Единый ресурс русскоязычных журналов и альманахов
Литературный подкаст
Увеличить
Решаем вместе
Считаете, что объекты культурного наследия находятся в плохом состоянии?
Расскажите об этом
Пн. 14:00 – 17:00
Вы здесь
Сок с весною попалам
К 50-летию Новосибирского Государственного технического университета
Файл: 
12_notman_ssvp.zip (25.74 КБ)
12_notman_ssvp.zip (25.74 КБ)К 50-летию Новосибирского Государственного технического университета
Ролен НОТМАН
СОК С ВЕСНОЮ ПОПОЛАМ
Пришла почта — большая и малая, легкая и тяжелая. Из пачки вытаскиваю неведомый мне журнал «Фигаро» с яркой многоцветной обложкой и подсолнухом на ней. Перелистываю страницы. «Зацепляюсь» за стихотворение Оксаны Кудряшовой:
Сок из солнечных глубин
Брызжет сквозь аквамарин.
Солнце вкусное люблю!
Сладких капель наловлю,
Их в бокалы разолью —
На две части разделю!
Часть одну тебе отдам:
Сок с весною пополам.
Солнце мы в руках зажав,
Будем пить на брудершафт!
Кто же издает этот «Фигаро»?
Оказывается факультет гуманитарного образования НГТУ, ставший знаменитым еще как НЭТИ.
Господи! Как много в моей жизни связано с этим вузом. Кажется, что он возник из давнего юношеского сна, но нисколько не постарел и по-прежнему пьет… сок с весною пополам. А между тем вузу пятьдесят лет, ПОЛВЕКА, и нынешней осенью он наверняка весело и торжественно отметит свой юбилей.
1. Картофельное поле
В детстве и юности мальчишеские команды левобережной Кировки выясняли отношения на Восточном поселке, в соцгороде, то есть на нынешней улице Станиславского, у трехэтажек (единственные тогда заметные дома неподалеку от кинотеатра «Металлист») и у башни. У башни не было ничего кроме бесконечных картофельных полей. И сегодняшний транспортный, торговый и прочий содом, да еще с конечной станцией метро, на площади Маркса, то есть у той самой башни, затерявшейся и неприметной ныне, представляется картинкой совсем из другого города. Тогда же стояла тишина, летали бабочки и мотыльки и огромные кусты крапивы и прочей травы обозначали проходы между квадратами картофельной ботвы. Ничто не мешало ни мечтать, ни выяснять отношения. Именно этим полвека назад занимались у башни два задиристых паренька невысокого роста, какой и отмерила судьба ребятне военного образца.
Правоту, естественно, выявляла драка. Но в те времена — без «сникерсов» и видео — никогда не били лежачего. Когда один из подростков падал, «базар» тут же и закончился. Ну а правым признавли, как легко понять, того, кто не оставался на ногах.
Сейчас та давняя драка стала милым воспоминанием. И мой брат, профессор и доктор наук Генрих Войтоловский, с радостной печалью вздыхает при этом воспоминании. Потому что он выяснял отношения с Юркой Брагинским , который уже ушел из жизни. А Брагинский стал не только заслуженным работником культуры, известным преподавателем консерватории, но и основателем, руководителем знаменитого студенческого хора НЭТИ.
Вспоминаю об этом для того, чтобы подчеркнуть: вуз с самых первых шагов заботился не только о том, чтобы выпускать первоклассных инженеров, но и погружать их в ауру поэтичности и духовности жизни. Так что литературные альманахи, журналы и газеты НГТУ 2000 года как бы вышли из светосферы прошлой жизни, давней традиции.
О ней очень заботился знаменитый ректор и гражданин нашего города Георгий Павлович Лыщинский, на понятном для всех просторечии Г.П. Он был душой и мотором вуза.
Собственно с НЭТИ и началось окончательное разрушение огромного картофельного поля вокруг башни. В двух минутах хода от нее затеяли стройку, превратившую Кировку в один из самых молодежных районов города. Мне это было заметно с какой-то особой контрастностью. Дело в том, что я окончил школу, когда основали НЭТИ. Уехал учиться в другой город, а потом еще в армии служил. И когда через восемь лет вернулся окончательно, а не наездами в родной Новосибирск, то некоторое время не мог освободиться от ощущения: не было ничего и вот вдруг стало все. А башни совсем не видно…
Зато какие девушки спешат в новый вуз и как их много! Одна из них вскоре станет моей женой. Но ненадолго. Алена, которую встречал у первого институтского корпуса, умрет накануне родов и после этого я пять лет живу один и просто пробегаю мимо НЭТИ, не могу в него заходить. Больно.
Проходит еще несколько лет. Невольно «обрастаю» знакомыми, товарищами и друзьями из этого вуза, уже популярного и огромного. Некоторые из товарищей будто выплывают из детства. Например, Володя Шугрин. Мы были знакомы с пяти лет — наши мамы вместе работали. Потом как бы забыли друг друга лет на двадцать. А встретились на заводе имени Ефремова, где он был один из ведущих и блестящих конструкторов, а я редактировал многотиражку. Володя и конструкторская команда его коллег в истории этого предприятия осталась как самая талантливая команда инженеров. Помню, что когда очень известные в свое время путешественники и писатели Зигмунд и Ганзелка побеседовали с Шугриным и его товарищами, то записали в своем дневнике, что они не встречали в своем путешествии более интересных людей, чем эти сибирские конструкторы. Шугоин и многие другие конструкторы перешли позднее работать в НЭТИ, где стали доцентами и профессорами. А главный конструктор завода имени Ефремова Бенцион Захарович Рубинович умер, будучи профессором машиностроительного факультета НЭТИ. У вуза и, прежде всего, у Г.П., чутье на талантливых студентов и преподавателей, казалось безграничным, что принесло огромную пользу, авторитет и признание, как НЭТИ, так и НГТУ.
