Вы здесь

Школьный журнал «Черные крылья»

Частный случай борьбы идеологий в период сворачивания НЭПа
Файл: Иконка пакета 07_skras4yk_sj4k.zip (54.85 КБ)

Очередной номер иркутской газеты «Власть труда» вышел 9 января 1929 года с сенсационной новостью: в 20-й советской школе Маратовского района издавался подпольный литературный журнал. Газета, являвшаяся общим изданием Иркутского окружного комитета ВКП(б), окружного исполкома и окружного бюро профессиональных союзов, сразу поставила диагноз: «20 Маратовская школа находится под влиянием чуждой пролетариату идеологии»1. В списке «симптомов» значились два тяжких обвинения — «упадничество» и шовинизм.

«Состав преступления»

Автор заметки В. Ковригин не скупился на эмоции — школа «попала под обстрел» смотра комиссии, специально выделенной окружным комитетом ВЛКСМ, с участием редакции «Власти труда». Произошло это именно потому, что в окружной комитет неким неназванным доброхотом был доставлен «подпольный журнал “Черные крылья”, выпускаемый школьным нелегальным есенинским кружком». Из общения с учащимися члены комиссии выяснили, что кружок был создан «осенью», и, если судить по тому, насколько негативной была реакция комсомольского и идеологического руководства в лице редакции главной партийной газеты, это была именно осень предыдущего, 1928 года. Вряд ли кружок мог просуществовать незамеченным хотя бы с осени 1927 года, ведь в школе действовала собственная комсомольская организация и ее члены «вначале горячо взялись за дело».

Общий фон в школе был явно не до конца советским: «Больше всего, — заявляют ребята дальше, — у нас читают Чарскую2, Дюма, прежние бульварные издания Шерлок-Холмса и Ника Картера3, Зигфрида». Если вынести за скобки сентиментальную Чарскую и эпического героя Зигфрида, в списке преобладает детективная и приключенческая литература — чтиво вполне жизнерадостное. Содержание журнала, то есть собственные работы членов «подпольного кружка», оказалось ближе скорее к декадансу, показавшемуся, видимо, наиболее точной антитезой прямолинейному и примитивному энтузиазму советского строительства. Об этом говорит уже эпиграф журнала: «На крыльях черных, облитых кровью, мы взметнемся, улетим…» Об этом же свидетельствуют и псевдонимы авторов, перечисленные с издевательской точностью: Надежда Смерти, Вера Холодная4, Яшка Безучастный, Висилица5 Жизни, Былое Слово, Сашка Отживший, Надежда Напрасная6.

Большая часть стихотворений, утверждал в своем тексте В. Ковригин, была посвящена воспоминаниям о Есенине. Все стихотворения, отмечает автор, «говорят о личных переживаниях», и приводит две наиболее показательные, на его взгляд, цитаты. Первая говорит о суицидальных настроениях:

Довольно жить, не нужно жизни

Есенин нас к себе зовет

Его призывы сердцу слышны…

Вторая — романтизирует алкоголь:

И рану кровавую в сердце залейте

Залейте, залейте вином.

Несмотря на известные разногласия самого Есенина с советской властью, формально его творчество не было запрещено и уже после гибели поэта, в 1926 году, Госиздат печатает три тома его сочинений; еще один сборник издан годом позднее. Одновременно тем не менее боролись и с самим автором, и с его культом, поскольку была отмечена прямая связь между чтением Есенина, отказом от чтения революционных поэтов, собственным творчеством и суицидом:

«Одни, “ярые защитники”, толкуют так: Маяковские, Жаровы и др. нам надоели своими “комсомолиями”, “бушующими потоками молодежи” и т. д. Хватит с нас “агиток”. Увлекаться только ими, обвинять в мещанстве тех, кто увлекается Есениным, обвинять в обывательщине, в малодушии тех, кому его тон не по духу, — узко и глупо. Военный коммунизм давно прошел. И, в конце концов, в каждом из нас есть кусочек Есенина»7.

Для объяснения своей позиции В. Ковригин напоминает о прошлых выступлениях иркутских комсомольцев против «есенинщины»8, а в качестве дополнительной меры цитирует Николая Бухарина: «…в целом есенинщина — это отвратительная, напудренная и нагло раскрашенная российская матерщина, обильно смоченная пьяными слезами и от того еще более гнусная»9.

Необходимое пояснение. Два поэта

Как ни странно, но единой точки зрения на творчество Есенина долгое время не было. Вскоре после смерти поэта ленинградский «журнал рабочей молодежи» «Смена» публикует статью10, в которой Есенин признан «замечательнейшим поэтом нашего времени»: «Певец глубоких личных переживаний, он не нашел себе места в сокрушительной борьбе классов… У него не было материальной нужды в последние годы, он был окружен славой и почетом…»

Проблема Есенина, которую естественно было распространить и на его последователей, состояла в том, что он «одиночка, что не соучастник того общего великого дела, которое составляет ось нашего времени».

Параллели между самоубийствами Есенина и Маяковского (появившиеся, конечно, намного позже разгрома школьных литературных кружков в Иркутске) стали проблемой для советской критики, однако и ее сняли с легкостью: «У Есенина, собственно говоря, никакого разрыва между самоубийством и творчеством не было. Творческое его развитие шло по линии оскудения бодрых, жизнеутверждающих мотивов. Начав с волнующего своей непосредственностью воспевания природы, любви, стихийных проявлений жизни, он обратился в “Москве кабацкой” к образам, почерпнутым из столичного “дна”, а кончил мрачными поэтическими панихидами над собой. <…> Ему минутами хочется, “задрав штаны”, догонять комсомол, но это редкие минуты, “благие порывы”, свершить которые ему не дано» 11.

Маяковский, считает автор, пришел в поэзию через футуризм, то есть через вызов общественному вкусу, молодежный протест и эпатаж. В дальнейшем «стихи В. Маяковского стали дневником общественной жизни, дневником класса, которому он отдал свое творчество. <…> Он агитировал… так что политическая суть его любого стиха не может быть подвергнута кривотолкам». Как раз самоубийство становится внезапным возвращением к индивидуализму, инцидентом, необъяснимым с точки зрения вполне успешного творческого процесса. «Поэтому Маяковский, — констатирует автор, — продолжает в нашей памяти оставаться бодрым, жизнерадостным, вылитым из прочного металла поэтом революции, а весь заключительный эпизод… его жизни мерещится досадной, бессмысленной опечаткой».

Некоторые авторы относились к поступку Есенина с веселым пролетарским цинизмом: «У вас никогда не было идеи? Если появится, советую вам последовать примеру тех подражателей Есенина, которые унаследовали от своего учителя только один талант — вешаться»12. Другие считали, что возлагать на поэта вину за поведение его читателей неправильно: «Мы знаем, однако, чрезвычайно высокую оценку Есенина значительной частью критиков-коммунистов. Мы слышали, наконец, в печати признания многих партийцев, которые, бесспорно, не помышляют о веревке или пуле в лоб, об их увлечении Есениным»13. Автор полагает, что Есенин принял революцию, но так, как только и мог принять ее представитель крестьянства — то есть как стихийное явление, бунт. «Есенин не мог дать большой вещи, которая была бы созвучна эпохе, — констатирует автор. — С нашей точки зрения заслуживает порицания всякий, кто слагает оружие перед лицом трудностей. Нельзя восхвалять и Есенина за его бегство от жизни со всеми его противоречиями. Но роковая участь Есенина не лишает его поэзии печати большого таланта. Запрета на Есенина класть незачем. Не нужно только выпячивать на первый план его хулиганствующие стихи. Нужно читать Есенина насторожась».

