Единый ресурс русскоязычных журналов и альманахов
Литературный подкаст
Увеличить
Решаем вместе
Считаете, что объекты культурного наследия находятся в плохом состоянии?
Расскажите об этом
Пн. 14:00 – 17:00
Вы здесь
Станция Мост
Повесть
Файл: 
02_borminskaya_sm.zip (78.36 КБ)
02_borminskaya_sm.zip (78.36 КБ)
Светлана БОРМИНСКАЯ
Повесть
Поезд гремел, стонал, вздрагивал длинным телом. Тот, кто его вёл, делал редкие остановки на неизвестных полустанках и в больших городах. И всё бы ничего, но в мире шла тысячелетняя война — Добра со Злом, сильного со слабым, сытого с голодным…Головы летели — только уворачивайся! Люди делали с другими людьми всё, что им только заблагорассудится, вплоть до… Бог, закрыв глаза руками, ушёл за горизонт и не хотел больше смотреть на землю и думать о ней. Началась жизнь без Бога.
Сперва этого вроде и не заметили. Так, говорили некоторые… Мол, страшно что-то стало жить, вы не замечаете? Ну да, страшно, отвечали другие, но ведь живы пока…
УЛИЦА СЧАСТЬЯ
Я родилась, вышла замуж и жила на такой улице — не передать. Хотя, может, и похуже есть места, но у нас постоянно что-то шелестело, зрело, рвалось и дышало с безумным хрипом и бульканьем! Я не о болотных газах, а об отношениях между людьми из которых потом естественным образом вытекает либо счастье, либо…
Наша улочка славилась кошмарами.
— Раздайся грязь! Навоз идёт! — любимая поговорка моего мужа.
Я и в проводницы пошла, чтобы уехать с глаз подальше. Уедешь на десять дней и не видишь его, и не слышишь, и не нюхаешь.
— Она очень хорошая, — говорила я про свекровь чистую правду.
— Чем это? — не верили мне.
— Ей можно доверить ребёнка.
Что тоже — правда. Мама Лена, царствие ей небесное.
Как, откуда, почему и зачем у тысяч российских женщин-тружениц с золотым и терпеливым сердцем вырастают такие сыновья? На первый взгляд мой муж выглядел, как херувим с золотыми волосами, и только прожив с ним год, я поняла, что вышла замуж за монстра.
Невозмутимый голубоглазый субъект с лицом ангела начал сдувать с меня пылинки. Кулаками. На пятом месяце беременности. Потом он что-то говорил о прощении... Не хочу вспоминать!
Я попробовала прижиться в их доме, но его обитатели и, пожалуй, сам дом, обгрызли меня до косточки и выплюнули за какие-то считанные несколько зим. Я не помню, было ли лето в то время?
Нет. Не было. Шла одна сплошная зима.
Я и проводницей стала в надежде уехать в другой город по пути следования, который полюблю, но — наша улица так просто никого не отпускала. Она держала нас своей гравитацией покрепче ремня безопасности в истребителе «Стеллс».
А может, это я себя успокаиваю — что улица виновата, а не моя непрактичность по части устройства личной жизни…
И ещё — у людей друг от друга остаются ожоги.
А развод — это ампутация.
Прожив годы и расставшись, многие начинают жизнь без «рук и ног», оставленных в предыдущем браке. Даже один половой акт, порой, оставляет ожог, сравнимый с термическим, а годы половых актов — что?..
Мариинскую впадину?.. Или жерло вулкана?..
Судите сами…
ДРАКИНОНаша улочка славилась кошмарами.
— Раздайся грязь! Навоз идёт! — любимая поговорка моего мужа.
Я и в проводницы пошла, чтобы уехать с глаз подальше. Уедешь на десять дней и не видишь его, и не слышишь, и не нюхаешь.
— Она очень хорошая, — говорила я про свекровь чистую правду.
— Чем это? — не верили мне.
— Ей можно доверить ребёнка.
Что тоже — правда. Мама Лена, царствие ей небесное.
Как, откуда, почему и зачем у тысяч российских женщин-тружениц с золотым и терпеливым сердцем вырастают такие сыновья? На первый взгляд мой муж выглядел, как херувим с золотыми волосами, и только прожив с ним год, я поняла, что вышла замуж за монстра.
Невозмутимый голубоглазый субъект с лицом ангела начал сдувать с меня пылинки. Кулаками. На пятом месяце беременности. Потом он что-то говорил о прощении... Не хочу вспоминать!
Я попробовала прижиться в их доме, но его обитатели и, пожалуй, сам дом, обгрызли меня до косточки и выплюнули за какие-то считанные несколько зим. Я не помню, было ли лето в то время?
Нет. Не было. Шла одна сплошная зима.
Я и проводницей стала в надежде уехать в другой город по пути следования, который полюблю, но — наша улица так просто никого не отпускала. Она держала нас своей гравитацией покрепче ремня безопасности в истребителе «Стеллс».
А может, это я себя успокаиваю — что улица виновата, а не моя непрактичность по части устройства личной жизни…
И ещё — у людей друг от друга остаются ожоги.
А развод — это ампутация.
Прожив годы и расставшись, многие начинают жизнь без «рук и ног», оставленных в предыдущем браке. Даже один половой акт, порой, оставляет ожог, сравнимый с термическим, а годы половых актов — что?..
Мариинскую впадину?.. Или жерло вулкана?..
Судите сами…
Зелёные холмы за городом шевелились, как звёзды в вечности. Казалось, ещё не было земли и людей, а холмы, под которыми тлели кости, были на том же самом месте.
Почти все дома в городе стоят на погребальных курганах. Как такое могло произойти? А в жизни вообще много необъяснимого.
Но, вроде бы, давным-давно здесь жили скифы, и мы, кто живёт в этом городе — их далёкие потомки. Хотя вы в это лучше не верьте, люди сами придумывают много сказок, а потом забывают, что придумали их.
Раньше это место называлось — Капище, а Дракиным город стал всего ничего — лет сорок назад — назвали в честь местного уроженца, который прославился на ниве дипломатической каторги.
Я после развода живу в Бочечках — микрорайоне на северо-западе, а Марина — на Святой улице почти в самом центре города.
У нас непростой городок… В придачу к погребальным курганам, он стоит на тектоническом разломе, и археологические плановые экспедиции сменяются десантами любителей биолокации, которых очень легко узнать по рамкам в руках, сверкающим глазам и худобе, как всех фанатиков…
ПРО НАСПочти все дома в городе стоят на погребальных курганах. Как такое могло произойти? А в жизни вообще много необъяснимого.
Но, вроде бы, давным-давно здесь жили скифы, и мы, кто живёт в этом городе — их далёкие потомки. Хотя вы в это лучше не верьте, люди сами придумывают много сказок, а потом забывают, что придумали их.
Раньше это место называлось — Капище, а Дракиным город стал всего ничего — лет сорок назад — назвали в честь местного уроженца, который прославился на ниве дипломатической каторги.
Я после развода живу в Бочечках — микрорайоне на северо-западе, а Марина — на Святой улице почти в самом центре города.
У нас непростой городок… В придачу к погребальным курганам, он стоит на тектоническом разломе, и археологические плановые экспедиции сменяются десантами любителей биолокации, которых очень легко узнать по рамкам в руках, сверкающим глазам и худобе, как всех фанатиков…
— Хелло, Мурзюкова!
— Хелло, Чаплина!
Это — мы.
Если не вглядываться — я красивая. Особенно по вечерам. Рассказывать про себя — рвать душу. Лучше я расскажу…
У неё что-то очень отвязное в лице, подумала я, когда мы познакомились. А просто в тот день она застала мужа с соседкой по лестничной клетке…
— Банальный перепих, — кивнула я и закурила. А она — просто заходилась, рассказывая, как это было. Эмоции выражались у неё на лице буквально — багровым румянцем и вытаращенными глазами. Казалось, чуть-чуть и она лопнет.
Может, он ей никогда не изменял?
Я себя так давно не мучаю. Дочку замуж отдала и живу одна.
Редкая женщина в 33 года выглядит как девочка. Чтобы выглядеть как девочка, нужно иметь душу девочки. А это — дар небес.
Марина в хорошие дни выглядела, как девчонка. А в редкие, счастливые, напоминала Мэрилин, ту самую Монрушку, которую любил один застреленный президент… Рыжий-рыжий, конопатый…
Мы редко плакали, мы всё больше смеялись, неделями трясясь в нашем скором поезде «Адлер-Москва». Я до замужества работала лаборанткой, а Маринка — астрофизиком. И если бы не новые времена и наши разводы, я всё равно пошла бы, наверное, только в проводницы, ну надоело мне колоть мышей тоненьким шприцом в заднюю лапку, а вот Маринка… Конечно, в поезде ей не место. А кому тут место? Дракинский планетарий накрылся медным тазом ещё в 96-м году, все звездочёты остались без работы.
— Хелло, Чаплина!
Это — мы.
Если не вглядываться — я красивая. Особенно по вечерам. Рассказывать про себя — рвать душу. Лучше я расскажу…
У неё что-то очень отвязное в лице, подумала я, когда мы познакомились. А просто в тот день она застала мужа с соседкой по лестничной клетке…
— Банальный перепих, — кивнула я и закурила. А она — просто заходилась, рассказывая, как это было. Эмоции выражались у неё на лице буквально — багровым румянцем и вытаращенными глазами. Казалось, чуть-чуть и она лопнет.
Может, он ей никогда не изменял?
Я себя так давно не мучаю. Дочку замуж отдала и живу одна.
Редкая женщина в 33 года выглядит как девочка. Чтобы выглядеть как девочка, нужно иметь душу девочки. А это — дар небес.
Марина в хорошие дни выглядела, как девчонка. А в редкие, счастливые, напоминала Мэрилин, ту самую Монрушку, которую любил один застреленный президент… Рыжий-рыжий, конопатый…
Мы редко плакали, мы всё больше смеялись, неделями трясясь в нашем скором поезде «Адлер-Москва». Я до замужества работала лаборанткой, а Маринка — астрофизиком. И если бы не новые времена и наши разводы, я всё равно пошла бы, наверное, только в проводницы, ну надоело мне колоть мышей тоненьким шприцом в заднюю лапку, а вот Маринка… Конечно, в поезде ей не место. А кому тут место? Дракинский планетарий накрылся медным тазом ещё в 96-м году, все звездочёты остались без работы.
— Марин, расскажи, — просила я, когда, устав за день, мы закрывались на ночь в проводницкой.
Поезд летел, не касаясь рельсов, в окнах сквозь ночь мелькали столбы и полустанки, а Маринка рассказывала о косморитмологии — науке о катастрофах летательных аппаратов.
Казалось бы, зачем двум проводницам рассуждать за чаем с сушками о космических магнитных полях, которые имеют обыкновение внезапно влиять на лётчика. На какого лётчика?.. А на — любого! Да так, что он на несколько минут забывает всё, что умел и знал. И — неуправляемый самолёт падает носом или брюхом прямо на землю или в океан…
Всего за год я выучила законы косморитмологии назубок… Ритмы, циклы, влияние даты рождения человека на его программу жизни. Ещё — косморитмология прогнозирует аварии в конкретных координатах. У неё очень жёсткие законы, а меня всегда со страшной силой тянуло в оккультизм, поэтому я запоминала всё со скоростью студийного магнитофона.
Казалось бы — зачем?
На самом деле это — симптоматично.
Рассуждая о неведомом, напрочь забываешь про собственную жизнь. Очень далёкую от астрофизики.
— Марин, давай откроем салон белой магии, — в сотый раз грезила я и вздыхала: — Заработаем…
И повторяла:
— Денег… заработаем.
Марина молча трамбовала грязное бельё в мешки и никак не реагировала на мои слова. Она вообще часто молчала. Зато я разговаривала за нас двоих. Говорила-говорила-говорила… И с пассажирами, и с начальником поезда, и с бригадиром проводниц. У нас проводницами командовал совсем молоденький мальчик с трогательным именем Стасик. Племянник начальника одной из станций по пути следования.
Я живу этой работой. То, что Марина не задержится здесь, было ясно с первого дня, когда она вошла с улыбкой Мэрилин в мой прокопчённый вагон. И жизнь всё разложила по полкам с точностью ржавых весов на рынке...
Поезд летел, не касаясь рельсов, в окнах сквозь ночь мелькали столбы и полустанки, а Маринка рассказывала о косморитмологии — науке о катастрофах летательных аппаратов.
Казалось бы, зачем двум проводницам рассуждать за чаем с сушками о космических магнитных полях, которые имеют обыкновение внезапно влиять на лётчика. На какого лётчика?.. А на — любого! Да так, что он на несколько минут забывает всё, что умел и знал. И — неуправляемый самолёт падает носом или брюхом прямо на землю или в океан…
Всего за год я выучила законы косморитмологии назубок… Ритмы, циклы, влияние даты рождения человека на его программу жизни. Ещё — косморитмология прогнозирует аварии в конкретных координатах. У неё очень жёсткие законы, а меня всегда со страшной силой тянуло в оккультизм, поэтому я запоминала всё со скоростью студийного магнитофона.
Казалось бы — зачем?
На самом деле это — симптоматично.
Рассуждая о неведомом, напрочь забываешь про собственную жизнь. Очень далёкую от астрофизики.
— Марин, давай откроем салон белой магии, — в сотый раз грезила я и вздыхала: — Заработаем…
И повторяла:
— Денег… заработаем.
Марина молча трамбовала грязное бельё в мешки и никак не реагировала на мои слова. Она вообще часто молчала. Зато я разговаривала за нас двоих. Говорила-говорила-говорила… И с пассажирами, и с начальником поезда, и с бригадиром проводниц. У нас проводницами командовал совсем молоденький мальчик с трогательным именем Стасик. Племянник начальника одной из станций по пути следования.
Я живу этой работой. То, что Марина не задержится здесь, было ясно с первого дня, когда она вошла с улыбкой Мэрилин в мой прокопчённый вагон. И жизнь всё разложила по полкам с точностью ржавых весов на рынке...
