Прости меня, Никола Зимний...

ЯБЛОКОПАД

Медногубая осень разносится
в резких скрипах набрякших ветвей.
Бьет вечернею разноголосицей
по земле, по траве, по листве.

Травы поздние начисто скошены
от карельских низин до Карпат,
Небо выцвело, зноем изношено —
начинается яблокопад!

Начинается время падения
краснобоких налившихся тел,
Сквозь листву продираясь, по дереву
гулко бьются плоды в темноте,

И забиты тропинок извилины.
И от падалиц кровли дрожат.
И хохочут в урочищах филины.
И бормочут во сне сторожа.

И пирог на расшитые скатерти
налегает, горяч и красив.
Это в яблочном запахе катится
звонкий свадебный гул по Руси.

Это яблоки падают, нагусто
покрывая траву и пестря.
Покрываясь туманами августа,
сентября, октября, ноября...

* * *

Звезднолобый жеребенок
у ручья
на закате в сонной старице пасется.
Рыжий хвост и против солнца
и по солнцу
отражает нападенье комарья.

В берег илистый
уткнулась плоскодонка.
К смоляным бортам присохла чешуя.
И молочные копыта жеребенка
с тихим плеском колыхнули сон ручья…

Жизнь идет, и вдруг очнешься,
как спросонок.
Вспомнишь:
луг, роса по чашечкам дрожит...
Там пасется звезднолобый жеребенок
и за поездом гремящим —
не бежит.


19-е ДЕКАБРЯ^*

Прости меня, Никола Зимний:
Не смог я нынче в храм прийти.
А всё ж грехи мои прости мне…
Хотя бы главные — прости!
Я весь в грехах перед тобою,
как муравейник в муравьях,
как пушка в гари после боя
и как бродячий пёс — в репьях…

А всё ж меня, Святой Угодник,
прости в морозный праздник твой
хотя б затем, что по сегодня
я жив ещё, что я — живой!
Живой — а потому и грешный...
И столько жизнь страстей дарит,
как будто бы Никола Вешний
весь год в крови моей царит!


ГАНГ

Когда скажут «Ганг»,
я вспомню
не храмы над ним, не берег,
не выплеск волны на сходни,
не стрелы лодчонок белых.

Я вспомню,

как на излуке,
где волны чисты, как ветер,
где пахнет кокосом ветер
и гаснут базаров звуки —
к воде сходила девчонка.
Она опускала руки,
тонкие, смуглые руки,
в волну. И черная челка
и губы ее с водою
соприкасались. И четко
я видел —
в тот миг святою
вода становилась в Ганге...


* * *

Я жду тебя который день подряд,
а кажется — который век подряд.
Со мной уже деревья говорят
на языках веселых и смолистых.
И если что-то в них я не пойму,
ночные птахи слуху моему
подсказывают через полутьму.
И ночь звенит как южное монисто.

У трав и у деревьев и у птах
одно лишь твое имя на устах.
И вот по венам пробегает страх:
уместно ли на пятом-то десятке
вниз головой кидаться без оглядки,
сжигать себя на двух зеленых, сладких,
ресницами овеянных кострах...

Люблю тебя короткие недели,
которые в разлуке пролетели,
и каждый день — в огне и в мятеже.
Исчезло время — есть лишь расстоянье.
За встречею не будет расставанья.
И это — наяву, не в мираже.

Какой мираж, когда раскрыто сердце
всем сущим на земле единоверцам:
деревьям, птахам, зябкой полумгле,
дымящемуся солнцу молодому
и стригунку молочному гнедому —
всем, кто любовью по земле ведомы,
кто счастлив и несчастен на земле.

Я целый мир на плечи, словно грузчик,
хочу взвалить со всякой тварью сущей,
хочу исполнить моего огня
весь окоем взметнувшегося дня,
чтоб молнии за мною поспешали

и чтоб деревья слушали меня
шершавыми и мягкими ушами...



СОНЕТ-ФАНТАЗИЯ

Таджикская луна — особенного цвета.
В чеканном серебре плывет сквозь ночь она.
И мерной чередой, в тепле земном прогреты,
плывут в ее лучах миры и времена.
И всадник в стремена встает в долине где-то,
в опасный горный путь душа устремлена.
И воля в час ночной не ведает запрета,
когда такой луной судьба озарена.

Тревожен свет ее серебряного лика.
Тревогой дышит песнь журчащего арыка,
и глубь ночных небес, и сердца глубина.
А пестрых гор зубцы, заточены лучами,
бессонный мир земной гранитом увенчали...
И смертной жаждой жить земля в ночи полна!




ЗАПОВЕДЬ

Не жалей ни о чём. Ни о чём не жалей.
Ничего не могло быть иначе.
Лили грязь на тебя. И кропили елей.
И несчастье сменялось удачей.
А дорога — всё круче. А жизнь — всё милей.
И поэтому ты ни о чём не жалей.

Ни о чём не жалей. Не жалей ни о чём.
Ничего не могло быть иначе.
Пусть и впрямь жизнь по темечку лупит ключом,
да не тащится загнанной клячей.
И не сманишь её никаким калачом
на другую тропу... Не жалей ни о чём.

Не жалей ни о чём. Ни о чём не жалей.
Всё могло быть печальнее вдвое...
В сердце — воздух ржаных и овсяных полей.
Радость звёздная над головою.
И не стала душа ни черствее, ни злей.
И поэтому ты ни о чём не жалей.

Ни о чём не жалей. Не жалей ни о чём.
Ты дожил до седин без наград и рублей.
Но — проверен добром и помечен мечом.
Всё ещё впереди... Ни о чём не жалей.






* * *

Как пела индуска из племени чаттызгары!
Из пламени, что ли, тот голос был или из мрака?
Из уст вырывался и ввысь уходил он и плакал,
и смехом в долину слетал он с вершины горы.

И эхом он бился в пропахшей сандалом молельне,
где слонообразный божок ему молча внимал.
У древних ступеней костер одинокий дремал,
и мрамором темным
сквозь шелк проступали колени.

О чем она пела?!…