Сны скорпионов

 

 

У меня нет друзей. Они все умерли...

Филип Ридли, «Отражающая кожа»

 

 

Глава 1

По подоконнику яростно ползла божья коровка. Глянцевая такая, деловитая, нацеленная на вечный бой. Я время от времени смотрел на нее левым глазом, но правый отделяться от своего напарника не хотел и дружественно косил в ту же сторону, отчего приходилось заново вглядываться в оптический прицел. «А хамелеон бы смог», — машинально подумал я, представив себя с глазами в разбежку, и улыбнулся. В этот раз наглазник сидел как родной, был мягким и эластичным, но отчетливо вонял какой-то восточной косоглазой химией. Закупал его отдельно от СВД Сеня. Он хотел как лучше — и взял белорусский восьмикратный, хотя я ему сто раз говорил, что лучше новосибирского ПСО все равно ничего нет. В общем, сначала я наотрез отказался, отчего Сеня сильно погрустнел, но потом мы вдвоем выехали за город, пристреляли винтовку в лесополосе, разобрали, смазали, отрегулировали — и я решил, что Белоруссия все ж таки не настолько фантастическая заграница. Учитывая относительную легкость заказа, а также расстояние в пятьдесят метров, СВД с неродным прицелом била очень даже неплохо. Запах вот только мешал, но терпеть оставалось всего ничего, а я с детства не особо привередливый. Работа диктует, жизнь корректирует.

К моему левому уху намертво присосалась bluetooth-гарнитура. Рядовая «жабра», без особых изысков. Время от времени Сеня звонил, докладывал мне обстановку, гарнитура автоматически включалась, я подтверждал прием. Звонок я прежде видел, чем слышал, потому что телефон, лежащий прямо передо мной, вдруг бесшумно оживал, моргал дисплеем, и на нем возникала флегматичная панда, жующая молодые побеги бамбука. Мог быть и жираф, и водопад, и даже красный мотоцикл. В свежекупленном ворованном телефоне обнаружилось несколько картинок — выбирай любую. Но я на Сеню поставил панду. Причина очень простая — нет никакой связи между Сеней и пандой.

Как всегда бывает, в последние несколько тягучих минут перед выстрелом появилось время. Подумать, прикинуть и осознать. Когда никто не дергает, не мешает и не заставляет менять позицию, возникают разные суровые мысли. Так что я стал размышлять, а зря — почти сразу вернулось первоначальное склизкое, неприятное ощущение. Оно мелькнуло у меня еще тогда, когда Сеня уверял меня в невероятной легкости заказа. Он таким легким и почудился с первой минуты, отчего я насторожился, веря и не веря такой удаче.

Везло нам во всем. У клиента не было личного телохранителя, только водитель и четыре сотрудника из службы безопасности, но они охраняли не его, а бизнес, причем двоих можно сразу вычеркнуть, поскольку они были специалистами по компьютерной части. Я понятия не имею, почему Кудинов не собирался защищать себя. Возможно, многолетняя работа на сильных мира сего убаюкала подлеца, плюс попутно заставила поверить в собственную нужность и неуязвимость. А может быть, он был фаталистом… и нисколько не боялся умереть раньше времени. Ведь если ты путаешься под ногами, тебя уберут все равно. А если нужен, то и бояться нечего. У этих фаталистов, как известно, раньше времени ничего не бывает, все секунда в секунду. Кудинов подсчитал, что кровавые девяностые давно закончились, успели красиво обрасти легендами — и не давили воспоминаниями на мозжечок. Лютый беспредел уступил место благородным шахматам. Поэтому мозг защищать придется, решил Кудинов, только от бессонницы. Или, в крайнем случае, от мигрени.

И тут свеженький акт… плюс смена декораций. Подползаем мы с Сеней, как два злобных осьминога, и профессионально, красиво, с достоинством залегаем в засаде. Ни он, ни я, конечно, не знаем, по чьей мы тут воле — этого еще не хватало. Лишняя информация — она, как известно, мешает не только спать, но и дышать. Так что один, то есть — я, расположился на шестом этаже, а второй, Сеня, неизвестно где, но в пределах досягаемости, если, как говорится, форс-мажор...

Это кажется, что у него работенка — не бей лежачего. Ведь если я не справлюсь, то завершать заказ придется ему. Без боевого опыта, без снайперского навыка, без чутких пальцев, посреди толпы взбешенных охранников, спецуры, милиции и прочих испуганных и жаждущих справедливости. И если у него не получится, то он тоже исчезнет. И настанет для всех мир, и забрезжит на какое-то время солнце. Так что пусть лучше я. Тогда уж точно — почти всем будет хорошо.

Я поправил синюю рабочую кепку, очень похожую на бейсболку, мельком бросил взгляд на божью коровку и снова прицелился.

СВД — армейское, не киллерское оружие. В первую очередь потому, что сильно длиннее метра, и оттого ни в дипломате, ни под плащом винтовку не пронесешь. Она вообще не предназначена для того, чтобы эдак непринужденно фланировать с ней по городу, делая вид, что это, скажем, такой специальный немецкий нивелир, а ты сам, дескать, инженер-строитель. Не поверит никто. Первая же бабуленция начнет показывать пальцем и звонить в редакцию местной газеты. Но Сеня наш — не дурак. Сеня придумал поместить винтовку в узкий офисный шкаф-пенал, после чего закрыл его на ключ и обклеил фирменным скотчем. Ну и красота! Вчера после обеда мы, одетые в одинаковые синие комбинезоны, занесли мирный груз в нужный кабинет в правом крыле бизнес-центра. Кроме СВД, в шкаф без проблем влезли сухой паек, вода в пластиковых бутылках и даже емкость для мочи. Это чтобы я не отвлекался во время задания и не шлялся по коридору. В левом крыле, наискосок и этажом ниже, располагался кабинет клиента. Это потому, что здание гламурный архитектор задумал в виде полуоткрытой и поставленной на попа книги. Не знаю, что им двигало, возможно — портвейн или кокаин, но здание вышло не оригинальней других. Вроде и новое, а где-то уже видел. Никого ровным счетом это не волновало — и, как только подали в бизнес-центр электричество, в него рванул деловой народ.

И сам клиент, и мы, якобы предприниматели, и еще полсотни всевозможных фирм, организаций и прочих холдингов-молдингов активно, как весенние муравьи, обживали помпезно открытое месяца два назад здание. Кто-то въехал сразу, убедился, что стандартный ремонт не страшнее того, что был у него раньше, протянул к себе телефон с интернетом и сразу стал продавать и покупать что-нибудь ненужное. А кто-то вызвал гламурных дизайнеров — и они принялись все ломать, переделывать и согласовывать. В общем, бизнес-центр «Агат» каждый деляга обживал по-своему.

Надо сказать, первые два-три дня в «Агате» функционировали турникеты, вход-выход был только по электронным ключам в виде кредитных карточек. Но уже на четвертый день какой-то бригадир отделочников потерял карточки всей бригады и долго матерился, а другой прораб, крутой, как Брюс Уиллис, погнул хлипкое никелированное ограждение на входе, затаскивая свой мегабетонорез.

Смахнув слезу, руководство центра решило на первое время карточную систему отменить, поскольку невозможно было контролировать всех любителей сделать себе красиво. Выход нашелся моментально и сразу. Внизу поставили крупночелюстных охранников, которые при приближении орали: «Куда?», «К кому?» и «На какой?» Еще через неделю парадный вход засрали цементным раствором, и тогда руководство приняло еще одно судьбоносное для нас и для Кудинова решение — открыть второй вход для пролетарского быдла через подземную парковку. С тыла, так сказать. С тех пор на парадном входе у всех строго, с достоинством спрашивали: «Куда?» — а с черного входа заходила всякая нетрезвая сволочь в помятых спецовках, вообще ничего никому не докладывая.

Конечно, это все планировалось не навсегда. Руководство решило, что как только будет отполирован последний сантиметр паркета, всех снова направят через турникет с карточками — и тут уже пощады не будет никому. А как же! Вот только руководство ведать не ведало, что к этому времени одному гендиректору будет уже, мягко говоря, не до того.

В общем, Сеня напряг извилины и в этой неразберихе почти арендовал нужный кабинет квадратов на пятьдесят с лишним. Почти — это значит, что он пришел и договорился, что здесь будет аудиторская компания, а вот вам, кстати, задаток. Договор подпишем буквально в понедельник, когда приедет с командировки самый главный в мире босс. Успокоенный деньгами, управляющий даже глазом не моргнул, отдал ключи и лично проводил Сеню до дверей. Попутно он продемонстрировал места, где в коридорах стоят видеокамеры. Несколько открытых и парочка замаскированных. Чтобы, значит, у нас никто ничего никогда не спер. Внутри вашего офиса, сказал он, можно тоже установить, но это уже за отдельную плату. Сеня не возражал и сказал, что непременно воспользуется такой возможностью: босс приедет и даст добро.

В общем, у нас складывалось все настолько просто, что мне сразу это не понравилось. Не бывает так, не везет так никогда, неправильно это: и сверхдешевый сейчас на рынке СВД вместо дорогущего инструмента; и клиент без охраны; и мое, так сказать, рабочее место — не какой-нибудь там чердак, весь в паутине, а нормальный кабинет, откуда выходишь, как честный труженик, в приличном костюме, и никто тебе слова не скажет, дескать, какого вы тут шляетесь и не вы ли пришили только что вон того господина.

Сеня у нас по-хорошему хитрый и жадный. На винтовке мы, говорит, сильно экономим. СВД сейчас на рынке валом, цены упали до неприличия. Да, изношенные, бывает, попадаются, но я лично, уверил меня Сеня, выбирать буду. Инструмент мы пристреляем, да и что там особо пристреливать: пятьдесят метров для тебя — пустяк, с закрытыми глазами отработаешь. Даже смешно говорить…

Тут он прав, конечно. Но я бы хотел для такого дела что-нибудь мелкокалиберное. СВ-99, например. Это вообще праздник. Если стрелять из комнаты, то на улице не слышно, а размер у него в разобранном виде — только что в папку не входит. А СВД — это все-таки 7,62 калибром и метр, однако, двадцать пять в длину. Тяжело, неуклюже, шумно и узнаваемо. Звук выстрела сильно отличается от легкого щелчка, скажем, строительного пистолета. Но мы все же надеемся на повсеместный шумный ремонт. Пять минут назад перфоратор грохотал наверху — просто чудо. Конечно, никто нам не гарантирует, что во время выстрела он опять загрохочет. Но сильно хочется, чтобы повезло. Уходить ведь придется не мешкая. И не бегом, ни в коем случае. Я вот папку взял с собой для солидности. Человек с папкой выглядит чрезвычайно мирно и безопасно. И даже если он торопится, поглядывая на часы, никто его ни в чем не заподозрит.

У входа, на вешалке, висит мой пиджачок от костюма; сверху, на полочке для головных уборов лежит папка и шляпа; а сам я в рабочем комбинезоне синего пролетарского цвета, с молнией от мотни до горла. Брюки, рубашка и даже галстук — под ним. Надевать их, зараза, всегда хлопотно, поэтому я все это и не снимал. Как только я отработаю, то комбинезон в угол, пиджачок на плечи — и с папкой в коридор. И дверь не забыть захлопнуть, и в камеры (а их две на этом участке, одна — скрытая) не глядеть. Впрочем, приклеенная манерная испанская бородка, затемненные очки, а главное — шляпа — меняют мою внешность ровно настолько, чтобы после никто не смог уверенно меня опознать. Предположить — да, но поклясться — это уж точно нет. Велико вначале было желание уйти в комбинезоне — пролетариев ведь много по коридорам шляется. Но то, что проканает здесь, совершенно точно вызовет повышенный интерес на улице, а нам с Сеней этого не нужно. Так что я выйду в коридор в шляпе, потом, увлеченно рассматривая бумаги в раскрытой папке, пройду по коридору до лифта; либо (запасная ситуация) — до пожарной лестницы, доберусь до подземной парковки, там — в машину, до точки — и спать; а потом, когда высплюсь — к девкам…

Черт, опять опережаю события. С детства кажу «гоп».

Ладно, что там у нас с клиентом…

Клиент суеверно относится к кондиционерам, поэтому ровно до обеда, пока солнце не обогнуло здание, окна в его кабинете открыты по причине страстной любви к свежему воздуху, и это несмотря на перманентные ремонты вокруг и пыль. Когда мне Сеня принес план кабинета, я даже рот открыл — насколько идеально для нас стоит его любимое кресло.

Не ждет, нет, совсем не ждет сюрприза генеральный директор консалтингового агентства… Тоже, кстати, что за фирма такая и чем занимается?.. Строительная — строит, это всем понятно; топливная — бензин разливает, это тоже ясно. А чем занимается, мать ее, консалтинговая?! Поход на сайт завершился полным недоумением, поскольку термин «финансовый менеджмент» мне говорил только о том, что клиент — гусь мутный и, как пить дать, рождественский. Судя по всему, через него идет поток невыразимо грязной зелени, чтобы в конце пути стать просто изумрудной.

Это, конечно, не мое собачье дело. Но я отчего-то всегда стараюсь знать чуть больше, чем рассчитывает заказчик. В моем ремесле знать — значит выжить.

Сотовый телефон на столе впереди меня вдруг ожил и моргнул дисплеем. Панда все так же невозмутимо жевала бамбук.

— «Никель» на повороте, — отчитался Сеня.

«Никелем» мы договорились называть серебристый четырехсотый «мерседес» клиента. Сам клиент у нас — Лесник, а секьюрити — номерные лоси. Их два — Лось-первый и Лось-второй. Мы знали в лицо только двух сохатых, а вот фото компьютерных лосей достать не удалось, что нас не очень расстроило, ибо вероятность их появления была равна нулю.

— Понял, — ответил я.

Отключаться не стал, поскольку, если не было оговорено специально, это всегда делал Сеня.

Совершенно не вовремя я заметил, как божью коровку занесло на повороте, она скользнула по торцу подоконника и исчезла из поля зрения. Какого черта ей здесь надо?.. Дальнейшее размышление отняло у меня еще полсекунды жизни. Звучало оно так: «Если бы божья коровка ползала по прямой, я бы ее вообще не увидел».

Ахтунг! «Соберись, надо настроиться!» — сказал мне мой внутренний сержант, и я подобрался, как гепард перед забегом. Стальные когти вонзились в грунт.

В ухо проник какой-то фоновый строительный шум, а следом и Сенин голос:

— На крыльце двое, охрана бизнес-центра. Это не лоси. «Никель» уже на парковке у ворот.

— Понял.

В принципе, если б я распахнул окно полностью и высунулся на улицу, то мог бы увидеть это и сам. Но моя задача как раз прятаться, а не маячить, как Фигаро. Поэтому окно открыто всего сантиметров на двадцать и зафиксировано подручными средствами. У окна высокий стол, за ним, наклонившись вперед и широко расставив ноги, сижу на офисном стуле я, как памятник снайперу. Кресло с колесиками я, разумеется, для работы брать не стал, чтобы оно в ответственный момент не поехало. На столе удобно расположился мой локоть, а сам я слился с СВД в одну скульптурную композицию. Будь здесь стекла обычные, то снаружи меня можно было бы увидеть, но во всем «Агате» окна с односторонней прозрачностью, почти зеркальные. Даже если гипотетический человек из виртуального прекрасного далека присмотрится, то увидит только щель, в которой мерещится синяя бейсболка, но не более.

— Заходит. До прибытия на место примерно четыре минуты. Меняю точку.

— Понял.

Я мог бы не отвечать, но технология у нас выработана годами, и Сеня должен знать, что я его услышал. Сейчас он уходит с одного ему известного места — и через некоторое время окажется в другом, откуда будет видно, снял я цель или промазал. Я никогда не знаю, где он находится и как передвигается. С одной стороны, это его дело, с другой, если со мной случится прокол, зверски пытать меня будет бесполезно, а задачу выполнит уже сам Сеня всеми доступными ему устройствами и способами.

Конечно, промазать в стандартных условиях я не могу, но всегда есть возможность отказа оружия, пусть даже теоретическая. Да и вообще, я не привык идеализировать ситуацию. Когда-нибудь и любой, даже отчаянно косоглазый попадает в цель. Когда-нибудь и любой мегаснайпер, чемпион всех окрестных галактик, промахивается. Теория вероятности. Для заигрывания с нею придумали запасной парашют, космонавта-дублера и плавкие предохранители. А также магазин для патронов, потому что никогда не знаешь, сколько пуль потребуется в действительности, при минимальной достаточности в одну.

Я несколько раз очень медленно и глубоко вдохнул и выдохнул через нос. Пошевелил плечами, поустойчивее расположил ноги. За почти зеркальными стеклами дальнего крыла здания я ничего не видел. Я просто знал, где расположено кресло, какая створка откроется, и всматривался, располагая перекрестие прицела, за неимением реальной цели, точно в центре окна. Прошло три минуты, но его никто не открыл. Иногда в такие мгновения мне мерещится, что на подсознательном уровне я и клиент становимся единым фантастическим организмом. Возможно, мы начинаем в унисон дышать… и у нас одинаково бьется сердце. Так с одной скоростью и в одном направлении бегут антилопа и нагоняющая ее львица. Из одной крови, из одного мяса. Мистические тени друг друга.

Я никогда не жалел клиента и не переживал за него, но иногда внутренне подключался к нему. А он, как мне казалось, чудилось, представлялось — ко мне. Это получалось не каждый раз, но если получалось, то мы работали как синхронные прыгуны в воду. Где-то там удар сердца — и у меня удар. Где-то вдалеке невнятная, расплывчатая мысль о солнце — и у меня. Он медленно набирает в грудь воздуху. И я. Он выдыхает, спокойно и расслабленно. Я тоже. И вдруг он задерживает дыхание, повинуясь стадному импульсу. Это я перестал дышать, слившись со снайперской винтовкой в одно целое. За мгновение до выстрела ни он, ни я уже ничего не можем изменить. А потом выстрел, отход по программе, безопасное место, катарсис и комната релаксации. База отдыха какая-нибудь загородная, сауна, девушки… Это не от радости. Это для того, чтобы рядом кто-то был. Чтобы не думать о бездне и не погружаться в себя. Но и пить больше ста граммов мне нельзя. Специфика работы. Разворошишь нервы чрезмерно, раскрутишь — вразнос пойдешь. Сеня, кстати, алкоголь вообще не пьет, а глотает какие-то таблетки, отчего превращается в желе — и способен три часа пялиться в одну точку на стене в полуметре от телевизора. Зато молчит. Тут уж — кто как привык. На отдыхе каждый сам за себя, по себе, для себя — и это не обсуждается. Последнее время мы даже отдыхаем с ним раздельно, потому что ни к чему показывать свои слабости.

Сеня по поводу синхронности и подключения к клиенту как-то сказал, что это я фантазирую — и ни одна цель в мире своего мясника еще не чувствовала. Я, разумеется, согласился. Поскольку тоже не любил лирики, начиная еще с писклявых индийских фильмов, а уж мистики — и подавно. Но каждый раз я со слабым, тлеющим страхом жду, что клиент вдруг посмотрит мне прямо в глаза и весело подмигнет. А ничего уже изменить будет нельзя. И не помогут никакие телохранители. Не остановить пулю и не позвать на помощь службу спасения. Все уже предрешено.

Иногда мне это снится. Я тщательно прицеливаюсь, нахожу точку, а он вдруг спокойно поднимает голову и смотрит мне прямо в душу, в мозг, в самое мое «я». Без страха и горести, без удивления и боли. Смотрит с таким видом, как будто в этот момент он стократ сильнее меня и умнее. Я не выдерживаю — и осторожно гашу этот взгляд, будто смущаясь или прося прощения. Потом, конечно, выстрел, отход по программе, катарсис и комната релаксации. Как же без нее, без комнаты. Чистые хрустящие простыни, шелковая девичья кожа. Клубника, кубики льда, пузырьки со дна. Тишина такая, что слышно, как бьется сердце.

Иногда подсознательное ожидание ответного взгляда мешает работать и, что самое неприятное, временами заранее видится наяву. Начинает проигрываться в мозгу снова и снова — и не остановить эту затягивающую игру-забаву из двух всепонимающих взглядов.

Сене об этом я не говорю. Как минимум он захочет меня уволить… как максимум — без выходного, так сказать, пособия. Так что у меня есть веская причина не любить собственное безумие. Да.

Глаз от окна я теперь не отводил, но оно открылось все равно неожиданно. Я не вскочил, конечно, не та выучка. Но мускулы мгновенно напряглись. В проеме я увидел не лося, не самого Лесника, а неизвестную женскую фигуру. Как пить дать — сотрудницу фирмы. В моей мозговой картотеке ее не было. И я сразу подчеркнул для себя красным карандашом — на будущее надо бы знать секретарей-помощников в лицо. Не только когда они в меню, а даже просто — на всякий случай. Я вот ее не знаю, а вдруг она — телохранитель.

Неизвестная зафиксировала окно на нужный угол и исчезла. Стало хорошо видно длинный полированный черный стол для переговоров с двумя блестящими графинами на нем. Он плавно и даже изящно перетекал в письменный стол генерального директора. Последний формой больше всего походил на почку — этакий согнутый овал. Хороший стол, подумалось мне. Локти не сваливаются. Углов нет — синяков не набьешь. Для секса, опять же, в самый раз. Хоть как даму крути — не поцарапаешь.

А позиция для меня была невероятно удобной. Делать уже было абсолютно нечего, оставалось только сосредоточиться и нажать на спуск. Кудинов разговаривал с каким-то перцем, которого я сначала видеть не мог. Он где-то рядом вытанцовывал, не решаясь подойти. Потом Кудинов указал на ближний к себе стул, приглашая невидимку сесть. Через секунду в проеме показался человек в буром костюме. На голове у перца были серьезные чиновничьи залысины, а в руках он держал пачку документов. Человек подходил, на ходу высказывая, видимо, свои соображения, потом сел, не закрывая ни на секунду рта, разложил на столе бумаги и, делая над ними пассы, почти как фокусник, продолжил что-то яростно доказывать. Кудинов поднял холеные ладони и стал махать ими вниз, успокаивая собеседника.

А я в этот момент забеспокоился.

Ситуация была стопроцентной, но Сеня не звонил. Стрелять без приказа нельзя. Но и упускать случай нелогично, а плюс к тому — откровенно, по-человечески жалко.

Кудинов в ходе разговора встал, не переставая жестикулировать, и вдруг неожиданно резко пропал из поля зрения — просто прошмыгнув мимо человека с залысинами. Я от досады сжал челюсти и жестко выдохнул.

Собеседник Кудинова в буром костюме неудобно повернулся на стуле и, выворачивая себе шею, стал говорить еще быстрее. Секунды тянулись очень медленно, как густой таежный мед. Кудинов неожиданно опять появился и прошмыгнул в свое кресло, с другой пачкой документов. На первом документе сверху было просто неприличное количество печатей. Штук десять. Ненаглядный мой клиент швырнул всю пачку на стол перед лысым (мне показалось, что я услышал шлепок) и откинулся на спинку кресла. Позиция опять скомпоновалась — лучше не бывает. Черт, где ж ты, Сеня!..

Человек с залысинами с опаской поперебирал внимательно новые бумаги, покачал головой на манер китайского болванчика, а потом с энтузиазмом и видимым облегчением сказал: «Ну хорошо…» То есть, конечно, я этого не услышал, но для такой простой фразы сурдопереводчики не требуются.

Я отвлекся — и не увидел, как включился дисплей телефона перед звонком, поэтому сразу услышал треньканье в левом ухе и затем (наконец-то!) голос Сени:

— Лесник в кадре?

— Вижу, могу работать, — отрапортовал я.

— Давай.

— Повтори.

«Повтори», — перед выстрелом у нас обязательно, для стопроцентной ясности.

— Подтверждаю, работай.

Время и до этого было медовым. А сейчас оно вообще засахарилось. Космически медленно я навел крест сначала на лоб, потом между глаз Кудинова. Если отклонение произойдет, то в какую бы сторону ни ушла пуля, все равно ранение будет смертельным.

Я набираю в грудь воздух, потом задерживаю дыхание и превращаюсь в камень. Клиент тоже вдыхает и медленно переводит взгляд в мою сторону, на пятнадцать градусов влево. Он не должен смотреть сюда, ему совершенно незачем меня разглядывать, он вообще не может меня увидеть. Кудинов не знает, не ведает, не чует, что я вообще есть. Это наверняка так. Но он все равно вдруг поворачивает голову на пятнадцать градусов влево и смотрит мне в душу. А я ведь это уже видел... Полусон-полуявь. Среди бела дня замаячит-забрезжит марево на секунду — и вот он, взгляд перед выстрелом.

В этот момент мне показалось, что он тоже, как и я, задержал дыхание. И вот мы оба ныряем в один и тот же омут. Жалости нет. Нет обиды, разочарования, досады, боли. Есть ощущение… похожее на то, когда ты летишь с трамплина в воду — и где-нибудь посреди траектории совершенно точно понимаешь, что ничего в этом полете изменить уже нельзя. До того как взобрался на трамплин… и даже до того, как оттолкнулся, как прыгнул — еще было можно. А теперь — уже нет. Теперь уже только долететь, довращаться, свести руки замком над головой — и войти в воду.

В глубине души я понимал, что это все нервы и никчемные фантазии. Никто никогда ничего не чувствует. Если бы клиенты чувствовали — всенепременно падали бы на пол, убегали и закрывали б лицо холеными руками. Ничего этого никогда не было и не будет. Есть баллистика, оптические свойства воздуха, начальная скорость пули, температура, расчетное отклонение. Это все можно перепроверить — и каждый раз выйдет немного по-разному, потому что данные меняются. Но пуля все равно полетит в цель, потому что это — физика. А «посмотреть в душу» — это не физика. Это шизофрения, поскольку души никто не видел и не измерял. Ненаучная фантастика, вранье и религиозные фокусы.

Но куда он тогда смотрит?

Это неправильный вопрос, решил я, — и все встало на свои места.

Плавное нажатие. Неожиданный для самого себя выстрел. Кудинов на мгновение исчезает из поля зрения. Приоткрытое окно исчезает также. До кучи исчезают бессмысленные выдумки и прочая психология с мистикой, поскольку отдача очень даже осязаема. Пряный резкий запах сгоревшего пороха, горячей латуни, стали и смазки. Легкий звон после хлесткого выстрела в ушах. Снова наизготовку. Снова перекрестие. Внимательно смотрим.

— Есть, — звучит гулкий, как из колодца, голос Сени.

— Контроль? — спрашиваю я.

В прицел видно, что Кудинов все еще сидит в кресле, но завалился на бок — и на лбу его темнеет аккуратное, словно просверленное отверстие. Чуть правее и выше переносицы. Упасть клиенту не дал подлокотник.

— Контроль, — доносится через полсекунды из гарнитуры.

Не рассуждаю. Учитывая, что пуля ушла чуть вправо и вверх, делаю небольшую корректировку. На этот раз пуля точно влетает по центру лба. Но Кудинову от этого уже не холодно и не жарко. Человека с серьезными залысинами уже нет, только листки на столе. И сейчас каждая секунда для меня имеет запредельно бешеную цену.

Сеня, Сеня, давай отход! Комнату релаксации мне! Девок, сауну! Базу отдыха! Мир, нормальный, живой, без трупов этих, без странных взглядов в центр души!

Почему Сеня молчит? Я нарушаю правила и говорю первым:

— Отход?

Сеня молчит, но не отключается. Его дыхания я не слышу, но чувствую, как он колеблется. Он что-то хочет сказать. Но не говорит.

— В чем дело? Босс?..

Молчит. Краем глаза и опять совсем не вовремя замечаю стремительно выползающую на торец подоконника божью коровку.

Сеня, давай, скажи хоть что-нибудь!

Уже секунд пятнадцать прошло. Еще двадцать — и я буду уходить сам, без приказа. Это неправильно, но уже нет времени.

И вдруг Сеня жестко и бесповоротно принял решение. Это было понятно по его твердому, уже без колебаний, голосу, по тону, а самое главное — по скорости, с которой он говорил:

—Уходи сам, нас ждали! В здании около взвода, первый этаж. На дно по запасному варианту, отбой!

Мы давно подозревали, что когда-нибудь прокол произойдет. Почему нам так казалось — ни Сеня, ни я вменяемо объяснить не могли, но разработали ровно пять вариантов отхода от дел наших скорбных. Первый предполагал, если без подробностей — не высовываться, второй — поменять город, третий — имя, а четвертый — страну. Пятый, гипотетический, предполагал родиться заново и заняться разведением кур редких пород.

Сеня отключился, а для меня сразу наступила дикая, пронзительная тишина с серебряными колокольчиками. В ушах звенел и настаивался такой малиновый звон, как будто я только что отстрелял в БТРе целую ленту из КПВТ, а не сделал всего каких-нибудь два несчастных выстрела из снайперской винтовки.

Благодарить Сеню сейчас особо было не за что. Но был один плюс. Если бы он спасал только свою драгоценную шкуру и бросил трубку, я бы по утвержденной нами заранее схеме через пару минут оказался на подземной парковке — и меня почти наверняка бы схватили. Это в лучшем случае. Худший для меня вариант под названием «убит при задержании» бы еще более вероятен. А теперь я предупрежден. Конечно, это не дает никаких сказочных гарантий. Но это делает меня чуточку свободней.

Ладно, лирику в анус. Что мы имеем? Ни на парковку, ни через главный выход мне сейчас нельзя. Но что самое главное — нельзя мешкать.

Скорости мне не занимать. В обычной жизни я увалень, разгильдяй и даже где-то флегма. Но в критической ситуации я умею концентрироваться за ноль секунд — и тогда действую как хорошо смазанная и настроенная машина.

Я вскочил со стула, вжикнул молнией на комбинезоне, развалил его надвое, освободил плечи, одним движением спустил грубую ткань до колен и быстро вытащил ноги из штанин. На это ушло не более полутора секунд. Затем быстро подошел к вешалке, снял пиджак, накинул его на плечи. Застегивать не стал, но поправил на ощупь галстук и даже чуть подтянул. Это заняло еще три секунды. Нахлобучивание шляпы и засовывание папки под мышку времени не заняло вообще, потому что я это делал на ходу. В общем, когда я закрывал дверь на замок с той стороны, прошло не более пяти секунд, а мое участие во всем вышеизложенном уже пришлось бы доказывать. Слева по коридору в десяти метрах был лифт, справа в пятнадцати — пожарная лестница. Я пошел вправо, энергично размахивая папкой.

