые, но вот в риторике звучало нечто странное.

У меня ужасное похмелье, мне не на что выпить, помогите, кто чем может!...

Как ему подавали! Как подавали!..

Любая безногая рок-группа в беретах, увидев это, умерла бы на месте, перекусив гитарные грифы.

 

На пути к Абсолюту

Метро. Обычный мужичок, в кепочке, сидит, в ногах — пакеты с какой-то внутренней мерзостью. Мужичок щурит глаза, все время улыбается и ведет разговор. С веточкой.

У него в руке веточка. Голая, без листьев, сантиметров пятнадцать, даже не прутик. Он держит ее очень бережно, беседует с ней, о чем-то спрашивает, уговаривает ее, подбивает на что-то и склоняет к чему-то.

Я поискал глазами: может быть, он говорит с кем-то напротив, кого мне не видно? Нет. Напротив слушали не мужичка, а наушники. Он говорил с веточкой. Судя по мимике и общей энергетике — объяснялся ей в любви.

По-моему, беспроигрышный вариант отношений.

Хотя решение половинчатое. Да, веточка бескорыстна и ничуть не коварна, она не пьет кровь и не следит в дальнейшем, как ты без крови. Но ее видно, на нее обращают внимание и делают выводы. Процесс отражается во внешнем мире, а это ни к чему.

Нужно молча и без веточки. Это будет абсолютное чувство, к которому мир не имеет никакого касательства.

 

Колдун

Возле метро обнаружил колдуна.

Тощий молодой человек в очках стоял, одетый в черный балахон до пят и черный капюшон. На груди — табличка: «Подайте колдуну на пиво».

Мимо проходили все больше какие-то жестокие люди. До меня донесся обрывок фразы: «А вот, может быть, сразу в лицо дать?»

Постояв немного, я не выдержал и приблизился. Дал десять рублей.

За наглость, — сказал я.

Да хранит вас тьма, — ответил колдун.

Она хранит меня, да.

Через пять минут колдуна прогнал милиционер. Ну вот за что? Кому он мешал, что сделал?..

Колдун послушно ушел. Он так и шел по проспекту в балахоне-капюшоне, с табличкой. Наколдовал, очевидно, с отчаяния свинцовую тучу, ибо сразу хлынуло.

 

Лицом к лицу

Автобус. Возле дверей два пенсионера выясняют, кому на три года меньше. Младший плохо стоит на ногах.

Склоняюсь над ним:

Мы выходим?..

Он оглядывается в изумленной железной улыбке, смотрит на меня подбитым глазом цвета свежайшей сливы. Ладонь распахнута, показывает мне подсохший ломтик апельсина.

Ну а как же! Ведь мы живем дома!..

И я занервничал. Мне что-то узналось в нем. Я вдруг начал что-то подозревать.

Здесь, в доме моем, бывает кто-то еще.

 

Красота

Истинная красота, хоть и прикрытая немощью, не нуждается в возвышенных формулировках.

Ехал я в метро, а напротив сидели два дауна. В смысле диагноза, а не в смысле критики. Я прямо растрогался. Мычали друг другу какую-то благодушную невнятицу. Смеялись, улыбались. И ясно было, что никто из них в жизни никого не стукнет ни словом, ни делом. У одного не было подбородка, зато была мощная верхняя челюсть, и зубы нависали над губой, и слюни текли. И его спутник привычным жестом подхватывал эти слюни, отлавливал их, вытирал, а тот благодарно кивал и продолжал говорить, откуда начал.

Вот оно, прекрасное внутреннее пламя. Их есть Царствие Небесное, ибо в нем они останутся при своем. Никому там их сознание не интересно, никто на него не позарится и не отберет — на что Создателю их слюни… Там, на небесах, ценится богатый жизненный опыт с многими выстраданными мудрствованиями, Создатель затем и посылает нас сюда, чтобы нам повариться, а ему — отведать.

Правда, я очень быстро пересел. Отягощенный злым разумом, я не вынес этого огня. Я не способен утирать окружающим слезы и слюни, наоборот, только вызываю их.

 

Билет

Троллейбус. Неизвестный с тележкой, изумленный лицом, доказывал сидевшему поблизости старичку, что сидеть гораздо выгоднее, чем стоять.

Потом началось соло неизвестного.

В Москве билет для пенсионеров бесплатный. Не были в Москве? Ну и что… Я тоже не был в Москве. Мало ли где я не был. Я и на Луне не был. И в Нью-Йорке не был, и в Берлине не был, и в Париже не был. Знаете, какой билет в Париже? Там вы с утра покупаете билет на целый день. Месье, пожалуйста, вот вам билет. На целый день. На метро, на автобус, на все. Нет, вы не понимаете. Билет! Один. На весь день. На метро. Четыреста станций! Выбирай любую. Где хотите — в центре, в предместье. Месье, извольте. Вот ваш билет. На весь день. Четыреста станций! Понимаете? Единый. На все. С утра купил — и можешь целый день ездить. Единый билет. Там четыреста станций метро, в Париже. Поезжайте, месье, куда хотите. У вас есть билет… Теперь вы поняли? Он единый. Это у них такой билет. С утра его купил — и больше не нужно. Месье, пожалуйста. Поезжайте куда вам нужно. Билет есть, все в порядке. По деньгам?.. Не знаю, откуда я знаю… Это в Париже, а не в Москве. Четыреста станций, и на все — один билет. А у нас — извините, триста пятьдесят рублей — это ой-ей-ей! Это потому, что у нас трудяги, а там народ работать не хочет.

 

Бездействие

С утра побывал в судебном присутствии — нет, ничего такого, чтобы писать, но мне очень понравилось одно дело, значившееся в расписании на завтра: «Оспаривание бездействия администрации Гатчинского района Ленинградской области».

Что спорить попусту — областная администрация и вправду бездействует. Например, она скаредная в отношении пригородных электричек.

Поезд подъезжал к Девяткино, когда в вагон вошла бабушка с баяном. Она заблажила нечто непоправимо народное, так что мгновенно нарисовался образ лопнувшего самовара. Она не рассчитала. Песня достигла кульминации, когда поезд остановился, двери разъехались, и в тамбур повалил народ. Это была последняя электричка перед нескончаемым обеденным перерывом.

Я хорошо знаю, что такое садиться летом в Девяткино, когда немножечко жарко и всем охота уехать куда угодно. Бывало, что людей передавали в окна. Нынче наблюдалось нечто подобное. Бабушку смяли, и вот ее уже перестало быть видно, но ее народный вой, напоминавший о стране, судьбе и хлебах, продолжал звучать, и баян тоже не унывал; они оба не сдавались и ни разу не сбились, скрашивая народную внутривагонную судьбу.

Вскоре бабушка показалась: протискивалась с баяном и еще волокла огромную рознично-торговую сумку — похоже, у нее имелись в запасе и другие сюрпризы.

 

Поэма о крыльях

Джабдед, руководивший маршруткой, страдал избирательной глухотой.

Товарищ водитель, когда мы поедем?..

Сохраняя непроницаемое лицо, Джабдед пустился в пространственно-временные размышления. Салон был заполнен наполовину.

Дэсять минут. Дэсять человек.

Десять минут прошли, а десять человек не пришли.

Пассажиры подобрались нервные.

Товарищ водитель, поехали уже! Никто не придет!

Джабдед оглох и молчал. Он верил в планиду. Он напомнил мне меня самого, когда я с цветами явился на первое свидание и караулил под часами. Любовь опаздывала; ко мне привязался сладкий в кризисе среднего возраста, подбивавший отправиться с ним в сортир для разнообразных утех и тупо твердивший: «Она не придет!» Я был стоек и полон веры; она пришла.

Товарищ водитель!..