Слишком творческая школа

С точки зрения господствующей идеологии и одного журнала хватило бы, чтобы провести в 20-й советской школе глубокую идеологическую обработку с далеко идущими последствиями, но только «Черными крыльями» дело не ограничилось. Помимо нелегального журнала в школе существовал и «легальный» — «Литературные искры». В контексте советской периодики такое издание смотрелось чужеродно, поскольку в нем не было никакого намека на пролетарскую, бедняцкую или коммунистическую сущность издания. Слабые аналогии с ленинской «Искрой» вряд ли обманули бы бдительного читателя, потому как «Искра» была одна, в конкретный исторический период, и повода для издания новой не могло быть.

А вот в ряду иркутских ученических изданий, коих в 1910—1917 годах насчитывалось от одного до пяти в любой год14, такое издание смотрелось вполне органично. По иронии судьбы само название газеты «Власть труда» придумал один из первых ее редакторов — Пантелеймон Парняков. В 1911—1912 годах гимназист Парняков был редактором рукописных журналов «Вестник гимназии», «Первый подснежник», «Наша работа»15 и, видимо, установил своего рода рекорд в этом непростом деле. С дореволюционными школьными и гимназическими изданиями «Литературные искры» роднит еще одна черта: журнал издавался под прямым руководством преподавателя литературы.

От «Литературных искр» заботами В. Ковригина в газете сохранились названия нескольких текстов и две цитаты из рассказов. Судя по названиям, авторы «Литературных искр» или были моложе авторов «Черных крыльев», или старались уйти от всякой идеологии вообще, ограничившись попыткой набить руку в первых литературных пробах: «Мечта» (стихотворение о реке Миссисипи), «Апрель», «Вечером», «Весна», «Ночь», «Ландыш», «Цветочек», «Вечернее солнце», «После тоски» (все — стихотворения), рассказ «Серко». Весь этот набор мог бы быть опубликован, например, в современном альманахе «Первоцвет» иркутской юношеской библиотеки имени Уткина.

Но даже если сами авторы сознавали, что делают, и старались уйти от окружающей реальности в чистый вымысел, с точки зрения пролетарского критика получалась идеологическая диверсия. Сказка «Затворница» («на несколько страниц», отмечает В. Ковригин), например, повествует о принцессе: «Не считаясь с настроением, глубоко погруженный в созерцание природы, влюбленный и обезумевший ветер торопливо и неожиданно бросился к принцессе, обнял ее гибкий стан, хотел поцеловать и вдруг…»

Рассказ «Дорожный крест» выдает попытку соответствовать и господствующей идеологии, и авторской концепции: «Мужик богатый, но добрый и трудолюбивый. Вышел он из семьи своей нищенской, но трудом и старанием он со своей женой Марьей разработал большое поле». Строгий арбитр из «Власти труда» засчитал попытку как провальную: «Вряд ли нужно комментировать проявленное здесь настроение».

К сожалению, в статье нет никаких намеков на периодичность изданий, технику исполнения, точный объем и тираж. При этом сказано, что оба издания «довольно объемистые» и «сдобрены большим количеством самых безвкусных мещанских рисунков». Зато «ни одной заметки, освещающей жизнь и быт школы, общественную работу, не помещено в школьном журнале». Не сказано ничего и об организации работы, распределении ролей внутри кружка. Лишь из третьей по счету публикации16 выясняется, что в кружке «Черные крылья» состояло 18 человек.

Первое же столкновение комиссии окружкома ВЛКСМ и редакции газеты «Власть труда» с педагогическим коллективом школы выявило назревающий конфликт. У учителей школы «создалось настроение к смотровой комиссии, как к очередному налету-ревизии, ничем особенным не вызванной». Заведующий учебной частью Черемных даже рискнул сказать: «У нас все хорошо. Комиссия не найдет, на чем остановить свое внимание». Когда повод для проверки все же нашелся, часть учителей на специально организованном школьном педагогическом совещании сделала вид, что не знала о происходящем: «Я сделал круглые глаза, когда узнал об этом».

Ученики, напротив, использовали случившееся, чтобы вынести на поверхность все известные недочеты и, видимо, свести счеты между сложившимися в школе группировками. Помимо уже процитированных высказываний по поводу круга чтения в статье имеются другие прямые намеки на глубокое идеологическое неблагополучие. Против части школьников выдвинуто обвинение в ксенофобии: «На днях в школе избили бурята только за то, что он бурят. Ученик-еврей собирается уходить из школы, потому что его затравили». Для придания этому обвинению дополнительного веса оно повторяется в статье дважды, но никак не детализируется и не раскрывается. Против учителей выдвинуты обвинения в развале учебно-воспитательного процесса: «Учительница Минеева учеников первой ступени берет за уши и ставит в угол. Преподаватель физики не придает значения общественной работе. Учащиеся не знают производственного плана. В его выработке они никакого участия не принимали».

Необходимое пояснение. Обстоятельства места и времени

В соответствии с постановлением ВЦИК РСФСР от 25 мая 1926 года Иркутская губерния с площадью 843 тысячи квадратных километров и населением 690 тысяч человек была ликвидирована, на ее территории были сформированы Иркутский, Тулунский и Киренский округа. Все три округа входили в состав Сибирского края со столицей в Новосибирске — вместе с территориями бывших Алтайской, Енисейской, Новониколаевской, Омской, Томской губерний.

Иркутский округ занимал площадь 308 тысяч квадратных километров, на которых в восьми городах и поселках и 175 сельсоветах проживало 443 тысячи человек17. Лишь треть населения проживала в городах, что давало полное право оценивать округ как преимущественно сельскохозяйственный. В этих границах округ просуществовал до июня 1930 года, после чего был создан Восточно-Сибирский край со столицей в Иркутске, но в границах от восточных районов современного Красноярского края до Читинской области. В состав края входила и территория современной Республики Бурятия, хотя до этого разделенная на несколько фрагментов Бурят-Монгольская АССР не входила даже в состав Сибирского края.

Важной особенностью Иркутского округа, как до того губернии, было сравнительно слабое влияние революционных сил на положение дел в столице территории. В 1917 году, при населении около 95 тысяч, в Иркутске проживало до 7 тысяч рабочих (до 10 тысяч — с сезонными рабочими и членами семей), а наиболее прочный пролетарский костяк составляли «300 рабочих обозной мастерской и железнодорожники депо станции Иркутск»18. Во время выборов в Учредительное собрание в декабре 1917 года все социал-демократы (большевики и меньшевики вместе) получили лишь 37 % голосов, причем около 80 % проголосовавших были солдаты запасных полков, то есть не местные жители.

Несмотря на то что декабрьские бои 1917 года считаются вторым по кровопролитности эпизодом начальной стадии Гражданской войны в России после аналогичных столкновений в Москве, советская власть в Иркутске пала уже в первой половине 1918 года и была восстановлена только в начале 1920 года. При этом на всем пространстве от Красноярска до Иркутска проживали не только сторонники различных буржуазных и других небольшевистских политических партий, но и тысячи бывших военнослужащих и гражданских чинов колчаковской армии, отставших от отступающих частей и вынужденных осесть в Восточной Сибири в момент распада и ликвидации режима Верховного правителя.

Ситуация была настолько сложной, что как минимум до лета 1920 года в органах ЧК продолжали работать меньшевики и эсеры. Первые выборы в местные советы прошли лишь в августе 1920 года при полном лишении права голоса всех непролетарских слоев населения19. Но даже эта система давала сбои: в 1929 году на выборах в местные советы в поселке Усть-Уда шефы из ОГПУ не смогли провести агитацию и применить «административный ресурс» должным образом, в результате чего на одном из двух участков кандидат-«общественник», действующий председатель поселкового совета, с треском провалился, а победил «подкулачник»20.