Два уйгура в переходе пели заунывное… В городе, который я воспринимала как свой родной, многие лица стали мне хотя бы шапочно знакомы…Этих двоих я не знала. Я постояла, слушая скрипку, и вытащила мятую десятку, чтобы кинуть в малиновый живот футляра. Уйгур постарше приподнял шляпу и улыбнулся мне. Хотя… нет, всё было не так… Или — так… Я помню, как дождалась «7/40» и вприпрыжку двинулась по переходу к остановке. Меня обогнал толстощёкий инвалид на костылях. Я обескуражено посмотрела ему вслед и помчалась ещё быстрей. Но… так и не догнала. Автобус уже тронулся, и я едва успела втиснуться в визжащие двери. Инвалид сидел на переднем сиденье и дремал. Нет — он подглядывал за мной одним глазом.
Микрорайон Бочечки, до которого предстояло ехать минут двадцать, в эту ночь казался вымершим. Белая луна освещала несколько пятиэтажек и спуск к реке… Возле тумбы с объявлениями лежала и храпела местная достопримечательность — Галя Водопьянова. Я не стала её будить. Только прочитала афишу цирка-шапито «Акробаты братья Лошкины» и уже стала отходить, как услышала:
— Свет, привет! — это проснулась Галина.
— Гала, — наклонилась я, — вставай, придатки простудишь.
Гала прокашлялась и стала карабкаться по тумбе, чтобы встать.
— Мне врач говорит: у вашей мамы истощение, — Гала прыснула в кулак. — Ей орехи грецкие надо есть, ага! — Гала согнулась от смеха. — А она пьяная каждый день в сосиску! А я ей орехи буду покупааать?!
Я кивнула и быстро пошла к своему дому на самом краю обрыва. Сзади кто-то быстро шёл, щёлкая костяшками пальцев, но я не стала оборачиваться — мне осталось идти… всего минуту…
Микрорайон Бочечки, до которого предстояло ехать минут двадцать, в эту ночь казался вымершим. Белая луна освещала несколько пятиэтажек и спуск к реке… Возле тумбы с объявлениями лежала и храпела местная достопримечательность — Галя Водопьянова. Я не стала её будить. Только прочитала афишу цирка-шапито «Акробаты братья Лошкины» и уже стала отходить, как услышала:
— Свет, привет! — это проснулась Галина.
— Гала, — наклонилась я, — вставай, придатки простудишь.
Гала прокашлялась и стала карабкаться по тумбе, чтобы встать.
— Мне врач говорит: у вашей мамы истощение, — Гала прыснула в кулак. — Ей орехи грецкие надо есть, ага! — Гала согнулась от смеха. — А она пьяная каждый день в сосиску! А я ей орехи буду покупааать?!
Я кивнула и быстро пошла к своему дому на самом краю обрыва. Сзади кто-то быстро шёл, щёлкая костяшками пальцев, но я не стала оборачиваться — мне осталось идти… всего минуту…
Уже полминуты…
И — чернота…
Я очнулась… Входная дверь малогабаритки была распахнута, и по комнате гулял ветер. Ключей нигде не было видно, утром я нашла их на полу у самых дверей. Деньги, отложенные на новый телевизор, лежали под скатертью, а кошелёк из кармана — исчез! Там была всего тысяча с мелочью.
Я подошла к зеркалу и взглянула на себя. На макушку у меня была нахлобучена какая-то страшная чёрная шапка, от которой несло чужим потом. Я с отвращением сдёрнула её и повертела в руках. Чья-то зимняя вигоневая шапка, мужская к тому же. Я кинула её под ноги и наступила на неё. Мне стало страшно.
Что-то случилось.
Пока я шла от остановки.
Но я не помнила — что?
У меня не было ран — я ощупала руками голову. На лице не было ссадин. На теле — синяков. Но я чувствовала себя избитой. Да, так и было…
Прошла неделя. Я ничего не помнила про ту ночь, но ведь что-то произошло. Я была в чьих-то руках...
Именно с этого и началось.
Всё…
ЕСЛИ ПОДУМАТЬИ — чернота…
Я очнулась… Входная дверь малогабаритки была распахнута, и по комнате гулял ветер. Ключей нигде не было видно, утром я нашла их на полу у самых дверей. Деньги, отложенные на новый телевизор, лежали под скатертью, а кошелёк из кармана — исчез! Там была всего тысяча с мелочью.
Я подошла к зеркалу и взглянула на себя. На макушку у меня была нахлобучена какая-то страшная чёрная шапка, от которой несло чужим потом. Я с отвращением сдёрнула её и повертела в руках. Чья-то зимняя вигоневая шапка, мужская к тому же. Я кинула её под ноги и наступила на неё. Мне стало страшно.
Что-то случилось.
Пока я шла от остановки.
Но я не помнила — что?
У меня не было ран — я ощупала руками голову. На лице не было ссадин. На теле — синяков. Но я чувствовала себя избитой. Да, так и было…
Прошла неделя. Я ничего не помнила про ту ночь, но ведь что-то произошло. Я была в чьих-то руках...
Именно с этого и началось.
Всё…
Жизнь, которая шла и шла, вдруг дала необъяснимый крен. Что-то произошло — я это почувствовала кожей и болью, да — именно — появилась боль. На что раньше никакой боли не было. Например, на то, что я — одна. Уже много лет.
Только раньше я была согласна с этим.
И вдруг в одну ночь, когда я не владела собой по чьей-то злой воле, вся моя жизнь скатилась с обрыва в овраг. Я вдруг расхотела больше жить. Я почувствовала невыносимое утомление от жизни.
Через неделю я рассказала обо всём Марине. Чаплина слушала, разглядывая лак на ногтях.
— Ты уверена? — спросила она меня. — Ну, ты уверена?..
— В чём? — заторопилась я. — В чём? Я же ничего не помню… Я шла домой, было около часа ночи, а очнулась на полу у себя в пять утра…
— Значит, тебя кто-то внёс? — Марина с сомнением посмотрела на мою упитанную фигурку и стала смеяться. — На пятый этаж?
— Да, — кивнула я. — Марин, меня поднять — башенный кран нужен.
— Ну, ты хоть думаешь на кого?..
Но в вагон влезал первый пассажир с собакой в наморднике, и мы отложили разговор.
В поезде работать — нервы надо иметь железные, особенно сейчас. Люди словно с цепи сорвались. Так им живётся, что ли?
Вот — влез первый пассажир, и первое, что сказал:
— Ну, кто со мной спать будет? — пошутил и пошёл в середину занимать место.
Мы переглянулись. День только начинался.
Через полтора часа поезд, набирая обороты, застучал на юг, а мы присели на полчасика у себя в купе.
У Марины в глазах стояли слёзы. Я с утра заметила их, но меня так волновало то, что случилось со мной, я даже не поинтересовалась — что с ней?
МАРИНА ЧАПЛИНАТолько раньше я была согласна с этим.
И вдруг в одну ночь, когда я не владела собой по чьей-то злой воле, вся моя жизнь скатилась с обрыва в овраг. Я вдруг расхотела больше жить. Я почувствовала невыносимое утомление от жизни.
Через неделю я рассказала обо всём Марине. Чаплина слушала, разглядывая лак на ногтях.
— Ты уверена? — спросила она меня. — Ну, ты уверена?..
— В чём? — заторопилась я. — В чём? Я же ничего не помню… Я шла домой, было около часа ночи, а очнулась на полу у себя в пять утра…
— Значит, тебя кто-то внёс? — Марина с сомнением посмотрела на мою упитанную фигурку и стала смеяться. — На пятый этаж?
— Да, — кивнула я. — Марин, меня поднять — башенный кран нужен.
— Ну, ты хоть думаешь на кого?..
Но в вагон влезал первый пассажир с собакой в наморднике, и мы отложили разговор.
В поезде работать — нервы надо иметь железные, особенно сейчас. Люди словно с цепи сорвались. Так им живётся, что ли?
Вот — влез первый пассажир, и первое, что сказал:
— Ну, кто со мной спать будет? — пошутил и пошёл в середину занимать место.
Мы переглянулись. День только начинался.
Через полтора часа поезд, набирая обороты, застучал на юг, а мы присели на полчасика у себя в купе.
У Марины в глазах стояли слёзы. Я с утра заметила их, но меня так волновало то, что случилось со мной, я даже не поинтересовалась — что с ней?
Густая растительность по краям дороги…
Полустанки. Домики обходчика. Чьи-то избушки и панельные муравейники для людей. Грунтовки и тропинки, по которым ходят одни и те же люди всю свою жизнь. Кирпичные и деревянные вокзалы-вокзалы-вокзалы… Зачем столько вокзалов на земле? Чтобы люди садились в поезда и уезжали в дальние дали.
Не ждали? Встречайте нас!!!
Без любви в этом мире ничего не делается или делается наперекосяк.
Когда всё получается — была любовь, а если не было любви — война кривая.
Как-то за один день Марина потеряла — работу, мужа, кошелёк, два колечка, цепочку с крестиком и клипсы за два рубля.
Был вторник, и в этом кроется, наверное, какой-то смысл, но она его не уловила.
С утра поехала за расчётом, получила свои «копейки» и по пути домой зашла в чистый платный туалет.
Вошла в кабинку. Пусто и светло. Только разоблачилась — ей сверху дали по голове! Две девы с чёрными волосами и шоколадными губками.
Кошелёк, серёжки, клипсы, обручальное колечко, часы — всё.
Ещё раз дали по голове, показали шприц со «спидозной» иглой, взяли под ручки, довели до родного Ярославского вокзала, втолкнули в электричку и — были таковы!
Электричка… В поезде нищая просила денег, Марина всхлипнула, посмотрела на неё — а та одета лучше ее!
Ей стало весело. Особенно, когда раньше времени пришла домой. Супруг Евгений увлечённо расшатывал супружескую кровать. Соседка стонала.
Был вторник. Просто день. Ничто не предвещало такого.
И вот — осталась ни с чем.
ДАВАЙ-ДАВАЙПолустанки. Домики обходчика. Чьи-то избушки и панельные муравейники для людей. Грунтовки и тропинки, по которым ходят одни и те же люди всю свою жизнь. Кирпичные и деревянные вокзалы-вокзалы-вокзалы… Зачем столько вокзалов на земле? Чтобы люди садились в поезда и уезжали в дальние дали.
Не ждали? Встречайте нас!!!
Без любви в этом мире ничего не делается или делается наперекосяк.
Когда всё получается — была любовь, а если не было любви — война кривая.
Как-то за один день Марина потеряла — работу, мужа, кошелёк, два колечка, цепочку с крестиком и клипсы за два рубля.
Был вторник, и в этом кроется, наверное, какой-то смысл, но она его не уловила.
С утра поехала за расчётом, получила свои «копейки» и по пути домой зашла в чистый платный туалет.
Вошла в кабинку. Пусто и светло. Только разоблачилась — ей сверху дали по голове! Две девы с чёрными волосами и шоколадными губками.
Кошелёк, серёжки, клипсы, обручальное колечко, часы — всё.
Ещё раз дали по голове, показали шприц со «спидозной» иглой, взяли под ручки, довели до родного Ярославского вокзала, втолкнули в электричку и — были таковы!
Электричка… В поезде нищая просила денег, Марина всхлипнула, посмотрела на неё — а та одета лучше ее!
Ей стало весело. Особенно, когда раньше времени пришла домой. Супруг Евгений увлечённо расшатывал супружескую кровать. Соседка стонала.
Был вторник. Просто день. Ничто не предвещало такого.
И вот — осталась ни с чем.
Эти разговоры людей, которые сойдут навсегда.
Они чем-то озабочены, эти едущие из своих шепетовок и белых церквей, похожие, как яйца, люди.
Эти голоса мелодичные и грубые, рёв детей, смех молодых мамаш, гоготанье и залпы скандалов каждый день под стук колёс по рельсам где-то там внизу…
— Курва! Стоять! Бояться! — кричал ночью пьяный пассажир с бритой головой. А утром вежливо попросил чаю. Глазами луп-луп.
— Давай за жизнь поговорим?.. — не унимался до самого Ростова. Спортивные штаны с перхотью. В очках, а за очками не видно глаз. Страшные порой люди ехали.
— Я пришелец, — доверительно шепнул мне очень похожий на еврея господин. И повторил: — Я пришелец, зовите меня Витей.
Когда выходил на своей станции, сунул визитку — Голдзицкий Виктор Ёсипович, коммерческий директор элеватора. Приятно. Вежливый человек.
А что пришелец, так с кем не бывает. Дело молодое.
— Лю-лю? — спросил меня рыжий и рассыпчатый старик ночью, когда весь вагон спал. Еле отбились с Маринкой от охочего до дармового секса дедушки.
И случайные диалоги:
— Сосед убил соседа — жена догадалась!..
— Жена убитого?
— Ну!..
— И что?
— Я скажу, это ты его заказала!.. Мне 7 лет, тебе 15!..
И ещё. Голос древней старухи:
— На меня дьявол вскочил и вцепился мне в горб! Еле прогнала-а-а…
— Где?!
— Та где-где…рази упомнишь!..
В тамбуре:
— Я трезв, — сказал он и упал. Так и ехал лёжа тушей до самого Коллонтаева. Там его ждали и выгрузили, как родного.
А вчера я услышала диалог…Ехали две женщины, два нижние места в середине вагона, я не смогла их долго рассмотреть, а так хотелось. И голоса…
Иногда человек кричит, лезет тебе на глаза, хамит и даже пытается затеять драку в вагоне…Потом выходит и пропадает с глаз и из памяти навсегда. А этот разговор… меня зацепила пара фраз, сказанных не мне. Они говорили тихо и замолчали, когда я шла мимо... Я услышала только обрывок в самом начале:
— Этот человек — колдун… Он преследовал меня...
Я прислушалась, в вагоне шумно — и они замолчали.
Одна сидела у окна, подпёршись рукой. В сумраке — маленькое лицо в отражении медных волос. Она протянула билеты, я их взяла и посмотрела в спину лежащей. Тяжёлый торс и толстые вельветовые брюки. Лица не видно, но говорила — она.
И уже ночью, когда они выходили на станции Мост, я снова услышала фразу, от которой похолодела. Ведь совсем не часто чьи-то слова задевают так, что знобит от непредназначенных для твоих ушей слов.
— Дверь под железнодорожным мостом. Люк. Проём в мосту, — тихо сказала одна.
Другая повторила:
— Люк.
И у меня сразу в глазах возник — Люк. Мысленно я представила высокого француза в кожаных джинсах на русской станции Мост. Но, едва взглянув на пыльный перрон маленькой станции и на усталых попутчиц, сошедших прямо в траву на ремонтируемой платформе, я отогнала все фантазии подальше. Мои выдумки ещё ни разу не помогли мне в жизни — больше не хочу, не хочу их, не хочу!
