Вы здесь

Семейный альбом на фоне крушения империй

Народные мемуары
Файл: Иконка пакета 12_syxa4ev_sanfki.zip (35 КБ)

Рад, что мне удалось побывать на выставке «Великая и забытая» в Свердловском областном краеведческом музее, посвященной Первой мировой войне, — мне, внуку Петра Александровича Сухачёва, одного из героев экспозиции, георгиевского кавалера, участника той войны. Автор представленных в музее работ художник и профессор кафедры рисунка УралГАХА Алексей Лопато сказал: «Удивительно, что семья Сухачёвых смогла сберечь свой архив в годы лихолетья. Смелый поступок! Благодаря ему мне удалось воссоздать образ этого достойного человека».

После посещения выставки мне в голову и пришла идея изобразить нечто вроде семейного портрета на фоне смены эпох, воссоздать биографическую картинку целиком.

 

1930-м годам принадлежит сомнительная честь введения в наш лексикон термина «враги народа». Репрессивный молох действовал денно и нощно. Летним июльским вечером 1937 г. он добрался и до моего деда.

Случилось это вполне буднично: Сухачёв Пётр Александрович сидел на крыльце, отдыхая после дневных забот, когда пришел посыльный и сказал, что его приглашают в сельсовет по какому-то делу. Дед сразу встал и отправился по вызову. В чем был.

Ушел и не вернулся. Судьба? Так на роду написали? Попробуем разобраться.

Родился и вырос Пётр Александрович в средней, по тогдашним меркам, семье. У моего прадеда, Сухачёва Александра Ивановича, было пятеро сыновей и две дочери. В те времена дети рано приобщались к нелегкому крестьянскому труду, а лишним образованием народу головы не заморачивали. Дед-то, правда, считался приличным грамотеем на селе, сумев окончить четыре класса церковноприходской школы.

Когда пришло время, он женился на бабушке, Хритинье Михайловне, урожденной Соктиной, и вскоре молодая семья пополнилась старшим братом моего отца — Сергеем. Тут деда призвали на действительную военную службу. В Томске рекрутская комиссия определила его в гвардию. Все основания для службы в отборных частях имелись — высокий рост, стройное телосложение, правильные черты лица и ничем не запятнанное прошлое. Но в Томске без пяти минут гвардеец случайно встретил служивого земляка. Короткой встреча не получилась, в молодости вообще время летит незаметно. А вот в рекрутском присутствии часовое опоздание еще как заметили, и с гвардией пришлось распрощаться. Служить пришлось в Томске, где и застала его германская война. Вскоре дед в составе 42-го Сибирского стрелкового полка оказался в действующей армии.

Приказом по войскам 4-й армии Западного фронта от 16 июля 1916 г. № 3040 фельдфебель 42-го Сибирского стрелкового полка Пётр Александров Сухачёв награжден Георгиевским крестом II степени за № 21981 за то, что «12 сентября 1915 г. в бою у местечка Любча за убылью всех офицеров из роты принял командование над таковой и удержал наступающего противника, чем дал возможность нашей батарее и обозам переправиться через реку Неман» (п. 11 ст. 67 Георгиевского Статута).

Три года на германском фронте — не фунт изюма: грязь, пот, вши, кровь и слезы… Но вражеские пули и осколки свистели мимо, а вот награды не обошли: три Георгиевских креста (один из которых золотой) говорят сами за себя! Да и звание подпрапорщик присваивали не за красивые глазки. Пускай формально сибирские стрелки — не гвардия, однако всегда они были настоящей солдатской элитой нашей армии, и Сухачёв Пётр Александрович в их числе. И это ж постараться надо, чтобы с такими солдатами и офицерами проиграть войну!

Три года страна упорно работала для фронта, и уже ведь действительно немного оставалось времени до безоговорочной победы, как вдруг буквально в самый канун триумфа — бац! — и «Мир — народам, землю — крестьянам!».

Лозунги справедливые, кто бы спорил… Правда, в конечном счете идеализм (или цинизм, а может, и гремучая смесь идеализма с цинизмом) их провозвестников сбил нашим гражданам мозги набекрень. А с мозгами набекрень выдавливать из себя раба по капле, как советуют классики, безнадежное дело! Поэтому принялись вычерпывать ведрами… И эти вот ведра образовали поток, смывший великую империю.

Как никто другой, мы можем любую победу с блеском обратить в поражение, правда, можем, с не меньшим блеском, и наоборот.