Больше других нервничала яркая дама. Она приглянулась добродушному мужичку, сидевшему напротив меня спиной к Джабдеду, с банкой тоника в руках. Мужичок пил тоник не первую неделю. Он запрокинулся к Джабдеду:

Я дам тебе двушку — и поедем!.. Давай?

Джабдед молчал.

Тогда мужик дал ему двести рублей. В Джабдеде не только восстановился слух, но и улучшилось зрение. Лицо его наполнилось электрическим восторгом. Он рванул с места, все больше обретая крылья и расправляя их, маршрутка полетела по-над асфальтом. Я не успел оглянуться, как окрыленный Джабдед промахнул мимо моей остановки и умчал меня вдаль; все случилось молниеносно, я просто не успел отследить движение этой черной молнии.

 

Педагогическая поэма

В автобусе спиной ко мне сидел рослый молодой человек с короткой стрижкой. В руках он держал распечатанный психологический вопросник под заглавием «Самоанализ». Молодой человек переписывал вопросы в блокнот и моментально на них отвечал.

Я присмотрелся. Подзаголовок гласил: «Мы продолжаем самоанализ — и когда допускаем ошибки, сразу же их признаем».

Ниже шли сами вопросы.

У молодого человека были татуированные пальцы, в синих перстнях. Один был наполовину сведен, довольно беспощадно — пожалуй, срезан.

Я прочел первый вопрос: «Сохранил ли я сегодня эмоциональную трезвость?»

 

В поле ягода навсегда

Бывают люди, которым весь мир задолжал. По дикому недоразумению они почему-то не правят волшебной страной, а существуют среди насекомых, которые даже не подозревают об их величии. По стечению обстоятельств, еще более дикому, они даже пользуются общественным транспортом. Они вынуждены. Они родились для колесниц, но подслеповатый Создатель промахнулся с эпохой.

Ехал в одной маршрутке, и вот туда за пару остановок до конечной вплыла дама. Преуспевающего командно-административного вида, лет пятидесяти, в сиреневых волосах и сильно раскрашенная. Завела диспут о десяти рублях.

Здесь, когда садятся, положено брать уже не тридцать, а двадцать!

А вы попробуйте такой номер в метро! — кричал через плечо водитель.

Ладно, ладно...

Хозяйке мира не сиделось спокойно, она захотела выяснить пути подъезда, подъема и спуска.

Кто-то из пассажиров дал пояснения.

Это я знаю без вас!

Прекрасная, дивная женщина! Хочется подарить корзину цветов на 8 Марта. И на девятое. Попробуй не подари.

 

Котлета

Молодой человек, клевавший носом на корме троллейбуса, держал в руках пачку купюр. Денег у него было прилично. Руки богача изобиловали синими перстнями и прочими знаками отличия. Богач находился под сложносочиненным кайфом. Всем своим видом он прямо-таки взывал: возьмите, возьмите!..

Он то и дело засыпал. Не надо было хватать, достаточно было просто протянуть руку, взять и спокойно выйти.

Я смотрел на него, не отводя глаз. Во мне зарождался темный соблазн, уходивший корнями в разные лиговки и хитровки. Но я был прозорлив. Я не мог исключить, что это подсадная фигура. Что это Глеб Егорыч подкарауливает Кирпича. Поэтому я не стал вмешиваться — напротив, изготовился к выходу.

Увидев, что комбинация под угрозой, толстосум применил последнее средство — рассыпал купюры. Они разлетелись по полу, я посторонился. У богача зазвонила мобила, и он заговорил мутным, предсмертным голосом:

Да я на очную ставку еду!.. Блин, рассыпал все бабло…

Мало ли кто едет на очную ставку… Могут ехать обе противоборствующие стороны, и даже больше.

Поэтому я вышел, не теряя достоинства.

На улице обнаружил, что шепеляво приборматываю: кофелёк, кофелёк

 

Эконом-класс

Нанотехнология дотянулась до маршрутки — да так, что случилась модернизация. Я с огромным удовольствием и облегчением увидел объявление, прикнопленное над водителем: «На данном маршруте установлена касса-полуавтомат. Инструкция пользования кассой находится в салоне возле билетов…»

Касса, к несчастью, хреново работала в нашем пещерном отечестве. Она представляла собой узбека-водителя в конфигурации с билетным рулоном, болтавшимся туда-сюда на веревке. Инструкции я не увидел — очевидно, она была записана на внутренний винчестер узбека. Нужно было переводить ее в голосовой режим. Так что кассой-полуавтоматом почему-то никто не пользовался. Не иначе, эта тонкая вещь сломалась в руках дикарей.

В нашем транспорте бесполезно устанавливать автоматы. В троллейбусе, например, повесили бегущую строку с указанием остановок, времени суток и температуры воздуха. Наступило вечное лето, столбик термометра не опускается там ниже восемнадцати, а время — это уж какое получится. Главное, что московское.

 

 

Вихрь и антитеррор

Рамка металлоискателя, установленная на Финляндском вокзале, приковала мое внимание. Я прошел — и ни разу не зазвенел.

Хотя у меня было чему звенеть — мелочь, ключи, телефон, еще пара особенно мелодичных предметов. Но нет, обошлось. Я даже подпрыгнул, будучи сознательным гражданином, однако без толку.

Я решил уже, что это деревянная декорация. Ан нет, двое в черном прошли через нее, намереваясь не проникнуть в вокзал, а покинуть его, и рамка спохватилась: зазвенела и замигала огнями. Впрочем, это не имело никаких последствий.

Я пришел к выводу, что угроза со стороны Финляндии представляется намного более серьезной, чем откуда-либо еще. Граница на замке. Кто с тротилом к нам придет, тот от тротила и погибнет. На том стояла и будет стоять; и еще — летать.

 

Шуба

Шуршание бумаги бывает изобличающим. Оно же — «обнадеживающим», как описал его Гашек применительно к запершемуся в сортире кадету Биглеру.

Еще оно бывает демонстративным: например, эксгибиционист в электричке настойчиво шуршит газетой, которой прикрывается до поры, а когда на него, наконец, обращают внимание — раскрывается.

И еще оно бывает уведомительным.

Четкой демаркационной линии не существует, одна разновидность может перетекать в другую.

Уведомительное шуршание звучит в маршрутке.

Шуба садится. Салон полупустой, но шуба сначала усаживается, а после уже начинает думать, как бы так половчее не встать. Как бы так изловчиться, чтобы поднялся сосед — я, например.

Я тоже сижу достаточно далеко от извозчика, и это немного смущает шубу. Я уже знаю, что будет дальше, и сосредоточенно рассматриваю пол. Рядом начинается шуршание. Это шуршит шуба денежными купюрами. Немножечко звякает. Шуба шуршит деньгами умышленно долго. Она оставляет мне пространство и время продемонстрировать галантность: не унижаться, не передавать инициативу. Я должен додуматься сам. При первом — в крайнем случае, при повторном шуршании я должен отреагировать на стимул. Я должен повернуться на шорох, изогнуть брови, воспользоваться последним шансом явить предупредительность. Во всем моем облике должно проступить нетерпеливое ожидание. Тогда она с полным правом доверит мне тридцать рублей. Если я удостоюсь доверия, мне даже могут дать пятьдесят, а то и сто.

Опять же, спокойнее будет, если я посмотрю. Иначе как-то не с руки. Иначе придется изобразить, что приподняться и сделать два шага самостоятельно — движение, превосходящее возможности шубы. Мне же будет хуже, я предамся терзанию и самоугрызению.

Я приблизительно знаю, сколько шорохов ждать. Пауза после второго — сигнал к действию.

Я встаю, не оглядываясь, неторопливо пересаживаюсь на другое место, рассеянно гляжу в окно. Позади меня мертвая тишина.

 

По направлению ко Дну

Язык мой довел меня до Киева от Петербурга — пришлось поехать.

Я уже довольно давно не ездил в поезде, а если так, чтобы набегало дольше суток, то вообще двадцать лет назад. Ну и впечатления образовались довольно бледные.