На обратном пути те же женщины на той же станции Мост вошли и поехали до конца… Прошли сутки. Я едва узнала их. Они были не похожи на себя вчерашних! Я бы и не узнала их!.. Но хриплый голос и медное золото волос той, маленькой…Они тоже увидели меня и кивнули так, словно знали, что ещё раз поедут со мной. Опять мои фантазии?..
Меня как магнитом тянуло снова посмотреть на старшую из женщин. Я ходила мимо, натыкаясь на пассажиров, а у меня не было причины, чтобы заговорить. Предложить чай?.. Мне это не пришло в голову.
Чаплина начала посмеиваться надо мной.
— Чаплина, — сказала я. — Они похожи на волшебниц…
— И что с того? Довезём их до Москвы и высадим, пусть идут… Не связывайся… Нельзя говорить с незнакомыми, ты пожалеешь. Потом ты пожалеешь. Вот увидишь. Думай о чём-нибудь другом, Свет. Ты ошиблась, как всегда…
Чаплина права, я ошибаюсь в людях так же часто, как происходит смена дня и ночи. Не проходит дня, чтобы я не ошиблась в ком-нибудь.
Последняя моя ошибка чуть не стоила мне жизни…
Не секрет, что проводницы зарабатывают «лишними» пассажирами и свободными местами. Искать пассажиров не надо, они сами возникают, как тати, на каждой станции.
В вагоне свободные места есть всегда. Но об этом знаем только мы и бригадир проводниц Стасик. Плюс начальник поезда. И получается интересная картина, в которой участвует множество заинтересованных в дополнительном заработке лиц. Все лица друг друга знают и понимают без лишних слов. Но отдуваемся мы… Не сажать «лишних» не получается. Людям надо ехать, а билетов в кассах нет. Или есть, но не для всех.
Безбилетный пассажир — всегда бомба. Не знаешь, когда она рванёт. Я не говорю про наркотики и оружие, это явное преступление. Я — о другом.
К тебе подходит незнакомый человек и просится доехать. Обычно так и бывает:
— Доехать бы?.. – и смотрит выжидающе. И я смотрю на человека — можно ли его пустить в поезд, не страшно ли будет ехать с ним, что от него ждать и какая у него поклажа…Каждая проводница даст фору любому начинающему психологу, но проколы тоже случаются.
Как ни странно, буянят и устраивают сюрпризы в пути не только бритые амбалы, тихие и изнурённые — тоже не отстают, скорей дадут фору всем! Такого сажаешь и думаешь: ну, этот задохлик доедет до своей Красной Балки, всего-то пять часов ехать, почему бы и нет?
Но, с периодичностью до смешного, вдруг не доезжая до этой разнесчастной «балки» километров сто, в вагоне раздаётся душераздирающий крик. И кричит, как вы догадались — тот самый, без билета, упросивший взять его «почти за так» болезненный пассажир.
И что вы думаете?
Обычная пьяная драка в 99 случаях из 100.
Но было и необъяснимое…
Последний раз я посадила двоих. Мужчину и женщину, а если точней — старика и старуху. Что они лопотали там? Беженцы… погорельцы... Ехали в Сутеево. Через станцию Мост. Договаривался старик, его половина стояла на самом краю платформы и выглядела жалко.
Мне жаль стариков. Он про деньги не заикался даже, а я, хоть и учёная горьким опытом, на этот раз словно всё забыла, решила помочь — посадила. Они вошли. Два боковых места в середине. С час освободились. А им ехать всего шесть часов, в Борисове только пассажиры с билетами войдут. Успеют освободить. Станция Мост — перед Борисовым.
Едем. Я про них забыла. Остановка — три минуты. Подошла, взглянула, на местах — никого. Наверное, вышли…Но я не отпирала дверь тамбура — как они проскользнули мимо? Ещё раз проверила — туалет без людей — значит, всё-таки вышли.
Пропали люди.
Нет, они, конечно, сошли на своей станции, но вот когда и как?
Я открыла ровно на три минуты тамбур, стояла и ждала, пока состав не тронется… Никого. Никаких спрыгивающих на ходу стариков…
СКАЖИ, ПОЧЕМУ?..Они чем-то озабочены, эти едущие из своих шепетовок и белых церквей, похожие, как яйца, люди.
Эти голоса мелодичные и грубые, рёв детей, смех молодых мамаш, гоготанье и залпы скандалов каждый день под стук колёс по рельсам где-то там внизу…
— Курва! Стоять! Бояться! — кричал ночью пьяный пассажир с бритой головой. А утром вежливо попросил чаю. Глазами луп-луп.
— Давай за жизнь поговорим?.. — не унимался до самого Ростова. Спортивные штаны с перхотью. В очках, а за очками не видно глаз. Страшные порой люди ехали.
— Я пришелец, — доверительно шепнул мне очень похожий на еврея господин. И повторил: — Я пришелец, зовите меня Витей.
Когда выходил на своей станции, сунул визитку — Голдзицкий Виктор Ёсипович, коммерческий директор элеватора. Приятно. Вежливый человек.
А что пришелец, так с кем не бывает. Дело молодое.
— Лю-лю? — спросил меня рыжий и рассыпчатый старик ночью, когда весь вагон спал. Еле отбились с Маринкой от охочего до дармового секса дедушки.
И случайные диалоги:
— Сосед убил соседа — жена догадалась!..
— Жена убитого?
— Ну!..
— И что?
— Я скажу, это ты его заказала!.. Мне 7 лет, тебе 15!..
И ещё. Голос древней старухи:
— На меня дьявол вскочил и вцепился мне в горб! Еле прогнала-а-а…
— Где?!
— Та где-где…рази упомнишь!..
В тамбуре:
— Я трезв, — сказал он и упал. Так и ехал лёжа тушей до самого Коллонтаева. Там его ждали и выгрузили, как родного.
А вчера я услышала диалог…Ехали две женщины, два нижние места в середине вагона, я не смогла их долго рассмотреть, а так хотелось. И голоса…
Иногда человек кричит, лезет тебе на глаза, хамит и даже пытается затеять драку в вагоне…Потом выходит и пропадает с глаз и из памяти навсегда. А этот разговор… меня зацепила пара фраз, сказанных не мне. Они говорили тихо и замолчали, когда я шла мимо... Я услышала только обрывок в самом начале:
— Этот человек — колдун… Он преследовал меня...
Я прислушалась, в вагоне шумно — и они замолчали.
Одна сидела у окна, подпёршись рукой. В сумраке — маленькое лицо в отражении медных волос. Она протянула билеты, я их взяла и посмотрела в спину лежащей. Тяжёлый торс и толстые вельветовые брюки. Лица не видно, но говорила — она.
И уже ночью, когда они выходили на станции Мост, я снова услышала фразу, от которой похолодела. Ведь совсем не часто чьи-то слова задевают так, что знобит от непредназначенных для твоих ушей слов.
— Дверь под железнодорожным мостом. Люк. Проём в мосту, — тихо сказала одна.
Другая повторила:
— Люк.
И у меня сразу в глазах возник — Люк. Мысленно я представила высокого француза в кожаных джинсах на русской станции Мост. Но, едва взглянув на пыльный перрон маленькой станции и на усталых попутчиц, сошедших прямо в траву на ремонтируемой платформе, я отогнала все фантазии подальше. Мои выдумки ещё ни разу не помогли мне в жизни — больше не хочу, не хочу их, не хочу!
На обратном пути те же женщины на той же станции Мост вошли и поехали до конца… Прошли сутки. Я едва узнала их. Они были не похожи на себя вчерашних! Я бы и не узнала их!.. Но хриплый голос и медное золото волос той, маленькой…Они тоже увидели меня и кивнули так, словно знали, что ещё раз поедут со мной. Опять мои фантазии?..
Меня как магнитом тянуло снова посмотреть на старшую из женщин. Я ходила мимо, натыкаясь на пассажиров, а у меня не было причины, чтобы заговорить. Предложить чай?.. Мне это не пришло в голову.
Чаплина начала посмеиваться надо мной.
— Чаплина, — сказала я. — Они похожи на волшебниц…
— И что с того? Довезём их до Москвы и высадим, пусть идут… Не связывайся… Нельзя говорить с незнакомыми, ты пожалеешь. Потом ты пожалеешь. Вот увидишь. Думай о чём-нибудь другом, Свет. Ты ошиблась, как всегда…
Чаплина права, я ошибаюсь в людях так же часто, как происходит смена дня и ночи. Не проходит дня, чтобы я не ошиблась в ком-нибудь.
Последняя моя ошибка чуть не стоила мне жизни…
Не секрет, что проводницы зарабатывают «лишними» пассажирами и свободными местами. Искать пассажиров не надо, они сами возникают, как тати, на каждой станции.
В вагоне свободные места есть всегда. Но об этом знаем только мы и бригадир проводниц Стасик. Плюс начальник поезда. И получается интересная картина, в которой участвует множество заинтересованных в дополнительном заработке лиц. Все лица друг друга знают и понимают без лишних слов. Но отдуваемся мы… Не сажать «лишних» не получается. Людям надо ехать, а билетов в кассах нет. Или есть, но не для всех.
Безбилетный пассажир — всегда бомба. Не знаешь, когда она рванёт. Я не говорю про наркотики и оружие, это явное преступление. Я — о другом.
К тебе подходит незнакомый человек и просится доехать. Обычно так и бывает:
— Доехать бы?.. – и смотрит выжидающе. И я смотрю на человека — можно ли его пустить в поезд, не страшно ли будет ехать с ним, что от него ждать и какая у него поклажа…Каждая проводница даст фору любому начинающему психологу, но проколы тоже случаются.
Как ни странно, буянят и устраивают сюрпризы в пути не только бритые амбалы, тихие и изнурённые — тоже не отстают, скорей дадут фору всем! Такого сажаешь и думаешь: ну, этот задохлик доедет до своей Красной Балки, всего-то пять часов ехать, почему бы и нет?
Но, с периодичностью до смешного, вдруг не доезжая до этой разнесчастной «балки» километров сто, в вагоне раздаётся душераздирающий крик. И кричит, как вы догадались — тот самый, без билета, упросивший взять его «почти за так» болезненный пассажир.
И что вы думаете?
Обычная пьяная драка в 99 случаях из 100.
Но было и необъяснимое…
Последний раз я посадила двоих. Мужчину и женщину, а если точней — старика и старуху. Что они лопотали там? Беженцы… погорельцы... Ехали в Сутеево. Через станцию Мост. Договаривался старик, его половина стояла на самом краю платформы и выглядела жалко.
Мне жаль стариков. Он про деньги не заикался даже, а я, хоть и учёная горьким опытом, на этот раз словно всё забыла, решила помочь — посадила. Они вошли. Два боковых места в середине. С час освободились. А им ехать всего шесть часов, в Борисове только пассажиры с билетами войдут. Успеют освободить. Станция Мост — перед Борисовым.
Едем. Я про них забыла. Остановка — три минуты. Подошла, взглянула, на местах — никого. Наверное, вышли…Но я не отпирала дверь тамбура — как они проскользнули мимо? Ещё раз проверила — туалет без людей — значит, всё-таки вышли.
Пропали люди.
Нет, они, конечно, сошли на своей станции, но вот когда и как?
Я открыла ровно на три минуты тамбур, стояла и ждала, пока состав не тронется… Никого. Никаких спрыгивающих на ходу стариков…
Мы многое не замечаем.
Глядим и не видим.
Можно я умру?
Спасибо, что разрешили.
Та ночь, в которую я отключилась, и меня внесли на пятый этаж без лифта.
Те пассажирки — медногривая и вторая, очень грузная баба, их приглушённые слова о «колдуне, который преследовал» …
Те старик и старуха, пропавшие из закрытого на ключ тамбура вагона…
Вдруг в мою жизнь вмешался случай. Я оказалась в ситуации, которая перевернула всю мою жизнь.
Реальность, в которой мы живём, — перед глазами. Но и чего мы боимся, не знаем или думаем — этого не может быть, это лишь плод нашего воображения — тоже есть.
Значит так, всё пошло прахом в тот день, когда я встретила мёртвого Колю.
Прахом пошло время. Привычки. Моя тишина. Я словно заболела и выздоравливала с таким трудом, что даже не заметила крыльев, выросших за спиной. Я думала — у меня там горб, а это оказались — крылья. Маленькие, как у воробья, но на них можно было улетать от опасности. Фигурально. Конечно, мои крылья — это скорее мои силы, о которых я и не подозревала. Силы, которые есть в душе каждого человека, а ему и невдомёк. Да-да. Мы, люди — очень сильны. Запомните. Мы — можем абсолютно всё. Нам просто это не приходит в голову. Много всяких мыслей приходят и уходят, а вот то, что в каждом человеке есть огромная сила и он волен распоряжаться ею…
Итак…
Я снова шла домой. Ночью. Было темно. Миллионы женщин возвращаются домой, где их никто не ждёт.
За мной никто не шёл, что само по себе прекрасная вещь! Поворот от остановки, два частных ветхих домика, хруст дорожных камней под ногами…
Пахло рекой. Я взглянула на свои окна — в них чернела чёрная чернота. Я даже перестала дышать. И хотя была полночь, и блуждание по улицам не сулило ничего хорошего — я решила поблуждать, сжимая в кармане стреляющий нож разведчика. Подарил один пассажир и вышел в Новопесчанске. Так, городок тысячи на три, а вот и там разведка присутствует.
Я взглянула на звёзды и стала спускаться к реке, в которой отражался мой блочно-картонный дом.
Я поселилась в нём сразу после развода, сбегая по травянистой болотине, вдруг вспомнила я. Понесло же меня!.. Обычно я дома сижу годами! Как с работы приду — так всю неделю дома и обитаю. Убираю пыль. Туфли чищу, ещё носки вяжу.
Какие уж там прогулки по ночам?.. Ну, если только со стреляющим ножом!.. Без ножа я после той ночи не выхожу… Надеюсь встретить хозяина чёрной вигоневой шапки и спросить, что он сделал с моей проводницкой формой… батон-то наверное съел…Я насилие над собой не терплю, некоторые женщины живут с драчунами всю жизнь, а я подала на развод.
