София

Маленький городок Кингсбург в штате Нью-Джерси. Наш дом стоит прямо на берегу океана. Не то чтобы океана, — Гудзонова залива, зато действительно на берегу, метрах в семидесяти. От воды дом отделяет только узкая полоска прибрежной дюны. Вдали, на другом берегу залива, видны небоскребы Нью-Йорка, корабли на рейде. Слышны шум волн, крики чаек. Я часто гуляю по пляжу, у самой кромки прибоя, рассматриваю камешки, ракушки, дышу — не могу надышаться морским воздухом.
Боюсь заранее делать выводы, но дом, в котором я сейчас работаю, мне очень нравится. Простая сердечная ирландская семья. Мою бабушку зовут София, ей 83 года. Она худенькая и светозарная. Мы пока изучаем друг друга украдкой. По крайней мере я уже знаю, что она очень спокойная. У Софии больные легкие, она часто и надрывно кашляет. Мне сказали, что ее болезнь называется эмфизема и что это не заразно. На всякий случай стоит переспросить.
У Софии пять дочерей и один сын. Старшая дочь живет в Калифорнии, остальные — здесь, неподалеку. Квартира, в которой живем мы с Софией, маленькая, но у меня есть своя комната. Дом светлый, небогатый, без лишнего хлама. Надо только основательно его вымыть. Забавно, что в доме нет ни одной кастрюли, утюга, нитки-иголки. Питались они едой из ресторана и полуфабрикатами.
Сейчас работы довольно много: нужно освоить все процедуры — анализ крови на сахар, уколы инсулина, множество лекарств, которые София принимает по довольно сложной схеме.
Условия работы такие: выходной раз в две недели, платить мне будут 525 долларов в неделю. Это очень хорошие деньги.
До меня здесь работала грузинка. Говорят, что с ней расстались из-за ее нерадивости и интриг — агенту Агнешке она жаловалась на хозяев, а хозяевам — на Агнешку. Однажды это все раскрылось. Так это было или не так, неизвестно. Поживем — увидим.

После Клифтона здесь очень спокойно. София — сдержанная, покладистая. В том, как она разговаривает, держится, я вижу благородство и достоинство, хотя по происхождению она человек простой. Дети ее навещают, но долго не сидят. Наверное, ко мне присматриваются.
Я вижу, что София любит, чтобы все делалось по расписанию, чтобы она обедала и завтракала, принимала лекарства, умывалась всегда в одно и то же время. Чтобы каждый день был точно таким же, как вчера. Грустно наблюдать за бабушками. Немощность и хвори ограничивают круг их интересов до физиологических потребностей. Они уходят в себя, в свои ощущения. Однако время от времени я ловлю на себе пристальный и острый взгляд Софии, она меня изучает. Пока она мне просто нравится, я добросовестно обслуживаю ее и жалею за страдания. Но я знаю, что со временем в сердце родится любовь и нежность.

София немного порозовела. День — хуже, день — лучше, однако мне кажется, что она постепенно выправляется. Мы с ней стали больше разговаривать. Мне интересно узнать о ее судьбе. Но спешить нельзя. Пусть она присмотрится ко мне.
Каждый день минут на тридцать я выхожу на берег. Сегодня был изумительный закат. Весь океан до самого горизонта слегка покачивался, как расплавленная перламутровая масса, все оттенки голубого, розового, бирюзового.
Рассматриваю и собираю разную всячину на берегу. Ничего особенного, но против всякого смысла набиваю карманы. Это, наверное, гены собирательства, доставшиеся нам от наших прародителей. Сегодня нашла «куриное счастье», правда, не камешек, а отшлифованный прибоем обломок прелестной перламутровой ракушки с дырочкой. Хрупкое мое куриное счастье.

Впервые съездила отсюда в Нью-Йорк. Очень удобно — автобусная остановка рядом с домом, автобусы ходят часто. Ехать надо около часа. В Нью-Йорке в китайском культурном центре посмотрела отличную выставку фотографий о жизни в современном Китае. Мне все больше интересны фотографии. И не только потому, что они могут быть очень выразительными, но еще и потому, что они достоверно передают разнообразие людской жизни. Художники сейчас все больше тщатся самовыразиться, как подростки, сосредоточенные только на собственных переживаниях. Мне это редко бывает интересно. Мир такой многообразный… С возрастом осознаешь это все больше, раздвигаются границы, а собственные переживания уже не кажутся такими важными.
На берегу обычно безлюдно, но иногда по утрам я вижу там мужчину. Он ходит с палкой, похожей на трость, и как будто бы что-то ищет в песке. Интересно, что можно там искать?..
Вчера было очень ветрено. Я впервые видела море таким суровым: свинцово-серые волны в пену разбиваются о берег, белые буруны, как рыбы, стремительно несутся по волнам. Ой-ой-ой! Не шутка! Когда стою на ветру на берегу, озираю простор, чувствую, как энергия этого водного исполина переливается в меня. Я снова и снова повторяю: «Рим стоит мессы!»

София приболела — тошнота, болит желудок. Повезли ее в клинику к доктору. Доктор поставил диагноз: обезвоживание организма, — и направил на три дня в больницу. Я к такому диагнозу сначала отнеслась скептически, однако же лечение помогло. София встрепенулась немного, стала живей.
Доктор — очень симпатичный смешливый китаец. Рассказывал нам о том, что был единственным сыном в многодетной семье, и мать с детства баловала его безбожно. И сейчас, несмотря на то, что ему уже лет под пятьдесят, продолжает баловать. Он сам удивляется, как при этом вырос нормальным человеком, не сбился с пути.
Я постепенно привыкаю к Софии. Она очень славная, прожила нелегкую жизнь, одна поднимала шестерых детей. Ее муж был водителем грузовика, много работал, чтобы прокормить большую семью. Николь, дочь Софии, рассказывает, что он частенько даже спал в гараже, чтобы начать работать с утра пораньше. Там однажды он и простудился, заболел воспалением легких, вовремя не обратился к врачу и умер. София тогда была беременна шестым ребенком, единственным сыном, Марком. Марк родился, когда отца уже не стало. Софии пришлось нелегко. Всю жизнь она работала билетером в театре на Бродвее. Заработки у билетеров мизерные, надежда только на чаевые. А это ведь такое дело: сегодня густо, а завтра пусто. Дети же хотят есть каждый день…

Пока София лечилась, я была свободна, ездила в Нью-Йорк. Там в банке встретилась с одной симпатичной женщиной из Сочи. Когда-то мы познакомились с ней в агентстве у Барбары. Она рассказала мне, что ее двадцатилетний сын выиграл гринкард, приехал в США и почти год болтался тут без дела. Мама его кормила, поила, он и разленился. Тогда она поставила ему условие: «Уходи на свою квартиру и на свои хлеба. Больше содержать тебя не буду». И что же? Парень работает как миленький! Понятно, почему американцы выпроваживают своих детей из дома в 18 лет.
Давно пора рассказать о заветной мечте миллионов и миллионов нелегалов всех национальностей и рас, проживающих на территории Соединенных Штатов Америки, и миллионов жителей других стран. Для достижения этой цели затрачивается столько энергии, денег и времени, что в сумме эти усилия, наверное, могли бы сдвинуть земную ось. Речь идет о лотерее. Не об обычной лотерее, где разыгрываются деньги, а о лотерее, определяющей судьбы людей и их потомков на много колен в будущем. Не знаю, кто и когда это придумал, но уже с давних времен раз в году, обычно весной, правительство Соединенных Штатов Америки разыгрывает в лотерею около 50 000 так называемых зеленых карт, green card.
Счастливцы, выигравшие такую карту, а также их ближайшие родственники могут получить вид на жительство в США, а в дальнейшем — американское гражданство. Принять участие в лотерее может практически любой человек, живущий где угодно (за редким исключением). Даже нелегальным эмигрантам, выигравшим зеленую карту, прощается грех их незаконного проживания в стране. Для участия в лотерее достаточно заполнить анкету, которую можно получить в Интернете или в многочисленных юридических агентствах. За участие в лотерее не нужно платить ни копейки. Но деньги там крутятся большие, потому как народ хочет определенности и ищет разные обходные пути. Тысячи и тысячи разных юридических контор вполголоса обещают, что смогут за определенную мзду протолкнуть вашу анкету. Напрасно правительство убеждает, что повлиять на результаты лотереи невозможно, что за это дело берутся только жулики, их судят и сажают в тюрьмы, все равно народ с маниакальным упрямством продолжает нести им свои кровно заработанные. Люди сочиняют мифы и приводят многочисленные примеры о своих знакомых или знакомых знакомых, за деньги выигравших карту. Я подозреваю, что эти истории придумывают сами юристы, зарабатывающие на этом деле хороший кусок хлеба с маслом и икрой сверху. Почти все мои знакомые ловились на эту удочку и отдавали кто триста долларов, кто пятьсот, а кто и всю тысячу, и не один раз. Однако миллионы людей играют, и каждый год пятьдесят тысяч человек выигрывают эти заветные зеленые карты. Я сама знаю нескольких людей, которые выиграли без всяких махинаций. В общем, можно играть и выигрывать. Я вначале тоже было загорелась, но потом, поразмышляв, решила, что мне не надо. Хочу ли я навсегда остаться в этой стране, чтобы она стала моим домом? Нет, не хочу. На том и успокоилась.

Очень тепло, тихо, безоблачно. Океан сегодня спокойный — нежно-голубая гладь. А вчера было ветрено. Волны выбросили на берег громадного краба. Он оказался живым. Я с трудом затащила его обратно в воду.
Как только голова освобождается от текущих мыслей, тут же всплывают одни и те же картинки — как я возвращаюсь домой. Как сажусь в самолет, как прилетаю в Москву, как еду в поезде, приезжаю в Новосибирск, прихожу в свой дом… Я уже выучила весь этот путь наизусть. И еще одна картинка: теплым летним вечером я сижу на крыльце родительского дома. Я вижу все во дворе и в саду до мельчайших подробностей — так, как если бы я действительно там находилась. Раньше о себе я думала, что я настоящая путешественница, гражданин мира. Где ступила моя нога, там мой дом. Куда там! На самом деле оказалось, что я маленький и местечковый человек, и нет для меня ничего роднее, чем это старенькое крыльцо.

София недомогает, капризничает, не хочет есть, принимать лекарства. Все оставляет на «потом». Мне приходится быть настойчивой. Я заметила, что она любит и ценит шутки, поэтому стараюсь ее рассмешить, чтобы вывести из полусонного состояния. Рассказываю разные анекдоты, забавные случаи из своей жизни. Она посмеется и оживает.
Дети, внуки поначалу заезжали, а сейчас убедились, что со мной все в порядке, успокоились. Каждый день приезжают только Николь и Марк.
Марк — добродушный флегматичный увалень лет пятидесяти. До недавнего времени он жил с Софией, что для Америки — большая редкость. Здесь детей рано выпроваживают из дома. Марк никогда не был женат. София говорила, что были у него подружки, но все неподходящие: то выпивали, то изменяли ему. Марк работает в супермаркете, выкладывает овощи и фрукты на полки. Каждый день перед работой он приходит к нам с большим стаканом кофе и пончиками, завтракает и рассказывает новости. В последние дни Марк находится в несвойственном для него возбуждении — познакомился с женщиной, которая ему очень нравится. Рассказывая о ней, он все время повторяет: «Она одна такая на миллион!»
Николь — очень добрая и красивая, как белокурый ангел. Она нежно относится к Софие, заботится о ней. Николь — риелтор, очень занята с утра до вечера, но маму навещает каждый день. Она говорит, София очень боится, что ее могут отправить в пансион, по-нашему — в дом престарелых. Но Николь никогда этого не допустит, чего бы ей это ни стоило.
Алекса живет совсем рядом, в соседнем доме, но сюда заходит редко. У нее на руках двое подростков, дети недавно скончавшейся дочери, и муж-диабетик. Оказывается, диабет — страшная вещь. Райану грозит ампутация ноги, слепота. Все это усугубляется тем, что он стал совершенно, как дитя, неуправляемым. С него глаз нельзя спускать. Бедная Алекса…
Саманта и Эмили тоже живут недалеко, но наведались только однажды, наверное, на меня посмотреть. Эмили — никакая, а Саманта мне любопытна. Она просто фанатично религиозна, целые дни проводит в церкви, что-то там организует, а о старенькой маме побеспокоиться ей недосуг.
Пока я их никого толком не знаю, мои суждения поверхностные и, наверное, ошибочные. Но как интересно, когда со временем узнаешь о конкретных людях все больше и больше подробностей их жизни, и постепенно раскрываются их судьбы и характеры.