«Працюе кондиционер» — ничего он здесь не працюе, а вагон-ресторан отсутствовал как класс, и это оказалось главной бедой.

Подозревая худшее насчет курения, я с интимнейшим видом поманил к себе проводника. Тот мигом стал неимоверно серьезный:

Что вам, мужчина?

Очевидно, он вообразил, будто я попрошу у него как минимум бабу, и он на этом так приподнимется, что больше уже никогда не будет проводником. Но я всего лишь спросил про покурить, и он разочарованно махнул рукой: везде. Так что я беспрепятственно курил, изучая при этом сразу пять запрещающих надписей и рисунков на разных языках.

Толчок был забит задолго до меня: я нажал кнопку, и он плюнул так, что я едва успел выскочить и привалиться к двери, подпирая ее спиной на всякий случай.

А дальше потянулись пейзажи, всегда заставлявшие меня содрогнуться. Я представлял, как под влиянием неясного порыва высаживаюсь в этой ночи, где ничего же нет вообще, и вот это будет финал.

Но я хотел написать не об этом, а о покойном писателе Диме Горчеве. Дело в том, что я, уезжая, взял с собой его «Жизнь без Карло». И впервые поехал, как выяснилось, тем же маршрутом, каким ездил Дима в деревню. И книжка как раз об этом оказалась. То есть я приезжаю на станцию Дно, а Дима рассказывает мне о раках, которыми там торгуют.

Но это ладно бы! Я еще в городе прочел начало, где Дима выезжает с Витебского вокзала. Еще не абсолютный синхрон. Но вот приходит украинский пограничник, вставляет мой паспорт себе в прибор — и в эту секунду я дохожу до места, где Дима пишет о том же самом.

Тут, наконец, я признал, что — да. Дима, я оценил! Привет, спасибо тебе. Увидимся.

 

Почвенное

Дорожные впечатления по дороге из Киева обогащались пейзажами с выделением коня и сохи… Или плуга?.. Соха или плуг?.. Я никогда не знаю точно.

Короче, именно это самое было у селянина, который вспахивал себе огород. Плугом. И конем. Или сохой. Украинская такая картина. Я впервые такое видел. Никогда не становился свидетелем землепашества. У дедушки моего имелась в распоряжении лошадь Орлик, но я не знаю, зачем — вроде дедушка не пахал, только ездил на ней к бабке моей в соседнее село. А этот селянин трудился под ярким солнцем, и жинка там какая-то рядом шла, и все расцветало, обещая сельское хозяйство.

В общем, я проникся. Я пролетаю мимо с микроскопическим телефоном в руке, а за окном пашет конь, словно и нет на свете нанотехнологий.

Когда поезд приехал в Белоруссию, сразу через границу, я почему-то мигом понял, что коня не будет. Он кончился. И пшеница кончилась. И подсолнухи. Потянулись чистенькие лопухи с лебедой, старательно выметенные и скромно покрашенные.

В России же, в Псковской области, вообще угадывалось приближение узловой станции Дно. Ну а потом я приехал в Питер, где конь уместен только каменный. Станция Дно осталась там, где ей положено быть.

 

Проторенной тропой

Уехал в Москву. И вышел я на Курском вокзале.

Хотите верьте, хотите нет, но первое, что я услышал, было: «Подается электропоезд под посадку до станции Петушки».

Почему я приехал на Курский вокзал? Не потому.

А потому, что поезд шел в Новороссийск. Так вышло. Он шел от Питера до Москвы десять часов, будучи скорым и никуда не спеша.

Друзья, никогда не пользуйтесь этим поездом! Там было много детей. Я ехал в обществе большой и дружной семьи. Со мной в купе поселились дедушка и бабушка, а за стенкой — их дети с внуками.

Внуков время от времени заносили в купе посмотреть, как спит бабушка. Как спит дедушка. Как спит дядя.

Дядя не спал.

Мне не хватает анилиновых красок, чтобы все это расписать. Ответьте мне: вот те люди, которые берут деткам в поезд пищащего резинового зайца — у них что происходит в голове?..

 

Шалости смысловой парадигмы

Поезд на Питер был ночной, так что все стали быстренько стелить койки. Мой сосед, наблюдавший, как я сноровисто заталкиваю подушку в наволочку, похвалил:

Армейская выучка сразу видна!

Я доброжелательно улыбнулся. Я в армии не служил. Впрочем, сосед был инвалидом с палочкой, и каждый казался ему майором Вихрем.

Утром я стоял в коридоре у окна. Возбужденная женщина спросила у меня чаю. Во мне не было ничего, что выдавало бы принадлежность к российской железной дороге — за исключением езды по ней.

Как мог вменяемый человек спросить у меня чаю? Хотя она, конечно, вменяемой не была.

 

Корнеплоды живут под землей

Метрополитен развивается, идет навстречу.

Продавец, который зашел в вагон, мне раньше не попадался. Я говорю в собирательном смысле.

Он продавал универсальный нож и начал прямо в проходе чистить картошку, морковку и капусту. Разбрасывая очистки, он говорил окружающим, что его, конечно же, можно остановить.

Надо признать, что он расшевелил коллективное корнеплодное бессознательное. Торговля пошла бойко.

Даже я попросил капусты, но поезд гремел, и продавец не услышал. Он метался между заказчиками, ни на секунду не теряя из виду своей овощебазы.

 

Опыты мелкого рыцарства

Поднимаюсь я эскалатором, а двумя ступеньками выше стоит девушка в джинсах. И у нее из заднего кармана торчит купюра. Уголок. То ли сто рублей, то ли пятьсот. Ну просто напрашивается на хищение.

Я стою — и не знаю, сказать или не сказать. Надо бы сделать добрый поступок, но как-то неловко. Она решит, что я ее задницу рассматривал.

В общем, я пребывал в раздвоенном настроении.

Недавно мне долго втолковывали, что важны не слова, а дела. Ну да! Сейчас вот приедет она домой, к какому-нибудь придурку, и тот начнет лицемерно расхваливать эту задницу в заведомо ложных высказываниях, потому что ничего хорошего там, кроме этой купюры, нет. А так, чтобы бескорыстно защитить, никто не почешется.

Я решил для себя: если пятьсот рублей — скажу. Если сто — промолчу.

Подался вперед, пригнулся… Черт его разберет, сколько там.

Наблюдая мое пристальное внимание, начали на меня коситься разные рядом.

В общем, на самом верху я сказал. Пусть считает мой интерес искусно закамуфлированным комплиментом.

 

Хазарский словарь

Едучи в метро, дочура вспомнила о моем обыкновении наблюдать и следить. Тут же и применила: рядом сидел не то китаец, не то кореец — рисовал в блокноте иероглифы и снабжал их русскими подписями.

Дочура заглянула в этот словарик.

Моментальная выборка была следующая: «Ландшафт», «Малярная кисть», «Тоска по родине».

 

Ослепительный миг

В питерском метро по вечерам катается исполнитель.

Бродячие музыканты ни для кого не новость; они исполняют половину песни дурными голосами, подыгрывая себе на гитаре или гармошке и стараясь привлечь максимум внимания на остановках, когда поезд не шумит. Потом быстро проходят, собирая мелочь.

Исполнитель не таков. Он устроился основательно, в границах импровизированной концертной площадки.

Мне впервые удалось рассмотреть его вблизи и понаблюдать; раньше я его видел, но мельком.

Худой, как щепка, и бледный, как конь Апокалипсиса; в темных очках, черной широкополой шляпе, кожаной куртке; патлы до плеч, на впалых щеках — щетина. Он сидел при двери в углу, где не рекомендуется прислоняться, с гитарой на коленях. Перед ним стоял складной стульчик, на нем — здоровенный проигрыватель. Рядом покоилась расстегнутая сумка для пожертвований, внутри которой красовался некий плакат. Сперва я решил, что там написано об умершем родственнике или надобности в протезах. Но нет. Там стоял плакат с нарисованным солдатом и словами: «Враг хитер, в нем звериная злоба — смотри в оба».