Вооруженная борьба бывших колчаковцев и каппелевцев в Иркутской губернии началась осенью 1920 года и тянулась вплоть до самого конца 1920-х. Унтер-офицер Д. Донской был убит в ноябре 1923 года, фельдфебель К. Чернов сдался властям в 1924 году, П. Развозжаев продолжал нападения на советские органы до 1926 года. Подпоручик Г. Кочкин, ставший последним в списке, был убит при нападении на обоз с оружием уже в июле 1929 года21. Разумеется, это были крайние формы сопротивления советской власти, и у тех, кто не рисковал взять в руки оружие, было много других возможностей и высказывать, и отстаивать свою точку зрения.

В одном вопросе большевики были точны и последовательны: уже 22 февраля 1920 года в Иркутской губернии были запрещены все партийные газеты за исключением меньшевистской газеты «Набат». После выборов в городской совет Иркутска 711 августа 1920 года, в ходе которых большевики получили 73 тысячи голосов, а меньшевики всего 646, меньшевистские партийные органы в Иркутской губернии самораспустились и в идеологическом поле наступила полная монополия большевиков.

В 1921 году в Иркутске издавались три партийные газеты — «Власть труда» (8000 экз.), «Красный стрелок» и «Красный пахарь»; на территории губернии выходили еще три газеты с суммарным тиражом 5400 экз.22 Для огромной территории — с учетом дефицита бумаги, отсутствия других средств агитации и прочих понятных проблем — это была капля в море. К концу 1920-х «Власть труда», оставшаяся к тому времени единственным изданием в губернии, добилась больших успехов: газета стабильно выходила несколько раз в неделю, ее тираж превысил 20 тысяч экземпляров, что выделяло ее даже в масштабах Сибирского края.

В это же самое время в иркутском изоляторе заключенными издавалась газета «Наша мысль»: «Газета пишет о самокритике, недочетах производства, ликвидации неграмотности, бытовых извращениях, недисциплинированности…»23 Издавал газету, разумеется, актив учебно-воспитательной части, а девизом издания стали слова «Лишь труд упорный и полезный откроет нам затвор железный». Издание на восьми полосах было еженедельным, и коллеги из «Власти труда» посоветовали перейти на две полосы: «можно при тех же затратах сделать газету ежедневной», но оптимальным вариантом было бы издание двух номеров в неделю. Инициатива наказуема: спустя небольшое время редакция объявила, что берет «культурное шефство» над тюремным изданием и выделила сотрудника для этой работы24.

В 1929 году при прямом участии сети рабочих и сельских корреспондентов газеты (которых насчитывалось не менее тысячи человек), созданных сотрудниками «Власти труда» литературных и газетных кружков в Иркутском округе издавалось более 200 стенных газет25 — в первую очередь на государственных предприятиях, в советских и партийных учреждениях и учебных заведениях. Время от времени стенгазетам устраивали дополнительную мобилизацию, напоминая о необходимости работать активно каждый день и сверять свою позицию с генеральной линией партии26. Но даже эти издания не охватывали все население, тем более такое, которое более или менее открыто исповедовало антисоветские взгляды. Люди, лишенные избирательных прав, составляли значительную прослойку: по данным на 5 января 1929 года, таких насчитывалось 16 559 человек, в том числе в Иркутске — 11 175, или 14 % взрослого населения27.

Система школьного образования в конце 1920-х годов еще не сформировалась до конца. По данным окружных властей, в 1929 году в Иркутском округе насчитывалось 40 тысяч учащихся школ, в том числе 12 тысяч — в самом Иркутске. Ограничения по набору детей из непролетарских слоев постоянно усиливались: в 1927—1928 учебном году детей рабочих было 24 %, в 1928—1929 году — уже 49 %. Несмотря на увеличение расходов на образование в два раза (с 1,3 млн в 1926—1927 году до 2,6 млн в 1928—1929 году), для обучения детей из семей бедноты и батраков пришлось создавать специальный фонд помощи. Иркутский городской совет накануне перевыборов, состоявшихся в начале 1929 года, подвергался резкой критике именно за то, что постоянно перераспределял средства городского бюджета с нужд образования на любые другие городские расходы. В некоторых городах школы не имели собственных помещений, перегрузка достигала 400 %. Учеба продолжалась далеко не полный учебный год: в городах — 215 дней, в деревнях — 145155 дней28. Как правило, учеба прекращалась зимой из-за отсутствия топлива.

Кампания разрастается

Уже в следующем номере «Власти труда»29 появляется разоблачительная заметка «Группа учителей 20 Маратовской школы пропагандировала среди учеников “есенинщину”», подписанная «Л. Шад.». Из школьного кружка, пусть и с собственным изданием, «Черные крылья» эволюционируют почти в подпольную организацию: «Кружок “Черные крылья” со строжайшей конспирацией, с недоступностью для окружающих, явился отражением невыносимо тяжелых школьных порядков, идеологической пустоты школьной работы и методов воспитания. Да могло ли быть разве иначе? В педколлектив попали бывший офицер, сын попа, старые прогнившие гимназисты — все они воспитывали детей на гнилой романтике “времен очаковских и покоренья Крыма” — Чарской, Шерлока Холмса, Густава Эмара». Через две недели последовало уточнение: в школе работали три бывших офицера вместе со своими женами30, но это был далеко не предел — в одной из школ вычислили 11 бывших офицеров. По информации члена приемной комиссии 20 школы Десковой, не отличались от учителей и ученики: «Комиссия соблюдала строгий классовый подход. Только комиссия ушла, как учителя давай принимать кого им захочется. Набрали детей торговцев и им подобных. Перед комиссией оправдались тем, что, мол, нам окрОНО так велело».

На роль руководителя и идеолога кружка автор заметки выдвигает уже упоминавшегося завуча Черемных. Выясняется, что Владимир Александрович Черемных ведет в школе уроки географии, «он один из страстных поклонников Есенина… именно он, обладая чрезвычайно живой увлекательной речью, был первым пропагандистом есенинского слова. Он подействовал на неокрепшее сознание девушек связью Есенина с известной балериной Айседорой Дункан». Помимо собственных выступлений Черемных приносил в школу и книги самого Есенина.

Понимая, что из одного учителя и нескольких школьников преступную группу не оформить, корреспондент «Власти труда» выдвигает обвинения против еще одного педагога: учитель рисования Виноградов, «сын попа», якобы вел в классе «официальную контрреволюционную пропаганду». «Этот Виноградов по какому-то поводу заявил: — Кто вы такие? Вы продукт разрухи и мы сознательно калечим вас». При этом, отмечает автор, идеологически неправильный Виноградов был прислан окружным отделом народного образования на замену бывшему преподавателю Левитину, который «не подходит советской школе». Повторив еще раз обвинения в шовинизме и антисемитизме, «Л. Шад.» выдвигает требование «освобождения школы от преподавателей типа Виноградова и Черемных».