На небе висела луна. Река отсвечивала, как грязная бутылка. И пахло забродившей у берега тиной…Стояла тишина окраины маленького города. Людей не видать, зато громко стучали каблуки из раскрытого окна загулявшей квартиры на первом этаже. Кто-то старательно пел и отплясывал!..
Я едва не соскочила с обрыва прямо в реку, но зажмурилась и устояла в травке…
Мне и в голову не пришло — что я тут делаю?.. Я заворожено не сводила глаз с воды — в метре от берега торчала рука с обгрызенными ногтями!.. Я поморгала и не согласилась.
— Нет! — крикнула я, и рука оказалась веткой, с накрученным на неё бинтом… Я не могла туда больше смотреть и поискала глазами что-нибудь ещё. И нашла!.. Около меня стоял человек и вглядывался в реку выпученными глазами. Я от ужаса села и… нож разведчика стрельнул у меня из кармана вверх, проделав дырку в пиджаке. Я подумала и хрипло сказала:
— А-а-а-а!..
Человек облизал губы и с интересом взглянул на лезвие, торчащее у меня из бока.
— Ты — робот, чо ль? — пьяно засмеялся он. А я, вжавшись в землю, вдруг узнала его! Это был Коля… Именно — был. Потому что он умер прошлым летом пьяный где-то здесь у реки. Его жена выгнала из дома в ту ночь. В очередной раз, устав слушать пьяный бред. Он нигде не работал уже много, очень много лет…Длинный Коля.
— Здравствуй, Свет, — вежливо сказал Длинный Коля. — Ножик вынь…Дай-ка, я посмотрю?
Я вытащила из дыры в пиджаке нож, Коля взял его у меня и, пощёлкав лезвием, положил себе в карман.
Мы взглянули друг на друга, и я закашлялась... Не пойму — чего я вдруг раскрыла рот и стала кричать?.. Выглядел Николай совершенно живым — на мёртвого похож не был, и если бы я лично не раскладывала кутью в миски на Колиных поминках… И я, закрыв глаза, завопила!.. А у реки, если кричать — слышно, как в зале ДК химзавода... Никто, правда, на мой крик не вышел, но когда я открыла один глаз — Николая рядом не стояло.
Я открыла второй — Длинный Коля стоял рядом и с интересом глядел на мои оголённые ноги, я, когда падала, юбку обратно не поправила, и она у меня вся сконцентрировалась на том, что обычно деликатно называют тазом.
— Отвернись, дурак, — сказала я и успокоилась. Длинный Коля непонятно как, но уже лежал рядом и косил на меня правым глазом.
— Свет, — сказал он не своим голосом. — Ну, Свет… Ты чего?..
— Чего-чего?..— передразнила я и встала, цепляясь за траву. — Ты ж помер, Коль! Забыл, что ли?.. Пьяница! Мало с тобой Женька мучилась?.. Откуда тебя черти принесли? Лежал бы в могиле и лежал…
— А чего я там забыл? — резонно спросил Николай и подмигнул.
Я задохнулась от возмущения…А с другой стороны, вдруг подумала я, мне до Длинного Коли дела нет, пусть с ним Женька разбирается! Это же её покойник… И тут я снова чуть не крикнула от подступившего ужаса…Хотя к страху я привыкла, как некоторые к счастью — поездишь двадцать лет в поезде — такого насмотришься, что на покойника даже и внимания не обратишь…Неприятно, конечно…
И не глядя, а то потом не засну — я полезла по болотине наверх к дороге, намереваясь идти домой. Погуляла и хватит, а то глядишь ещё покойники набегут… И если бы Длинный Коля не схватил меня сзади за ногу, глядишь спала бы себе…до самого утра, а вот пришлось с ним ещё целый час разговаривать. Эти сорокалетние пьяницы — такие…Про них с Женькой все говорили — она его любит, как кошка! И точно — любила его Женька, как натуральная рыжая кошка… И чего он от такой её любви спился?.. Непонятно.
Женя…Женщина с наивными глазами. Только сейчас её глаза уже не такие наивные. На Женьку без слёз не взглянешь. Намучилась она со своим Длинным за двадцать лет. Длинный — то пил взахлёб и твердил — а я не пью, я бросил, чес-слово, чес-слово!.. То в колонии сидел, за то, что забрался в винный отдел гастронома. И переломанный был — его постоянно били и всё по голове, и сына споил с четырнадцати лет… Если перечислить все его художества, хватит как раз до утра, и спать ложиться не надо — сразу на работу можно идти, вот только — выходные у меня, три дня после рейса.
— Ты домой-то заходил? — устав слушать про все его мытарства, мучительно зевнула я.
— Ты что?! — поперхнулся Коля. — Шуточки у тебя…
— А, ну да, прости, Коль, — я вспомнила всю его историю жизни-смерти и потупилась. — Пойду я, Коль…Спать хочу…Ты меня больше за ногу не хватай, не надо.
— А как же я? — жалобно спросил меня снизу Длинный Коля. Я уже забралась по болотине наверх и отряхивалась, как мельница. Меня даже занесло в сторону от его слов — «как же я?». Я посмотрела в темноту — у самой воды сидел мой давно знакомый Пылинкин Коля, всё такой же, каким был в жизни — грязный, протухший, со свалявшимися волосами и такими же, как в жизни голубыми выпуклыми глазами. Колька — никогда не был злым… Он был — созерцатель. Да-да, именно. Он и работать не мог потому — что любил созерцать. И пил — чтобы созерцалось лучше. Выпьет, пойдёт в луга и смотрит на деревья или в небо на пролетающих птиц. Не мог он наглядеться на земную жизнь, как будто предчувствовал, что жить-то осталось… Я заплакала.
— Спасибо, Свет, — Коля стоял рядом и нагибался надо мной, как дерево над кустом. — Ты по мне второй раз плачешь…А некоторые — ни разу…
— Откуда ты знаешь? — сквозь взрыд спросила я.
— Так я ж был на тех похоронах…— развёл руками Коля.
— На чьих, Коль? — с сочувствием спросила я.
— А на своих …Мы на чужие не ходим, — с достоинством ответил Николай. — Ты Свет, того, не думай…Я тебя не пугать, а попросить хотел…
И замолчал, странно глядя мне в глаза, как будто решал — говорить или не говорить?
У меня мгновенно высохли слёзы, только кожа саднила, и тянуло её на месте высохших ручейков…
— Ты про что, Коль? — невнятно спросила я.
— Ну-у-у… — протянул он и замолчал, пристально заглядывая мне в зрачки. И вдруг скороговоркой сказал: — Ты спроси у них — почему я умер как собака?
И заглянул в мой открывшийся рот. Я вздохнула и поглядела ему за спину, потом на его брюки, в которых он проходил последний десяток лет — разношенные на три размера и грязные-прегрязные, правда сухие, но с запахом высохшей прямо на теле мочи. Амбре пьющих людей.
— Коль, у кого? — тихо спросила я. — У Женьки, что ли? Так я не буду у неё спрашивать, прости…Ей ещё жить надо как-то. А если я про это спрошу…Не буду!
— Да нет! — воздел руками к небу Длинный. — У Женьки ещё!... Не у Женьки, спроси у топотушек — ты же их возишь!.. К станции Мост!!!
И снова поглядел на меня.
А я на него.
— Ты про что? — подумав, спросила я.
— Спроси у них — спроси!.. Почему я умер — как собака-ааа!!! — закричал Длинный Коля. Я этого не могла выдержать и, заткнув уши, бросилась к дому.
Вбежав в подъезд, я налетела на какую-то фигуру в темноте и ушибла лицо — я попала носом в чей-то локоть!
— Мурзюкова, не толкайся, — сказала мне в доску пьяная Галя Водопьянова, которая укладывалась спать на нашей лестнице и неприязненно зашипела. Это было последней каплей, и я с криком ринулась на свой пятый этаж.
Больше бродить я не собиралась до конца жизни, но то, что случилось дальше — поломало мои благие намерения раз и навсегда.
Я легла спать не раздевшись. У меня отнялись ноги, едва я захлопнула дверь. В прихожей на выбитом ковре я села и уснула, прислонившись лицом к холодной стене…Во сколько я вернулась?.. Но проснулась я примерно около трёх ночи.
В кухне горел свет, и лилась из крана вода…
За столом сидел мёртвый Коля и пил водку из гранёного стакана. У меня дома нет ни водки, ни гранёных стаканов… Значит, Пылинкин горючее и тару принёс с собой. Я села рядом, и мы проговорили до самого утра.
ТОПОТУШКИГлядим и не видим.
Можно я умру?
Спасибо, что разрешили.
Та ночь, в которую я отключилась, и меня внесли на пятый этаж без лифта.
Те пассажирки — медногривая и вторая, очень грузная баба, их приглушённые слова о «колдуне, который преследовал» …
Те старик и старуха, пропавшие из закрытого на ключ тамбура вагона…
Вдруг в мою жизнь вмешался случай. Я оказалась в ситуации, которая перевернула всю мою жизнь.
Реальность, в которой мы живём, — перед глазами. Но и чего мы боимся, не знаем или думаем — этого не может быть, это лишь плод нашего воображения — тоже есть.
Значит так, всё пошло прахом в тот день, когда я встретила мёртвого Колю.
Прахом пошло время. Привычки. Моя тишина. Я словно заболела и выздоравливала с таким трудом, что даже не заметила крыльев, выросших за спиной. Я думала — у меня там горб, а это оказались — крылья. Маленькие, как у воробья, но на них можно было улетать от опасности. Фигурально. Конечно, мои крылья — это скорее мои силы, о которых я и не подозревала. Силы, которые есть в душе каждого человека, а ему и невдомёк. Да-да. Мы, люди — очень сильны. Запомните. Мы — можем абсолютно всё. Нам просто это не приходит в голову. Много всяких мыслей приходят и уходят, а вот то, что в каждом человеке есть огромная сила и он волен распоряжаться ею…
Итак…
Я снова шла домой. Ночью. Было темно. Миллионы женщин возвращаются домой, где их никто не ждёт.
За мной никто не шёл, что само по себе прекрасная вещь! Поворот от остановки, два частных ветхих домика, хруст дорожных камней под ногами…
Пахло рекой. Я взглянула на свои окна — в них чернела чёрная чернота. Я даже перестала дышать. И хотя была полночь, и блуждание по улицам не сулило ничего хорошего — я решила поблуждать, сжимая в кармане стреляющий нож разведчика. Подарил один пассажир и вышел в Новопесчанске. Так, городок тысячи на три, а вот и там разведка присутствует.
Я взглянула на звёзды и стала спускаться к реке, в которой отражался мой блочно-картонный дом.
Я поселилась в нём сразу после развода, сбегая по травянистой болотине, вдруг вспомнила я. Понесло же меня!.. Обычно я дома сижу годами! Как с работы приду — так всю неделю дома и обитаю. Убираю пыль. Туфли чищу, ещё носки вяжу.
Какие уж там прогулки по ночам?.. Ну, если только со стреляющим ножом!.. Без ножа я после той ночи не выхожу… Надеюсь встретить хозяина чёрной вигоневой шапки и спросить, что он сделал с моей проводницкой формой… батон-то наверное съел…Я насилие над собой не терплю, некоторые женщины живут с драчунами всю жизнь, а я подала на развод.
На небе висела луна. Река отсвечивала, как грязная бутылка. И пахло забродившей у берега тиной…Стояла тишина окраины маленького города. Людей не видать, зато громко стучали каблуки из раскрытого окна загулявшей квартиры на первом этаже. Кто-то старательно пел и отплясывал!..
Я едва не соскочила с обрыва прямо в реку, но зажмурилась и устояла в травке…
Мне и в голову не пришло — что я тут делаю?.. Я заворожено не сводила глаз с воды — в метре от берега торчала рука с обгрызенными ногтями!.. Я поморгала и не согласилась.
— Нет! — крикнула я, и рука оказалась веткой, с накрученным на неё бинтом… Я не могла туда больше смотреть и поискала глазами что-нибудь ещё. И нашла!.. Около меня стоял человек и вглядывался в реку выпученными глазами. Я от ужаса села и… нож разведчика стрельнул у меня из кармана вверх, проделав дырку в пиджаке. Я подумала и хрипло сказала:
— А-а-а-а!..
Человек облизал губы и с интересом взглянул на лезвие, торчащее у меня из бока.
— Ты — робот, чо ль? — пьяно засмеялся он. А я, вжавшись в землю, вдруг узнала его! Это был Коля… Именно — был. Потому что он умер прошлым летом пьяный где-то здесь у реки. Его жена выгнала из дома в ту ночь. В очередной раз, устав слушать пьяный бред. Он нигде не работал уже много, очень много лет…Длинный Коля.
— Здравствуй, Свет, — вежливо сказал Длинный Коля. — Ножик вынь…Дай-ка, я посмотрю?
Я вытащила из дыры в пиджаке нож, Коля взял его у меня и, пощёлкав лезвием, положил себе в карман.
Мы взглянули друг на друга, и я закашлялась... Не пойму — чего я вдруг раскрыла рот и стала кричать?.. Выглядел Николай совершенно живым — на мёртвого похож не был, и если бы я лично не раскладывала кутью в миски на Колиных поминках… И я, закрыв глаза, завопила!.. А у реки, если кричать — слышно, как в зале ДК химзавода... Никто, правда, на мой крик не вышел, но когда я открыла один глаз — Николая рядом не стояло.
Я открыла второй — Длинный Коля стоял рядом и с интересом глядел на мои оголённые ноги, я, когда падала, юбку обратно не поправила, и она у меня вся сконцентрировалась на том, что обычно деликатно называют тазом.
— Отвернись, дурак, — сказала я и успокоилась. Длинный Коля непонятно как, но уже лежал рядом и косил на меня правым глазом.
— Свет, — сказал он не своим голосом. — Ну, Свет… Ты чего?..
— Чего-чего?..— передразнила я и встала, цепляясь за траву. — Ты ж помер, Коль! Забыл, что ли?.. Пьяница! Мало с тобой Женька мучилась?.. Откуда тебя черти принесли? Лежал бы в могиле и лежал…
— А чего я там забыл? — резонно спросил Николай и подмигнул.