Вращался диск со смесью песен, которым исполнитель с грехом пополам аккомпанировал на гитаре. Играл он так себе. Иногда и вовсе переставал, отвлекаясь на мысли. Но постепенно увлекался. К примеру, песня про ослепительный миг ему явно нравилась самому. При первых аккордах с диска он выбросил вверх руку, потом обхватил себя обеими — на словах «за него и держись». Очевидно, он отождествлял себя со сверзившейся звездой.

Вообще, он держался весьма интеллигентно. На остановках он, в отличие от алчных лабухов, приглушал звук, чтобы всем были слышны названия станций. На перегонах, напротив, выворачивал до предела.

Браво! — крикнул кто-то на выходе.

Гитарист воодушевился и начал, забывшись, негромко подвывать. Впрочем, он скоро опомнился и перестал.

На подъезде к моему «Кировскому заводу» он сорвал маску и окончательно перешел на «Юрай Хип».

 

В гостях у сказки

В метро торчало приглашение: «Решись улыбнуться дежурному у эскалатора!»

Я в нетерпении поплыл вниз.

В будке томилось нечто, похожее на самую большую собаку из сказки «Огниво». Я немедленно улыбнулся во весь рот, но это не возымело никаких последствий.

 

Но если есть в кармане пачка

В пригородном автобусе ехал вылитый Цой.

Правда, он не знал ни одного русского слова, даже предлога и союза. Но это в наше время не редкость. Удивительно было то, что он, совершенно не умея выразить, куда ему нужно, был абсолютно счастлив. Юный, подтянутый, с белоснежной улыбкой, при наушниках. В какой-то момент я подумал, что он просто разучился их вынимать, поэтому ничего не слышит.

Вам докуда? — допытывалась кондукторша.

Путешественник застенчиво и приветливо скалился, пожимал плечами.

Как же вы будете выходить, если не знаете? — кондукторша была полна терпеливого сострадания, но и билет ей хотелось продать. — Есть Колтуши, Янино, Разметелево…

Простые русские слова, понятные любому сердцу своим неповторимым звучанием, не находили в пришельце ни малейшего отклика.

Возьмите с него по максимуму! — весело крикнул какой-то дядя. — Сразу вспомнит!

Кондукторша так и поступила.

Странник принял билет и уставился на него, как на верительные грамоты марсианского посла. Сунул в карман и продолжил смотреть в морозное окно, мечтательно улыбаясь.

В суровые времена его бы сразу и шлепнули, как азиатского шпиона.

 

Замедленное падение

В метро развешаны плакаты ректора Вербицкой. С них она учит узбеков, как правильно расставлять ударения, где говорить букву «ё», какие слова нежелательны.

Я поймал себя на постыдном. Всем нам известны примеры слов из так называемого детского мата. Он касается главным образом физиологических отправлений — без тени еще пленительной эротики, высшей, по Фрейду.

Люди, которых смешат такие слова, обычно застревают на уровне развития второго класса навсегда; из них вырастают полицейские, продавцы, мелкая администрация и так далее.

Но вдруг я заметил, что сам все чаще пользуюсь этой лексикой. Меня вынуждает кот. Аккуратно с утра, при пробуждении.

Что делать? Он-то и во втором классе не учился. Это же плохо, правда? Я никогда не любил этих слов. Избегал их. Не поддерживал их в разговоре. И вот — пожалуйста.

Очевидно, я слишком часто езжу в метро и становлюсь, как того хочет Вербицкая, настоящим петербуржцем.

 

Кладовая здоровья

Троллейбус. Едут папа и сын лет восьми.

Сынок:

Папа! Я хочу жить очень долго! Что для этого нужно сделать?

Хочешь жить очень долго? — переспросил папа.

Да!

Папа на какое-то время задумался.

Делать утром зарядку, — молвил он наконец. — Не пить, не курить и обливаться холодной водой.

Даже зимой?

И зимой тоже.

Между тем сутулый папа, упакованный в очки, не производил впечатления атлета. В руках он держал три непоправимо увядшие, абсолютно мертвые розы, которые то и дело осторожно подносил к носу.

 

Cибарит

Маршрутка. В соседях у меня гражданин с наружностью — ну, скажем, ближе к якутской. В чем нет ничего особенного.

У него зазвонил телефон.

Как… ка-ак он ответил!

М-да?.. Я слушаю…

Так, мне кажется, изъясняются завсегдатаи изысканных борделей, хотя это сугубо личное мое мнение — я мало общался с такими людьми, только с одним, говоря откровенно; он был вполне живописен в описаниях, впрочем, боюсь, что бордель его был не изысканный.

М-да?.. Какая?..

Такой тон допустим на диване, в бархатном халате. Или шелковом.

Я напряженно подслушивал.

Сто семьдесят первая? Ну так там с балкона хлещет вода на козырек… К понедельнику сделаю, обещаю. В крайнем случае — к среде.

На дворе догорала пятница.

Да, еще на нем была георгиевская ленточка, на сумке, но в этом я тоже ничего такого не вижу.

 

Паралимпийское

В метро приметил микроцефала.

Молодой человек. Ну очень маленькая голова. И очень большие часы, явно из магазина игрушек: зеленый пластмассовый браслет, фиолетовый корпус, электронные. И еще у него был при себе футбольный мяч.

Интуитивно микроцефал, видимо, чувствовал, что ему чего-то недостает. В какой-то момент он встал, отошел в сторонку и начал устанавливать мяч себе на голову, пытаясь удержать.

 

Кардиостимуляция

Нищие нынче образованные.

По вагону метро неторопливо вышагивал господин в мятом, но чистом костюме, и с палочкой, явно необязательной. Он держал ее на весу и слегка помахивал. Нес табличку: «Дефект межпредсердной перегородки и овального отверстия».

Я не успел рассмотреть лицо на предмет цианоза, румянца или еще чего. Цвет бритого черепа наводил на мысли о хроническом гепатите или циррозе. Интересно, понятен ли ему свой диагноз и что он сам разумеет под «овальным отверстием»?

Возможно, это бывший ребенок, который возмужал в метро и которого мама носила в свое время с той же табличкой.

 

Акклиматизация

В маршрутке не повезло мне сесть впереди чудовища.

Оно простудилось.

Оно устроило редкий перформанс. Чудовище кашляло, хрюкало, перхало на весь салон; оно шмыгало, цыкало и чмокало, оно чавкало. Казалось, оно целует себя за то, что хрюкает. Или преобразовалось во щи и само себя хлебает. Ему было вкусно до самозабвения. Еще оно чем-то звенело в паузах — не то пересчитывало мелочь, не то чесалось.

Фургон, подобно утке, переваливался через лежачих полицейских, подстегиваемый кашлевыми толчками. Я рисовал себе скотомогильник. Я видел себя средневековым доктором с клювом и в длинном одеянии, с факелом наготове. Клянусь, все это сложилось в моей голове, когда я еще не взглянул на него и не знал, что это гость с юга.

Но монстр взялся за телефон. Звериные вокализы сменились осмысленным только для него бормотанием.

Все мы живем во власти стереотипов. Образ сложился. Я встал, пошел к выходу и оглянулся, чтобы подтвердить умозрение.

Черта с два. С юга — да, конечно. Однако — респектабельный седой джентльмен в пальто, белой рубашке, при галстуке.

 

Принесенные ветром

Со снегом на город выплеснулось безумие.

Троллейбус. Ненастье родило дедушку в шапочке. Он приземлился с кем-то рядом.

Ура, ура, мы с Пятачком! Детское радио смотрели?

Времени нет, — ответил сосед.

Пятачок означает защиту. — Дедушка помолчал. — У метро либералы предлагают деньги, заключить договор. Это узаконенное воровство! Разве на «вор» может быть ударение?