Хорошо помню доцента Владимира Михайловича Шугрина за полгода до смерти. Мы шли по Советской к моему дому — он меня провожал. Говорили о НЭТИ,о заводе, о Г.П. и литературе.
Володя по-прежнему очень красивый человек, тяжело дышал. Так как любой разговор у нас носил усмешливые формы, то я ему посоветовал:
— Ты бы сбросил кому-то килограммов двадцать. Легче будет.
Он заискрил глазами и тут же ответил:
— Я бы сбросил, но никто берет.
И уже без ерничества уточнил:
— А легче не будет…
Ко мне на четвертый этаж подняться он уже не мог — сердце не позволяло.
Был среди моих товарищей и Валера Каган. Точнее — среди моих пионеров. Мы учились с ним в одной семьдесят третьей школе. В восьмом классе меня приняли в комсомол, который и поручил — быть вожатым в четвертом классе. Мать уже сидела в лагере в очередную волну подозрительности «у гения всех народов и племен», но только комсомол меня ни в чем не подозревал как сына «врагов народа» и мое сердце было полно благодарности к нему за это.
Как же я мог отказаться от комсомольского поручения?!
И вот прихожу в четвертый класс, чтобы провести там политинформацию, рассказать то ли о борьбе с космополитами, то ли с вейсманистами-морганистами — точно уже не помню. Но ни о сказках, ни о стихах Маяковского, которые к тому времени уже почти все выдолбил наизусть, тогда речь не шла. На сердце, преисполненном ответственностью, тревожно. Однако захожу в класс. Бог мой! Это был полный педагогический провал. Сначала меня облепливают жвачкой, потом, едва открываю рот, как в него влетает самолетик, потом идет отстрел из трубочек и, наконец, юный балбес с меня ростом из маленькой рогаточки на резинках попадает мне точно в лоб. Учительница истерично орет, молодой наставник от обиды и боли чуть не плачет, а класс продолжает буйствовать. И среди этого школьного бедлама всего один мальчик, необыкновенно милый и очаровательный, тихо сидит за партой и с интересом наблюдает за развитием событий. Это и был Валера Каган, вечный отличник в школе, в вузе и где угодно, будущий доктор наук, великолепный математик и один из самых любимых педагогов НЭТИ. Валера Каган жив и здоров, процветает, но — увы! — не у нас, а в Америке. Обычная и уже привычная история последних лет…
Уезжал он долго, мучительно сомневаясь — здесь все было свое, родное.
Он крепился еще года два, когда уехала родная дочь, но потом и они с женой собрались.
За границей ему тоже пришлось пройти через страдания и унижения. Однако он выстоял, и как-то с удивлением узнаю от ректора НГТУ Анатолия Сергеевича Вострикова, что Каган представляет деловые интересы вуза за рубежом. Ему доверяли по-прежнему, потому что в его порядочности и честности усомниться было невозможно. А потом пришло сообщение, что Валерий Каган работает генератором идей на каком-то металлургическом заводе в Америке. У него вольный режим, а обязанность одна — думать, предлагать хотя бы изредка, что-то новое. Что ж, это как раз по нему. Как жаль, что многие наши инженеры и ученые, окончившие НЭТИ, нашли работу, где надо думать, там, «за бугром», а не у нас, дома. Столько блестящих специалистов только я помню…
Поразительно, как искусно выпускники НЭТИ — НГТУ адаптируются к жизни, к любым условиям, в том числе и рыночным, растут профессионально и административно, карьерно.
По меньшей мере треть директоров новосибирских заводов вышли из этого вуза. Они есть среди руководителей городов и районов, их полно в институтах СО РАН, в банках, в редакциях газет и журналов.
Однажды стал свидетелем своеобразного «крестного хода». Времена были еще партийные, советские. Случайно мы оказались с Георгием Павловичем Лыщинским в одном профилактории. Я сидел в своем номере и писал очередную повесть. Уединился, затаился, не знакомился и не участвовал. Но окно моего номера выходило на дорогу, по которой сновали машины и какие-то странные, внешне допотопные, мотоциклетки на огромных колесах рыбаков. Такого движения на окраине скромного Бердска я и не предполагал. А тут еще через каждый час или два на территорию профилактория въезжала машина с очередным местным или областным сановником, каждый из которых обязательно громко спрашивал у любого отдыхающего, в каком номере расположился Георгий Павлович Лыщинский. Словно каждый отдыхающий это должен был обязательно знать. И что самое удивительное — каждый отдыхающий это и знал. А где-то к вечеру раздавался стук в мою дверь. Я открывал. Георгий Павлович говорил укоризненно:
— Ну, что же вы со мной делаете, гражданин пишущий?! Я не могу в одиночестве выпить такое количество коньяка. Помогайте. Мне подлечиться надо.
— А мне писать.
— И замечательно! — говорил он. — Пишите. С утра. После процедур. А к вечеру приступайте у меня к уничтожению привезенных даров. Тут Ваня с Володей кое-что поднавезли.