Я задохнулась от возмущения…А с другой стороны, вдруг подумала я, мне до Длинного Коли дела нет, пусть с ним Женька разбирается! Это же её покойник… И тут я снова чуть не крикнула от подступившего ужаса…Хотя к страху я привыкла, как некоторые к счастью — поездишь двадцать лет в поезде — такого насмотришься, что на покойника даже и внимания не обратишь…Неприятно, конечно…
И не глядя, а то потом не засну — я полезла по болотине наверх к дороге, намереваясь идти домой. Погуляла и хватит, а то глядишь ещё покойники набегут… И если бы Длинный Коля не схватил меня сзади за ногу, глядишь спала бы себе…до самого утра, а вот пришлось с ним ещё целый час разговаривать. Эти сорокалетние пьяницы — такие…Про них с Женькой все говорили — она его любит, как кошка! И точно — любила его Женька, как натуральная рыжая кошка… И чего он от такой её любви спился?.. Непонятно.
Женя…Женщина с наивными глазами. Только сейчас её глаза уже не такие наивные. На Женьку без слёз не взглянешь. Намучилась она со своим Длинным за двадцать лет. Длинный — то пил взахлёб и твердил — а я не пью, я бросил, чес-слово, чес-слово!.. То в колонии сидел, за то, что забрался в винный отдел гастронома. И переломанный был — его постоянно били и всё по голове, и сына споил с четырнадцати лет… Если перечислить все его художества, хватит как раз до утра, и спать ложиться не надо — сразу на работу можно идти, вот только — выходные у меня, три дня после рейса.
— Ты домой-то заходил? — устав слушать про все его мытарства, мучительно зевнула я.
— Ты что?! — поперхнулся Коля. — Шуточки у тебя…
— А, ну да, прости, Коль, — я вспомнила всю его историю жизни-смерти и потупилась. — Пойду я, Коль…Спать хочу…Ты меня больше за ногу не хватай, не надо.
— А как же я? — жалобно спросил меня снизу Длинный Коля. Я уже забралась по болотине наверх и отряхивалась, как мельница. Меня даже занесло в сторону от его слов — «как же я?». Я посмотрела в темноту — у самой воды сидел мой давно знакомый Пылинкин Коля, всё такой же, каким был в жизни — грязный, протухший, со свалявшимися волосами и такими же, как в жизни голубыми выпуклыми глазами. Колька — никогда не был злым… Он был — созерцатель. Да-да, именно. Он и работать не мог потому — что любил созерцать. И пил — чтобы созерцалось лучше. Выпьет, пойдёт в луга и смотрит на деревья или в небо на пролетающих птиц. Не мог он наглядеться на земную жизнь, как будто предчувствовал, что жить-то осталось… Я заплакала.
— Спасибо, Свет, — Коля стоял рядом и нагибался надо мной, как дерево над кустом. — Ты по мне второй раз плачешь…А некоторые — ни разу…
— Откуда ты знаешь? — сквозь взрыд спросила я.
— Так я ж был на тех похоронах…— развёл руками Коля.
— На чьих, Коль? — с сочувствием спросила я.
— А на своих …Мы на чужие не ходим, — с достоинством ответил Николай. — Ты Свет, того, не думай…Я тебя не пугать, а попросить хотел…
И замолчал, странно глядя мне в глаза, как будто решал — говорить или не говорить?
У меня мгновенно высохли слёзы, только кожа саднила, и тянуло её на месте высохших ручейков…
— Ты про что, Коль? — невнятно спросила я.
— Ну-у-у… — протянул он и замолчал, пристально заглядывая мне в зрачки. И вдруг скороговоркой сказал: — Ты спроси у них — почему я умер как собака?
И заглянул в мой открывшийся рот. Я вздохнула и поглядела ему за спину, потом на его брюки, в которых он проходил последний десяток лет — разношенные на три размера и грязные-прегрязные, правда сухие, но с запахом высохшей прямо на теле мочи. Амбре пьющих людей.
— Коль, у кого? — тихо спросила я. — У Женьки, что ли? Так я не буду у неё спрашивать, прости…Ей ещё жить надо как-то. А если я про это спрошу…Не буду!
— Да нет! — воздел руками к небу Длинный. — У Женьки ещё!... Не у Женьки, спроси у топотушек — ты же их возишь!.. К станции Мост!!!
И снова поглядел на меня.
А я на него.
— Ты про что? — подумав, спросила я.
— Спроси у них — спроси!.. Почему я умер — как собака-ааа!!! — закричал Длинный Коля. Я этого не могла выдержать и, заткнув уши, бросилась к дому.
Вбежав в подъезд, я налетела на какую-то фигуру в темноте и ушибла лицо — я попала носом в чей-то локоть!
— Мурзюкова, не толкайся, — сказала мне в доску пьяная Галя Водопьянова, которая укладывалась спать на нашей лестнице и неприязненно зашипела. Это было последней каплей, и я с криком ринулась на свой пятый этаж.
Больше бродить я не собиралась до конца жизни, но то, что случилось дальше — поломало мои благие намерения раз и навсегда.
Я легла спать не раздевшись. У меня отнялись ноги, едва я захлопнула дверь. В прихожей на выбитом ковре я села и уснула, прислонившись лицом к холодной стене…Во сколько я вернулась?.. Но проснулась я примерно около трёх ночи.
В кухне горел свет, и лилась из крана вода…
За столом сидел мёртвый Коля и пил водку из гранёного стакана. У меня дома нет ни водки, ни гранёных стаканов… Значит, Пылинкин горючее и тару принёс с собой. Я села рядом, и мы проговорили до самого утра.
Изрезанный бритвой подбородок Коли…
Он говорил, а я слушала, прикрыв рукой глаза. Он не сказал мне ничего особенного, но всё же…Я вдруг начала вспоминать... Среди моих воспоминаний есть парочка таких… о них можно говорить только с человеком, который относится к тебе на самом деле хорошо и ему — этому ангелу — можно доверить всё.
Когда Коля растворился в туманном свете утренних лучей, я заснула и спала целый день. А в шесть вечера мне в дверь позвонила соседка и заорала:
— Постель брать будете?!
Это она так шутит…Ещё она обычно кричит:
— Москва-товарная на выход!
Зашла и ушла со ста занятыми рублями…Я поела и села на разобранной кровати. У меня длинная комната с двумя окнами.
Быстро стемнело, я включила свет и села, закутавшись в одеяло. Читать не хотелось, я сидела и думала ни о чём. Когда я думаю ни о чём — значит, я думаю о нём, о том, которого люблю на сегодняшний день. Думалось неважно. Я любила абстрактного человека. Нет, он существовал и даже здоровался со мной, изредка бросая комплименты, но — я ему была нужна, как, к примеру — ящур. Или — лихорадка западного Нила.
Он, наверное, воспроизвёл бы характерный стук по деревяшке и голове, узнай о моей любви. Я подумала о нём ещё минуты четыре и перестала. Больно надо!
Коля вчера сказал: «Прости, в ту ночь — это я тебя стукнул…Хотел поговорить… не рассчитал», — отвёл глаза Пылинкин. Я на такое признание машинально кинула в него сковородой, она пролетела сквозь Пылинкина и упала. Пылинкин даже не поморщился. Клялся, что не воспользовался моей беспомощностью, дотащил до дверей, а сумку с формой и батоном выронил где-то около дома и куда они делись — сам не поймёт… Ах, чёрт! Поговорить ему захотелось! Поговорил!..
Топотушки…
По Колиным словам — в мире существуют ТОПОТУШКИ!
Про гипотезу Длинного я могла рассказать только Марине Чаплиной. Ей можно сказать про Пылинкина, который пришёл ко мне за помощью. Он всего лишь хотел, чтобы я спросила — почему он умер, как собака — у топотушек. Осталось только их встретить или найти.
На работу мне идти послезавтра, телефона у меня нет пока, и я со своими раздумьями заснула…
ЕЩЕ ТРИ КОЛИ Он говорил, а я слушала, прикрыв рукой глаза. Он не сказал мне ничего особенного, но всё же…Я вдруг начала вспоминать... Среди моих воспоминаний есть парочка таких… о них можно говорить только с человеком, который относится к тебе на самом деле хорошо и ему — этому ангелу — можно доверить всё.
Когда Коля растворился в туманном свете утренних лучей, я заснула и спала целый день. А в шесть вечера мне в дверь позвонила соседка и заорала:
— Постель брать будете?!
Это она так шутит…Ещё она обычно кричит:
— Москва-товарная на выход!
Зашла и ушла со ста занятыми рублями…Я поела и села на разобранной кровати. У меня длинная комната с двумя окнами.
Быстро стемнело, я включила свет и села, закутавшись в одеяло. Читать не хотелось, я сидела и думала ни о чём. Когда я думаю ни о чём — значит, я думаю о нём, о том, которого люблю на сегодняшний день. Думалось неважно. Я любила абстрактного человека. Нет, он существовал и даже здоровался со мной, изредка бросая комплименты, но — я ему была нужна, как, к примеру — ящур. Или — лихорадка западного Нила.
Он, наверное, воспроизвёл бы характерный стук по деревяшке и голове, узнай о моей любви. Я подумала о нём ещё минуты четыре и перестала. Больно надо!
Коля вчера сказал: «Прости, в ту ночь — это я тебя стукнул…Хотел поговорить… не рассчитал», — отвёл глаза Пылинкин. Я на такое признание машинально кинула в него сковородой, она пролетела сквозь Пылинкина и упала. Пылинкин даже не поморщился. Клялся, что не воспользовался моей беспомощностью, дотащил до дверей, а сумку с формой и батоном выронил где-то около дома и куда они делись — сам не поймёт… Ах, чёрт! Поговорить ему захотелось! Поговорил!..
Топотушки…
По Колиным словам — в мире существуют ТОПОТУШКИ!
Про гипотезу Длинного я могла рассказать только Марине Чаплиной. Ей можно сказать про Пылинкина, который пришёл ко мне за помощью. Он всего лишь хотел, чтобы я спросила — почему он умер, как собака — у топотушек. Осталось только их встретить или найти.
На работу мне идти послезавтра, телефона у меня нет пока, и я со своими раздумьями заснула…
Еще три Коли умерли в прошлый год один за другим… Хотя всем им не было даже сорока.
Коля-брюнет, умер во сне, когда хрипел у своего подъезда, до которого плутал от старых гаражей целых полдня…Соседи, походя, думали — Коля спит, а он хрипел, умирая. Пил. Вот и всё, что можно сказать про Колю-брюнета. Он тоже не был злым.
И другой тоже не был злым!
Другой Коля — блондин…
Его сбила машина, в меру пьяного и шебутного после работы. Он шёл, пел и выделывался на пустой дороге, которая оказалась проспектом на тот свет.
А третий Коля — Коля Шабров, брюнет, красивый мальчик. Хотя какой там мальчик — 35 лет… Многие мужчины выглядят мальчиками очень долго. Странно. У нас в России мальчиков больше, чем мужчин. Старух больше, чем стариков, а женщины… наши женщины покрыты синими жилами от хорошей жизни…
Когда Наташка родила Шаброву Ваську и Валета — у него от счастья глаза смотрели в разные стороны!
Я знала Кольку с детства — он был не совсем-то умный по причине очень грустной. У него разводились родители, и он, десятилетний, никому не нужный в те дни ребёнок, попал под грузовик. Говорят, мозг у него обнажился после удара о борт; и как его тогда зашили, как он выжил? Жить ему было суждено до тридцати пяти, и он прожил эти годы.
И вот — Кольки не стало прошлым летом. А с год назад он играл с мальчишками в футбол и кричал из окна, как индеец. Ещё пять лет назад — смотрел на своих подросших Ваську и Валета и сердился — растут, как грибы, не напасёшься на них никакой жратвы!..
В 35 умирать для русского мужчины — не чудо. Чудо в том, чтобы пережить этот стонущий, как тормоз, год, когда из мальчика превращаешься в унылого и нервного доходягу. Полоса жизни — пересекающая молодость и старость — проведена мелом где-то на этом рубеже. Не у женщин, с их карандашами для губ и глаз, а у мужчин, которые в большинстве своём пренебрегают мейк-апом.
Коля умер неестественной для него смертью — он не был пьян в тот день. Он дополз до своей квартиры, в которой жил с Наташкой и умирал, глядя сыновьям в глаза. На нём не было живого места, и весь пол первого этажа подъезда был залит его кровью. Но никто не видел, как его убивали, при том, что был ранний вечер, сумрак голубой… На улице был народ, и у подъезда сидели бабки из числа особенно нахрапистых — такие видят всё.
— Здравствуй, Светка! Всё хорошеешь?
Не верится?
Зря!
С каждой минутой я вдруг стала расставаться, как скряга с копейкой.
В двадцать — не понять о чём я говорю... В тридцать — об этом не думаешь, ведь почти все знакомые ещё окружают тебя... Я так скучаю по исчезнувшим людям всего лишь год… два!..
Я разговаривала с Маринкой, но разговора не получилось. Тридцать и сорок — всё-таки большая разница. Она всё о любви думала, а я… Да я рада бы о любви думать, но воспоминания возникали в голове, и я думала о них. О каждом Коле. Всё их бытие, которое язык не поворачивается назвать жизнью, отпечаталось у меня в глазах. Я знала, как их била жизнь, люди и обстоятельства.
Человек родится и начинает ждать любви. Любовь с лаской — не стоят ничего. Конечно, хотят и денег, и власти, и удовольствий, и поесть, как следует, но каждый при этом трепетно ждёт любви. И ласки! И — побольше!!!
Нет.
Ласки и любви в жизни почти что и нет. Особенно в мужских жизнях. Такой вот неутешительный вывод.
Они не должны были так рано умереть…
ПРОШЛО ДВА ДНЯКоля-брюнет, умер во сне, когда хрипел у своего подъезда, до которого плутал от старых гаражей целых полдня…Соседи, походя, думали — Коля спит, а он хрипел, умирая. Пил. Вот и всё, что можно сказать про Колю-брюнета. Он тоже не был злым.
И другой тоже не был злым!
Другой Коля — блондин…
Его сбила машина, в меру пьяного и шебутного после работы. Он шёл, пел и выделывался на пустой дороге, которая оказалась проспектом на тот свет.
А третий Коля — Коля Шабров, брюнет, красивый мальчик. Хотя какой там мальчик — 35 лет… Многие мужчины выглядят мальчиками очень долго. Странно. У нас в России мальчиков больше, чем мужчин. Старух больше, чем стариков, а женщины… наши женщины покрыты синими жилами от хорошей жизни…
Когда Наташка родила Шаброву Ваську и Валета — у него от счастья глаза смотрели в разные стороны!