Народ мы до наивности доверчивый! Поэтому и по сей день информационные войны страна проигрывает. Все правила стараемся блюсти, щеголяем благородством, за сориночку в собственном глазу вечно каяться готовы и прощения просить, а нынешний мировой «большой брат» многочисленные бревна в собственном глазу успешно не замечает, и, судя по всему, недалек тот день, когда в геноциде индейцев и в атомной бомбардировке Хиросимы и Нагасаки виноватой окажется тоже Россия.

К чему это я? А к тому, что последний российский император Николай II, по моему глубокому убеждению, сначала проиграл информационную войну. Слухи про царицу из германцев, про роль Гришки Распутина при дворе поползли по империи, и все бы ничего, но уже появилась пресса, в те времена в тогу независимости даже и не пытавшаяся рядиться… Наш последний самодержец, будучи лично порядочным и мужественным человеком, бороться не стал — отрекся от престола. Обрадовал, так сказать, родственников и военачальников, ведь все командующие фронтами и флотами (кроме адмирала Колчака) и все великие князья присылали ему в Ставку телеграммы о необходимости отречения. Встать на сторону царя оказались готовы только двое — хан Нахичеванский, мусульманин, командовавший Дикой дивизией, и генерал Фёдор Келлер, немец.

Государь поплакался в дневнике: «…Кругом измена, и трусость, и обман». Но раз государь отрекся, отрекся и народ — армия развалилась, ликование на фронте воцарилось повсеместное, как на Пасху. Между тем шел Великий пост...

Пётр Александрович Сухачёв понял — пора! Пора домой! Присягал-то он и верно служил кому? Правильно, царю и Отечеству. Не шустрым же господам в котелках, вдруг в немалых количествах появившимся в расположении полка, тоже вдруг полюбившим «войну до победы»? Ребенку ясно, что они-то воевать будут в глубочайшем тылу, жуируя и провозглашая здравицы «за победу русского оружия», закусывая холодную водочку черной икорочкой. Занятия и так мало обременительные, а если к ним добавить весьма приятные подсчеты барышей от военного бизнеса — получится недурственный парадиз для маленькой такой компании предприимчивых хапуг. И вот им служить, не щадя живота своего? Дед вполне резонно решил погодить. Направился домой и умудрился не сгинуть по пути к родным пенатам, не затянули его водовороты дикой неразберихи, царившие на просторах Отечества, — повезло…

Возвращение на родину, после долгой разлуки встреча с женой и сыном — если это не счастье, то что тогда? Все, отвоевался! По земле соскучилась душа хлебороба…

Но большинство граждан страны, увлекшись идеями переустройства, остановиться не смогло либо не захотело, с энтузиазмом принявшись корежить на разный лад старый режим в угоду светлому (правда, тоже на разный лад!) будущему.

Водовороты не испрашивают разрешения, без церемоний тянут в пучину. Деду от развернувшихся в родном селе событий тоже в стороне остаться не удалось.

26 апреля 1919 г. партизанский отряд Петра Гончарова разгромил новокусковскую волостную милицию, и в селе стихийно организовался Военный красный комитет. Орган народовластия (аналог нынешних Советов депутатов) состоял из 12 человек, все практически сплошь бывшие фронтовики, а деда, учитывая церковноприходское образование, назначили секретарем. Правда, дальнейшее продвижение вольнодумства колчаковские власти пресекли на корню: нагрянул карательный отряд капитана Сурова и комитетчикам пришлось спешно ретироваться из села.

Василий Бурдавицын, Яков Кусков и мой дед решили переждать тугие времена на лугах неподалеку от Ново-Кускова, где их и обнаружил милиционер из местных — Михаил Чернышёв. Стрельбу односельчане открывать не стали, вступили в переговоры. Представитель колчаковских правоохранительных органов предложил землякам сдаться добровольно, дабы семьи не пострадали. Семьи — аргумент железный. Нелегалы посовещались и решили: будь что будет! И отправились сдаваться. А капитан Суров долго разговаривать со сдавшимися не стал: «Расстрелять!»

Но за мужиков вступился заведующий ново-кусковской больницей Николай Александрович Лампсаков, а так как он исполнял еще и обязанности начальника переселенческого пункта, то определенный вес не только в уезде, но и в губернии имел.

Заступничество удалось, Суров сменил гнев на милость. Правда, двадцать пять шомполов — тоже не сахар, но, учитывая альтернативу, иногда и такой приговор звучит музыкой в ушах.