Выскочив на лестницу, я тут же услышал снизу быстрый топот нескольких пар специальной обуви, встреча с которой мне явно не улыбалась. Между перилами была щель сантиметров двадцать — мельком взглянув туда, я увидел внизу на поручне стремительную руку в черной полуперчатке, несколько напоминающей оную у велосипедистов или гонщиков. Она прыгала вверх по перилам с ужасающей быстротой и подбиралась уже к третьему этажу.

Так как я был на шестом, то на четвертый и ниже мне уже было не успеть. Тогда бы я столкнулся с обладателем черной полуперчатки нос к носу. Можно было либо на пятый, либо на какой угодно, но — выше. Вверх и вниз — это уже выбирал не я, а ноги и интуиция. Не раздумывая, как нашкодивший кот, я бесшумно бросился вниз на два пролета, метнулся к двери, открыл ее, тотчас аккуратно закрыл за собой — и через два широких шага оказался у какого-то кабинета. Таблички на двери не было, я нажал на ручку, оказалось заперто — и я, взвинченный адреналином, просто замер на месте. Бежать уже было нельзя, поэтому я постоял, послушал, как велосипедисты на пожарной лестнице прогрохотали вверх мимо пятого этажа на шестой, убедился, что они именно туда, и пошел прямо по коридору. Через двадцать метров справа должен был быть женский туалет, это я запомнил, когда несколько дней назад изучал план здания. А дверь мужского туалета — следующая. Пока все отлично. В туалете, само собой, нет видеокамер.

Я открыл спасительную дверь, и без задержки прошмыгнул внутрь. Последняя кабинка.

Далее по пунктам. Шляпу за бачок. Испанскую бородку отлепить. Оторвать ленту туалетной бумаги, завернуть туда мерзкий кусочек этих вызывающих волос, кинуть в корзину. Оторвать еще бумаги, смять, кинуть туда же. Отключить, затем снять гарнитуру и засунуть ее в нагрудный карман пиджака. Достать из кармана мобильный телефон, вырвать у него батарею, вынуть симку, кинуть ее в унитаз. Нажать на кнопку — и, пока механизм уносит красненькую блестящую пластинку, заменить карту в телефоне, но не включать его.

Выйти из кабинки совсем другим человеком с другой походкой. Тщательно вымыть руки и лицо. Ликвидировать на нем остатки клея от поддельной бородки. Высушить руки сначала бумажным полотенцем, а потом сунуть под приятный, но малоэффективный, как и везде, фен. Успокоиться. Посмотреть в зеркало. Снять галстук, сунуть его в карман. Расстегнуть на рубашке еще одну пуговицу. Достать из внутреннего кармана пиджака очки в блестящей металлической оправе с нулевыми прозрачными стеклами. Надеть их. И выйти опять в коридор. Пиджак небрежно перекинут через левую руку — жарко. Я теперь совсем не похож на того делового испанца, который входил в клозет.

Камеры в коридоре наверняка говно. Они все такие в бизнес-центрах, потому что денег к сдаче объекта уже не хватает — и тогда устанавливают черно-белые, с убогим разрешением и с таким количеством кадров в секунду, что по получившемуся маппет-шоу одного зомби от другого не отличить.

Теперь длинный поход по коридору в другой конец здания. Я не бежал, просто сильно увеличил длину шага — и от этого двигался не элегантней лыжника.

Почему именно в тот конец — не знаю. Почему не на лифт и дальше на еще какой-нибудь этаж — тоже не ведаю. Инстинкт, знаете ли. Я ж говорю — будь я обычным человеком, я б совершил уже кучу дурацких поступков. Но в состоянии стресса я — эффективная машина, и у меня не бывает ошибок. У меня восемь глаз, четыре уха и способность не просчитывать ситуацию, а находиться над ней. Я не знаю, как это назвать. Но это похоже на полет над бушующей горной рекой. Опасно внизу. А сверху я все вижу и все знаю без всяких там умозаключений и размышлений.

Казавшееся снаружи огромным здание — на самом деле не такое уже большое. После поворота меня уже не увидеть с пожарной лестницы. Я повернул и быстрыми лошадиными шагами дошел до конца коридора. На пути попались двое рабочих в оранжевых, очень чистых спецовках, тащивших блестящую стремянку. Мы вежливо уступили друг другу дорогу и взаимно извинились за доставленное неудобство.

На пожарной лестнице с другого конца здания никого не было. Во всяком случае, когда я тихонечко приоткрыл дверь и прислушался — посторонних звуков не услышал. Проскользнув в проем, закрыл за собой дверь, почти бесшумно рванул вниз — и оказался уже на четвертом этаже. Прогресс.

На этом этаже было два конференц-зала, большой и малый, несколько офисов и небольшое кафе для служебного пользования. Я не напрягался, вспоминая, я просто представил план этажа, который разворачивал пару дней назад. Ничего в этой мнемонике сложного нет, я даже увидел примятые сгибы бумаги и пятно от пролитого Сеней кофе.

Почему я не пошел дальше вниз? Это к вопросу — почему я вообще делаю выбор: все та же интуиция, древние подкожные сенсоры.

Четвертый этаж, а также и все остальные донизу — сильно отличались по дизайну. Офисов было все меньше, а всяких служебных, торговых и вспомогательных помещений — все больше. К тому же, нижняя часть здания была не полуоткрытой книгой, а массивной под нее подставкой в виде треугольной призмы, выжигающей глаза своими зеркальными фасадами. От этого в пространстве нижних этажей уже не доминировала примитивная коридорная система. Прозрачные холлы, местами искусственная, а кое-где и живая зелень, мягкая мебель и живописные уютные загашники с фонтанчиками, где, по замыслу архитекторов, должны были сидеть бизнесмены, обдумывая — чего, как и почем.

Половина этой гулкой призмы была пустой, залитой солнцем и просматривалась сверху донизу. На плане световой дворик именовался атриум — и представлял собой предмет гордости архитектора. На плане атриум казался совсем не страшным. Но когда я из полутемного коридора попал на фактически смотровую площадку, почувствовал дискомфорт. Дело в том, что не только мне было «видно все, ты так и знай» — и меня самого можно было заметить с главного входа. За эти минуты внизу скопилась куча разнокалиберного вражеского народа. В форме были не все, половина щеголяла в гражданском, но, судя по мозолистым лицам, они все были служивые до мозга костей.

Я подошел к хромированному поручню и просто приказал себе смотреть. Расставив руки пошире и обхватив пальцами холодный блестящий металл, я нагло заглянул вниз. Интересовал меня сейчас один-единственный вопрос — знают меня в лицо или нет. Я снял очки, близоруко сощурился, достал из правого кармана платок и стал тщательно протирать стекла.

Один из стоявших внизу в гражданском бросил на меня снизу беглый взгляд, посмотрел в другую сторону, потом спохватился и стал пристально меня изучать. Он сверлил меня глазами секунды три. Если кто не знает — это очень много. Но я намерено не сходил с места и лишь тщательно полировал стекла. Сначала одно, потом, подышав на него нежно, другое. Сквозь прищур своих якобы близоруких глаз я смотрел прямо ему в переносицу, но он об этом не подозревал. Какие мысли у него проносились в голове стройной чередой — знать не знаю и ведать не ведаю. Но через три секунды он вздохнул, решительно отвернулся и забыл обо мне навсегда.

Я ответил на собственный вопрос о том, знают ли охотники меня в лицо, но это оказалось непросто. Ладони вспотели.

Теперь мне нужно было мгновенно найти место, где обитает много народу. Подходил кружок юных пивоваров, цирковая студия, фитнес-салон, стриптиз-клуб для слепых, и вообще что угодно, лишь бы там толпились и тусовались. Проблема была в том, что когда у меня проходит рабочий стресс, я начинаю жевать сопли и наступать сам себе на туфли. В толпе это не так заметно, есть вероятность сойти, скажем, за поэта, художника или больного. Впрочем, это одно и то же.

Впереди я заприметил загашничек с мягким диваном и фонтанчиком типа «писающий мальчик», но не в виде голого беспризорника, а в виде блюющей цапли на одной ноге. Цапля меня не интересовала, но рядом была приоткрытая дверь, а сбоку от нее — столик, за которым скучали двое: девица с приличным декольте и мужик с лицом добермана. На столике лежали: стопка бейджиков, несколько листков бумаги и еще какая-то канцелярская дрянь. Не раздумывая, я рванул туда, поскольку точно помнил, что там был один из входов в малый конференц-зал.

Я подходил медленно, как городской теплоход к сельскому дебаркадеру, попутно пытаясь понять, что напечатано на листках бумаги. Где-то за метр я уловил ключевые слова: «реалити-шоу» и «кастинг». Что ж за день сегодня такой, чего ж так не везет-то! Ну почему не свидетели Иеговы, не физкультурники, не яйцеголовые айтишники?! Обманутые акционеры тоже неплохо бы подошли. Но выбирать не приходилось, и я решил импровизировать. Кастинг так кастинг. Будет вам реалити, будем вам и шоу. В общем, за те несколько секунд, что я подходил, решение созрело само собой, и я отчеканил, глядя прямо в декольте:

— Здравствуйте! Волков!

Волков в моей жизни был вообще ни при чем, если не считать когда-то зачитанного до дыр «Волшебника Изумрудного города».

Девушка с готовностью схватила со стола листок и стала усердно утюжить его носом:

— Волков… Волков… Волков, — причитала она, видимо, чтобы не забыть. — Волкова нет, — убитым и безнадежно виноватым голосом наконец сказала она.

— Отставить, — безапелляционно рявкнул я. — Волков есть! В списке нет — это возможно, а сам — тут как тут.

Мужчина с лицом добермана повернул ко мне голову, просканировал сверху донизу серыми выцветшими глазами, подумал, наклонил голову к девушке и откорректировал:

— Напиши на бейджике фломастером. Аксеновой тоже в списках не было. Что тут поделаешь! Извините, накладочка, — доверительно сказал он мне — почти, между прочим, вежливо.

— Ничего, ничего, — так же вежливо ответил я, получив из рук девушки бейджик и анкету.

— Проходите, располагайтесь, там места много, можете пока попить чаю, там столик с бутербродами, — мягко посоветовала девушка.

— А долго это? — осторожно поинтересовался я.

— Не могу сказать, — замялась она, — кто-то сразу выходит, кто-то задерживается. Кто-то был целых двадцать минут. Отбор — дело непростое, сами понимаете.

— Понимаю, — подтвердил я бархатным голосом и прошел в зал.

Очень хотелось узнать, куда меня отбирают. В голове промелькнуло с полдесятка самых разных шоу, одно гаже другого, от кулинарных до политических, включая позор всей человеческой цивилизации — «Дом-2». Хорошо, решил я. Паниковать не будем, разберемся — и все тут разрулим как надо.

Малый конференц-зал был действительно с гулькин нос, не больше школьного класса. Штатных сидений тут было около сорока, еще столько же мест, если постараться, можно было добить стульями, ежели, как говорится, что. Но «ежели что» сейчас как раз не вытанцовывалось. Вольготно расположившись на самых лучших местах, сидело в зале человек семь-восемь. Поскольку лучшие места каждый понимал по-своему, то распределились товарищи по несчастью как попало. Для себя я решил, что прятаться не буду совсем, и сел в первом ряду, нагло вытянув вперед ноги. Посидел, подумал. Аккуратно снял пиджачок, положил его на соседнее место, тщательно прикрепил бейджик к карману рубашки. Посидел, еще подумал. Расправил на коленке лист анкеты и стал внимательно вчитываться. Первые пункты вообще не вызывали никаких вопросов. Фамилия, имя-отчество. Адрес, телефон. Образование, работа, туда-сюда… Размер одежды, обуви. Зачем? Ну ладно… Немного насторожили пункты «невыплаченные кредиты» и «находитесь ли вы в данный момент под следствием». Ответил честно. Тщательно выписывая что-то типа «отнюдь», напоролся глазами на восхитительный пункт «количество попыток суицида». Проморгался, но тут же впал в недоумение, разглядев очередной веселенький пункт, вопрошавший буквально следующее: «Способ совершения, подчеркнуть нужное или написать собственный вариант». Нужными способами являлись: утопление, отравление, огнестрельное и холодное оружие, повешение, падение с большой высоты и самосожжение.

«Однако…» — подумал я и осторожно огляделся. Мои внезапные и ни в каком виде не нужные мне коллеги сидели абсолютно спокойно. Никто не подрывался с места, не курил дурь и не медитировал в противогазе. Так что я поневоле пожал плечами, снова повернул голову и продолжил увлекательное чтение.

«Причина неудачи» — тоже изрядно веселила. Там были «неожиданное вмешательство», «отказ оружия», «некачественные отравляющие вещества», «страх», «сознательная имитация», «стыд» и «жалость». Отдельной строкой шло «нежелание плохо выглядеть после смерти».

Говоря откровенно, если бы я несколько минут назад не убил человека и не находился в своем особенном состоянии, когда у меня все скользит над реальностью, я бы уже давно потребовал водки, сатисфакции и тишины. Но сейчас организм все еще лихорадочно работал на выживание — и такой ерундой, как тупить и впадать в ступор, не заморачивался.

Ну что ж, соберемся, сконцентрируемся, подключим резервы. Я ж обернулся?.. Обернулся. А после того, как я это сделал, мне уже не надо было снова оборачиваться и разглядывать, где кто сидит. Фотографическая память — лучший навык мясника. После отличной стрельбы, конечно. Я просто держал в голове цветную картинку — и, прикрыв глаза, раздумывал, кто у нас тут годится в союзники. Это непременно. Один в поле не воин. Ищем напарника, используем его в извращенной форме и уходим по-английски. Не я придумал, конечно, но такой бухгалтерский подход мне по душе.

Итак. За мной, немного справа, сидела девица с галактическим количеством черных серег. Уши как сито — дырка на дырке. Но у сита дырки для дела, а у девицы — для дурости. Ни одна даром не пропала. Вид у нее был озорной такой, сатанинский. Такие девицы любят тушить сигареты об себя. Или об любимого-ненаглядного, который чудит не меньше и едва-едва доживает до совершеннолетия. О юбилеях там речь вообще не идет.

Слева, в четвертом, по-моему, ряду, сидели уже две девицы — не разлей вода. Подружки явно не собирались расставаться никогда. Розовые, как поросята, клетчатые, яркие, с вызывающими фишечками и капельками значков, брелочков, цепочек и черт знает еще чем таким, неистребимо сорочьим.

Выше них сидел парень-ботаник, глубоченно ушедший в себя. Он не взглянул на меня, когда я вошел, и, похоже, вообще не заметил, что я, насекомое, появился в его жизни. За толстыми очками индифферентно блуждали глаза. Лузер по жизни, да. Но на выкрутас способный, факт. Такой при удачном раскладе легко тебя завалит. Ты в его системе ценностей эфемерный клоп-водомерка, а он — герой из эпической саги.

Далеко-дальше, справа, сидела девушка, которую я мог видеть только в профиль. Маленькая, светленькая, никакая, незаметная. Ладно, не определил, не понял — бывает. Моль.

На последнем ряду, закинув ноги в белых кроссовках на спинку переднего сидения, развалился парень, в котором одинаково буйно плескались страх и наглость. Этим он был весьма похож на меня в детстве. Только я со временем научился себя контролировать, а он — нет. Ну, этот перец может и пригодиться…

Кроме вышеперечисленных субъектов в геометрическом центре зала находился еще один таинственный незнакомец, но он вытянул ноги так далеко вперед под переднее сидение, что не сидел даже, а глубоко лежал на своем месте. Видно было только часть лица и поганенькую жидкую челочку. Либо устал и спит, либо прячется, а прячется — уже хорошо. Эту устрицу можно забыть.

Резюме неутешительное. Какое-то время мне придется наслаждаться жизнью в компании полудурков.

— Девушка, — спросил я, повернувшись к перфорированной девице, — вот здесь — что имеется в виду?..

Она повернула голову, явно борясь с желанием послать меня в сатанинские голубые дали. Но себя пересилила и даже пересела ко мне поближе.

— Где? — спросила она неожиданно хриплым прокуренным голосом.

— Здесь написано — «кредо».

— Ну… кредо и есть. Убеждения имеешь?

— Нет.

— О чем думаешь, чего хочешь, чем дышишь? Веришь во что?

— Извини за нескромный вопрос… а ты что написала?

— Я? — усмехнулась девушка. — Я написала, что очень хочу, чтобы сдохли все до единого. Но поскольку это невозможно, то пусть тогда я. Я не против.

— Круто, — похвалил я и поманил ее к себе пальцем.

Она придвинулась еще ближе и даже подставила ухо.

— Тебя как зовут? — спросил я.

— Герда, — ответило сатанинское отродье.

— Костя, — почти промурлыкал я. — Далеко от меня не отходи.

— Зачем? — удивилась Герда.

— Пока не знаю, — честно ответил я.

— А не пошел бы ты в жопу! — прошипела девушка губами, щедро накрашенными черной губной помадой.

— Не убегай! — засмеялся я и отвернулся.

Так, с ней каши не сваришь. Неуправляемая, зверски одинокая. Но ведь бесполезных людей не бывает. Надо просто правильно их готовить!

Через пять минут я ответил на все пункты анкеты, руководствуясь одним принципом — как можно ярче. Как я понял, жесть здесь приветствуется, а фриков любят и подавно.

Когда я дописывал последнюю строчку, заметил, как за приоткрытыми дверями снаружи конференц-зала быстро прошли, почти пробежали несколько человек. Послышались сначала отдельные голоса, затем — не очень сильная перебранка, но слов я разобрать не смог. Следом я отчетливо разобрал стальной оружейный лязг. Голоса прошли чередой и смолкли, и тут из другой двери, прямо посредине зала, которую я сразу не заметил, вышла шатенка в длинном платье с высокой, античной какой-то прической и благородной донельзя шеей. Держала она ее фантастически.

— Кто еще заполнил? — спросила она.

Я поднял листок и помахал им в воздухе.

— Что-то я вас не припоминаю, — наморщила женщина лоб.

Вместо ответа я пожал плечами.

— Ну хорошо, давайте сюда! — смилостивилась шатенка и отобрала у меня анкету. — Ждите, мы вас вызовем.

Время тянулось. Я стал успокаиваться. Вызвали ботаника, он возвратился минут через пять и, демонстративно не глядя на нас, смертных, вышел из конференц-зала. Потом вызвали попугайчиков-неразлучников. Они вообще не возвратились. Соответственно, заключил я, их там где-то оставляют для каких-то низких скотопромышленных целей. Мысль была очень здоровая, и я улыбнулся. На перфорированную девицу потратили всего несколько секунд, поскольку почти сразу дверь снова открылась — и женщина вызвала самого заднего парня в белых кроссовках. Он, ссутулившись, спустился до первого ряда, потом встряхнулся, распрямил плечи и слишком уж решительно прошел внутрь. С ним как-то не сложилось. Судя по всему, его планировали оставить, но он считал себя круче всех и требовал многого. Через пятнадцать минут его удалили, и он ушел, нагло хлопнув дверью. Остались никакая девушка-моль, лежачий неизвестный и, собственно, я.

В этот момент женщина с благородной шеей торжественно вышла и театрально объявила:

— Волков, пожалуйста!

Я встал, надел пиджак, застегнул его на все пуговицы и направился навстречу… ну, скажем, славе.

В большой, ярко освещенной солнцем комнате стоял массивный стол, за которым сидели двое мужчин и одна женщина. Центральный, видимо, командовал, а поскольку у него были густые усы, то я его сразу для себя окрестил Буденным. По правую от него руку сидел режиссер, художник или еще какой творческий работник в затрапезной футболке. Она вся была искусно забрызгана пятнами, которые складывались в авторский узор. Судя по получившемуся рисунку, футболка стоила либо баксов триста, либо ее давали в нагрузку в «Ашане» за красивые зрачки. Удивительно, как иногда дизайнерская шмотка походит на майку бомжа с вокзала. По левую руку от Буденного сидела дама, глубоко погруженная в хозяйственные заботы, и я для нее был объект материальный, а не капитан Немо.

Я внятно, не ленясь, сказал: «Здравствуйте», — после чего сел перед ними на маленький несерьезный стульчик. Стульчик был не для отдыха, а для посетителей, чтобы у жертвы и мысли не было зависнуть здесь надолго.

Все это сказочное жюри смотрело на меня так, как будто тщательно прицеливалось. Женщина даже глаз прищурила. Но поскольку в моей бурной жизни меня частенько брали на мушку, особенно я не расстроился.

— Здравствуйте, — ответил за всех Буденный и без подготовки, сразу взял быка за рога: — Вы не очень интересный внешне!

Я даже немного опешил. Только я открыл рот для оправдания, как меня перебил творческий работник:

— Да, — сказал режиссер или художник, или бомж с вокзала, — вы не запоминаетесь.

«Слава богу», — искренне подумал я, а вслух предложил:

— Можно приодеть.

— Хм, — высказала аргумент женщина по хозяйственной части.

— Понимаете, молодой человек, — терпеливо начал мне объяснять Буденный, — это же шоу. Реалити-шоу, телевизионное.

— С картинками, — подсказал я.

— Да, — не моргнув глазом, согласился главный, — а у вас вид… будто вы в очереди стоите за, я не знаю, бесплатными лекарствами. Да вас и там не заметишь! — радостно продолжил Буденный. — Я бы за вами занимать не стал, я б вас просто не запомнил.

Недаром Сеня мне говорил, что ты, мол, как китаец среди пекинцев. Спящий осьминог — и то, тварь, на дне заметней.

Все, что мне теперь было нужно — тянуть время. Шоу с телевизорами мне было глубоко по-барабану. Но где-то по зданию ходили невыносимые лично для меня люди. Встреча с поганцами не сулила мне никаких мятных пряников. Поэтому я выдержал театральную паузу и сказал, как мне показалось, глубокомысленно:

— Для любого шоу требуется подтанцовка.

— Это верно, — оживилась женщина-хозяйственник, — дайте-ка мне анкету, Николай Алексеевич.

Буденный протянул ей измятый еще лично мной на колене листок, та нетерпеливо вырвала его из холеных пальцев и углубилась в чтение.

— Так… один раз… Холодное оружие? — удивленно подняла она голову. — Что это было — бритва, кинжал?

— Нет, — покачал я головой, — финка.

— Шрам можете показать? — неожиданно сексуальным голосом попросила женщина.

Я секунду подумал, кивнул головой, поднялся, снял пиджак, бросил его на стул и расстегнул рубашку.

— Поближе подойдите! — отчего-то прохрипела хозяйственница.

Я сделал шаг вперед.

— Еще ближе! — в этот раз заинтересовался уже Буденный.

Мне было нетрудно, и я подошел прямо к их столу. Бояться мне было нечего. Когда-то давно, в мой, как сейчас помню, пятнадцатый день рождения я не в меру выпил (откуда ж тогда было знать про свою меру) и обидел ровно такого же чудака, как и я. Точно такой же чудак, молодой и румяный, включил быка и пропорол мне бок самодельной финкой с наборной рукояткой.

— Вообще-то, — сказал бомж-режиссер в авторской футболке, — если вы били в это место, то шансов умереть у вас почти не было.

— Да теперь-то я знаю. Но ребята утверждали, что сердце — слева.

— Ну не настолько слева! — вдруг заржал совершенно неинтеллигентным смехом Буденный.

— Не настолько, — подтвердил я. — Можно одеться?

— Да, конечно, — с сожалением разрешила женщина.

Я тщательно застегнулся, заправил рубашку в брюки — и вдруг в этот момент услышал, что сзади резко открылась дверь и несколько пар абсолютно небальной обуви застучали по паркету.

— В чем дело?! — раздраженно вскрикнул Буденный.

— Прошу извинить, — сказал за моей спиной немного простуженный голос, в котором не было даже намека на раскаяние, — проверочка, в здании находится особо опасный преступник. Кто такие и что у вас здесь происходит? — деловито поинтересовался голос.

— Мне кажется, это не ваше дело, — зачем-то стал лезть на рожон главный, который, судя по всему, всю жизнь руководил — и с детства не терпел таких вот простуженных и отмороженных.

— Погодите, Николай Алексеевич, — пришел на помощь более гибкий творческий работник в футболке, — у людей ведь работа! Я думаю, вы не по адресу, — обратился он к служивому. — Мы проводим кастинг, здесь случайных людей нет. Все они приглашены нами после тщательного изучения.

— Кого вы проводите? — помолчав секунду и не найдя в своем словаре такого слова, спросил простуженный.

Трое за столом переглянулись — и слово взяла женщина:

— Отбор для участия в телепередаче, понимаете?

— А, понимаю… — без всякого выражения сказал невидимый мне человек. — Так… проверьте то помещение! — коротко приказал он.

Пара-тройка человек в крепкой обуви рванули в другой конец комнаты, где таилась еще одна дверь, которую я сразу не заметил. Теперь я их разглядел краем глаза. Ничего мирного они из себя не представляли — черные терминаторы с черными автоматами в черных масках, прямо как из пионерского ужастика. Терминаторы, мешая друг другу, резко рванули дверь за ручку, так же резко проникли внутрь — и практически сразу оттуда раздались сдавленные крики.

— Там кто у вас? — поинтересовался служивый.

— Слушайте, прекратите балаган, — возмутился Буденный, — там у нас уже прошедшие кастинг, отобранные!

— Кастинг-херастинг… — задумчиво проговорил простуженный, прошел мимо меня вперед — и я, наконец, увидел его хотя бы частично в профиль.

Поворачиваться к нему, а также сверлить его любопытными глазами я первый не собирался. Служивый в штатском производил впечатление. Метр восемьдесят, девяносто килограмм, стрижка — вшам не разгуляться, а под пиджаком выпирали либо два кастета, либо два пистолета.

— Попрошу всех встать, — сипло проговорил он, и для непонятливых показал ладонями, как это делается, и повернулся ко мне.

— Я стою, — вежливо подсказал я.

— Вижу, — пронзительно посмотрел мне через глаза прямо в мозг простуженный и вдруг взялся пальцами за мой бейджик.

— Что значит — встать? — возмутился в этот момент за его спиной единственный оставшийся сидеть Буденный.

— Волков, значит? — тихо, не отвечая на его реплику, спросил у меня сиплым голосом человек с двумя кастетами.

— Волков, — согласился я.

— Это хорошо, что Волков, — кивнул он несколько раз головой, понемногу теряя ко мне интерес.

После этого он повернулся к моим вершителям судеб и, сдерживая раздражение, продолжил:

— Мало того что встать, еще и руки поднять!

— Что? — угрожающе, но как-то не очень убедительно протянул Буденный — и, само собой, от возмущения привстал.

— Давайте, давайте! — бесцветно, но твердо произнес простуженный.

— Да я вас… — главный по кастингу стал лихорадочно придумывать самый извращенный способ уничтожения служивого.

— Милый мой, — презрительным голосом произнес главный у терминаторов, — полчаса назад в вашем гнилом бизнес-центре был убит гендиректор одной фирмы. И убийца, я думаю, еще здесь.

— Где это — здесь? — испугался Буденный.

— В здании! Так что вы или прекращаете тут паясничать, или я вас сейчас подозревать начну со всей пролетарской ненавистью.

— Николай Алексеевич, встаньте, я вас умоляю, мы и так от графика отстаем! — взмолился гламурный бомж в суперфутболке.

— Ну, знаете, я этого так не оставлю… — театрально возмутился Буденный, тем не менее — медленно вставая.

— Да ради бога, — устало, но с ненавистью произнес простуженный.

Все трое подняли руки. Наиболее смачно в этой ситуации выглядела женщина: у нее поднялись немалые сиськи и стали раздражать всех своими сосками, каждый — размером с добрый советский болт.

— А мне? — осторожно поинтересовался я.

— Что — «мне»? — ржаво спросил служивый.

— Мне тоже руки поднять?

— Да и им не надо было. Это я так, чтобы не гундели! Ненавижу интеллигентов. Садитесь, господа, и не мельтешите, а то я что-то нервный сегодня… — милостиво махнул обеими руками простуженный.

Я осторожно пожал плечами и слегка кивнул, что можно было расшифровать как угодно. И нашим и вашим, как говорится.

В этот момент сдавленные крики в соседнем помещении для откастингованных прекратились, дверь распахнулась от молодецкого пинка, и показался огромный терминатор, волочивший за шкирку волосатого парня. Парень ехал задницей по паркету и для порядку отчаянно бил по нему пятками.

— Это что? — строго спросил простуженный терминатора в маске.

— У него пистолет, — пробурчал тот через маску и мощно швырнул парня под ноги начальнику.

— Какой пистолет, — захныкал парень, пытаясь подняться на ноги, но его тут же профессионально прижали к полу железными коленями, — это зажигалка!

— Дай! — нетерпеливо и нервно помахал к себе ладонью простуженный.

Черный как смерть терминатор передал начальнику блестящую безделицу рукояткой вперед. Тот принял, осмотрел явно китайскую хреновину, хмыкнул и нажал на спуск. Раздался щелчок — и из ствола тут же выскочил синеватый газовый огонек.

— Вот дурак… — протянул простуженный. — Из-за такой вот игрушки на прошлой неделе парня пристрелили… и правильно сделали. Что за волосы дурацкие? — ткнул командир в воздух железным пальцем

— У кого? — спросил парень.

— У тебя, мурзилка хренов!

— Отаку.

— В какую еще атаку? — повысил сиплый голос простуженный.

— Ну стиль такой, японский.

Судя по выражению глаз, предводитель терминаторов ненавидел не только интеллигентов, но и японцев. Простуженный поднял свободный кулак, красочно потряс им, но потом сдержался, развернулся и быстро пошел к выходу, не оглядываясь.

— За мной… Дебила отпустить! — приказал он на ходу.

Черные терминаторы прогрохотали по паркету следом — и последний резко и наглухо закрыл за собой дверь, как точку поставил.

— А зажигалку? — отчаянно пискнул фанат Японии.

Некоторое время все зачарованно смотрели в направлении двери и приходили в себя. Через три секунды дверь снова открылась — и пущенный тренированной рукой игрушечный пистолет полетел «японцу» точно в голову, вращаясь не хуже томагавка. Когда до виска оставались сущие пустяки, я выбросил руку и ловко поймал зажигалку. Не специально, конечно, машинально.

— Эк вы его! — с уважением произнес режиссер-бомж-художник в дорогостоящей футболке.

Я пожал плечами, крутя в руках игрушку.

— Вообще, — произнес режиссер, — времени у нас нет, поэтому по поводу Волкова я сразу «за».

Я не знал, как это оценить, поэтому почесал себе затылок стволом зажигалки.