Дело начало приобретать нешуточный размах. Третий за неделю выпуск «Власти труда»31 сообщает: в школе проведено 12 групповых конференций школьников, в редакцию поступили многочисленные письма от рабочих, требующих «навести порядок», собрать родительское собрание и взять одному из заводов шефство над школой. От бывших участников кружка получены формальные признания: кружок «Черные крылья» шел по неправильному пути. Особое значение имело письмо 24 комсомольцев профтехшколы32. Редакция отмечала, что это единственное письмо от комсомольцев города, что говорит о пока еще достаточно слабо налаженной системе организации идеологических кампаний. Для современного читателя важно признание: «Мы, комсомольцы иркутской профтехшколы, все вместе и каждый в отдельности и сейчас ведем борьбу с упадническими настроениями, которые в прошлом были и у нас, пожалуй, не меньше, чем в 20 совшколе».

У комсомольцев было и объяснение появления этих тенденций: «Такие настроения тащит к нам непролетарская среда учащихся, которая объединяется почти всегда с чуждыми нам педагогами и затем ростки свои пускает в среду детей пролетариата. Пример: профтехшкола в прошлом. Был у нас юнкоровский кружок; довольно частенько собирался и затем просто превратился в кружок по разбору произведений Есенина. Стали в этом кружке устраивать диспуты о жизни Есенина, ну и сразу захватило молодежь. Руководом33 этого кружка был никто иной, как преподаватель Черемных, который теперь в 20 школе, но работал в то время в профшколе». Заканчивалось письмо, разумеется, требованием убрать «виновников в создании есенинских кружков» из школ. Тема обретала все более громкое звучание, культ Есенина приобретал размах целой субкультуры: «в некоторых школах дошло дело даже до татуирования. На руках и на груди у учащихся есть знаки — череп и кости»34.

К следующему выпуску «Власть труда»35 припасла коллективное письмо
32 учителей школы имени Крупской36 и новость о проведении экстренного заседания пленума секции Наробраза. Технические возможности редакции были не настолько хороши, чтобы дать отчет о заседании уже в следующем номере, но зато в нем появилась статья «Урок двадцатой школы»37 и выдержки из десяти резолюций собраний школьников и комсомольского актива города. Примечательно, что эти тексты в целом не добавляют никаких новых фактов, но повторяют обвинения, выдвинутые ранее в газете. Одно из писем требует организовать смотры во всех школах города, и когда это требование начинают выполнять, выясняется, что и в других школах дела обстоят совсем не по-советски.

Более того, можно сказать, что в 20-й школе на общем фоне дела были даже и неплохи. В школе № 10, где обучались в основном татары (в некоторых заметках ее так и называют «татарской»38), учителя обзывали учеников «сволочь» и «мерзавец», ученики же, не оставаясь в долгу, «обществоведа один раз на уроке забросали шапками». В тех группах, где татар, русских и бурят было поровну, из-за национальной розни «занятия проводить невозможно»39. Причина крылась в самой системе обучения: «Например, в 6 группе всего 32 человека — из них 16 русских, 2 бурята и 14 татар. Всех детей обязывают учить татарский язык. Все дети к этому языку относятся весьма враждебно, на уроках шумят и не занимаются»40. Гороно знал о положении дел, но сместил заведующего только после начала обследования. И даже после этого только что назначенный новый заведующий начал работу с… попытки «обелить действительное положение дел». Видимо, понимая, что иначе будет только хуже, а с налета дела не поправить.

Необходимое пояснение. Ксенофобия как обыденность

Антисемитизм имел в Иркутске прочные корни, борьба с ним и через десять лет после установления советской власти была далека от завершения. Однажды «Власть труда» посвятила проблеме целый подвал, отметив, что в редакционной почте много анонимных писем антисемитского содержания. И даже сочла нужным процитировать (и тем самым растиражировать на радость будущим исследователям) несколько типичных текстов:

«Гр. Редактор! На страницах вашей газеты вы боретесь со всяким злом современной жизни. Вы беспощадно бичуете все болезни русского народа, происходящие из-за его темноты и культурной отсталости. Но довольно подло с вашей стороны не замечать главного зла, которое ведет нашу родину к гибели. Это зло называется еврейским засильем. Евреи сидят во всех учреждениях и у власти и хотят учредить иудейство на всей земле…»41

Особое раздражение редакции вызывает подпись «Рабочий». «Два больших листа исписано аккуратными печатными буквами», — отмечает автор заметки, и нетрудно догадаться, что листы эти могли ходить и по рукам между единомышленниками.

В данном конкретном случае поводом для анализа и обобщения анонимок стала прошедшая накануне Пасха, против которой советская печать боролась с особым усердием. На газетные публикации откликнулись идейные противники:

«Еще хватает у вас нахальства насмехаться над всем угнетенным русским народом. Зачем вы допускаете в газете пустоголовую выдумку и делаете срыв наступающих праздников? Задаем вопрос: почему это непременно стоят пнем на дороге русские праздники, но не еврейские и другие, которые пожирают в несколько раз больше разных изысканных предметов обжорства и так далее…»

Эта анонимка подписана «Все рабочие», что, видимо, следует считать попыткой противопоставить евреям, «пролезшим» в руководящие органы, «русский» трудовой элемент.

Помимо почти ритуального опровержения выдвинутых обвинений «Власть труда» делает интересную оговорку:

«Гораздо опаснее антисемитизм, получивший себе выражение в определенных действиях. Среди отсталых слоев рабочих и крестьянства, в некоторых наших советских учреждениях антисемитизм находит иногда для себя почву. Кое-где имеются ярко выраженные антисемитские настроения, антисемитские выступления, травля евреев и так далее. Но не всегда и не везде эти настроения встречают дружный и решительный отпор».

Заметка завершается требованием развернуть систематическую и планомерную борьбу с антисемитизмом, вскрыть его классовую сущность и вред для социалистического строительства, провести разъяснительную и культурно-воспитательную работу, особенно среди отсталых слоев рабочих.

Нужно отдать должное «Власти труда»: выявив антисемита, вина которого подтверждалась многочисленными фактами, сотрудники редакции добивались его увольнения с любой должности. Именно так произошло с заместителем заведующего материальным складом Забайкальской железной дороги в Иркутске Ярыщенко42. Несмотря на поддержку руководства железной дороги, менее чем через месяц после газетной публикации Ярыщенко был уволен.

Хулиганство с политическим подтекстом

Конфликт между специалистами народного образования, ориентировавшимися в первую очередь на систематическую учебу и апробированные методики преподавания, и работниками «идеологического фронта», упиравшими на самокритику и прочие нововведения, время от времени прорывался наружу. Председатель секции народного образования Щербакова и представитель президиума горсовета Зарембо резонно отказались вносить в резолюцию учительской конференции требование исправить положение дел в 20-й школе в три дня: «Это же утопия. Зачем выносить такие нереальные резолюции»43. Радикальное требование было оформлено в виде особого мнения.

В номере от 17 января появляется наконец отчет с экстренного пленума секции народного образования44. Заседание ознаменовалось скандалом: на него не явился ни один школьный преподаватель, что было воспринято как свидетельство неправильной организации работы смотровых комиссий, противопоставляющих себя педагогическим коллективам и занятых только поиском недостатков. Пленум решил организовать сразу несколько смотровых комиссий, в состав которых включили по два члена секции народного образования и по одному представителю от комсомола, женских и профсоюзных организаций. Смотры должны были начаться с 1 февраля 1929 года.

Секция преподавателей обществоведения приняла и опубликовала в этом же номере «Власти труда» собственную резолюцию, отметив два важных момента. Во-первых, прозвучало требование ко всем учителям: «За идеологическое направление в школе отвечает весь коллектив. Все преподаватели обязаны участвовать в общественной работе». Во-вторых, «секция обществоведов отмечает, что в результате обследования 20-й школы и смотра других школ интерес учащихся к творчеству Есенина возрос. Для направления этого интереса в должное русло необходимо провести разъяснительную работу в отношении его творчества». Практическое предложение секции напоминало идею «тушить пожар бензином»: «провести по школам, при педфаке ряд докладов, диспутов, на которых выявить под углом марксистского анализа классовую сущность Есенина, как мелкобуржуазного упадочнического писателя». После такого мероприятия даже те, кто никогда не слышал про Есенина, должны были уяснить: этот поэт — главная фигура альтернативной культуры.