Тем не менее так говорят…

А тогда — «носитель языка». Я всегда хочу спросить: тяжелый язык? Сколько килограмм?

Дедушка глянул в окно.

О! Краснопутиловская, четыре! Комиссия по борьбе с коррупцией! Там либералы сидят. Знаете, что они мне сказали, когда пришел? «Докажи!»

Троллейбус остановился, и дедушка вывалился в метель.

Да и в трамвае было неплохо. Я ехал в унылое место, промзону — Ленгидрометаллошиномонтаж, и так далее.

Когда я вошел, старенький кондуктор досказывал что-то:

Маленький такой. Летает и, думаешь — кусается?

Я стал слушать дальше. Кто летал и кусался, я так и не понял.

Кондуктор начал перечислять окрестные улицы:

Лёни Голикова! Зины Портновой! Зоя Космодемьянская! Повесили, окурки тушили… Я был там туристом.

Мчатся тучи, вьются тучи, невидимкою луна.

 

Салонный лев

Решительно говорю, что когда снегопад, с кондукторами что-то происходит.

Садитесь же! Не надо ничего — клянусь, никто ничего не сделает!

Взъерошенный пожилой кондуктор усаживал почтенную даму и денег не брал.

Садитесь, вам ничего не будет!

Сам он тоже сел — впереди; повернулся к ней, навалился на спинку сиденья. Глаза сияли молодым блеском, вокруг разбегались лучики.

Дама, устрашенная его пылкостью, что-то кудахтала.

Кондуктор всплеснул руками:

Могу я на старости лет себе позволить? В конце концов — мужик я или не мужик?

Я сдался и позволил ему. Меня он вовсе не заметил, и я тоже проехал без билета.

 

Раскол

В метро субботним утром бушевали страсти.

Двинулся нищий. С палкой. На пути у него оказался долговязый молодой человек с сердитым лицом.

Было шумно, я слышал не все. Молодой человек кричал примерно следующее:

Не знаю, что сделай… иди, квартиру продай, только не ходи мимо меня, уберись отсюда!

Так у меня нет квартиры, — объяснял нищий.

Не знаю, что хочешь делай, только не иди здесь!

Тот, рассыпаясь в язвительных благодарностях, вышел вон. Молодой человек злобно сел.

Тут заговорил мужчина, сидевший напротив:

Зачем ругаешься? Зачем матом ругаешься?

Пошел к черту! — сказал молодой человек.

Гав! Гав! Гав! — понеслось навстречу.

За молодого человека встала горой женщина, сидевшая рядом. Нищий тем временем брел в соседнем вагоне. Ему подавали.

Тебе денег дать? — крикнул молодой человек.

Гав! Гав!

Вагон раскололо по шву милосердия. Я сидел на стороне агрессивного гуманизма, но не вмешивался.

 

Фатима

Снова видел женщину в маске. Незнакомку. Маска была, разумеется, медицинская.

Я ее встречаю не в первый раз — то она в троллейбусе, то в метро. Молодая и строгая, на контакт не идет. Жгучие черные очи глядят поверх маски со значением.

Слышал, что существуют добровольческие отряды, завербованные фармацевтами. Эти волонтеры специально ездят в масках, чтобы народ задумался над изгнанием свиного гриппа обратно в свинью и купил арбидол. Но эта всегда одна, других не видно. Маловато на наш дремучий пролетарский район.

И этот взгляд… Он прожигает дыру. Спускается эскалатором в преисподнюю и рассекает встречных, как лазер. С такими глазами, по-моему, метро взрывают, а не ведут в нем санитарное просвещение.

 

Рациональный век

В метро, в переходе на Техноложке, где никто никогда не торгует, а только стадо спешит озабоченное, стоит одинокая карликовая старушка. Очень, очень маленькая, с клюкой, предельно древняя. И машет бутылкой пива, завернутой в целлофан. Завлекает и надеется продать.

Люди спешат и не чувствуют дыхания сказки, но старушка вполне мистическая. Много же сказок, где из леса выходит бабушка или старичок с узелком или свертком каким. Вручают царевичу, третьему сыну или еще какому-нибудь дураку клубочек, пузырек с зельем, другую бытовую гадость из транспортной торговли. Главное — выделить, вникнуть, осознать, остановиться и не упустить.

Бутылка пива с утра, как выразился мой старый товарищ-доктор, это шаг в неизвестность. Я же повторю, что волшебство мелочно и незаметно, потому что сливается с серыми буднями.

Люди проходят мимо и не знают, что они на пороге чудес.

 

Рокки

В маршрутку втиснулась дородная дама, на скаку. Успела.

Задыхаясь:

До площади Тургенева идет?..

Да, да, очэнь идет!

Все, речепродукция исчерпана? Нет.

Ох, хорошо! А то знаю, что идет что-то, а что — не помню! Я до самого дома доеду!

Кому ты это сказала? Кому это надо?

Так я подумал — и ошибся.

Буду знать! — радовался водитель. — В гости приду!

Намерение было воспринято всерьез.

Нет, в гости ко мне нельзя. У меня муж ревнивый. Боксер.

Я глянул на даму. Вряд ли там чемпион. Скорее, любитель. Надомник.

Так оно и было. Дама немедленно позвонила боксеру и стала отчитываться. Я понял из монолога, что она ездила на какое-то профессиональное собеседование — для него. Три дня стажировки. Дальше он сможет работать в некотором колл-центре. Ему разрешат позвонить на пробу в качестве экзамена. И будет работать. Потому что он нигде не работает.

Боксер, по-моему, рассердился. Долгая стажировка ему не понравилась.

 

Дауншифтинг

Транспортный торговец не был похож на торговца.

Сперва я не понял, что он вообще торгует чем-то. Он шел по вагону метро, поминутно останавливаясь и что-то небрежно бросая направо и налево. При этом он говорил, но с ленцой, никуда не спеша, доверительно, с кривой улыбочкой. Глаза были наглые и недобрые.

Дошел до меня и метнул паука. Тот приземлился на схеме линий, где-то в районе Гражданки, и начал перекувыркиваться вниз по красной ветке.

Торговец неспешно вполголоса рассказывал:

Паук! Дети сходят с ума.

Пластмассовый паук, выкрашенный в божью коровку, залип.

Че встал? — зарычал продавец. — Ползи.

И ковырнул пальцем.

Представьте, что этим делом занялся бы, скажем, Буковски или разжалованный Винсент Вега. Вот так он себя и вел.

Везде ползет, — сосредоточенно продолжил он. — По стене, по зеркалу… Пятьдесят рублей.

Все опустили глаза. Торговец пошел дальше, качая головой и потрясенно приговаривая:

Ну и ну!

 

Профессор Криминале

Маршрутка подрулила к остановке, и в ту же секунду хлынул дождь. Окна посеклись каплями.

Я приготовился к выходу. Пассажир, сидевший спереди — тоже. Он привстал. Это был господин интеллигентнейшей наружности, безнадежный профессор, бородка клинышком, очки в солидной оправе, плетеная шляпа, старомодный зонт.

Ненастье, незадача! Самое время академически пошутить.

Дождик капал на рыло и на дуло нагана, — изрыгнул он и робко посмотрел на меня в поисках одобрения.

 

Витамины

Транспортный торговец нарисовался в вагоне метро, вооруженный прогрессивным ножиком и саквояжем с овощами. Еще он был оборудован изогнутым артистическим микрофоном.

Хриплый рев начался такой, будто лесному зверю, оттянувшему пару лет за хулиганку, наступили на мошонку кованым каблуком.