— И я! — подозрительно заинтересовано вскинула руку хозяйственная женщина, тут же засмущалась от этого и уже с деланным безразличием, оправдываясь, добавила: — У нас с холодным оружием никого нет! А то, что незаметный… так мы его загримируем.

— А вот это да, а вот это — правильно! — обрадовался главный. — Слушайте, Волков, давайте не отходить от этого сценария?

— Какого? — не понял я, крутя в руках блестящий китайский сувенир.

— Вы покончите жизнь с помощью ножа для колки льда, например. А не хотите сделать себе харакири?..

Я вообще-то на работе ничему не удивляюсь. А сейчас я как раз на работе, положение у меня, мягко говоря, жесточайший плазмолиз, и я не должен даже бровью повести. Такая у меня особенность. Чем ситуация сложнее, тем я кинжальней. Но я не просто повел какой-то там бровью, а вообще открыл рот для приема всех наличных в природе ворон. Сразу после этого я подошел к столу, положил на него пистолет-зажигалку, взял со стола пластиковую бутылку с водой, открутил крышечку и выпил граммов сто залпом. Поставив емкость на стол, я выдохнул, оглянулся по сторонам и сказал:

— Хочу. Это называется не харакири, а сэпукку, но я согласен.

— Сэпукку — это самурайский ритуал самоубийства, — назидательно, как ребенку, начал объяснять Буденный.

— И что? — спросил я.

— Вы не самурай, к сожалению, а то это был бы вообще подарок судьбы. Харакири — разрезание живота, способ. Харакири может даже крестьянин себе сделать. А вот сэпукку — это то же самое, но сделанное по всем понятиям.

— По правилам, — уточнил я.

— Если хотите — да, по их правилам. Это, по сути, главная роль самурая в его героической жизни. Ладно, — решил не затягивать историческую лекцию Буденный и спросил соседа справа: — Роман, вы, я как понял — «за»?

Роман вспыхнул глазами и резко кивнул:

— Без вариантов.

— А вы, Маргарита Федоровна? — спросил главный женщину, у которой болтообразные соски уже не были заметны.

— Да. Внешность — это не главное. У нас же хорошие стилисты, сделаем с вас хоть Левоконева.

— Это кто? — насторожился я.

— А, — без всякого пиетета бросил Роман, — певец один, трансвестит, сценическое имя — Океан.

— Я что, на трансвестита похож? — удивился я, в тот же самый момент пытаясь заточенным своим слухом определить, насколько далеко и в какую сторону ушли терминаторы с простуженным.

Мне можно было бы уже и восвояси отправиться, но я не был уверен в том, что путешествие вниз на четыре этажа, а главное — на улицу, за пределы здания, пройдет успешно. Там парковка, ограда, вахтер с громким названием секьюрити на выезде, там все гораздо опасней. Здесь я вижу все глаза, которые на меня смотрят, там я не буду видеть и половины. Сеня, Сеня, что ж мы с тобой, сукины дети, наворотили, где ж прокололись… Нет, сейчас анализ делать не надо — надо думать, как выбраться. Потом обсудим.

— Да нет, Волков. Это я к примеру. Кого угодно, в смысле, сделаем. Маргарита Федоровна имела в виду, что стилисты у нас — просто отпад.

— Ладно, это педерастия гнойная тут ни к чему! — перебил Романа Буденный. — Я тоже «за» — и объявляю вам, что вы успешно прошли кастинг на право участия в реалити-шоу самоубийц с рабочим названием «Сны скорпионов». Добро, так сказать, пожаловать… и все такое прочее!

Оп-па… «Введите мне хлорофилл», — подумал я как-то невзначай, прокрутил на пальце пистолет-зажигалку, взял ее за ствол и протянул фанату Японии.

 

 

Глава 2

Через сорок минут всех отфильтрованных самоубийц собрали в тесном спецкабинете, после чего вывели оттуда и вернули в опустевший конференц-зал. Там организаторы шоу пригасили свет и включили проектор, направив изображение на большой матовый экран. Сначала там обосновался рабочий стол Windows, затем невидимый оператор быстро поработал кнопками — и вместо стола появилась хищная картинка. Посередине экрана на песчаном поле переливался всеми металлическими цветами, от иссиня-черного до ртутно-белого, бравый скорпион с золотыми глазами.

В этот раз я сидел на самом крайнем месте где-то в среднем ряду. Если что — дам деру, не пробираясь через чьи-то там коленки. Быстрее ветра.

Оператор компьютера уже с кем-то повздорил и препирался.

— Да на кой? — шипел ленивый служащий в полумраке. — Все равно же не успеваем!

— Босс приказал.

— А-а... Тогда ладно. Сейчас Ромка скажет!

Откуда-то сбоку эффектно появился режиссер-бомж-художник в футболке и встал рядом с экраном. Ему, видимо, очень нравилась картинка, поэтому он не сразу заговорил, а пару раз с удовольствием оглянулся на скорпиона.

— Ну что ж, господа, теперь, значит, к делу, — начал он, налюбовавшись на членистоногое. — Меня зовут Роман Бессмертный, я режиссер шоу «Сны скорпионов» и почти главный для вас человек, поскольку я делаю все, что мне вздумается, а вы только то, что хочу я. Если кому-то не нравится — а вам почти всем будет не нравиться — постарайтесь сделать так, чтобы нравилось и вам, и мне. Хм… — задумался вдруг Роман, пытаясь осмыслить то, что он только что сказал, но не осилил и продолжил: — Во-первых, у нас что? Во-первых, от графика мы отстаем, поэтому презентации не будет… А хотелось бы, — с сожалением буркнул он, — так что сейчас организованно, без паники и идиотских вопросов идем к лифту, затем спускаемся на нулевой этаж, на подземную парковку, идем в дальний конец — там микроавтобус с номером триста восемьдесят шесть. Повторяю — триста восемьдесят шесть! Садимся, выезжаем за город и еще раз пересаживаемся в ското… в общем, в другое транспортное средство… Во-вторых, сдайте все свои сотовые телефоны и прочие средства связи…

— У меня там музыка! — перебила человека в футболке уже знакомая мне девица-вамп с продырявленными ушами.

— И что теперь? — усмехнулся Роман.

— Я ее слушаю.

— И что, интересно, ты там слушаешь? — ехидно спросил Бессмертный.

— Эмо-группы.

— «Токио Отель», что ли? — поинтересовался Роман.

— Сами вы «Токио»! «Оригами», «Джейн Эйр», «Послезавтра». «Отель» — это не эмо, это попса!

— Да? А по мне так все едино… Ну да ладно, я ж не против, черное солнышко ты мое… Кто еще слушает музыку на телефоне?

Двое-трое подняли руки, кто-то сказал:

— У меня плеер.

— Плеер разрешаю, без вопросов. Кстати, вот тебе и решение, Герда. В общем, пока будем ехать, Маргарита Федоровна организует плееров сколько нужно, музыку сольем с ваших телефонов, не волнуйтесь. Уверяю вас, мы постараемся, чтобы вам было комфортно. Но и вы постарайтесь, чтобы нам было комфортно. Поэтому главное условие — связь с миром только односторонняя. А то начнете мне тут всяческие мексиканские страсти. Маргарита Федоровна, пройдите по рядам, соберите телефоны.

— А позвонить можно в последний раз? — в унисон прощебетали две уже знакомые мне девчушки, этакие человеческие версии неразлучников.

— Можно. Две минуты, без соплей. Время пошло!

Пока весь зал шуршал, щелкал и страстно шептал в трубки, я достал свою «Нокию», отсоединил батарею, вытащил симку и незаметно положил ее в карман рубашки. Потом все собрал, дождался, когда ко мне добредет Маргарита, и с улыбкой отдал ей выключенный телефон. Она положила его в пластиковый пакет с логотипом в виде того же металлического скорпиона.

Без соплей, однако, не получилось. Буквально через десять секунд разразилась локальная истерическая буря в другом конце зала. Парень в черной джинсовой жилетке сначала орал в трубку, что он ненавидит, так сказать, оппонента, потом не глядя швырнул ее и нечаянно попал трубкой прямо в пигалицу-моль. Пигалица взвизгнула и немедленно захныкала. «Твою мать…» — подумал я и покачал головой.

— Весь мир — говно, — убежденно произнес откуда-то сзади мудрый двадцатилетний голос.

— И люди в нем — насосы, — закончил фразу еще один знаменитый философ, но на этот раз женского рода.

В сторону инцидента прошмыгнули двое в форме черного цвета с белыми скорпионами на рукавах и сразу стали давить конфликт в зародыше. Зародыш шипел, вопил и сопротивлялся.

— Н-да, — глубокомысленно протянул Роман, — я теперь даже не знаю, стоит ли вам оставлять плееры. Ладно, поехали дальше! Оружие, наркотики, прочие шалости сдадите внизу, а теперь встали и быстренько вниз!

Организованно получилось только потому, что впереди шел Роман, сзади Маргарита Федоровна, а следили за порядком скорпионовские охранники. Лифт был большой, с зеркалами, с ледяным освещением. В один мы все не влезли, пришлось ждать второй партии, в которую попал и я. В другие лифты нас не пустили, во избежание разброда и шатания.

Что ждет меня внизу, на подземной парковке, я знал совершенно точно. Милый полумрак, томные стены, покрашенные нежно-оливковой краской, а также бетонный пол с желтыми и белыми линиями для тупых и непонятливых.

Я ж как думал-то… Сейчас внизу все отвлекутся, расслабятся, я проскользну за какую-нибудь опору, спокойно и незаметно проберусь к выходу, а там уже по ситуации… Планета большая.

Оказалось все совершенно не так. Перво-наперво, как только мы вышли из лифта, мы столкнулись с организованной толпой все тех же терминаторов. За истекшее с прошлой встречи время они еще больше вспотели и разозлились. Ребята обшарили вообще все здание, кроме нулевого этажа, и были взвинчены до предела. Поэтому я нисколько не удивился, когда столкнулся нос к носу с вездесущим простуженным.

Окружив выход из лифта, первым делом бравые вояки совершенно бесцеремонно схватили и обыскали скорпионовских охранников. Те шипели, огрызались, но терпели.

— Ага! — рявкнул терминатор, вытаскивая у одного из них волыну из кобуры и передавая своему начальнику. — Разрешение на оружие есть?

— Конечно, мужики, мы ж на работе, мы ж охранники! Это травматический! — поспешил оправдаться скорпионовец.

— Я вижу, — с отвращением протянул простуженный. — Так… а это у нас кто? — спросил он, брезгливо указывая на нас, нарочито не узнавая.

— Послушайте, вы же нас уже досматривали, — сексуально прохрипела неизвестно откуда вынырнувшая Маргарита Федоровна, — это участники шоу, на них бейджики, — видите?..

— На сарае тоже написано, — буркнул главный. — Погодите, а вот этого точно видел… — он вдруг указал на меня каменным пальцем, немного успокоился и махнул рукой: — Пропустить!

Помятых скорпионовских охранников нехотя отпустили и даже отдали им оружие, после чего те встряхнулись, с хрустом покрутили головами, собрались с мыслями и повели нас, как скот, в дальний конец этажа.

— Черт, — с восхищением пожаловался один другому вполголоса, — карман порвали, гады!

— Да ладно, — миролюбиво сказал второй, — у них работа такая. Сам когда-то таким потрошителем работал.

— А чего ж ушел? — поинтересовался напарник.

— Да там, в общем… Как-нибудь за пивом расскажу… Шире шаг, господа! — вдруг рявкнул он хорошо пропитым командирским голосом.

Самоубийцы, уже успевшие разбрестись кто куда, вздрогнули и не только прибавили шагу, но и сбились в живописную кучу.

У микроавтобуса стоял еще один скорпионовский охранник с металлодетектором и заставлял всех поднимать руки. Все, по его мнению, неположенное изымалось в сумку все той же Маргариты Федоровны. Женщина не просто принимала решения, она их еще и комментировала.

— Милая, я же сказала — сотовые сдать. Ну и что, что без симки? Сдать — значит сдать. Это что? Не знаю, смахивает на рацию. Игрушка? Давайте сюда, инженер разберется, если игрушка — вернем. Нет, нож раньше времени нельзя. Баллончик с газом? Ну, молодой человек, вы сами подумайте: у вас крышу сорвет — и вы в салоне начнете газовую атаку. Водитель ослепнет, погибнут все, кроме меня. Почему — кроме? Я в другой машине поеду потому что, хе-хе… Так… это можно… Это тоже… Это что за таблетки?.. Что-то я не помню такого названия… Ладно, наш химик разберется, изымаем. Инсулин можно, шприц для него тоже. Что это за удавка? Вязание? Из миллиметровой лески? А что вы вяжете? Браслет? Э-э, нет. Где браслет, там и веревка… изымаем. Какие у вас кольца массивные, прямо кастет. Так это он и есть! Не-не-не, снимайте! Безопасность дороже всего. Слушайте, что у вас на груди? Я понимаю, что для вас это украшение, но во всем остальном мире это бритва. Вернее — лезвие. Снимайте. Уверяю вас — там будет ведро лезвий. А пока снимите… Этот чист… эта тоже. А-а, — сменила она тембр на более ласковый, когда подошел я, — ножевое ранение!..

Охранник просканировал меня детектором и ничего преступного не нашел по простой причине — я на работу ничего, кроме мирных предметов, не беру, а опасные инструменты, разумеется, оставляю на месте. Эту тактику придумали лет за пятьсот до меня, и она еще никого не подводила.

— Что бы у вас такое изъять? — промурлыкала Маргарита Федровна, ничего не нашла и с сожалением вздохнула.

Микроавтобус известной во всем мире народной марки «Тойота» был слегка загажен снаружи и чуток тюнингован изнутри. Салон был обтянут блеклой искусственной кожей, кресла были с подголовниками, а впереди под потолком красовался жидкокристаллический дисплей, на котором светился металлическими цветами все тот же скорпион. Роман заскочил к нам на секунду и, явно спеша, выкрикнул:

— Едем недолго, за город, если без пробок, то сорок минут, если с ними, то понятия не имею! Смотрите пока пейзажи. Да не за окном, чего вы там не видели! Женя, включи восьмой релакс без адреналина! — приказал он.

Затем Роман выскочил, но его место тотчас занял молчаливый скорпионовский охранник и сел на особое выдвижное сиденье впереди, которое напрочь блокировало вход. Видимо, на случай побега.

Дисплей мигнул, затем в салон просочился звук журчания ручья со всяческими стрекозами, а на экране зарябила блестящая водная поверхность.

За окном смотреть действительно было нечего, тут Роман был прав. Родной город сер, уныл и огромен. Лица у него нет, есть только размеры. Вообще, быть патриотом в нем очень сложно, поэтому каждый второй местный житель — космополит и даже личный враг города, а вот каждый пятый любит его до предынфарктного состояния. Отчего так — никто не знает, но сердцу кулика не прикажешь. Я ведь и сам частенько возвращаюсь в него с бессмысленным и теплым ощущением, что наконец-то дома, и эта болезнь не лечится. В Праге я не дома. И в Минске — не дома. И в Шанхае я не дома, и в Питере… А в родном городе — дома. Хотя здесь все сделано фантастически неудобно и с преобладанием главного местного цвета — серого. Родина — это всегда ирреально.

Мы покидали город — каждый со своими мыслями. В салоне мягко и бесшумно работал кондиционер, на экране мелькали луговые пейзажи, местами с ручьями и озерами. Главный плюс от всего этого приключения был неоспорим. Я скрылся от всех этих простуженных и отмороженных. А раз так, то едем всего сорок минут, если без пробок — и только меня и видели!

Особо не выбирая место, я сел рядом с невзрачной девушкой. На меня она не произвела ровно никакого впечатления еще в конференц-зале, поэтому я сознательно расположился рядом с ней, чтобы спасти мозг от суицидальных разговоров. Самоубийцы с детства вызывали у меня рвотный рефлекс, даже как-то, знаете ли, хотелось им поспособствовать. Видимо, поэтому я и работаю сейчас… э-э… в гуманитарной области. Спасаю мир, так сказать, от ублюдков. Очень может статься, что до сих пор мы с Сеней не убили ни одного порядочного человека. И даже если один-другой хороший и попался, то уж остальные-то были такими мерзавцами, что нам надо бы за каждого по медали. И всенепременно прощать все остальное. Учитывая, что на пенсию мы с Сеней наверняка не выйдем.

В этом вопросе, кстати, между нами есть небольшое недопонимание. Сеня считает, что можно какое-то время выполнять заказы, собирая деньги в кубышку, а затем залечь на дно в Таиланде и жрать омаров с лангустами. В теории это звучит радужно, но из мясников до старческого шезлонга никто, насколько я знаю, не доживал. И чем круче клиентура, тем этот самый Таиланд становится все туманней.

В общем, Сеня предпочитает деньги не тратить, жить скромно и отрываться уже потом. Претворяя план в жизнь, он завел себе несколько счетов в банках, флягу с баксами, зарытую в лесополосе, ездит на отечественной «Ниве» и ходит в костюмах городской фабрики жизнерадостного замогильного цвета. Когда пробьет его час, он все снимет, выкопает, уйдет огородами и сядет на комфортабельный круизный лайнер в первом же крупном порту.

Оптимист Сеня и фантазер, конечно. Но это его жизнь и это его прожекты. Я трачу все на себя без оглядки, жру свежую макрель и живу на съемной шикарной квартире, один в пяти комнатах. Мог бы и свою купить, но как тут обрастать недвижимостью, если завтра в поход? Я вроде бездельника-наследника-туриста из богатого семейства. Консилиум родственников послал его набираться мудрости в страну с уникальным капиталистическим опытом, а он клал на все семейство с прибором. Между богатым бездельником и мной разница, конечно, есть — и она лучше всего заметна как раз в моей квартире. Две из пяти комнат заняты тренажерами. Но это единственное, что может броситься в глаза. Во всем остальном это жилище плейбоя и гедониста. Сейчас вот ищу квартиру или дом с бассейном. Это невероятно сложно в моем любимом невыносимом городе.

Что будет, если я доживу до пенсии, и нам с Сеней придется уйти разными проходными? С ним, вероятно, ничего страшного. А я уйду в нищий туман, сниму себе комнатку в полуподвале и буду ждать смерти. Я, в отличие от Сени, к этому готов. Я буду сидеть у батареи, прикрыв ноги теплым одеялом, и, улыбаясь, вспоминать весь этот адреналин. Былое и думы, как говорится. Никогда и никаким пионерам не смогу я рассказать о своем боевом опыте, но от этого не заплачу.

Вся фишка и подлость в том, что мы с Сеней не доживем до пенсии.

Пачка денег — это всегда пачка денег, но те удовольствия, которые ты можешь купить на нее в двадцать восемь лет, куда ярче и удивительней, чем самый что ни на есть профессиональный уход высокооплачиваемой элитной сиделки. И потому — я не делаю никаких запасов. Вероятность теплого одеяла для меня — вещь мифическая, поэтому я легко на это одеяло соглашаюсь. Безо всяких там бухгалтерских балансов…

Едва микроавтобус вырулил на Большевистскую, стало ясно, что сорока минут нам не видать как своих ушей. Растворяясь в летней раскаленной дымке, поток машин двигался со скоростью дождевого червя и отравлял воздух. Обладатели бескондиционерных отечественных авто медленно, но верно сходили с ума. Наш водитель, конечно, от жары не страдал, зато бесился, опаздывал, терял смысл жизни и рычал. Он вполголоса виртуозно матерился — и в итоге получил жесткий втык от охранника за нагнетание обстановки.

Я сидел у прохода по простой причине — в этом случае с улицы меня не видно. Девушка у окна сидела смирно, дышала правильно, но в какой-то момент заплакала. Вернее, я сначала подумал, что ей стало дурно или что она готовится, к примеру, чихать, но потом понял, что она банально плачет, закрыв лицо чистыми такими, маленькими ладошками и наклонив голову вниз. Острые лопатки вздрагивали. Я отчаянно поморщился. Слез я не выношу с детства, особенно рядом с собой, особенно — женских. Больно — молчи, терпи, превозмогай, делай что-нибудь. Женщины не понимают, что со стороны их не жалко, только хочется побыстрее пристрелить. Приставить ствол к виску и аккуратно нажать на спуск. Мужики все это понимают — оттого тщательно давят в себе рваные рыдания. Напрочь, на корню, навсегда! А у женщин ума нет, одни эмоции.

Чтобы отвлечься, я посмотрел через проход — там лысый, как инопланетянин, парень равнодушно взирал на экран. На нем как раз стали показывать сказочной красоты пляжи. Соответствующая музыка должна была успокаивать, но пигалица решила пустить слезу и испортить мне всю поездку.

Я скрипнул зубами. Поморщился. Покачал головой. И положил ей на голову руку. Она сжалась, спряталась, схлопнулась, как испуганная беззубка, и замолчала. Я с минуту подержал так руку, затем машинально погладил ее, чувствуя упругие, блестящие, ядреные какие-то волосы соломенного цвета. Странно, подумал я. Обычно у мелких блондинок волоски мягкие, безжизненные, шелковистые, а тут — прямо буйство природы.

Чтобы переломить истерику окончательно, я взял пигалицу за плечи и прижал к себе. Среди множества неясных мотивов самым главным был один-единственный — заткнуть фонтан любыми подручными средствами. Что я и сделал. Хотя самым действенным в мире способом во все времена был совсем другой — резко съездить даме по мордасам.

В результате совершенно неизвестная мне пигалица фактически лежала у меня на груди, а ее волосы, пахнущие зелеными яблоками, щекотали мне нос. Плюс к тому, ее острый локоть мгновенно вонзился мне под ребра. «Хм…» — глубокомысленно подумал я и правой рукой уложил этот локоток поудобнее.

Через минуту микроавтобус подскочил на кочке, девушка убрала ладошки с лица и взглянула на меня в упор огромными фиолетовыми глазами. Наверное, все-таки темно-синими, но я решил — пусть будут фиолетовыми. Не один ли хрен…

— Я устала, — виновато сказала она и влажно моргнула.

Оранжевый загар, белые полоски на плечах… От чего они? Купальник, платьице, сарафанчик?.. Лямочки когда-то были на плечах, потом испарились, потом она надела нечто совсем бесхитростное, этакий лоскуток, пахнущий все теми же зелеными яблоками. А еще — пальцы, пальчики с аккуратными закругленными, мирными ногтями. Сейчас ведь девки ногти наращивают, а потом обрубают их с торца. Получается на вид такой модный инструмент… типа стамески. Раньше они их наоборот заостряли — и выглядели невестами вампиров. А у этой было все кругленько. Мягкая, эластичная, прямо-таки плюшевая девушка. Чуть вздернутый нос, от души вылепленные мамой-папой губы. Скульптурные такие, выразительные, граненые. Если верно, что у женщин половые органы повторяют форму губ, то внизу у нее должна быть идеальная иллюстрация из гинекологического альбома, а не вывернутый наизнанку, как это обычно бывает, тропический фрукт. А еще можно прикинуть по ушным раковинам, вдруг вспомнил я, потому как уши тоже отражают всю анатомию. Но ушей почти не было видно, из-под волос выглядывали одни только мочки с сережками-жемчужинками.

— Отдыхайте, не отвлекайтесь, — интеллигентно посоветовал я и погладил соседку по голове.

— Не мешаю? — спросила она

— Нет. Когда не плачете — не мешаете.

— Я — Аня.

— Хорошо. Я — Костя. Спите-спите!

Она устроилась поудобней, я мягко, но крепко обнял ее, как осьминог — страшно нужную в его хозяйстве амфору с затонувшего судна, и стал ревностно сторожить ее сон и все остальное. Чего не сделаешь ради нескольких минут тишины. В моей работе ради этой самой тишины приходилось убивать. Всего два раза. Но уж лучше вот так. Мирным путем, без криков. Я вообще, сдается мне, пацифист. Или… как это… любитель малой крови.

Аня… Аня. Спит, звереныш. Или засыпает — мягко так, спокойно, раскованно. Дыхание ровное, тихое, как у мыши.

Мимо невыносимо тянулся вечный промышленный пейзаж из номерных, а также именных заводов вперемешку. Тополя с пыльной листвой. Задохнувшаяся от дыма трава. Все тот же серый цвет. Но уже чувствовалось, грезилось приближение окраины. Уже местами мелькала не изгаженная, а настоящая зелень.

Езда разнообразием не отличалась. Встали колом, постояли, поехали. Мерно дышал кондиционер, напрочь отрезая нас от жаркой реальности. На экране монитора буйно разрастался тропический изумрудный пейзаж с синими прозрачными лагунами. Там еще был белый, как сахар, песок. У нас вот обычно желтый… или даже коричневый. А у них — белый.

Аня-Аня… Спи, маленькая, спи, — еле заметно поглаживал я ее по плечу. Убаюкивая пигалицу, мой организм, до предела взвинченный многочасовым напряжением, почувствовал слабину и мгновенно вырубился.

Снов, конечно, я никаких не видел, чернота одна. Я никогда их не вижу, незачем. В детстве, помню, были. А теперь на баловство времени нет. Поэтому, качаясь в бесконечном черном гамаке, я вдруг издалека, из-за горизонта услышал:

— Костя!

Иногда во время пробуждения на меня накатывает дикий страх. Это я еще не готов, не настроился, не встал, не принял стойку бойца, не напряг мускулы. Иногда от этого страха я резко вскакиваю, пугая, к примеру, дежурную проститутку. Но этот голос, почти родной, успокоил меня еще во сне, посреди бархатной бесконечной черноты. Поэтому я и вынырнул абсолютно безмятежным.

— Да? — спросил я.

— Приехали, — сказала Аня, отодвинулась от меня и села на свое место.

— Спасибо, солнышко!

Черт, зря я отрубился. Этот небольшой сон только раздразнил тело. Я теперь вялый, сонный, размазанный какой-то. Неспокойный, небыстрый, уязвимый.

Солнце уже клонилось к закату. Мы все, человек десять цирковых уродцев, вышли из микроавтобуса и оказались на каком-то железобетонном поле, кривовато сложенным из плит. Поодаль виднелся строящийся корпус, в котором угадывался очередной либо склад, либо супермаркет. Все это было заброшено до лучших времен, судя по вдумчивому граффити и погнутым отроками рельсам. Горячий ветер подогнал к ногам лист с какой-то яркой рекламой и потащил его дальше.

Справа, метрах в десяти, стояла белоснежная фура почти без надписей. Двери сзади были открыты, туда вела приставная металлическая лестница с перильцами.

Хищно вырулили откуда-то два «Лэнд Крузера», синий и черный, оба — конкретные и тонированные. Из черного вышли Маргарита Федоровна, Роман с папкой и «Буденный» Николай Алексеевич с трубкой. Из синего — охранники, облепленные знакомыми логотипами в виде скорпиона.

— Очень хорошо, — мгновенно взял быка за рога Роман. — В смысле — плохо. Дотемна уже доехать не успеем. Все дрянь, но ладно, вариантов нет…

— А какая разница? — спросила Маргарита. — Ну не доедем… и что?

— А то, что еще через речку переправляться, там брод, а прожекторов не предусмотрели, а я предупреждал. Утонуть там нельзя, глубина полтора метра от силы, а машины запросто потеряем.

— Роман, вы преувеличиваете, — начальственным голосом перебил его «Буденный», — есть же фары. К тому же ночи сейчас светлые, дождя нет.

— Да все равно — дрянь, — убежденно махнул рукой Роман. — Ладно, не будем терять времени... Так, господа, — повысил он голос, — надо сделать еще одно усилие и проехать триста километров. Это немного, но дотемна уже не успеем, а нам еще переправляться... Черт, сбился. А-а, вот!.. Что касается всех вас, — снова ухватил он упирающуюся мысль, — обязан сейчас спросить у каждого, подтверждаете ли вы свое участие в проекте? Дело в том, что реалити-шоу засекречено, и место его проведения раскрывать нельзя, поэтому вы поедете не в автобусе, а в фуре без окон. Не волнуйтесь, это не товарный вагон. Там два кондиционера, кресла самолетного типа и даже туалет. Три-четыре часа… может, пять, если что… потерпите. Переправа эта еще! Ладно, не будем про нее. В общем, так… Стас, принеси стол! — крикнул он в открытую дверь фуры.

Надо сказать, там не было угрюмо и темно, оттуда лился приятный теплый свет, было частично видно оборудованный салон. Из глубины салона пока неизвестный нам Стас вытащил складной стол и две пластмассовые табуретки. Стол он разложил одним движением, табуретки аккуратно расставил рядом и опять исчез в сияющей норе.

Роман бросил папку на стол, сел, похрустел пальцами и отщелкнул застежку на папке.

— Так… Зита и Гита. Шучу. Бенедиктова и Васнецова. Вы у нас единственные — парой. Подтверждаете?

Два попугайчика-неразлучника, унизанные всеми на свете блестками, значками и копеечными украшениями, вышли вперед и в унисон ответили:

— Да!

— Подпишите вот здесь и здесь каждая, — вытащил он из папки два договора с печатями и положил перед ними на стол.

Девочки смиренно подписали, обнялись и поднялись в фуру, несмотря на то, что, обнявшись, было совсем неудобно преодолевать ступеньки.

— Махеев!

Махеева я помнил. Это оказался тот волосатый любитель отаку, неудачно выбравший зажигалку.

— Да без проблем, — выдвинулся вперед фанат Японии и шлепнулся на табуретку.

— Ну ты прямо джигит. Вернее, конечно, самурай! — удовлетворенно протянул Роман, получив его подпись. — Герда! В смысле — Полонская!

Девица-вамп с перфорированными ушами не сдвинулась с места, перебирая свои металлические браслеты на изрезанных бритвой запястьях.

— В чем дело? — удивился Роман. — Ты же больше всех хотела… или я не прав?!

— Да не в этом дело… — раздраженно ответила она. — Не нравится мне.

— Что — не нравится?

— Что мы тут подопытные. Я крысой быть не хочу!

— У нас вся страна из крыс состоит. Я тоже крыса, Герда. Только я тебя избавлю от этого, а себя — нет. Будешь подписывать или нет? — вдруг зло, весело и нетерпеливо крикнул Роман.

— Нет! — огрызнулась Герда.