Кампания по проверке школ дала свои плоды практически немедленно после объявления. Уже 20 января «Власть труда» сообщила, что и в 1-й советской школе Маратовского района существовал подпольный кружок, издававший журнал «Жизнь Есенина»45. В заметке «Внимание антирелигиозному воспитанию в школах», сверстанной единым блоком с предыдущей, корреспондент А. Окладников46 призывает расследовать случаи передачи в школах так называемой «фландрской» или «флорентийской цепи счастья» (текст этого послания сохранился в почти неизменном виде и до сегодняшнего дня: «перепишите письмо три раза и отправьте трем знакомым»). В 1929 году советскими и партийными работниками это послание воспринималось не как глупая шутка, а как часть сектантской идеологии, борьба с которой приводила к разоблачению подпольных групп баптистов и кружков учащейся молодежи. Один из таких кружков, «обнаруженный в доме гражданки Левковской», Окладников оценил очень высоко: «по своей идеологической роли не уступит пресловутым “Черным крыльям”».

Возможно, в этом заявлении нет даже никакого преувеличения, ведь в условиях, когда политическая борьба стала невозможна, противоречия между различными группами населения СССР прорывались наружу по одной из нескольких основных линий — борьба атеистов с верующими (и наоборот), межнациональные конфликты, бытовое хулиганство. Точнее сказать, бытовое хулиганство становилось прикрытием для острой фазы идеологических конфликтов: «в одной из советских школ второй ступени во время антирождественского вечера целая группа великовозрастных учащихся устроила подлинное заграждение у самых дверей школы и усердно колотила всякого, кто только из учащихся пытался пройти на антирелигиозный вечер».

Для Иркутска того времени подобное хулиганство вовсе не было чем-то экстраординарным. Та же «Власть труда» в рубрике «Суд» описывает двух несовершеннолетних (по 16 лет) подростков Лебедева и Таюрского, которые вместо учебы «срезали на тракте у крестьян мешки», а затем полностью затерроризировали Маратовский рабочий клуб, располагавшийся, кстати, в одном здании с 20-й школой47. В январе 1929 года Лебедев получил 10 лет строгого режима (с понижением на треть, как несовершеннолетний) и пять лет ссылки в Туруханский край, а Таюрский — 2 года строгого режима и пять лет ссылки.

Помимо обычного бытового хулиганства и уголовщины имели место и такие столкновения, идеологическую подоплеку которых скрывать было бесполезно. В конце января 1929 года ученик 1-й совшколы Китенко избил секретаря комсомольской ячейки. Это было сделано в ответ на заявления комсомольца о том, что Китенко — антисоветский элемент, сын бывшего инспектора народного училища, надворного советника48, уволенного со службы при чистке советского аппарата. Несмотря на очевидность дела (можно сказать, Китенко еще повезло, что поступок не квалифицировали как террор), часть педагогов высказались против исключения из школы49.

В тех случаях, когда драка не могла состояться ввиду различия весовых и возрастных категорий оппонентов, дело ограничивалось оскорблениями в различной форме. «Власть труда» рассказывала в одной из заметок о вопиющем, на взгляд автора, случае: «Во время доклада заведующего о нездоровых уклонах в школе была подана докладчику записка с нарисованным кукишем и подписью: “На, выкуси!”»50. Таким образом, неизвестный иркутский школьник на несколько десятилетий опередил ту часть советской интеллигенции, которая носила свои кукиши в карманах.

Конфликт личного и общественного

К концу января дискуссия о положении дел в школах наконец вышла на уровень районного комитета ВКП(б), и пленум Маратовского райкома — с некоторым запозданием — поддержал решение секции Наробраза о проведении смотра всех школ района51. Пленум обвинил в бездействии всех членов партии и ВЛКСМ, работающих в школах района, а наиболее пострадавшими от «упадничества, антисемитизма и бытовых уклонов» были признаны 1-я, 10-я, 20-я и профтехшкола. К идеологической борьбе подключили заводы, взявшие шефство над школами, всех родителей-партийцев обязали посетить родительские собрания. Аналогичные мероприятия проводили и в других районах: работники государственной обувной фабрики устроили смотр своей подшефной школы и митинг по поводу ситуации в 20-й школе. Постановление пленума Маратовского райкома завершалось важным признанием: «Учитывая имеющийся интерес учащихся к творчеству Есенина, считать необходимым в школах и среди молодежи провести ряд диспутов-докладов, разъясняющих классовую сущность его творчества».

Редакция партийной газеты с интересом собирала и публиковала корреспонденции о составе так называемых «комсодов» — родительских комитетов содействия школам, занимавшихся решением хозяйственных вопросов учебных заведений. В 20-й школе, разумеется, все было очень плохо: «председатель комсода Егоров один из религиозных людей, членами комсода являются известные по Маратовскому району богачи Щегловы, бывший жандарм Лесных, лишенный права голоса и уволенный с кожзавода как чуждый элемент»52.

Мало чем отличалась ситуация в других школах: «Председатель комсода 17 совшколы (еврейской) крупный иркутский мясоторговец Михалевич, а один из его членов раввин. В 12 совшколе один из членов комсода крупный спекулянт и домовладелец».

Удивительно, но за прошедшие 85 лет в школах не изменилось главное — принцип формирования таких «родительских комитетов». В 1929 году формированием комсода 17-й школы занимался заведующий школой Левин; ему же, видимо, и пришлось отвечать за работу этого органа.

По мнению автора сообщения, причиной преобладания нетрудовых элементов было отсутствие активности со стороны родителей-пролетариев и советских работников, однако в действительности, вероятно, проблема была в методах работы комсодов. Одной из их функций была организация «школьных постановок», то есть привычных с дореволюционных времен благотворительных мероприятий, а в этом деле опыт гарантировал большую эффективность. Даже школьное руководство предпочитало не вмешиваться в работу комсодов, в результате чего «проходит самая безобразная халтура, частенько сопровождаемая пьяными буфетами и прочими атрибутами “благотворительности”».

Эти постановки, как и елки (и организованные священниками Входо-Иерусалимской церкви, и частные, в домах), уже воспринимались как поле боя идеологий — новой советской и старой, главным образом религиозной. При этом в 1929 году церковные праздники (второй день Пасхи, Вознесение, Духов день, Преображение и Рождество) все еще объявлялись выходными. Отличие от советских праздников (день низвержения самодержавия 12 марта, день Парижской коммуны 18 марта, день Интернационала 1 мая и годовщина Октябрьской революции 7 и 8 ноября) состояло только в том, что перед религиозными праздниками не вводили сокращенный рабочий день53.

