Певец Сибири

Исконно русский писатель-сибиряк, журналист, педагог, страстный защитник природы, охотник и охотовед, всю жизнь посвятивший деятельности по сохранению и приумножению природных богатств матушки Сибири и описанию удивительных красот этого края, а также познанию человеческих характеров и законов людского общежития, Ефим Пермитин порядком подзабыт в наше время. Имя это не на слуху. Хотя книги прозаика, и прежде всего во многом автобиографичный роман-эпопея «Жизнь Алексея Рокотова», не являются такими уж редкими, они имеются в наличии в библиотечных фондах нашей страны. Вопрос лишь в их востребованности. Но опять-таки вопрос о низком спросе на произведения советских авторов заслуживает отдельного разговора.

А вспомнилось же это славное имя не случайно — 8 января 2021 года исполняется 125 лет со дня рождения самобытного, даровитого писателя, долгие годы самоотверженно служившего отечественной словесности и оставившего потомкам немалое литературное наследие.

Ефиму Пермитину было суждено прожить большую, непростую, но яркую и интересную жизнь. Он многое повидал, пришлось ему и поучаствовать в Первой мировой и Гражданской войнах, быть еще в совсем молодые годы и десятилетия спустя сельским учителем, редактором охотоведческого журнала, жить в Москве, вращаться в писательском сообществе, быть членом редколлегии журнала «Земля советская» и редакционного совета издательства «Федерация», а потом, в силу обстоятельств, вместе с семьей переселиться в землянку на окраине маленького сибирского городка, вновь вернуться в Москву… Жизнь Пермитина, человека крайне прямолинейного, ершистого, исключительного правдолюбца, не терпевшего фальши, угодничества, заискиваний и имитации деловой активности, помотала изрядно, не озлобив при этом, не поменяв его отношения к людям и любимому делу. А таковым для него с достаточно молодых лет стало писательство, воспринимавшееся им как служение.

Казалось бы, откуда могли прорасти корни у этого таланта? Где им было взяться в далеком южноалтайском Усть-Каменогорске, на берегах полноводного, раздольного Иртыша и прозрачной горной реки Ульбы, омывавших город, да еще и в непростое время великих потрясений, когда у сына столяра-кустаря имелись для раскрытия его способностей совсем ограниченные возможности? Да и в семье (большой, где было тринадцать детей, трудолюбивой, жившей скученно и дружно) не было тех, кто мог бы привить восприимчивому мальчику любовь к слову. Но это только так кажется. И видится, на первый взгляд.

Однако же земля русская всегда была богата самородками, людьми удивительными, талантливыми, одержимыми творить, строить, созидать… Были среди них и такие, кого следует относить к народным мудрецам. Знанием, умением, мудростью, прозорливостью отличались такие люди. Вот так и Ефиму повезло с детства расти среди таких людей, внешне простых, неказистых и непривередливых, скромных, порою неграмотных или малограмотных, но знавших жизнь, умевших находить верные решения, позволявшие существовать и духовно развиваться в непростых условиях, в которых находились тогда сибиряки.

К таким людям прежде всего относились родители будущего писателя Николай Николаевич и Ирина Тимофеевна, люди трудолюбивые, житейски проницательные, имевшие собственные взгляды на жизнь, ценившие семейные узы, порядочность, доброту. Какой-то особой, граничившей с миром грез и фантазией, мудростью обладала бабушка Ефима, привившая ему любовь к народному языку и фольклору. Она же введет его в пленительный мир русской сказки с ее красочным словом: «В сказке каждое слово должно быть как скатный жемчуг. Потому что хорошее слово мир освещает, потому что слово хоть и не пуля, а им убить человека можно. И не бог слово, а воскресить человека может оно».

В поле, на охоте и рыбалке, на улицах городка слушал будущий литератор остросоциальные сказки и истории, которые закрепляли в нем убеждение, что «грабители в хоромах живут, а честные люди в тюрьмах гниют», что умным, работящим, честным, храбрым мужикам противостоят цари, губернаторы, градоначальники, купцы — люди жестокие, жадные, смотрящие на простой люд свысока.

С детства (а отец рассказывал детям о великой и притягательной силе книги, дающей знания) Ефима тянуло к учебе. Учился он с интересом, много читал, поражался великим творениям Пушкина, Лермонтова, Достоевского, Толстого, Тургенева; помогала ему и цепкая память. Городское училище и учительская семинария позволили и самому Пермитину стать учителем. Учительствовал же он в глухой сельской школе, где выкладывался основательно, не жалея времени и сил. И к молодому учителю потянулись не только дети, но и взрослые.