Деду подарили жизнь, вернее — отсрочку от смерти. Как он ей распорядился? Просто жил. Работал на своем наделе. Освоил несколько нужных на деревне профессий. Мог катать валенки, шить сапоги, другую простейшую кожаную обувь, класть печи, плотничать. Своими руками построил себе довольно большой дом, который и теперь стоит. В общем, он любил работать, и потому жизнь складывалась неплохо.

В 1920-х гг. Пётр Александрович несколько лет прослужил в церкви псаломщиком, а потом кому-то в молодой республике православная церковь сильно помешала… Квартировавшие у деда «пролетарские» юристы на полном серьезе утверждали, что лучше бы он, мол, человека убил, чем в храме богу служил! И пройдет еще много времени, прежде чем наши нигилисты спохватятся и начнут изобретать заповеди строителей коммунизма. Но пустые души, подобно незасеянным полям, быстро покрываются сорняками, правда, поля-то можно просто перепахать, а вот по духовным пустырям плугом не пройдешься!..

Когда началась коллективизация, дед в числе первых вступил в колхоз, но вскоре не поладил с записными активистами, всю энергию которых, похоже, отнимала борьба с мировым империализмом на многочисленных собраниях. Все жилы вытягивала эта неравная классовая битва — откуда ж бедолагам сил-то набраться для работы в полях? Вот и халтурили. А дед халтурить не умел, пустозвонства не любил. Так что с колхозом расстался.

Актив, правда, настаивал на отступных, и моральный урон оценили в четверть водки. Скрупулезно подсчитанная компенсация учитывала и службу в церкви, и Георгиевские кресты (царские же!), и непокладистый характер. После предполагаемого совместного употребления возмещенного вреда можно было бы обсудить вопрос даже о включении деда (а почему нет?) в актив, ведь грамотные люди везде нужны. Четверть водки деда, конечно же, не разорила бы. Но ох уж эти принципы! Посланные по известному адресу деятели многозначительно предупредили: мол, смотри, Петруха, как бы пожалеть потом не пришлось…

Случай для реванша представился скоро. Родной племянник деда Григорий Буевич, сын его старшей сестры, поспособствовал. Мама отрока, Лукерья Александровна, вторично собралась замуж, а 16-летний Гришка оказался в этом деле помехой. Вот она и упросила Петра Александровича взять юношу пожить к себе: мол, иначе личной жизни у нее не будет.

Дед просьбу уважил. Минуло несколько лет — подошло время, дед женил племянника, все честь по чести. А племяшу процесс, похоже, понравился и вскоре он «переженился», отправив первую жену с ребенком на все четыре стороны. Матери аморальные подвиги сына были не по душе и она в свою очередь предложила блудливому пареньку позабыть порог родного дома. Наказала и деду гнать Гришку со двора.

Но Пётр Александрович поступил наоборот — выделил Гришке из хозяйства полный пай. Стороны подписали соответствующие бумаги. Но при этом племяш быстро сообразил, какие наступают времена, какие перспективы в смысле карьеры — теперь только б в партию пролезть! Надо склепать пролетарское прошлое? Плюнуть раз. Он же теперь не токмо сирота (при живой-то матери!), но и батрак. А батрак — кто? Пролетарий и есть. Угнетенный! Угнетеннее не бывает.

Смышленого племяша тут же стала «угнетать» беспредельная наглость деда, посмевшего оставить своей семье из четырех человек половину хозяйства и собственного дома — типичный же кулак! Мироед ярый! Ах родственник, говорите? Какой такой родственник? Раз фамилии разные, общего ничего с энтими кровососами иметь не желаю! То есть племянничек Петра Александровича Сухачёва прозрел в строгом соответствии с историческим моментом и настрочил бумагу по известному адресу. Деда раскулачили, семью выкинули на улицу. Хозяйство и дом отошли мнимому батраку.

Хотя сломать Петра Александровича не получилось: он написал жалобу в Москву на имя М. И. Калинина. Жалобу удовлетворили, полностью восстановили деда в правах, основанием послужило распоряжение ВЦИКа от 10 марта 1935 г. Наверное, при этом в столице сильно удивились принципиальности товарищей на местах, ведь даже при сильном умопомутнении трудно обладателя дома, сарая и одной свиньи (данные взяты из «Справки об имущественном положении жителя с. Ново-Кусково Сухачёва П. А.» от 22 июля 1937 г.) представить отъявленным мироедом!