Ваня с Володей оказывались секретарем горкома и управляющим трестом. Все выпускники НЭТИ были для Лыщинского его ученики и его дети. Тем более что дети были старательные и преуспевающие. Некоторые из них не просто уважали и любили Г.П. — они его боготворили.
Интеллигентный Лыщинский каждого такого, обычно уже грузноватого, «ребенка» провожал до ворот и еще долго расспрашивал как да что. Не помню дня за весь сезон, чтобы кто-то Г.П. не посещал.
Это был «крестный ход» почтительности и уважения. Его одного было достаточно, чтобы понять, какое место в жизни города, области и Сибири занял НЭТИ. Вспоминая те давние встречи, мне хотелось сравнить, как в наше рациональное время в этом когда-то не только и не столько техническом, а, прежде всего, романтическом вузе изменились люди — и преподаватели, и студенты. Никак не мог забыть, что давным-давно два мне очень хорошо знакомых человека — поэт Илья Фоняков и профессор Василий Казанцев — написали гимн НЭТИ с такими строчками:
Есть у нас в институте предмет.
Пусть его в расписании нет.
Но про нас говорится недаром:
Каждый третий немного поэт.
Не сомневался, что перемены будут очевидны. А возможно, что и разительными. Все-таки свобода печати, иллюзии поразвеялись, а рынок попросту обрекает на жесткие отношения, на конкуренцию. Исходя именно из этого посыла, попросил первого проректора НГТУ Николая Васильевича Пустового и проректора по учебной работе Юрия Андреевича Афанасьева «поставить» мне для беседы любых трех вузовских магистров, которые задержались в лабораториях или еще торчат у компьютеров. В выборе, в предварительной подготовке всегда есть элемент показухи — вольной или невольной. Случайный поиск нередко ситуацию выявляет точнее и вернее. Убедился еще раз в этом, едва начал беседовать с Александром Печерским с кафедры вычислительной техники. И первое отличие от тех студентов, где каждый третий был поэт, в том, что сейчас процентов восемьдесят, а то и девяносто студентов и дневного отделения учатся и работают одновременно. И у них, конечно, для поэзии времени меньше. Тот же Печерский работает в центре платного образования. Впрочем, как и два другие мои магистры-собеседники — Антон Чернышев и Вадим Шолохов. И это не разгрузка вагонов, постоянная работа, а не подработка. Да еще желательно по профилю.
Кроме того, и это отмечает не только, положим, Востриков, но и буквально все ректора вузов, студент ныне пошел гораздо серьезнее, целенаправленнее, он не отбывает часы, а упорно учится. Больше того: настаивает на дополнительных курсах, семинарах, дисциплинах. Он задолго до выпуска знает, что к интересной и перспективной работе на рынке услуг и труда пробиваются лучшие, самые знающие. «Мы не знаем, — часто теперь слышу в деканатах, — проблем с учебной дисциплиной. Наполняемость (есть такой скучный учебный термин) — аудиторий — девяносто процентов». Мне, который пропустил не меньше трети всех лекций, когда учился в институте, это как-то странно слышать. Но это так. Нынешняя молодежь для своего возраста гораздо больше знает и умеет, живет намного осмысленнее. Странно другое: она и поэзию не отменяет. Хотя условия жизни у современного студенчества вряд ли лучше, чем у тех, кто учился в пятидесятые, шестидесятые и даже в семидесятые. Почему? Да потому, что государство о них меньше заботится. Потому что им надо самостоятельно пробиваться. Потому что родители им сплошь и рядом помочь не могут, а чаще они им помогают. Потому, наконец, что соблазнов жизни на них «обрушилось» гораздо больше. Достаточно вспомнить про компьютер и Интернет. Это не только помощника учебного процесса, просветители. Они и соблазнители. Виртуальные путешествия уводят от жизни, погружают в жесткий мир, в котором нет места соболезнованию, милосердию, не говоря уже о всеми разруганной сентиментальности. Это наркотик, и отнюдь не безопасный. Им, как при болезни, очень умело и дозированно надо пользоваться, а молодые не знают удержу, они натуры страстные: увлекающиеся. В мир Интернет они погружаются и для того, чтобы знать и чтобы наслаждаться. Тут-то и кроется опасность зависнуть на крючке соблазна, о чем сейчас все чаще с тревогой говорят специалисты.
Об этом мы тоже говорим с магистром, то есть старшекурсником, Печерским. Правда, он, изучая по Интернету технологии, выявляет с их помощью основные критерии для разработки и внедрения систем дистанционного, набирающего сейчас популярность, образования. Саша по двенадцать часов не отходит от компьютера. Это на грани сумасшествия, как мне представляется.
— Устаешь, наверное? — предполагаю я сочувственно.
А в ответ слышу:
— Ничуть! Я не устаю, когда работа интересная.
— Но на свидания хотя бы ходишь? — юношеская рабочая одержимость начинает уже немного злить.
— Скорее она ко мне приходит на кафедру. Ей недалеко…
— А друзья-то у тебя есть?
— Есть, — заботливо отвечает Печерский. — Но в основном виртуальные. Я с ними по Интернету общаюсь.
Нет, это другое поколение и другой мир! А мир, в котором они живут, предполагаю не без раздражения, их скорее всего не интересует. Но, оказывается, и это не так.