— Хорошо, — встал режиссер с табуретки, достал из кармана пачку сигарет, быстро подкурил одну и швырнул обратно на стол. — Хочешь, я скажу, что с тобой будет? Ты сейчас вернешься в город. В свою комнату, где еще не выветрился запах гавайской розы и голубого лотоса. Где на подоконнике лежит пачка лучших бритвенных лезвий. Где в DVD заправлен диск лучшего в мире депрессняка. Там ты рано или поздно сделаешь то же самое. Только тебя никто никогда не услышит, понимаешь. И длиться это будет годами. Может быть — десятилетиями. Одно и то же. Одна и та же комната, один и тот же голубой лотос, депрессняк, бритва, нисходящая спираль… Знаешь, что будет для тебя самое страшное? Как-нибудь ночью, на кухне, через двадцать лет… ты смиришься и начнешь ревностно оберегать свою жизнь точно так же, как сейчас мечтаешь ее прервать. У тебя будут морщины, а ты будешь их разглаживать. У тебя будет разбухшая печень, и ты будешь считать калории и составишь список запрещенных продуктов. У тебя не будет детей — и ты будешь молить кого угодно, чтобы у тебя появился хоть кто-нибудь, хоть дебил, хоть с заячьей губой, хоть негритенок. Ты будешь слепнуть от слез и от горючего стыда за свое прошлое. Но будет поздно. Ведь если жить правильно, Герда, то начинать надо не через двадцать лет. Не в следующей жизни. Не на пенсии. А вчера, твою мать! Будешь подписывать?! — заорал Роман уже яростно.

— Черт! — крикнула Герда, подбежала к столу, упала на табуретку и стала искать ручку. — А-а, вот! — она подписала договор так молниеносно, что, по-моему, даже его надорвала.

Роман достал еще одну сигарету, подкурил, со вкусом затянулся, взял Герду обеими ладонями за щеки, поцеловал ее и выдохнул в нее весь дым до копейки.

— Я гений! — смачно сказал Бессмертный, отпустив Герду. — Держи, — протянул он ей зажженную сигарету.

Герда усмехнулась, презрительно выдохнула дым, взяла сигарету и сказала:

— Все-таки ты сука….

— Я — шоумен, — уточнил Роман. — Но это одно и то же. Так… кто тут у нас? Аня Соколова. Зря или не зря мы сюда приехали? — настороженно спросил он.

Девушка, с которой я так уютно и целомудренно поспал в обнимку, встрепенулась и подошла к столу.

— Не зря, — сказала она, подписала и отошла в сторону.

— Отлично! — искренне обрадовался Роман. — Завьялов! Сергей Сергеевич, где вы?

— Ну-ка, пропустите, — раздался абсолютно недетский голос.

Откуда-то сзади появился помятый и неухоженный тип, похожий на какого-то ученого или служащего в годах. Признаться, я давно его заметил, но подумал, что это не наш коллега и брат по оружию, а какой-нибудь инженер по технике безопасности. Помятый служащий степенно прошел к столу, сел, внимательно прочитал весь текст и размашисто подписал договор. Сделав это, он встал и чеканным шагом прошел по гулкой металлической лестнице в фуру.

— Целоваться не будем! — пошутил он по пути.

— Да уж… — машинально кивнул головой Бессмертный и посмотрел на меня. — Волков, подписываем?

Откровенно говоря, весь этот паноптикум мне изрядно поднадоел. К тому же я не люблю телевизор вообще, а уж реалити-шоу — тем более. Поэтому я улыбнулся, просканировал свои виски на боль и искренне сказал:

— Извините, Роман, я передумал.

— Как это? — опешил и вызверился разом Бессмертный. — Я хотел сказать — почему?!

— Обстоятельства. Дело у меня образовалось. Так что сотовый мой отдайте, я поеду. Куча пардонов.

— Что ж вы нам голову морочили? Время отнимали. Не, ну что за народ! Сразу нельзя было сказать, прямо там?

— Там я по-другому думал, — убежденно ответил я, вспомнив свои шпионские похождения по этажам бизнес-центра.

— Ч-черт! — Роман раздраженно швырнул на стол папку, отчего она раскрылась. — Нет, мы так и к утру, я чувствую, не попадем! Хорошо, сейчас начнем экономить время… Кто еще хочет остаться? — громко, с нажимом, выкрикнул он.

— Пожалуй, я, — помолчав, сделал шаг вперед парень с жидкой челкой. Лица я его еще не видал, но эту челочку, гнуснее которой в жизни не встречал, помнил отлично. Еще с конференц-зала.

— Значит так, Карандашов… — взвился кострами Бессмертный.

— Карандашников, — уныло промямлил тот.

— Значит так, Карандашников! — зверски поправился Роман. — Сейчас я с Романом съезжу на край поля… подискутировать, а ты садись в микроавтобус и вали отсюда. Довезут туда, откуда взяли.

— Я же далеко живу! — попытался немного облегчить себе жизнь парень с жидкой челкой.

— А мне плевать! — заорал Бессмертный. — Смог доехать — сможешь и уехать. Ты мне сразу не понравился. А вот он, — ткнул Роман в меня пальцем, — понравился, но он, оказывается, тоже сволочь!

— Дайте хоть денег на проезд, — взмолился парень, — я все потратил.

— Не, ты смотри, какая пакость! — театрально обратился ко мне Роман. — То они жить не хотят, то им деньги подавай! Короче, Карандашов, залазь в салон, я сейчас вернусь и лично тебя всяко-разно… профинансирую. Что стоим? — развел он перед моим лицом руки в стороны. — Давайте в «крузер», у меня к вам нота протеста. Николай Алексеевич, — крикнул Бессмертный, — беспроблемных в фуру, остальных в микрик — и к чертям!

Я пожал плечами, решил, что от разговора меня не убудет, и пошел к черному джипу. Роман шел за мной и сверлил глазами мой затылок. Пусть сверлит. Я теперь все больше успокаивался. Я даже начал засыпать на ходу. Верный признак, что опасности нету. Или почти нету. Была бы — я бы сейчас звенел как тетива. Отпусти пальцы — рванет, щелкнет, пополам перерубит, не трогай, не подходи, вообще не смотри в мою сторону. Жесткий я, когда на работе. Оттого и на отдыхе разгильдяй. Прямая связь. Я бы шпионом в чужой стране быть не смог, у них все время напряженка. Умер бы от истощения.

Я зевнул, открыл дверь и сел на заднее сидение. Роман прыгнул за руль, мгновенно завел машину, очень технично развернулся и помчался на дальний конец бетонного поля. Проехав с полкилометра, он выскочил, достал сигарету и закурил.

На краю бетонки начинался луг. Стрекотали кузнечики. Судя по всему, где-то впереди было невидимое отсюда озерцо, потому что явственно слышалось страстное пение лягушек.

— Как думаешь, дождь будет, нет? — глядя вдаль, спросил меня Роман на удивление миролюбиво.

Я посмотрел на заходящее солнце и покачал головой.

— Считаешь? А чего лягушки орут? — поинтересовался он.

— А они всегда орут.

— А я думал — весной только.

— Весной — само собой. Весной у них любовь.

— Тебя кто прислал? — вдруг жестко спросил Роман, неожиданно перейдя на «ты».

— Что значит — кто прислал? — почти беспечно удивился я.

— А то! — уже раздраженно продолжил Бессмертный. — Я это шоу с февраля готовлю, с зимы. Я о самоубийцах за всю жизнь столько не прочитал, сколько сейчас… У меня на всех их форумах сраных, включая «жизни-точка-нет», по пять подсадных уток работали день и ночь. Троих потом ФСБ среди ночи с голых женских задниц снимало, потому что они, по гэбэшным понятиям, шахидов вербовали. Еле мы их отбили, легенду придумали, вроде журналистское расследование проводим, а они — засланцы. Но основная масса у нас с форумов. И немного по другим каналам, с тусовок всяких гнилых, молодежных. Думаешь, легко реальных суицидников набрать? Я сначала все в голове один держал, потом интернет-канал ребятам отдал на контроль, сам только уже с отобранными работать стал. Но у них же, видишь сам, семь пятниц на неделе. Сегодня — да, завтра — нет…

— Это верно, — кивнул я головой.

— А время-то идет. Как лето пришло, как пляжи, пивные всякие летние, парки пооткрывались, так они и думать про суицид забыли. А проект-то не отложишь, деньги выделены, продюсер бесится, он у нас вообще чума средневековая… Мы в ваш парадайз хренов, «Атлантиду», сорок миллионов вложили. Рублей, правда, не долларов. Так ведь и кроме рая этого — еще ж затраты! Транспорт. Переправа, в смысле — брод. Охрана. Жратва, бухло, жилье. Препараты, оружие. У меня голова лопается. А всем пофигу, я смотрю! Николай Алексеевич, сволочь, сопродюсер сраный, только головой кивать и может. Он же даже в тему не вник толком! А я все охватить не могу, контингент меняется, уродов не хватает, времени уже нет, кастинг последний на коленке организовывали, сняли на полдня зал где попало. И тут я сюда еду, перебираю базу — и вижу, что тебя, Волков, вообще нигде нет. Ты не с форума, ты не с тусовки, ты не с психушки… и тебя даже нет в списках! Ну и откуда ты? Опять ФСБ? Хотите мне весь проект запороть? Это шоу, ты понимаешь?! Реалити-шоу, — а оно никогда реалити не бывает! Это бизнес, фейк, фикция, лохотрон… вы это можете понять?!

— Да не волнуйтесь вы так, — подчеркнуто вежливо сказал я. — Для чего вам это знать… Мавр сделал свое дело — и… эта… уходит. Больше не помешаю.

— Э-э, нет! — повернулся ко мне Роман, бросил под ноги окурок и тщательно истер его в порошок. — Сегодня один, завтра — другой, я вас что тут, каждый раз вычислять должен? А ты, случаем, не с сорок третьего канала? Или с «Барса-ТВ»? Я на тебя сейчас охрану натравлю и лично пинать буду!

Меньше всего мне хотелось калечить Бессмертного, хотя он уже явно этого заслуживал. Беда с этими художниками во все времена. Придумают какой-нибудь свой паноптикум и носятся с ним как с писаной торбой. Понастроят воображаемых столбов и разбивают о них свои бестолковки. Ну вот что с ним сейчас делать?..

— А мирно разойтись нельзя? — осторожно поинтересовался я.

— Можно, — уверенно ответил Роман. — Если скажешь — кто ты.

— И мы расходимся?

— И мы расходимся.

Усталость брала свое. Мозг уже не был в состоянии придумывать очередную безупречную легенду. Он их уже за сегодня достаточно настрогал — основных, запасных, вторичных… и просто — «на всякий случай». Я тоже имею свой лимит, прессовать меня не рекомендуется. Я тоже человек — и мне надо отдыхать сейчас, как коту.

— В общем, вы правы, — с неожиданной дикой болью в висках попытался извернуться я и выкинул белый флаг, — я не с форума и не с психушки. Я с «Барса».

— Как фамилия директора службы новостей? — нагло перебил меня Бессмертный.

Я поморщился и многозначительно промолчал.

— Кто главный редактор? Какого цвета стены в мужском туалете на втором этаже? Тоже не знаешь? Кто ведущий дизайнер? Короче… Кто? Ты? Такой?! — разрубая мою внезапно возникшую мигрень на куски, закончил Роман.

И тут я тоже жестко разозлился. Вот ведь в чем идиотизм всех этих творческих работников — они все, сволочи, раскачивают сознание и выносят тебе мозг, вместо того, чтобы сделать красиво и хорошо. И там, где ты хочешь диван и пиво, тебе впаривают альтернативное кино про плотоядных розовых жирафов. И оттого мебельщиков я сильно люблю. А режиссеров — нет.

— Я так понимаю, — скрипнул я зубами от невыносимой височной боли, — мы сильно хотим правды?

— Конечно, — без тени сомнения сказал Бессмертный.

— Тогда предъяви паспорт! — хрипло приказал я, морщась и переходя на «ты».

— Чей? — удивился загипнотизированный такой наглостью Роман.

— Твой!

— Зачем?

— А я, может, тоже хочу знать, кто ты такой!

— А-а. Да не проблема! — неожиданно легко согласился он и пошел к машине. — В кейсе, сейчас…

Пошарив внутри, он хлопнул дверью, подошел ко мне и вручил документ.

— Действительно… Бессмертный, — открыв паспорт, сказал я. — А я думал, что партийная кличка… или как там у вас — псевдоним… Так… дом сто сорок семь, квартира пятнадцать. Дом панельный?

— Кирпичный.

— А-а, знаю. Там по три квартиры на площадке. Следовательно… пятый этаж. Пентхаус, блин.

— Зачем тебе адрес? — спросил Роман.

— И первый подъезд, — не обращая на его реплики внимания, продолжал я впитывать все содержимое небольшой книжечки. — Серия, номер, дети… Брак зарегистрирован… ага… Лариса Васильевна.

Закрыв глаза, я, превозмогая боль, представил все нужные страницы, прикинул, что теперь не вырубишь топором, и бросил ему паспорт в руки.

— Ну, убедился? — улыбнулся Роман. — Да меня и так каждая собака знает.

— Я не собака… — усмехнулся я в ответ и кивнул головой в сторону «крузера»: — Машина твоя?

— Нет, казенная.

Я подумал, стоит ли ее запоминать, решил, что не надо, и посмотрел Роману в глаза. Решал я не его проблему. А свою. Она заключалась в том, что я в первый раз в жизни решил нарушить все правила и открыться тому, кому в принципе открываться нельзя. Ведь что такое режиссер? Это человек, который никогда не сможет молчать. Так или иначе, но он проговорится. Нет, не напрямую. В голове у него с этого дня будет свербеть, кувыркаться, занозой сидеть мысль о том, как это можно использовать. И когда-нибудь, в каком-нибудь очередном своем психоделическом шоу он ляпнет от души. Но… с другой стороны, кто же верит режиссерам? Я же не верю. И никто не верит. Они же балаболы все!

— Ну, — потребовал Роман, — трепло служивое, что молчишь? Смейся, паяц, над разбитой любовью, — уже с издевкой и пренебрежением усмехнулся он.

Этого я уже стерпеть не мог:

— Я — мясник, — без всякого выражения сказал я.

Бессмертный, надо сказать, лицом не дрогнул, молодец. Зато замолчал сразу. Секунды три вообще было тихо. Он соображал, а я набирал силы и пытался утихомирить височную боль.

— Все бы тебе знать, — продолжил я шипеть сквозь зубы, — вывел меня, сукин сын, а мне сейчас спать надо, у меня физиология такая. Я сейчас как воздушный шар сдутый. Ничего, теперь успокоишься, параноик хренов. Барс… сорок третий… — передразнил его я.

— Что значит — мясник? — осторожно спросил Роман, уже, конечно, и без этого понимая.

— Ликвидатор. Киллер, если по-модному. Не люблю, когда так называют, но тебе будет понятней.

— Так это тебя искали на кастинге? — вдруг осенило Бессмертного — и он прозрел. — Черт, как же я не догадался! Вот в кино все сразу догадываются. А в жизни — нет. В жизни это всегда слишком просто… и никому не приходит в голову.

Я кивнул головой и добавил:

— Это работа. Вот ты — режиссер. А я — мясник. И я не виноват, что так вышло. Ты еще тут за глотку взял, засранец… У меня физиология, мне уже спать надо, я ломаюсь, у меня голова болит!

Бессмертный шагнул с бетона на зеленку, прошел немного и сел на траву. Немного подумав, я подошел и сел рядом.

— Какая, однако, хрень… — сказал Роман, доставая пачку сигарет, и задумчиво добавил: — А ведь хотел бросить курить…

— Да ладно, — миролюбиво ответил я, — я вот не курю, а толку все одно — ноль. Нервы как спички перегорают.

— И что нам теперь делать? — спросил Бессмертный.

— Нам?

— Ну… мне, — поправился Роман.

— Да ты, главное, делай вид, что все нормально. Я сейчас уеду — и все. А ты пойдешь своих самоубийц уговаривать. Или что ты там с ними делаешь?.. Реалити-шоу! Как вам вообще это в голову пришло? Вы тут нормальные, нет?

— А ты — нормальный? Кто бы тут еще нотации читал! — резко взорвался Роман. — И пришло, кстати, не в мою голову. Но я делаю это с удовольствием, я не мучаюсь, если ты об этом. Ты представь — такого еще никто никогда не снимал. Это уникальный проект! Первый в мире!

— Ага, — устало усмехнулся я, — кто ж его покажет? Вместо «Спокойной ночи, малыши»?

— А вот это — не твоего ума дело. Это уже наша проблема… это не для широкой публики, если хочешь знать. Это пилотный проект для избранных и волосатых сверху, бля, донизу.

— Ой, я сейчас расплачусь, — сыронизировал я, помолчал немного и решительно приказал: — Поехали назад, я сейчас развалюсь!

— Потерпишь! — злорадно улыбнулся и засопел Роман.

— Угу. Слышь, режиссер, я серьезно — не могу больше. Войди ты в мое положение! Я терплю долго, но если ломаюсь — то все. Физиология такая, понимаешь? Надо отдохнуть. Срочно.

— Хорошо, — выкинул недокуренную сигарету Бессмертный, встал и повернулся к машине, — хрен с тобой, вали отсюда… и чтобы я тебя больше никогда ни в жизни не увидел, договорились?.. Ты мне не нужен…

— Не вопрос, — почти обрадовался я, — сделаем!

Через минуту мы уже были возле фуры. Там уже был полный порядок — кроме охраны, Николая Алексеевича и Ани никого не наблюдалось.

— Отказников нет? Где этот мудрила? — спросил сопродюсера режиссер.

— Вы о Карандашникове? Уже в машине.

— Ну вот и Волкова туда же — и все, по коням. Черт, я с ума сойду, еще же переправа! О, придумал! Маргарита Федровна, где вы?.. Позвоните туда, пусть два костра соберут на том берегу! Да не зажигают раньше времени, господи ты боже мой!

— А на этом? — откуда-то из фуры донесся сексуальный голос.

— На этом — не надо. Мы обратно не собираемся. На свет пойдем… как мотыльки. Бегом, бегом, бегом! — захлопал в ладоши Роман и вдруг уставился на Аню. — В чем дело? Только, умоляю, не говорите, что вы передумали.

— Нет, — виновато улыбнулась девушка.

— Тогда в чем дело? Давайте в фуру, отдыхайте!

— Я хотела попрощаться.

— Со мной, что ли? — засмеялся Бессмертный. — Я вам еще надоесть успею!

Девушка ничего не ответила, но посмотрела точно мне в переносицу.

— Чего? — удивился Роман, перевел на меня взгляд и все понял. — А, ладно, черт с вами… только быстро.

Аня неслышно, как кошка, подошла ко мне и тихонько сказала:

— Спасибо!

— Я ничего не сделал, — честно признался я. — Впрочем, до свидания. В смысле — прощайте. Все там будем, — дежурно пошутил я. — Кстати, я, может, даже раньше… Ха-ха.

— Почему? — удивилась девушка с соломенными волосами.

— Работа такая.

— Вы спасатель, что ли?

Я нервно закашлялся. Неожиданный фортель. Близко попала, но наизнанку.

— Как бы наоборот. Военный, — уклончиво ответил я.

— Тогда удачи! — просто и буднично пожелала Аня.

Я криво кивнул и пошел к машине.

— Постойте! — вдруг тихонько крикнула мне в спину девушка.

Она же не знала, что я уже, можно сказать, считал шаги. Дойти, забраться, протиснуться внутрь. Развалиться на заднем сидении. И тут же, без всяких там зеваний и сворачиваний в клубок, впасть в спасительную кому без сновидений. Поэтому я устало поморщился, остановился и, не оборачиваясь, спросил:

— Что-нибудь еще?

Я ж с детства джентльмен. Я даже на работе джентльмен. Я генеральшу одну стрелял — так не в голову, а в грудь. Потому что когда мадам лежит в гробу с половиной черепа, а вторая где-то в полиэтиленовом пакете, это ее бесконечно унижает, как бы ей ни было при этом наплевать.

— Я просто хотела сказать…

Мялась, подбирала слова девочка, не находила, заново да сызнова распутывала веревочку.

— Я просто хотела…

А где смысл? А где, кто и когда его сразу видит? Кожа чует быстрее, чем ты это все у себя в голове нарисуешь да раскрасишь. Да говори ты, чудо чудное, я ломаюсь!

— Ну вот когда ты долго никому не нужна…

Нашла, что ли, за что потянуть?

— Это даже уже не страшно. Ты как невидимка становишься. Просто идешь сквозь толпу на работу… и тебя в ней не видно, не слышно и не заметно. И когда обратно идешь — то же самое, не видно. А можно как-нибудь утром встать — и не пойти на работу. И ничего не изменится. Спохватятся только к вечеру. Не потому, что ты нужна. А потому, что нужна, немного совсем, чуть-чуть, твоя работа. А ты — не нужна. Ты никогда не была нужна. Никому. И в какой-то момент ты понимаешь, что это разумно и логично — когда тебя не замечают. А потом ты лежишь три дня, не вставая, а телефон молчит. Оба телефона молчат — и мобильный тоже. На четвертый день тебе звонят, ты думаешь, что с работы, а это ошиблись номером. Кто-то был нужен, но не ты. И ты по ночам сидишь на «жизни-точка-нет», и вдруг среди этой неоновой, светящейся, искусственной, мертвой такой толпы видишь человека, которому ты, именно ты понадобилась. Сначала он один, потом их двое, потом тебя приглашают — и ты идешь. Потому что скоро конец месяца, надо будет заплатить за квартиру, за интернет, за свет, за горячую воду, за право жить в этой квартире и за право хоть что-то делать, хотя ты никому не нужна. А тебе совсем неохота платить, чтобы просто-напросто жить. Это не жалко, но это незачем. Не для кого. А для себя мне давно уже не надо. Я так замерзла… А вот вы меня… погладили.

Я посмотрел вверх, в темнеющее фиолетовое небо, и вдруг вспомнил Анины глаза.

— Все? — спросил я, не оборачиваясь.

— Все, — выдохнула девушка, умирая от собственной смелости.

— Всего доброго! — мягко сказал я и пошел, почти побежал к микроавтобусу. Спать, спать! С физиологией не спорят.

Там уже сидел дезертир, мать его в зад, и с укоризной смотрел на меня: дескать, я ему все на свете задерживаю. Шофер тоже меня не сильно жаловал, но виду не подавал.

— Сорри, — дежурно бросил я без всяких угрызений совести и добавил: — Все, поехали. Слушай, командир, есть таблетка от головы?

— В аптечке глянь, сзади болтается, — посоветовал шофер, широко разворачивая японскую колымагу.

Сильно качнуло. Я ударился лбом об потолочную импортную хреновину, обшарил салон и обнаружил аптечку под альбомом с картинками. В ней, как водится, не было ничего ценного. Только жгут, два презерватива и безымянные витаминки россыпью. Хорошо хоть, бинт с йодом еще завалялся.

— Не! — покачал головой я и запихал коробку с красным крестом туда, откуда взял.

— Нет — значит нет. А были. Может, коньячку сто грамм?

— А есть? — спросил я, не столько обрадовавшись, сколько удивившись. Водители обычно не раздают алкоголь кому попало.

— Есть, — томно произнес водитель, пошуршал где-то у себя в бардачке и передал серебристую фляжку.

Сто не сто, а граммов семьдесят там точно было. Я приложился, и все это коричневое питье потекло мне в глотку, щедро обжигая золотыми искрами. Сейчас, сейчас. Сейчас будет красиво и комфортабельно. База отдыха, девки… нет, сначала поспать, а потом девки… Шезлонг с чистым белоснежным полотенцем, запах воды. Дыня сладким холодным соком плачет, острейшим ножом разрезанная. Баня с можжевельником. Шашлычок. Но сначала, конечно, сон. Развалившись, расплескиваясь, растекаясь, я стал пропадать из этого мира. Головой в омут. Темная вода без сновидений. Плеск речного прибоя. Ласково, легко, бездумно… Еще немного — и ночь. Еще вот капельку — и совсем утону…

И вдруг я резко открыл глаза.

Сеня!

Сеня знал, где я обычно отдыхаю. Он и сам там был не раз. А если его взяли? Тогда мне туда нельзя! А если не поймали и только следят — тем более нельзя! В любом случае… нельзя никуда звонить, нельзя никого искать, нельзя ничем и никем интересоваться. Нельзя домой, вообще в город нельзя… нельзя на вокзал, нельзя в аэропорт. Недели две, пока все не утихнет. И еще неизвестно — утихнет ли. Коньяк, спасибо его хозяину, моментально убрал боль, но он же принес и понимание ситуации.

Лихорадочно проворачивая в голове варианты, я сел, можно сказать, по стойке «смирно» и заодно стал считать пульс. Пять… десять… В городе я сейчас наделаю уйму ошибок. Я устал… как… не знаю… нерестовая рыба. Двадцать… двадцать пять… Снижено внимание, скорость нервных процессов на нуле. Сколько я еще пробегу на взводе, под лай своих призрачных псов? Сколько еще смогу себя контролировать? Я не стайер, я спринтер. Мне нельзя перегреваться. Тридцать… сорок…

Синий «крузер» уже покидал бетонную степь. Съехав с последней плиты, джип дал крена, изящно поклонился, выровнялся и, мирно шурша шинами, поехал к трассе. Еще двадцать метров — и асфальт. Я оглянулся и в трясущемся заднем стекле увидел, что фуру бравые молодцы в форме основательно и со знанием дела закрывают. У них тоже была задница, но с моей, конечно, не сравнимая. Им всего лишь надо выезжать, а потом, в кромешной ночи, при свете пионерских костров переправляться через какие-то реки или проливы… или что там у них…

Почему именно сегодня такая непруха? Почему я не попал на заседание каких-нибудь религиозных фанатиков или любителей здорового образа жизни? Почему — самоубийцы? В конце концов, за что, что я такого ужасного сделал? Убрал клиента? Да он сам себя застрелил… фактически!

Сложных решений прямо сейчас не было. Но было простое. Я могу сейчас заснуть на несколько часов. И снизить опасность до минимума. И отдохнуть. И вернуться через недели две. И никто меня среди этих суицидников искать не будет. А выкручусь я обязательно.

И мозг запустился снова. Так… Формальный повод — я забыл у них сотовый телефон… Нет, не пойдет… я все равно уезжаю. А если остаюсь, то тогда что? Причина, причина… Мне кого-то стало жалко? Нет, мне не жалко. Это вообще смешно, это мыльная опера какая-то. Мне стало стыдно? Тихо-тихо, не смейся. Нет, не стало. Вообще, надо что-то жуткое, невменяемое, сопливое. Я жить без них теперь не могу! Без кого конкретно? Я гей и влюбился в Романа?.. Нет, я не гей, я хочу Маргариту Федоровну… стоя на фоне заката. Нет, я хочу на фоне заката не ее, а Герду… Нафик Герду… Аню! Вот. Это более логично. А зачем я ее хочу?.. А сердцу не прикажешь! Любовь с первого взгляда. Роман, гаденыш, в стыдно или жалко ни за что не поверит. А в любовь — должен, он же режиссер, они все ненормальные… и ловеласы заодно. И еще сказать, что такого шанса у него никогда не будет. Какого шанса?.. Ну… любовь мясника, киллера (ненавижу это слово!) — и самоубийцы. И все заснять. Шекспир, ептыть. Знать-то, что я мясник, не будет никто. Только Роман. Но он должен на это пойти, потому что ничего более вырвиглазного у него в жизни не будет… Поиграем в декаданс… Немного крови в холодной воде… Как она струится по течению… Пряные щупальца, клубящиеся разводы. Алые, если из артерий, и вишневые, если из вен… в воде не так больно… Рыбы чуют запах издалека…

— Стой! — крикнул я, шлепнув ладонью себя по лбу.

— А? — не понял водитель, как раз выбирая на своем плеере шансон позабавней.

— Стой, говорю, разворачивай!

— Зачем? — удивился он и притормозил.

— Передумал. Остаюсь.

— Они уже тронулись! — безнадежно махнул он рукой.

Фура и два «крузера», один впереди, второй сзади, резво начали движение.

— Я вижу, догоняй!

— Как скажешь, — секунду подумав, азартно выдохнул водитель, развернулся и дал по газам, — наперерез пойдем!

Микроавтобусу явно не помешали бы лишние лошадиные силы, но в салоне были только трое, поэтому мощности хватило. Выскочив на бетонку и сигналя противным японским гудком, он за несколько секунд оказался уже рядом с караваном, который, естественно, остановился поглазеть, что случилось, зачем, почему и на кой.

— Спасибо, командир! — крикнул я, выпрыгивая из микроавтобуса.

Теперь все просто. Черный джип. «Роман, наша встреча знаменует собой новый этап в развитии отношений. Я как представитель криминального мира хочу привнести в шоу-бизнес нечто уникальное — думаю, с этого дня мы будем чаще встречаться». И так далее.

Дверь черного «крузера» открылась, и оттуда выскочил абсолютно и бесподобно злой Роман Бессмертный.

— Какого черта тебе еще надо? — несколько издалека начал режиссер реалити-шоу.

— Бабу.

— Какую бабу? — не понял Роман.

— Аню.

— Ты меня вообще решил без людей оставить? Ну-ка, — помахал он ладонью, после чего к нам подбежали озверевшие от долгого ожидания охранники, — засуньте его обратно в авто — и пусть валит отсюда, некогда мне! Совсем некогда! — заорал он.

Охранники опешили и на всякий случай испугались.

— Ты не понял, — безобидно поднял я обе руки, даже ладонями вперед, — я с вами!

— Чего? — удивился Бессмертный, резким движением останавливая охранников.

— Сейчас не поверишь, но ты согласись просто, а там я тебе все объясню, на месте, — затараторил я.

— Приеду, водки выжру стакан — и тебя слушать не буду, — внезапно заявил Роман. — А сейчас давай вкратце — в чем дело! Так, опять по местам! — крикнул режиссер охранникам. — Просто заминка, сейчас выезжаем!

Те, вполголоса ругаясь, опять расселись по машинам. Захлопали двери.

— Я Аню не оставлю, — твердо и жарко начал я врать, — мне все равно долго не прожить, так что… не все ли равно — где, когда, как. Вот у тебя жена Лариса, сын… — немного не туда увел я нить разговора.

— Ты мне не угрожай, блядина! — зашипел Бессмертный.

— Да я не к тому, — успокоил его я, заворачивая на правильную тропинку, — я к тому, что у тебя все уже есть, а у меня — ничего не будет. А мне Аня нравится, и я хочу… чтобы, как говорится, пока смерть не разлучит нас. Имею я право? Это не умно, зато это красиво, ты режиссер, ты понять должен! За несколько дней всю жизнь галопом пробежать! Ты же сам этого хочешь, правда? Шоу тебе надо или не надо? Чтоб как у людей! Ты мне верить не обязан, ты просто согласись…

— Поиграть хочешь? — ярко усмехнулся Роман.

