Вы здесь

Перешагнув злословье точно платье

Цикл стихов
Файл: Иконка пакета 08_shamsutdinov_pztp.zip (7.05 КБ)
Николай ШАМСУТДИНОВ

«ПЕРЕШАГНУВ ЗЛОСЛОВЬЯ, ТОЧНО ПЛАТЬЕ…»


* * *

Заря — «Уймись!» — размолвкою ограблена…
Шиповник зол.
Горячая, свежо
Горит недоуменная царапина
На молодом плече.
Обида жжет...
Не искушая ясень подоконника,
Что прочитаю, неизменный, я
В прикосновенье краткого шиповника? —
Ревнивую прививку бытия?
Непредсказуем, он пророс из сонника,
Явь процарапав...
Вечный для двоих,
Я не шиповник, кроткая, — любовник я,
Письмовник страхов и причуд твоих.
Под влажный шум тебя впитала ванная,
Истомой пропитав...
Но, прежде чем
Обнять тебя, —
Где боль обетованная,
Любимая, на молодом плече?


Ностальгическое

Ни Данте, ни Овидию не вторю,
Когда, с бранчливой галькой под стопой,
По зною, увлекаем тенью, к морю
Тяжелою, затверженной тропой
Спускаюсь... возвращение покато...
Не ионийский — эолийский лад
Полуденного мерного наката
Не фабулами, видит Бог, богат —
Вокабулами. Синь и зной не в бремя,
Покуда — вялый парус на мысу —
Над бездною распаренное время
Песчаный берег держит на весу.
...Прохлада бара. Страсти — вполнакала.
И, как тут панорама ни язвит,
Запотевая, краешек бокала
Разбуженные губы холодит.
Что, милая моя? Сомлевший вереск
В скупой тени, не отрицая зной,
Но — утверждая вид, лукавый херес
Глядит в бокал всевидящей струей.
Что, кроткая моя? Не виновато
Ознобное вино — еще дыша
Прогорклым летом, осенью объята,
Страдалица, согбенная душа,
Бредущая по каменному зною,
И лишь глаза, бледнея, притворю,
Как вспомню, что тяжелой сединою
Я искупаю молодость твою...


Зимой

Снотворен вечный снег,
Но на изломе
Железной, кристаллической зимы
У бытия нет лейтмотива, кроме —
«..Любовь моя... звезда...»
Но только ль мы
Согласья ищем в нем?
Прости невежду,
Я позабыл, как, изнуряя нас,
Ты отдышала грустную надежду
Любить и быть любимым...
И сейчас,
Перешагнув злословья, точно платье,
Ты отдана грядущему — я прав? —
Чужие, прикипевшие объятья,
Как прошлое свое, распеленав.
В крови тревожной осязая гулы,
Я так люблю, бледнея, целовать
Высокие, обветренные скулы,
Обтянутые жаром,
И опять,
Протяжным завораживая жестом,
Исполненным лукавого огня,
Тяжелым ртом, обугленным блаженством,
Ты осушаешь медленно меня.
И, облита мерцающим мгновеньем,
Ты изнуряешь пылкие уста
Горячим дуновеньем упоенья
Среди зимы:
«... Любовь моя... звезда...»


* * *

В пьяной сирени, соправной чащобам Вакха,
Пряной и душной
Чьим гроздьям, увы, не верю,
Нежность к тебе —
Это предвосхищенье страха
Вдруг потерять...
Как, скажи, обмануть потерю?
Ты шелестишь обидами,
Но, чем дольше
Солнечный блик проползает по скудной стенке,
Нет здесь беды, средь прибоя и зноя, больше —
Утренней ссадины на золотой коленке.
Не Эпиктет...
Но прощающи, небо видит,
Светлые тени распахнутых глаз, ресницы —
Всё это в прошлом...
Но не один эпитет
Выпит из бледной родинки под ключицей.


Азиат

Непримиримый,
Воспаленный взгляд...
В конвульсиях, теряя силы, таешь,
О, ты, изнемогая: «Азиат!» —
Подушку побледневшую кусаешь.
Что? Азиат? Что? Кровь глядит назад,
В потемки рода твоего?
Да, прав щур,
Веселый щуря взгляд...
Да! Азиат! —
И весел, и нетерпелив, как пращур!
Атай!
Он, выходящий из атак,
Он, пращур мой, и взмыленный, и грубый,
Неутолимый —
Косы на кулак —
Тяжелым ртом захватывая губы...
Ночь истекает спазмами любви,
Осатаневшей в крике.
Люб обычай! —
Тяжелый пламень пращура — в крови,
И ты же, распинаема, — добычей,
С горящим оком, влажная меж ног...
И до-олгий всхлип свернувшейся в изножье:
— Возлюбленный,
Прекрасен твой клинок,
А я —
И долгий выдох —
Его ножны...


