Вы здесь

«Припомнишь птицу — проступает Север…»

Стихи
Файл: Иконка пакета 08_chigrin_ppps.zip (15.09 КБ)

СМОТРИТЕЛЬ МЕСТА

 

Драконий мыс равно Господний след…

Слегка хрустит песок береговой

 

Широт, в которых сероватый цвет

Повязан с фиолетовой волной,

 

С идущей джонкой: опиум, табак?

С китайским ширпотребом и т. д.

 

Заросший светом яшмовым маяк —

Лучами распускается в воде.

 

В таком «сейчас» я — необычный знак?

Бемоль харит да ключик аонид,

 

Встречающий солёный полумрак,

Смотритель места больше, чем пиит?..

 

Ловитель моря на приманку строк,

На шепоток, дыхание Творца…

 

Смотри, как хобот тьмы пробил Восток:

Не вытереть вечернее с лица.

 

Не выхватить из темени причал,

Над волнами фантазии встают:

 

Сапфирный кит, лиловый скат, финвал?

Скоты из Пятикнижия плывут

С чудесным Ноем?.. Господи, я тут,

Где птицы зарифмованы в стихи,

 

Где фарт рыбачий катера везут,

Где Ты кладёшь привычные мазки…

 

ДЖИБО

 

Белеет парус одинокий…

Михаил Лермонтов

 

Голос ветра залива Джибо

Так простужен — зови врача.

То затянет, то стихнет живо,

То волна набежит, шепча…

Тут маячится мореходство,

Одинокий невдалеке

Вижу парус, конечно, сходство

С тем, белеющим в той строке,

О которой нельзя не вспомнить

Рядом с морем таким большим

И — сознание переполнить

Тёмно-вайдовым и густым.

Вот и чудится-мнится кто-то,

Кто в другие ведёт миры, —

Это Муза. Её забота:

Занимательный дух игры

В тихотворчество возле моря…

Притекает волна к волне.

Чайки, крепко о птичьем споря, —

В споре — словно бы в западне.

Тут мерещатся те, кто стали

Википедией, мифом и

Детством многих, в таком запале

Дети выросли, и ушли,

И забыли о бригантинах

И — адамовой голове,

Людях Флинта, грошовых винах,

Кладах, храбрости, плутовстве…

Бухта. Море. Да «песни» кайры…

Это — Джибо, и — никого…

Лишь в глубинах — морские твари.

Белый парусник. Волшебство.

 

OMEGA

 

На приезд рок-группы «Omega» в Москву

 

Было? Когда? В котором?.. Музыка — «Гаммаполис»,

Девушка молодая, я ещё молодой…

В синем горшке цветущий шпагами гладиолус,

Рифмы и риффы музы... Сумерки и покой

Места, в котором время остановилось вроде:

Справа — базарчик, слева — старое синема,

Впрочем, навалом неба, впрочем, на повороте

Есть ресторан, в котором пьют и сейчас весьма.

Риффы гитары «Gibson», Яноша сильный голос,

Звёзды стояли в окнах, точно подруги, в ряд.

Рокеры пели космос, двигали «Гаммаполис»…

Я целовался с музой и понимал — навряд

Что-то другое будет, так и помру в глубинке,

Кто тут поймет, в какую сторону я гляжу?..

Рокеры пели космос, я приникал к бутылке,

Это куда приводит? Ведомо и ежу

Местности, о которой я говорю сегодня.

Цвёл гладиолус дымный. Осень-зима-весна…

Праздники и работа. Девушка как находка.

Скверик, кино, прогулки… Жалкие времена.

Рокеры пели космос… И — отцвели цветочки.

Смылся из тех местечек автор текущих строк.

Выпито было много, но не дошёл до точки,

Не закусил маразмом, впрочем, конечно, мог.

Нынче в Москве играют рокеры — в «Крокус Сити»,

Старые? Молодые! — ровно на два часа.

Больше чем четверть века нам говорили: ждите…

Те, кто смогли дождаться, веруют в чудеса.

 

СГУЩЁННЫЙ ЦВЕТ

 

На полях альбома Поля Гогена

 

ну, вторник, ну, среда, четверг, вослед —

Ночь с четверга на пятницу, ни слова

Не пишется… Луна, как жёлтый бред,

Без всяких «как»! Конкретнее: хреново.

 

Подумаешь, талмуды да стихи…

Зато светло от «Варварских сказаний»,

«Дня божества», втекающих в мозги,

Пестреющих, как сотканные ткани

 

Колониальных выдумок и грёз,

От хижины пославшего Европу,

Смотрящего холстами в макрокосм

Наперекор любому гороскопу.

 

По шмоткам — маориец, галл в любви —

Любитель порно, медных малолеток.

Смотри, с холста стекает, весь в крови,

Большой закат, смущая зелень веток.

 

Вот-вот пирога без меня уйдёт,

Тут — пятница, там — видимое море

Полдневное: креветки, крабы, йод…

Сгущённый цвет в открытую в фаворе.

 

Вот-вот, художник, я услышу, как

Играют жизнь и смерть на дудке-виво,

Одним ударом разбивают страх,

Платя по счёту будущего мифа.