В самой 20-й школе решительный перелом в пользу советского актива еще не произошел. Об этом все тот же В. Ковригин упоминал в заметке «Только еще началось оздоровление 20 совшколы»54, описывающей большое школьное мероприятие. Идеологическая обработка шла по двум направлениям. В большом зале рабочего клуба Маратовского района был прочитан доклад «Интересно ли жить молодежи» (с заранее понятной резолюцией слушателей: «Жить в советской стране интересно»), а в коридорах и кабинетах были организованы спортивные соревнования (шашки, шахматы, пинг-понг и т. д.) и две параллельные экспозиции разных идеологий. Советская сторона была представлена химическими опытами, выставкой школьных карикатур и работ фотокружка. Противоположная сторона — портретом учителя Черемных (из которого так и старались сделать идеолога и организатора оппозиции), экземпляром журнала «Нива» и разорванным экземпляром так называемой «ильичевки» — стенгазеты, выпущенной к годовщине смерти Ленина. По мнению В. Ковригина, это был «хороший экспонат, показывающий, что борьбе за действительную советизацию 20 школы положено еще только начало».

Спустя небольшое время после смотра в окружной комитет ВЛКСМ поступила анонимка из 20-й школы, свидетельствующая о продолжении сопротивления советской идеологии. «Смотр выявил у нас в школе такой недостаток. Пытались делать диспуты, говорили на классных собраниях о неправильности этого подпольного кружка, о Есенине, его плохие стороны и вообще упадочничество. Все это очень мало подействовало на членов кружка “Черные крылья”. Они понимают Есенина совсем по-другому, как думают все»55.

Надо отдать должное членам кружка: если все было именно так, как описывал автор заметки, они проявили немалое мужество в отстаивании своей позиции. Корреспондент «Власти труда» впервые отметил, что «отдельные учащиеся 20 школы, имевшие отношение к кружку “Черные крылья”, будут по-прежнему противопоставлять себя всей школьной общественности. Возможно, что эти явные упадочники, из чуждой нам классовой среды, совершенно непоправимы. К таким надо будет применять более строгие меры. Кружок “Черные крылья” сумел вовлечь в свои ряды нескольких комсомольцев. Этих комсомольцев надо будет привлечь к союзной ответственности».

Если до сих пор речь шла только об отстранении от работы педагогов из числа «бывших», то теперь поднимается вопрос об исключении учащихся: «В конце концов в школе не место тем, кто хочет упорно культивировать тухленький багаж есенинской мистики и чуждой буржуазной идеологии».

Впервые поднимается и вопрос об ответственности учителей литературы за идеологическое воспитание школьников. Раньше решение этой задачи возлагалось на учителей обществоведения, теперь и преподаватели литературы должны «вести борьбу с есенинской мистикой… выдержанно и с большой убедительностью доказывать учащимся ее вредность».

Существовавший на тот момент педагогический коллектив был признан непригодным для проведения такой политики. В кабинете литературы бдительные авторы «Власти труда» нашли восемь больших плакатов, посвященных творчеству и жизни Льва Толстого. При этом ни на одной из 91 картинки не была дана «классовая оценка» творчества великого писателя, брезгливо охарактеризованного в газете как «непротивленец».

Еще раз название «Черные крылья» прозвучало в конце января 1930 года в докладе заведующего организационным отделом окружного комитета ВКП(б) Руднева «В борьбе за генеральную линию партии укрепим классовую боеспособность комсомола»56. По версии Руднева, большинство членов кружка были все-таки детьми рабочих, а настроения членов кружка были, как говорили в советское время, «типичны» для подростков Иркутского округа. Школа считалась местом скучным, общественная работа пустой формальностью, а вот суицид, пьянство и уголовно-бродяжническая романтика пользовались определенной популярностью.

Печальный опыт коллективного творчества, легко превращающегося в глазах партийных и комсомольских властей в целый заговор, подтолкнул молодых людей к идее индивидуального творчества, к работе «в стол». Руднев в своем докладе заявил, что в его руки попала тетрадь «Мои сокровища» со стихами некоего комсомольца:

«Она является результатом его интенсивного и очень активного труда, но я ни одного стихотворения из этой тетрадки не могу прочесть, потому что там сплошная порнография».

Понимая, что в СССР к 1930 году секса уже не было, можно предположить, что никакой порнографии начинающий поэт не писал, но обвинить хоть в чем-то было нужно.

В дискуссиях по докладу Руднева вспомнили и организатора кружка Владимира Черемных: «Учитель Черемных — организатор “Черных крыльев” в 20 совшколе снова где-то работает и, быть может, воспитывает молодежь в том же духе — говорит тов. Новиков. Ничего не предпринято к учителям того же типа — Виноградова и Кутина»57.

Не частный случай, но система

Недостатки в системе школьного образования широко обсуждали и на пленуме окружного комитета партии в начале февраля 1929 года. По итогам двух докладов (Кацнельсона и Марковича) участники дискуссии потребовали перераспределения культурных и финансовых средств в пользу сельской местности и рабочих других городов округа. «В городе [Иркутске] 12 тысяч лишенцев. Их дети учатся. А вот в деревне дети бедняков и батраков, детвора в рабочих районах этой возможности не имеет» (Кибанов)58. Впрочем, и в других населенных пунктах округа недостатков хватало. В Балаганске стенная газета обсуждала вопрос «У воробушка тоже есть душа», что было просто забавно, а в ряде мест «учительство организует вокруг себя все враждебное партии и советской власти» — что ставило учителей на одну доску с кулаками и попами. За учителей решительно вступился тот же Кибанов из Усть-Уды, заявивший, что деревенские коммунисты сами виноваты в отторжении учительства: «Они ставят его в положение “чужого”. В результате — учитель живет оторванно от общественно-политической жизни села».

Формат главной партийной газеты, привыкшей больше разоблачать, вести постоянные политические кампании против того или иного деятеля или уклона, не передает все тонкости и нюансы дискуссии. Тем ценнее кажутся и заявления Кибанова, и совершенно неожиданное признание: «В связи со смотром 20 школы получено письмо учителя, который указывает, что в школах прекрасно ставилась академическая работа…» И лишь после этого как дань уже отмеченным недостаткам указывается, что «за этим проглядывали такие важные моменты, как связь с советской общественностью». Виновата в этом была не столько школа, сколько сама общественность: «за школу никто ответственности не нес, кроме ее заведующего. Выделяемые представители в школьный совет партийными, профессиональными организациями не собирались. Никто не интересовался их работой».

И уже полным поворотом во всей кампании выглядит итоговая часть отчета:

«По тому, как проходил смотр 20 школы, мы должны видеть, как надо и как не следует критиковать. Мы не научились еще на основе частных фактов делать общие выводы, из отдельных фактов извлекать уроки и использовать эти факты. <…> В предсмертном завещании Ленин говорил о том, что мы должны поставить учителя на такую идейную и материальную высоту, на которой он никогда еще не стоял и не стоит. Нашим главным лозунгом по отношению учительства будет “Не сметь командовать над учителем, не сметь администрировать! Больше внимания, больше чуткости”».

В следующей части отчета59 с пленума процитировано выступление представителя кожевенного завода Савина, возложившего вину за деятельность кружка «Черные крылья» на окружное управление народного образования. Еще через день окроно перешло в наступление, и теперь вина за упущенный кружок перекладывалась на профком кожевенного завода: «Союз кожевников, у которого школа была под боком, узнал об этом в последнюю очередь»60.

Если нельзя победить, нужно возглавить

Столкнувшиеся силы оказались как минимум равны, а редакция «Власти труда» очутилась между молотом и наковальней. С кружком к тому времени расправились, журнал ликвидировали, классово чуждого учителя «вычистили». Редакция вполне могла праздновать победу, однако вместо точки в деле было поставлено многозначительное многоточие. Спустя месяц редакция объявила о созыве конференции литературных кружков школ II ступени61.