Музыка

Брань непроглядна, и обида — настежь,
Так вышибают дверь!
Но, поперек
И брани, и полнощного ненастья,
Нетерпеливой музыки
Мазок.
И затихает, всхлипнув, интермеццо,
И потому,
Усталая на вид,
Еще тепла от беглых пальцев,
В сердце
Утопленная клавиша саднит,
Щепоть невнятной муки...
Полорото,
Топорщится оглохшее окно
Из прошлого — юродивою нотой
Смятение твое озарено.
Истерика взрывает батареи.
Но, и с пальбою коммунальных клух,
Ту музыку —
Когда она стемнеет? —
Не отпускает воспаленный слух.
И клухи, сны задернувши, сомлеют,
И пересуды пересохнут,
Но,
Спустя раздор и примиренье, — ею
Объятие твое напоено.


* * *

В интерпретациях солнца и сонной тени,
Белая юбка,
По логике летней прозы,
Вся — воплощение неги,
В холщовой лени,
В поддень, на кресле.
В сознанье впиваясь, осы
Рвутся цитировать Цельсия,
В жалах жара,
День, зараженный желтым изнеможеньем,
Ждет — не Шагала,
И я отойду, пожалуй,
Чтобы, краснея, окинуть воображеньем
Всю тебя, рядом, от губ в чепухе прелестной,
Неисцелимо пропахших степною любкой,
Клевером — чем там еще — до блаженно тесной
Нежной ложбинки под облетевшей юбкой.



* * *

Страсти по лету, в осеннем огне предгорий,
Стелются к морю.
Изложено, словно козни
Мреющих сил,
притяжение аллегорий —
В емких
предгориях, в их плодородной розни,
Где гедонисту — длить диалог с докукой
В ней, в повседневности,
Ведь содержанье пляжа —
В зоркости трутней,
оплодотворенной скукой,
Тлеющей в формах легкого флирта и даже —
В хрупких романах...
За взбалмошной, одержимой,
Что за молва
ни стелется, настигая, —
Жар очевидца отчетливей под нажимом
Неудержимой скорописи Данаи...


Духи

Любимая, какая мука —
Ни звука в сумерках.
Как знать,
Ведь, Боже мой, твоя наука —
Испытывая, искушать,
Любовь, дыханьем...
Непреклонно
Он бытие обнять готов,
Блеск приворотного флакона,
Лукавой капелькой духов.
Ты искусима в терпкой тайне
Хрустального букета, но
Расплавленное обожанье —
Загадкою обожжено.
Всем нетерпеньем, как впервые,
Всем обмиранием любви
Я зарываюсь в проливные,
Любовь, в медвяные твои.
Слепящий, вне замет и писем,
До колдовства, студеный, сжат,
Неукротим и независим,
Твой отчужденный аромат.
Как ни безлюден шепот:
«Ближе...»
Любовь, ты отдалимей на
Дыханье пряного Парижа,
Духами заворожена.
Молчаньем взвизги отражая,
Встречая смехом улюлю,
Тебя, надменная, большая,
Я с косным зеркалом делю.
Вся в золотистом нетерпенье,
Осой — впивается душа
В граненое оцепененье
Ограбленного трельяжа.
И в ресторане ли, духане,
Всё нестерпимее — твое
Неисцелимыми духами
Пропитанное бытие.
Душа сутула.
Явь, бликуя,
Всё так же лжет...
Но, как стихи
Ни выдыхаются, — ликуя,
Не выдыхаются духи.
Ты льнешь изменчивым движеньем,
Пленяя пластикою, но
Недопитое оболыценье —
Уже иным отворено.
Гонимое благоговенье...
Всё чаще, милая, в судьбе —
Неискупаемо — смятенье,
Увы, не льстящее тебе.
Один, средь новостей последних,
Ниспровергателем основ,
Я дотлеваю, собеседник
Свидетельствующих духов.
Расстались... И в пространствах розных,
Что утешительней всего,
На память мне — саднящий отзвук,
Один, — и больше ничего...


* * *

В морозное крошево, в дождь ли
Чужих, запредельных времен,
Кусая перчатку,
всплакнешь ли
Дорогой с моих похорон? —
Что скаредна вещая пряха,
Что весь я в забвенье — один,
Сам прах, прозорливец, от праха
Суровых кладбищенских глин,
Что гибельный рок — неминуем,
Что губы
(«Царуй!.. Государь!»)
Ни ласкою, ни поцелуем
Уже не разбудишь, как встарь...
И в ветре, вздымающем ропот
Листвы над тесовой тоской,
Услышишь надорванный шепот,
Сырою затертый доской?
Уже не руками — ветвями
Я встречу,
забвеньем продут,
Ушедших.
Какие на память
Тебе перелески придут,
Преосуществляясь в страданье?
И ты не почувствуешь, вот,
Как, недоуменный, в рыданье,
Слепой,
расползается рот.
Ну, так оглянись же!
Бессильем
Я грубо спеленут,
На свет
Простертый — в посмертном усилье
Взглянуть тебе, радость, вослед...

100-летие «Сибирских огней»