Саша Печерский из Горно-Алтайска. В Новосибирске он за 400 рублей в месяц снимает комнату. Уже со второго курса имеет свой компьютер, так как это «совершенно необходимо». В том числе и для того, чтобы в срок закончить магистерскую диссертацию. Он спокоен и рационален, умен, воспитан, вежлив, приветлив. В его интеллектуальной уверенности проявляется еще одна примета и, на мой взгляд, очень хорошая, современного студенчества. Оно не боится жизни и готово биться за место под солнцем не локтями, а знаниями, хорошо думающей головой, а не пылким сердцем.
Печерский не зря работает по двенадцать-шестнадцать часов в день. Он работает, чтобы достичь своих целей.
Мне нравилось общаться с этими случайно «выпавшими» для беседы магистрами. При значительно большой общности интересов они, к счастью, были разные. А уж по тематике исследований — тем более. Антон Чернышев с кафедры прикладной математики НГТУ. Он тоже, как и Печерский, зарабатывает себе на жизнь, занимаясь моделированием электромагнитных полей в технических устройствах типа электродвигателей, в каких-то частях ускорителей, в геофизике и т.д. Иначе говоря, еще до аспирантуры, еще до ученых степеней и званий он уже увлекается наукой и зарабатывает ею на жизнь. Его родители в свое время тоже закончили НЭТИ и, пока учились, сменили пять общаг. Антон с молодой женой, интерном медицинской академии, снимают отдельную квартиру. Чувствуете разницу? Зависимость в прошлом и независимость в настоящем. Но сообщество и коллективизм в прошлом и разобщенность в настоящем. Это не просто разные возможности, но и разный стиль жизни.
И раньше, и ныне спрашивал у студентов, особенно у выпускников вузов:
— Достаточно ли вам знаний, полученных в вузе, чтобы утвердиться в профессии?
Раньше было всегда достаточно. Некоторые отвечали, что их даже много, далеко не все нужно.
Сейчас — иначе. Вот ответ Антона Чернышева: «Их достаточно, чтобы понять, чем заниматься дальше». И не более того. Это ответ молодого человека, который все успевает, работая с упорством вола. Такой же по поведению и устремлениям как будто бы и Вадим Шолохов с кафедры организации производства факультета бизнеса. Его родители работают в разных институтах и в нем, конечно, многое от них. Ему с детства был задан интеллектуальный старт на длинную дистанцию. Он перебирал в своих увлечениях один спорт за другим — занимался бадминтоном, силовой йогой, плавал, окончил музыкальную школу. Родной свой Новосибирск любит, но без «придыхания». Этому магистру есть с чем сравнивать: он побывал на Кипре, в Финляндии, Израиле… Он отдыхает за Бахом, Генделем и Моцартом и искренне огорчается, когда на долгожданном концерте не сыграли прелюдию и фугу ре-минор. Хорошо еще, что эрдель на вечерних прогулках развеивает печаль этого юноши.
Казалось бы, чего горевать этому способному магистру, у которого крепкие родители, отдельная комната в родном доме и возможность ездить и смотреть на мир?! И уж тем более: зачем ему работать? Но это слабое рассуждение не для Вадима Шолохова. Да, он вырос в обеспеченной семье. В обеспеченной и трудовой. И его сызмала научили ценить работу и знания выше всего остального. И он то и другое постоянно «ищет». Сначала он прошел бесплатную двухмесячную стажировку в фирме «Консауд», где его быстро оценили. И сейчас ему платят. Вполне достаточно для весьма взыскательного молодого человека. А он старается.
Сейчас магистр с факультета бизнеса занимается теорией нечетных множеств и нейронными сетями. Всего-навсего… Нужно это магистру с факультета бизнеса потому, что его не устраивают традиционные компьютеры. Ему не нравится, что они работают по простому принципу «да — нет». Вадим считает, что в реальной жизни и работе далеко не все можно свести к однозначной логике. Я, к примеру, тоже так считаю. Но Вадим знает, как прийти к другой логике, а мне, как пишущему человеку, на одно остается надеяться — на интуицию и опыт. А Вадим уже знает, что американцы для нечетной, неоднозначной логики придумали так называемый «фази — чип». С его помощью, например, знаменитая задача «как собаке догнать кошку» решается гораздо проще.
Беседую дальше с Шолоховым и выясняю, что эти как будто далекие от практики исследования очень нужны вполне конкретному делу. Не случайно, что именно Шолохов сейчас участвует в разработке компьютерных программ для управления теплоэлектроцентралями. Создается программа, позволяющая с разных точек зрения посмотреть на объект управления. Словом, задачки молодые магистры решают и большой сложности, и большой важности.
2. Пять периодов… по воспоминаниям начальства
Мы с ректором обычно встречаемся на бегу — то ему некогда, то у меня день как на иголках.
Но каждый раз тем не менее мы «укладываемся» в обозначенное время. Даже на удивление остается несколько минут. А Востриков постоянно чем-то удивляет: то своей необыкновенной для ректора огромного вуза терпимостью, то какой-то не очень, как думается, серьезной «упертостью», то щедрой отзывчивостью, а то… загаром в начале хмурой весны.
— Вы что, — спрашиваю у него, — с юга приехали?
— Нет, с севера. Всю ночь в болоте просидел, зорьку ждал.