Такой хороший, неспешный выходной получился у меня сегодня. Длинный-длинный и наполненный такими хорошими впечатлениями. Я совершила прелестное трехчасовое путешествие вокруг Манхеттена на теплоходе по Гудзонову заливу. Оказалось, что Манхеттен — это не только грандиозные небоскребы и оживленные магистрали. Это еще и обширные тенистые парки, больше похожие на леса, высокие отвесные скалы, какие-то неожиданные просторы, спокойные, безлюдные и очень живописные, особенно сейчас, золотой осенью.

Утром на пляже мне удалось освободить чайку от вцепившегося в клюв рыболовного крючка. Она взлетела и с другими чайками долго кружилась надо мной. Одна из них громко кричала. Может, это моя чайка благодарила меня. Я загадала, что если уж такое хорошее начало, то и весь день будет хорошим. А так как сегодня понедельник, — то и вся неделя. И действительно, я узнала, что моя младшая дочка Надя успешно прошла собеседование и по студенческой программе приедет летом в Америку. Радость несказанная!

Ох, и тоска случается! Нелегко скитаться по чужим углам и прислуживать капризным старухам! София вдруг начала проявлять свой норов. Вначале все «спасибо» да «пожалуйста», а потом каждую минуту стали раздаваться металлические оклики «Ольга!», постоянные замечания, дерганье по всякому важному и неважному поводу, капризы. Конечно, она хворает, но и я живой человек. Позвонила своей верной подружке Оле, спросила у нее, как она укрощала свою Марселлу. Оля поделилась опытом, но это не для меня. Не в моем характере упорствовать и командовать. А защищаться надо. Несколько дней я ходила с кислой миной. Знаю, что американцы терпеть этого не могут. От расспросов Софии уклонялась, а потом, когда она созрела, призналась, что мне очень нравится ее дом, нравится ухаживать за ней, но я вижу, что в последнее время она мною очень недовольна. Видно, я плохо работаю. Мне, мол, жаль, что придется снова искать новую работу, привыкать к новому человеку. София разволновалась, стала уверять меня, что она очень мной довольна, объясняла свое поведение плохим самочувствием. Все наладилось — моя София снова стала покладистой и приветливой.
И погода подоспела — 18 градусов тепла, солнечно, тихо. Океан — голубая зеркальная гладь. Небо где-то совсем близко сливается с водой. Если вдали плывет лодка, то кажется, будто она летит по небу.

Что мне больше всего нравится в американцах, так это их приветливость. Достаточно встретиться глазами с любым человеком на улице — обязательно здоровается. Вслед за приветствием обычно следует шутка или реплика о том, что погода, мол, хорошая. Никогда, даже при самой мерзкой погоде, никто не скажет: «Опять дождь!» или «Ужасный ветер!» Иногда у нас в России об американцах говорят, что они, мол, напоказ приветливы. Сомневаюсь. Два-три раза в неделю я хожу на почту, в магазин или в аптеку, и по дороге почти всегда вижу дедушку, сидящего на крыльце своего дома. Сначала он мне просто улыбался, кивал головой, а сейчас ждет, машет руками, зовет к себе на крыльцо. Сегодня спрашивает: «Ну что, море еще на прежнем месте?» Мне всегда приятно видеть его, обмениваться с ним шутками. Было бы у меня времени больше, я бы подошла к нему, познакомилась, но никак нельзя. Я заметила, что София хоть и отпускает меня и на берег, и на почту, но это ей не просто дается — она боится оставаться одна. Когда я возвращаюсь, вижу, как она напряжена. Поэтому я стараюсь не задерживаться.

Тепло и очень туманно. В этом густом молоке все как-то таинственно преображается — предметы, звуки, пейзаж. Берег совершенно пустынный, туман клубится, все застилая, в двух шагах ничего не видно. Даже страшновато ходить одной. Из-за полнолуния большие приливы и отливы, песчаный берег обнажается метров на пятьдесят.
Люблю наблюдать чаек. Такие грациозные в небе, на берегу они напоминают глуповатых крутогрудых и толстозадых теток. У них разные характеры: одни смелые, не боятся подходить совсем близко, другие — робкие, сразу отлетают. На днях я видела, как они ловили рыбу. К берегу подошел большой рыбный косяк. Собралась громадная стая чаек. Они с лета ныряли в воду, выхватывали рыбу, теряли, снова ныряли, отталкивая друг друга. И так истерично верещали, что это напоминало грызню своры собак.
А сегодня на берегу я увидела выводок презабавных птенцов чаек. Испугавшись меня, они стали убегать, дробно перебирая ножками-спичками. «Бедненькие, где же ваша мама?» — подумала я и на миг отвела от них глаза. А когда обернулась, их уже не было. Будто испарились. Минут десять я стояла на этом месте, оглядываясь вокруг, но так больше их и не увидела, ни на воде, ни на берегу.

Марк привел в гости свою новую подружку Марию. Такая крепкая бойкая бабеночка. Она убирает квартиры. Я обратила внимание, какие большие и натруженные у нее руки. Марк все время повторяет, что она не пьет, не курит и не хочет, чтобы он тратился на нее в кафе. София была очень приветлива с Марией, расспрашивала о семье. А когда они ушли, спросила у меня, понравилась ли мне Мария. «Не знаю», — ответила я. «Вот и я сомневаюсь», — сказала София. Но когда окрыленный Марк вернулся и стал интересоваться, какое впечатление произвела Мария, София ее только нахваливала. Не хочет, чтобы он оставался один.

Тот мужчина с тростью на пляже больше не появляется. Но я узнала-таки, что он разыскивал. Оказывается, его трость — это металлоискатель. И разыскивает он всякие металлические вещи, которые теряют на пляже отдыхающие — монеты, украшения. Марк говорит, что он не один такой. Летом, по вечерам, когда пляж опустеет, на охоту выходят по пять-шесть человек. И они не бедствуют, иногда находят довольно дорогие вещи. Понятно, почему я их сейчас не встречаю — сезон потерь и находок закончился.

Я уже привыкла по выходным посещать музеи и театры. Впервые подумала: «А как же, вернувшись домой, я буду обходиться без Метрополитен-опера, без Метрополитен-музея, без этих изумительных парков, концертов? Как я буду жить, не глядя каждую неделю на картины Рембрандта, Шагала?» Конечно, и у нас проходит немало выставок современных художников. Но я становлюсь настоящим ретроградом. Мне не нравится то искусство, которое называют современным. Современные художники стремятся во чтобы то ни стало поразить публику и для этого пускаются во все тяжкие. Недавно в Нью-Йорке разразился громкий скандал — в Бруклинском музее была выставлена картина, изображающая Богоматерь, а под ней в натуральном виде… как бы это сказать благозвучнее… одним словом, какашка. Народ возмутился. Кому-то, может, было бы и все равно, но среди американцев много религиозных людей. Мэр Джулиани разразился на телевидении гневной речью, вопрошая, на что сотрудники музея тратят деньги американских налогоплательщиков. Сотрудники музея в ответ огрызаются, заявляют, что власти оказывают на них давление и попирают их суверенные права на свободу самовыражения. Я не думаю, что тот художник хотел оскорбить религиозные чувства американцев, он просто хотел любой ценой обратить на себя внимание. Но при чем тут искусство? А ведь в Бруклинском музее работают специалисты мирового уровня! И должно ли быть самовыражение целью творчества? Ведь оно естественным образом проявляется в каждом акте нашей жизни. Чтобы мы ни делали, мы самовыражаемся, хотим этого или нет. Мир не только внутри нас. Каждый из нас — малая частица необозримо огромного мира. А может, то, что происходит сейчас в искусстве — это подготовка к переходу на какую-то новую ступень? Может, новый век откроет новые неожиданные повороты, родит гармонию из хаоса?..
Я смотрю на песчаную дюну напротив нашего дома с пожухлой травой необыкновенно чистого и холодного яблочного цвета, на ржавые кустики каких-то увядших цветов на ярком песке. Даже этот скромный уголок — совершенство. Почему я не художник? Почему бог обделил меня этим бесценным даром?

Если судить по американским боевикам, детективным романам и репортажам российских журналистов, можно подумать, что здесь на каждом перекрестке стрельба и драки. Может, где-нибудь в Гарлеме или Бронксе такое и случается, однако мне ни разу не приходилось видеть ничего подобного. Говорят, в последние годы в Америке стало гораздо спокойней. Всякое событие, происшествие, каким бы незначительным оно ни было, становится предметом оживленного обсуждения на телевидении, радио, в газетах. Журналисты шакалами набрасываются на происшествия и с остервенением обгладывают всю информацию. Вот женщина шла по тротуару, споткнулась о камень, упала и сломала ногу. Что это за женщина? С какой стороны и куда она шла? Как она упала и что именно она поломала? А кто это видел? А кто положил здесь камень? А кто должен был его убрать и не сделал этого? На кого эта женщина подаст в суд и отсудит хорошие денежки? Слушаю и думаю: «Нам бы в России ваши заботы!»
Полиция здесь не дремлет. Мэра Джулиани уважают, несмотря на его жесткость, потому что он навел в Нью-Йорке порядок. Там стало безопасно ходить по улицам. Кингсбург, где я сейчас живу, — маленький сонный городок. Трижды в день я выхожу на прогулку, и еще не было такого случая, чтобы я не встретила на своем пути полицейского. Пешком, на машине, на велосипеде полицейские прочесывают улицы с утра и до утра.

Давление на днях так подпрыгнуло, что я была готова к самому худшему. Но Господь уберег.
Может, давление поднимается от стрессов? Я только сейчас начинаю осознавать, как тяжело оторваться от своей среды, от детей, друзей, работы, где ты была не последним человеком, жить в чужих домах, прислуживать сумасшедшим старушкам, не принадлежать самой себе. Единственная возможность остаться в здравом уме — искать возможности для собственного роста: читать хорошие книги, слушать хорошую музыку, учить язык, рукодельничать, изучать какие-то науки. Главное — не впасть в спячку, не потеряться в рутине. А я ленюсь!

От Николь я узнала, что Марк раньше болел эпилепсией, у него иногда случались припадки. Несколько лет назад все сестры сложились, кто сколько мог, и за эти деньги Марку сделали очень сложную операцию на мозге. После этого припадки прекратились. Сейчас Марк практически здоров, работает, водит машину.

Снова все дома украшены огнями, повсюду звучит веселая музыка. По всей Америке суета несусветная: до последнего часа люди бегают по магазинам в поисках рождественских подарков и сметают с прилавков все подряд. В воздухе разлито предчувствие праздника, которое на самом деле и есть праздник.
Сегодня рождественский вечер, скоро Новый год. А еще сегодня день рождения моей подруги Оли. Оля — мой самый надежный товарищ. Здесь это качество ценится на вес золота. В отличие от меня, Оля никогда не хнычет, не впадает в панику, не отягощает других своими проблемами. У нее всегда ровное хорошее настроение. За это и многое другое я люблю Олю и очень дорожу ее дружбой.
К несчастью, перед самым Рождеством София снова заболела. Оттого что она мало двигается, ее больные легкие воспаляются. Она, бедная, часто кашляет, стала слабенькой, вялой, как тряпочка. Сейчас ее лечат в госпитале. Утром Марк привозит меня туда, я ухаживаю за Софией, а больше развлекаю ее. Это нетрудно, но очень хочется спать. Боюсь, что когда-нибудь засну нечаянно. Вот будет позор!
В госпитале все устроено очень удобно для больных, хороший уход. И кормят роскошно. Каждый день приносят обширное меню, люди сами выбирают, что они будут кушать. Я обедаю в столовой, тут же в больнице. Это дороговато.
Вечером поеду в дом Николь на семейный рождественский праздник. Я вначале хотела отказаться от приглашения, боялась, что буду чувствовать себя там чужой, но потом согласилась.