— Да, — признался я, кивнул головой и нагло добавил: — Сделаем мы тебе шоу, Евгенич!

— Это я вам сделаю шоу, не путай, — поправил Бессмертный. — А ты хорошо подумал? Обратной дороги не будет! Нету ее!

— А у меня ее и так нет. Прикажи вскрыть прицеп, режиссер. Спать хочу.

Роман посмотрел себе под ноги, раздумывая. В это время отрылась дверь машины и оттуда высунулась голова нашей хозяйственницы:

— Роман Евгеньевич, опаздываем же!

— Знаю, — безнадежно махнул рукой режиссер, — давно. Собственно, вы можете не волноваться, Маргарита Федоровна, у нас уже фактически день угроблен.

— Давайте хоть второй спасем? — предложила она.

— Давайте, — с готовностью согласился Бессмертный. — Найдите пакет Волкова — и сюда на подпись.

— Сейчас, — обрадовалась Маргарита, пошуршала бумагами и через полминуты вылезла с нужными, — вот!

— Ты, конечно, скотина, — вполголоса сказал Роман, — и я тебе не верю. Но шоу с тобой я сделаю. Будь ты хоть маньяк.

— Я не маньяк, — так же тихо возразил я, — это работа у меня такая. Вот ты — режиссер…

— Слышали уже! — сверкнул глазами Бессмертный. — Я с тобой, ряженый, разговариваю не потому, что ты уникальный. А потому что я, блин, уникальный, запомни! Другой бы уже или сдал тебя ментам… или обосрался от страха.

— Согласен, — улыбнулся я, — ты не боишься.

— А кого мне бояться? Тебя, что ли? — почти с презрением сказал Роман. — Или, может, смерти? Да вся моя жизнь — это бесконечное шоу. Какая разница, в каком акте, мясник? Я все равно свой спектакль сделаю. Это и есть жизнь, если ты не понял!

Я пожал плечами и подумал, что в чем-то где-то мы с ним похожи. Факт.

Я подписал бумагу, не читая, и всего через полминуты поднялся в фуру. Прошел внутрь, где мягко горел приглушенный желтый свет. Осмотрелся.

Внутри фура, если бы не полное отсутствие окон, выглядела как самый обыкновенный комфортабельный автобус. Чтобы не раздражать народ, стены задрапировали чем-то нежным и шелковистым, так что за тканью можно было легко себе представить окна. После того как я вошел, обнаружились еще одни, внутренние двери — раздвижные. В них ничего не было технически сложного, кроме того, что они имитировали плотные ряды картонных коробок. На всякий, как я понял, пожарный случай. Впереди мерцал тропическими кадрами огромный жидкокристаллический экран со знакомым «релакс номер восемь без адреналина» или его родственником. Без звука, потому что звук, если сильно хотелось, индивидуально передавался каждому через наушники. Самолетные кресла стояли попарно, но между рядами было расстояние в два раза больше обычного, так что ноги можно было вытягивать как угодно далеко вперед и даже закидывать на стоящий впереди столик.

Самоубийцы не любят никого, кроме себя, а себя они обожают настолько жгуче и страстно, что, разумеется, на каждой паре смежных кресел сидел ровно один. Понятным исключением были две сиамских девочки. Попугайчики в блестках обнялись и покачивались из стороны в сторону в межгалактическом трансе. Потом шел мужик в возрасте, а уже на следующем ряду сидела Аня. Слабый, мелкий, с соломенными волосами хвостиком, с фиолетовыми глазами, загнанный, одинокий, ощетинившийся на весь мир зверек. С ровными маленькими зубками. С серьгами-жемчужинками в ушах. С диким, железным решением покончить с собой навсегда. Аня, Анюта. С губками, вылепленными столь тщательно, что невольно приходила на ум легенда о соответствии с половыми органами.

Я не знаю, сколько внутри меня болталось бухгалтерского расчета, а сколько — симпатии. Это всегда вместе. Это всегда не получается разделить. Впрочем, люди все такие. Пересчитает, перепроверит пятьсот раз, а потом махнет рукой — пусть будет вот так вот, глупо и бестолково. И толку с того, что ты пересчитывал?..

Я сел с ней рядом. Она встрепенулась, не поверила, подумала — привиделось, померещилось, неправда, не на самом деле, не бывает. Наваждение, фантом, осколки боли, капельки плазмы… Не думай, звереныш. Речей не будет! Я обнял ее, поцеловал в висок и приказал — спи. Себе, ей, всему миру. Все, сил больше у моего организма не было. Речей не будет. Только видения.

Черный, уносящийся вниз провал. Серебристые, летящие вверх пузыри. А где-то в глубине — хищная, никогда не засыпающая рыба. Горячими облаками в воде вишневые шлейфы крови. Но через несколько минут вода станет опять кристальной… Это и есть жизнь, если кто не понял.

Глава 3

Откуда-то сверху появился голос, которого я, само собой, не ждал:

— Волков!

А я ж не Волков! В таких случаях, не открывая глаз, необходимо подобрать маску, надеть и завязать веревочки на затылке. Это несложно, но об этом надо подумать заранее.

Вот и сейчас. Слегка, чуток, секундочку. Только внутренним взором пройдусь по рукам, ногам, животу. Все в порядке, кажется?.. Да, уверен!

Открыв глаза, я увидел прямо над собой Романа Евгеньевича Бессмертного собственной персоной, который то ли улыбался, то ли собирался меня зверски пытать. Ухмылялся красиво, с превосходством, одним углом рта. Сносный вид, неопасный.

— Ну? — без всякой сонливости в горле спросил я.

— Подъем! — уже не так уверенно приказал Бессмертный.

— Ты еще на ухо заори. Приехали? — поинтересовался я.

— Да уж несколько часов как на месте! Аня слезно попросила тебя не будить, даже шипела на нас.

— Ну и правильно. Моя девчушка, охраняет. Кстати, куда ты ее дел, живодер?

Роман неопределенно хмыкнул и махнул рукой в неизвестном направлении.

Я выгнулся, потянулся и решил встать.

Во сне спинку кресла подо мной откинули назад, отчего я лежал почти горизонтально. Это они, несомненно, правильно сделали. Но только я совершенно не помнил, когда меня таким вот образом распластали. Впрочем, оно и неважно. Главное, теперь я чувствовал себя как ракета на старте.

— Она уже на «Атлантиде», — сказал Роман и вышел из фуры.

Я поднялся, нашел пиджак, накинул его на плечи, с хрустом покрутил головой и вышел следом. На «Атлантиде» так на «Атлантиде». Либо корабль, либо аттракцион… Или клуб, или бордель какой. Название зачастую вообще ничего не значит.

Солнце больно ударило в глаза, я тщательно сощурился, осторожно спустился по лесенке и огляделся. Фура стояла у веселенького перелеска, по краю которого тянулись два ряда колючей проволоки. Прямо перед нами высилась камуфляжная коричнево-зеленая будка у металлических ворот, на которых красовались две надписи: «ООО Скорпион» и, само собой, «посторонним в». Первым встреченным аборигеном оказался громила под два метра ростом в камуфляжной, под будку, жилетке и с «кедром» через плечо. Девять миллиметров, тридцать патронов, дальность никакая. Громила явно в меня не целился, но ствол все равно смотрел мне точно в пах. Лицо у него было как с плаката по боевой подготовке или технике безопасности — там всегда один и тот же воин, у которого шея толще головы. Профессионально оценив его оружие и прикид, я понял, что боец он из-за габаритов вообще никакой, а вот вахтер — грозный.

— Это со мной! — весомо бросил Бессмертный аборигену, и тот с сожалением пропустил нас через железную калитку в воротах.

Честно говоря, я уже начал думать, что попал в концлагерь. Но оказался неправ. За металлическими воротами, покрашенными зеленой краской, начинался форменный рай второго сорта.

Первым делом я сразу вспомнил слова Романа про сорок миллионов — и поверил в них сразу и безоговорочно. Золотистый песчаный пляж у голубого озера за двумя рядами ключей проволоки и перелеском — это не самое крутое. Пляжей за жизнь я видел несколько десятков, и этот был разве что чище всех. Но убери срач с любого — и будет то же самое. А вот чего на нем не будет ни за что — так это серебристых искусственных пальм. Их здесь понаставили штук пятнадцать, ядреных-здоровенных, метров по пять в высоту, и они даже несколько украшали пейзаж. Идеально круглые кокосы посреди поддельных листьев, судя по всему, могли еще и светиться, потому как были стеклянные, за матовым стеклом ясно угадывались лампочки.

Дизайнер любил заборы. Длинная, километровой длины ограда в форме полумесяца из колючей проволоки, уходящая на флангах глубоко в воду, тешила ему душу. Но еще дизайнер любил зиму — или, как вариант, все белое и блестящее. Дай ему волю, он бы наверняка и песок коралловый сюда бы привез, и мраморную крошку, и какие-нибудь кристаллы. Растратчика от искусства, судя по всему, остановил либо бюджет, либо продюсер.

На самом берегу стоял белый аккуратный сарай с навесом, а за ним, метрах в десяти от берега, начиналась, как я предположил, «Атлантида». На поверхности воды очень непросто была смонтирована деревня из плавающих островков. Конструкция каждого была незатейлива — что-то вроде понтона, на котором возвышался домик. В кучу малу соединено все было гнутыми трубами и прочим крепежом из блестящего металла. Все, что не могло блестеть, было покрашено белой краской. Средняя часть острова состояла из двух или трех уровней, наползающих друг на друга. В результате буйства фантазии на острове удалось разместить не только эстрадную площадку с общепитом, но и бассейн с авторским, как пить дать, фонтаном. Ну и, конечно, при такой планировке образовалось много лишних мест, где можно было поставить шезлонг, воткнуть рядом с ним зонтик, повесить плоский телевизор и вырастить серебристую пальму. Все это было тщательно увито гирляндами и насквозь простреливалось прожекторами и светильниками. На тросах и блестящих штангах свисали разнообразные видеокамеры. В общем, «Атлантида» была оторвана от воды, земли, здравого смысла и сияла, как парк ледяных скульптур. Или, скажем, операционная.

— Жесть, конечно, но холодновато, — резюмировал я.

— По замыслу Сереги, это должно символизировать некую чистоту смертельных помыслов, — почти оправдываясь, сказал Роман.

— А Серега у нас кто? — спросил я, с удовольствием погружая ноги в песок.

— Серега у нас дизайнер… и даже где-то чего-то лауреат. Он все это придумал — и теперь, зараза, водку пьет. Мы его отправили подальше, а то он уже намеревался мутить прибой с воздушными шарами. Еще просил набор стеклянных поплавков для сетей — таких, знаешь, с голову.

— Ну и дали бы, — улыбнулся я.

— На шары нам денег не жалко. И даже на поплавки не жалко. А вот на прибой нам сильно жалко, поскольку его здесь отродясь не было, а он пытался искусственный спроектировать.

— Размах… — безразлично похвалил я.

— Это еще что, — с плохо скрываемой гордостью сказал Бессмертный, — вон там, отсюда не очень хорошо видно, там мы водопад сделали. На том берегу видишь скалы?

— Ну.

— Там водопад.

— А зачем он, если не видно? — поинтересовался я.

— Это отсюда не видно. А с малого острова посредине — очень даже хорошо. Малый — это «Варяг», последняя пристань. Серега сказал, что создает настроение… Еще бы. Там обрыв, с него по расписанию вода течет, как накопится в верхнем резервуаре. Ночью вода подсвечена. Декорация, одним словом, подделка. Тут все фальшивка. Но стильная.

— А где «Варяг»? — спросил я.

— За «Атлантидой» не видно, после покажу.

— «Атлантида», я так понимаю, вот эти плотики с фонтанами? — уточнил я.

— Ага. Мы не сильно мудрили с названиями. Брали первое, что приходило в голову. Нравится?

Я промолчал. Скалы, песок, зелень, голубая вода. Озеро было красивым и без всех этих атлантид.

— Здесь, наверное, — предположил я, — куча всяких домов отдыха и всего такого?

— Вот тут ты не угадал. Здесь ни одной собаки на сто верст, — ответил Роман, — даже дороги нет. Не поверишь, мы это место в архивах нашли, а потом по фотографиям со спутника проверяли, потому что на обычных картах этого озера нет. Это фантом. На колесах добраться сюда можно только зимой, когда речка встает, и летом, когда воды мало. Весной не проехать. Да и осенью тоже хода нет. Мост был, но развалился лет пятнадцать-двадцать назад. Брод знал только один местный старичок, из деревни, которую уже десять лет как вычеркнули, а сам дед в доме для престарелых загорает. Мы его вывезли, он нам и показал. Это, кстати, даже не озеро. Примерно сорок лет назад тут был карьер. Камень добывали военные для каких-то сугубо мирных целей. Яма получилась изрядная, поперек себя шире, потому как план тогда привыкли перевыполнять. Все бы ничего, да как-то в один день сдуру вскрыли, перерезали экскаватором водяную жилу. Ну и все, что на дне карьера, в течение двух с небольшим часов оказалось под водой: самосвалы, техника, вагончики… Немного людей, да… Их, кстати, так и не нашли.

— Глубоко здесь? — спросил я.

— Где «Варяг» — около восьмидесяти метров. Под «Атлантидой» — по-разному. У берега, конечно, немного. А вот с дальних точек — где пятнадцать, где двадцать. Собственно, это не озеро, а яма с чистой родниковой водой — хоть в бутылки разливай. Можно было бы, конечно, и курорт тут соорудить со временем. Но вода дико холодная. На дне четыре градуса — что летом, что зимой. Студеная вода, ключевая. Верхний слой летом прогревается. Искупаться можно, отчего нет… Но нырять я бы не советовал, потому как здесь теплые и холодные слои перемешиваются как им вздумается. Можно и на поверхности в ледяной слой попасть. Бассейн видишь посреди «Атлантиды»? Он пластиковый, многослойный, в озере мешком плавает, мы там воду подогреваем. Вот в нем — можно. А просто в озере не советую. Ногу сведет или сердце схватит, а спасателей, как ты понимаешь, у нас специальных нет. Были дайверы-монтажники, когда острова собирали, но они уехали вместе с аквалангами, естественно. В общем, нечего вам в воде делать… Если кто захочет утопиться — пожалуйста, — хмыкнул Роман, — но это вряд ли. Да и подводных камер у нас нет. Заказали, а потом решили не мудрить. И так уже из бюджета выперлись — хрен поймешь, куда деньги уходят. Прорва какая-то…

— Так всегда, — подтвердил я. — Мне как-то на ремонт смету выставили. Написали сто штук, а вышло — полмиллиона.

— Это что ты ремонтировал?

— Квартиру.

— Хе-хе… Я смотрю, ты домосед, — усмехнулся Бессмертный, — комфорт любишь?

— Тишину.

— А-а. Ну это одно и то же. Короче, давай, Волков, заселяйся.

— Как туда пройти? — спросил я.

— Белое здание — это все в одном, хозблок; за ним пирс плавучий, думаю — временный. Потом уберем. Чтобы земли у вас больше под ногами не было никогда. Так сценарист придумал. Все, бывай! Через полчаса общий сбор, приедет ведущий, массовик-затейник этот со склерозом, начнем работать. Обеда нет пока, сухой паек в баре. Потом наладим питание.

— Зачем вам затейник со склерозом? — поинтересовался я.

— Сейчас технологии это позволяют. Гарнитуру в ухо, суфлер с ноутбука читает, все довольны. А так он крутой затейник, хоть и алкаш. Но у нас не театр, если что — дубль-другой переснимем.

— А это… нормальные люди у вас есть? — нисколько не надеясь, спросил я.

— Ты на себя посмотри! — фыркнул Роман. — Откуда их взять… Нормальные люди в космосе нужны, в авиации. А здесь — шоу уродов. И для уродов.

Это верно. Вся вселенная состоит из них. Весь мир — показуха, тут режиссер был абсолютно прав. Гнилая яркая этикетка всегда была важнее содержания.

Я подошел к изящному белому сараю с навесом и решительно взялся за дверную ручку.

— Волков! Или как там тебя… — негромко окликнул меня Бессмертный.

— Да какая разница? — усмехнулся я, оглянувшись. Тот уже сидел на песке, одной рукой ловко листал блокнот, а другой подкуривал сигарету, щелкая зажигалкой

— И то верно. Я тебя предупредить хочу. Твои коллеги будут думать, что ты самоубийца. Кривой, косой и неправильный, но для них это в порядке вещей. Для них — чем уродливей, тем лучше. А я, ты знаешь, не против. Только запомни! Там, откуда ты пришел, ты, может быть, что-нибудь и значишь. А здесь — другой мир. Мой. Здесь я сильнее. Потому что я его создал. А знаешь, сколько миров я создал?..

Он страстно хотел признания. Ну, это понятно — режиссер, что с него взять. Петух из-под топора. Головы уже нет, а гонору — хоть отбавляй. В другой раз, Роман, похвастаешься. В другой раз. Кто-то как-то сказал в пьяном угаре, что режиссеры делятся на два типа: одни думают, что они боги, а другие знают это точно.

— Не знаю, — вежливо пожал я плечами, повернулся и открыл дверь.

Непосредственно за дверью стояла Маргарита Федоровна.

— Я вас жду уже час! — радостно пожаловалась она.

В вагончике было хирургически чисто. Зеркальный шкаф, ширма, за которой кто-то копошился, белый ноутбук на столе и медицинский лежак для осмотра организмов, с расстеленной на нем белоснежной простыней, на которую улечься хотелось меньше всего на свете.

— А чего так долго ждали? — поинтересовался я.

— Работа такая, — космически улыбнулась Маргарита, бросила на лежак большой полиэтиленовый пакет и перечислила: — Брюки, куртка, футболка, то-се, все белое — одевайтесь. Размер я уже подобрала из анкеты, если что — Паша заменит. Если не подойдет — ушьем. Кроссовки в коробке.

— Мне и в своем неплохо, — возразил я.

— Контракты надо читать сначала, а потом уже подписывать, — еще шире улыбнулась Федоровна, — форма единая для всех!

— А как вы, интересно, уговорили Герду снять ее готику с черепами и прочими драконами? — вспомнил я чудовищную девицу, расстегивая рубашку.

В общем, черт с ним, с костюмом, решил я. Меньше светиться буду.

— Мы ей бандану с черепами оставили после переговоров. Ну и пирсинг, конечно, никто ей из грудей не вырывал.

— У нее там пирсинг? — удивился я.

— На правом соске серьга с коброй. Серебряная. Паша, выйди-ка сюда, надо мальчика проверить! — крикнула Маргарита за ширму.

Посмотрев по сторонам, я поискал глазами мальчика, никого не увидел — и неожиданно понял, что это я и есть.

— А чего меня проверять? — насторожился я.

— Никаких посторонних вещей, кроме личных! Я выйду пока, — сказала она и временно покинула нас через другую дверь.

Из-за ширмы вышел медбрат с блуждающей улыбкой курильщика самых зверских кальянов в мире. Забывая временами дышать, он махнул рукой в мою сторону и произнес:

— Все из карманов на стол, раздеваемся, одежду в корзину!

— А в глаз? — предложил я лениво, по привычке проверяя всяческие границы и пределы общения.

Курильщик кальянов жестоко задумался. На гладком лбу вынуждено проявились две мощные вертикальные морщины.

— Эта… можно и в глаз, — наконец-таки родил он фразу дня и лучезарно улыбнулся. Морщины тут же исчезли.

Ага. Паша пригодится. Полезный, почти адекват, гибкий и не фанатичный.

В карманах у меня были ключи от ничего (вся фишка была в брелке, который представлял собой миниатюрный набор из ножа, ножниц, ножовки по металлу и отвертки), зажигалка, гарнитура от изъятого телефона, тяжелая шариковая ручка и резервная симка. Симка была простая, а вот ручка, хотя и могла писать, таковой, в принципе, не являлась. Она была выточена на инструментальном заводе из легированной стали за три бутылки водки. Крепость ее была такова, что она вполне заменяла собой кастет, фомку и, если что, штырь в голову насквозь. При этом она выглядела как рядовая офисная игрушка для рисования зайчиков.

— Ладно, — успокоил его я и стал раздеваться, — нету у меня ничего, так, мелочь всякая.

В общем, мы поладили. Поладили настолько, что я у него еще выпросил сверх положенного пару комплектов нижнего белья и даже белую спортивную сумку вместо пакета.

— Интернет есть? — спросил я с тайной надеждой, кивнув головой на ноутбук.

— Только у Романа за КПП. У нас внутренняя сеть без выхода. А что?

— Да хотел в аську выйти. А джипиэрэс?

— Через мобильник? Здесь вообще связи нет. Со скалы сверху на том берегу еще берет, а здесь — мертвая зона. Да оно и лучше. Не достает никто. Но мобильные, если вы в курсе, на проекте запрещены, как и вообще любая связь.

—Эт-то правильно, — протянул я и похлопал его по плечу. — Ладно, бывай. Меня Костя зовут. Как-нибудь, может, это… — показал я ему международный жест курильщиков разнообразной дури, помогающей думать поперек мозга.

— Нельзя, — уверенно произнес Паша, улыбнувшись во все свои тридцать два зуба, — но иногда здесь бывает такое утомленное солнце…

— Ага, — кивнул я, одернул теперь уже свою белоснежную куртку с черным скорпионом на груди слева и вышел на крыльцо с другой стороны, где немедленно попал опять в мягкие руки Маргариты Федоровны.

— Вы… прямо снежный лис, — театрально всплеснула руками она.

— Это кто такой? — не понял я и поморщился.

— Это полярная лисица… или песец. Но «снежный лис» звучит лучше.

— Снежный лис Волков? Как-то не сходится, — усмехнулся я.

— Обиделись? Зря. На волка вы не похожи. Тот сильный и наглый, но сильно заметный, потому что в стае живет. А вы — хитрый и одинокий. На снегу вас не видно.

— Да я не против… Пусть будет лис!

А сам, опять некстати, подумал, что недаром Муаммар Каддафи предпочитал телохранителей-женщин. Мужик-охранник защищает в первую очередь себя. А женщина всегда охраняет своего самца. Она может и не подозревать, что он — ее самец. Она может его даже ненавидеть. Но правильно используемый инстинкт делает из нее самку, которая раньше учует, чем поймет. Все дело в том, что защищает она даже не самца, а своих будущих детей. А против материнского инстинкта противоядия пока еще никто не придумал. Разозленных звериных матерей никто никогда не уговаривает — бесполезно. Их убивают, чтобы остаться в живых.

Надо будет Сене изложить эти соображения. А может, и нет. Если я выживу, то вполне будет резонно открыть школу телохранителей. Или агентство. Или охранную фирму. Да. Вооруженный эскорт, сопровождение грузов... Випы будут записываться в очередь. «Наши амазонки защитят вас лучше, чем бронежилет» — и оскал острых женских зубов на баннере. Это если выживу. Что малореально. И вообще — не забегаю ли я вперед?..

— Здесь у нас будет что-то типа медпункта, — вывела меня из раздумий о будущем Маргарита, — и вообще все по хозяйственной части. Если что-то надо будет — звоните. Телефоны в номерах и кое-где просто развешаны на стенах. Мой номер — сто пятнадцать!

— Я запомню. А у меня, кстати, какой номер?

— У вас… так, сам домик — пятый. А номер телефона, извините, сейчас узнаем. Паш! — крикнула она.

— Что случилось? — галлюциногенно выглянул тот из двери.

— Глянь в базе АТС номер телефона Волкова.

— Не пройдет и года! — браво отрапортовал Паша и скрылся.

— А вы бы вечером пришли за таблетками, например, или погладить чего, — неожиданно тихо посоветовала Маргарита Федоровна.

— Чего погладить? — опешил я.

— Шорты, например.

— Ваши? — нагло предположил я, опять мягко определяя границы возможностей.

— Можно и мои, — еще тише сказала хозяйственница и порозовела.

Маргарита Федоровна пригодится. Никогда не следует отказывать женщинам. Порыв с импульсом вообще надо высоко ценить. Редкая мадам осмелится заявить напрямую, что у нее к тебе что-то там имеется. Она будет нарезать круги, заглядывать тебе в желудок и нести фантастическую чушь. Это знает каждый. А вот подойти и сказать: «Милый, я тебя хочу», — это нет, этого мы не можем, этому нас не учили. От приближения изнутри этих слов у среднестатистической мадам сводит обе челюсти разом, и она еще и разозлится на тебя, на себя и до кучи на весь мир. Женщины так устроены. Поэтому обычно говорят мужчины. Их предложения тоже кривые, как турецкие сабли, зато они все называют своими именами, а если имен не хватает, то пускают в ход конечности.

— С удовольствием, — сказал я, прикинул на глаз разницу в возрасте и не нашел особого криминала.

— Сто пять! — вдруг доложил Паша, резко открыв дверь.

— Ну вот, — сказала Маргарита, — теперь и я ваш знаю.

— Да, — ответил я, взял ее за руку, легонько сжал и отпустил. — Звоните. Буду ждать.

Вербовать я умел с детского садика. Я же снежный лис. Песец. Меня на снегу не видно.

Пройдя по плавучему пирсу, с одной стороны которого грелись на солнце две резиновые лодки с моторами, а с другой — одинокий водный мотоцикл, я по гулкой металлической лесенке поднялся на «Атлантиду».

В этот момент заработал громкоговоритель — и заговорил на удивление разборчивым и ясным голосом Романа:

— Через десять минут попрошу всех за стол перед эстрадой!

Я прошагал мимо дежурной серебристой пальмы, мимо шезлонга, прошел под навесом из серебристой водостойкой ткани, мимо бассейна с нереальной, фантастически синей водой. Приглядевшись, понял, что просто-напросто дно у него было такого цвета. Ну хоть что-то здесь не белое.

Перед эстрадной площадкой с задником в форме… ну-у, например, раковины стоял стеклянный круглый стол с пластиковыми бутылками воды на нем. Стол окружали белые пластмассовые кресла. В общем, неуютно, холодно и официально.

Решив, что десяти минут мне на заселение хватит, я нашел глазами домик под номером пять и рванул туда. Понтоны домиков были другой конструкции, уровень их был выше, чем у главной палубы. Поэтому все без исключения номера возвышались над нею примерно на полметра-метр. Главная палуба оказалась стадионом, ареной или вольером… в зоопарке. Пожалуй, так даже точнее — вольер. Ты стоишь наверху, под тобой несколько метров бетона, а внизу, безо всяких решеток, цепей, намордников, почти свободно ходят белые медведи. Им незачем смотреть вверх — вода, еда и все развлечения строго внизу. Но иногда они поднимают голову и смотрят тебе в глаза. Без всякого специального умысла. Но с большим интересом. Потом улыбаются и снова ходят по хорошо изученному маршруту, качая огромными головами и щелкая по бетону смертоносными кривыми когтями. Вольер, дыра, преисподняя, колодец под пронзительно синим небом, без крыши и потолка. Свободный и несвободный одновременно — ходит медведь, мощно и уверенно переставляя свои мохнатые лапы…

Я вбежал по лесенке и открыл дверь пятого номера. В нем все было по минимуму. Два окна. Одна узкая кровать, одна тумбочка. Душевая кабина, раковина и унитаз за матовой стеклянной стенкой. Шкаф-пенал для одежды. Письменный стол, размером больше похожий на журнальный, на нем лампа, радиотелефон и блокнот. Все, разумеется, либо белое, либо стеклянное, либо серебристое. Только на стене застыл в атакующей позе черный фирменный скорпион.

Это не жилье. Это место, где можно поспать, а еще, может быть, подумать. Я бросил сумку на кровать, достал из нее белые (это само собой) китайские пластиковые тапки, снял белоснежные… — это уже начинает доставать, но что поделаешь — белые кроссовки и переобулся. Встал, покачался с пятки на носок. Пойдет, можно рекорды ставить. Посмотрел вверх. Камер не было. Видимых, во всяком случае. Скрытых камер и микрофонов можно было напихать сюда сколько угодно. Я внимательно осмотрел все углы, сантиметр за сантиметром, все розетки и выключатели и прошелся по полу специально не по центру, а ближе к стене. Пружинит… Где-то слегка скрипнуло. Линолеум, под ним половая рейка, под ней лаги на металле. Металл — либо швеллер, либо уголок, что тут еще придумаешь… Когда выйду на улицу, надо будет глянуть снизу. Так сказать, цокольный этаж проверить. И — подвал. Хотя там уже наверняка вода.

Покидая комнату, я оглянулся, посмотрел на потолок и лукаво подумал про светильник в форме матовой полусферы. Вот туда — да. Туда камеру — два пальца об асфальт. А микрофон, если есть, то он уже в телефоне, там даже штатный можно использовать, делов-то. Сами так с Сеней когда-то до ума аппараты доводили.

Вышел из домика на крыльцо и сразу увидел стоящую внизу Аню. Совсем даже не вынужденно и не вымученно улыбнулся. Она тоже.

Мягко, как кот… а-а, нет, я же сейчас снежный лис, песец, полярная лисица… как снежный лис спустился и искренне (но исключительно про себя) ее поблагодарил. За то, что сон охраняла, что выспаться дала и не разрешила меня кантовать всем этим камуфляжным аборигенам и режиссерам. Физиология у меня такая — если не высплюсь, то в курицу с двух шагов не попаду. Да что в курицу… Я вообще пистолет поднять не смогу — не то что прицелиться. Поэтому я давно себе по ночам чуткость отключил. В детстве гиперчувствительность была, помню как сейчас. Все слышал, от сверчков, от птиц просыпался или от собаки какой далекой верст за пять. Кошка на окне хвост вокруг себя закручивала — я и то слышал. Но ведь и отдохнуть не мог толком. Ворочался. Вскакивал. Как пружина сжатая, все время на взводе. В общем, помучился так от души несколько лет, а потом сам, без всякой помощи, научился полностью отключаться. Это хорошо.

Только теперь я по ночам беззащитен. Это плохо. Очень плохо. Живу один, проституток после акта всегда выгоняю, закрываюсь на все засовы, задергиваю шторы и топчу фазу. Потом ложусь на спину и проваливаюсь в мир, где нет сновидений, жизни, страхов и прочих галлюцинаций. Если в этом мире меня застать врасплох, то я даже не буду сопротивляться. Не смогу. Не сочту нужным. Я ведь совершенно не против своей судьбы. И даже где-то ее люблю.

— Доброе утро, Аня, — просто сказал я.

— Доброе утро, — выдохнул мой зверечек. — Выспались?

— Как слон!

