Вы здесь

Станционный смотритель

Владимир БЕРЯЗЕВ
Владимир БЕРЯЗЕВ


СТАНЦИОННЫЙ СМОТРИТЕЛЬ


* * *

Залив Таманский пепелен и нем,
Ржавеют листья, иней на ограде…
Лишь дрожь и мука желтых хризантем,
Как будто плач и просьба Христа ради.

Безотчий…
Отчего это со мной?
Песок серее самых серых буден.
Нам не уйти от жизни жестяной,
Не так ли, землячок Егор Прокудин?

Мир — без любви.
Сапожник — без сапог.
Эринии вопят как на эстраде…
Эвксинский Понт шумит, как римский полк
Периода военных демократий.



* * *

Меж рам заплутавшая муха
Жужжит веретёнцем седым…
Пряди же молчанье, старуха,
Пылящим лучом золотым.

Махровый закат георгинов
С печатью морозного сна…
Инкогнито, ложе покинув,
Смёется, а дама бледна.

Но — кто она? Плачет Арахна,
Все сети по ветру летят.
Пора, но, помилуй, как рано,
Ещё не осыпался сад.

Ещё… Но в обугленных грудах
Уж нет и подобия грёз,
Ах, сударь, всё это всерьёз!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И осы в картонных сосудах
Погружены в анабиоз.

Все ульи укрыты в омшаник,
Все угли уснули в золе…
Тишайшая осень. Лишайник
Пылает на голой скале…



* * *

Мне остался один только шанс…
Или меньше.
Ничего не снесу торгашам,
Переменчив

Мир чудес. Но последний патрон —
За подкладкой.
В этот раз меня встретит Харон
Шоколадкой.

Я монетку ему покажу:
— Вот монетка…
И стихи на песке напишу
Просто веткой.

А за речкой такие луга —
Божий посвист.
Ты приедешь другая слегка,
Может, после…



* * *
                  «На диком бреге…»
                           К. Рылеев

Снова коровы ревут.
Утро деревни.
С берега на Умреву
Тарской царевны
Тянется лугом фата,
А за туманом —
Вновь багрянится вода
Над атаманом.

И с Иртыша до Оби —
Тарой, Чулымом
Сколько назад не греби —
В неразделимом
Времени, сердце, огне
Вместе поныне —
В небе, в могиле, на дне,
В алой полыни,
В стане стальном Ермака,
В ставке Кучума…
Всех породнила река,
Родина, дума.

Вновь погружаемся, брат,
Дальный и вольный,
В перепелиный закат,
В пепел окольный.



* * *

Утробное ничтожество моё…
В полудремоте ничего не надо,
От забытья тропа в небытиё,
Где снов лукавых светоколоннада.

Ни простонать,
Ни камень отвалить,
Ни песню спеть —
Такая лень и скука.
И на загадку «быть или не быть»
Кивает церковь и молчит наука.

Как паутина, дробные миры
Запутывают выходы и входы.
Таи, душа, живительные соты,
Окукливай молчанье до поры.



* * *

А станционный смотритель
Где-то за Карасуком,
Словно бы давний мыслитель,
Лишь с облаками знаком.

Четверодневной щетиной
Схож со стернёю степной,
Смотрит за тягой утиной,
Клонится тягой земной.

Мыкает рядом корова,
Трогает рогом забор,
Скорый в начале второго
Вздор подымает и сор.

В сини и золоте тая
И сотрясая среду,
Грохот от края до края
Пересечёт Кулунду.

Вздрогнет озёр ожерелье,
Птицы замрут в камыше,
И, с непонятною целью,
Станет легко на душе.

Выйдет старик за ограду,
Слушает ветер живой,
Солнце по синему скату
Падает вниз головой.

Счастья не просит у Бога,
Щёку подпёр кулаком…
Небо полого-полого
Где-то за Карасуком.



* * *

Ты купишь мне цветущий цикламен,
Взамен любви и нежности взамен.

Зима настанет, долгая зима,
Но мы сумеем не сойти с ума.

Сегодня снег и завтра тоже снег,
И сумрак не кончается вовек.

В ночи — горящий город над рекой
Окутан то бураном, то пургой.

Но этим снегом с четырёх сторон
Наш старый подоконник озарён.

И стынет чай. И плавится лимон.
И видит сон премудрый Соломон.

Я вижу сон, ты тоже видишь сон,
И песнею истаивает он…

Как странно жить в эпоху перемен —
Взамен любви и нежности взамен.



* * *

В обществе бомжа и нувориша
В переулке рыжего Парижа,
Юную француженку увижу
Где-то у вокзала Сен-Лазар.