Был он парнем во всех отношениях открытым, добрым, отзывчивым, совестливым. Как говорят в народе, душа у него была нараспашку. Сказалось родительское воспитание. Подействовала на него и внешняя среда. Потому-то с ранних лет Ефим научился искренне дружить, ценя это великое, объединяющее людей чувство. Друзей же у него было много, и не только среди сверстников, но и в стане взрослых людей, большинство из которых слыли умелыми охотниками и рыболовами. С ними он, как равный с равными, вооружившись соответствующим снаряжением, ходил в тайгу и по горам, плавал по рекам, охотился и рыбалил. Так, между прочим, Пермитин и научился воспринимать людское естество, отличать людей цельных, глубоких, порядочных от пустопорожних, хвастливых, живущих бесчестно. С годами этот дар прозорливого видения человека, его настроений, переживаний, внутреннего мира у писателя стал развиваться, совершенствоваться. Собственно, наблюдения за людьми, их делами, поступками, а также способность к критичному разбору их поступков и образа мыслей и вывели Пермитина на творческий путь.

Любопытно и то, что привязанность к охоте, да и к самой природе, у Пермитина не растерялась с годами. Страстным охотником он оставался на протяжении всей жизни. Известно и то, что поездки на охоту, куда он приглашал своих друзей-писателей В. Правдухина, А. Новикова-Прибоя, А. Коптелова, были для писателя хорошей возможностью что-то увидеть в новом ракурсе и описать увиденное или услышанное в очерках, заметках, записях, становившихся порою составными частями более крупных художественных произведений. Таким образом и получалось некое естественное взаимодействие человека и природы, которую Пермитин в действительности боготворил, защищал, пропагандируя бережное и рачительное к ней отношение.

Огромное влияние на формирование мировоззрения Пермитина оказали годы, проведенные им в далекой алтайской деревне, среди людей, коренных сибиряков, научивших его наблюдательности, житейской мудрости, взвешенности и рассудительности. Укрепили они в нем и его страсть к охоте, к исследованию природных богатств. Все это поспособствует и тому, что Пермитин какое-то время даже будет работать в городском союзе охотников.

Тогда, кстати, он был в добрых отношениях с работавшим в Усть-Каменогорске большевиком Павлом Бажовым, заведовавшим в ту пору уездным отделом народного образования. Тем самым Бажовым, который позднее станет известным писателем, фольклористом, автором уральских сказов. О нем Пермитин всегда тепло отзывался. Выведет он его и в романе-эпопее «Жизнь Алексея Рокотова». Сам же Бажов в одном из писем советовал молодому организатору охотничьего дела: «…расширяйте сферу деятельности городского союза охотников-любителей за счет организации промышленников горно-таежных районов. При разумном хозяйствовании Алтай — неисчерпаемый кладезь “мягкого золота”. Пушнина необходима для торговли с заграницей, для развития отечественной промышленности».

И дело это Пермитину было не только по плечу, но и по душе. Если бы он не стал литератором, то, бесспорно, был бы хорошим хозяйственником, организатором и управленцем. Энергии в нем всегда было с избытком, и она, естественно, искала своего выхода наружу…

Писателем тем не менее Пермитин становиться не собирался. Все сложилось само собой. Необходимо было издавать журнал «Охотник Алтая», инициатором создания и редактором которого становится страстный охотник, работник усть-каменогорского союза охотников-любителей Пермитин, писать для него рассказы. Так и появились его первые короткие рассказы «Памяти поэта-охотника», «В осаде», «У костра». Буквально в пределах календарного года литературная деятельность завладеет им основательно. В период с 1923 по 1925 годы, до переезда в Новониколаевск (старое название Новосибирска), куда Пермитин был переведен редактировать новый журнал «Охотник и пушник Сибири», образованный на базе «Охотника Алтая», он написал порядка десяти небольших рассказов.

На новом трудовом поприще, в большом городе (каким, естественно, воспринимался им Новосибирск), обрастая знакомствами в литературной среде, Пермитин начинает работать над романом «Капкан», рассказывавшим о нравах и обычаях алтайских староверов-раскольников и пробуждении в их специфичной среде ростков новой советской жизни. Роман этот, ставший годы спустя первой книгой монументальной эпопеи «Горные орлы», состоящей также из романов «Враг», «Любовь», «К вершинам», поднимавший новый пласт жизни, ранее никем не тронутый, и опубликованный в ряде номеров «Сибирских огней» за 1929 год, подтверждал мысль сибирских коллег-литераторов о том, что в советскую литературу пришел особый талант, мало на кого похожий, не крикливый и всеядный, а крепкий и основательный.