Пока неповоротливая отечественная бюрократическая машина восстанавливала справедливость, дед покинул село. Подался в Кемерово, но через год вернулся. Потом уже со всей семьей перебрался в село Сергеево. Там похоронили старшего брата моего отца Сергея Петровича, который вернулся из Трудармии с тяжелой формой туберкулеза. И снова летом 1937 г., понадеявшись на распоряжение ВЦИКа, Сухачёвы двинули в Ново-Кусково, где двоюродный брат деда Иван Чернышов приютил лишенцев. Вот здесь, у чужого порога, в июне 1937 г. Сухачёва Петра Александровича и прихватили «ежовые рукавицы».

Многие, испытав на себе действие уже упомянутого мной репрессивного механизма, ломались — стремясь сохранить жизнь, плели небылицы. Одному из «железных сталинских наркомов» Ежову Н. И. чуть позже предоставили возможность на себе испытать силу убеждения бывших коллег — бедолага признался даже в гомосексуализме. И это помимо шпионажа, терроризма, участия в заговорах…

Дед же верил до конца в законы и справедливость рабоче-крестьянской власти, не забыл он и удавшееся битье челом всесоюзному старосте М. И. Калинину… Только пресловутые «тройки» к справедливости и закону уже отношения не имели. Никакого. Поэтому никаких шансов на объективность просто не существовало. Если кто не в курсе или подзабыл, напомню: в «тройки» входили секретарь обкома или райкома партии, начальник отдела НКВД, прокурор. Рассмотрение дел «контрреволюционеров» внесудебными органами проходило не только без свидетелей, но и без участия обвиняемых. 19 сентября было вынесено предсказуемое решение, а 25 сентября 1937 г. деда расстреляли.

Ну и где здесь справедливость? Или она, эта самая справедливость, в том, что капитан госбезопасности Овчинников Иван Васильевич получил орден Ленина «за образцовое выполнение важнейших заданий правительства»? Овчинников в то время — начальник Томского ГО НКВД, именно он утвердил своей резолюцией обвинительное заключение Сухачёву П. А., как, собственно, и тысячам других.

Наркома НКВД Ежова расстреляли 4 февраля 1940 г.: «признался» в терроризме, подготовке заговора и шпионаже. В результате начавшейся чистки НКВД к капитану госбезопасности Овчинникову также была применена высшая мера социальной защиты (расстрел) 19 мая 1941 г., реабилитирован он не был. Врид начальника Асиновского РО НКВД сержант госбезопасности Салов А. С., автор обвинительного заключения Сухачёву П. А., общей участи не избежал тоже.

Через 20 лет после смерти, 4 июня 1957 г., военный трибунал СибВО полностью реабилитировал Сухачёва Петра Александровича. Вернул доброе имя. Поздно? Да, поздно. Ну что ж, во все времена чести и достоинству изрядно достается в драках с человеческими пороками...

Впрочем, морщить лоб и изрекать глубокомысленные истины погодим — просто подумаем вот о чем: главные мужские задачи на этой земле дед успел выполнить. Построил дом, посадил деревьев немерено, вырастил сына…

Хотя Павлик с четвертого класса остался без отца. В деревне кривых и скользких дорожек поменьше, чем в городских трущобах, поэтому и шансов оказаться на них тоже заметно меньше. Блатной романтикой с перспективой проехаться «по тундре, по широкой дороге» отец не увлекся — а увлекся рисованием, мечтал поступить в художественное училище.

Но то ли клеймо сына «врага народа» перевесило дарование, то ли дарование было невеликим — в общем, с живописью не сложилось. Посему, закончив 7 классов в 1946 г., отец поступил учиться в Томский политехникум, стал овладевать специальностью техника-механика. После окончания учебы работал в Красноярском крае, затем — служба в Советской армии, откуда в ноябре 1952 г. он уволился в запас.

Отец начинал свою трудовую биографию в Ново-Кускове механиком в автороте.

Конечно, точнее было бы написать «механиком в автопарке», но в то время «авторота» — это и означало тот самый автопарк. Шло сокращение армии, техника направлялась в народное хозяйство, ну и, как часто бывает, слово прилипло.

Там-то, в ново-кусковской народно-хозяйственной автороте отец и заболел журналистикой. Бывая в Асине, часто захаживал в редакцию «Причулымской правды» со своим статьями и стихами о лучших механизаторах и животноводах.