 

Вот-вот, овеществляя этот стих,

Заброшу все стихи к чертям собачьим,

Вплетая слово в твой смертельный цирк —

Банальной рифмой, малодушным плачем.

 

НА ПУШКИНСКОЙ В ГОД ТИГРА ПО КИТАЙСКОМУ КАЛЕНДАРЮ

 

Повернёшься, а город в аграфах зимы,

Два лохмотника просят на жизнь

Или смерть? Для которой накидано тьмы

В ожидании нынешних тризн?

 

Повернёшься, а холод эвенком стоит,

Негритянкой несётся к метро

И молчит «абиссинцем», бореем язвит,

Проникает когтями в нутро.

 

Посмотреть бы? Куда? Может, в Африку? Там —

Сахарится светило, ещё

Бедуин понимает песочный ислам,

Подставляя хамсину плечо.

 

Там гекконы, агамы мелькают за так…

И ребёнком рыдает шакал.

Там в лазурь зазевался фисташковый флаг,

Там, курнув, переходят в астрал.

 

Уходи, набиваясь сиротством в «газель»

(Караван твой давно без тебя…).

На китайском животном вкатилась метель,

Золотые рифмовки трубя.

 

ИНДИЙСКО-МОСКОВСКИЙ РОМАНС

 

Это Кали в черепах и манго

Загорает в дебрях Индостана…

 

Спит в Калькутте сумрачная Кали, в старом Дели расцвели ашоки…

Вся Москва в молочно-белом сари, померанцем отливают щёки.

 

Йоги или призраки повисли в воздухе, в котором так и надо?

Сколько всякой симпатичной жизни в располневшем белым эльдорадо.

 

Видишь, как ветшает в быстром небе, будто пёс в лирической поэме,

Зимнее тугое благолепье, колесо сансары в этой теме…

 

В тучах шрифт — сплошной деванагари. Это — дует ветер на санскрите?

Это мифы от богини Кали?.. Это я, играющий на цитре,

 

Это морок, вставший на ходули, Азия, влекущая в словесный…

Выпей смысл, и — выплывут баулы1, племя Бога выдумает песни.

 

Это я в биноклике утопий подсмотрел бенгальскую Калькутту,

Кто там курит в одиночку опий, положив по маковке на скуку?..

 

* * *

 

Никого вокруг — ни родных, ни ближних,

Лишь мерещится, почему-то, море,

Да светило фишкой засело в вышних,

Да волна с другой в непременном споре…

Никого кругом (в стопаре отрава),

Только вечер, как темноты сподвижник,

Накрывает жизнь: не в порядке штрафа? —

Говорил подобное чернокнижник

В кинофильме (кто киноленту помнит?),

Впрочем, там стоял за Творца охотник…

Никого кругом, только морок комнат,

Только призрак — где? — будто вражий сводник

Между миром тем и — на время — нашим:

Между нашим и темнокнижным слоем,

Вот нырнём туда и тогда попляшем

Смельчаком ли, трусом, любым героем…

Там своих с огнём… или там их больше?

Никого окрест — ни родных, ни близких,

Только звёздный свет да бухло, не горше

И не слаще, чем в «Золотых записках».

Никого вокруг... В каждой букве Яхве

Или аспид о четырёх решалках?

Сколько я стою на Кастальской вахте?

Разбери теперь — все стихи в помарках,

В перекличках с мойрой (приелась пряжей)

И, конечно, с девушкой, что Вермеер

Нам оставил (чтоб понимали…), даже

С Тем, который ветра ослабил веер,

С тем, который облачком над погостом —

Херувимом маленьким притаился

В тех краях, где хоспис за Чёрным мостом

С молчаливой теменью породнился.

 

ВЕСЬ БЕРЕГ В ПТИЦАХ

 

Баклан ли, чайка, может быть, сапсан,

Припомнишь птицу — проступает Север,

Над сопками курящийся туман,

Плывущий к берегам нелёгкий сейнер.

Весь берег в птицах, в бухточках… Ветра

Привычно перелистывают волны.

Большие лодки, джонки, катера,

Знакомый мир пустынности и воли.

Знакомый мир окраины, волна

С другой волной пульсируют и — тихнут.

Как будто полдень? Поздняя весна?

Вчерашний день сегодняшним настигнут.

Знакомый мир, две чаечки над тем,

Который был в иные годы мною, —

Неужто я? В какой смотрю эдем?

Былую жизнь сближаю с тишиною…

С какою птицей выдохну строфу

В знакомый мир, в каком теперь едва ли

Я окажусь (в других мирах живу).

Темнеет небо. Пропадают дали,

В которых был прописан рядовым,

Был Севером, подробностью пейзажа…

Я постарел? Скорее — стал другим,

Я — точно незаметная пропажа.

Нередко жизнь и призраки топлю

В большом вине и в маленьких заботах.

Я смутное прошедшее люблю…

Так много было в северных широтах.

 

1 Племя бродячих певцов-мистиков

100-летие «Сибирских огней»