Рождественская история о Николь и ее муже Дэвиде.
В юности Николь и Дэвид были влюблены друг в друга. Однако что-то у них не сладилось, они расстались и не встречались. Николь вышла замуж, у нее родились два сына. Но брак оказался очень несчастливым — муж Николь стал наркоманом со всеми грустными последствиями. Видимо, от этого он и погиб. Николь работала официанткой, детей растила одна.
Дэвид вышел из бедной, но порядочной немецкой семьи. После школы поступил работать курьером в банк. Проявил там себя, постепенно рос по службе, женился. У него тоже родились два сына и дочка. Когда дети были еще маленькими, умерла жена Дэвида, он остался с тремя детьми.
Через какое-то время Николь и Дэвид снова встретились, поженились, вырастили всех детей. Сейчас это уже самостоятельные рослые и красивые парни и очень уверенная в себе красавица Кристи. Дэвид сделал успешную карьеру: от простого рассыльного он поднялся до кресла вице-президента крупного банка на Уолл-стрит. Сейчас он на почетной пенсии. С полгода посидел дома, потом стал работать вместе с Николь риелтором. Они очень красивая и дружная пара. Любо-дорого посмотреть, как заботятся они друг о друге, как нежно оба относятся к Софие.
Вечером перед Рождеством в дом Николь и Дэвида отовсюду съехались их взрослые дети. Даже Кристи приехала на каникулы. Она сейчас служит в Военно-морском флоте США. Плавает на эсминце по морям-океанам. Сыновья приехали со своими подружками. Дом наполнился смехом, шутками. Марк с Марией тоже пришли на вечеринку. Забавно наблюдать за ними. Весь вечер они держались за руки и не отходили друг от друга ни на шаг. Мария — очень простая женщина, необразованная. Я пожимала ее руку — большая и такая шершавая, как наждак! Вспомнила я свое мытье-катанье.
Я ожидала, что будет какое-то особенное угощение, но все было устроено очень просто — чипсы, куриные крылышки из супермакета, одноразовая посуда. Как на пирушках в студенческом общежитии. Я знаю, что все, кто там был, включая и молодежь — люди верующие, католики, но никто не вспомнил о религиозной сущности праздника. Странно, все-таки это самый главный праздник католиков. Нет, все просто радовались встрече друг с другом. И было очень весело. Мне надарили кучу подарков, очень практичных и полезных. Я в долгу тоже не осталась.
Дом у Николь и Дэвида большой, красивый и очень уютный. В гостиной я долго любовалась необыкновенно нарядной елкой. Многие игрушки на ней изготовили сами дети, когда были маленькими. А Дэвид с гордостью показал мне свою восхитительную новогоднюю коллекцию. Много лет он собирает миниатюрные фигурки и игрушечные здания. Сейчас они составляют целую деревню с домами, магазинами, почтой, клиникой, парикмахерской и рестораном. Есть каток, на котором на самом деле катаются игрушечные люди. По улицам деревни бегают дети и собачки, прогуливаются нарядные дамы. Вокруг деревни на горках растут деревья и кусты. Я глаз не могла оторвать от этой красоты! Так мне захотелось иметь такую же деревню или хотя бы часть ее, что прямо сердце зашлось от зависти. Но я знаю, что эти прелестные штучки — очень дорогие. Миллионер Дэвид собирал их много лет. Мне не потянуть, увы. Слава богу, что хоть на Рождество могу полюбоваться. Еще у них в доме я увидела одну прелестную диковинку — старинный автомат для проигрывания музыки, такие автоматы раньше стояли в кафе и барах.

Софию на Новый год отпустили из больницы, хотя я вижу, что она еще очень слабенькая, вялая. Привередничает. Пока кручусь с разными делами по дому, сидит смирно, дремлет. Только присяду с книгой или рукоделием, просит принести чаю. Принесу — не пьет. Только присяду, просит поправить подушку. Так целый день. Но это ничего, это понятно. Чтобы она не скучала, я рассказываю ей разные смешные истории. Если ничего подходящего не могу вспомнить, сочиняю что-нибудь, грешная. Она любит посмеяться.
А вчера сочиняла уже не для Софии, а для ее правнучки. Джейн четырнадцать лет, она очень рослая, похожа на взрослую девушку. А ум детский. Расспрашивает меня о России:
— Ольга, а у вас в России радио, компьютеры, телевизоры есть?
— Нет, мы о них понятия не имеем.
— А столы у вас есть?
— И столов нет.
— А как же вы кушаете?
— Садимся на землю и кушаем.
— А кровати у вас есть?
— Нет у нас кроватей. Мы спим на деревьях. Залазим на ветку, укрываемся медвежьей шкурой и спим.
— А как же вы не падаете?
— Мы привязываемся к веткам веревками.
На следующий день Джейн на уроке в школе с моих слов повествовала одноклассникам о российской жизни.
Американцы знают о нас еще меньше, чем мы знаем о них: «Водка, мафия, матрешка, космос, холод». Ладно бы только простые, необразованные люди. Но ведь в Голливуде, наверное, пользуются услугами консультантов, специалистов. Я недавно попыталась посмотреть по телевизору американский фильм «Анна Каренина» — терпения не хватило. Все герои в шапках-ушанках, сапогах гармошкой и косоворотках. Смех да и только.

Мне исполнилось 50. Особого груза на плечах я не ощущаю, как и особенной мудрости, приличествующей этому возрасту. И никакой торжественности момента. Однако купила себе маленькие бирюзовые сережки и перстенек на память. Много поздравлений, пожеланий и подарков. Диана прислала 50 долларов.
Американцы, захлебываясь, спорят, наступает ли последний год старого тысячелетия или первый год нового. Люблю приближение к этой новогодней черте, волнение, мечты, надежды.

Новый год встречала у Оли в Мористауне. Марселла спала, а мы тихонько сидели и разговаривали. По пути к Оле я заехала в Нью-Йорк и бродила там по ночным разукрашенным улицам. Людей было столько, что буквально не пройти. Я хотела было посмотреть на знаменитый серебряный шар на Таймс-сквер, но куда там! Все оцеплено, людская масса только колышется едва-едва. Мне кажется, проберись туда — уже не выйдешь при всем желании. Миллионы и миллионы. Между тем, власти боятся терактов — столько полицейских я еще никогда не видела! А сколько их еще в штатском… Нью-йоркские полицейские — такие бравые ребята! Я с ними сфотографировалась на память.
На следующий день мы с Олей гуляли по праздничному Нью-Йорку. Оля познакомила меня со своей подругой Ритой. Рита тоже приехала из Киева. Она биолог, преподает в университете. А здесь так же, как и мы, ухаживает за бабушкой. Очень симпатичная и надежная.
На Пятой авеню мы долго любовались витринами необыкновенной красоты. Одна очень напоминала картину Шагала, где влюбленные летят над городом. Как это сделано — совершенно непонятно. Вторая витрина — тоже шедевр. Рекламируется посуда. На столе живописные груды посуды, неубранной после вчерашней пирушки, бутылки. Три полуодетые красавицы-девицы. Одна, мучаясь похмельем, перевязала голову мокрым полотенцем и лежит в кресле, другая заснула, уронив голову на тарелки, третья спит под столом. Не смогу описать, как мастерски это все сделано. Хочется смотреть и смотреть. Людей возле этих витрин собралось столько, что мне не удалось сделать хороший снимок на память.

София до сих пор в госпитале. Я по-прежнему сижу возле нее с утра до вечера. Иногда это бывает очень утомительно. Почему-то там не получается читать и очень хочется спать. Иногда я выхожу на улицу, но много не погуляешь — очень холодно и ветрено. А жаль, потому что городок, где расположен госпиталь, очень красивый, словно игрушечный.
Рядом с Софией в палате лежала симпатичная пожилая женщина Глория. У нее очень серьезные проблемы с сердцем. Две ее дочери буквально день и ночь не отходили от нее. Когда ее выписывали, они попросили меня порекомендовать кого-либо, кто сможет хорошо ухаживать за Глорией. Мы с Олей перебрали всех наших знакомых и нашли-таки надежную женщину из Сочи, которой нужна работа. Она уже позвонила с нового места, всем очень довольна и благодарит. А я хочу покаяться, был у меня грех, подумывала я о том, чтобы спросить у нее за устройство деньги, как это здесь принято. Но избежала соблазна. Иначе всегда бы вспоминала об этом со стыдом.
Сегодня наше, православное Рождество. По этому случаю я испекла торт и всех угостила. Жаль, что нет возможности сходить в церковь.
В детстве на Рождество мы носили вечерю к своим крестным. Мама собирала в узелочек гостинцы, укутывала меня, и я отправлялась на целый день сначала к крестному, потом к крестной. Там меня принимали как принцессу, весь день угощали всякими кушаньями и развлекали, и уже поздно вечером, в темноте, согнувшись под тяжестью подарков и гостинцев, счастливая, я возвращалась домой.

Зима — мороз, то метель, то солнце. Как у нас в Сибири в марте. Американцы пищат, а мне в радость, я запаслась теплой одеждой.
София уже дома. Ей значительно лучше, но она не хочет двигаться — и застойные явления в легких могут снова привести к пневмонии. Я настраиваю ее детей, чтобы шевелили ее. Постепенно я приучаю ее к тому, что не сижу с ней все время, а могу ненадолго выходить в свою комнату. Она этим, конечно, недовольна, но сидеть весь день в темноте невыносимо — София не любит света, окна в ее комнате всегда плотно зашторены. У себя в комнате я могу немного отдохнуть от телевизора, который возненавидела до конца моих дней.
Я заканчиваю вязать скатерть, работы осталось на два-три дня. Кажется, получилось очень красиво. Присмотрела вышивку — старинная карта мира. Там работы на несколько месяцев. Не знаю, что бы я делала без рукоделия. Оно успокаивает и отвлекает от всяких дурных мыслей.
Мой английский движется потихоньку, но иной раз на учебники тошно смотреть.

Пункт номер три моей американской программы выполнен! Надя сообщила мне, что нашла подходящую квартиру в центре города. Я выслала деньги. Теперь я спокойна. Что бы ни случилось, у меня и у обеих моих девочек есть крыша над головой. Чтобы набрать необходимую сумму, пришлось даже просить Кэрол заплатить мне за неделю вперед. На моем счету осталось только 300 долларов. Наученная горьким опытом, я чувствую себя неуютно. Знаю, что в любой момент может что-то произойти, придется отправляться в белый свет. Здесь всегда нужно иметь запас.
Хочется домой, к детям, к полноценной жизни. И боюсь увидеть одичание, запустение, серость нашу беспросветную. Можно ли с этим смириться… И можно ли от этого отгородиться…
В выходной слушала «Риголетто» в Метрополитен-опера. Божественная музыка, голоса, игра актеров! Декорации, костюмы, мизансцены такие, что останови в любой момент спектакль — увидишь совершенную картину. Какая роскошь! Какое великолепие! Слушала я, правда, стоя. Дешевых билетов уже не было, а на дорогие денег жалко. Но это терпимо. Решила, что буду ходить туда при всякой возможности. Странно видеть, как американцы заходят в зрительный зал в верхней одежде — в пальто, шапках, иногда в шубах. Гардеробы есть, но очень маленькие — и там нужно платить деньги.

Письма из дома — как свет в окошке. Читаю их и перечитываю. Пишут мои детки, сестра, подружки. Слышать их голоса по телефону сладко, но положила трубку — и нет их. А письма — вот они, свидетельства любви и заботы. Последние письма заставляют меня крепко задуматься о том, как устроить так, чтобы моя помощь не мешала детям становиться самостоятельными.