А вот глядим внимательно — капусточка, нашинковать ее каждый умеет, правда же? Минута — и готова закусочка, я не шучу! Когда я в первый раз увидел капусточки сто пятьдесят грамм, я долго стоял и смотрел…

Следом возникла фаллическая морковка. Импровизатор принялся пластать ее пером, как позорного фуцана. Ломти со стружкой летели в саквояж. Я все это видел и описывал раньше, но нынче не удержался, заглянул внутрь. Там уже был сплошной салат. Без пяти минут борщ. Жаль, я сидел, а то бы тоже стоял и смотрел.

 

Веер

Веер — вещественное воплощение сексизма.

Еду. Жарко. Она стоит, большая. Ей тоже жарко. Она, как заведенная, разрабатывает себе пронатор и супинатор, гонит на меня свое калахари и лимпопо. Я пропитываюсь.

Ей можно веер, а мне — нельзя. Общественные нравы таковы, что веер мне, конечно, не запрещен, но если я с ним зайду, про меня подумают лишнее. Негласный закон постановляет, что я должен мужественно переносить тяготы сопряженные и отстегнутые.

Даже носки снять попробуй только.

 

Непринужденное струение нормы

В троллейбусе подобралась компания по интересам, штуки четыре дамы. Нет, они были, скорее, сударыни.

Солировала одна, в очках, другие кивали и подпевали. Про молодежь и разрыв времен.

Вот посюда носят! — первая скрипка чиркнула себя по лонному сочленению. — Посюда! — по животу. — Посюда! — по висячим сосцам, напитанным безнадежностью. — А у нас была нравственность!

Я мысленно отмотал ей лет тридцать. Да, совести не отнимешь. Щадила прохожих. Меня прямо подмывало ее поддержать. Но тут она выдала финальный аккорд, и я простил ее во имя эстетики.

Никаких памперсов! И порядок.

 

Лебединая песня

В троллейбусе состоялась редкая встреча.

Кондукторша действующая сошлась с кондукторшей в отставке, со стажем двадцать пять лет, которая просто ехала и ждала звездного часа. Они поспорили о принципе действия валидатора. Кондукторша-ветеран облегченно вздохнула. Никем не узнанная и не востребованная, она каталась гарун-аль-рашидом и караулила момент. Это сильно напомнило сетевые дискуссии дилетантов, имевших неосторожность задеть эксперта.

Голову надо лечить! — сказала в итоге кондукторша действующая, поставив диагноз, очевидный для стажа противницы.

Троллейбус взорвался.

Я звонила в эксплуатационный отдел! — закричала отставница. — Никто здесь не знает, что он есть! А я — знаю!

Мы с ней лишние люди. Я тоже знаю, что у мужчин есть рудиментарная матка, но мне об этом негде вострубить и одержать убедительную победу.

 

Агасфер

Автобус. Вошел сказочный старичок с бородой веером. Сел и громко спросил:

А вы не знаете, этот автобус уже идет по Говорова или по Зайцева?

Салон вскипел. Старичку предъявили версии. Он слушал и благостно кивал. Потом спросил:

А вы не знаете, этот автобус идет по Говорова или уже по Зайцева?

И без того было жарко, а стало совсем. Старичок продолжал смотреть прямо перед собой и кивать, как будто отбивал такт. Наконец, он задал вопрос:

А вы не знаете, этот автобус уже идет по Говорова или по Зайцева?

Формулировка не менялась — разве только «уже» кочевало с Говорова на Зайцева. Интонации, довольное лицо — все сохранялось. Так оно и длилось дальше.

Думаю, он доехал до кольца и ничуть не расстроился. Кольцо было на улице Счастливой.

 

Паутина

Бывают же славные люди!

Маршрутный джигит зачем-то ударил по тормозам, и приятная дама наступила мне на ногу, выбираясь.

Она всплеснула руками:

Не пострадали ли вы?..

Она сокрушалась, прижимала руки к груди, недоумевала. Я отвечал, что ничего страшного, но она не успокаивалась.

Я тоже разволновался.

Да наступите еще! — сказал я наконец, уже готовый на многое большее.

 

Слово и дело

Эскалатор на подъем. Двумя ступеньками выше — дама.

Если на заднице ничего не писать, то я ограничусь беглым взглядом. А если имеется что почитать, так я, понятно, разожгусь вниманием. У нас читающее метро, а я в нем последнее время вообще самый грамотный.

Там было начертано по-английски: «Не трогать».

Предупреждений было много — под коленками, лампасными строками, на голенях, по окружности. «Уходи», «Я тебя ненавижу», «Держись подальше».

Ни одну постороннюю задницу я не изучал так пристально.

Чуть сошли с эскалатора — забежал вперед и оглянулся.

Написанному — верить.

 

Старообрядец

Странный случай. Имеются в нашем городе свои партизаны и таежные лыковы.

Метро. К нему ковыляет дедушка. Сильно неблагополучный, в белой щетине, глаза слезятся, обладает авоськой и палочкой. Передвигается враскоряку.

Скажите, где здесь метро?

Судя по виду, живет он неподалеку. Приехать недавно в таком состоянии из брянских лесов он не мог.

Да вот же оно.

Это?! Я думал, это какой-то дворец!

Так-то оно так, но где ты был, Адам?..

 

Европа

В метро всякие новшества. Из балюстрады торчат портреты граждан города. Не лучших, а именно просто граждан. Первый ползет навстречу: дознаватель ОМВД Василеостровского района. Второй надвигается: дознаватель района Курортного. Да что же это такое? Хоть бы постигла их чума или пассивное скотоложство. Как будто я — не гражданин. Поставили бы меня! Я бы и на улыбку расщедрился. Была бы в городе изюминка.

Дальше — больше: уведомители европейского типа. На платформе. Не самые, думаю, дешевые вещи. Двери открылись — электронное объявление: «Boarding!» Посадка! И как я не догадывался столько лет? Наверное, это для иностранцев. Они не в курсе, в отличие от наших.

Следующим номером: поезд прибудет через одну минуту тридцать пять секунд. Тут я похолодел. Неужто правда? Ну не может быть!

Истомился, считал, заглядывал в тоннель. Выдохнул с облегчением. Поезд, конечно, не приехал. Я злорадно посмотрел на табло: ну, что теперь? Обосратушки? Но меня моментально поставили в строй: ожидается прибытие поезда.

 

Астральная битва

Ночь. Я ехал последним автобусом, с пересадкой. Народу было несколько человек. Неподалеку стоял юноша, а девушка его, вида кроткого и набожного, сидела. С сиденья же самого заднего незнакомый ни мне, ни им юноша номер два упрямо восклицал:

Молодой человек!

Тот не реагировал.

Молодой человек!

Скала. Гранит и базальт.

Тогда надоеда встал и подошел. Он объяснил, что трижды к себе не приглашает, и пообещал сломать руку. Вспыхнул приглушенный спор. Первый, с девушкой, назову его Гогом, отвечал резко. Садиться со вторым, Магогом, он отказывался.

Магог садиться тоже больше не стал. До меня донеслась его веселая реплика:

Господь все видит!

Но я еще ничего не понял. Я сам пересел, чтобы не мешали читать.

Подъезжая к конечной, я увидел прямо перед нами второй автобус, на который мне пересаживаться. Оба остановились плотно, я выскочил и успел. Гог с девушкой перебежали тоже. Гог даже исхитрился на прощание крикнуть, высунувшись в дверь:

Все равно моя девушка самая лучшая!

Тогда сподобился заскочить и Магог. Спор незнакомцев возобновился. Ужас! До меня дошло, что это какие-то верующие, разных конфессий. Они завели жаркий религиозный диспут. Доносились слова про правильный путь и прекрасный мир.

Последним, что я услышал, была угроза Магога:

Я тебе язык оторву.

Дальше я вышел и финала не видел.

 

Из преисподней

На эскалаторе приковался взглядом к высокому человеку, плывшему на подъем.

Седые волосы были забраны в хвост. На губах играла полуулыбка. Распахнутые светлые глаза обозревали мир с детским удивлением. Руки засунуты в карманы пальто. Вселенная вселяла в него недоумение, граничившее с восторгом.

