Словооборот

* * *

Бог милосерд, да рок неумолим.
Неслышной поступью, как вечный пилигрим,
Бочком-волчком судьба твоя крадется,
Набросив капюшон на пол-лица,
И есть ли смысл у мёртвого гонца
Спросить, что в ней, болезной, нам зачтется,
А что, напротив, гирей на ногах
Повиснет, оправдав наш чревный страх?
О будущем — ни-ни! И грех, и зябко.

С душой своей в согласии живи,
Ныряй в поток божественной любви,
Как в воду — птичка смелая, оляпка.

Водку выпьют,
конфеты съедят,
цветы завянут,
презентованную книгу
пролистают за полчаса
и закинут куда подальше.

И лишь юбилейная медаль —
всем подаркам подарок! —
будет неутомимо сиять
неувядаемым своим
фальшивым
дружеским
золотом!

Возле пророческой расщелины
со смрадными испарениями
что скажет нам нового о свободе
из тёмной своей несвободы
алкоголичка и наркоманка?

Но нет — смешно и подумать! —
говорит, говорит,
поскольку ее организм,
словно некий вербальный будильник
с безупречной точностью хода
заведён на звуковое произнесение
бесконечных словесных красот
со значительным и отрешенным видом.

И вот — говорит, говорит,
томно округляя гласные
и растягивая звук
в манерных своих пророчествах.
И ей — внимают благоговейно.

Муму с Герасимом плывут в своей лодчонке…
Я понимаю барыню, которой
Осточертел собачий лай — он вправду
Натурам музыкальным нестерпим!

Но все ж — зачем топить? Отправь куда подальше —
И все дела! Зачем топить, палачка
Безжалостная? — Случай был в семье
Великого писателя, к несчастью.

Зачем нас мучить пагубным финалом?
Верёвка, камень — фу! Какой-то триллер!
Какое-то кино дозвуковое,
Где обделённому природою герою
И говорить не надо ничего.

Вокруг природа дышит полной грудью,
Не умерщвлённая пока ещё прогрессом,
Перо скрипит по девственной бумаге,
Рождая классики заветные шедевры,

А вы топить взялись…
Безвкусно, господа!

Как утомительно изображать здоровье,
Способность к действию, когда давным-давно
Нет ничего подобного в помине,
Но положение обязывает — и
Будь в форме, будто юный Ахиллес!

Таскайся на бессмысленные встречи

С известным назубок уже искусством,
Что выдаёт себя за соль земли,
Нерв времени, обнаруженье смыслов
И прочее, что бесконечно мило
Арт-критикам с улыбками акул.

Там руки пожимай и улыбайся,
Расспрашивай о планах, поздравляй
С успехом, находи, мой Бог, слова
Для выражения восторгов и елей
Щедрее лей, иначе — ты невежлив,
И более того — невыносим.
И никому уже не интересен…

А хочется — домой! И к чашке чая,
А не к бокалу с опостылевшим шампанским.
Уютный плед и книга на коленях
(А вовсе не красотка — что за толк?),
И даже — вот случайность! — телевизор,
Где в нежном споре все твои знакомцы
О чём-то так округло говорят,
Что смысл тает призрачным дымком.
О чём — совсем неважно, право слово.
Встречаться лучше так — через экран.
Хвала тому, кто все это придумал!

Всё чаще думаешь, дописывая книгу
О замечательных художниках былого,
Успеешь ли задуманное сделать?
И много ль вечеров таких осталось
Под остывающим, как чай, закатным небом?

* * *
                                    Времена не выбирают...

                                             А. Кушнер

Оставим девятнадцатому веку

Всю тонкость чувств и обморок в корсете,
Любимый томик, на скамье забытый,
Тургеневской природы половодье
И фетовской природы увяданье,
И чеховский притихший мезонин…

Оставим эти детские картинки
Тем дням, когда не знали слов: «блокада»,
«Фашизм», «Освенцим», «холокост», «зачистка»,
«Напалм», «Макдоналдс», «маркетинг», а также
«Гламур» и много прочих дельных слов.

Ведь как-то и без оных управлялись,
И предвкушали небеса в алмазах,
И верили в величье человека
И в слово непременное «прогресс»,
В сверкающее будущее… Право,

Глядеть без слёз и смеха невозможно
На это детство мозга и души,

На тот уют, надежды и мечтанья.

Какое счастье быть обычным смертным,
Не доживая до осуществленья
Всех грандиозных чаяний! Но разве
Есть щель, в которой можно отсидеться
И выпавшее время переждать?

1. Александр Ткаченко. Москва.

Закончил работу
Не только над книгой рассказов,
Но также — над собственной жизнью.
И вот лишь глядит безмятежно
С измятой газетной страницы,
Похоже, еще не читавший
Ни это своё интервью,
Ни приспевший за ним некролог.

2. Станислав Золотцев. Псков.

До сих пор в мобильном
не стёрта его эсэмэска,
мол, читал вашу книгу,
урча от удовольствия…

Кому он теперь урчит,
каким высшим силам
взахлёб объясняет,
чем петербургский стиль стихосложения
столь характерно отличен от прочих,
и почему он так важен
в российском шумливом концерте?

И — главное — кому невтерпёж
там наверху
узнать это именно сейчас,
если времени там по-прежнему —
по непроверенным слухам —
вроде бы не существует?

3. Олег Охапкин. Санкт-Петербург.

Звонил чаще прочих,
Всегда веселый и бодрый,
С вечным вопросом поэта:
Мол, пишется — нет?
А ты, мол, молодец,

Стоически продолжаешь

Стоическую позицию.

Не хватило духу
Видеть его в гробу.
Зато хватило ума
На последние
Купить его книгу,
Ту, где он с Митей Шагиным
В обнимку на обложке.

Вот он — поход на родную могилу,
Где вместо тихих шагов
Неслышное
Перелистывание страниц,
А вместо недолгих цветов
Вечная влажность в глазах.


ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ

Мол, был такой поэт.

Молва иссякнет, зарастёт
Тропа в погожий год,
Другой поэт введёт в народ
Свой словооборот.

И всё завертится опять,
Как исстари велось.
И будет вновь рассвет сиять
И звать лосиху лось.

И вновь по быстрому шоссе
В восторге будем мчать,
И песню слышать в колесе,
И ветру подпевать.

И, завернув за поворот,
Увидим дивный вид:
Разинув в трубном зове рот
Лось гипсовый стоит.