Вот расписание моего обычного рабочего дня.
8:30. Встаю, зарядка.
9:00. Бужу Софию, перевязываю ее рану. Закапываю капли в глаза. Делаю анализ крови на сахар и укол инсулина. Делаю ингаляцию.
9:30. Готовлю завтрак. Обычно это манная или овсяная каша, чай, пирожные. Кормлю, даю таблетки.
10:00. Иду гулять на море или в магазин, на почту.
10:30. Хозяйственные дела — уборка, стирка.
11:30. Мою Софию с головы до ног и одеваю во все чистое.
12:00. Лекарства, ингаляция. Готовлю ланч — обычно это суп или сэндвичи.
13:00. Кормлю Софию.
13:30. Прогулка.
14:00—15:30. София спит, а я занимаюсь своими делами — английский, чтение, вязание, письма.
15:30. Прогулка.
16:00. Глазные капли, анализ крови, укол инсулина, ингаляция.
16:30. Готовлю обед: салат, жаркое или рыба с гарниром и десерт.
17:30. Кормлю Софию.
18:00—19:30. Вместе смотрим телевизор.
19:30. Капли, лекарства, ингаляция. Стелю постель.
20:30. Укладываю Софию спать и иду к себе. Письма, книги, рукоделия.
00:00. Выключаю свет.
Это расписание я знаю назубок, потому что дни похожи друг на друга, как близнецы. София очень ценит стабильность и точность. Я замечаю, что она всегда проверяет, все ли лекарства я дала ей, те ли дала, в какое время. Возраст, конечно, сказывается, скучно ей. Поэтому я стараюсь, чтобы все дела, большие и малые, совершались безошибочно и в одно и то же время. Это бывает скучновато, но иногда появляется дивное ощущение размеренного временного потока. Всю жизнь я куда-то бежала, не успевала, работы всегда было гораздо больше, чем времени. Поэтому оно летело так стремительно, что я и не заметила, как добралась до пятидесятилетия. А тут Господь дал мне шанс пожить вот так неспешно, подержать время в руках, ощутить его движение. Что же роптать…

Душевно поговорили с Анитой. Она все предупреждает меня, чтобы я не тратила понапрасну деньги, что они мне еще очень пригодятся. Ей все время кажется, что я мотовка. Анита предложила мне работу у богатых соседей. Но я, конечно, Софию не оставлю. Она уже стала мне родным человеком. Найдем с Олей кого-нибудь.

В выходной встретилась с Олей, вместе смотрели знаменитый спектакль «Кабаре» на Бродвее. Мне показалось, что за много лет, что он идет на сцене, его заиграли. К тому же фильм с Лайзой Минелли ставит очень высокую планку. А театр любопытный. Впервые я видела, что в партере и в бельэтаже публика сидит за столами, ест, пьет во время спектакля, как в ресторане. Не скажу, что мне это нравится. Слава богу, на балконе, где мы сидели, не было столов, никто рядом с нами не жевал и не ковырялся в зубах.
Потом мы пошли в музей народного искусства. Как я люблю эти наивные, такие теплые и добрые вещи, картины, ковры! Когда этой наивности пытаются подражать современные художники, почти всегда обнаруживается их несостоятельность, выявляется внутренняя, душевная дефектность.

Говорят, сегодня было солнечное затмение, предсказывали всякие катаклизмы и смуты. Я о затмении забыла и ничего особенного не заметила. А вот смута меня гложет. По многим косвенным признакам я вижу, что моя помощь не идет на благо моим детям, не помогает им стать самостоятельными и жизнестойкими. В любой стране нужны силы и упорство, чтобы выжить, встать на ноги и суметь реализовать себя. Но в современной России, чудовищно жесткой и несправедливой, это важнее, чем где-либо. Поэтому надо воспитывать в себе и в своих детях самостоятельность и трезвость. Мы слишком долго пестуем своих детей, они очень поздно взрослеют, долго не могут найти свои пути для достойной жизни. Здесь — не так. Здесь дети поставлены в такие условия, что они рано начинают чувствовать ответственность за себя и свою жизнь. Поэтому они жизнестойкие. Я советовалась со своими подругами. Оказывается, у них те же проблемы.

У правнучки Софии Аманды родился сын. Сегодня ему исполнилось пять дней, и его привезли на смотрины. Боже, до чего же крохотное создание! Я держала его на руках и думала: «Каким же ты вырастешь? Проживешь свою жизнь спокойно и незаметно или взовьешься яркой ракетой? Осчастливишь мир или будешь наказанием для своих родных?» Никто этого не знает. Может, это и хорошо.

Как смело и бесцеремонно американцы обращаются с младенцами! Возят на смотрины, тетешкаются с ними, как с куклами. На улице снег и пронизывающий ветер, а его принесли из машины в тонких ползунках, с голыми ножками. Капюшон кое-как наброшен на голову. Просто изумляюсь.

София снова оказалась в госпитале — слабость, высокий сахар, жидкость в легких. Мне и жаль ее до слез, и сержусь на нее. Если бы она хотя бы немного двигалась, этого не произошло бы. Но она ленится. Ленится пройтись по комнате, в туалет перестала ходить, даже есть сама не хочет — я кормлю ее с ложки. Мне бы Олину настойчивость, — она иногда со скандалами заставляет Марселлу двигаться. К сожалению, дети Софии во всем ей потакают, не понуждают ее к активности. София призналась мне сегодня, что госпиталь она терпеть не может, страшно боится там умереть. Она хочет умереть в своей постели. Мне не нравится, что она думает об этом. Но у нее нет сил бороться со своей слабостью.
Сегодня Софию снова навещал ее доктор-китаец. Николь сердита на него, так как он снова настаивал на том, чтобы Софию отправили в пансион. Николь считает, что таким образом он хочет заработать больше денег — визиты доктора в пансион оплачиваются очень высоко, гораздо дороже, чем прием в клинике. Николь на это не пойдет.
С детьми своими я решила поступить так: тех денег, что я выслала раньше, им хватит до лета, а летом пусть работают и зарабатывают на свою жизнь. Я же впредь буду высылать по 50 долларов в месяц внучке на витамины. Свою главную задачу — приобрести им жилье — я выполнила. Теперь, девочки, отправляйтесь в свободное плаванье! Думаю, что вы меня поймете. Верно это или нет — не знаю. Но решила — и стало легче.

Я уже было собралась ехать в госпиталь, но позвонил Марк и сказал, что сегодня я могу отдыхать. Ехать в Нью-Йорк было поздновато, я решила остаться дома в одиночестве, которого мне часто не хватает. Это так приятно — лениться!
Когда утром вышла на берег, увидела морского котика, лежащего на песке. Видимо, он грелся на солнышке. Я подошла поближе. Он зарычал и заковылял к воде. А вечером я снова увидела котика. Он неподвижно лежал на песке довольно далеко от воды. На его шее я увидела ранку. Мне показалось, что он умирает. Подходить к нему близко я боялась: клыки у него — ой-ой-ой! Я взяла большую палку и стала катить его к воде, как бревно. Он был довольно тяжелым — как толстая собака средних размеров. В воде он тоже не двигался несколько минут, и я уже думала, что котик все-таки умер, как вдруг он встрепенулся, фыркнул и быстро уплыл.
Все, кому я рассказывала об этих встречах, удивлялись — никто не видел здесь котиков.

Я сижу с Софией в палате за занавеской. Две медсестры убирают соседнюю кровать и, не видя меня, разговаривают обо мне.
— Эта Ольга — такая заботливая. Она так нежно и грамотно ухаживает за Софией.
— Да, — отвечает другая, — но ты заметила, что она никогда не улыбается.
А я-то думала, что я уже стала такой же приветливой и улыбчивой, как американцы.

В палату к Софии подселили Сару. Это маленькая худенькая старушка с морщинистым лицом, чрезвычайно живая, с острыми глазками и прелестной детской грацией. Я влюбилась в нее с первого взгляда. На мой бестактный вопрос, сколько ей лет, она лукаво взглянула на меня и ответила, что ей 74 года. Вечером ее сын сказал, что ей 84. К сожалению, оказалось, что у Сары заразное легочное заболевание, и ее перевели в другую палату.
Оля уехала во Флориду отдыхать. Оказывается, нам тоже полагается ежегодный оплачиваемый отпуск. Оля настояла, чтобы ей его предоставили. Как мне сейчас необходим хоть небольшой перерыв! Я уже осатанела от ежедневного сидения в больнице. Опять поднялось давление, с трудом высиживаю положенные часы возле Софии. Лекарства совершенно не помогают.

Внуки редко посещают Софию, заезжают иногда на несколько минут. Чаще всего приезжает Том, сын Николь — веселый громогласный великан с волосами пшеничного цвета. Как только он заходит, наша квартира делается маленькой и наполняется его смехом и шутками. София оживляется. Видно, что она его любит. Том обычно приезжает с угощениями — очень вкусными супами. У него собственный небольшой бизнес — кухня, в которой продаются разные кушанья навынос. Вроде наших домовых кухонь. Том всегда подробно рассказывает Софии о своих финансовых успехах, о том, сколько он заработал за неделю. Судя по всему, дела у него идут неплохо.
У Тома была невеста, очень красивая девушка. Я видела ее на одном из семейных обедов. Поговаривали уже о свадьбе, но недавно они расстались. Девушка учится в медицинском колледже и хочет продолжить образование в магистратуре. Том ждать не хочет. Он настаивает на том, чтобы сразу заводить детей. Я девушку понимаю.

«Мадам Баттерфляй» в Метрополитен-опера — диво дивное. Наш русский тенор, кроме прекрасного голоса, — красавец и очень артистичный. Сама мадам Баттерфляй — немолодая и достаточно толстая негритянка, но пела так, что со второго акта на это уже не обращаешь внимания. Будто небеса раскрываются.
В театре рядом со мной сидела симпатичная дама. В антракте мы разговорились. Оказалось, что Жанна — русская из Ташкента. Приехала сюда с семьей несколько лет назад, работает в банке. Разговор как-то незаметно перешел на темы здоровья и лечения. Жанна рассказала, что у ее мамы здесь обострилась гипертония, она была совсем плоха. На ноги ее смогли поставить только с помощью биодобавок. Естественно, я заинтересовалась, спросила, какие они и где их можно купить. Жанна пообещала мне помочь. Мы обменялись адресами. И только когда я вернулась домой и стала вспоминать подробности нашего разговора, поняла, что Жанна подрабатывает сетевым дистрибьютором. Весь наш разговор она очень умело направляла в нужное русло, чтобы я заказала у нее биодобавки. Здесь такое случается на каждом шагу. Люди постоянно озабочены, как бы подработать, как навязать кому-то услугу или товар.

Случаются приключения и в моей монотонной жизни. Сегодня День Святого Патрика — национальный день ирландцев. Каждый год в этот день в Нью-Йорке проводится грандиозный парад. Со всех штатов съезжаются сотни тысяч американцев ирландского происхождения и шествуют по Пятой авеню, главной улице Манхеттена. Ирландцев собирается так много, что парад длится пять-шесть часов. Каждый год я наблюдала эти парады по телевидению и мечтала увидеть своими глазами. Но всякий раз что-то мешало: то выходной не могу взять, то еще что-нибудь случится. А в этом году все совпало. С утра пораньше я отправилась в Нью-Йорк, чтобы успеть занять хорошее место на тротуаре, потому что зрителей собирается так много, что за спинами ничего и не увидишь. И я поначалу нашла-таки такое удобное место. Но не тут-то было!..