Думаю, во многом выбор отца предопределило знакомство с Вилем Липатовым, который в январе 1958 г. приехал в Асино и проработал заведующим отделом писем и культуры в районной газете «Причулымская правда» несколько месяцев. Посиделки в редакции, неспешные разговоры за чашкой чая и не только — вот так отец получал бесценные уроки от будущего классика.

Понял — не боги горшки обжигают, поэтому в 1959 г. особо не раздумывая принял приглашение стать штатным сотрудником газеты «Причулымская правда». Так одним литсотрудником в газете стало больше, увлечение переросло в профессию. В асиновской журналистике появился неравнодушный и увлекающийся человек.

Приведу выдержку из письма Виля Липатова отцу.

Дорогой Павел! Знаю, что ты все-таки стал газетчиком, и очень рад твоему решению… Год назад я писал тебе огромное письмо. Это было тогда, когда в «Крокодиле» появилась заметка за твоей подписью. Я прочел ее и написал на адрес колхоза «Комсомолец», но ответа не получил... Ты, вероятно, прав, когда говоришь, что трудно писать об Оби, сидя в Чите. Именно поэтому в апреле я приеду в Томскую область месяца на три. Командировка уже решена Союзом. Приеду в Асино. Сядем на полуторку и махнем в «Комсомолец». Вот будет-то здорово! По Томской области соскучился страшно… Хочется выбраться в тайгу и ходить по ней сутками. Одним словом, жду не дождусь встречи с Томском. Привет всем моим знакомым. Обнимаю. Виль.

Почему Липатов не получил ответа из колхоза «Комсомолец» — понятно: мы переехали в Асино.

Вообще, биография Сухачёва Павла Петровича вместила довольно много событий, мест и профессий. Плавал мотористом по Чулыму, работал автомехаником, монтажником, слесарем, мастером и главным инженером ПМК. Долгое время трудился на Севере, на освоении нефтяных месторождений Томской и Тюменской областей.

Отец печатался во многих советских изданиях: в газетах «Правда», «Комсомольская правда», «Красное знамя» (Томск), «Лесная промышленность», журналах «Агитатор», «Мастер леса», «Крокодил» — всех и не перечислишь; он стоял у истоков создания в г. Асине отделения исторического общества «Мемориал» и был его сопредседателем. Решением собрания асиновской Думы от 08. 12. 1996 г. Павел Петрович Сухачёв удостоен звания почетного гражданина города Асина (посмертно).

В Ново-Кускове отец встретил свою будущую жену Марию Алексеевну Мизгирёву, мою маму. У нее детство совсем не задалось, а испытаний выпало на долю — врагу не пожелаешь! До 1931 г. Мизгирёвы проживали в деревне Лодейке, недалеко от г. Великий Устюг в Вологодской области. Семья большая, чтобы прокормить пятерых детей, приходилось много работать. Мать умерла, и отец снова женился, потому как одному справляться с детьми и хозяйством было трудно.

Вскоре началась коллективизация и «ликвидация кулачества как класса». Мизгирёва Алексея Осиповича раскулачили в 1931 г.: наверное, у местных активистов план по раскулачиванию горел, вот и попал в число кулаков многодетный отец. Маме в то время было всего три года. Отца ее сослали в Плесецк Архангельской области. А пятерых детей, от которых сразу же сбежала мачеха, отдали в детдом. Нравы среди воспитанников там были суровые и принцип «кто не успел, тот опоздал» реализовывался повсеместно, старшие обирали малолеток…

Но ко всему привыкает человек, и мама тоже помаленьку попривыкла и приспособилась, а с 14 лет начала работать. Как бы дальше сложилась мамина судьба — трудно сказать, ведь уже шла Великая Отечественная война… И тут с фронта вернулся мамин старший брат — вернулся, получив тяжелое ранение, в результате которого остался без руки. Подлечился, нашел сестру, и они уехали в Томск. Здесь мама поступила учиться в педучилище, брат же ее, Иосиф Алексеевич, всю жизнь проработал в областной газете «Красное знамя»» и ушел на пенсию персональным пенсионером.

По окончании Томского педучилища маму распределили работать в Ново-Кусковский детский дом, а после переезда в Асино она стала учительствовать в начальных классах. Когда я смотрю сегодня фотографии, то просто поражаюсь, сколько же малышей сначала выводили палочки, потом буквы, потом складывали буквы в слова под диктовку первой в их жизни учительницы — моей мамы. Дождалась и она реабилитации отца — в 1996 г., после принятия Закона РФ «О реабилитации жертв политических репрессий».