Потом меня осенило. Я знал его очень неплохо.

Это он по моей наводке явился на ученый совет кафедры кожных болезней, имея в руках сетку со стеклотарой — пришел получать диагноз чесотки. Это его выгнали за безумие из травмы, куда я положил его с сотрясением — класть не хотели, но я назвал его кровным родственником. Это он пытался позвонить по телефону, щелкая пальцем по голой стене. Он обоссал мой диван четырнадцать лет назад.

Я думал, он умер.

 

Эхо

Дочура позвонила, когда я был в пути. Толком поговорить не удалось.

Перезваниваю с эскалатора:

Я был в метро. Там продавали фонарик.

Я поняла по голосу, что что-то происходит.

 

Симулякры

Дочура:

Ехала сейчас в троллейбусе. Стоим. Мужик говорит в телефон следующее: «Я стою, я в пробке застрял, не подумал, надо было на метро ехать». Он произнес это одним матом, одними однокоренными словами! Я даже от «Карамазовых» оторвалась, чтобы послушать настоящую русскую речь!

 

Железный жезл

Троллейбус. Пожилой пассажир дождался случая и нанес удар. Он расцвел, помолодел, доверительно перевесился через барьерчик и обратился к молодежи, рассевшейся на инвалидных местах:

Зрение хорошее? Прочтите-ка надпись…

Конечно, седой активист был прав. Бессовестные скоты повставали и потянулись стоять, как и положено. Но он не остановился. Соло только начиналось. Истосковавшись по воспитательной работе, он продолжал уже громко и обстоятельно, с анализом ситуации, обозначением перспектив и повторением особенно удачных пассажей.

И мне захотелось подключиться. Сказать ему: горькая, горькая ваша доля! Вы скоро умрете. Ваша единственная трибуна — троллейбус. В нем вы царь. Вы — президент и главнокомандующий троллейбуса. Я мог бы доверить вам сформировать его кабинет. От вас летит слюна, и это верный признак невостребованной способности к руководству. Власть ваша. Вам ее отдали без единого выстрела. Стригомые стада отводят бараньи очи.

Но тут я понял, что нас станет два президента троллейбуса.

Большая политика не для меня.

 

Ящик Пандоры

С прибытием гриппа в метро появляются наемники. Это молодые люди с очень серьезным взглядом и в масках. Они строго посматривают на пассажиров и намекают, что самое время задуматься. Купить, например, арбидол. Или хотя бы маску.

Вчера я приземлился рядом с таким. Тщедушный юноша с пластиковыми дырами в мочках ушей. Такого сдует легким сквозняком. Мне было далеко ехать, но ему еще дальше.

Маску он приспустил с носа на рот. Вынул блокнот и принялся рисовать и писать. Он не делал ни одного лишнего движения — я косился, следил. Трудился столь упоенно, что впору было заподозрить открытие нового противочумного средства. Не останавливался ни на секунду, сидя вроде бы напряженно, но и раздольно. Вот оно. Вот это самое сочетание мне удивительно. Это какой-то особый, ранее мне неизвестный вид бодрствования. Есть в молодом поколении странное умение ответственно сосредоточиться.

Конечно, я попробовал присмотреться — что он там чертит. Юноша нарисовал аккуратный квадрат, как для морского боя. Внутри было нечто дикое. Не узор, какие чертят от нечего делать, а что-то системное, чуть ли не существо с тщательно заштрихованным фоном. Но нет, не существо. Я не знаю, что именно.

Нарисовав это дело, он начал писать бессмысленные формулы. Одну за другой. Я не знаток, но даже приблизительно не понял, из какой это области знания. В уравнения вписывались какие-то англоязычные аббревиатуры.

Все это время на нем была маска. Позу он не менял.

Не знаю, какое открытие заставило его пренебречь смертельно опасной эпидемией и ездить в метро.

 

Качели самооценки

Туда-сюда, туда-сюда… В небеса и преисподнюю.

Подъехала маршрутка. Я сунулся лезть нахрапом и моментально устыдился. Не посмотрел, кто выходит. Молодой человек соскочил и протянул руку. Стала спускаться его спутница, беременная, месяце на девятом.

Мои качели чиркнули по Южному полюсу. Нехорошо. Тому ли меня учили?

Да ну давай же, твою мать!

Молодой человек выдернул ее, как репу из нагретого чернозема. И пошел по тротуару. Она заковыляла за ним утицей.

Качели стремительно взмыли и ощутили дыхание Арктики.

 

Контактеры

По вагону метро шел бодрый пожилой человек, немного похожий на Энтони Хопкинса.

Книга о гибели Юрия Гагарина! Написана мной. Я летчик-испытатель. В ней также рассказано о моих встречах с НЛО и о многом другом.

Рука моя дрогнула. Но мне не хватило цеховой солидарности полезть в карман. Да, у меня тоже книжки. По-моему, я видел и НЛО. Но я не летчик.

 

Оттепель

Сегодня похолодало, зато вчера был по-настоящему теплый апрельский день, первый в нынешнем году! Оттаяло многое, даже отмерзло.

Первый подснежник и даже, не побоюсь этого слова, ландыш нашелся в автобусе. Гражданин лет пятидесяти, спортивного сложения. Он вошел, будучи одет в беговые трусы и майку, а при себе имел обруч. Вспотел он совсем немного и озирался с детской вопросительностью.

Я уважаю спортивных людей. Надо когда-то уже начинать над собой работать, а то я вообще томился в куртке. Дождусь устойчивого тепла и прокачусь на трамвае в трусах и с гантелями.

 

Микроскопия страха

Сегодня убедился, что страх — сугубо людская реакция и никакая не эмоция, а чистая мысль. В нечеловеческой природе никакого страха нет, а есть реакция самосохранения.

Дело было в маршрутке, неслась она в Ленинградскую область, где не хотят строить дорогу, а хотят строить Триумфальную арку к юбилею Победы. Летела она через виадук. Дело известное, сводки поступают систематически.

Водитель — на сей раз не конный джигит, а любящий быструю езду славянин — ударил по тормозам так, что швырнуло решительно всех, и что-то посыпалось. Доли секунды ушли у меня на то, чтобы подобраться, сгруппироваться, наскоро оглядеться и сравнить шансы с остальными. Перепуг и прощание с близкими начались, когда экипаж уже снова катил.

Я думаю, с божьим страхом будет похожая история. Надо будет быстро нырнуть по верному адресу, пока не засосало.

 

Жандарм

Абсолютная власть развращает абсолютно. С другой стороны, желателен жестоковыйный пастырь с железным жезлом.

Автобус. Кондукторша заслоняет выход и грудью препятствует тем, кто не приложил к валидатору карточку.

Но вот один приложил, но к сломанному, а сам не посмотрел и вздумал выйти.

Бросила все, понеслась, догнала.

Не выпущу! Не уйдете, пока не приложите! Анархия какая!

 

Скорость

Маршрутка, которая рулит со Ржевки в область, страшнее самолета. Всякий раз крещусь. О нет, там не узбеки. Узбеки — что… Ну да, услышал сегодня же:

Офигел? Не на осле едешь!

Дама упала, никто не спорит. Но ведь встала, живая. Осел он и есть осел, трюх-трюх.

А тут — степная кобылица, запряженная в тройку. Тут наши.

С буквальным отрывом от земли. Я постоянно жду, что уберет шасси.

 

Образы Бробдингнега

Видел в метро напротив себя великана.

Не то чтобы он был такой уж и впрямь великан… Роста высокого, но вполне заурядного. Однако впечатление создавалось его сложением.

Лет двадцати, в футболке и шортах, с дачной поклажей. Блондин. Огорчительно маленькая голова, узкие плечи. Дальше начиналось неуклонное развитие, расширение и, я бы сказал, рывок. В шортах он был — вполне уже корма боевого фрегата.