Именно в этом году при организации парада вспыхнул скандал. Дело в том, что ирландцы в параде проходят колоннами — колонны полицейских, различных организаций и учреждений, университетов и школ, штатов, городов. Так вот, ирландские геи и лесбиянки потребовали возможности идти отдельной колонной сексуальных меньшинств. Ирландцы — люди глубоко верующие, истые католики. Они отказались предоставить геям такое право. Сказали: «Хотите участвовать в параде — идите, как все люди, в разных колоннах. А свою сексуальную ориентацию будете демонстрировать в другом месте».
Накануне по этому поводу было много дебатов в прессе и на телевидении. Я на них не обратила особенного внимания. А надо было бы обратить. Тогда бы я знала, что геи не угомонились и решили устроить собственный парад на тротуаре. Как раз в том месте, где я и расположилась.
В десять утра загремели барабаны, завыли волынки, затрубили трубы. Полки ирландцев в национальных костюмах с музыкальными инструментами стали вышагивать в колоннах по проезжей части Пятой авеню. Женщины в длинных юбках и чепцах, мужчины в коротких клетчатых юбках и гольфах, с высокими меховыми шапками на головах (говорят, что медвежьих). Гордый и здоровый народ! И такие сплоченные… Красота! Мне даже завидно стало. Ведь они приехали в Америку около ста лет назад, голытьба голытьбой, а уж криминала было! А сейчас это очень уважаемые люди. Губернатор штата Нью-Йорк — ирландец, многие конгрессмены, известные политики и бизнесмены — выходцы из ирландской общины. Пока я глазела на парад, не заметила, как люди вокруг меня тоже выстроились и стали ходить по кругу с транспарантами и речевками. Это геи начали свою собственную демонстрацию. Мне сначала интересно было на них посмотреть — что за народ. Я думала, что это молодые дурашливые девушки и парни. Были среди них и такие, но в основном — люди зрелые и даже пожилые: лысые дяденьки с объемными животами, тетушки с нездоровыми одутловатыми лицами. Смысл их речевок и плакатов заключался в утверждении, что они тоже люди. Дюжие полицейские, которые их охраняли, и публика вокруг смотрели на них с брезгливым любопытством, как на насекомых. Налетели телевизионщики с камерами, стали снимать, брать интервью. И тут я обнаружила, что оказалась в самом центре этого круга. Уже и ко мне пробираются журналисты, задают вопросы. Выбраться невозможно, такая плотная вокруг толпа. Едва протиснулась наружу. Кое-как из-за спин досмотрела парад.
Когда поздно вечером приехала домой, меня встретили со смехом:
— А мы, Оля, и не знали о тебе!
Оказывается, по телевизору показывали репортажи с парада, и я там мелькала во всей красе в окружении пестрой гейской братии.
Геи и лесбиянки ведут себя здесь не только свободно, но просто нагло. Никто особенно не интересуется их сексуальной ориентацией, но они изо всех сил стремятся обратить на себя внимание разными скандальными выходками. Дэвид говорит, что в каком-то штате, кажется, в Калифорнии, они даже добиваются, чтобы им приплачивали, как это делают для национальных меньшинств. Естественно, это злит американцев. Они, в отличие от нас, зорко следят за тем, в чей карман идут их налоги.

Тоска смертная. Уже почти три года сижу в комфортабельной тюрьме с разрешенными прогулками. Дни тянутся все медленнее. Раз по двадцать в день отвечаю на вопросы «Который час?» и «Какая погода?», умноженные на три, так как София не слышит с первого раза. Идиотские телевизионные программы с одной и той же бодряческой интонацией, четыре стены. Как не отупеть?
Позвонила женщина, которую я устроила два месяца назад ухаживать за бабушкой. После уборок в домах эта работа сначала показалась ей раем. А сейчас она готова снова вернуться на уборки, несмотря на то, что там платят вдвое меньше. Не может выдержать затворничества.
София набирает вес, округляется, но становится все пассивнее, не хочет двигаться, а неподвижность для нее — смерть.

Хватит ныть! И то — не то, и это — не это. Ну да, несвобода! А сколько всего при этой-то несвободе я увидела здесь за два года! Сколько путешествий, больших и малых, сколько лучших в мире музеев и спектаклей, сколько людей встречено, о которых я и не помышляла, сколько книг прочитано! При этом денег заработано больше, чем за всю мою предыдущую жизнь. И я еще ропщу! Надо чаще вспоминать, от чего я уехала: как, полуголодные, мы мерзли в холодных квартирах, как бегала из одной конторы в другую, униженно выпрашивая деньги за свою работу, как в тридцатиградусный мороз пешком ходила на работу, потому что денег на билет не было. Хватит ныть!

Моя жизнь переменилась! Я купила швейную машину и теперь могу осуществить свою давнюю мечту — научиться шить квилты. Это лоскутные коврики, которые очаровали меня на выставках в музеях. Диана прислала мне много лоскутков, Марк повез в специальный магазин, где я купила необходимые инструменты и учебные книги. В свободное время я сижу, складываю лоскуточки, учусь правильно их сшивать, комбинировать. И какое же это наслаждение!
Читаю «Обрыв» Гончарова. Я уже соскучилась и по совершенному русскому языку и по этому размеренному (порой и нудноватому) темпу повествования. И плачу.

Американцы — не очень-то церемонные люди. Оля рассказывала, что накануне они с Марселлой были приглашены в богатый ресторан — отметить золотую свадьбу друзей Марселлы. Оля поразилась тому, что все пили, ели и веселились, но никому не было дела до самих виновников торжества. Они сидели за столом в одиночестве. Никто к ним не подходил, не разговаривал с ними, не говоря уже о том, что никому не пришло в голову сказать тост за здоровье супругов.

Между делом узнала о том, что в семье Софии два года жила подруга Николь, у которой случился конфликт с родителями-алкоголиками. Это при их-то достатке!

В этот выходной в библиотеке встретила симпатичного мужчину из Казахстана. Он живет в Америке с мамой уже лет пять. Он был очень внимателен, ухаживал. Хотя я сразу поняла, что он герой не моего романа, все-таки это было очень приятно. Я уже отвыкла от какой-либо другой роли, кроме прислуги. Мы погуляли по Нью-Йорку. А на прощание он разоткровенничался и пояснил мне, что жизнь в Америке требует огромного напряжения, которое следует снимать сексом. Предполагалось, что я для этого достойная кандидатура. Какая проза!

Наконец приходит весна. Она в этом году почти такая же поздняя, как в Сибири. Я так люблю это время. Все в природе пробуждается, распрямляется после холодов, расцветает.
Завтра Пасха. Я уже испекла куличи, покрасила яички. Пойду в русский православный храм на Манхеттене. Здесь, в Америке, я ощутила, что есть над нами некая таинственная сила, которая подчиняет нас тем же законам, что и все в природе. Мне еще не хочется вдаваться в тонкости разных религиозных исповеданий. Пока достаточно знать, что Бог есть, что Он везде — и внутри нас, и вне нас. Для меня очень важна эта хрупкая связь, которая едва наметилась сейчас.
Из дома приходят неутешительные вести. Надо бы ехать туда и помочь дочери воспитывать внучку. Но тогда я останусь такой же незащищенной от всяких бурь и напастей, как и три года назад, когда ехала сюда. К тому же, нужно давать детям возможность самим решать свои проблемы. Подожду еще год, а там видно будет.
София заметно поправилась, но часто капризничает. Я, бывает, нахожусь на грани терпения.

Вот о чем я сейчас думаю: я огорчаюсь, злюсь, куда-то рвусь, а проходит время, оказывается, все эти волнения не стоили выеденного яйца. Я уже научилась на многое закрывать глаза, но не до конца. Слава богу, наша память обладает счастливым свойством забывать все несущественное, тяжелое. Из настоящего, наверное, останется в памяти деревянная галерея вдоль берега, изменчивое море, трава на песчаной дюне. Благородная мудрость Софии. Все остальное — не в счет. Все остальное — наши мелкие обиды, преходящие неприятности, несущественные мелочи — не стоят нервов. Отпускать их, не замечать или тут же забывать. Относиться к ним — как к ненастной погоде, на которую нет смысла злиться.

Американцы — очень жизнестойкие люди и не боятся перемен в своей жизни. Возраст для них ничего не значит. Анита в 80 лет вышла замуж. Дэвиду, мужу Николь, было 55 лет, он был вице-президентом солидного банка на Уолл-стрит, когда его отправили на почетную пенсию. Полгода он посидел дома, помогая Николь по хозяйству, а потом три месяца отучился на курсах риелторов и стал вместе с Николь работать. Не потому что денег не хватает, а потому что скучно оставаться без дела.
Их сосед мистер Паркинсон всю жизнь был учителем. Вышел на пенсию и поступил в университет. Сейчас ему уже около 80, он известный в округе юрист.
Один из внуков Софии доставил родителям много хлопот — долго, до 30 лет, не хотел отделяться, жить самостоятельно. Учиться тоже не хотел. Работал, кажется, водителем грузовика. Но недавно он решил изменить свою жизнь. Стал по воскресеньям учиться в театральной студии в Нью-Йорке. Намерен отправиться в Голливуд ловить свою удачу.
Сын Николь и Дэвида Дилан служит в военно-морских силах. В ближайшее время собирается оставить службу и поступать в полицейскую академию.
А вот красавец и весельчак Том решил, что лучше синица в руке, чем журавль в небе. Он управляет собственной кухней — готовит из полуфабрикатов супы и доставляет их клиентам. Супы у него очень вкусные и самые разнообразные — до тридцати видов. Он часто привозит их нам с Софией. Дело это вроде бы прозаическое, но Том имеет от 500 до 1000 долларов чистого дохода каждый день. В летнее время, когда спрос на супы падает, Том закрывает кухню и отправляется путешествовать. Николь рассказывала, что коммерческая жилка у Тома стала проявляться еще в детстве. На Рождество он мастерил елочные игрушки и продавал на улице. Недавно Том загорелся заняться сценарной работой, даже поступил на кратковременные курсы. Ему казалось, что на этом деле он сможет заработать большие деньги. Даже со мной советовался. В конце концов, будучи человеком трезвым, он рассудил, что не стоит пускаться в рисковое плаванье, и остался пока при своей кухне. Но кто знает, может, у него когда-то родится новый проект, далекий от супов.

Все реже обращаюсь к своему дневнику. София здорова, относительно бодра, вредничает в пределах терпимого. В свободное время я читаю, учу стихи и раскладываю свои лоскутки. Все течет потихонечку — и ладно. Катастроф и приключений нам сейчас не надо. Все мысли о Наде. Она должна приехать сюда по студенческой программе через две недели. Предполагается, что она будет работать в детском лагере где-то возле Чикаго до сентября. Неужели я встречусь со своей дочкой?! Не могу поверить! Какое счастье!

По всему Манхеттену, иногда в самых неожиданных местах, расставлены разноцветные коровы — на улицах, в парках, на вокзалах, в больших магазинах. С этим стадом город стал разноцветным и веселым.

Назревает большое семейное событие — свадьба правнучки Софии Аманды. Они уже семь лет живут со своим гражданским мужем, иногда мирно, иногда ссорятся и разбегаются. У них двое детей — пятилетняя дочка и новорожденный сын. Сейчас они решили официально зарегистрировать свой брак, отметив это событие свадьбой с множеством гостей, свадебными нарядами и прочим. Услышав об этом, София скептически изрекла: «Ненормальные!»
Несмотря на скромный уровень достатка, свадьба обещает быть пышной. Подружкам невесты (их, кажется, шесть или семь) шьют одинаковые вечерние платья, покупают для них длинные вечерние перчатки. Интересно будет посмотреть.

Я увиделась с Надей! Волновалась ужасно. С раннего утра ожидала ее в Колумбийском университете, куда должна была приехать их группа. Моя дорогая доченька была так растеряна и ошеломлена свалившимися на нее впечатлениями и долгим перелетом, что едва стояла на ногах. Мы немного погуляли по улицам, Центральному парку, и она отправилась в университетский кампус отдыхать. Завтра она уезжает куда-то в Иллинойс, в летний детский лагерь.

Прощаясь с Надей, мы договорились, что перед отъездом из Нью-Йорка она мне позвонит. Три дня не было звонка. Я испугалась, решила, что с ней что-то случилось, подняла на ноги весь Колумбийский университет. Ничего не случилось. Все в порядке. Надя благополучно приехала в лагерь. Позвонить мне не могла. Или забыла. Наверное, я паникер.