В 1931 году публикуется повесть Пермитина «Когти», воссоздававшая правдивые картины непримиримого, острого классового расслоения и борьбы в деревне 20-х годов прошлого столетия.

Вообще же о детстве, юности, о первых переживаниях, о том, как знакомился с алтайской природой, о том, как воспитывали родители, о бабушке, об увлечениях и разочарованиях, о первых походах на охоту, о первой учительнице, об учебе в городском училище, о работе у жадного и хитрого купца-кондитера, об учительских буднях, о первой любви, о фронтах Первой мировой и Гражданской войн, о становлении советской власти, о работе в городском союзе охотников-любителей, а фактически о личностном становлении писатель подробно расскажет в первом и втором романах трилогии «Жизнь Алексея Рокотова» — «Ранее утро» и «Первая любовь». И расскажет увлекательно, не унывно, без излишних отвлечений и подробностей, не влияющих на основную канву повествования. Выпукло в этих романах, как, впрочем, и в других произведениях, проявится и то обстоятельство, что писатель в действительности был мастером портрета краткого, выразительного, в каких-нибудь два-три штриха. И характеристики героям он умел давать ясные и исчерпывающие.

При этом не следует думать, что Пермитин написал сплошь публицистическое, автобиографическое полотно. Нет. Романы эти высокохудожественны, построены по классическим литературным канонам, в них на передний план выдвигаются характеры и переживания героев, образы которых Пермитин своеобразно обогатил и усилил, заострив сюжетные линии, личностные и сугубо социальные конфликты, их драматичность. Да и повествование в них ведется от третьего, а не от первого лица, как можно было бы сделать, будь то документальная повесть или роман. Но и достоверность всего рассказанного не ставится под сомнение. Писателю с первых строк начинаешь верить. Практически с первых глав становится понятно и то, что Алексей Рокотов — это Ефим Пермитин. На сей же счет прекрасный русский советский писатель-сибиряк Афанасий Коптелов вспоминал: «В Алексее Рокотове, отличном охотнике, редчайшем знатоке зверей и птиц со всеми их повадками, увидел самого Ефима Николаевича. Как-то в минуту откровенности он признался одному из собеседников:

— Алексей Рокотов — я, но на девяносто процентов. Остальное позволило раздвинуть рамки собственной биографии, дало простор авторскому домыслу…»

В третьей книге трилогии — «Поэма о лесах» — автобиографичные события прослеживаются наиболее часто. Большой интерес представляют страницы, рассказывающие о создании журнала «Охотник Алтая», редактором которого был писатель (увидевший свет в январе 1923 года в заштатном Усть-Каменогорске литературно-художественный журнал «Охотник Алтая» стал первым охотоведческим журналом не только в Сибири, но и во всем Советском Союзе), о переезде в Новониколаевск, о работе над первыми книгами, работе мучительной, изматывающей, заставлявшей не спать ночами, волноваться, зачеркивать, переписывать, шлифовать каждое слово… Не менее интересно понаблюдать над первыми шагами советской литературы в Сибири. Перед читателем предстают запоминающиеся образы пионеров литературы края, зачинателей и первых руководителей одного из старейших литературных журналов страны «Сибирские огни» — Л. Сейфуллиной, В. Правдухина, В. Зазубрина, В. Итина, И. Ерошина, К. Урманова. В главах, повествующих о пребывании Рокотова в Москве, Пермитин рассказывает о своих встречах с М. Горьким, М. Пришвиным, И. Бабелем, С. Сергеевым-Ценским, М. Шолоховым. Тут же следует сказать, что с Михаилом Александровичем Пермитин сдружится на долгие годы. Именно Шолохов поможет Ефиму Николаевичу вскоре после окончания Великой Отечественной войны вернуться из Сибири в Москву. Для решения этого вопроса он с прошением побывает у «всесоюзного старосты» М. Калинина… Сам же Пермитин к Шолохову всегда относился с особым пиететом и трепетом. «Мы, писатели, жили под знаком творений Шолохова годами, десятилетиями, — говорил Пермитин, — вновь и вновь перечитываем их, учась и восхищаясь одновременно…» Не уставал прозаик восхищаться и языком великого писателя.

Особую колоритность романам трилогии, удостоенной в 1970 году Государственной премии РСФСР имени М. Горького, придает прекрасный русский язык, коим писатель владел превосходно. Пермитин необычайно любил родное слово, досконально знал его многие таинственные кладовые и умел пользоваться им для создания волнующих картин и сцен, красочных пейзажей. Писателю были в полной мере доступны богатейшие алмазные россыпи русского языка, он с трепетом и любовью отыскивал в этих россыпях именно те слова, которые могли бы наиболее точно выразить сущность того или иного явления, а также характеры героев, их настроения, размышления, живую речь.