Я знала Кольку с детства — он был не совсем-то умный по причине очень грустной. У него разводились родители, и он, десятилетний, никому не нужный в те дни ребёнок, попал под грузовик. Говорят, мозг у него обнажился после удара о борт; и как его тогда зашили, как он выжил? Жить ему было суждено до тридцати пяти, и он прожил эти годы.
И вот — Кольки не стало прошлым летом. А с год назад он играл с мальчишками в футбол и кричал из окна, как индеец. Ещё пять лет назад — смотрел на своих подросших Ваську и Валета и сердился — растут, как грибы, не напасёшься на них никакой жратвы!..
В 35 умирать для русского мужчины — не чудо. Чудо в том, чтобы пережить этот стонущий, как тормоз, год, когда из мальчика превращаешься в унылого и нервного доходягу. Полоса жизни — пересекающая молодость и старость — проведена мелом где-то на этом рубеже. Не у женщин, с их карандашами для губ и глаз, а у мужчин, которые в большинстве своём пренебрегают мейк-апом.
Коля умер неестественной для него смертью — он не был пьян в тот день. Он дополз до своей квартиры, в которой жил с Наташкой и умирал, глядя сыновьям в глаза. На нём не было живого места, и весь пол первого этажа подъезда был залит его кровью. Но никто не видел, как его убивали, при том, что был ранний вечер, сумрак голубой… На улице был народ, и у подъезда сидели бабки из числа особенно нахрапистых — такие видят всё.
— Здравствуй, Светка! Всё хорошеешь?
Не верится?
Зря!
С каждой минутой я вдруг стала расставаться, как скряга с копейкой.
В двадцать — не понять о чём я говорю... В тридцать — об этом не думаешь, ведь почти все знакомые ещё окружают тебя... Я так скучаю по исчезнувшим людям всего лишь год… два!..
Я разговаривала с Маринкой, но разговора не получилось. Тридцать и сорок — всё-таки большая разница. Она всё о любви думала, а я… Да я рада бы о любви думать, но воспоминания возникали в голове, и я думала о них. О каждом Коле. Всё их бытие, которое язык не поворачивается назвать жизнью, отпечаталось у меня в глазах. Я знала, как их била жизнь, люди и обстоятельства.
Человек родится и начинает ждать любви. Любовь с лаской — не стоят ничего. Конечно, хотят и денег, и власти, и удовольствий, и поесть, как следует, но каждый при этом трепетно ждёт любви. И ласки! И — побольше!!!
Нет.
Ласки и любви в жизни почти что и нет. Особенно в мужских жизнях. Такой вот неутешительный вывод.
Они не должны были так рано умереть…
Длинного Колю я больше не видела и другие почившие меня не беспокоили.
И в среду, когда приехала на работу, и мы на пару стали готовиться к рейсу, я между делом выложила Маринке всё, что стряслось и вдобавок все свои мысли и, сдерживая дыхание, стала ждать ответной реакции. Чаплина сделала большие глаза и недоверчиво стала за мной наблюдать.
— Свет, тебе мужика надо, — сочувственно, через час сказала она. — Это — диагноз.
— Да? — возмутилась я.
— Да, — тихо сказала Марина. — Поверь. Я тебе добра желаю.
— Верю, — у меня сразу испортилось настроение. И в глазах поплыли разноцветные круги вперемежку с мужиками…
Маринка всегда попадает в глаз, даже не целясь. Она умная. Ей бы страной руководить, только там иные гении своими задницами все места захватили. Маринка сразу видит суть, и как её исправить — чувствует подсознательно. Конечно, приснится же такое! А мужика…
Даже не знаю.
Уже и не хочется что-то...
Расстройство одно с мужиками этими…
Когда их любишь.
А без любви — неинтересно.
Неприятная история.
Хорошо хоть Маринка не скажет никому… А то стыда не оберёшься с таким диагнозом.
Из отстойника, где находился на запасном пути наш состав, мы должны были отправиться в 14.40, чтобы через час — в 15.51 — наше обычное время, скорый из десяти вагонов тронулся бы, как всегда, и застучал, набирая километры в сторону прекрасного города Адлера, в котором не отдыхал разве только ленивый.
Так бы всё и случилось, если бы я не выглянула в окошко… Итак, я посмотрела в чистое протёртое только что окно и крикнула, чтобы Маринка услышала:
— Там твой Евгений по путям рыскает! Слышишь, Маринка?..
Между нашим и кисловодским составами, по путям бегал тощий и бледный, как будто недавно из Освенцима, бывший Маринкин супруг. Я всегда поражалась, как писаная красавица Чаплина вышла замуж за такого, с позволения сказать, некрасивого мужчину? К тому же он при своей страхолюдной внешности умудрялся изменять ей со всеми несерьёзными женщинами нашего Дракина. Я иной раз полночи не могла заснуть, решая этот их семейный ребус.
— Как волк!.. Слышишь, Маринка?..
Чаплина с красным лицом и веником в руках высунулась из туалета и в глазах её была такая тоска, у меня даже руки опустились!
— Твой гад, Марин, там…— тихо произнесла я и, махнув рукой, больше не сказала ничего. То, что Чаплин пришёл скандалить и возвращать жену в семейные кущи, я знала наперёд, устав наблюдать его набеги на наш состав минимум раз в месяц. Я бы с его физиономией из дома выходила только за продуктами в ночной магазин, а он, вроде, и не комплексовал.
Вообще-то я люблю людей естественных, как природа, но Чаплин был из породы вкрадчивых садистов, и его безграничная свобода в поведении приводила меня в неописуемый ужас. Как Мэрилин, то есть Маринка прожила с ним восемь лет — было для меня так же непонятно, как формула пергидроли.
А в окне уже торчала чаплинская, с характерными лошадиными зубами, физиономия, пристально разглядывая сквозь стекло — есть ли кто в вагоне…и где мы?..
— Прячься! — прошипела я, втянув голову в плечи. Маринка сделала шаг назад в туалет, а из двери, как хвост торчал…— Веник!!! — зашипела я. И веник мгновенно исчез!
Состав уже должен был тронуться, а Чаплин всё висел на втором от тамбура окне и колотил в него кулаком, показывая зубы и ругаясь. До меня долетали только визгливые междометия!
— Эй!.. А я-а!
Состав задрожал, и я, набрав воздуха в лёгкие, вышла в проход. Чаплин увидел меня и боднул стекло.
— Марину позови! — заорал он.
Я подошла поближе и, похлопав ресницами, спросила в форточку:
— Тебе кого, Жень?
— Ду-ра-а-а! Марину позови-и-и!..
Длинный гудок... Вагон задрожал... И наш «адлерский» рванул из отстойника на второй путь. Я едва удержалась на ногах и краем глаза успела увидеть панику в глазах чаплинского мужа, который ещё висел снаружи на втором от тамбура окне... А потом — с криком, рухнул вниз, и исчез. Глаза у меня непроизвольно вылезли из орбит.
Скользя на каблуках, я быстро подошла к туалету и постучала. Задвижка щёлкнула — на меня с унитаза взглянула Чаплина.
— Ну? — спросила она. В глазах её стояли слёзы.
— Я не успела открыть, — на ходу выпалила я и побежала раскладывать бумажные полотенца.
Настроение у меня улучшилось, а расстраивать Чаплину перед рейсом я не сочла нужным. Восемь лет разочарований — и слёзы до сих пор?
Эта супружеская жизнь…В ней не разберётся даже старикашка Фрейд!
ЭЛЕКТРИЧЕСКИЕ ПОМЕХИ— Свет, тебе мужика надо, — сочувственно, через час сказала она. — Это — диагноз.
— Да? — возмутилась я.
— Да, — тихо сказала Марина. — Поверь. Я тебе добра желаю.
— Верю, — у меня сразу испортилось настроение. И в глазах поплыли разноцветные круги вперемежку с мужиками…
Маринка всегда попадает в глаз, даже не целясь. Она умная. Ей бы страной руководить, только там иные гении своими задницами все места захватили. Маринка сразу видит суть, и как её исправить — чувствует подсознательно. Конечно, приснится же такое! А мужика…
Даже не знаю.
Уже и не хочется что-то...
Расстройство одно с мужиками этими…
Когда их любишь.
А без любви — неинтересно.
Неприятная история.
Хорошо хоть Маринка не скажет никому… А то стыда не оберёшься с таким диагнозом.
Из отстойника, где находился на запасном пути наш состав, мы должны были отправиться в 14.40, чтобы через час — в 15.51 — наше обычное время, скорый из десяти вагонов тронулся бы, как всегда, и застучал, набирая километры в сторону прекрасного города Адлера, в котором не отдыхал разве только ленивый.
Так бы всё и случилось, если бы я не выглянула в окошко… Итак, я посмотрела в чистое протёртое только что окно и крикнула, чтобы Маринка услышала:
— Там твой Евгений по путям рыскает! Слышишь, Маринка?..
Между нашим и кисловодским составами, по путям бегал тощий и бледный, как будто недавно из Освенцима, бывший Маринкин супруг. Я всегда поражалась, как писаная красавица Чаплина вышла замуж за такого, с позволения сказать, некрасивого мужчину? К тому же он при своей страхолюдной внешности умудрялся изменять ей со всеми несерьёзными женщинами нашего Дракина. Я иной раз полночи не могла заснуть, решая этот их семейный ребус.
— Как волк!.. Слышишь, Маринка?..
Чаплина с красным лицом и веником в руках высунулась из туалета и в глазах её была такая тоска, у меня даже руки опустились!
— Твой гад, Марин, там…— тихо произнесла я и, махнув рукой, больше не сказала ничего. То, что Чаплин пришёл скандалить и возвращать жену в семейные кущи, я знала наперёд, устав наблюдать его набеги на наш состав минимум раз в месяц. Я бы с его физиономией из дома выходила только за продуктами в ночной магазин, а он, вроде, и не комплексовал.
Вообще-то я люблю людей естественных, как природа, но Чаплин был из породы вкрадчивых садистов, и его безграничная свобода в поведении приводила меня в неописуемый ужас. Как Мэрилин, то есть Маринка прожила с ним восемь лет — было для меня так же непонятно, как формула пергидроли.
А в окне уже торчала чаплинская, с характерными лошадиными зубами, физиономия, пристально разглядывая сквозь стекло — есть ли кто в вагоне…и где мы?..
— Прячься! — прошипела я, втянув голову в плечи. Маринка сделала шаг назад в туалет, а из двери, как хвост торчал…— Веник!!! — зашипела я. И веник мгновенно исчез!
Состав уже должен был тронуться, а Чаплин всё висел на втором от тамбура окне и колотил в него кулаком, показывая зубы и ругаясь. До меня долетали только визгливые междометия!
— Эй!.. А я-а!
Состав задрожал, и я, набрав воздуха в лёгкие, вышла в проход. Чаплин увидел меня и боднул стекло.
— Марину позови! — заорал он.
Я подошла поближе и, похлопав ресницами, спросила в форточку:
— Тебе кого, Жень?
— Ду-ра-а-а! Марину позови-и-и!..
Длинный гудок... Вагон задрожал... И наш «адлерский» рванул из отстойника на второй путь. Я едва удержалась на ногах и краем глаза успела увидеть панику в глазах чаплинского мужа, который ещё висел снаружи на втором от тамбура окне... А потом — с криком, рухнул вниз, и исчез. Глаза у меня непроизвольно вылезли из орбит.
Скользя на каблуках, я быстро подошла к туалету и постучала. Задвижка щёлкнула — на меня с унитаза взглянула Чаплина.
— Ну? — спросила она. В глазах её стояли слёзы.
— Я не успела открыть, — на ходу выпалила я и побежала раскладывать бумажные полотенца.
Настроение у меня улучшилось, а расстраивать Чаплину перед рейсом я не сочла нужным. Восемь лет разочарований — и слёзы до сих пор?
Эта супружеская жизнь…В ней не разберётся даже старикашка Фрейд!
В вагон вошли две дамы — пышнотелая и медногривая, и мы поехали ровно в 15.51 по московскому времени. А у меня в глазах, как на фотоплёнке отпечаталось падение Маринкиного мужа на 21-й запасной путь!.. И взмах его тощей руки…Мужа Чаплиной мне жалко не было…Может месяц теперь не увидим, если костыли раньше не освоит…
Ночь…
Я проснулась…кто-то выдирал дверь!.. Марина спала, на подушке разметались её кудряшки. Тихо. Может, показалось?.. Я вгляделась и не поверила глазам — дверь была приоткрыта, а в середине зияла огромная дыра — хоть голову просовывай! И — такая тишина… Я быстро, стараясь не дышать, встала и выглянула — никого. Я спрятала голову, а потом снова выглянула…
В вагоне отчего-то не горел верхний свет. Обязательный свет, который мы оставляем ночью по инструкции. Только несколько красных аварийных ламп по бокам вагона высвечивали проход. До ближайшей, большой станции ехать было примерно два с половиной часа — да как теперь уснёшь?
Я безумно боюсь темноты.
И постоянно хожу по ней.
За окнами чернела ночь, и жидкие огоньки станций почти не разбавляли её. Я вдруг волосами почувствовала — сзади меня кто-то дышит! Я тихо обернулась — высокий человек стоял надо мной в проходе! Я совсем не ожидала, что он меня схватит, я дёрнулась, изо всех сил забрыкалась, но держали меня очень крепко, ухватив руками за грудь! Я закричала, я так страшно закричала!
— Заткнись! — сказал мне в ухо и тряхнул меня так, будто выбивал пыль из половика. Мне показалось я схожу с ума — я узнала голос Чаплина!.. Я от страха взвыла и куснула, что есть силы ладонь, сжимающую мне рот! Меня отпустили на какую-то секунду, я обернулась —Чаплин потусторонним взглядом смотрел на свою прокусанную ладонь, и тут я с криком:
— Чаплин мёртвый!.. В вагоне!.. — упала и, головой толкнув дверь проводницкого купе, быстро заползла внутрь.
На меня из темноты смотрела Маринка и, глазами показывая на дверь, спросила:
— Свет… Свет… Что там?
Через дыру в двери мигнул жёлтый свет и быстро погас — только красные лампочки аварийного освещения немного раздвигали темноту…
— Электрические помехи, — хрипло, пытаясь отдышаться, выпалила я.