Ах, да, совсем забыл, что Анатолий Сергеевич страстный охотник и автомобилист. Но это еще что!.. О самых разных увлечениях профессуры НГТУ за пятьдесят лет можно отдельный очерк написать. Учитывая неожиданность некоторых увлечений. Например, доктор наук Гричин спускается по бурным рекам. Доктор наук, выпускник НЭТИ Шапошников летает на дельтаплане и играет на гитаре. Иногда попадает в аварии. Например, недавно разбился в Швейцарии. Но быстренько подлечился и опять полетел. Ныне покойный профессор Родыгин, приезжая на работу, на огромной скорости так поднимал свой мотоцикл, что он, останавливаясь, словно впечатывался в стенку главного корпуса НЭТИ. Знаменитый Георгий Сергеевич Мигиренко, прославившийся еще в академгородке, многие годы был профессором НГТУ, где и завершил свой жизненный путь. Он пел как профессиональный актер. Прекрасно поет и Юрий Андреевич Афанасьев, а количество влюбленных в поэзию, «прикладывающихся» к стихотворным строкам, в вузе исчисляется сотнями. Здесь систематически выходит в свет поэтический литературный альманах. Строго говоря, в нем нет профессионального отбора, но это тоже традиция. Проявиться дают всем. Не знаю ни в городе, ни в стране технического вуза, где бы издавались две газеты — «Энергия» и «Абзац», информационный бюллетень, альманах и вот теперь студенческий журнал «Фигаро».
— Не много ли? — спрашиваю у ректора.
Он смеется:
— Но и нас много. Возможно, что какие-то издания вскоре и сольются. Жизнь покажет. А пока, раз люди хотят и им это интересно, пусть выходят. Мы их поддерживаем, так как своей сильной гуманитарной компонентой в образовании гордимся. Она помогает выпускать полноценных специалистов полноценными людьми.
Из статистических данных: в НГТУ учатся двадцать тысяч человек. Из них пятнадцать тысяч — студенты, пять тысяч проходят различную переподготовку. В 1999 году был установлен своеобразный рекорд — на дневное отделение приняли три тысячи студентов. Три полка… В институте работает около двухсот докторов наук.
Это «около» пишу нарочито. Оно связано и с непрерывно меняющейся ситуацией, и с давней ориентированностью в действиях ректора. Анатолий Сергеевич считает, что вся (или почти вся) фундаментальная наука должна быть сосредоточена в высшей школе. Как это и есть н Западе. Там лучшие научные умы либо в университетах, либо при них, рядом с ними, например, в фьючерных малых фирмах. Или эта наука при больших корпорациях.
Особую роль академии наук и собственный путь развития фундаментальной науки в России Востриков не то чтобы не принимает во внимание… Нет! Он все прекрасно понимает и знает. Но считает, что роль РАН и ее институтов преувеличена. И приводит для этого вполне убедительные примеры. Во всяком случае, кадров высшей квалификации, то есть докторов наук, в вузах уже не меньше, а скорее больше, чем в академических институтах. Что подтверждает и уже упомянутое «около». Из двухсот докторов наук в НГТУ почти девяносто совместителей, и они преимущественно из академических институтов. Переток идет постоянно, что, как легко понять, укрепляет позицию Анатолия Сергеевича Вострикова. Мне с ней трудно согласиться.
Потому что, если сравнивать реальный вклад академической науки и вузовской в развитие высоких технологий, в целом прогресса страны, то, ничуть не умаляя достижений высшей школы, придется все же признать, что академическая наука — бесспорный лидер. Но я возражаю, а отнюдь не осуждаю эту «упертость» Председателя Совета ректоров Новосибирска Вострикова. Она объясняется еще и очень большой работой Анатолия Сергеевича по усилению научных основ в работе нашего крупнейшего вуза, его страстным желанием поднять в университете академическую планку и в исследованиях, и в преподавании, обучении.
— За пятьдесят лет, — рассказывает Анатолий Сергеевич, — мы прожили при весьма условном делении пять периодов. Первый, скажем так, был довузовский . Это строительство, формирование структуры, освоение азов управления. Вторую десятилетку НЭТИ определю как студенческую. Вуз вел себя уже как способный студент, но плохо прогнозируемый, с не очень определенными мотивациями, социальными устремлениями. Он еще искал свое место в высшей школе Новосибирска, давно уже сложившейся, и был далеко не самым крупным у нас учебным заведением. В третье десятилетие НЭТИ стал усиливать свою научную академическую работу. Появились свои, а не «заемные» профессора, аспирантура, стали все более заметно заявлять о себе научные школы. Но все же это как бы еще аспирантское десятилетие. Становление, но не зрелость. А вот четвертое десятилетие по нашей условной квалификации было уже бесспорно доцентским. Аспиранты подросли, защитились, пришли на кафедры, народилась более сильная и зрелая научная смена. Шел процесс бурного наращивания знаний. Определилась научная тематика, позволяющая развивать исследования, наращивать интеллектуальный потенциал. Эта десятилетка подготовила новый качественный сдвиг. Он вывел вуз на принципиально другой уровень, гораздо более высокий, чем раньше. Поэтому последнее, пятое, десятилетие вполне можно назвать профессорским.
— Какие же приметы у профессорского десятилетия?
— Их много, — ответил Анатолий Сергеевич. — Вы знаете, учеными становятся быстрее, чем педагогами. А некоторые ученые, даже талантливые, педагогами при всех добросовестных попытках так никогда и не становятся. Это далеко не всегда совпадает. На формирование хорошего педагога уходят многие годы. Так вот когда доцент начинает ярко и интересно выстраивать дидактику своего курса, который он преподает, это уже и есть примета профессорского уровня. Мы много лет имели доцентский возраст и престиж у нас был доцентский. Между тем в городе давно работали вузы, например, НИИЖТ или «Сибстрин», которые имели явно профессорский уровень. Здесь существовали давние научные школы, первоклассные кафедры с почтенными и уважаемыми руководителями. Эти институты издавали солидные научные труды, в том числе и по методике преподавания, как интересно читать лекции.