 

А я снова вернусь к картинкам, словно в мозаике, складывающимся из осколков или фрагментов прошлого. На вокзале Екатеринбурга, куда я приехал на упомянутую выставку, меня встретил мой армейский товарищ — Сергей Валентинович Хван. Мы с ним не виделись 35 лет — с тех самых пор, когда с другого вокзала — вокзала города Белогорска в Амурской области — отправились в строгом соответствии с воинской присягой продолжать исполнять воинский долг. Долги у каждого свои, как и дороги, которые мы выбираем, или которые выбирают нас, или выбирают за нас… Ну а раз мы служили в Советской армии, за нас дороги как раз было кому выбрать.

Дело происходило в феврале 1980 г. — незадолго до этого, 12 декабря 1979 г., Чон Ду Хван осуществил военный переворот в Сеуле. Почему это важно? В декабре того же 1979 г. наша часть, расквартированная в Амурской области, вдруг резко взялась повышать боеготовность: тревоги, марш-броски, стрельбы… Кривая успехов в овладении искусством побеждать устремилась вверх. Было о чем задуматься: к чему бы такая линия? Сначала-то я на ближайших соседей грешил — ведь до высоких берегов Амура 150 километров. Но, как оказалось, грешил зря.

Скоро все разъяснилось: в Афганистане надо было кое-чего подправить после очередной народно-демократической революции. Но для начала кое-чего подправили в батальоне. Технику получили новую, нарушителей дисциплины заменили…

Попал под раздачу и Серёга Хван, хотя в его личном деле сведений, порочащих высокое звание лейтенанта Советской армии, не содержалось. Но наш замполит уловил несомненное созвучие Серёгиной фамилии с фамилией южнокорейского диктатора и решил: «Кто их разберет, этих Хванов? К примеру, отчебучит что-нибудь в Кабуле! А спрос тогда с кого учинят? Вот то-то! Так что пусть в Архару катит, подальше от греха. Ему будет полезно, да и мне звездочки на погонах пора поменять!»

Капитан действительно скоро стал майором — нельзя сказать, что уж совсем в прямой связи с отправкой моего товарища «в другую сторону», но лыко легло точно в строку. Серёга же принялся писать рапорты с просьбой отправить его в страну «А». Но безрезультатно.

А как я оказался на этой развилке с куцым выбором альтернатив? В 1973 г. в городе Асине Томской области окончил среднюю школу № 3, в том же году поступил в Томский инженерно-строительный институт на строительный факультет, специальность «промышленное и гражданское строительство». Со второго курса был старостой группы, играл и за группу, и за курс в футбол. В 1978 г. получил диплом. А так как в институте была военная кафедра, мне по окончании присвоили звание лейтенанта-инженера и отправили отдавать воинские долги в мостостроительный батальон в Амурскую область.

Те времена остались в памяти на всю жизнь! Бригада меняла место дислокации, поэтому одновременно строили все объекты жизнеобеспечения военного городка: к зиме нужно было иметь казармы, столовую, дороги, плюс ДОСы (дома офицерского состава). Выходных было два, один летом, другой зимой (юмор такой бытовал). К ноябрьским праздникам в общих чертах справились и в клубе уже смотрели кино — «Большие гонки».

Сейчас, когда смотрю на современные фотографии мест, где мы сказку делали былью, а ныне все пошло прахом, лишь в нескольких ДОСах еще теплится жизнь, — становится немного обидно, как говорится, за державу...

Потом был Афганистан. В Интернете легко можно отыскать множество фотографий дворца Тадж-Бек. Если греческие и римские сооружения приходили в свое нынешнее состояние тысячелетиями, то дворец Амина (более распространенное название дворца Тадж-Бек) в Афганистане выглядит в этом ряду акселератом. Ему удалось превратиться из прекрасно вписанного в горный ландшафт творения зодчих в неухоженного, безглазого инвалида всего за несколько десятилетий...

Да, в реставрации дворцов мне ни до, ни после, несмотря на 30-летний строительный стаж, участвовать не приходилось...