«Не позже 20 марта литкружки и редколлегии школьных журналов должны зарегистрироваться в редакции. <…> Урок 20-й школы дал кое-какие результаты. Но одна сторона в этом деле осталась слабо освещенной, ее почти не коснулась развернувшаяся вокруг вскрытых школьных язв критика. Это — вообще состояние и существование в школах II ступени ученических литературных кружков. О том, как они живут, чем дышат, кто и как ими руководит, общественность только поставила очередной вопрос…»

Сама по себе тяга к созданию таких кружков в заметке объявлена явлением «здоровым и нужным», разумеется, при условии правильного руководства со стороны школьного, комсомольского и партийного начальства. Автор заметки не без иронии пишет, что такие кружки для большинства станут и началом, и окончанием литературной карьеры, но вместе с другими формами самодеятельности литературные кружки могут играть «плодотворную роль в деле культурного воспитания нашего юношества». Автор признает, что никто не знает, какую роль подобные кружки играют в настоящий момент, и нужно тщательно знакомиться с их методами и результатами работы. Смотр школьных рукописных журналов должны были провести совместно Иркутский филиал Сибирского союза писателей и редакция газеты «Власть труда»: «Предполагая созвать эту конференцию в конце марта, мы обращаемся ко всем руководителям литкружков и редколлегиям школьных журналов с предложением зарегистрироваться в редакции “Власти труда” у т. Молчанова, комната № 2 не позже 20 марта. Туда же к этому сроку следует сдавать вышедшие номера школьных журналов».

До самого конца марта извещение о проведении конференции в газете не появилось. 17 марта приглашение — или приказ, если учитывать слово «должны» — было повторено еще раз: «Литкружки и редколлегии журналов школ 2 ступени должны зарегистрироваться не позже 25 марта. Регистрация перед предстоящей конференцией проводится ежедневно в часы работы в редакции “Власть труда”, комната № 2, у тов. Молчанова»62.

В середине июня на последней странице появилось крохотное извещение: «Школьные литературные журналы можно получать ежедневно со вторника в рабочем отделе газеты в часы занятий»63.

В марте и апреле «Власть труда» продолжала бороться с правым уклоном и кулаками, проводила смотры и совещания рабкоров, критиковала кожевенную фабрику за низкое качество кожи. Газета увлеченно участвовала в чистке страховых касс от антисоветских элементов, и уже спустя месяц пенсий были лишены более 40 «бывших офицеров, домовладельцев и царских прихвостней».

В начале апреля студенты хозяйственно-правового факультета заявили о намерении издать свой журнал64, договорились об изготовлении тиража в типографии «Власти труда» и даже анонсировали объем и цену — 5 листов (80 страниц), для студентов 45 копеек, для всех прочих покупателей — 1 рубль. («Власть труда» в этот момент стоила 5 копеек за номер, подписка на один месяц обходилась рабочим, служащим, красноармейцам и кустарям в 70 копеек, нетрудовым элементам — 1 рубль. Журнал «Смена» при объеме 20 страниц и периодичности два номера в месяц стоил 10 копеек за экземпляр — то есть иркутские студенты подняли планку достаточно высоко.) Содержание должно было соответствовать цене: «В нем будут помещены общие и исследовательские статьи и работы студентов по вопросам экономики и права с местным краевым уклоном. <…> Журнал как первая попытка в Иркутске обещает быть интересным». «Тираж ограниченный», — отмечает автор заметки для дополнительного привлечения внимания читателей.

Журнал «В борьбе за кадры» действительно вышел в свет в последние дни мая или первые числа июня 1929 года. В нем были опубликованы 23 статьи65, авторами которых были в основном студенты. Несмотря на то что все было обставлено очень серьезно и у редакции даже было собственное помещение и время приемов («канцелярия хозправфака, с 1 до 3 часов»), заметного следа в истории Иркутска журнал не оставил.

1-я городская конференция студкоров, проведенная в конце апреля66, выявила очередной рукописный журнал — на этот раз студенческий журнал иркутского политехникума под названием «Шурф». Автор заметки, в которой упомянут журнал, некто Мих. Забайкальский, отметил, что журнал «написан абсолютно политически безграмотно и не выдержанно», «больше половины рассказа, который занимает восемь страниц, занято смакованием полового вопроса по рецептам Малашкина и Гумилевского67». Вероятно, корреспондент сильно польстил авторам провинциального любительского журнала и одновременно дал понять, что редакция в курсе самых современных тенденций в советском литературоведении. Тем не менее автор не призывает к репрессиям против журнала «Шурф», а студкоровская конференция вписала в свою резолюцию пункт о желательности издания общевузовского студенческого журнала.

Маловероятное допущение

Студенческий журнал в Иркутске так и не появился. В 1930 году «Власть труда» была переименована в «Восточно-Сибирскую правду», а для молодежи начали издавать газету «Восточно-Сибирский комсомолец». Журнал «Черные крылья», как и его собратья, постепенно был забыт, но вполне можно допустить, что вся эта история оставила след в памяти заведующего отделом «Труд и рабочая жизнь» «Власти труда» Ивана Ивановича Молчанова68 — того самого, который в кабинете № 2 должен был собирать школьные журналы и регистрировать их редакции.

В 1933 году Молчанов, уже избранный ответственным секретарем Иркутского отделения Союза писателей, начал сотрудничество с пионерским литературным кружком при школе № 6. Итогом этого сотрудничества стала известная в советское время книга «База курносых»69 — первая в СССР коллективная книга, написанная и проиллюстрированная детьми.

1Власть труда. — 1929. — 9 января.

2Чарская Лидия Алексеевна (настоящая фамилия Чермилова, при рождении Воронова; 19 января 1875 г. — 18 марта 1937 г.) — русская детская писательница, актриса. Начала писать прозу в 1901 году («Записки маленькой гимназистки»). Уже в 1911 году комиссия при «Московском обществе распространения знаний» докладывала на съезде по библиотечному делу, что, согласно проведенным опросам, дети среднего возраста читают в основном Гоголя (34 %), Пушкина (23 %), Чарскую (21 %), Твена (18 %), Тургенева (12 %). В 1920 году «Инструкция политико-просветительского отдела Наркомпроса о пересмотре и изъятии устаревшей литературы из общественных библиотек» включила книги Чарской в список запрещенной литературы, причем ее имя осталось под запретом даже после пересмотра этого списка.

3«Ник Картер, король сыщиков» — персонаж массовой культуры, впервые появился в рассказе «Ученик старого сыщика, или Таинственное преступление на Мэдисон-сквер», опубликованном 18 сентября 1886 г. в журнале «New York Weekly». Рассказы о Картере печатались в США до 1950-х годов.

4Вера Васильевна Холодная (фамилия по мужу, девичья фамилия Левченко; 5 августа 1893 г. — 16 февраля 1919 г.) — российская киноактриса немого кино, видимо, первая в российском кинематографе настоящая звезда с культовым статусом и фанатами.

5Так в тексте «Власти труда».

6Впрочем, среди официальных и популярных в СССР авторов были Максим Горький, Михаил Голодный, Демьян Бедный, Ефим Приблудный и иркутские подростки не открыли тут новую страницу в литературе.

 

7Гр. Ангарский. Без дороги: против упадочничества, против «есенинизма» // Власть труда. — 1926. — 25 сентября.

8Реклама: «ПРОТИВ УПАДОЧНИЧЕСТВА, ПРОТИВ “ЕСЕНИНЩИНЫ”: Сборник статей изд-ва “Правда”. Цена 40 коп. Иркутск, представительство изд-в: “Изв. ЦИК”, “Правда” и “Труд”. Ул. К. Маркса, 32-3 (уг. 6-й Красноарм.)» // Власть труда. — 1926. — 26 сентября; Наплеватели: из записной книжки ученика 2-й ступени // Власть труда. — 1926. — 12 ноября.