Не я одна паникер. Видно, это наше семейное свойство. Надя со слезами звонила из лагеря. Не может там ужиться — с ее прекрасным английским она не понимает американскую речь. С детьми тоже не знает, как общаться — там масса ограничений и запретов для воспитателей. Например, ни в коем случае нельзя дотрагиваться до ребенка. Это может быть расценено как сексуальное домогательство. А еще оказалось, что заработная плата в лагере почти символическая. А Надя хочет заработать деньги, чтобы жить самостоятельно, без моей помощи. Мы решили, что она приедет, и здесь мы будем искать для нее работу. И какие же сладкие наступили дни! Надя живет со мной, осваивается с американской жизнью. Проходит ее растерянность, она уже свободно разговаривает. София, ее дети и внуки очарованы моей дочкой, ее красотой и манерами, по очереди приглашают к себе в гости, показывают окрестности. Мы разговариваем целыми днями, я узнаю много нового о жизни моих дочек, друзей, о России. Звоним в разные агентства, пока подходящей работы нет, но я об этом не беспокоюсь — найдется. Надя очень хорошо говорит по-английски, умеет вести себя, имеет водительские права. С таким багажом она работу найдет.
Сегодня у меня был выходной день. С утра до позднего вечера мы бродили по Нью-Йорку. Мне хотелось показать Наде мои самые любимые места. Попали под теплый летний ливень, промокли до нитки, хохотали над всякой малостью, угощались разными деликатесами, покупали красивые вещи в магазинах. День пролетел — как один миг.

Нашли для Нади работу в соседнем городке, в приличной семье. Она ухаживает за пожилой семейной парой. У бабушки болезнь Паркинсона и проблемы с психикой. У дедушки диабет и ампутированы обе ноги. Люди хорошие, но с возрастными странностями и причудами, помноженными на гиперактивность. Зарплата очень высокая — 700 долларов в неделю. Я так много никогда не получала. Но, наверное, я бы и не взялась за такую трудную работу. А Надя решилась, хотя я ее предупреждала, что будет нелегко. Теперь она пищит иногда, жалуется, что бывает невыносимо, но уходить не хочет, терпит. Труднее всего для нее переносить спесивость родственников. Они ее не замечают — приходя, не здороваются, уходя, не прощаются, разговаривают очень сухо и надменно, будто она в чем-то провинилась. Бедная моя девочка! Но ничего, со временем, когда освоится с домом и работой, станет легче. И люди, какие бы они ни были, тоже привыкнут и повернутся лучшей стороной.
Моя София окрепла и повеселела. Человек она очень сдержанный и на похвалу скупа. Но если похвалит, знаешь, что это дорогого стоит. Сегодня, когда я ее мыла, она вдруг изрекла:
— Ты все делаешь очень правильно.
Кому-то покажется, что это мелочь, а для меня — похвала высшей пробы.
Вот только мое здоровье меня подводит. Пока здесь жила Надя, я крепилась. А сейчас едва переставляю ноги.

Удивительно, но американцы не плавают в море, ни разу не видела. Дети барахтаются у самого берега, взрослые изредка заходят в воду, но не глубже, чем по пояс. Акулы здесь не водятся, почему люди боятся? Я обратила на это внимание, когда сама впервые стала тут купаться. Заплыла подальше, долго лежала на воде, а возвращаясь к берегу, вдруг увидела, что все люди на пляже оставили свои дела и внимательно на меня смотрят. Оказывается, я единственная во всей округе плавала. Николь объяснила мне, что американцы предпочитают купаться в бассейнах, а на пляж ходят только загорать. Мне этого не понять.

Сегодня была на приеме у нового доктора. Такой она теплый, веселый и заботливый человек! Отнеслась ко мне так, будто я ее близкая родственница — вдвое сократила плату за прием, снабдила бесплатными лекарствами, мне тут же сделали все необходимые анализы, все объяснили. Полное обследование, к сожалению, невозможно: это безумно дорого без страховки. Поэтому я решила, что пора собираться домой, пока гром не грянул. Может быть, следующей весной или даже осенью, вместе с Надей. Решила так — и повеселела: определилась.
Еще одна радость: получила на днях посылочку из дома с письмами и подарками. Все сладко, но больше всего мне угодила моя подруга Вера. Она вложила в посылку наши местные газеты. Я их читала и перечитывала от корки до корки. Так интересно — если судить по содержанию газет, то в нашем маленьком городке за три года ничего не изменилось. Те же праздники, те же проблемы, те же персонажи.
И дома у нас тоже все по-прежнему. София более или менее здорова. Разве что капризничает и стала очень неохотно отпускать меня на прогулки. У Софии есть несколько страхов. Во-первых, она боится оставаться дома одна. Уже несколько лет она не выходит на улицу. С ее легкими ей было бы очень полезно больше бывать на солнышке, дышать свежим воздухом. Предлагаю усадить ее в инвалидное кресло и покатать по берегу, по окрестным улицам — ни за что! Меня отпускает ненадолго, но видно, что ей страшно одной. Еще она панически боится котов. К нам иногда забредает соседский кот, при виде его бедная София дрожит как осиновый лист. Но страхи страхами, а мне нужно бывать на свежем воздухе и двигаться, иначе пропаду!
Надя привыкает к новой работе, стала уверенней. У нее стало появляться немного времени для отдыха.

Первые Надины выходные мы провели вместе. В воскресенье гуляли по Нью-Йорку. Вечером смотрели концерт «Ривердэнс» — ирландские танцы. Самим захотелось танцевать… Хорошо с дочкой! Я заметила, что она будто повзрослела и отрезвела. Мне нравится, что она старается не тратить мои деньги. Сейчас она знает, как они достаются.
С деньгами происходят непонятные вещи. Средняя зарплата в Америке — 18 000 долларов в год, 320 в неделю. Минус налоги, плата за жилье и прочее. Я зарабатываю 525 долларов в неделю, не трачу денег ни на жилье, ни на питание, экономлю. Теоретически денег должно быть много, а практически они никак не накапливаются. Ехать домой придется почти с пустыми руками.

София становится слабее и слабее. Она почти все время спит; когда просыпается, у нее замедленные реакции, вялость. Я никак не могу ее растормошить. У нее высокий сахар. Сегодня ездили к врачу. После осмотра врач долго шептался с Николь и Марком в коридоре. Потом Николь рассказала мне: врач считает, что дни Софии сочтены. Единственное, что мы можем сделать для нее — обеспечить максимальный комфорт. Пусть ведет себя, как хочет, ест все, что хочет. Может, так и надо. Однако я уже прикипела к ней всей душой. Она стала для меня родным человеком. Мне хочется сделать все, чтобы она не только не страдала, но прожила как можно дольше. Пусть они решают как хотят, но я не могу давать ей пирожные, зная, что они ее убивают. Надо все хорошо обдумать.

Постепенно Надя находит друзей и союзников в семье, где она работает. Время от времени на несколько дней домой к родителям приезжают два сына. Они очень хорошо относятся к Наде, подолгу разговаривают с ней. Надя узнала о том, что бабушка и дедушка, за которыми она ухаживает — люди простые. Дедушка был рабочим, бабушка — почтовой служащей. Денег на образование детей у них не было. Парни после школы стали работать и сами заработали деньги на свою учебу в университете. Сейчас они банковские специалисты высокого класса. Один живет и работает в Японии, другой — в Вашингтоне. Оба, кстати, — гомосексуалисты, чего они не скрывают, но и не выпячивают. Один из сыновей привез для Нади из Японии красивое кимоно.
Со временем Надя увидела, что дедушка — очень достойный человек. У него ампутированы обе ноги, он страдает от болей и осознания своей беспомощности, но держится стойко и улыбается даже через силу. Дедушка понимает, что Наде трудно, что и ей приходится улыбаться тогда, когда плакать хочется.
И даже у безумной бабушки Надя разглядела много достоинств. Бабушке 71 год. Двадцать последних лет она страдает болезнью Паркинсона. Эта ужасная болезнь вызывает постоянную дрожь всего тела — рук, ног, головы. Однако бабушка не отчаивается, не драматизирует, живет…

Зверею от телевизора. На американское телевидение жаловаться грех — больше сотни разных, иногда очень интересных каналов. Но бабушки почему-то выбирают самые тупые: бесконечные мыльные оперы или шумные игры — кто быстрее и правильнее назовет цену какого-то товара. А если учесть, что бабушки плохо слышат и включают телевизор на полную громкость, можно себе представить, какой дикий ор весь день наполняет квартиру. И ведь никуда не убежишь! Поэтому так сладки тихие вечера, когда София засыпает, а я обращаюсь к своим книгам. Сейчас читаю Андрея Битова — какое наслаждение! А Майн Рид после многолетнего перерыва показался простоватым и смешным. А ведь когда-то в отрочестве я в нем души не чаяла!
У Андрея Битова в его «Пушкинском доме» я прочитала замечательное суждение о том, что аристократизм — это умение оставаться самим собой, будучи лишенным всего, что составляет удобства. Аристократы, по рождению своему обеспеченные этими удобствами, ими не дорожат, а лишаясь их, не так по ним горюют, как те, кто зарабатывает их своим горбом. Для меня примером аристократизма была моя покойная подруга, замечательная художница Наталья Чижик. Она ходила в каких-то ветхих обносках, жила в нищете, но всегда держалась королевой. Боюсь, что я не вхожу в эту гордую когорту. Пресловутый комплекс бедности держит меня очень цепко.

В доме Николь переполох. Приехала ее дочь Кристи с женихом. По этому случаю в дом съехались все братья. Жених — простой техасский парень, со своеобразным говором. Братьям он решительно не понравился. Они устроили ему допрос с пристрастием. На следующее утро жених сбежал. Кристи в слезах. Братья в смущении. Они не предполагали, что дело примет такой оборот, хотели только немного припугнуть, а парень оказался чувствительным.

Вот какую потрясающую историю рассказала мне Николь.
София и ее дети жили в Манхеттене, на Сорок четвертой. Тогда, как, впрочем, и сейчас, в Манхеттене было много бродяг. Происхождение у них разное, но поведение у всех независимое и с виду даже весьма гордое. По соседству с жилищем Софии обретался бродяга по имени Джо. И много-много лет, сколько себя помнит Николь, пока они жили там, каждый день в обеденное время бродяга Джо подходил к двери их квартиры, и София выносила ему тарелку супа, кусок хлеба и чашку кофе. А если он почему-то не приходил, посылала детей обыскивать округу, чтобы узнать, почему не пришел бродяга Джо, не заболел ли он.
Без комментариев.

Жаль, что мне не удалось увидеть свадьбу Аманды. София недомогает. Решили, что не стоит рисковать и оставлять ее на попечение заменяющей меня по выходным дням Кэйли. На нее положиться нельзя. Не везет мне со свадьбами. Однако свадебный кортеж заезжал к нам на несколько минут, чтобы показаться Софии. Аманда была великолепна в свадебном наряде, чего не скажешь о женихе — маленький, толстый, с головой круглой, как футбольный мяч, и с тремя подбородками. Лицо у него было недовольным. Подружки невесты — все в одинаковых черных длинных платьях и в черных же перчатках до локтей. Все мужчины, включая маленьких мальчиков, — в смокингах, жилетах и галстуках «бабочка». Все дамы в вечерних нарядах… Все радостные, счастливые!

В русской газете прочитала о том, что внезапно от инфаркта скончалась мой доктор, Ольга Медник. Она была таким потрясающе эмоциональным, живым человеком, что я не могу представить ее не то что мертвой, но даже спящей. Если наши загробные судьбы зависят от людской памяти, то душа доктора Медник отправится на небеса, таким безусловно отзывчивым и душевным человеком она была. Сколько добра она мне сделала за короткое наше знакомство — не забыть!
Надя по-прежнему работает. Николь предлагала ей место официантки в ресторане, но Надя решила, что не будет бегать с места на место. А жаль. Я бы на ее месте пошла. Конечно, в первые дни бывает трудно, но там она могла бы общаться со сверстниками, быть свободной после восьмичасового рабочего дня. Надя меня, признаться, удивляет. Раньше мне казалось, что она транжирит деньги, а сейчас замечаю, что, узнав цену заработанных денег, она стала даже прижимистой. Например, не соглашается по окончании работы съездить куда-либо на экскурсию, отдохнуть. Считает, что это слишком дорого для нее.