— Пойдемте, там уже собираются.

Я взял ее за руку, как злостный пионер, и мы тихо-мирно дошли до стеклянного круглого стола, где и сели на два свободных кресла рядом.

Примерно половина контингента, если судить по числу домиков, уже расселась и зверски глазела по сторонам. Кто-то настороженно, кто-то с неприязнью, кто-то с любопытством.

Попугайчики-неразлучники, мужик в возрасте, Герда собственной персоной — этих я знал. Не было любителя страны восходящего солнца, зато появился знакомый персонаж из фуры — парень с блуждающим взглядом и лысый, как коленка. Либо под препаратом, либо своей дури хватает, а вполне возможно, что и зашкаливает. Плюс мы. Итого — семь. Домиков — десять. Хотя если неразлучники живут в одном номере, то должно быть одиннадцать участников.

Вскоре со стороны пирса раздался шум и топот с перебранкой, после чего на палубу поднялась команда скорпионовцев.

Кроме двух охранников в фирменном черном, с белыми скорпионами на рукавах, перед нами появились Роман Евгеньевич, Маргарита Федоровна с объемной сумкой, оператор с огромной видеокамерой, знакомый Паша с глазами цвета кальяна и, как я понял, ведущий этого шоу.

Последний производил впечатление неизгладимое и легендарное. Во-первых, он был в тоге — или в чем-то, сильно на нее похожем. Разумеется, тога была белая, тут с этим строго. Во-вторых, у него были черные и прямые длинные волосы, так что на древнего римлянина он никак не походил. Скорее уж на варвара, стащившего эту самую тогу, пока владелец зависал в термах. В-третьих, под мышкой он держал огромный ноутбук (понятно какого цвета).

Взгромоздив компьютер на стол, римлянин упал в кресло и принял самую трагическую из известных ему поз. Роман мельком глянул на него и покачал головой.

— Так, — сказал он, бросил на стол толстую папку с членистоногим логотипом и попросил охранников: — Ребята, вытащите мне из домиков остальных и быстро сюда!

— Они в каких номерах, Роман Евгеньевич? — поинтересовался один.

Бессмертный строго взглянул на Маргариту.

— А, — засуетилась она, вытащила из сумки блокнот, быстро нашла страницу, мгновенно оглядела всех — как пулеметом скосила, и объявила: — В седьмом, третьем, девятом и десятом!

— Есть! — рявкнули оба охранника и рванули синхронно, но в разные стороны.

— Э! — почуяв неладное, крикнул вслед Роман и поднял указательный палец вверх. — Нежно!

Охранники так же синхронно на бегу кивнули головами в черных беретах и перешли на шаг. Судя по резвости, в прошлом они служили в недружественных народу подразделениях.

Нежность в их понимании выразилась в том, что уже через пару минут в пластмассовых креслах сидели помятые и сонные недостающие самоубийцы и хлопали от изумления глазами. Среди них были: уже известный мне фанат Японии, здоровый парень в интеллигентных очках, женщина с истеричным лицом, а также мрачный, как гудрон, человек в наушниках. Наушники его были больше похожи на хоккейный шлем и закрывали не только уши, но и полголовы в придачу. Если об остальных еще можно было спорить, почему они не вышли на зов вовремя, то с этим все было ясно — он попросту ничего не слышал… или не хотел слышать.

— Ага, — удовлетворенно обвел Роман взглядом всю команду, — ну… поехали!

Тщательно откашлявшись, он открыл папку, добыл оттуда верхний, исписанный вдоль и поперек мятый лист, покрутил его, наклоняя голову и интеллигентно начал совещание:

— Мать твою… С весны готовишься, один черт — все на каких-то салфетках карандашами накорябано. Да. Так вот! Позвольте представить вам сотрудников. Маргарита Федоровна Никитская, по хозяйственной части, — он показал на нее ленинским жестом, и всем сразу стало ясно, что она человек очень важный.

— Муций Виталий Николаевич, ведущий проекта, — Роман хотел еще что-то разъяснить, но посмотрел на театрально застывшего в кресле римлянина, улыбнулся одни углом рта и добавил: — Псевдоним. Но пусть будет Муций, мы не против. Дальше… Лучший в мире оператор Григорий Старыгин — ваша тень навсегда, — торжественно произнес режиссер и так же, по-ленински, энергично проткнул воздух ладонью.

Тот едва заметно кивнул, поднял камеру на плечо и стал целиться.

— Охрана, — не поворачиваясь к служивым, махнул рукой за спину Роман, — Степан, — служивый ростом повыше кивнул головой так резко, что затряслись щеки, — и Андрей, — кивок охранника пониже был даже более энергичным.

— Паша, — показал он на наркомана, — он вроде техника. В общем, если что сломать или наладить — это к нему. И по медицине к нему. Даже не знаю, как сказать… инструктор, что ли… В общем, названия должности для него нет, а Паша — есть.

В этот момент Маргарита слегка наклонилась к Роману и что-то прошептала.

— А-а… Да, формально — санинструктор. Бинты, йод, надувной жилет… что там?.. резиновая лодка… А-а, нашатырь, валидол… Хотя кого тут спасать-лечить… — махнул рукой режиссер. — И конечно, если кто не помнит, а помнить должны все… я — Роман Евгеньевич Бессмертный… — в этом месте Роман на секунду задумался и добавил: — Не псевдоним.

— Серьезно? — подала голос Герда.

— Серьезно, но не случайно. В смысле, я здесь неслучайно с такой фамилией. Продюсер выбирал. Из этой… — презрительно усмехнулся Бессмертный, — базы. Хотя кого там выбирать? — издевательски спросил то ли всех, то ли сам себя Роман и воткнул палец в лист. — Так… идем дальше… Формат у нас следующий. Видеопоток идет все время, со всех камер. Ну… почти со всех. Григорий снимает самостоятельно, в свободном, так сказать, полете. За проволокой у нас офис и студия, там специалисты работают день и ночь. В смысле — будут работать. В жилых номерах на «Атлантиде» камер нет. На «Варяге» — есть. Чтобы пощадить ваше самолюбие, скажу, что ни там, ни там в сортирах слежения нет… Первые три дня привыкаем, слушаем лекции, репетируем. Телевизоры все время будут показывать ролики о природе и о вас самих. Картинка — где в реальном времени, где уже смонтированные куски. Слово дадим каждому, не волнуйтесь. Самая дорогая камера сейчас над нами, она на подвесных рельсах может передвигаться в любой конец «Атлантиды» и давать любую картинку. Называется… Спайдер, но мы ее зовем «паук». Сбивать ее пивными бутылками не рекомендуется. Герда, это тебя касается!

— Хорошо, — мирно отозвалась девушка.

— Слева от меня вы видите террариум с подсветкой. Воды там нет, но есть песок, камни и скорпионы… в количестве трех штук. Было пять, но двоих они, черти, сами съели. Прошу беречь животных, довезти их было непросто. Это черные императорские скорпионы, наши символы. Террариум открывать нельзя и уж тем более — кормить их. Паша о них заботится по науке, имейте совесть. К тому же у них должно быть двадцать семь градусов и определенная влажность. Вот от жары они не страдают, так что не волнуйтесь, если кому вдруг станет их жалко… Справа от меня вы видите летнее кафе с баром. Тут все понятно: завтрак в восемь, обед в час, ужин в семь, чай с кофе — когда угодно. Спиртные напитки ограничено, сигареты — хоть закуритесь. В номерах прошу не питаться! Уборка домиков ежедневно в одиннадцать… Бассейн с подогревом, купайтесь сколько угодно, в само озеро желательно не лезть — вода ледяная. Ведите себя максимально свободно и говорите о чем угодно, это только приветствуется. Сексуальные отношения, ежели у кого такие возникнут, не возбраняются. В том числе и под камерой. В том числе и под Гришиной. Потом вырежем и поудивляемся… Так, что я еще хотел… А-а, игровые моменты. Если оператор, я или Муций попросят повторить фразу — не отказывайте. Если Грише не понравится освещение и он попросит встать или сесть по-другому — пожалуйста, примите к сведению, он дело говорит. Грим и прочее у нас минимальный, но все же стилист завтра прибудет, проконсультирует, потом или оставим, или выгоним к свиньям собачьим… Далее… Ведущий. Все, что он скажет, придумал либо я, либо сценарист… либо так надо. Поэтому внимать и, по возможности, подыгрывать. Герда, это тебя касается.

— Почему это? — уже не мирно, а настороженно спросила любительница черепов.

— Потому что мы к тебе со всей душой.

— Кто это — мы?

— Конкретно я. Поэтому и ты к нам давай со всей душой. Можно лично ко мне. Это не значит быть смирной. Можешь буянить, зрители это обожают. Но подыгрывай. А то ты только фыркаешь и чего-то там эдакого себе про нас думаешь. Не надо фыркать. Надо работать на камеру. В общем, Муция слушать… Твою мать, — вскрикнул Роман, — Николаич, давай-ка псевдоним тебе сменим! И тогу нахрен, и фамилию туда же.

— Я в образе уже! — профессионально поставленным голосом возразил римлянин.

Роман нервно пошевелил пальцами в воздухе, махнул рукой и продолжил:

— Ладно… На сегодня, хрен с тобой, в тоге походи. Образ тебе за ночь придумаем. Так вот — Муция слушать. Он актер хороший… и вообще — все, что он говорит — это здорово. Паша, головой за него отвечаешь, — отчего-то обратился он напрямую к санинструктору, — не переборщи.

— Не сомневайтесь, Роман Евгеньевич, все под контролем, — понимающе кивнул Паша и с удовольствием похрустел суставами пальцев.

— Так… что тут дальше? — повертел Бессмертный листок перед глазами. — Ага… Пересечение границ проекта всем участникам шоу без специального разрешения запрещено. Территорией считается пляж, «Атлантида», «Варяг» и двадцать метров дополнительно по водному периметру. У персонала, разумеется, другие правила, они вас не касаются. Впрочем, вы не для того сюда приехали, чтобы шляться по окрестностям. Мы вас спрашивали неоднократно — и времени раздумать было достаточно. Герда, это тебя касается!

— Что я-то опять? — подскочила она так резко, что опрокинула кресло.

— Да шучу, — засмеялся Роман, — просто ты сидишь как пантера перед прыжком. Расслабься. И кресло подыми.

Герда подняла легкое пластмассовое кресло, воткнула его всеми ногами в палубу, села и огляделась. Все подчеркнуто вежливо улыбнулись.

— Что такое? — рявкнула она, посмотрев на всех и каждого в отдельности.

Все вежливо хмыкнули и покачали головами. В глазах Герды вспыхнуло дикое желание сжечь всех в собственном соку. Дымились костры. Раскалялись угли. Слезились и вылезали из орбит глаза. Потом Герда все же одумалась и захохотала. Сначала тихо, интеллигентно, потом громко и не сдерживаясь. После чего, заражаясь сатанинской радостью, стали смеяться все, даже охранники. Но у них служба диктовала что-то мрачное, поэтому каждый сказал: «Гы-гы», — предварительно кашлянув в кулак.

— Ну вот, — удовлетворенно оглядел самоубийц Бессмертный, — уже лучше. А то сидят тут, зевают. Мне тут тоска не нужна, не концлагерь... Дальше пошли. Завтра лекция по огнестрельному оружию.

— На лекции снимать будете? — неожиданно спросил мужик в возрасте.

— Снимать? — задумался Роман. — Нет, снимать, наверное, нет. Или будем? — оглянулся он и спросил Гришу, который усердно водил объективом.

Гриша отлепил глаз от видоискателя, молча посмотрел на босса без всякого выражения и снова приклеился.

— Нет так нет, — интерпретировал его взгляд Бессмертный, выхватил откуда-то ручку и молниеносно черкнул скрижаль в многострадальном листке, — это мы по-другому… это мы вот так… и анимацию еще… ага. Теперь вот что! — рявкнул Роман. — Послезавтра или чуть позже у нас экскурсия на «Варяг». А «Варяг» каждый из вас посетит два раза в жизни. Первый раз — послезавтра, а второй — когда подойдет очередь. Сейчас малый остров хвалить не буду, скажу только, что дизайнер сломал себе мозг и потрудился на славу. Остров заякорен в двухстах метрах отсюда. Поэтому получается, что он ближе к тому берегу, чем к этому. Вид на скалу там просто обалденный. Водопад... Сам бы там застрелился, если бы хотел.

— Я не хочу стреляться, — вдруг театральным шепотом сказала истеричная женщина.

— Чего? Отравиться? — спросил Бессмертный.

— Не хочу.

— Маргарита Федоровна, не напомните, чем у нас там Екатерина Владимировна увлекалась? — поинтересовался режиссер у хозяйственницы.

— Она у нас вены резала. В ванне, — не моргнув глазом и не заглядывая ни в какие справочники ответила Федоровна.

— Екатерина, я вас уверяю, по вашей части все в порядке! Там большая угловая ванна с гидромассажем, горячая вода, драпировка, музыка. Но вы зря так к ядам относитесь. Мы специально химиков нанимали — и препараты у нас весьма и весьма… Гляньте… — Роман нетерпеливо поманил рукой Федоровну. — Дайте-ка коробочку.

Маргарита кивнула головой, залезла в свою бездонную сумку, достала серебряную шкатулку и поставила ее на стол. Бессмертный пододвинул ее к себе, нежно ее погладил и аккуратно открыл. В ней, в углублении бархатной подушечки, лежала ампулка с искрящейся жидкостью.

— Красота? — спросил режиссер, взял ее аккуратно за тонкий конец и показал всем. — Вот так вот кладете на коренной зуб… — Роман картинно засунул в рот стекляшку, — и, жнашится, раждавливаете!

— Осторожно, Роман Евгеньевич! — шепнул за спиной охранник.

Бессмертный вытащил ампулку изо рта и засмеялся:

— Страшно? Это же муляж, Степан, стал бы я тут дорогостоящей ампулой баловаться. Но реальная — такая же, один в один. Нам ее максимально эффектной сделали в лаборатории. Ночью она еще и светится. Просто чудо, а не препарат. Убивает мгновенно, поскольку действующее вещество — цианид натрия. У нас вообще, господа, все первоклассное — сталь, к примеру, хирургическая, а оружие по спецзаказу оттюнинговано. Гири — тоже классика, чугун…

— При чем тут гири? — удивился здоровый парень в очках.

— Ну, вдруг кто топиться будет… И за борт себя бросает, как говорится, в набежавшую волну…

— Ну уж нет, — решительно замахал рукой тот, — лучше стреляться!

— Это я как вариант, господа, как вариант! — успокоил его Роман и продолжил: — Провизия на «Варяге», само собой, первый сорт, напитки, фрукты, все будет свежее. Обстановка — люкс, даже после ваших домиков. Сами увидите...

— Можно вопрос? — синхронно подняли руки обе неразлучницы.

— Да, конечно!

— Если кто-то не сможет… ну… испугается или раздумает… тогда как? — спросила одна из них.

Роман кивнул головой, вздохнул и положил свой любимый и неприлично мятый лист на стол. Постучал по нему пальцами. Достал сигарету, сунул ее в рот; стоящий сзади Степан немедленно поднес к ней зажигалку. Бессмертный подкурил, затянулся и выдохнул дым вверх, высоко задрав голову.

— Ну как… Мы надеемся, мы очень надеемся, что вы будете сознательными. Это раз. А второе — контракты надо читать. Если кто забыл, то напомню — в этом случае вы, разумеется, покидаете нас через те ворота. Навсегда. И навсегда забываете об этом проекте. И живете дальше, как будто ничего не случилось… Если сможете, конечно. Хотя…

Роман чуток подумал, резко встал, раздавил пальцами сигарету прямо на стеклянном столе. Подошел к эстраде, которая была ему примерно по пояс, одним прыжком забрался на нее, продемонстрировав тем самым недюжинную физическую подготовку, встал, отряхнул коленку и начал говорить:

— Каждый год в России шестьдесят тысяч человек, мать их, кончают жизнь самоубийством. Это официально. На самом деле… их в четыре раза больше. Учитывая, что неудавшихся попыток больше на порядок, получается, что ежегодно хотят себя укокошить два миллиона четыреста тысяч. И это — только реальные попытки. Обычные мимолетные человеческие желания уйти из жизни никто никогда не регистрировал. Думаю, что вполне можно умножить еще на десять — и мы получим двадцать четыре миллиона потенциальных самоубийц в год. Это при населении в стране сто сорок миллионов. За четыре-пять лет можно опустошить страну подчистую, не применяя никаких атомных бомб. Только потакая суицидникам. Делая вид, что это нормально. Что это весело. Что это — личный выбор человека… А знаете, сколько у нас совершается убийств? Всего пятьдесят тысяч в год. Вы действуете эффективней, чем все киллеры, ревнивые супруги, маньяки и пьяные шоферы… вместе взятые. Все, что вам говорили до этого — родители, друзья, телевизор сраный, газеты, которые вы забыли уже, как они пахнут, и книги, которые вы не читаете — все было против вас. Вас отговаривали. Вас упрашивали. Вас пытались понять. Страдали за вас всем сердцем, молились, думали, переживали… А вы — сильные, смелые, необычные… стояли над всеми. Выше всех, выше бога! Беспроигрышная позиция, правда? Это же… как последняя точка в споре. У противника не будет и не может быть аргументов… И тут приходим мы. И ищем вас, и находим. И первый раз в вашей жизни вы находите понимание. И первый раз вас никто не называет дебилами, не отговаривает — и предлагает совершить суицид, предоставив для этого все самое лучшее. Первоклассное оружие, хирургическую сталь, редчайшие препараты. И условия. Вон там «Варяг»… послезавтра увидите. Плавучий люкс с прислугой, коньяк, свечи, зеркала… Специальный зал… даже не зал — Дом смерти, полный набор инструкций. Но вот что интересно. Пока вы были сами по себе, никто из вас даже не думал о выгоде. Правда? Сами, тихо-мирно-спокойно, без фейерверков… Но вот вы попали на проект «Сны скорпионов». И каждый второй, если не первый, спросил — а в чем мой интерес? Сколько мне заплатят за участие? Что я буду за это иметь?.. Странно, да? Вчера еще ничего не хотели, а сегодня — уже жаждете!

Так вы кто, господа? Может, вы — бизнесмены? Вам действительно не хочется жить? Или вам хочется заработать любой ценой? Или вам хочется развлечься, как в санатории, и потом перед сном рассматривать фотографии? Я тогда не понимаю, зачем вы сюда пришли? Просветите меня! Сегодня один уйдет, завтра другой, а кто останется? А?!

— Я останусь! — раздался из-за стола хрипловатый голос Герды.

Роман спрыгнул, грациозно, как кот, подбежал к ее креслу сзади, запустил пальцы в ее волосы, потянул голову назад и запрокинул. Посмотрел — глаза в глаза — улыбаясь, как зверь, с обожанием. Хотел, видимо, поцеловать, но не стал, отпустил волосы с сожалением, выпрямился. Медленно развернул обе руки ладонями вверх, показывая всем запястья. На загорелой коже выделялись белесые линии, старые, выцветшие, почти незаметные, если специально не присматриваться.

— Я с вами одной крови, ребята. Я, — ткнул он себя пальцем в грудь, — я вас понимаю. Вот Маргарита — нет. И Степан нет, и Андрей. И Муций Виталий, римлянин наш — тоже не в теме. А я — в теме. И я не дам вам так просто и бездарно просидеть на этом проекте. Я обещаю вам больше, чем вы когда-либо имели до этого. Я обещаю вам понимание. У вас его никогда не было. Никто никогда больше не будет вас критиковать, ругать или стыдить. Ваше право не жить я лично буду уважать превыше всего на свете. И никто больше не назовет вас трусами. Никогда!.. Ну?.. Кто-нибудь еще будет спрашивать, как отсюда уйти?

Никто ничего не ответил. Только один из попугайчиков пискнул:

— Извините.

— Ничего, — искренне улыбнулся Роман, — я знаю, что это непросто. Всегда кажется, что будет еще одна попытка. Это сильное ощущение — не смочь, не решиться… и ходить потом пьяным от очередного самоспасения. Оно делает нас людьми с другой планеты. С планеты смерти. Но мы сделаем так, чтобы у вас хватило сил. Собственных сил. И тогда вы станете сильнее всех. Потому что никто больше не сможет отобрать вашу жизнь, даже сам бог! Кроме вас… Вы же этого хотели?

Найдя на столе пачку сигарет, Бессмертный вытащил одну и нетерпеливо пощелкал пальцами. Степан немедленно подскочил, обеспечив
огонек.

— Спасибо, — поблагодарил Роман, — идем дальше. У нас два выхода на публику. Первый — эксклюзивный канал цифрового кабельного телевидения в нескольких элитных деревнях. Подчеркиваю — очень приличных. И второй — закрытый дочерний сайт портала «жизни-точка-нет», где все как у людей — форум, рейтинги, комментарии, интервью. Там, конечно, ролики похуже качеством, но зато больше свободы и мнений. Всего этого полностью вы не увидите. Наиболее интересные обсуждения, а также приватные комменты будут распечатываться раз в день и выдаваться в конвертах. Для антуража мы даже сделали у каждого домика почтовые ящики. Вы можете отвечать на вашу почту перед камерой, а можете игнорировать. Мы тут еще чугунное костровище организуем, чтобы бумаги красиво сжигать. Завтра установят… Теперь о суициде. Поскольку это все-таки шоу, постараемся избежать неуютной правды… и заменим его на, например, полет. Тогда вы все улетите отсюда, а не умрете. Думаю, привыкнуть будет нетрудно. Хотя — как пожелаете… Каждые несколько дней один из вас имеет право взлететь. И вот тут я хотел бы вас спросить — как мы это будем делать? С одной стороны, вы все этого хотите, с другой — все до одного, разумеется, боитесь. Я тоже боялся в свое время. Я полгода готовился. Правда, моя ошибка была в том, что я готовил свои нервы, а надо было читать справочники. Убить себя, перерезав запястья поперек — это, оказывается, работает только в кино. К тому же я теперь не смогу резво играть на рояле. Это не страшно, потому что не очень-то и хотелось. Ха!.. Так вот, я решил, что очередность вы не будете определять сами. Но и мы, имея в виду руководство шоу, тоже не будем. И вообще, зачем что-то решать, если все уже давно, говорят, определено. Сделаем проще. Возьмем из ящика в подъезде рекламную газетку, найдем там первый же телефон экстрасенса… или как там он себя называет… позвоним ему и попросим аудиенции. Отберем у каждого из вас первую попавшуюся вещь небольшого размера — платок, шарфик, карандаш, брелок. Приедем, как положено, со скрытой камерой и попросим указать, в каком порядке владельцы этих предметов умрут. Необычная просьба, да, но я уверен, что ясновидящий в любом случае нас не подведет — и у нас будет список.

— А вдруг он шарлатан? — подал голос любитель Японии.

— Да я уверен, что шарлатан! — убежденно ответил Роман. — Но, собственно, какая нам-то разница? Нам нужно, чтобы был список, а список он нам даст. Есть возражения? Вы увидите это посещение на мониторах, так что все будет прозрачно, как вода в этом озере.

— А если шарлатан… то есть экстрасенс, откажется? — спросила Герда.

— Возьмем другую газету. Их сейчас как грязи. Ну вот, например, вчера вечером вытащили. — Роман повернулся к Маргарите и попросил: — Дайте листок этот…

Хозяйственница выудила из своей сумки газетенку и подала боссу.

— Ну вот. Прорицательница Клара, заговоры, съем порчи, венец безбрачия… Потомственный колдун Гермион… привороты, гипноз… Белый маг Черногор… это ж надо имя себе такое придумать… Так… что у него… на богатство, на семейное счастье, на удачу в бизнесе… Молодец, рубит в этом деле… Ну или вот, дама вообще не напрягалась кличку выдумывать — Вера, предсказательница, «можно в рассрочку»… Кредитная организация какая-то прям... Непонятно, правда, какая тут рассрочка… В общем, вариантов — просто уйма. Бери любую газету — и вперед.

— А может, пионера лучше? — поднял руку я.

— Какого еще пионера? — удивился Бессмертный.

— Да любого. В советское время так лотереи устраивали. Брали барабан, загружали туда шарики с номерами, а пионер ручками погаными своими шарик вытаскивал. Непредвзято получалось…

— Волков, вот вы мне второй день концерты тут устраиваете! — непримиримо взвился Роман, немного подумал и кивнул головой: — Впрочем, тоже идея. Но будет экстрасенс, я уже решил!

— Да пусть будет, — согласился я, — просто время теряем.

— Не теряем, — назидательно сказал Бессмертный, — а творчески используем.

— Волков, я против пионера! — вдруг вскочила на ноги истеричная женщина. — Пусть экстрасенс! Шарлатан — это всегда красиво.

Я понял, что меня сейчас запишут в оппоненты, и благоразумно замолчал.

— Да, — кивнул головой Роман, — приятно, что нахожу понимание. Благодарю вас, Екатерина Владимировна. Теперь, кстати, надо придумать звучные прозвища для всех. Сценические имена, если хотите. Партийные клички. Для антуража, ну и чтобы публика вас запоминала. Короче, чтобы время не терять, каждый отдает мне одну личную вещь для шарла… тьфу ты, экстрасенса… и заодно озвучивает свою кличку.

— Тюрьма-старуха, дай кликуху… — язвительно пробормотала Герда.

— Полонская, ведите себя прилично, не на зоне! — одернула ее Маргарита Федоровна.

Герда бешено задышала, но Бессмертный встал, быстро подошел к ней, взял за плечи и сказал:

— Тсс…

— Рома, я Герда — и не колышет! Хоть вы тут все дед-морозами нарядитесь! — посмотрела на него снизу вверх девушка.

— Да хорошее имя, мы не против! Вещичку давай!

Герда усмехнулась, молниеносно вырвала с одной из своих дырок на ушах серьгу в виде созвездия пентаграмм и кинула на середину стола.

— Маргарита Федоровна, записывайте! — приказал Роман и картинно развел руки. — Вещички, разумеется, вернутся. Надеюсь — завтра к вечеру.

Все переглянулись и стали обшаривать карманы.

— Карлос, — неожиданно вперед всех сказал парень с сильным взглядом и аккуратно положил на стол тяжелую монету. Она была явно не из этого века, а может, даже и не из прошлого. Слишком уж велика.

— Я только попрошу ее обязательно вернуть после экстрасенса, — добавил он и на сегодня замолк.

— Не извольте беспокоиться, — кивнула Маргарита, аккуратно вписывая в блокнот имя и соответствующий артефакт.

— А можно… мы одну на двоих вещь дадим? — следом за ним в унисон спросили попугайчики.

— Да, собственно, я так и предполагал, — улыбнулся Роман, — конечно, девочки…

— Тогда вот помаду возьмите…

— А чья конкретно помада? — поинтересовался Бессмертный, и, заметив укоризненный взгляд Никитской, добавил: — Ну интересно — вдруг он не шарлатан…

— Наша, — сказали девочки, — в смысле, мы обе пользуемся.

Роман посмотрел на хозяйственницу.

— Логично. Тогда да, общая. Тут вариантов нет. Имена какие писать? — спросила Маргарита Федоровна.

— Астра, — сказала одна.

— Искра, — эхом отозвалась другая.

Следующим был мужик в годах, помятый динозавр-чиновник, непонятно каким образом попавший на молодежный проект. Он достал строгую металлическую визитницу карточек этак на двадцать, не больше, раскрыл ее, вытащил пару застрявших визиток, положил их к себе в карман, а визитницу защелкнул и аккуратно положил на стол.

— Полковник. Я подполковник, слегка не дослужился, но сейчас уже все равно…

— Без проблем, — улыбнулся Роман, — пусть бы даже и генерал.

— Будь я генералом, здесь бы с вами не сидел, — назидательно, но дружелюбно уточнил Сергей Сергеевич.

Любитель Японии Махеев нелогично назвал себя просто Артистом — и отдал с личной шеи серебряную цепочку. Собственно, на шее висело много чего, так что на его внешнем облике это никак не отразилось.

Лысый здоровяк в очках предпочел назваться Егерем и выложил на стол флешку.

Истеричная на вид женщина сказала, что ничего не даст, а если хотят, то пусть в отобранных вещах возьмут сотовый.

— Хорошо, — согласилась Маргарита, — а называть вас как?

— Игла.

Все машинально кивнули. Ей подходило. Худощавая, стальная, звонкая… и, возможно, опасная.

Анечка отдала сережку-жемчужинку, аккуратно выудив ее из розовой мочки.

— Я не знаю, как себя назвать, — виновато пожаловалась она.

Роман, не поднимая головы, посмотрел, как хищная рыба верхогляд, и через секунду выдал:

— Дельта будешь. Не против?

— А кто это? — спросила Аня.

— Не кто, а что. Четвертая буква греческого алфавита. Треугольничек. Простая фигурка. Ну и не напрягает, без особого смысла. Просто звуки мягкие. Согласна?

Аня пожала плечами и кивнула.

— Ну и отлично, — обрадовался Бессмертный, — Маргарита Федоровна, запишите. Так, что у нас с Волковым?.. — посмотрел он на меня.

— Меня на снегу не видно, — ляпнул я, не особо задумываясь.

— Чего? — удивился Роман.

— Это я придумала, Роман Евгеньевич! — поспешила на выручку Никитская. — Снежный Лис ему подходит.

— Это кто такой? — не понял Бессмертный.

— Песец.

— А… — протянул Роман и махнул рукой, — не возражаю. Пусть будет Песец.

— Не-не-не! — подняла вверх шариковую ручку Маргарита. — Лис. Снежный. Волков, вы ведь не против?

— Абсолютно. Пусть будет Лис.

Мне действительно было все равно. В магию имен я не верю, к тому же… у меня истинное имя зарыто так, что не откопаешь. Я его сам иногда забываю.

— Тогда давайте вещицу.

Я кивнул и достал из кармана беспроводную гарнитуру.

Остался последний участник реалити-шоу, который так за все время и не снял наушники, слушая через них какой-то одному ему ведомый космос. Но глаза он не закрывал и ситуацию отслеживал. Как только Роман уставился ему прямо в глаза, он стянул с себя музыкальное устройство и без вопросов произнес надтреснутым баритоном:

— Коля Магадан.

— Вы там что делали, в Магадане? — осторожно спросил вдруг очнувшийся от актерской спячки Муций.

— Я там родился.

— А… — разочарованно произнес римлянин и поправил тогу.

— Ма-га-дан, — старательно диктуя сама себе, записала Маргарита, — что дадите для шарла… то есть… для экстрасенса?

— Часы дам. «Касио Океанус». Стометровые.