— Мы, — продолжал свой рассказ Востриков, — вышли на профессорский уровень, как это не удивительно, в самый трудный период для высшей школы, когда, казалось, все разваливается и вузы озабочены были выживанием, но никак не развитием. Но именно в это время в НГТУ вырос академический уровень. И настолько, что у нас, как никогда раньше, стало очень быстро расти число докторов и кандидатов наук. Больше того: мы стали побеждать и по количеству «грантов», контрактов, хоздоговорных работ, в конкурсах, на олимпиадах и т.д. Это была не только амбициозная задача, заставляющая расти, развиваться, но и то самое количество, которое переходит в качество. И к нам пошла профессура из институтов РАН, чему мы всячески способствуем.
— В какой-то степени это вражеская задача, — говорю Вострикову, не удержавшись, — перетащить к себе лучших профессоров из СО РАН.
— Согласен, — подтверждает, мило улыбаясь, Анатолий Сергеевич. — В какой-то степени — да.
Но я бы это определил все же как дружеское соревнование. Тем более, убежден, что сейчас мы можем с академией спорить на равных. Наш университет признали в это профессорское десятилетие везде. Мы обрели маститость, позволяющую советовать многим другим вузам, как укрепить научную работы, как поддерживать передовые исследования, как вести подготовку научных кадров высшей квалификации. И мы делаем это, да еще с удовольствием. НГТУ, к примеру, ежегодно проводит не менее пяти международных конференций. А одна из них — по качеству образования. Это совсем недавно было отмечено и отечественными, и зарубежными экспертами. Смею утверждать, что по качеству образования если мы не в тройке, то наверняка в пятерке лучших вузов страны. Тоже самое относится и к активизации учебного процесса.
— А научного?
— Хорошо, что вы решили это уточнить, — заметил Востриков и добавил убежденно. — Я не знаю вуза, который бы сделал больше в последние годы по активизации научных исследований, чем НГТУ. Это не значит, конечно, что мы сравнялись с МВТУ, положим, или Физтехом. Там давно основаны и развиваются «многоэтажные» профессорские школы, которые накопили огромный научный и педагогический опыт. Нас это еще ждет. Но вот как надо сейчас развивать научный процесс в высшей школе — тут мы в известной степени законодатели. Вы вспомните: мы одними из первых в стране организовали магистратуру. Это сразу дало толчок к развитию науки у нас.
Именно тогда, в годы кризиса, многие ученые из СО РАН перешли к нам. Это звучит не очень ласкательно для уха, но кризис нам не столько навредил, сколько помог. Мы встряхнулись, стали искать новые пути развития. Капитально обновленный ректорат определил то, на чем можно было бы себя проявить, да и показать так, чтобы это помогло вузу. В качестве катализатора ускорения и развития как раз и стала научная работа. Всего за десять лет у нас появились кафедры, где работают сразу по пять докторов наук. Например, на кафедрах прикладной математики и автоматики. Еще недавно это было невозможно представить. Прежняя традиционная схема: один доктор наук, он же, конечно, и заведующий кафедрой, а остальные доценты, кандидаты наук и преподаватели без степеней и званий. А сейчас пяти докторов наук на одной кафедре достаточно для организации ученого совета по специальности.
Как-то «Комсомолка» писала о духе «шестого этажа». Это дух творчества, оперативности, дружбы и преданности.
—А что характерно, — спросил у Вострикова, — для духа технического университета?
Ректор задумался. Вспомнил о предстоящем осенью юбилее университета, о последнем решении ученого совета, который распределял средства на ремонт многочисленных корпусов НГТУ, исходя из строго соблюдаемого соотношения «цены и эффекта», о некоторых поездках за границу по укреплению международных связей… Но я видел, что Анатолий Сергеевич мой вопрос не забыл и ждал ответа. И вдруг он быстро стал отвечать:
— Наш дух силен общественной инициативой. Мы не стоим на месте, ищем и предлагаем. Это укреплял еще Георгий Павлович. Поддерживаем любые новации в учебе и науке. Подчеркиваю: любые. Это не значит, что все они хороши. Но люди должны проверить себя. Мы развиваем здоровое честолюбие, создаем в вузе благоприятное поле, дающее возможность и студентам, и преподавателям искать, проявлять свои способности. Что бы еще отметил?.. У нас никто не боится высказать свою точку зрения и у нас нет любимчиков. Равенство взглядов и позиций гарантировано. То есть совсем не гарантировано, что одни возобладают над другими.
Но высказаться во весь голос — это волен каждый. В чем я не раз убеждался и далеко не каждый раз с удовольствием.
3. Многокрасочный вуз. Черные цвета в этой палитре тоже есть.
Каждые пять лет в вузах проходят выборы ректора. Обязательно на альтернативной основе.
То есть обязательно или во всяком случае желательно по положению, по уставу высшей школы, но совсем не обязательно в действительности. Знаю вуз в Новосибирске, где кандидатура ректора всегда единственная и голосование проходит на сцене под его бдительным и расстрельным взглядом.
В НГТУ выборы предельно демократичны... Программы кандидатов задолго до конференции публикуются и широко обсуждаются. Я трижды был на выборах ректора НГТУ. И пришел к выводу, что демократия в вузе безбрежная. Например, между педагогами накануне выборов распространялись папки с сомнительными документами и фактами, очерняющими Вострикова.