— Да-а? — Зевнула Маринка. — А где мы?
— Станцию Мост проехали…Приснится же такое…Мне твой Чаплин… мёртвый, приснился, Марин! — на одном дыхании прокашлялась я.
— А кто дверь сломал? — снова зевнула Чаплина.
— Чаплин и сломал, — тут я проснулась окончательно. — Привидение его... В вагоне!
И тут сзади меня зажёгся свет. Обычный верхний свет, который мы по инструкции оставляем на ночь в вагоне. Я выглянула из купе — вагон просматривался насквозь, в проходе не было ни души…
Дыра в картонной двери зияла.
— Мой Чаплин? — понимающе спросила Чаплина.
Обычно, когда я говорю правду, мне не верят.
УТРОНочь…
Я проснулась…кто-то выдирал дверь!.. Марина спала, на подушке разметались её кудряшки. Тихо. Может, показалось?.. Я вгляделась и не поверила глазам — дверь была приоткрыта, а в середине зияла огромная дыра — хоть голову просовывай! И — такая тишина… Я быстро, стараясь не дышать, встала и выглянула — никого. Я спрятала голову, а потом снова выглянула…
В вагоне отчего-то не горел верхний свет. Обязательный свет, который мы оставляем ночью по инструкции. Только несколько красных аварийных ламп по бокам вагона высвечивали проход. До ближайшей, большой станции ехать было примерно два с половиной часа — да как теперь уснёшь?
Я безумно боюсь темноты.
И постоянно хожу по ней.
За окнами чернела ночь, и жидкие огоньки станций почти не разбавляли её. Я вдруг волосами почувствовала — сзади меня кто-то дышит! Я тихо обернулась — высокий человек стоял надо мной в проходе! Я совсем не ожидала, что он меня схватит, я дёрнулась, изо всех сил забрыкалась, но держали меня очень крепко, ухватив руками за грудь! Я закричала, я так страшно закричала!
— Заткнись! — сказал мне в ухо и тряхнул меня так, будто выбивал пыль из половика. Мне показалось я схожу с ума — я узнала голос Чаплина!.. Я от страха взвыла и куснула, что есть силы ладонь, сжимающую мне рот! Меня отпустили на какую-то секунду, я обернулась —Чаплин потусторонним взглядом смотрел на свою прокусанную ладонь, и тут я с криком:
— Чаплин мёртвый!.. В вагоне!.. — упала и, головой толкнув дверь проводницкого купе, быстро заползла внутрь.
На меня из темноты смотрела Маринка и, глазами показывая на дверь, спросила:
— Свет… Свет… Что там?
Через дыру в двери мигнул жёлтый свет и быстро погас — только красные лампочки аварийного освещения немного раздвигали темноту…
— Электрические помехи, — хрипло, пытаясь отдышаться, выпалила я.
— Да-а? — Зевнула Маринка. — А где мы?
— Станцию Мост проехали…Приснится же такое…Мне твой Чаплин… мёртвый, приснился, Марин! — на одном дыхании прокашлялась я.
— А кто дверь сломал? — снова зевнула Чаплина.
— Чаплин и сломал, — тут я проснулась окончательно. — Привидение его... В вагоне!
И тут сзади меня зажёгся свет. Обычный верхний свет, который мы по инструкции оставляем на ночь в вагоне. Я выглянула из купе — вагон просматривался насквозь, в проходе не было ни души…
Дыра в картонной двери зияла.
— Мой Чаплин? — понимающе спросила Чаплина.
Обычно, когда я говорю правду, мне не верят.
Когда работаешь — время улетает.
Вместе с жизнью.
Поэтому я люблю работать.
Начальник нашего поезда Вепринцев был стар и испытывал нежность к вальсам атомного века. Поэтому каждое утро радио оглушительно разражалось «Рио-Ритой» и «На позицию девушка провожала бойца-а-а-а-а!..»
Если бы я работала в другом поезде… …если бы…
— Что мы знаем о привидениях? — посмотрела на меня Чаплина сразу после станции Дудка.
Я, молча, поводила глазами. Схватка ночью с призраком Чаплина не пошла мне на пользу.
— Ты меня пугаешь, Светка, — Марина красными от бессонницы глазами пыталась разглядеть в моём лице признаки рассудка. Наконец, она улыбнулась — и я поняла, что дела мои не так уж плохи.
— Так ты говоришь…Чаплин вчера под поезд … упал? — быстро спросила Чаплина.
— Как мешок с ... мом! — быстро сказала я.
— С чем-чем? — засмеялась Чаплина.
— С дерьмом, Марин, — не стала отпираться я. — Может, ему голову колесом отрезало?
— Нет, — твёрдо сказала Марина. — Машинист остановился бы.
— А привидение?..
— Чьё? — Марина зевнула.
— Чаплина! Мужа твоего!
— Я с ним развелась, — пожала плечами Марина.
— А мне не сказал, — возмутилась я. — Я, как дура, думала: ты его жалеть будешь!
— Не буду…
— Чего это?
— Я замуж выхожу, — сказала Чаплина. — И ничего с этим не поделаешь.
— А Чаплин знает, что ты с ним развелась?
— Узнал, наверное, — пожала плечами Мэрилин и больше ничего не сказала.
За кого выходит? Когда? Зачем?.. И кто он, этот счастливчик…
СВЯЗЬ СОБЫТИЙВместе с жизнью.
Поэтому я люблю работать.
Начальник нашего поезда Вепринцев был стар и испытывал нежность к вальсам атомного века. Поэтому каждое утро радио оглушительно разражалось «Рио-Ритой» и «На позицию девушка провожала бойца-а-а-а-а!..»
Если бы я работала в другом поезде… …если бы…
— Что мы знаем о привидениях? — посмотрела на меня Чаплина сразу после станции Дудка.
Я, молча, поводила глазами. Схватка ночью с призраком Чаплина не пошла мне на пользу.
— Ты меня пугаешь, Светка, — Марина красными от бессонницы глазами пыталась разглядеть в моём лице признаки рассудка. Наконец, она улыбнулась — и я поняла, что дела мои не так уж плохи.
— Так ты говоришь…Чаплин вчера под поезд … упал? — быстро спросила Чаплина.
— Как мешок с ... мом! — быстро сказала я.
— С чем-чем? — засмеялась Чаплина.
— С дерьмом, Марин, — не стала отпираться я. — Может, ему голову колесом отрезало?
— Нет, — твёрдо сказала Марина. — Машинист остановился бы.
— А привидение?..
— Чьё? — Марина зевнула.
— Чаплина! Мужа твоего!
— Я с ним развелась, — пожала плечами Марина.
— А мне не сказал, — возмутилась я. — Я, как дура, думала: ты его жалеть будешь!
— Не буду…
— Чего это?
— Я замуж выхожу, — сказала Чаплина. — И ничего с этим не поделаешь.
— А Чаплин знает, что ты с ним развелась?
— Узнал, наверное, — пожала плечами Мэрилин и больше ничего не сказала.
За кого выходит? Когда? Зачем?.. И кто он, этот счастливчик…
Тот рейс я помню очень хорошо — так ждала возвращения. Как назло наш состав чуть не потерпел крушение на горе у города Николаев. Рельсы были блокированы грунтовым оползнем. Вдобавок, кто-то из местных, бросил на рельсы — сеть. Обычную гнилую сеть…И всё бы ничего, но сети было много и первый вагон запутался в ней колёсами…Бригада по расчистке путей работала быстро и скоро мы поехали дальше.
А на станции Мост снова вышли две пассажирки — одна уже знакомая — хрупкая с медными волосами особа моих лет и толстая незнакомка с глазами на мокром месте — она проплакала весь путь, вытирая, красные на распаренном лице глаза. Я сама плачу очень редко. Раз в месяц — больше не могу, а молодая-то — ревела каждый день!..
И откуда только сил хватало?
Наши мамы вряд ли задумывались — сколько нам придётся плакать в этой жизни?..
И мальчикам и девочкам.
Обычно, как она — плачут по покойнику…
Примечательно — на обратном пути — обе сели в вагон умиротворённые, как после причастия и с ними вошла девушка…Очень бледная и худенькая с розовыми пластмассовыми часиками на правой руке…
Толстая не отходила от неё всю обратную дорогу и не спускала счастливых глаз, словно плакала по ней? А плакала-то, выходит, зря — девушка лежала на верхней полке и проспала почти всю дорогу…
Что-то там творится, подумала я.
А в Москве ждала новость: Чаплин таки попал под колёса. Но когда мы с Маринкой пришли в больницу, выяснилось, — это другой Чаплин, Михаил. И он уже сбежал из приёмного покоя, сразу после перевязки… Мы с Чаплиной переглянулись и осторожно обошли брезентовые носилки. На них обычно собирают то, что остаётся от перееханных электричкой. Красное «М» полыхало вдали, но мы свернули и прошли мимо метро.
Золотая лиственная стружка шуршала под ногами.
Была ночь.
— Ты хоть расскажи — какой он?.. — Всю дорогу от метро до электрички я упрямо выясняла личность и прочие таланты претендента на сердце Мэрилин. Чаплина же проспала у меня на плече до самого Дракина и, предварительно расцеловав меня в обе щёки, побежала к ночному продуктовому магазину. Мы расстались в начале Святой улицы примерно четверть двенадцатого, а назавтра я узнала —
Марину нашли …
…на земле утром…
…в подмороженной сентябрьской луже.
НЕ БУДИ МЕНЯА на станции Мост снова вышли две пассажирки — одна уже знакомая — хрупкая с медными волосами особа моих лет и толстая незнакомка с глазами на мокром месте — она проплакала весь путь, вытирая, красные на распаренном лице глаза. Я сама плачу очень редко. Раз в месяц — больше не могу, а молодая-то — ревела каждый день!..
И откуда только сил хватало?
Наши мамы вряд ли задумывались — сколько нам придётся плакать в этой жизни?..
И мальчикам и девочкам.
Обычно, как она — плачут по покойнику…
Примечательно — на обратном пути — обе сели в вагон умиротворённые, как после причастия и с ними вошла девушка…Очень бледная и худенькая с розовыми пластмассовыми часиками на правой руке…
Толстая не отходила от неё всю обратную дорогу и не спускала счастливых глаз, словно плакала по ней? А плакала-то, выходит, зря — девушка лежала на верхней полке и проспала почти всю дорогу…
Что-то там творится, подумала я.
А в Москве ждала новость: Чаплин таки попал под колёса. Но когда мы с Маринкой пришли в больницу, выяснилось, — это другой Чаплин, Михаил. И он уже сбежал из приёмного покоя, сразу после перевязки… Мы с Чаплиной переглянулись и осторожно обошли брезентовые носилки. На них обычно собирают то, что остаётся от перееханных электричкой. Красное «М» полыхало вдали, но мы свернули и прошли мимо метро.
Золотая лиственная стружка шуршала под ногами.
Была ночь.
— Ты хоть расскажи — какой он?.. — Всю дорогу от метро до электрички я упрямо выясняла личность и прочие таланты претендента на сердце Мэрилин. Чаплина же проспала у меня на плече до самого Дракина и, предварительно расцеловав меня в обе щёки, побежала к ночному продуктовому магазину. Мы расстались в начале Святой улицы примерно четверть двенадцатого, а назавтра я узнала —
Марину нашли …
…на земле утром…
…в подмороженной сентябрьской луже.
Я спала, как убитая, мне снились воздушные замки, вестерн и любовь. Я проснулась на лязг дверного звонка и даже не подумала вставать — у дочки свой ключ, а видеть никого кроме Маринки и Даши с внучкой — увольте…После рейса у меня возникает стойкая идиосинкразия на людей. В то утро все её признаки были на моём лице — я с перекошенными глазами кое-как доковыляла до прихожей и остановилась — зуммер издавал предсмертные хрипы уже четверть часа…Этот звонок мне достался от бывших жильцов — страшные, судя по звонку, были люди…
На пороге стоял мужчина.
Просто скандинав машинально подумала я и раскрыла глаза шире. Стоит ли говорить — в тот день и ночь я их больше не закрывала? Правда, «скандинав» тут не при чём…
— А Марина у вас? Марин, это я!.. — позвал он.
— А собственно… — заворчала я.
— Я — Макс, — сказал он и вошёл в мою дверь.
Хорошо, хоть не Влад или Кирилл с Денисом…Хотя Макс тоже звучало — выстрелом из бутылки. Я привыкла к простым именам — Саша, Серёжа, Лёша…
У меня вкус столетней бабушки.
Небо сияло яркими стразами, когда я спустилась по неосвещённой лестнице на улицу.
Максим остался на стуле у дверей реанимационного отделения, а мне завтра в шесть надо на работу…
Марина за истекших четыре дня так и не вернулась из «без сознания»... Что случилось той ночью, когда мы попрощались в начале Святой улицы?..
Чаплину нашли в сторонке, в заброшенном туалете позади стихийного рынка. Марине до дома было идти ближе, чем до этого туалета. Как она очутилась на тех задворках?
Ночная продавщица из палатки перечислила продукты, которые Чаплина купила — сыр, банку ананасов и бутылку дешёвого сухого…Она хорошо запомнила Марину — постоянную ночную покупательницу! Утром после смены, примерно в восемь, она и обнаружила Марину в кустах позади грязного туалета, прибежища всех, кого нужда застигает так же внезапно, как некоторых любовь...
По милицейской сводке Марина проходила как жертва ограбления.
— Не жилица, — сказал приятный врач, блеснув глазами на часы. Старый голубой циферблат на стене таращился цифрами. — Асфиксия, осложнённая переохлаждением, и самое поганое — задета височная кость…
Я заткнула уши и вышла…Четыре дня не выправили ситуацию, но — Марина ещё дышала!..
Кто-то прошёл мимо…Шаги, чавканье ног, меня задели!.. Я вытерла глаза и огляделась.
Неподалёку материализовалась Галя Водопьянова и сказала:
— Мои беды с замужества...
И добавила после долгого молчания:
— Недержание мочи после родов…Ребёночек с припадками, а ведь когда-то, — туманно намекнула Галя, — я школу с одной тройкой закончила!..
Глядя на Галю, в это верилось с трудом. Мятые мужские брюки и две юбки делали Галю похожей на шотландца, а разбитые ботинки и шляпа с обвисшими полями навевали мысли о нелёгкой женской доле.
