Первый Урок Труда

* * *

Не впадая в истовую ересь, но греша уныньем иногда,
я живу, не слишком-то надеясь на вердикт высокого суда,
облачён единственною властью — иногда затрагивать сердца.
Только к сожаленью, или к счастью — сам ещё не понял до конца.

* * *

Среди полночной стрекотни существ незримых
вдруг ужаснёшься — как они проводят зиму?
Когда безмолвием объят весь мир подлунный,
где эта армия цикад живёт бесшумно
и прячет простенький мотив от всех на свете,
под слоем снега схоронив рулады эти?

Где затаилась красота в пустоты, щели?
Какие тайные места мы проглядели,
пещерный опыт затаив внутри сознанья,
себя навек отгородив от мирозданья?

Не плачь и слёзы оботри в преддверьи стужи,
на всё, что знаешь изнутри — взгляни снаружи.
Никто нигде и никогда не ставил точку…
Слоится воздуха слюда, и оболочка
сползает, больше не нужна, как слой хитина.
Ведь лишь душа обнажена, лишь сердцевина.

Нас время пестует, оно почти бесплотно,
пока в себе заключено бесповоротно
и бесконечно, словно взгляд в такие дали,
где нет препон и нет преград.
И жизнь — в начале…

* * *

Клочок земли с водою вровень, настил из почерневших брёвен…
Гляжу сквозь зелень тростника на белый столбик поплавка…
Край неба ало набухает и солнце явится вот-вот.
Оно не всходит, а всплывает из глубины онежских вод
по всем законам Архимеда… И начинает припекать.
Вокруг такая благодать! Куда, зачем я завтра еду?
В Санкт-Петербург, потом в Москву, на переделкинскую дачу…
Здесь я воистину живу. А там — я ничего не значу.

* * *

Магия чисел. Воистину магия —
сколько же раз выводил на бумаге я
странные палочки, крестики, нолики…
Вспомнится счёт ресторанный — за столиком
долго сидел, наскребал чаевые…
Нам не впервые.

Вспомнятся корни — такие квадратные.
Вроде извлёк, а попробуй обратно, и —
сумма начальная не получается.
Так уж случается.

Вроде в уме перемножил — всё правильно.
В столбик проверишь, чтоб было по правилам,—
вновь не стыкуется, снова не сходится.
Было в уме, да никак не находится.

Вот вам итог — обязательно прописью.
Подпись. И новый итог, вслед за подписью,
всё зачеркнув, доверяю бумаге я…
Магия… магия…

* * *

Ты не пишешь день, ты не пишешь два,
ты не пишешь месяц… Твои слова
застревают где-то. Былая взвесь
выпадает в осадок. И вот ты весь
подсыхаешь строчкой черновика.
Только строчка твоя — не строка пока.
Ей еще до строки расти и расти.
Не размером, Господи упаси,
но чтоб даже осадок усох, тая
заострившиеся свои края.

Совершенство это и есть — предел.
Сколько ж строк я в жизни не дотерпел,
не сумел спасти, не довёл до ума,
чтоб усохли так же, как жизнь сама,
усыхая, делается судьбой…
Боже мой!

* * *

Ночной грозой разбужен, прогнав кошмарный сон,
лежишь… А там, снаружи, — ревёт антициклон.
Колеблются основы смещением лавин,
рождая звук и слово — причину всех причин.
Весь мир, ещё безликий, пока не изречён,
колеблется на стыке разрозненных времён.
Превозмогая хаос, молчание и смерть,
что жизнью притворялась, подрагивает твердь.
Живёшь, но в полнакала под молнией сквозной…
Прошло…
                  Отгрохотало…
                                    Промчало стороной…

* * *

Вспомнится первый урок труда —
из дому я принёс тогда:
ниток клубок,
рваный носок,
перегоревшую лампочку (как велела
Анна Петровна). И ведь сумела —
за один урок научила нас штопать.
Впоследствии этот опыт
всем пригодился с годами…

Помню — показывал маме
носок, заштопанный собственноручно.

Нынче в школах такому не учат.
То ли перегоревших лампочек мало,
то ли дырявых носков не стало…

А всё ж — вспоминается иногда
Первый Урок Труда.