Ректор в своем выступлении их дотошно проанализировал и отчитался на конференции чуть ли не по каждому растраченному или полученному рублю и квадратному метру своей жилой площади. Но это еще не все. Перед конференцией участникам на глазах у всех, в том числе и Вострикова, раздавалась злобная и малоубедительная листовка под заголовком «Черная дыра». Содержание листовки кричало, что автор либо болен, либо сильно обижен. Рискну на крохотные цитаты из этой листовки: «положа руку на сердце, раскинув содержимым верхней части головы», «…нормальный барин, владея своим живым имуществом, лелея и заботясь о нем, не без оснований «докумекивал». Или: «выставление векторов целей относительно каждого воздействующего на дело фактора с учетом его приоритетности, выстраивание курса по должному исполнению…»
Нет, я за демократию, но эту бредятину, будь моя воля, все равно бы не пропустил в печать. В НГТУ пропустили и уж, конечно, никого не наказали. А как же! Демократия! Есть мнение — пусть оно будет обнародовано. Ректор знает авторов пасквилей и продолжает с ними корректно здороваться, эмоциям воли не дает. Его, видимо, успокаивает одно сравнение. До него в Госкомвузе всегда «болталось» два-три письма с жалобами на ректорат вуза. За последние десять лет не поступило ни одной жалобы. Даже удивительно. А какие муторные дела раньше колотили вуз. Одно тянулось годами и было… проиграно. Женщину за полную бездеятельность два раза увольняли еще при Г. П. Но каждый раз суд ее восстанавливал. А «героиня» тем временем достигла пенсионного возраста и продолжала ничего не делать. Собрались было в третий раз с ней судиться, но убежденный демократ Востриков сказал:
— Довольно. Это нам дороже обойдется. Платите ей минимальную зарплату и пусть ничего не делает. Дешевле будет.
Случай анекдотический и к нему можно было бы придраться, но не станем — в этом тоже проявляется дух НЭТИ – НГТУ, его сильной гуманитарной компоненты.
Из воспоминаний Михаила Блама, руководителя ансамбля скрипачей НГТУ, заслуженного работника культуры России:
«Три скрипача и одна виолончелистка (все, что осталось от камерного оркестра НЭТИ) собрались в феврале 1970 года на свою первую репетицию. Начиналась подготовка к выступлению в Большом зале оперного театра к творческому празднику НЭТИ. Тогда мы заявили о себе только двумя произведениями: «Поэмой» Фибиха и «Серенадой» Шуберта. Сейчас в репертуаре ансамбля уже более ста произведений, которые музыканты-любители исполняют наизусть». А еще, добавим, успешные гастроли во многих городах страны, в Греции и в Армении. Это тоже гуманитарная компонента.
Дух НЭТИ проявляется новациями далеко не в одном обучении или науке. Отнюдь! Они нужны и при переменах в структуре управления, при финансировании кафедр и факультетов, при подготовке докторов и кандидатов наук: даже при воспитании молодых студентов и аспирантов. Причем, формы этих новаций могут быть самые разные. В том числе жесткие и консервативные. Например, нынешний проректор Юрий Андреевич Афанасьев четыре раза сдавал известному специалисту Петру Молчанову сложнейший экзамен по теоретической механике. И каждый раз на «отлично». Но педагог, уже в больших годах, каждый раз, записывая фамилию Афанасьева в свою книжечку, будто забывал об этом. И Юрий Андреевич снова сдавал теоретическую механику. Но Молчанов, уже после окончания института Афанасьевым, увидел, что его фамилия повторяется в «записнушке» четыре раза, тут же пригласил Юрия Андреевича к себе на работу. Это была жесткая проверка, но зато уж безошибочная.
Запомнил на всю жизнь Афанасьев и другого профессора — Насонова, которого очень любили студенты. Он дал совет, не забытый проректором до сих пор. На третьем курсе в НЭТИ организовали физтех и лучших ребят с других факультетов стали туда отбирать. Засобирался и Афанасьев. Но тут Насонов сказал ему, не смотря на поднятый ажиотаж:
— Не торопитесь. Интересно то дело, которое ты хорошо знаешь. Запомните это, Юра.
И Юра запомнил, остался в машиностроении, в механике и никогда об этом не пожалел.
— Дело еще в том, — уточняет сейчас Афанасьев, — что в институте был создан культ знаний, тот дух заражал, развитие не тяготило, не утомляло, а доставляло удовольствие. Институт поражал масштабами. Меня потрясло, когда я поступал, что в большой зал набилось несколько сотен человек и движение в нем регулировали… милиционеры. Хотелось все узнать и везде поспеть.
Это стремление вырабатывало привычку к максимуму. Задачки часто ставили передо собой, превышающие возможности. Например, кандидатская диссертация Афанасьева «тянула» на докторскую. Разумный и осмотрительный Алабужев, научный руководитель, тут же сказал Афанасьеву:
— Нет, мы будем работу обрезать. А то слишком далеко уйдем. Заплутаем…
А если учесть, что Юрий Андреевич готовил диссертацию в заочной аспирантуре, что было редкостью в те времена, то кандидатская «в облике» докторской была редкостью вдвойне. А защитил ее Афанасьев буквально за три дня до окончания аспирантуры. Все уже было на грани риска. Тем более что в самый последний момент очень известный ученый, а он был первым оппонентом, ректор политехнического института из Казахстана профессор Джолидазбеков нашел в работе сибиряка какую-то роковую ошибку и заявил, что защищать диссертацию. Пока нельзя.