9Именно цитата из Бухарина говорит о некотором отставании иркутских комсомольцев и партийных журналистов от генеральной линии партии. В сентябре 1928 года Бухарин выступил против усиленной коллективизации, в ноябре 1928-го пленум ЦК назвал позицию Бухарина, Рыкова и Томского «правым уклоном», а вскоре «Власть труда» и сама активно включается в борьбу с «правым уклоном».

10Колесников Л. Личное и общественное // Смена. — 1926. — № 7. — С. 9.

 

11Оружейников Н. Неуместные параллели // Смена. — 1930. — № 5. — С. 14.

12Пушас О. Навязчивая идея // Смена. — 1926. — № 13-14. — С. 28.

13Колесников Л. О Есенине // Смена. — 1926. — № 15. — С. 10-11.

14Романов Н. С. Список изданий периодической печати города Иркутска с 1856 по 1917 г. Режим доступа: http://baikal.ru/ru/irkutsk/about/es16-1.html; Обзор революционного движения в округе Иркутской судебной палаты за 1897—1907 гг. — СПб.: [б. и.], 1908. — С. 60.

15Парняков Пантелеймон Фёдорович (1895—1919) — работал под псевдонимом Сергей Бельский, участвовал в подпольной работе и издании газеты «Товарищ пролетария». После Февральской революции — корреспондент иркутской газеты «Голос социал-демократа»; с момента установления советской власти в Иркутске — член редколлегии газеты «Власть труда» (Гольдфарб С. И., Гимельштейн А. В. Иркутская газета «Власть труда». Опыт историко-экономической реконструкции (1917—1930). — Иркутск: Типография № 1, 2006. — С. 181-183).

 

16Власть труда. — 1929. — 11 января.

 

17Иркутский край. Четыре века: История Иркутской губернии (области) XVII—XXI вв. / А. В. Гимельштейн, Л. М. Дамешек, Ю. А. Зуляр, Ю. А. Петрушин и др. — Иркутск, Востсибкнига, 2012. — С. 499-500; Власть труда. — 1929. — 5 января.

18Новиков П. А. Гражданская война в Восточной Сибири. — М.: ЗАО Центрполиграф, 2005. — С. 23.

19Там же, с. 261.

20Власть труда. — 1929. — 30 января.

21Новиков П. А. Гражданская война в Восточной Сибири. — М.: ЗАО Центрполиграф, 2005. — С. 280.

 

22Гольдфарб С. И., Гимельштейн А. В. Иркутская газета «Власть труда». Опыт историко-экономической реконструкции (1917—1930). — Иркутск, Типография № 1, 2006. — С. 57.

23К-ов В. Газета в изоляторе // Власть труда. — 1926. — 25 мая.

24Власть труда. — 1929. — 6 июня.

25Гольдфарб С. И., Гимельштейн А. В. Иркутская газета «Власть труда». Опыт историко-экономической реконструкции (1917—1930). — Иркутск, Типография № 1, 2006. — С. 126.

26Стенные газеты — на передовую линию! // Власть труда. — 1929. — 10 февраля.

27Власть труда. — 1929. — 5 января.

28Кацнельсон. За четкую классовую линию в школьном строительстве // Власть труда. — 1929. — 10 февраля.

29Власть труда. — 1929. — 10 января.

 

30Власть труда. — 1929. — 24 января.

31Власть труда. — 1929. — 11 января.

32Располагалась на той же улице Рабочего Штаба, что и школа № 20 — профтехшкола в здании № 10/2 (сейчас № 6), школа № 20 — дом № 26 (сейчас № 24).

33Именно так в тексте письма и других публикациях газеты.

34Власть труда. — 1929. — 13 января.

 

35Власть труда. — 1929. — 15 января.

36В то время находилась по адресу улица Тимирязева, 71.

37Власть труда. — 1929. — 16 января.

38Школа находилась на улице Канавной, то есть ее ученики проживали в районе современных улиц Карла Либкнехта, Софьи Перовской, 1-й Советской, в непосредственной близости от Иркутской соборной мечети.

39Власть труда. — 1929. — 16 января.

40Власть труда. — 1929. — 13 января.

41М. В. Лицо антисемита // Власть труда. — 1929. — 4 мая.

 

42Антисемит Ярыщенко // Власть труда. — 1929. — 25 мая.

43Власть труда. — 1929. — 13 января.

44Власть труда. — 1929. — 17 января.

45Власть труда. — 1929. — 20 января.

 

46Окладников Алексей Павлович (20 сентября (3 октября) 1908 г. — 18 ноября 1981 г.) — советский археолог, историк, этнограф. До 1934 года жил и учился в Иркутске, внештатный сотрудник «Власти труда» и других советских изданий.

47Власть труда. — 1929. — 25 января.

48Гражданский чин VII класса в «Табели о рангах» в России. Соответствовал чинам подполковника в армии, войскового старшины у казаков и капитана 2 ранга на флоте. Официальное обращение: «Ваше высокоблагородие». До 1856 года чин давал право на потомственное дворянство, после — только на личное. Чин автоматически получали все, кто имел ученую степень доктора или звание профессора.

49Власть труда. — 1929. — 1 февраля.

50Конст. Нечаев. Самокритики в иркутских школах нет // Власть труда. — 1929. — 13 января.

51Власть труда. — 1929. — 24 января.

 

52Власть труда. — 1929. — 25 января.

53Власть труда. — 1929. — 26 января.

54Власть труда. — 1929. — 27 января.

 

55Власть труда. — 1929. — 1 февраля.

56Власть труда. — 1930. — 28 января.

57Фабрика кадров требует реконструкции // Власть труда. — 1930. — 28 января.

 

58Власть труда. — 1929. — 12 февраля.

59Власть труда. — 1929. — 13 февраля.

60Власть труда. — 1929. — 14 февраля.

61Власть труда. — 1929. — 10 марта.

 

62Власть труда. — 1929. — 17 марта.

63Власть труда. — 1929. — 18 июня.

64Власть труда. — 1929. — 14 апреля.

65Власть труда. — 1929. — 7 июня.

66Власть труда. — 1929. — 24 апреля.

 

67Малашкин Сергей Иванович — русский советский писатель, член РСДРП(б) с 1906 года, участник революций 1905—1907 и 1917 годов. В конце 1920-х подвергался нападкам критики за освещение негативных сторон НЭПа. Тем не менее благополучно пережил период репрессий, много и успешно работал в послевоенные годы. Гумилевский Лев Иванович — писатель-беллетрист, публиковался с 1914 года. Наиболее популярной книгой считался роман «Собачий переулок», вызвавший большие споры в комсомольской и вузовской среде из-за того, что автор пытался в художественной форме ставить вопросы половой этики и морали молодого пореволюционного поколения. Гумилевский был крайне плодовит и только в 1925 году опубликовал 13 книг. В частности, «Смена» в 1926 году в нескольких номерах опубликовала повесть «Хозяева».

68Молчанов Иван Иванович (1 мая 1903 г. — 1 апреля 1958 г.) — поэт и прозаик, многолетний руководитель Иркутского отделения Союза советских писателей. Автор многочисленных прозаических и поэтических произведений, в том числе более 20 книг для детей. Публиковался под псевдонимами Олег Имов, Иван Молчанов-Сибирский. Его имя присвоено Областной библиотеке.

69База курносых: пионеры о себе. — Иркутск: ОГИЗ, 1934. — 86 с.: ил.

 

100-летие «Сибирских огней»