Писатель всегда критично относился к своей деятельности. Самокритичность была ему свойственна с молодых лет. О ней он говорил и в трилогии «Жизнь Алексея Рокотова», описывая свои переживания перед началом учительства, и тогда, когда создавал первые произведения, и позже, приобретя определенный писательский опыт. Обостренная потребность все делать по совести, должным образом, в рамках нравственных и земных законов заставляла Пермитина каждое действие пропускать через сито самоанализа и самоконтроля. О своей же писательской работе он говорил и такие слова: «Труд писателя? С чем его сравнить? Каторжный труд, изматывающий душу и сердце. Здесь я тугодум и медлителен крайне. Вот как будто бы все знаю: места, где развиваются события, знакомы мне, не раз перемерил собственными ногами, герои знакомы, отлично знаю их язык, манеры, мышление, поведение. А вот порой бьюсь как рыба об лед: не хватает точных, выверенных, звенящих, как хрусталь, слов. От рассказа к рассказу, от книги к книге возвращаюсь вновь к написанному и опять работаю, шлифую: бьюсь, ночи не сплю, сраму боюсь — читают мой роман Михаил Шолохов или Афанасий Коптелов и морщатся: подкачал Ефимша, оставил на поле сорняки. Негоже, негоже…»

Тем не менее таких ситуаций в писательской судьбе Пермитина было немного. Писал он добротно и содержательно. Вполне конкретно обозначал он и проблематику своих произведений. Потому и критика их воспринимала, как правило, благосклонно, без разгромных разносов и категоричных выводов.

А волновали Пермитина в первую очередь проблемы социальные. Неизменным был и его интерес к взаимоотношениям людей различных классов, групп, устоев и взглядов. Пермитин, со свойственной его натуре страстностью и нетерпимостью, не раз восставал и против существа собственнического мира. Его пережитки он видел в людях мещански ограниченных, узколобых, погрязших в эгоистических устремлениях бесконечного и бессмысленного приобретательства, накопительства, откровенной скупости. Осуждал писатель и консервативный, заскорузлый быт, как тина, затягивавший в свои скользкие объятия людей духовно обедненных, малограмотных, примитивно мыслящих, сконцентрированных лишь на элементарном исполнении физиологических потребностей. Нетерпим он был и к откровенным врагам советской власти. Таких ему, участнику Гражданской войны, пришлось повидать немало. Знал он и то, как они умели маскироваться. Потому и разоблачать их считал своим гражданским долгом.

Будучи в летах, писатель частенько задумывался о будущем, о молодежи, о том, какой ей быть, дабы не рассеялись народные скрепы и великий русский жизнеутверждающий дух. Однажды он так высказался по сему поводу: «Мир без молодого человека и молодых чувств — мертв, превращен в прах! Писатели обязаны помнить: все в нем, в молодом человеке, — наша светлая надежда, наше будущее; об этом литератору нельзя забывать ни на секунду! Литературные поделочники, ремесленники от пера — злой бич искусства: в силу духовной скудости они не способны поставить первоочередных задач перед молодежью. А задачи великие — воспитывать в духе патриотизма, верности Родине. Да, да! Прописные истины? Общие слова? Нет! Ежедневный труд! И эти великие чувства надо воспитывать. А благородное, чистое отношение к женщине? Само собой, и здесь нужно ежедневное участие писателя. Честность, верность, мужество, патриотизм и героизм — вот что неустанно надо воспитывать в новом поколении с ранних лет. Рыцарское, да, да! Именно рыцарское служение Родине, матери, женщине! Наш великий долг перед народом! Право, это не звонкие пустые слова: это программа воспитания поколения, несущего в будущее наши идеалы. В будущее. В коммунизм!..»

Писатель не уставал повторять: «Молодежь — наше будущее». Но справедливости ради надо сказать, что и сам Пермитин не терял молодежного задора. Почти в шестидесятилетнем возрасте, однако так же горя, как и в юношеские годы, он не смог усидеть дома тогда, когда ЦК КПСС и правительство СССР приняли решение об освоении целинных и залежных земель. Дабы с головой окунуться в это большое дело и познакомиться с героями будущей книги, прозаик около года проживет на целине. Написанный в результате той длительной командировки роман «Ручьи весенние» будет буквально проникнут сыновьей любовью к родной земле и желанием верно ей служить. Отдавая в романе должное героической советской молодежи, ее трудовому подвигу, писатель все же затронет и ряд проблемных вопросов, касавшихся существенных недочетов в организации скрупулезно им изученных работ по освоению целинных земель.