Слушала сегодня ток-шоу на русском радио и еще раз убедилась в том, что мы, русские, — унылые, склочные и очень часто недоброжелательные люди!

Напротив нашего дома на берегу моря установлен на сваях длинный деревянный помост, огороженный перилами — специально для прогулок, любования морским пейзажем. Там даже установлена подзорная труба. Бросишь монетку — и можешь разглядывать рекламу на манхэттенских небоскребах на противоположном берегу залива. Со своего крыльца я часто вижу, как к помосту подъезжают машины. Молодые и весьма преклонного возраста семейные пары, держась за руки, идут любоваться закатом. Возможно, они приехали откуда-то издалека. Приезжают одни, без детей. Очень трогательно.

Сегодня исполнился год с тех пор, как я пришла к Софии. Много воды утекло за это время. Мне очень везет на людей в Америке. По большей части я встречаю сердечных и благородных людей. Это не сразу открывается, а постепенно, когда узнаешь их судьбы. Например, вначале мне казалось, что Эвелин, дочь Софии — дама совершенно холодная, равнодушная. Потом оказалось, что она переживает большое горе. Ее дочка, красавица и умница, возвращаясь на машине с вечеринки, сбила бабушку. Бабушка умерла, а Анжела второй год сидит в тюрьме. Эвелин поседела.
София бывает очень слаба, спит дни напролет. Но бывает, как сегодня, покрепче, больше разговаривает, лучше ест. Иногда же будто бес в нее вселяется — начинает вредничать, дергать меня поминутно, капризничает.
Через три недели Надя уезжает — и думает сейчас, как сказать об этом старикам. Когда она устраивалась на работу, скрыла, что пробудет в Америке всего несколько месяцев, иначе ее никто бы не взял. Решили, что она найдет подходящего человека на свое место, представит его старикам, тогда и откроется. Она хочет хотя бы частично вернуть деньги, которые заплатила за устройство на работу. Получится это или нет — неизвестно.

Приехать в Америку и даже получить здесь гражданство — совсем не означает, что вы автоматически стали полноценными американцами. У вас, конечно, есть все права, но для рожденных здесь американцев вы всегда будете чужаками. И не дай бог дерзнуть покритиковать здешние порядки. Быстро поставят на место.
Всегда такая благодушная и сдержанная, Николь сегодня была разгневана. Ее лучшая подруга, приехавшая сюда двадцать лет назад из Пуэрто-Рико, имела неосторожность критически отозваться об американском правительстве и законах. На что Николь ей ответила: «Если тебе не нравятся наши законы и наше правительство, почему бы тебе не вернуться назад в Пуэрто-Рико?» А ведь подруга и замуж здесь вышла, и дети, и даже внуки здесь народились. Нельзя сказать, чтобы сами американцы были без ума от своего правительства и здешних порядков. Критикуют, бывает, очень жестко. Но чужаки — ни-ни.

Надя нашла себе замену — симпатичную грузинскую женщину Нино. В Грузии она была врачом. Приехала сюда, чтобы заработать денег и открыть частную клинику. Очень хороший вариант для этой семьи. Надя заплатила за свою работу в агентство 2 100 долларов, хотя проработала всего четыре месяца. Она попросила Нино вернуть ей хотя бы 700 долларов. И та тут же попыталась обмануть Надю — дала ей какой-то липовый документ, по которому деньги якобы можно получить на почте. Однако обман тут же открылся.
Сегодня мы в последний раз встречались с Надей, гуляли по Нью-Йорку. Я так рада, что этот город пришелся ей по душе! Подвели итоги. За 112 дней (включая выходные) Надя заработала 11 200 долларов. 2 100 долларов она заплатила в агентство. Итого — 9 000. Она спросила меня: «Неужели все мои страдания были только ради этих, хотя бы и больших денег?» Нет, конечно, нет, детка! Прежде всего, ты впервые узнала цену честно заработанных денег, проявила характер, выдержав такие трудные испытания. Ты узнала быт и нравы американцев, научилась общению, живому языку, узнала и полюбила такой замечательный город, как Нью-Йорк. Разве этого мало? А в придачу такую солидную сумму везешь домой!

Прошло месяца два после пышной свадьбы. Аманда с мужем разводятся. София только пожала плечами.

Уехала моя голубушка Надя. Я и рада за нее, потому как она рвалась домой, и пусто без нее стало. Я уже привыкла к тому, что каждый день мы разговаривали по телефону, делились впечатлениями, жаловались друг другу на свое житье-бытье, встречались по выходным. Очень сблизила нас американская жизнь. Я этому рада безмерно, потому что часто разлуки отдаляют людей, трудно потом налаживать связи.
Проводили Надю в той семье очень хорошо, благодарили за хорошую работу. Но особенно тепло прощались с ней у нас дома. Здесь ее все обожают, особенно София. Она так переживает, что места себе не находит от волнений. Я даже беспокоюсь за ее здоровье. Николь приехала с кучей подарков. Все звонят, беспокоятся, чтобы Надя благополучно добралась домой.
Я тоже, конечно, переживаю и жду известий.

Надя уже дома. Мы с ней мечтали, как мы будем возвращаться в Россию. Надя говорит, что все оказалось совсем не так, как мы воображали. Надя провела здесь всего четыре с половиной месяца, но и за это короткое время успела привыкнуть к улыбчивости, вежливости, доброжелательности американцев, к тем удобствам и красоте, которые они для себя создали. Россия поразила ее атмосферой безысходности, всеобщего несчастья, угрюмости и агрессивности измученных лишениями людей. Что же ожидает меня по возвращении?

В нашем Багдаде все спокойно. Все медленно идет своим чередом. София в основном спит, но в промежутках между сном доводит меня до исступления, когда кормлю ее. Кушать самостоятельно она не хочет, ей нравится, когда я кормлю ее с ложки, как малого ребенка. Интервалы между ложками могут длиться до нескольких минут. Мне кажется, что она так развлекается, ей ведь тоже бывает скучно.

Наступили осенние холода, и я тревожусь, чтобы она, не дай бог, не простудилась. Семь с половиной месяцев нам удается избежать больницы. Гляжу на нее: такая она маленькая, худенькая, старенькая — комок к горлу подступает. Временами мы объясняемся друг другу в любви. Я говорю ей:
— Sophia, you are my favourite American lady! («Ты моя любимая американская леди».)
Она всегда отвечает:
— Olga, you are my favourite Russian lady! («Ты моя любимая русская леди».)
На днях у нас случился конфликт. Дело в том, что с самого начала я оговорила, что буду выходить на краткие прогулки, и действительно гуляла трижды в день в любую погоду. Потом по разным причинам я не гуляла, а когда решила возобновить свои прогулки, оказалось, что София привыкла к тому, что я сижу дома, и не хочет оставаться одна ни на минуту. Пришлось проявить свой характер и отстоять свое право, которым я совсем не злоупотребляю.

Пора ехать в Бруклин, искать себе нового доктора. София болеет, я тоже едва держусь на ногах. Боюсь, что хватит меня когда-нибудь инсульт, и я умру или, еще хуже, сойду тут с ума. На всякий случай повесила на стене табличку с телефонами моих детей. Николь обещала похлопотать о страховке, но у нее не получается, а может, не хочет тратиться на меня.
С некоторых пор я замечаю у себя боль в груди, голос хриплым стал, покашливаю. Может, это побочные эффекты от моих лекарств, а может, таинственная эмфизема перешла от Софии. Обследоваться бы надо, но это такие деньги, что страшно подумать.

Терпение мое истощается. Накапливается раздражение, которое надо скрывать, котел разогревается. Что я могу с этим сделать? Стала ежедневно бегать по берегу, утром делаю зарядку, рукодельничаю. Но этих занятий недостаточно, чтобы снять внутреннее напряжение. Умственной работой сейчас заниматься не могу. Днем невозможно сосредоточиться, так как много работы, а вечером устаю так, что и читать не могу. Не высыпаюсь — мучает бессонница. Отпуск, очень нужен отпуск. Хотя бы на неделю. Но сейчас это невозможно: София очень слаба, нельзя ее оставить.

София все слабеет, стала вялой, как тряпочка, кормлю ее с большим трудом. Целый день сегодня была на ногах — старалась приготовить для нее все вкусное, что она любит. У меня сердце разрывается смотреть, как она угасает.
Мы знаем физические, химические законы — сила действия равна силе противодействия… и прочее. Но, наверное, есть в природе и какой-то всеобщий закон, охватывающий и область человеческих взаимоотношений. Закон воздаяния за наши праведные и дурные дела и помыслы. И если так, то почему такие праведники, как София, достойно прожив свою жизнь, так мучаются от немощей и болезней? Бог! Это несправедливо!

Совсем плохо. София угасает. Вчера приезжала медсестра из хосписа, который обслуживает безнадежных больных. Теперь она будет посещать Софию каждый день. Я не могу с этим смириться! Много раз она была на краю, ей удавалось выкарабкаться. Надо сделать все, чтобы и сейчас она поправилась. Стараюсь шутить. Если на лице Софии появляется тень улыбки — уже праздник.
Вижу, как сплотилась вся семья в эти трудные дни. Ко мне всегда очень тепло относились, но сейчас называют не иначе, как «Our Irish sister» — наша ирландская сестра.

Сегодня София почти не кашляла и была бодрее обычного. Людей в доме было меньше, и мы славно посидели, поговорили. Она рассказывала о том, как работала в театре, об артистах, которые сейчас стали очень известными, а тогда были бедны и часто голодны. Она быстро устала от беседы и спала до самого ужина.
В Израиле волнения, стрельба. То, что показывают по телевидению, похоже на настоящую войну. Здесь, в Нью-Йорке, тоже проходят демонстрации — арабы против евреев, евреи против арабов. И, что уже совсем непонятно, есть и такие евреи, которые выступают против Израиля. Я волнуюсь о своей подруге Стелле. Она недавно уехала из России в Израиль. Там, где она живет, более или менее спокойно. В отличие от меня, Стелла — настоящий космополит, приживается на любой почве. Наверное, людям это дается от рождения — одни привязаны к месту, из которого произросли, а другие живут так, будто вся планета для них. Где им нравится, там и дом.

Дети у меня очень хорошие, но иногда огорчают меня. Умом я понимаю, что пора уже иначе к ним относиться. Они выросли, свободные птицы, имеют право на свои ошибки, равно как и платить за них собственными потерями. Понимать понимаю, а на деле снова переживаю, пытаюсь давать советы, когда у меня их не спрашивают. Как отучиться от порочной привычки все контролировать?..

Ночью обе мы — и я, и София — не спали. Я сидела рядом с ней и держала ее руку, такую тонкую и легкую. Иногда говорили друг другу теплые слова. К утру я поняла, что она скоро уйдет. Позвонила Николь. Собралась вся семья — дети, внуки, правнуки, зятья и племянники. Приехал священник, очень простой и ласковый человек. София уже никого не узнает, дышит с трудом. Я ушла в свою комнату, чтобы не мешать им.
Вечером, в половине шестого, Софии не стало. Мне невыразимо грустно, очень жаль расставаться с ней. Утешает то, что София прожила долгую жизнь, 86 лет, и успела сделать много-много добрых дел. Умерла она в своей постели, в своем уме, в окружении любящих ее детей и внуков. Если есть на свете рай, то она попадет туда. Если не она, то кто же?
Впервые в жизни я не боялась мертвого тела. Я знаю каждую ее мышцу и косточку. Обмыла ее так, как делала это каждый день. Прощай, моя голубушка!
Поздно вечером Софию увезли в похоронный дом.