— В смысле? — удивилась Никитская.

— Нырять можно на сто метров.

— А глубже бывают? — поинтересовалась Маргарита.

— Двухсотметровые были в магазине. Но это уже запредел.

— А сто метров — не запредел? — насмешливо спросил Муций.

— Сто — нет.

— Черт, выпить надо, — сказал Муций и мечтательно поморщился.

— Вы это прекратите, — с легким звоном в голосе сказала Никитская, — успеется.

— Ладно, — поднялся со стула Роман, — так, Маргарита Федоровна, быстро — сумку и список. Так… пробежались… Астра-Искра!

Попугайчики синхронно повернули головы.

— Помада… Полковник!

Выглядевший на удивление помятым, хоть и в свежем белом, чиновник благородно кивнул.

— Визитница… Герда!

Злобная и одновременно веселая хищница лениво подняла палец, хорошо хоть не средний.

— Серьга со звездочками…

— Это пентаграммы! — возразило милое чудовище.

— Да наср… То есть… пусть будут пентаграммы. Карлос!

Лысый парень-инопланетянин отстраненно моргнул.

— Монета. Артист!

Парень с черной челкой из японских мультиков поднял руку, как в школе.

— Цепочка. Егерь!

— Тут, — откликнулся здоровый лысый парень в очках.

— Да ясно, что тут. Флешка. Игла!

Истеричная женщина неожиданно улыбнулась от уха до уха.

— Ишь ты… — удивился Роман, — какая у вас улыбка… девять на шестнадцать. Гриша, крупным планом ее возьми! Лис… это… Снежный!

Я посмотрел ему в глаза и лениво моргнул.

— Гарнитура беспроводная. В народе — «жабра». Так… Дельта!

Аня испуганно выпрямилась, но я тихонько положил ей на плечо руку, и она сразу успокоилась.

— Тоже сережка, только нормальная…

— А у меня, значит, ненормальная? — хрипло и с вызовом поинтересовалась Герда.

— И, значит, Коля Магадан, — не отвечая на провокацию, закончил Роман, — или просто — Магадан. Часы «Касио Океанус», стометровые. Все в сумку и на вывоз. Так, господа, — Бессмертный встал и, перед тем как избавиться от часов, посмотрел на сложный циферблат «Океануса», — и где тут время? А-а, вот… Так, господа! — уже не только громко, но и властно обратился он к нам. — Теперь все свободны до специального объявления. В кафе вас ждет завтрак… и все такое. Камеры работают, видео пишется. Через час включатся телевизоры, сможете себя видеть и в прямом, и в кривом эфире. Рад, что у вас у всех теперь имена. Всего доброго!

Подразумевалось, что все должны были подорваться и побежать по своим делам. Но никто даже не шевельнулся. Почему-то все уставились не на Романа, а на Муция. Почувствовав пристальное внимание, варвар в тоге принял еще более классическую позу и застыл в мраморе.

Все переглянулись.

— У меня вопрос! — не выдержала Игла.

— Давай, — милостиво разрешил Бессмертный.

— Вот я вроде все тут понимаю. Шарлатаны, то-се… Муций-то нам зачем?

— А что такое? Не нравится?

— Нет, — честно призналась Игла.

— Бросьте его в бассейн! — злорадно приказал Роман охранникам.

Степан с Андреем подскочили к Муцию, технично взяли его под белы рученьки, дотащили до бассейна и зашвырнули — куда хватило сил. Красиво запутавшись в тоге, Муций немедленно стал тонуть.

— Твою… дети… поубиваю! — красочно орал римлянин по-русски, выплевывая воду.

Поняв, куда, собственно, плыть, Муций вывернулся из своих белых одежд, добрался до хромированной лесенки и уверенно, как тюлень, выбрался на сушу.

— Смешно! — мрачно отрезюмировал Виталий Николаевич, сорвал с себя промокшую тогу и театрально кинул ее под ноги. Под многострадальной тогой оказались то ли короткие брюки, то ли длинные шорты и футболка. Желтые. Фирмы «Abibas».

Муций покачал головой, каждому, кроме Гриши-оператора, посмотрел в глаза — и остановил свои зрачки на Романе.

— А я говорил, — вызывающе дружески откомментировал Бессмертный, — давай тогу снимем! Патрициев давно уже нет!

Муций кивнул, подошел к эстраде и забрался на нее безо всякой посторонней помощи. Демонстративно обшлепав себя мокрого, отряхнулся — и, разумеется, забрызгал всю честную компанию с головы до ног.

— Осторожней! — для порядка огрызнулась Герда.

— Извините! — прошипел мокрый Муций и неожиданно поставленным, как у Левитана, голосом заговорил: — Я очень хотел попасть на этот проект. Я бы мог, конечно, сейчас соврать и сказать, что меня долго уговаривали. Но это будет неправда. Я вообще, если честно, Романа не дослушал. Мне хватило того, что вы все — настоящие самоубийцы, из мяса, горячие. Вы уже, наверное, догадываетесь — почему. Все это есть и во мне. Мне в юности не хватило пары шагов. Всегда думал, всегда завидовал вам, но так и не решился. Уже, впрочем, и не решусь. Это… такой рубеж через всю душу, когда по одну сторону твоя воля, а по другую — Его. И дело не в том, что жизнь невыносима. Она как раз у меня лично вполне себе ничего. Да вы и сами знаете — скажем, миллионеры с таким же удовольствием убивают себя, с каким и самые последние нищие. Почему? Для чего? Что толкает человека? Разве это не самое интересное на Земле? Ответишь на вопрос — увидишь дорогу. А то ведь ее нет! Религия, политика, экономика, семейные ценности, цивилизация — все миф, все вранье. А кому охота жить во всем этом? Чего-то добиваться. Делать карьеру. Передавать опыт. Без главного ответа нет точки опоры. Я не знаю ответа. Но я пришел, чтобы думать вместе с вами. Я не вру и не издеваюсь, когда надеваю тогу. Это мой способ размышлять. Вам не нравится тога? Да ради бога! Я буду… кем хотите! Просто поймите — я не враг. Я не наемный артист, не тамада на свадьбе, не массовик-затейник. Я пришел сюда получить ответ, которого пока не знаю… Можете смеяться. Можете мне не верить. Но я здесь не случайно…

— Хорошо, — поднял руку и перебил его Полковник, — оставайся.

— Спасибо! — искренне ответил Муций, приложил руку к сердцу и наклонил голову.

— Красавчик! — смачно обрадовался Роман. — Молодец, Виталий Николаевич. А то я, признаться, думал, не раскрутим тебя. А другого времени нет искать. А пришлось бы, мать его за ногу… Отлично, все свободны!

В этот день у Бессмертного срасталось все. Когда-то ж надо, когда-то ж и солнечный дождь… Не все же слякоть!

Я подумал и предложил Дельте:

— Пошляемся по острову?

— А на завтрак?

— Успеем.

Солнце играло золотым по белому. Жарким по серебристому. А еще — вспыхивал под ним фантастической австралийской синевой бассейн. Это не вода была такого пронзительного цвета. Всего лишь пластиковое дно. Бутафория…

 

 

Глава 4

На следующий день, как и обещалось, была лекция по огнестрельному оружию, а сразу после нее — зачет на понимание того, куда направлять и чего нажимать. Женская половина сдала зачет и тут же разбежалась, а мужская еще тренировалась разбирать и собирать оба представленных образца: пистолет Макарова и «глок». На неполную разборку Макарова, насколько я помнил по суровым штабным армейским будням, отводилось три секунды, по «глоку» у меня такой информации не было, я видел его вживую первый раз в жизни. Оно и понятно, поскольку последние пять лет я имел дело больше с винтовками. Пистолеты мы старались не использовать — с ними надо было подбираться вплотную. Последним короткостволом был бесшумный ПСС, к которому, как оказалось, патронов хрен найдешь днем с огнем, у нас с этим сразу же возникла реальная проблема. Сам пистолет Сеня купил легко и сразу, а патроны искали еще недели две. В общем, больше мы ерундой не заморачивались, работали с более дружественными моделями.

Престижный «глок» произвел на меня двоякое впечатление. Я, разумеется, читал о нем и раньше, знал, что он наполовину пластмассовый, легче обычного если не в два раза, то в полтора — точно. Но именно пластмасса и вызывала беспокойство, особенно изготовленная из нее мушка. Зато — семнадцать патронов в обойме, из-за чего, собственно, он и получил название. И — возможность использовать обойму на тридцать три патрона. Серьезным минусом для меня оказалось отсутствие стандартного предохранителя, под который у меня уже образовалась специальная мозоль. Черт его знает, но в стрессовой ситуации руки просто не поверят, что предохранителя сбоку нет. Выходит — либо привыкни, либо умри. Зато почти не боится воды. Надо как-нибудь сказать Сене, чтобы купил пару «глоков», ведро патронов к ним и вывез меня в тайгу, на тренировку. Опыт — дело хорошее. Пригодится или нет — дело десятое, а опыт — тот нужен.

Что же касается «макара», то это идеальное оружие для самоубийц, поскольку боевые его качества нулевые; единственное, для чего используют его служивые — сводят счеты с жизнью после письма из дома, где ненаглядное влагалище не дождалось бойца. Или чинно-благородно пристреливают сотоварища за гнилой базар на офицерской вечеринке. Иногда кажется, что кирпичом попасть в человека проще, чем из ненавистного личного оружия системы Макарова. Но это в другого — сложно. А себе в рот, чуя кровяную горечь железа и перец давно сгоревшего пороха — милое дело. Весело и стопроцентно. Девять миллиметров все же. Эффект гарантирован. И никакой тебе пластмассы. Чисто конкретная сталь.

Тихо-мирно будут лежать оба пистоля в «зале смерти». Хочешь — пали себе в сердце, хочешь в голову, хочешь — в нёбо. Но важно уметь с ними обращаться — и тут Роман, безусловно, прав. А то поотстреливают себе все конечности, потом мучайся с инвалидами. Я был батальонный разведчик…

Ближе к вечеру включили телевизоры. Новостей, вестей с суши, сельхозугодий и фондовых рынков нам не показывали, а показывали нас самих. Самый большой плазменный полутораметровый экран у эстрады блистал свежими красками, и мы даже как-то стали красивее. Четче. Сочнее, я бы сказал.

Многократно был прокручен сюжет с выбрасыванием в бассейн Муция. Это понятно — за неимением пока более ярких событий. Кое-кто увидел себя в неожиданных ракурсах, без подготовки и макияжа. Это тоже было понятно — камеры безмолвно висели где попало и бесстрастно записывали все что ни попадя. Главная камера с партийной кличкой «паук», едва слышно жужжа, проезжала над головами, попутно вращая тремя объективами и играя линзами. Картинки были просто голливудскими, так как обзор у камеры был во все стороны, на любую дистанцию — и смонтированные кадры просто сносили крышу неподготовленному зрителю. Кое-кого даже тошнило при виде летевшего с экрана пейзажа, сменяющегося дном бассейна… и тут же — небесными далями со всяческими облаками.

Просмотр видео высокого разрешения в течение часа изменил всех. Дамы сбегали в свои домики, приняли душ, увлажнились притираниями и нанесли по толстому слою косметики каждая. Джентльмены, как и во все времена, разумеется, голливудскому психозу были подвержены гораздо меньше, но в качестве солидарности побрились и повтягивали животы. Если бы над всеми нами не парила смертной птицей конечная цель шоу, можно было бы подумать, что мы все на корпоративном отдыхе. Все красовались, слегка гусарили, мило флиртовали и принимали позы.

Когда солнце коснулось горизонта и стих ветер, через громкоговорители раздался фирменный скорпионовский перепев-перезвон — и следом голос Романа:

— Дамы и господа! Мы получили список от экстрасенса. Вопрос один — хотите ли вы узнать судьбу прямо сейчас, на ночь глядя, или отложим на утро? Муций подойдет к вам через пять минут, сбор у эстрады. Там и решите.

Известие захватило самоубийц врасплох. Об этом знали все, конечно, но именно сейчас, вечером, когда ветер стих, теплая палуба под ногами, синий бассейн… и нет забот, и никого никуда больше не повезут… За день все вжились в роль и почти привыкли к партийным кличкам. Обжили-облагородили домики, развесив по стенам всякую дрянь и расставив зубные щетки в стаканы перед кристально чистыми зеркалами. Тут бы тихо лежать, смотреть на закат и с треском отрываться от реальности…

Пролетела чайка. Вскрикнула, вжикнула стрелой вниз, схватила что-то на бреющем полете с зыбкой поверхности и снова рванула ввысь. Следом появилась вторая, затем еще десяток пернатых родственников. Деловито переговариваясь, они начали подбирать что-то с воды. «А рыба-то есть…» — машинально подумал я.

Через три минуты все были у эстрады. Как граненые революционные штыки.

— Свету прибавь! — послышался с плавучего пирса голос Романа.

Раздался тугой щелчок — и по периметру зажглись несколько прожекторов.

Через пару секунд из сумерек показалась команда скорпионовцев. Впереди — в черном, как гудрон, костюме — шел Муций, за ним Бессмертный, потом хозяйственница и замыкал это все Паша. Плавно и эксцентрично вокруг них крутился оператор Григорий, ловя небывалой красоты кадры.

Подойдя к нам, команда рассыпалась и растворилась по своим делам. Один только Муций поднялся на эстрадку, поправил гарнитуру с микрофоном на тонкой гнутой ножке. Вся конструкция норовила вылезти из уха и залезть ему в гланды.

— Раз-раз… раз-два-три… — традиционным поставленным голосом произнес массовик-затейник и посмотрел на оператора.

Тот молча поднял большой палец. Муций кивнул и продолжил:

— Пошла заставка… Пять секунд!

Наступила дикая тишина, как перед бурей, которая ровно через пять секунд развалилась на части пылающими цветными пятнами и музыкальным иерихоном.

— Уважаемые дамы и господа, — начал Муций на фоне быстро стихающего цветомузыкального шквала, — телезрители и интернет-пользователи! Я рад приветствовать вас на первом в мире реалити-шоу самоубийц «Сны скорпионов»! Несколько недель мы будем с вами переживать, радоваться, огорчаться, да и что греха таить — лить слезы. Вся мировая история телешоу должна была рано или поздно подойти к своему логическому завершению. До этого, какое бы вы реалити не смотрели, его участникам надо было в прямом или переносном смысле выжить, попутно так или иначе утопив других. В этом суть жизни, это все знают. Но мы знаем, что вы устали от этого. Устали от вечной необходимости быть первыми — и только. Вы сидите перед экранами и видите эти гонки каждый день. Все до одной передачи о том, как быть первым — в спорте ли, в политике, в бизнесе или просто среди случайных людей. Вам кажется, что загнанные лошади бегают для вас? Да вы сами — загнанные лошади! Вы смотрите на экран единственно потому, что там — ваша подлинная сущность. В ужасающе тесных рамках экрана, каким бы он ни был у вас огромным, кто-то выигрывает. И в тот же момент вам кажется, что это вы и есть. А если кто-то проигрывает — то это другой. Все шоу мира построены на одном принципе — быть победителем. И вы всегда с ним. Рукоплескать первому всегда просто, потому что герой ассоциируется с вами.

Но в этом мире есть и другая сторона. До нашего шоу ее показывали только в коротких сводках. Это — добровольная смерть. Вы десятки лет смотрели в телевизор, но никогда даже не думали, что мы придем к вам с этим. Вы устали от развлечений? Вам неохота по утрам просыпаться? Вам невыносима жизнь? Вам не знаете, зачем вообще жить? Вы — неудачник? Мы дадим вам возможность прикоснуться к разгадке! Вы успешны? Вам везет во всем? Ваша жизнь — череда побед? Вы знаете все об этой жизни? Вы — полубог? Мы дадим вам возможность усомниться в этом!.. Господа и дамы! Реалити-шоу «Сны скорпионов» начинает свою работу! Наши участники!..

Со всех сторон полилась бравурная музыка. Григорий быстро, но профессионально плавно, без рывков, помчался к нам, хищно выцепляя всех по очереди.

— Герда! Астра! Искра! Дельта! Снежный лис! Игла! Артист! Полковник! Егерь! Карлос! И… М-м-ма-га-дан!

В этом месте откуда-то из задних колонок посыпались консервированные аплодисменты. Отчего ?-?-??-??-??-??М-м-ма-га-да-ну выпала такая честь — ничто не знал, кроме, видимо, Муция.

Мельком взглянув на Романа, стоявшего поодаль от всего безобразия, я заметил, как он поморщился и покачал головой. Потом он вытащил из кобуры на поясе радиотелефон и позвонил кому-то. Неизвестно, что поменялось после этого, но он тут же повеселел. Технология, а как же…

— Дамы и господа, позвольте представиться! — продолжил затейник. — Я ведущий этого шоу от первого до последнего его участника… и я выбрал себе на время этого проекта имя — Муций!

«Хорошо хоть не М-м-муций», — подумал я.

— Сейчас я спущусь за стол, — картинно указал затейник, — и вы узнаете очередность событий. Несколько часов назад женщина, пожелавшая остаться неизвестной, работающая под именем Прорицательница Клара, за небольшую сумму согласилась определить порядок смертей. Внимание на экран!

Все доступные телевизоры в округе переключились на показ захламленной магическими аксессуарами комнаты. Посредине комнаты стоял круглый стол, покрытый черной скатертью, и на нем, как глаз дракона, светился штатный прибор всех шарлатанов мира — круглый стеклянный шар размером с кулак. Стоит в любом сувенирном ларьке рублей триста.

Прорицательница Клара была интеллектом не обременена, но давно познала вкус легких денег и бесилась, стерва, от души. Водила ладонями над шаром, бормотала, закатывала глаза, а также хищно принюхивалась к своим курительным палочкам. Они торчали по комнате везде и, видимо, источали запах. По-крайней мере, хозяйственница Маргарита Федоровна в кадре все время морщила нос. Для меня осталось загадкой, почему именно ее послали к экстрасенсу. Надо так надо.

— Это родственник со мной, ему тоже надо знать, мы вместе, — показала Маргарита пальцем прямо в скрытый объектив.

Впрочем, прорицательница Клара уже находилась в образе — и это ее не интересовало.

— Вижу! — неожиданно до предела распахнула она черные глаза и вдруг резко закрыла лицо руками. Закрыла, впрочем, мягко сказано. Она вцепилась в него всеми пальцами и стала мять, как тесто!

«Переигрывает», — подумал я.

— Фиу! — повторила Клара из-под пальцев, потом резко убрала руки и, подавшись вперед, заглянула Маргарите Федоровне в зрачки.

Та испуганно отпрянула.

— Я верну его!

— Кого? — искренне удивилась хозяйственница.

— Мужа! Никуда больше не уйдет, до смерти с тобой останется! Рядом вас в землю положат. Вижу!

— Уф… — облегченно вздохнула Маргарита. — Да не-е, с этим у меня все в порядке… Секретарь ваш, что ли, не сказал, зачем я здесь?

— Кто? — громовым голосом переспросила Клара. — А-а… — стушевалась она вдруг. — Извините, накладочка вышла… порчу снять, навести, заговор?

— Смотрю, — ухмыльнулась хозяйственница, — у вас в организации тоже бардак, как и везде.

— Не справляемся, — честно призналась Клара, — работы много.

— Это я вижу, — кивнула головой Маргарита. — Ладно, к делу. Вот шкатулка…

— Ага, — по-простецки отреагировала прорицательница, попутно пытаясь понять, в каком месте ее надувают.

В следующую секунду на стол была водружена стильная блестящая шкатулка белого цвета. Стильная настолько, что мне даже пригрезился логотип от «Apple».

— Здесь, — объяснила Маргарита Федоровна, — лежат вещи, принадлежащие нескольким людям. Нам надо выяснить, в каком порядке они умрут. Это вы можете сделать?

Прорицательница Клара напрягла весь доставшийся ей от природы ум, но прецедента, даже смежного, в голове не нашла. Она откинулась на спинку, сцепила пальцы в огромных перстнях и посмотрела вверх. Потом легла грудью на стол, вытянув руки перед собой. Потом поднялась, подтащила к себе стеклянный шар и попыталась высмотреть нечто более понятное там.

— Если вы не можете это сделать, — с нажимом и подозрением сказала Маргарита, — то лучше не будем терять времени.

— Почему — не могу… — мгновенно отозвалась Клара. — Еще как могу. Просто…

— Что?

— Ну… — замялась прорицательница, с трудом запуская в дело никогда не работавшие до этого участки своего мозга. — Просто расценки другие! — вдруг с облегчением выдохнула Клара.

Мозг прорицательницы справился, интерпретировав задачу под другим, более понятным углом.

— А-а! — тоже с облегчением выдохнула Маргарита. — Ну, это не очень большая проблема…

Клара жадно зыркнула на нее исподлобья и застучала пальцами по столу, как паук — лапками. Колотила она долго, настраиваясь на одно ей ведомое.

— Да! — вдруг решительно хлопнула Клара ладонями по столу.

Маргарита подскочила на стуле и схватилась за сердце.

— Я готова! — подвела черту прорицательница. — Давайте!

— Я с вами в больницу попаду, честное слово, — покачала головой хозяйственница. — Берите шкатулку! Открывайте, берите каждую вещь, я буду записывать. Интересует порядковый номер.

— А время?

— Что — время? — не поняла Маргарита.

— Время смерти вас не интересует?

— Абсолютно нет.

— Почему? — искренне удивилась прорицательница.

— Ну как вам сказать… — туманно улыбнулась хозяйственница. — Время я и так знаю. Вот кто за кем — не знаю.

— Интересные нонче клиенты пошли… — задумчиво протянула Клара, медленно набрала в себя вагон воздуха, выдохнула, сложив губы в трубочку, пододвинула к себе шкатулку, похрустела пальцами и открыла ее.

— Одну секунду, — попросила ее Маргарита, — родственник вот сюда встанет, чтобы лучше видно было!

— Да и пусть встанет, — безразлично ответила Клара, — что это у вас за шляпа на голове такая странная, родственник?

— Не обращайте внимания, он у нас со странностями, — корректно отвлекала внимание хозяйственница.

— Да? Ну-ну…

Камера сместилась в сторону и стало видно содержимое шкатулки.

Целую минуту прорицательница смотрела внутрь. Думала. Прикидывала, что соврать. Еще минуту советовалась с шаром, духами и своими бусами. Потом шмыгнула носом и схватила цепочку.

— Вот.

— Что — вот? — с сарказмом спросила Маргарита. — Это первый или последний?

— Первый… — не совсем уверенно ответила Клара.

— Точно?

— Точно! — уже безапелляционно добавила та.

— Пишу — «первый». Так? — спросила ее Маргарита в упор.

— Ну-у… если так, то да, отчего же нет, — мутновато подтвердила прорицательница.

За нашим стеклянным столом в этот момент воцарилась гробовая тишина. Слышно было даже, как работает зум в видеокамере Григория. Такой маленький незаметный моторчик. Обычно его не слишком слышно. А тут — как раз наоборот. Все посмотрели на Артиста. Тот улыбнулся и несколько раз кивнул головой. По-моему, с явным удовольствием.

Клара опять почудила, поиграла на почтеннейшую публику своими бусами и быстро, как обезьянка, схватила очередную вещицу. Ею оказался изящный сотовый телефон.

— Второй — вижу!

— Вторая, — вполголоса поправила Маргарита.

— Че? — сразу сбилась с накатанной дорожки Клара.

— Ничего, не волнуйтесь, это я о своем… не отвлекаемся! — хозяйственница черкнула в блокноте и снова уставилась на шарлатанку.

Изо рта Иглы вырвался странный звук, словно она только что перепрыгнула скамейку и неудачно приземлилась. Но больше она не проронила ни звука. Просто рисовала пальцем на стекле стола странные вензеля. Артист глянул на нее, поймал взгляд и поднял большой палец. «Нам повезло больше других», — передал он ей без слов.

— Третий! — уже без всяких церемоний сказала Клара, доставая часы «Касио Океанус».

Стометровые. Магадан. Колян усмехнулся, провел себе большим пальцем по горлу. Это был жест оттуда, с земли, где белая мгла, где стылый вой ветра, где тепло дороже, чем где-нибудь, где умирать куда проще, чем жить. Там никого не жалеют, там вымерзают эмоции… и нюх там значит куда больше, чем ум. Третий — это круто. Это, может быть, даже символично, но прежде всего — круто. Треугольник — жесткая фигура. Вернее, она единственная жесткая во вселенной. Четко, принципиально, без вариантов. Большим пальцем по горлу. Коля Магадан. «Касио Океанус». Стометровые.

Маргарита кивнула, быстро пометила в блокноте и приготовилась к следующему суициднику. Прорицательница Клара наклонила голову вправо-влево, как художник перед особо выдающимся мазком, и аккуратно вытащила сережку-жемчужинку. Но на этом не остановилась — и другой рукой взяла из шкатулки монету.

— Это что такое, не поняла? — слегка повысила голос Маргарита Федоровна.

— Да вроде бы то и другое сейчас светится, — отразила Клара.

— Два сразу — нельзя!

— Да я вообще монету только сейчас заметила, дайте подумать! — затрясла щеками шарлатанка.

— Что значит — только сейчас? А если бы сразу?

— Вот и я говорю — если бы сразу, то…

— То?.. — начала злиться Маргарита.

— То как бы чего мы тут не… тут все равно так бы и осталось, — профессионально мутно высказалась экстрасенша, посмотрела настороженно на клиентку и добавила: — Сто процентов!

— И?.. — заметно начала готовиться к скандалу Маргарита.

— И вот! — Клара бросила монету обратно в шкатулку и показала все-таки сережку.

Карлос волновался. Не то чтобы он вскакивал или подпрыгивал, но во время выбора задышал и стал тщательно выгрызать по периметру ноготь указательного пальца. Когда очередь отдалилась, он выдохнул и слегка засмеялся. Чуть-чуть. А сережка… Вторая, целая и невредимая, висела в розовеньком ухе у Дельты. Она так и ходила сегодня в одной. Зверек с бешено бьющимся сердчишком, ощетинившийся на весь мир. Острые зубки напоследок.

В детстве меня укусила, смешно сказать, мышь. Я ее загнал в угол и протянул руку. Мышь — не человек, рефлексы — не воспитание. Кинулась стрелой, мгновенно, как голодный комар, сходу цапнула за палец (да и боль была такой же) — и, пока я махал руками от неожиданности, исчезла. Просто исчезла, без маршрута. Кто бы знал — куда. Мистика. Дельта так же может. Это только видимость, что слабая. Неразбуженная — вот это вернее. Я осторожно, украдкой посмотрел на нее. Думал — увижу боль, страх, ужас. А увидел — дикую страсть и животную радость. Она смотрела так, как будто выиграла ее любимая команда, если таковая у нее вообще была. Дельта — эта такая маленькая величина. От любви до ненависти, что ли… От боли до наслаждения. От кромешной тьмы до первого лучика. В конце концов… дельта — это то, что ломает позвоночник. Последняя соломинка…

Шарлатанка на экране вытащила Гердино созвездие. Оно цеплялось в шкатулке за все подряд и даже потянуло за собой мою блютус-гарнитуру. Клара поморщилась, осторожно отцепила ее и бросила обратно.

— Нехорошо… — мрачно сказала она.

— Что именно? — деловито поинтересовалась Маргарита.

— Пентаграммки эти — нехорошо.

— Это нам не важно, нам только очередность узнать.

— Беда от них будет, — не обращая никакого внимания на слова хозяйственницы, сказала прорицательница и впала в транс.

Зажав все звездочки в левую ладонь и крепко обхватив ее правой, Клара закрыла глаза и начала качаться, как кобра на выданье.

— Э! — спохватилась Маргарита Федоровна. — За это мы не платим! Гриша, разбуди ее!

Камера шевельнулась, кривовато наплыла на качающуюся прорицательницу, слегка дернулась и вернулась обратно.

— А-а, да… — выпала в реальность Клара. — Чего такое? Кто-куда-зачем?.. Кто вообще такие?!

— Тля… — не сдержалась Маргарита. — Полминуты в нокауте — и уже память потеряла. Здравствуйте, мы из налоговой! Документики приготовьте!

— А ваши, позвольте поинтересоваться! — мгновенно вышла из транса шарлатанка, оглянулась по сторонам и довольно хрюкнула: — Черт, с этой работой — никакого спокойствия…

— Это верно, — подтвердила хозяйственница. — Пишем?

— Пишем, — уверенно кивнула головой Клара и добавила: — С этой стервой будьте осторожней, сильная она, хоть и рваная.

 

В голове у Герды пуля — это мы все знали. Она сама — пуля. Пуля от крупнокалиберного пулемета — и тут уже ничего не поделаешь. Страстно симпатизирует ей только сам Роман Бессмертный, но он тоже ненормальный, как и все режиссеры мира. Были бы нормальные, работали б сапожниками. Это нужная и очень полезная профессия во все, понимаешь, времена. А они, сукины дети, вываливают нам в тарелку собственный мозг, уверяя, что это можно жрать. А это жрать нельзя. Но мир — жрет. Мир и дальше будет жрать все. Он так устроен…

Мы посмотрели на Герду, и она вдруг беспомощно заплакала. Возникший ниоткуда Паша протянул белоснежную бумажную салфетку. Чертовка взглянула на него исподлобья и взяла салфетку. Герда — это пуля. Никогда не знаешь, куда она срикошетит. Она так устроена. Но Роману она нравится.

— Рваная? — безразлично поинтересовалась Маргарита Федоровна, рисуя в блокноте закорючку.

— Собрать себя в горсточку не может, расхристанная, по всем дорогам ее тянет. Но дверь увидит — вам всем мало не покажется. Черные вороны над ней кружатся, с пальцев кровь…

— Клара! — официальным голосом рявкнула Маргарита. — Я вас сейчас гонорара лишу за второстепенную чушь! Вот же развелось вас на нашу голову…

— Икскьюзми! — ляпнула шарлатанка, покрутила головой, как боксер перед боем, энергично потерла ладони и сконцентрировала свой взгляд на центре стеклянного шара.

— Ну? — через полминуты созерцания спросила хозяйственница.

— Не мешай, курва… — неожиданно фамильярно, но тепло ответила Клара, — ща, настроюсь… Еще немного, еще чуть-чуть… — почти пропела шарлатанка. — А не зря он зацепился!

— Кто? — поинтересовалась Маргарита.

— Аппарат этот слуховой, — ответила дремучая прорицательница.

— Это блютус-гарнитура, — назидательно подсказала хозяйственница и насторожилась.