Афанасьев возражал, упорствовал по принципу «этого не может быть, потому что не может быть никогда».
— Хорошо, — согласился ректор политеха, — приезжай к нам в Алма Ату, разберемся.
Что оставалось делать молодому соискателю?! Купил билет и полетел. И дважды доказывал Джолидазбекову и сотрудникам его кафедры, что он прав. И доказал, что я тоже склонен отнести к духу НЭТИ. А на защите, ученый из Казахстана, признавая правоту Афанасьева, заметил:
— Та часть работы в диссертации Юрия Андреевича, которая вызывала у нас сомнение, настолько интересная и убедительна, что достойна войти в учебник.
Это было признание и научной работы, и твердого характера соискателя, хотя тогда Афанасьев впервые узнал, как у человека болит сердце.
Потом, правда, сердце напоминало о себе все чаще. Юрий Андреевич десятилетиями совмещал научную работу с профсоюзной, проректорской и многие чужие боли и институтские, а теперь и университетские волнения стали для него своими. Чего стоил тот же переход на трехступенчатую систему обучения в вузе?! А финансовая реорганизация? Это были страсти, напоминающие бурление кипятка. Тот давний ученый Совет сразу после дефолта весь ректорат помнит в деталях. Но надо было ликвидировать систему, которая казалась незыблемой. Это когда ректор мог институтскими деньгами распоряжаться самовластно и забирать средства с лицевых счетов столько, сколько считал необходимым. Сейчас даже трудно представить, чтобы Г.П. , не очень-то любящий полемизировать и всегда твердой рукой проводящий свою линию в вузе, мог считаться с факультетами и кафедрами при финансировании безразмерных вузовских нужд и проблем. А сейчас приходится. Два года назад было решено, и никто ни разу не отступил от принятого правила, так: тридцать процентов от средств, заработанных факультетами, кафедрами и лабораториями идут на нужды университета, а все остальное остается тем, кто эти средства заработал. Вместо продразверстки, как шутили в вузе, ввели продналог. Правда, ввели, когда в НГТУ дошли, в сущности, до полного финансового истощения и стали тратить даже те средства, «затыкая» дыры и долги, которые просто нельзя уже было расходовать ни при каких обстоятельствах. В этих условиях авторитет ректората стал стремительно падать. Людям не на что было надеяться. Они не могли дела на своих факультетах и кафедрах поправить собственным заработком. Приобретение двух стульев в кабинет заведующего кафедрой и то превращалось в неразрешимую проблему. Аудитории ветшали, некоторые коридоры были выбиты так, будто по ним танки проходили. А в этом году, не без гордости говори ректор, «мы на летний ремонт институтских корпусов можем потратить средств в десять раз больше. Не решим, конечно, всех проблем, но многое сможем».
Теперь в НГТУ никто не покушается из ректората на деньги деканатов, если отдано все, что положено на содержание и развитие вуза.
— Это наше, — скажет любой декан. И никто ему не возразит. Зарплата в НГТУ выдается в срок.
В командировку захотел педагог поехать? Пожалуйста. Если есть деньги на счету. А они теперь почти всегда есть. Конечно, в ректорате знают, на что расходуются заработанные средства.
И если они пошли на евроремонт кабинетов, то вам об этом могут напомнить, когда вы придете, к примеру, с жалобой на то, что у вас учебников не хватает для студентов.
— Зато вы роскошные кресла купили, — скажут декану с упреком. Да, упрек будет, но наказания — нет. Это ваше дело, сами смотрите и решайте. Так воспитывается независимость и дисциплина. Рублем, самостоятельностью воспитывается. Централизация уступила место децентрализации, что улучшило всю финансовую, экономическую, учебную и научную работу института. Укрепилось материальное положение профессуры и всех педагогов. В новых условиях люди, как говорили раньше, сами стали творцами своей судьбы. Строго просчитанная и вполне контролируемая «вольница» помогла НГТУ не только удержаться в кризисные времена, но и стать одним из самых крепких вузов в стране. Вольница, свободомыслие, инициатива, как выясняется, дают гораздо больше строгих предписаний по каждому поводу. При них специалисты получаются почему-то всегда лучше. Тому в истории высшей школы много примеров. И не обязательно столичных — вспомните, мол, Физтех, питомцев академика Иоффе.
В двадцатые и тридцатые годы многие профессора из Москвы и Ленинграда уехали работать в Тбилисский университет. Там была вольница редкостная для наступающих суровых времен сталинского режима. Тем не менее университет выпускал первоклассных специалистов, ставших с годами знаменитыми. Помню, я слушал в Тбилиси лекцию физика академика Андроникашвили, родного брата Ираклия Андроникова. Он искрился умом, шутками и такими неожиданными утверждениями, как «если физик каждый день будет ходить на работу, то он пропащий человек для науки». Или: «истина — это еще один повод для сомнений». Интеллектуальная нагрузка, говорил он, должна быть в сто раз выше дисциплинарной. Казалось, сначала, что многое говорится из озорства, для разрядки аудитории. А вот запомнилось навсегда, потому что тут есть о чем подумать. Запоминается и опыт НГТУ. В нем многое намешано и далеко не все бесспорно. Но это опыт огромного вуза, который постоянно преобразуется и обновляется. Что делает этот вуз не просто заметным звеном в многослойной высшей школы России, а явлением.