Сегодня мы были в похоронном доме. Софию не видели, она находится где-то там, в пугающей глубине специальных комнат. Николь, Алекса и Дэвид договаривались с хозяйкой дома об организации похорон. Эта хозяйка, маленькая жизнерадостная женщина лет пятидесяти, поразила меня. Мне казалось, что работники похоронных бюро, каждый день сталкиваясь со смертью, горем родственников, по долгу службы выражая скорбь и сочувствие, со временем сами становятся унылыми личностями с постными лицами. А тут эта моложавая женщина, хорошо знающая всю семью, нисколько не притворяется — шутит, сочувствует, расспрашивает о детях и внуках. Ведет себя совершенно естественно, как если бы она была хорошей соседкой, близкой подругой или приятельницей. Я изо всех сил старалась узреть в ее поведении профессиональное лицедейство — не заметила. Или это очень хороший теплый человек (как все и утверждают), или актриса высшего пилотажа.
Такие же естественные выражения чувств у всех членов семьи. Я-то знаю, как они любили Софию, уважали и заботились о ней, как они без нее осиротели. Но хочется им поплакать — и поплачут, а зайдет речь о чем-то забавном — тут же пошутят и посмеются. Ни у кого при этом не возникает чувства вины и обязательства неукоснительно соблюдать все предписания траура. Ведь это совершенно естественно, что люди устают от скорби. Нет ничего постыдного в том, что воспоминания об умершем человеке могут быть и смешными. Ведь жизнь продолжается.

В последний раз простились с Софией, отпели ее в церкви и похоронили. До этого два дня утром и вечером ходили в похоронный дом на прощания. Туда приходило много-много людей — родственники, знакомые, сослуживцы и друзья детей. Некоторые приезжали издалека. Много цветов в красивых букетах, хотя София как раз и не любила живые цветы, жалела, что их срывают. Я тоже принесла букет роз с надписью «For my favourite American lady».
В промежутке между этими посещениями мы проводили время в небольшом клубе на пляже недалеко от нашего дома, обедали там. Тоже в очень свободной обстановке, с вином, какими-то играми.
Отпевание в церкви проходило совсем не так, как у нас. После общей молитвы и короткого выступления священника Дэвид, Алекса и Аманда по очереди произнесли заранее приготовленные очень сердечные речи о Софии, о ее жизни, о своем отношении к ней. Я была приятно поражена тем, что очень большое место в этих речах отводилось моей скромной персоне. Говорили о том, как семья благодарна мне за то, что я сделала последний год жизни Софии счастливым, что они никогда меня не забудут, я навсегда останусь их «ирландской сестрой» и всегда могу рассчитывать на их помощь. Я чувствовала, что это искренние и теплые слова. Подходили ко мне по очереди, целовали, обнимали меня и говорили слова благодарности.
После отпевания в церкви гроб отвезли в крематорий. Я заметила, как Марк в последний момент положил в гроб бутылку ирландского крема, который София когда-то любила. На поминках в ресторане обстановка была очень сдержанной, никакой музыки. Я видела, что все переживают утрату. Николь и Марк просто окаменели.
Мне было сказано, что я могу оставаться в доме, сколько сочту нужным, что мне будет оплачена неделя похорон. Николь пообещала в ближайшее время найти мне хорошую работу.

Николь не бросает слова на ветер. Она нашла мне работу — ухаживать за мамой ее соседки. Говорит, что очень порядочные люди. Отлично. Я решила, что немного отдохну, попутешествую. Когда еще выдастся такая возможность… Я действительно устала. В последнее время не могла спать без лекарств, ночи напролет читала или занималась какими-нибудь делами, чтобы как-то скоротать время бессонницы. Нужен перерыв, чтобы отойти от Софии, привыкнуть к тому, что ее уже нет со мной.
Вначале я планировала поехать в Калифорнию на поезде или на автобусе. Это было бы замечательное путешествие через всю страну. Но оказалось, что ни в одном агентстве сейчас нет туда путевок. Тогда я решила, что поеду на автобусе во Флориду и встречу там новый, 2001 год.

Пересекаем страну с севера на юг. Вначале пейзаж за окнами автобуса был довольно однообразным и очень напоминал Сибирь поздней осенью. Но по мере того, как мы продвигались на юг, становилось все веселее. Чистенькие нарядные южные городки. Пальмы, цветущие диковинные кусты и деревья, разноцветные трамваи, умильные домики, похожие на игрушки. Ходишь по улочкам, будто в декорациях к веселому спектаклю. Трудно себе представить, что тут живут всамделишные люди с их нешуточными страстями, болезнями, проблемами. Все будто создано для праздности и спокойной беззаботной жизни.
Мои спутники — особая песня. Это наши бывшие соотечественники. Почти все уже давно приехали из России и Украины. Я к ним присматриваюсь и пытаюсь понять, как они здесь устроились. По правде говоря, они производят тягостное впечатление. Есть, конечно, и симпатичные люди, они едут семьями, их не видно и не слышно. Тон задают одиозные особы — нетерпимые, агрессивные, вечно всем недовольные, они навязывают свои желания и настроения и хвастают, хвастают без умолку. Рассказывают о своих путешествиях в Лондон и Париж и крадут яблоки и булочки в буфетах гостиниц. Позади меня в автобусе сидят две уже немолодые дамы, приятельницы. Одна, видно, бедная, другая — богатая. У богатой не закрывается рот, она часами пилит и пилит свою бедную подругу и расписывает достоинства и благополучие своих детей. Бедная угодливо поддакивает и оправдывается. Мне ужасно хочется обернуться и сказать богатой что-нибудь грубое: «Заткнись, наконец!» Многие люди совсем по-американски на ходу решают проблемы своего бизнеса. За два дня нашей поездки я уже получила несколько предложений — работать на фабрике по огранке алмазов, купить косметику и биодобавки, воспользоваться сомнительными медицинскими услугами…

Два дня на самой южной оконечности Флориды, в Майами-Бич. Отсюда всего несколько километров до Кубы. Кубинцы всеми правдами и неправдами стараются преодолеть этот узкий пролив и добраться до американского берега. Часто плывут на утлых суденышках, тонут, в них стреляют кубинские пограничники, но тот, кто сумел доплыть до береговой зоны, становится гражданином США.
Богатые районы Майами-Бич совершенно безлюдны. Даже наш экскурсионный автобус не может остановиться здесь ни на минуту. Белоснежные дворцы, один краше другого. Здесь живут знаменитые, очень богатые люди. Экскурсовод торжественно перечисляет стоимость вилл: 20 миллионов долларов, 10 миллионов долларов... Публика внимает с трепетом и завистью.
Полдня бродила по жилым кварталам. Небольшие светлые домики с внутренними дворами. Апельсиновые, лимонные деревья, яркие шарики плодов на зеленой траве. Шезлонги под пальмами с оставленной книгой или пледом. Флаги повседневности — белье, трепещущее на ветру.
Море такого изумительно бирюзового цвета, что кажется неправдоподобным. Тепло, люди загорают, купаются.
Парк попугаев — маленький клочок джунглей, оставленный при освоении Флориды. Пальмы, переплетающиеся стволы каких-то деревьев, похожие на металлические прутья, лианы, пруды с крокодилами, необыкновенной красоты розовые фламинго. Попугаи и прочая живность, заключенная в клетки, — как бы красивы они ни были, сам факт заточения меня угнетает. Когда-то они жили здесь свободно — летали, плавали, ползали, скакали по веткам. Сейчас мы любуемся нарядными, роскошными городами, выстроенными на месте болот и джунглей для праздности и развлечений, а птички и обезьянки, бывшие хозяева этих мест, довольствуются вольерами.
Монумент жертвам Холокоста в Майами — самый выразительный и скорбный памятник, который я когда-либо видела. По огромной руке Создателя карабкаются вверх, спасаясь от смерти, люди — изможденные мужчины, женщины, дети. Кто-то уже не в силах ползти дальше и остается погибать внизу. А вокруг — дивной красоты пруд с белыми лилиями, окруженный роскошными пальмами, какими-то другими диковинными деревьями и цветами — ад внутри рая. Если на все воля Божья, если ни один волос не упадет без Его благословения, то как могло случиться это? Все мы грешны, всякого есть за что наказывать, но мне никогда не понять и не принять коллективной ответственности и коллективного возмездия. У Бога должна быть возможность рассчитаться с каждым отдельно, не обрекая на муки и смерть невинных людей.
Так случилось, что я разделяю номера в гостиницах с весьма экзальтированной и немолодой уже дамой. По правде говоря, в первое время мне показалось, что она вообще сумасшедшая. Рот у нее не закрывается ни на минуту, ни днем, ни ночью. Сначала она пыталась командовать мною. Следовала за мною по пятам, давала руководящие указания — куда идти, что смотреть, что покупать; встречая мое сопротивление, устраивала бурные сцены. Потом, убедившись в тщетности своих усилий, успокоилась и немного освободила меня от своей опеки. Постепенно выясняется, что Рая — относительно нормальный человек, очень неглупая, образованная и добрая женщина. Лет десять тому назад, прибившись к дальней родне, она за компанию приехала сюда из Одессы. Там она была не на последнем счету, работала в управлении какой-то фабрики, жила в достатке. Здесь по возрасту своему (который она тщательно скрывает) оказалась не у дел. Английский у нее не пошел, на работу, даже на самые скромные позиции, ее не берут. Родне не до нее. Подруг не приобрела (нетрудно догадаться, почему). На пособие по старости прожить невозможно, каких-либо сбережений у нее нет. Возвращаться домой боится. Было такое время, что она хотела наложить на себя руки. Но тут ей повезло — дали государственную квартиру, это очень большая привилегия, хотя квартира находится в дальнем бедном районе Бруклина. Сейчас Рая может сводить концы с концами. Немного подрабатывает, убирая богатые дома. Сумела даже накопить деньги на такую дальнюю поездку. Однако скучает, страдает от одиночества и ущемленного самолюбия. И с такой судьбой она во что бы то ни стало хочет убедить меня остаться в Америке и злится, что у нее это не получается. Пойми после этого людей!

У меня сегодня день рождения. Отметила его с Раей ланчем в кафе. Купила себе небольшой подарочек.

С Новым годом! С новым веком и новым тысячелетием! Что же принесет мне новое время, какой стороной обернется? Если судить по приметам, то мой следующий год должен быть прекрасным и мое будущее тысячелетие будет замечательным!
Новый год встретила в парке Орландо. Оторвалась от своих суетливых спутников и смешалась с многотысячной разноплеменной толпой. В полночь над озером под звуки волшебной музыки вспыхнул фейерверк, краше которого я никогда ничего не видела. Огни фейерверка, отраженные в озере, и музыка сплавились в нечто невыразимо прекрасное. И я, и все люди вокруг плакали от счастья. Боже, я никогда этого не забуду!

Возвращаемся домой.
В парках Орландо много всяких интересных аттракционов. Описывать их бесполезно — нужно смотреть. Запомнился кинозал в павильоне Китая. Стоишь в центре круглого зала, а на стенах вокруг — кинопроекция: бескрайняя китайская степь, табуны скачущих лошадей. Ощущение такое, будто стоишь внутри этого несущегося табуна — и лошади перескакивают через тебя.
Еще о парках. Видно, что устроители пытаются соединить просвещение с развлечениями. Иногда это удается лучше, иногда — хуже. Однако не оставляет ощущение, что ты втянута прежде всего в грандиозный коммерческий проект. Меня это всегда удручает. Знаю, что от этого не убежишь, и чувствую себя орудием в чьих-то руках.
Холодно здесь зверски. В новогоднюю ночь зуб на зуб не попадал, хотя надела на себя все, что имела, еще и купила теплую одежду. А рядом — индийцы в шелковых сари на голых плечах и в шлепанцах на босу ногу. И хоть бы что им!

По возвращении из Флориды обнаружила квартиру уже полупустой, телефон и телевизор отключены. Днем с Марком съездили на кладбище к могиле Софии. Это, собственно, не могила, а место в стене, где хранится ее прах. Поплакали там и посмеялись, вспоминая Софию. Вечером дети Софии пригласили меня в ресторан на ужин.
Завтра я еду на новое место. Что там — совершенно не представляю...