И она, как девочка на шаре,
Стебельком нечаянной печали
Выгнется, пока в моём бокале
Алая колеблется лоза.

Фонарей оранжевые крабы
Заполняют города масштабы,
В баре окликаются арабы,
И толпа течёт по мостовой.

Что же мы, клошары и пропойцы,
Не бежим на зовы колокольца,
И не дарим ласковые кольца,
И зонта не носим за тобой.

Скажут мне: «Очнись». И я опомнюсь.
Оборвётся варварский апокриф,
И глотка томительный апостроф
Растворит заветный силуэт.

И другой поэт или скиталец,
Чукча, нганасан или китаец,
Пусть увидит тот же самый танец
Через много-много-много лет.



ДЕВУШКА С ПЛЕЕРОМ

Четыре серёжки,
четыре серёжки
и плеера сереброклювый жучок
у капельки-мочки,
чок-чок,
за маской молчанья,
чок-чок,
тимпаны звучат
и бьют барабаны, звенят колокольцы,
мелодия-змейка-свирель
струится под сердце,
о чём?
о чём ты задумалась рыжая чёлка?
автобус над Обью несёт,
и краны, и трубы,
пролёты и баржи,
и вешние воды,
и прежние марши,
и всё это мимо, и наше, и ваше,
и ты — на виду и одна —
поют перед юной душой не робея,
Земфира, Чезариа и Пелагея,
а в небе лабает весна
за ради неё!
обломайся приятель,
она —
прозрачного мрамора розовый кратер,
звучащая раковина…



* * *

Кошки серы. Музы глухи.
Сумасшедшие старухи обирают лопухи.
У пивнухи «Бабьи слёзы»
Рыжекудрые стрекозы кормят бомжика с руки.

Девка с фейсом Умы Турман
Стеклотарою по урнам пробавляется слегка.
А сирены воют, воют,
Крутят синей головою, мчатся к чёрту на рога.

Всё обычно. Всё как надо.
Мимо Кировского сада ты без нужды не ходи.
Это вечная морока,
Бога ради, ради Бога — не осужден, не суди.

Будет вечер, будет утро.
И разводы перламутра, и заутрени трезвон…
Бьёт крылами вещий город. Подними повыше ворот.
Новый день — как новый сон.



* * *

Чёрные птицы над Обью.
Трубы дымят.
Образу или подобью
Равен закат.

Зимнего неба прозрачный
Синь-фиолет.
Арочный и многозначный
Мост-силуэт.

Город у края ночного
В редких огнях —
Сна потаённое слово,
Мрака родня,

Крупно и резко очерчен,
Черен и строг…
Никнет заката свеченье,
Тёмен восток.

Словно владыка пейзажей
Вызнал момент —
Углем и тушью, и сажей —
Рокуэлл Кент.



ИЗ КИРШИ ДАНИЛОВА
песня

Во сибирской украине,
На Алтайской стороне
Я люблю… а ты отныне
Будешь помнить обо мне.

Никакого приворота,
Никаких таких чудес,
И не слава,
И не мода,
Не пиковый интерес,

Не молва, хулы служанка,
Никака тоска-печаль,
Не богатства самобранка,
Не поэта фестиваль…

Нет, ни то, ни даже это
Для любови не указ.
Ширь и радость бела света
Ей как в самый первый раз.

Вновь своей не зная силы,
Я пускаюсь в дальний путь!
Из-за моря, из могилы
Ты меня вольна вернуть.

Окликаньями твоими
Полон въяве и во сне —
Во сибирской украине,
На Алтайской стороне.



* * *
                                    А. Грицману

Андре, Андрюха, Андреас, Андрон,
Не счесть в Нью-Джерси пуганых ворон,
Облюбовали Боинги Манхэттен,

Летят, летят, на призрак «близнецов»…
Пора и нам с тобой, в конце концов,
Освободиться что ли от запретов?!

Налево — жёлтый дом, направо — ЦУМ.
Пускай ведет тебя свободный ум
На иглокожий, серый лёд Байкала.

Ступай, не бойся, право — хорошо!
Он крошится, звенит, давай ужо,
Чтоб тело пело, а душа — алкала.

И никакой Аль-Каиды, пока
Свистит щеглом сибирская строка
Над прахом пленных фрицев-самураев;

И в Арктику уходит Синий Бык*,
Как в наркоту взгрустнувший боевик…
И я друзей в корзины собираю.

Синий Бык — дух Байкала, исполин, титан.
100-летие «Сибирских огней»