Долгие годы Пермитин работал над художественной эпопеей «Горные орлы», повествовавшей о классовой борьбе в далекой сибирской деревне в так называемые годы великого перелома и показывавшей неповторимые картины могучей природы Алтая. Завершая это большое полотно, он писал: «И какая же сверкающая даль! Сколь же прекрасна светлая наша страна! Величайший в мире народ выбрал, обжил, немеркнущей в веках драгоценной кровью своей отстоял в годины лихолетий, кровью и потом удобрил тебя, родная моя земля.

Горы, леса, ширь — конца-краю нет…

Кому не понятна гордость тобою и нежная сыновняя любовь к тебе?

Какой лютый враг может выжечь любовь к тебе?

Скорей темные леса твои опрокинутся корневищами в небо, а вершинами врастут в землю, чем выжгут из сердец твоих сынов вечную, неискоренимую любовь к тебе…

Да и как можно выжечь, искоренить то, что вошло в кровь человека вместе с молоком его матери! Когда он малым ребенком уже любил тебя, сидя в зимние стужи на теплой печке, вздрагивая от выстрелов мороза в углах избенки и слушая чудесные сказки седой, подслеповатой бабки.

Родина! Теплый полынный ветер тихих осенних твоих полей! Синее небо с венцами журавлиных стай! Необъятна ты и величественна, как океан».

Разве не замечательные слова? Пожалуй, это целое стихотворение в прозе, убедительно показывавшее талант, даровитость писателя и его преданность родной стороне, великой России…

В своей прозе и публицистических выступлениях писатель был всегда наступательным, активным, боевитым. Он умел постоять за убеждения, за взгляды, за конкретные дела и начинания, за друзей и товарищей. При этом не терпел он уклончивых настроений, половинчатости, хитрости, лицемерия. Чуждо ему было и самолюбование, возвышение собственных заслуг, самореклама. По сути, таким твердым, последовательным, бескомпромиссным, если дело касалось вопросов принципиальных, Пермитин был не только в творчестве, но и в общественной работе, будь то деятельность в Союзе писателей РСФСР, где прозаик в последние годы жизни являлся секретарем, или многолетняя подвижническая работа по защите природы, сбережению ее красот и богатств.

Пермитин, бесспорно, принадлежал к тем писателям, чьи произведения с годами не тускнеют, не меркнут, а остаются такими же сильными в читательском восприятии. Пожалуй, с годами приоткрываются даже некоторые грани, бывшие ранее незаметными. Собственно, само время требует от нас более пристального, с позиций дня сегодняшнего прочтения. Тем более есть возможность что-то сравнить с творчеством таких крупных мастеров-сибиряков, как Г. Марков, С. Сартаков, К. Седых, А. Коптелов, С. Залыгин, А. Иванов. Каждый из них оставил богатое, глубокое и стоящее наследство, к которому есть смысл периодически возвращаться, ну а тем, кто с ним незнаком, обязательно познакомиться.

О преданности же мастера Сибири интересно высказался поэт и литератор, многолетний главный редактор «Сибирских огней» А. Смердов: «…хочется выделить и подчеркнуть еще одну ярко выраженную в самом Е. Пермитине, человеке и художнике, — прирожденную, родословную, что ли, — черту. В среде многих своих земляков-литераторов, постоянно проживающих в Сибири или откочевавших “в центр”, но не отрывающих творческой “пуповины” от родной стороны, я не знаю более, чем Е. Пермитин, коренного, “матерого”, “верноподданного” по складу души, мироощущению и внешним проявлениям сибиряка. И в современной российской литературе, непрерывно пополняющейся из сибирских истоков и резервов, я, пожалуй, не знаю книг более сибирских по духу и настрою, языку и колориту, чем “Капкан”, “Когти»”, “Горные орлы”, “Первая любовь”…»

Современники писателя видели его всегда в хорошей физической форме, «сбитым крепышом среднего роста, круглолицым, с серебристым пушком на темени, белозубым, пружинисто-подвижным, звонкоголосым». Причем таким он оставался и в 75 лет. Наверное, это признак сибирской могучей породы. Могучий, крепкий, надежный и убежденный в том, что в жизни всегда должно побеждать человеческое, — он был и литератором, любившим природу, людей и Россию.

Давайте же не забывать писателя-почвенника Ефима Пермитина, делом всей жизни которого, всепоглощающим долгом было каждодневное служение возвышенному слову, литературе, родной русской земле и ее народу-творцу, народу-созидателю.

Руслан Семяшкин