— Вот он — следующий! — не обращая внимания на поправку, вскрикнула Клара, решительно схватила бесовскую технологичную штуковину и подняла ее над головой.

— Вы уверены? — угрожающе спросила Маргарита.

— Да сто пудов! — весело ответила Клара, бросила гарнитуру на стол и снова задумалась.

Когда на меня смотрит один человек — это неприятно. Издержки профессии. Но когда смотрят сразу все — это выносит мозг не хуже зубной боли. Но надо терпеть. Я и стерпел. Это тоже часть профессии — терпеть никудышные, никчемные, праздношатающиеся взгляды. Я думаю, в аду первым делом вырезают глаза. Это было бы правильно. Он почти наверняка так устроен…

— Покажи! — попросила у космического пространства шарлатанка, проведя над стеклянным шаром руками.

Маргарита покачала головой и посмотрела на часы. Время поджимало, шарлатанами она была сыта по горло, хотелось чего-то простого и беспроблемного. Завывания Клары не впечатляли. Вид Клары не вдохновлял. Если бы не работа, хозяйственница давно бы убила видеокамерой и ее, и секретаршу за дверью (она же — бухгалтер, она же — первая линия обороны, она же — фейс-контроль). После убийства Маргарита пошла бы в кофейню и выкушала бы стакан латте с куском чизкейка, хоть он и страшно вреден для фигуры. Ничего — не каждый день убиваешь засранцев…

Эти чужие здравые мысли мне, конечно, пригрезились. При моей работе иногда начинаешь думать за других. Иногда приходит в голову всякая дрянь. А иногда — такие открытия, знаете ли, малиновый звон в ушах, мурашки по телу, плазменный телевизор в каждом глазу. У Маргариты, например, было всё. Кроме секса. Для женщин это означает, что нет вообще ничего. Вакуум. Они так устроены…

Следующим номером Клара вытащила визитницу. Хозяйственница без вопросов запротоколировала Полковника.

Мы теперь знали, что он — подполковник. Но попробуй сказать подполковник... Особенно выпивши. Не выйдет. Да и у трезвых с этим проблемы. Полковник устроил всех. Полковник устроил даже самого Полковника. Судя по всему, его жизнь была всегда спроектирована «от и до». Мне так показалось. Вот это — мое, сказал он. Это имеет смысл. А вот это — не мое. Потому что это ересь, фантастика, аберрация, НЛО. Всегда есть «от забора и до обеда». Всегда есть забор как таковой. В его пределах все имеет ценность и смысл. А за забором — хоть трава не расти. Она и не растет. Она так устроена. Сразу после выяснения своей участи Полковник встал, кивком головы попрощался со всеми и почти строевым удалился в свой домик. За ним следом метнулся Роман, догнал его на пороге, немного попрепирался, пожестикулировал — и отпустил с миром. За забором трава не растет. Полковнику никто не напишет. Да он и не ждал никогда…

— Ну иди сюда, родная! — с явной нежностью проговорила прорицательница, выковыривая из шкатулки длинными ногтями монету.

— Ага! — обрадовалась Маргарита, черкнув в блокноте.

Клара подбросила на ладони монету, посмотрела, «орел» или «решка», — и снова метнула ее в шкатулку.

— Нет! — резюмировала шарлатанка и взамен достала флешку.

— Твою мать! — интеллигентно рявкнула хозяйственница, вычеркнула Карлоса и вписала Егеря.

Карлос выдохнул, как карась, вытянув губы трубочкой. Вытер не очень свежим платком пот со лба. И вместе со всеми посмотрел на Егеря. Егерь кивнул. Пожал плечами и еще раз кивнул. Он не знал, как к этому относиться. Он в первый раз в жизни узнал что-то о своей смерти. Нет, не день, не час, а просто очередность. Но не испытал ничего. Пугаться было рано. Радоваться вроде тоже не было смысла. Вечер вот, тишина, вода — это понятно. А остальное — нет. Говорят, например, клерку, что через одиннадцать месяцев у него отпуск. И что, как к этому ему относиться? Да никак. Это на другой планете, это вообще не с ним происходит. Это не информация. Информация — это когда ты проехал через весь город летом в аэропорт в ненавистной машине со сломанным кондиционером, а рейс — отменили. Вот это жопа, это реально. Это, в натуре, известие. Или ты пришел домой, а там грязный сантехник пялит твою жену. Это очень животрепещущая, я бы сказал, информация. А что почти через год ты на двадцать четыре дня свободен — это ни о чем. Это как реклама космического туризма. Позарез нужно, ага. Клерк вообще не так устроен…

И Егерь захлопал в ладоши. Дождался. Это почти понятно. Все посмотрели на него — и для порядку тоже зааплодировали. Без всякого умысла. Плывет в море косяк сардин, красиво блестя чешуйками. И вдруг происходит что-то — и все рыбешки, каждая, в общем-то, безмозглая молекула в мире ужаса, они все, как одно умное существо, уходят в сторону и растворяются в глубине, оставляя серебристый призрачный след. Где заканчивается человек — там начинается общество. Где заканчивается общество… Опять же, оно так устроено…

Оставалось всего два предмета. Вернее, всего один, поскольку назови его — и последний тоже ясен. Неразлучники — или Карлос. Карлос — или Неразлучники. Монета — или тюбик с помадой.

— Давайте уж! — нетерпеливо поморщилась Маргарита.

— Да я бы с удовольствием. Но помада меня смущает, — отозвалась Клара.

— Чего это она вас смущает? Помада как помада. Вообще говоря, неплохая, только цвет жесткий, искусственный. Опять же… блестки. Молодежный вариант.

— Да я вообще не об этом, — отмахнулась прорицательница.

— А о чем? Выбирайте, некогда. Нам еще возвращаться…

— Вам что попало… или все-таки правду? — поинтересовалась Клара.

Маргарита мрачно задышала, вздымая породистую грудь, но сдержалась:

— Давайте попробуем правду.

— Тогда не мельтеши, шалава! — сменила словарь прорицательница.

Очень хотелось хозяйственнице произнести речь. Очень. Эдакую заковыристую, с родственниками по всем линиям и братьями нашими меньшими. Но на то и нервы, чтобы их в узел вязать. Время, Марго, время. Еще назад ехать. Дышим глубоко. Планируем. Трезвеем. Убивать будем потом.

Выбор между помадой и монетой продолжался минут пять. Наконец вымотанная до предела своими бесами шарлатанка приняла решение, достала из-под стола бутылку дагестанского коньяка, стакан, никому не предлагая, налила пальца на два, безболезненно выпила и занюхала волшебным шаром.

— Стекло, что интересно, тоже пахнет. Оно всегда свежее. Ну… как огурец, что ли… — пояснила Клара.

— Что за… — подбирая парламентские выражения, начала взвинчиваться Маргарита.

— Да не волнуйся ты! — уже без всякой мистики в голосе сказала прорицательница. — Пиши: монета — последняя, помада — никакая!

— Что значит — никакая? — опешила Маргарита Федоровна.

— А то и значит. Не могу определить. Мутная картинка. Скидку сделаю, раз такая канитель. Договорились?

— Я тебя сейчас, ведьма старая, на шар посажу. Ты у меня, чернявая, сейчас все вспомнишь, как ужаленная. Я тебе такое дефиле сейчас устрою…

Маргарита начала разгоняться, как паровоз. И уже было ясно, что за первыми, едва заметными движениями колес, после того как маховики угрожающе и лениво провернутся несколько раз, последует мощнейший выброс дурной энергии — и бронепоезд уже будет не остановить никакими бронебойными снарядами.

— Тихо-тихо, — всплеснула руками шарлатанка, уже отчетливо представляя себя в крови, с разорванным декольте наизнанку, — мы же интеллигентные дамы, в конце концов, давайте конструктивно, — снова сменила словарь Клара.

— Ну?.. — снимая перед дракой с руки изящные часики, спросила Марго.

— У нас есть компромиссный вариант.

— Это какой? — внимательно осмотрела свои кулаки заместитель по хозяйственной части.

— Как я поняла, вы это не для себя… Мне так кажется… — хитро прищурилась и покрутила пальцами в воздухе Клара.

— Допустим, — повела плечами Маргарита.

— Ну вот, — обрадовалась прорицательница, — сейчас эту монету бросим — и все. И последний-предпоследний — как на ладони. А пока он умрет, — беспечно протянула Клара, — нас, может, с вами уже и на свете не будет! Как вам предложение?

В этом месте неприлично заржали все. Абсолютно все, даже неразлучники с Карлосом. Даже неслышно подкравшийся из надвигающейся темноты, как пакостный кот, Роман. Даже оператор. Солнце уже свалилось за горизонт, но еще цеплялось мрачным красненьким за перистые далекие облака. Еще чуть-чуть — и полетят летучие мыши. Неслышно, грациозно, голодные, трепетные. Они не ели целый день. Это их жизнь, они так устроены.

— Морду я вам все равно на досуге набью, — снова переходя на «вы», пообещала Маргарита, — да и сейчас бы не мешало, да времени нет. Кидайте.

— Угу, — обрадовалась прорицательница. — Значит, так… «Орел» — сама монета. «Решка» — помада. Определяем последнего. Договорились?

— Да-да-да! — нетерпеливо заерзала на стуле хозяйственница.

Здесь уже всласть поработал монтажер. Он замедлил полет, разбив его на части. Конечно, настоящей рапид-съемки не было — все скрытой камерой, хорошую незаметно не протащишь. И все же… монета поднялась, зависла, обросла черными скорпионами и логотипами спонсоров, потом полетела вниз, перевернулась и снова прикрылась скорпионами. «Ваша судьба — всего лишь физика...» — поделился мыслями диктор. Ни аверса, ни реверса стопроцентно узнать в воздухе было нельзя — изображение смазывалось. Но как только монета упала посередине стола на черную скатерть, стало ясно, что лежит она аккурат вверх «орлом».

Карлосу сегодня досталось. Карлосу всегда доставалось. Кто-то шел на работу — и попадал на работу. А Карлос шел на работу, а попадал в вытрезвитель. У кого-то жены как жены, а у Карлоса — вообще без грудей. Минус первый номер. Впадина. И холодная… как рыба с рефрижератора. И вообще, кто-то вываливается из окна — и насмерть, а Карлос пробивает головой крышу «бентли» и попадает на хрен знает какие бабки. Все люди как люди. Один Карлос ни жить, ни умереть по-человечески не может.

А неразлучники — у них разум коллективный. Поодиночке они бы не поняли вообще, что случилось. А так: вцепились, обнялись, вплавились друг в друга покрепче — и вот оно, озарение. В смысле — констатация факта. Они — предпоследние. Регистрация билетов и оформление багажа. Отбрось все сущее и вцепись в свое отражение. Симбиоз. Коллективная нежность. Невозможность быть одному. Страшно, страшно умирать в одиночку. А вдвоем — не страшно, вдвоем весело. Только бы не раньше и не позже другого. Это как совместный, понимаешь, оргазм. Если он есть, то пикируешь так, что крылья отваливаются. А если раньше-позже — это как в пустоту свистеть, как кто-то кому-то должен. Все вытерпят неразлучники, все пересилят. Только чтобы рука в руке аж вспотела. А лучше — обе руки. И прорасти друг в друга. И идти в ногу. Симбиоз. Про то, что они так устроены, уже и говорить неприлично...

— Красота! — обрадовалась Маргарита и добавила: — Хорошо — не на пол, а то столько дерьма наслушалась бы от Романа. Опять же — как снимать?..

— Кого — снимать? — подозрительно прищурилась Клара и навострила острые драконовские уши.

— Э-э… это я так, к слову, — стушевалась Маргарита. — «Орел» нам подходит. Нам вообще все подходит. Плесните-ка коньячку, — неожиданно попросила она прорицательницу.

— Угу, — ответила шарлатанка, достала еще один стакан, плеснула себе, клиентке, профессионально схватила свой и подмигнула: — Ну, не чокаясь?

— Да уж, — усмехнулась Маргарита, — посмотри-ка на меня, Гриша, — туманно сказала она в сторону, а когда кадр заполнился ею полностью, еще более загадочно добавила прямо в камеру: — Последний — Карлос. С вами была Маргарита!

— Это че за… — на полуслове умер голос потомственной прорицательницы Клары (заговоры, съем порчи, венец безбрачия).

Экран щелкнул и сразу переключился на заставку со скорпионом, померцал гранеными клешнями и выдал красивую таблицу со списком.

Муций, семеня ногами, мухой вернулся на сцену.

— Дамы и господа, — чинно-благородно сказал он, — продолжаем наш вечер… надеюсь, не последний. Я вынужден признать, что сейчас я вам немного завидую. Знание будущего — это великая сила. И оно у вас есть. Но, думается, никогда его не будет у меня. Ведь у меня может быть все, а этого знания никогда не будет. Вы богаче меня в тысячу раз. Я прошу оператора показать самых смелых людей на свете, крупно, каждого!.. Артист! Игла! Магадан! Дельта! Герда! Снежный Лис! Полковник! Егерь! Неразлучники Астра и Искра! И конечно — Карлос! Дамы и господа! Уважаемые телезрители, а также интернет-пользователи. Перед вами люди, которые изменят ваше сознание навсегда. Ведь в каждом из них частица вас самих. Они улетят — а вы не сумеете… и будете размышлять всю оставшуюся жизнь, чем же таким особенным они отличаются от вас?.. Сейчас вы смеетесь, сейчас у вас хорошее настроение. Но придет день — и вы вспомните эти лица! Знаете, чем они отличаются от вас? Они сами решают свою судьбу! Над ними, возможно, даже нет бога! Кто еще может быть сильнее их?!

Муций, раскинув руки в стороны, взвинтил сам себя до предела, а прочие невидимые механики света и музыки врезали по ушам заключительным аккордом с ярчайшими цветовыми пятнами. В довершение адовой картины откуда-то сверху раздался хлопок, и посыпались хлопья искусственного снега.

Осыпанный белым по черному, Муций выглядел потрясающе. Наступила обворожительная, сладчайшая тишина. Как оказалось, ее уже сильно хотелось всем. И вообще — никаких впечатлений большинство присутствующих уже не впитывало. Телезрители-то еще могли что-то всасывать. А мы — уже нет. Наступила ночь — и вместо чаек появились летучие мыши. Они деловито барражировали и пожирали насекомых, привлеченных необычным в этих местах электрическим свечением. Времени не теряли ни те, ни другие.

— Внимание… камеры — стоп! — раздался голос Романа.

Выключились ли камеры — нам это не было доподлинно известно. Но зато тут же онемели телевизоры и прочие громкоговорители. Роман Бессмертный в своей дизайнерской футболке не спеша поднялся на сцену, неся белый пластмассовый стул на плече. Пройдя на середину, он поставил стул спинкой вперед, уселся на него верхом, сцепил пальцы и пристально посмотрел на всех.

— Почти хорошо, — наконец сказал он, немного помолчав. — Муций, тебе в баре полагается, заслужил. Ребята, тоже почти хорошо, — обратился он к нам, — но надо живее реагировать. Мы, конечно, смонтируем как надо, но пока на фейк смахивает. Раскрывайтесь, хорошие мои, раскрывайтесь. В конце концов, зачем вы здесь? Мы выслушаем вас всех, но и вы не молчите. Муций вас пока забивает. Это понятно, он профессионал. Но вы должны его пересветить, пережечь, переголосить. Муций вторичен, вы здесь главные. Постарайтесь понять, смотрят ведь вас, а не его!

— Уже смотрят? — спросил кто-то.

— Завтра ночью первый телеэфир. Телереклама уже неделю идет. Вечером первые ролики в Интернете. Интернет-реклама идет уже две недели. Послезавтра повтор. И так далее и тому подобное… Но вас это мало касается. Это наше дело — сделать картинку и звук. А ваше — подарить нам душу.

— Я бы лучше продал, — подал голос Артист.

— Это не к нам, — улыбнулся Роман, — но за предложение спасибо. Короче, на сегодня — отбой. Бар до часу. Расслабляйтесь, первый день реальных съемок... Ночью не орать. В озеро не лезть. В бассейн можно. Завтра экскурсия на «Варяг». Отдыхайте. Все свободны. Идите-идите, я еще посижу тут, подумаю. Герда, будь добра, останься на пару минут, дело есть!

Герда фыркнула, но подошла вплотную к эстраде и снизу вверх стала молча разглядывать Романа. Они думали, они усмехались, они блестели глазами — и дела у них, конечно, никакого не было. Была какая-то фигня. Калейдоскоп китайских недоговорок, коктейль из ночных желаний, тонкий дымок из кальяна.

Остальные десять участников шоу разбрелись по острову, тяготея, конечно, к бару. В этом был смысл. Дельта вообще куда-то растворилась, я ее не нашел. Забравшись на табурет перед баром, я попросил рюмку водки и томатный сок.

— Может, «кровавую Мэри» сделать? — спросил бармен с именем Влад на бейджике.

— Нет, спасибо, — ответил я, — именно так. Отдельно водку, отдель-
но сок.

Влад кивнул, быстро подал заказанное и вопросительно посмотрел на следующего клиента, который был всегда прав. Клиентом, вернее, клиенткой была Игла, хмуро раздумывавшая над чем-то несомненно гнусным.

— «Маргариту» сделайте, пожалуйста, — металлическим голосом сказала она.

— Классику не могу, лайма нет, но могу заменить лимоном. Хорошо?

— Да, — сказала, как гвоздь забила.

— Одну минуту…

Из колонок тихо играл джаз. Рядом копила злобу Игла. Тут никаких нервов не хватит.

Пока Влад мухлевал с солью, лимоном и текилой, я залпом выпил рюмку, запил соком, крутанул на столе пустой стакан и оглянулся назад. За стеклянным столом сидели Паша с хозяйственницей и интеллигентно скандалили. Слов не было слышно, но, как в хорошем боксерском поединке, Паша начинал пищать возражения, а Маргарита била его аргументом. В результате Паша сник, получил психический нокдаун, махнул рукой и слинял восвояси. Маргарита Федоровна, почуяв мой взгляд, посмотрела в мою сторону и улыбнулась.

Маргарита. Классика. Ну да, ну да… Вчера было рано, а завтра будет поздно. Где наша не пропадала!

Слез с табурета, мягко, расслабленно побежал к ней. Мимо белоснежных столов, хлопьев искусственного снега, немого телевизора, звонкого фонтанчика, стеклянного стола…

В бассейне плескались неразлучники, изображая синхронное плавание.

— Лис и есть! — восхищенно похвалила меня Маргарита, когда я подбежал и приземлился на стул рядом. — Что-то случилось?

— Да! — бархатным голосом ответил я. — Надо шорты погладить.

— Ну… — слегка растерялась Маргарита Федоровна, — может быть, завтра?

— Не-е, сегодня, — убежденно произнес я и взял ее за руку. — Где у вас утюг?

— В хозблоке. Но там может быть Паша, он туда ушел.

— Паша там не может быть, Паша там наверняка. В общем, я туда пошел утюг искать, а вы — подходите…

«Наглая я все же рожа», — подумал я, шагая по плавучему пирсу. У хозблока прожекторы не горели — ни к чему. Светилось ровно одно окно с белыми занавесками. Хотя пора уж привыкнуть, что тут везде все белое.

Стукнув для порядка ногой в дверь, я открыл ее, вошел внутрь и свистнул. Негромкий молодецкий посвист, видимо, сразу свел с ума Пашу, потому что за ширмой что-то подскочило и тут же рухнуло.

Переборщил…

Ширма осторожно отодвинулась, оттуда выглянуло готовое ко всему лицо. Я улыбнулся, как промоутер пылесосов, и развел руками в стороны:

— Паша, дай дури!

Лицо пришло в себя и обрело смысл:

— Нет проблем. Ты мне пузырь коньяка из бара, я тебе — дурь. Завтра.

— Заметано… Погоди… у самого ноги, что ли, отсохнут — до бара-то дойти?

— Песец, не тупи. Это вам там все можно, а нас туда на пушечный выстрел не подпускают. Иначе бы там вся творческая команда паслась безвылазно. Там только Муцию наливают, да и то — по специальному разрешению. За успешно выполненную работу.

— А что, — со скрытой надеждой задал я довольно безобидный вопрос, — деревень вокруг нет, что ли?

— А ты не помнишь, как переправлялись? Вот примерно и до деревни так же. И от переправы еще десять верст. А там, конечно, хоть упейся.

Разумеется, я ничего не помнил, я спал. Но рассказали, да. Переправа, вернее, брод — очень сложный. Спуск, поворот, полста метров против течения, снова поворот, подъем. Обратно чуть легче, потому что по течению. Но все одно — ювелирная работа.

— А больше — никак?

— Говорят, можно напрямки, через лес. Но все равно там речка. А тебе зачем это? — вдруг спохватился Паша.

— Это не мне, — подсказал я ему правильную линию без развилок, — это тебе коньяк нужен.

— Ну да, ну да... Но все равно сейчас «пластилина» нет. Так что — завтра.

— Хорошо. Про завтра понятно. Но у меня другой вопрос. Ты не мог бы свалить отсюда? — взял я быка за рога.

— Чего это? — удивился Паша.

— С дамой я договорился, а места нет.

— Кого это? — продолжал тупить санинструктор, он же спасатель, он же правая рука зама по хозяйственной части.

Все-таки удивительно, как слабые наркотики разжижают мозг. Был себе шустрый такой мальчик, но начал кальяны курить — и теперь суфле вместо полушариков. Пока до него дойдет — можно всего Толстого, Алексея Константиновича, перечитать.

— Паша, ты мужик или где? — конкретно спросил я в лоб.

— Мужик, — не очень уверено ответил Паша и добавил для ясности: — Все волосатое.

— Ну так вот... Дама. Мужик. «Контекс». Легкая музыка. И кто-то здесь лишний.

— Кто? — крайне удивился Паша.

Да нет, тут Алексей Николаевич в тему будет. А то и…

— Паша, будь человеком! — искренне взмолился я.

— А-а! — мысль, извиваясь, достигла головы санинструктора. — Вам перепихнуться? — заорал он. — Ну так это другое дело, какие проблемы! Что ж я, не мужик, что ли, не понимаю!..

Паша просто светился от радости. Это всегда так. Вот ты, к примеру, не нравишься джентльмену. И это понятно. При случае он обязательно разрядит тебе в спину весь наличный магазин патронов — и будет прав. Но если дело касается мужской солидарности, то этот же сеньор посодействует тебе так, как ни одно бюро добрых услуг. Редкий мужик не поможет первому встречному проходимцу заполучить сифилис.

— Сок в холодильнике, музыка в ноутбуке, уйдешь — дверь захлопни, — вдохновенно перечислил Паша, с быстротой пули собрался и выскочил за дверь.

«Как-то уж очень молниеносно, — подумал я, — не забыл бы чего…» Сомнения оправдались. Санинструктора не было от силы секунд десять, потом дверь резко отворилась — и мне явился Паша, осененный всеми эвриками сразу:

— Да! Презики в тумбочке! — заорал он и тут же исчез обратно.

По закону гнусности ровно в этот же момент с другой стороны в хозблок зашла Маргарита Федоровна. Брови ее красиво поползли вверх. Да и губы тоже не менее красиво приготовились выразить высокое мнение.

Начиная с этого момента, ей надо было решить серьезную морально-этическую проблему. С одной стороны — Снежный Лис. То есть — я. Это понятно. С другой — все неприлично… и так не делается. Есть же некие условности, в конце концов. Цветы в светящихся каплях росы, переходящие в «томно поговорить, бархатно посмотреть»… и так далее. Симпатии — одно, а презики в тумбочке — совершенно другое. Тут надо либо по морде, либо через самое себя перешагнуть и изобрести причину, почему не по морде. Дилемма назрела фурункулом. Думать надо. Скрипеть полушариями.

Она и скрипнула. Секунду-две. Потом подошла, взяла меня за руку и сказала:

— Утюг у нас здесь, — и увела, как потерявшегося в чужом городе бестолкового сопливого мальчика.

Хозблок оказался намного больше, чем выглядел снаружи. Сбоку была еще одна неприметная дверь, за которой находился склад, в коем хранилось все мыслимое. Ведомый за руку, я глазел по сторонам. Стеллажи до самого потолка, шкафы, полки были забиты снежно-белыми вещами в полиэтилене. Проведя меня между стеллажами, Маргарита Федоровна запихнула меня в райский закуток, где действительно стояли стол с утюгом, холодильничек и диван с журнальным столиком. Вверху, вокруг молочно-белого плафона, источавшего магический свет, деловито нарезала круги ночная бабочка. У нее выбора не было. У меня теперь — тоже.

— Хотите соку? — нежно проворковала Маргарита.

— Лучше с водкой, — попросил я.

— Чего нет, того нет. Алкоголь только в баре, правило у нас такое.

— Ну вы же начальство!

— Именно поэтому. Работать надо… Я сейчас приду. Сок в холодильнике, — сказала зам по хозяйственной части и исчезла за стеллажами.

Сок так сок. Кто ж против. Я открыл холодильник, достал один тетрапак, посмотрел, поставил обратно; второй отправил туда же. Третьим был апельсиновый — и я его захотел. А как же. Новый год, СССР, на каждом оранжевом шаре наклейка «Maroc», снежинки на варежках, хрустальные фужеры, пузырьки детские (лимонад) и пузырьки взрослые (шампанское). И елка в каждом доме. Запах хвои. Липкий ствол с иголками. От смолы потом ручонки не отмыть, так и оставалась, пока сама собой не сходила.

Стакан нашел на полочке под журнальным столиком, он был двухэтажным. Сел на диван, плеснул сока, сделал глоток. Терпко, ничего. Потом еще и еще… пока не выпил весь. Крутанул пустой стакан волчком. Тоже занятие…

Маргарита Федоровна загадочно, как фокусник, появилась из-за стеллажей в потрясающем махровом халате. По щеке катилась капля воды.

«Да… И Снегурочка, конечно!» — вспомнил я. В серебристом кокошнике, в блестках по всему костюму, синим подведенные глаза, сверкающие редкой помадой губы. Коса щедрая, искусственная, всенепременно блонди, а на конце — бант капроновый. И с аналогиями у нас полный порядок…

— Скажи, — вдруг спросила Маргарита, вытерев ладошкой каплю, — тебе не страшно умирать?

— Нет, — честно признался я, — но мне просто надо.

Женщина подошла к столу, повернулась, уперлась руками и села на него, изящно подпрыгнув.

«Ну, может быть! — тут же подумал я. — Этот стол, высокий, вполне подойдет…»

Маргарита сидела, по-детски качая гладко выбритыми холеными ногами.

Я посмотрел на ноги, отодвинул стакан и собрался встать.

— Сиди-сиди, — приказала женщина, — я сейчас в себя приходить буду. Это вы здесь отдыхали, а я носилась… как угорелая. Вам же этого ничего не видно — подготовка, быт, снабжение, электричество. С утра еще один звуковик и ассистент видеоредактора появились, наглые такие. На место я их, конечно, поставила, но все одно — время. Посели, накорми, покажи, запрети… все что надо и что не надо. Муж, опять же, звонил. Интересовался, чем мы тут занимаемся. Скучает. Или вид делает. Спрашивает, когда я назад. А мне назад… неохота. Он добрый, хороший, но я его не хочу. Так бывает… Ты не слушай, у меня язык сейчас сам по себе.

Я пожал плечами. Это была чистая правда.

— Я полгода к вам привыкала, — усмехнулась женщина. — Вас еще не было ни одного, а я все думала — как на вас смотреть? Вас же… считай, что и нет. Как разговаривать, куда глаза прятать? Ромка мне сразу сказал — не вздумай жалеть, это ж просто работа. Я и не жалею. Я профессионал, что хочешь могу организовать… и весь фарш обеспечить. Левоконев скоро приезжает, петь для вас будет, а у него райдер… Дешевле и правильней его, скотину, в озере утопить. И сколько дней мы тут будем — столько я носиться и буду. Это жизнь моя, но я сама такую выбрала. Но когда вечер — хочется чего-то понятного… Покажи шрам! — вдруг попросила она.

Да не вопрос. Шрам у меня на левом боку. Я встал, а пока вставал — принял неожиданное решение… и разделся полностью. Это избавляло вообще от всех разговоров. Вот тебе шрам, женщина. А вот — все остальное.

Я не культурист, у меня фигура — так себе, невыразительная. Пробовал штангой баловаться, но пальцы устают, каменеют, в замок стягиваются. Потом их полдня еще разрабатывать. А мне в пальцах легкость нужна и плавность. Поэтому вся физподготовка на ноги, а если и на руки, то веса малые, на скорость и не до отказа. Зато жира лишнего нет, а живот и вовсе непробиваемый. Все среднее, все по ГОСТу, и если ты нечаянный свидетель, то ничего толком обо мне и не вспомнишь.

Я шел к ней мягко, без игры, без надрыва, без красований. Хочешь — смотри, не хочешь — не смотри, я иду… как ныряю: вся сила в первом толчке, а потом — инерция, скольжение, пляшущие солнечные пятна на загорелом теле, желание испить воздуха, первобытная страсть к кислороду….

Когда я вынырнул рядом с ней, она уже была без халата.

Легкие пальцы на шраме, а потом губы там же, а потом язык… Яблочный запах геля после душа на коже. Белые крупные груди с коричневыми сосками на знойном ярко-бежевом теле — все-таки есть время загорать, не так уж и занята? Белый треугольничек на лобке… волос — только полоска… все-таки есть время ухаживать?

Когда нет кровати два на полтора — лучше даже и не садиться. Высоковат стол оказался. Пришлось снять Маргариту Федоровну с него, по балетному ее ногу приподнять — и в такой позе войти. Потом встала на носочки, приподнялась, руками сзади на стол оперлась — и такой огонь полыхнул, что по спине мурашки. И свобода — что хочешь делай, хоть танцуй, хоть целуй, прижимай жарко ее за ягодицы круглые — не убежит. И глаза карие видно, с поволокой, мятные какие-то, дурные, сладкие. И яблоки, яблоки, яблоки зеленые вокруг, раскатились по полу, крутятся, стучат, подпрыгивают. Откуда, почему?.. Тугие, дразнящие, не соберешь. Запах от кожи такой, что ноздри дрожат.

— Лисенок мой снежный… на снегу не видно, один нос…

В сексе умных речей не бывает, конечно. Она-то хоть членораздельное говорила… а я — вообще поперек смысла, диплодок.

И ноги мои крепкие, как мореное дерево.

И руки нежные, как речная волна — все, что хочешь, удержат.

И струится по моей спине кипящая капля пота…

Я не боюсь умирать, мне просто так надо!..