А дальше были ноги. С какого перепугу, вы спросите, мне пялиться на голые мужские ноги?.. Да потому, что не видал таких. Это балки, каждая будто бы ростом с меня, растущие от ушей, со ступнями пятидесятого размера. Чудовищные, неохватные поршни, но не больные какие-нибудь, а здоровее не придумаешь. На таких расхаживают гигантские роботы и Годзилла.

Рядом сидела его мамаша. Тоже корпулентная, но в пропорциях.

Я ничего не смог с собой поделать. Начал представлять, как она его рожает. Прямо такого.

 

Дуэль

Маршрутка приблизилась очень медленно. Черная иномарка ползла впереди и блокировала ей курс. Оказалось, что эти двое из-за чего-то поссорились. Я понял это не сразу. Зашел, ссыпал монеты, присел и начал ждать, но колесница не трогалась с места.

Тогда я подошел к кабине и увидел, что джигит и славянин-автолюбитель о чем-то яростно спорят. Вдруг джигит быстро вернулся, схватил считывающее устройство и сунул в карман.

Я забрал свои деньги, вышел и стал любоваться. Беседа была жаркой, но тихой. Славянин нагло улыбался. Опустив взор, я увидел, что джигит превратил считывающее устройство в пистолет и целится им врагу в пах через карман. Тот скосил глаза и заулыбался еще шире. Джигит подступил ближе, грозя непоправимо поразить его свинцом. Оружие грозно выпячивалось, готовое выстрелить. Автолюбитель вынул свое — телефон. И начал набирать номер.

Тогда джигит сообразил, что поединок проигран. Он выхватил устройство и отчаянно замахнулся, но не ударил, а зашагал обратно в автобус. Враг ликовал.

Не скрою, что я болел за джигита. Мне тоже однажды случилось прицелиться в бомбилу пальцем. У меня не было денег. И я оказался удачливее.

 

Новости с фронта

Троллейбус. Трансляция. Нет, не остановки объявляют. Военная летопись августа! Семьсот семидесятый, что ли, год — победа над турками. Девятьсот четырнадцатый — Германия объявила войну.

И дальше — тишина. Троллейбус едет себе. Пассажиры сидят ровно.

Я искренне не понимаю, зачем это. Ну ладно, история. Лучше бы троллейбус рассказал, мимо чего мы едем! Решетка красивая у парка. Водочный магазин. Кафе. Почта, часы работы такие-то. Но нет. История у нас обязательно военная.

Могли бы напомнить про какой-нибудь бал в семьсот семидесятом году. Или о крестьянине, который вырастил манго и вспахал без лошади поле.

И вот уж октябрь. Низы подхватывают с готовностью. Кондукторша проверяет проездной:

Действителен до двадцать второго! Запомните — когда началась война!

Ну еще бы. Здесь нечего помнить, кроме войны.

 

Товары в дорогу

На вокзале хотел чего-нибудь заглотить и напоролся на щит: «Выпечка с любовью». Была и с капустой, но я не уверен, что их делают порознь.

 

Сума и тюрьма

В вагоне метро обозначилась потрепанная фигура.

Я бывший поэт и артист! — горестно объявила она.

Дальнейшее скрыл грохот колес.

Человек начал предъявлять доказательства и совать окружающим захватанные, местами затоптанные распечатки. Я потянулся за одной. Он хищно подставил ладонь, но я указал на лист, и поэт разочаровался.

Стихи были скромные, что-то про море и проваленный экзамен.

Поэту подавали. Он взял рублей двести. Я тоже немного дал — мало ли что.

Поэт, возбужденный успехом, взволнованно приговаривал:

Меня избили хулиганы! Но я буду, я буду бороться!

С поезда он мог собрать тысячу. Мой дневной заработок.

Такие стихи мне, думаю, по плечу, да простят эту дерзость мои литературные смежники.

 

Опыты опознания

Секрет Донцовой и Устиновой прост. Обычное отождествление.

От тридцати до шестидесяти, крашеная, подведенная, с немного напряженным и строгим лицом, в просторном газово-шелковом одеянии; что-нибудь черное с кожаным — вроде лосин и широкого пояса, плюс обязательная блестящая составляющая — какой-нибудь металл или камешек.

Ну и одноименная книжка в руках.

Я таких знаю. Точно такую и рассматривал в метро, сидела напротив. С обложки сошла! Либо Виола Тараканова, либо Люсинда Окорокова.

Обязательна толика снисходительной самокритики: ну да, Тараканова — но все же Виола. Об этом говорится громко, под заливное, на дне рождения главного бухгалтера.

 

Седины

Сегодня — День пожилого человека. Хватит печалиться! Надо пользоваться преимуществами. Карамзина назвали стариком в тридцать четыре, так что я уже окутался потусторонним ореолом и знаю тайны.

Поэтому я не против, когда в троллейбусе мне предлагают посидеть. Но нынче это сделала бабушка лет восьмидесяти. Спасибо, что без флирта.

 

Всюду жизнь

Описывая Лондон, Питер Акройд радуется единичным примерам старинного быта, которые кто-то удосужился записать. Может быть, и меня помянут добрым словом! Я тоже запишу.

Потому что везде своя драма.

Пригородный автобус. Кондукторша сидит сзади. Волнуется в телефон:

И он имеет нахальство заставлять меня работать! Мы вчера сломались. На Ириновском. Ленивая обезьяна даже колеса не посмотрела! Я перенервничала. За ночь-то, спрашиваю, сделаешь? А он мне сегодня: ну, я без тебя съездил! Только ты никому не говори… Я не слышала утром, как он звонил! Не слышала!..

 

Оборотень

Кинг выписал очередного маньяка — мороженщика. Это не спойлер, личность обозначена сразу. Приветливый молодой человек. Очевидно, поэтому я сейчас начеку.

В троллейбусе № 13 нехороший кондуктор. Тоже молодой человек, лет двадцати пяти, совершенный ботаник с черными кудрями и в очках. Классический математик или айтишник. Те две остановки, что я ехал, он не умолкал. Его завлекательно-предупредительные речи приличествовали лихому отставнику или говорливой бабуле — оба выжили из ума. Юный математик давал характеристику каждому проездному с указанием сроков действия и повторял несколько раз; смотрел внимательно и с любовью к работе; шутил: «Прикладывайте смело, током не ударит»; не пропустил никого, называл свой валидатор «волшебной штучкой» — «сейчас я ею проверю».

Диссонанс был настолько силен, что я присмотрелся, не нагружен ли взрывчаткой его жилет.

Мне он оторвал билетик и пожелал, чтобы оказался счастливым.

Не оказался.

 

Мзды не беру

Ну как мне не написать про очередного кондуктора?

Сегодняшний был антиподом вчерашнего. Лет сорока, с лицом убийцы. Он отказывался проверять карточки, даже когда совали. Не брал и денег, огрызался. На мои монетки он тоже покосился и не прикоснулся к ним. Сел на место для инвалидов и отвернулся от человека с кривой клюкой.

Либо местный Буковски, либо пятнадцать суток общественных работ.

 

Призраки

Иные пассажиры ничем особенным не занимаются. Им достаточно быть.

Скособоченная женщина среднего возраста, похожая на медведицу, в джинсах. Ходит по платформе взад и вперед широкими быстрыми шагами. После десяти разворачивается и так же спешно идет назад. Лицо загадочно-заинтересованное. С таким же и села вполоборота, будто бы в ожидании праздника. И поехала так.

Пожилой джентльмен в легком, не по сезону, полосатом костюме и с маленьким саквояжем в руке. Котелок. Подкрученные пышные седые усы. Неуместен чуть более, чем вообще. Мог бы возглавить гангстерский синдикат или английскую разведку.

Тоже уехал.

Все они уезжают, и больше их нет.

 

 

100-летие «Сибирских огней»