В Кабул мы прибыли 9 марта 1980 г. Батальон разместился в палаточном лагере поблизости от уже упомянутого дворца. Быстренько обустроились, наладили горячее питание, в палатке же развернули баню. Даже волейбольную площадку соорудили. Три раза в неделю смотрели фильмы. Четко заработала полевая почта. Сразу же принялись восстанавливать дворец, которому надлежало стать теперь уже штабом нашей 40-й армии. Застарелый штамп «город контрастов» — это и про Кабул тоже. Мирное сосуществование небольшого количества модерновых зданий и панельных пятиэтажек с минаретами и глинобитными саклями обозвать гармонией, застывшей в камне, язык не поворачивается, зато несколько эпох сосуществуют на улицах города вполне буднично…

Буйство стилей в одежде обитателей афганской столицы тех времен — это вообще отдельная песня: от паранджи до мини-юбки! А вооруженные силы? Экипированные в немецкие каски времен Третьего рейха, афганские солдаты с немецкими же автоматами навевали ассоциации с другой войной. Маузеры, винтовки Мосина, ППШ усиливали впечатление — и это все еще стреляло!

Первое время на стрельбу в городе личный состав, несший тяжкое бремя патрульной и караульной службы, реагировал одинаково. Дикие вопли: «Тревога! Рота, па-а-адъем!» — раза три за ночь радовали нас. Чего тут, собственно, радостного? А то, что не спят часовые, не спят, родимые, значит, и нас, спящих, не вырежут.

Постепенно обстановка стабилизировалась, мы даже стали сдавать оружие в оружейные палатки. Автоматы брали, если отправлялись в город. Жизнь в столице тоже входила в обычную колею — к майским праздникам с перекрестков убрали бронетранспортеры и боевые машины пехоты. Фасады и интерьеры бывшей резиденции Амина постепенно приобретали первозданный вид. А концерт Иосифа Кобзона? Создавалось впечатление полного успеха военной кампании. Скажи мне тогда кто-нибудь, что это только иллюзия, не поверил бы.

Пришло время увольняться в запас. Из пяти сокурсников, призванных из Томского инженерно-строительного института, четверо с чистой совестью покинули пределы ДРА. Старшими лейтенантами запаса. Остался один — Юра Селявский. Почему его никто из нас не отговорил? Просто мужчина сам обязан принимать решения. Офицер тем более. При желании, конечно, можно поискать и «ля фам»: Юра недавно развелся. Но к женскому коварству апеллируют обычно слабаки, а Селявский Юрий Афанасьевич таковым не был. Орденами Красной Звезды слабаков не награждают.

Но со смертью товарища начали развеиваться иллюзии. Война затягивалась, западные державы консолидировались под пропагандистские вопли про «империю зла». А потом разразилась крупнейшая геополитическая катастрофа. Коллапс экономики окончательно развеял иллюзии. Теперь уже мало кто верил, что наша страна после столь ощутимых ударов сможет подняться.

Тем более что мы сами себя с упоением добивали: в декабре 1989 г. II Съезд народных депутатов СССР принял решение об осуждении афганской войны и признал грубой политической ошибкой участие в ней советских войск. Вот так и получилось, что и мой дед, и я участвовали в войнах, общественная оценка которых весьма неоднозначна.

С моей точки зрения, цели обеих войн были вполне прагматичными и ни в коей мере не ошибочными, хотя и предшествовали они крушению империй. Но сегодня у государства с великим прошлым появились неплохие виды на будущее. Да, еще не распрямились во весь рост, но снизу вверх уже ни на кого не смотрим. Не сгодились для России лекала «оранжевых революций».

Такой большой, скажете, а в сказки верит? А может, и правда, лучше в сказки, чем в болтовню янки о свободе и демократии, бурно расцветших на древней земле Афганистана? И эта болтовня продолжается уже второй десяток лет. Хотя оставим руинам государств и дворцов шансы — одним на возрождение, другим на достойную музейную старость...

После увольнения в запас я работал в тресте «Томлесстрой» мастером, а в 1982 г. переехал в Рубцовск Алтайского края, где и живу до сих пор. Трудился мастером, прорабом, главным инженером, начальником строительного управления, главным инженером ДСК (домостроительного комбината). На пенсию ушел с должности начальника управления капитального строительства администрации г. Рубцовска.

...В прошлом году в семье моего сына Владимира родился сын. Очередное звено связало исторические эпохи, тем более что Андрей родился в Томске — в городе, где закончил свой жизненный путь его прапрадед Сухачёв Пётр Александрович.

 

100-летие «Сибирских огней»