Я думала — она попросит денег, но Галя многозначительно посмотрела на цементный кубик, в котором располагалась больница, и спросила:
— Жива подруга твоя?..
Я взглянула на два окна реанимации и кивнула. У меня в сумке сидела Маринкина кошка Ночка и царапала воздух высунутой лапой. Брать её с собой в рейс я не думала, но и оставить было не с кем — кошку кое с кем не оставишь.
СТАРОЕ ДОБРОЕ КОЛДОВСТВОНа пороге стоял мужчина.
Просто скандинав машинально подумала я и раскрыла глаза шире. Стоит ли говорить — в тот день и ночь я их больше не закрывала? Правда, «скандинав» тут не при чём…
— А Марина у вас? Марин, это я!.. — позвал он.
— А собственно… — заворчала я.
— Я — Макс, — сказал он и вошёл в мою дверь.
Хорошо, хоть не Влад или Кирилл с Денисом…Хотя Макс тоже звучало — выстрелом из бутылки. Я привыкла к простым именам — Саша, Серёжа, Лёша…
У меня вкус столетней бабушки.
Небо сияло яркими стразами, когда я спустилась по неосвещённой лестнице на улицу.
Максим остался на стуле у дверей реанимационного отделения, а мне завтра в шесть надо на работу…
Марина за истекших четыре дня так и не вернулась из «без сознания»... Что случилось той ночью, когда мы попрощались в начале Святой улицы?..
Чаплину нашли в сторонке, в заброшенном туалете позади стихийного рынка. Марине до дома было идти ближе, чем до этого туалета. Как она очутилась на тех задворках?
Ночная продавщица из палатки перечислила продукты, которые Чаплина купила — сыр, банку ананасов и бутылку дешёвого сухого…Она хорошо запомнила Марину — постоянную ночную покупательницу! Утром после смены, примерно в восемь, она и обнаружила Марину в кустах позади грязного туалета, прибежища всех, кого нужда застигает так же внезапно, как некоторых любовь...
По милицейской сводке Марина проходила как жертва ограбления.
— Не жилица, — сказал приятный врач, блеснув глазами на часы. Старый голубой циферблат на стене таращился цифрами. — Асфиксия, осложнённая переохлаждением, и самое поганое — задета височная кость…
Я заткнула уши и вышла…Четыре дня не выправили ситуацию, но — Марина ещё дышала!..
Кто-то прошёл мимо…Шаги, чавканье ног, меня задели!.. Я вытерла глаза и огляделась.
Неподалёку материализовалась Галя Водопьянова и сказала:
— Мои беды с замужества...
И добавила после долгого молчания:
— Недержание мочи после родов…Ребёночек с припадками, а ведь когда-то, — туманно намекнула Галя, — я школу с одной тройкой закончила!..
Глядя на Галю, в это верилось с трудом. Мятые мужские брюки и две юбки делали Галю похожей на шотландца, а разбитые ботинки и шляпа с обвисшими полями навевали мысли о нелёгкой женской доле.
Я думала — она попросит денег, но Галя многозначительно посмотрела на цементный кубик, в котором располагалась больница, и спросила:
— Жива подруга твоя?..
Я взглянула на два окна реанимации и кивнула. У меня в сумке сидела Маринкина кошка Ночка и царапала воздух высунутой лапой. Брать её с собой в рейс я не думала, но и оставить было не с кем — кошку кое с кем не оставишь.
Каждый найдёт то, что ищет.
Как мы провели с кошкой ту ночь? Мы игрушки у Бога?..
Что для вас самое приятное в дожде?.. Сидеть под крышей и пить чай с ореховым вареньем.
Тётя Клава Пушистая подменила Марину и работала, как часы, кошку сразу выпустила из сумки, та обнюхала вагон и стала ходить за тётей Клавой, снизу заглядывая ей в глаза.
15.51 — Время отправления.
15.52 — Возгласы из окна – они поцеловались!..
15.53 — И мимо вокзала, Москвы и дальше на юг, поехал набитый людьми состав.
Я ходила по вагону, не замечая, что рассуждаю вслух:
— Я даже не видела её!.. К ней никого не пускали!.. И Чаплин с его наглостью — не прошёл!.. Он всё-таки сломал ногу… об семафор, и явился в больницу на костылях…
Меня поразило — Чаплин даже не затеял драку. Выходит — он не знал про Максима?.. На Чаплина это было не похоже… Или, быть может, он подумал, что Максим со мной?.. Максим сидел на ступеньках на этаже реанимационного отделения и не уходил…Какой же хороший, подумала я. Чаплин-то ускакал на костылях уже через час.
На каждой станции я бегала звонить. Мне кричали в трубку:
— Чаплина?.. Дышит пока.
— Ну, что ты, а?.. — морщилась тётя Клава на мои прыжки по перрону. — От поезда отстанешь, будешь тут куковать…— и в Новопесчанске, помогая мне запрыгнуть на ходу, проворчала: — Свет, ну, хочешь, я тебе скажу — помрёт Маринка или нет?
— Да откуда вы знаете?.. — я вытерла пот с лица и всхлипнула: — Идите вы со своими фокусами…
Тётя Клава посмотрела куда-то в себя и кашлянула.
— Старое доброе колдовство, — просто сказала она, и меня отбросило назад. Клавдию Егоровну некоторые люди считали ведьмой, другие — полоумной, и мало кто соглашался с ней работать, обычно она подменяла тех, кто заболел на всём пути следования. Я то её не боялась — у нас в Дракине и похлеще Пушистой «тёти» встречались.
День подходил к концу, ближе к ночи мы закрылись в купе — в этот промежуток не было ни одной большой станции. Я лежала на боку, повернувшись спиной, и закрыв глаза, читала молитвы, не сдерживая слёз и представляя, что Маринки уже нет среди живых…В какой-то миг у меня так нестерпимо заболело сердце, что я испугалась, как бы самой не помереть с горя, и вытирая руками лицо, села…
На сером пластике стола перекатывалась и дрожала вода. Я машинально потянулась за тряпкой, но, взглянув на тётю Клаву, убрала руку. У меня эмоции порой зашкаливают — я могу плакать и смеяться одновременно. Только что, мне хотелось зарыться в землю, а, взглянув на лужу воды на столе — я простодушно выпалила:
— Ворожите, Клавдия Егоровна?
Тетя Клава склонив голову набок, всматривалась в лужу.
— Начнём с того, что до нас жили люди, и после нас будут жить, и это не я придумала…Она в сиянии — ты посмотри на её волосы!..
И мне показалось — я увидела в воде Марину — всего-то на пару секунд!.. Я сморгнула, и в этот миг к нам в проводницкую зашёл какой-то жуткий панк:
— Э-э-э-э-э…
Больше он ничего не сказал, уставившись на нас, состав тряхнуло, и вся лужа со стола утекла на пол. Мы переглянулись, и панк понимающе осведомился:
— Я насчёт чаю, но если вы заняты — я попозже зайду, — и попятился в дверь. На часах была половина третьего ночи. Мы снова переглянулись, и тётя Клава сказала:
— Он же не из нашего вагона!.. Чего это он бродит-то?.. — и выскочила из купе.
Я взяла веник и стала подметать, вода-то была уже разлита.
— Ваши фокусы — вот у меня где! — в сердцах сказала я вошедшей Пушистой. У той затряслись губы, но она довольно спокойно сказала:
— На нашей дороге есть пара мест, где можно узнать будущее, и даже изменить его…
Я отбросила веник:
— Колдуны, что ли?
— Нет, — пожала пышными плечами тётя Клава. — Ты сама, попав туда, можешь помочь себе или кому хочешь, но — ты можешь не вернуться оттуда, это — как заглянуть в ад. Пропасть может затянуть тебя…
Меня не растрогал этот вздор.
— Да идите вы! — сказала я спасительную фразу и перекрестилась.
— Как хочешь, — махнула рукой Пушистая.
— А вы туда заглядывали? — поддразнила я.
— Я? А что? Я…— нехотя ответила тётя Клава. — Ты маешься, а не я…
— А откуда вы про это знаете? – я всё-таки спросила, хотя не очень-то верила.
— Помнишь, у меня сын пропал? – спросила тётя Клава. Я с трудом вспомнила, как давно она на полгода уезжала в Чечню. А перед этим ей пришло уведомление из Ростова, где опознали похожего на её Марата солдатика.
— Помню.
— На нашем пути — примерно тысяча станций…Вот в Новопесчанске — радиация, а на Мосту — проходит грань…
Она так и сказала — «проходит грань…» и замолчала. Я спросила:
— Как вы узнали-то… про станцию Мост?
— Я сама не понимаю…— поморщилась тётя Клава. — Хотя я могу угадать, например, что-то… Просто, скажу — и угадаю. Хочешь, тебе что-нибудь наворожу?
— Марина останется жива? — выпалила я.
Тётя Клава закрыла глаза и молча пошевелила губами:
— Не знаю, — через секунду ответила она. — Там, — она кивнула на чёрное небо в окне, — не решили...
— Ну, вот! Не знаете! — облегчённо выдохнула я. — И про Мост также угадали?
— Свет… Я ехала в Ростов на опознание и заснула — проспала…и мне приснился сынок — просил узнать у цыганок про него…Я проснулась и подумала — каких ещё цыганок? Искать их, что ли…И вдруг вспомнила, в тот год в нашем вагоне, часто ездили две старые цыганки, не «дай, погадаю», а такие, — тётя Клава прищурилась, подыскивая сравнение, — артистки…Барыни…
— И что? — я вдруг вспомнила их.
— Я просто не поехала в Ростов, вернулась, вышла на работу и дождалась тех двух цыганок, когда они снова поедут.
— И вы у них спросили? — поторопила я.
— Нет, я пошла вслед за ними... Сын назвал их … топотушками.
Я поморщилась и вдруг вспомнила Длинного Колю.
— Кем-кем?
Тётя Клава проигнорировала мой вопрос, доставая тамбурный ключ — скоро станция. В окне пролетали чёрные, неосвещаемые пространства и мне вдруг стало почти уютно в стальной шкатулке вагона.
Через несколько минут машинист затормозил у маленькой станции Бор, и я тоже вышла, помогая сойти двум ветхим пассажиркам. Никто не вошёл на два освободившиеся места, и мы снова уселись в купе.
— Давай спать? — зевнув, предложила Клавдия Егоровна.
— Давайте, — кивнула я, не решаясь начать разговор о возвращении её Марата. Сама расскажет, думала я. А она почему-то не стала рассказывать.
Я легла, а тётя Клава взяла Маринкину чашку, налила в неё воды и поставила на стол рядом со мной.
— Вода, хлеб, сахар и соль сохраняют информацию…— тётя Клава ждала, пока я отхлебну, и добавила: — Может, Маринка тебе что-то скажет во сне? — предположила она.
Мне приснились одни лишь звёзды. Они пролетали мимо, задевали и царапали меня прямо по носу. Я проснулась и с ужасом обнаружила кошку Ночку, которая устраивалась спать у меня на подушке. Я про неё совсем забыла, и со сна, не разобравшись, отшвырнула её. Кошка удивлённо взглянула, и молнией юркнула в приоткрытую дверь — я встала и, согнувшись, пошла за ней.
Когда я вернулась, прижимая к себе обиженную кошку, тётя Клава похрапывала, укутавшись сразу в три одеяла. Мне больше ничего не оставалось, как тоже постараться заснуть…
— Ну, что? — под утро спросила меня Пушистая. — Ничего? Странно…
На очередной станции я снова побежала к вокзалу и набрала код и номер. Гудки… гудки… гудки…
— Она умирает, — после долгого молчания, ответили мне и бросили трубку.
Был день без солнца — как и все дни, пока ты болела, Марин…
Я не поверила.
— Этого не может быть! — всхлипнула я. — Что с тобой случилось в ту ночь? Кто пытался тебя убить?
— Света! — крикнул кто-то. — Быстрей!.. Ты не успеваешь…
Я добежала до нашего вагона и Пушистая втянула меня внутрь. Что было потом — пелена. Мы были лишь на полпути к Адлеру — и что-то сделать, даже просто посидеть рядом, держа твою руку, я не могла.
И мне стало так больно внутри! У меня снова невыносимо заболело сердце, и я заплакала. Я — здесь, а ты умирала там — на пятом этаже горбольницы...
Зачем мы привыкаем к кому-то?..
Зачем наши души становятся близкими?..
Неужели, чтобы оплакивать тех, кто уходит раньше нас?
Мы сели в купе и тётя Клава, посмотрев на воду, сказала:
— Она умрёт…
Кошка Ночка вскочила и помчалась к выходу, но, помяукав у закрытой двери, забилась под титан… Я вышла забирать билеты и делать обычную работу, отвечала на какие-то вопросы, а в голове сверлило — как же мне помочь тебе? Всё человечество так истово молится каждый день, моя молитва, скорее всего, затеряется в чужих слезах и воплях о помощи.
Вечер. Поезд простучал половину пути. Через час город Борисов, перед ним — станция Мост. Мимо, по вагону, подняв хвост, прошла кошка в белых чулках. Я удивилась — кошка в чулках!
— Ночка! — позвала кошку тётя Клава.
— А сколько таких станций Мост? — спросила я.
— Всего три…— ответила она, вглядываясь в темноту позади меня.
— А где?
— Откуда я знаю? — съязвила Пушистая. — Ну, ты сойдёшь?
— Да! — решила я. — Я обязательно сойду… А куда мне идти? Что мне делать там?
Тётя Клава сидела напротив и молчала. Её необъятная грудь колыхалась, как море.
— Иди за женщинами, которые сойдут там, — сказала она. — Ты хоть слышишь меня? Света!!!
Я вздрогнула, мой голос прозвучал, как сквозь вату:
— И что там? Что?! Говорите…
— Возьми её чашку или платок… и оставь там, попроси помочь ей…
— Кого?.. И где оставить? — я схватила чашку и положила в карман. — Куда я попаду-то?.. Зачем?.. Как я пойму, что попала туда? И что там за мавзолей для таких просьб? Тёть Клав, скажи?..
— Ну, — Пушистая подумала, — человека можно вернуть… примерно в течение суток…максимум — трёх… И даже если он умер, всё равно можно что-то изменить! — Клавдия Егоровна села рядом и обняла меня за плечи. — Но только если был несчастный случай, а не неизлечимая болезнь или смерть от старости! Авария или убийство, и обязательно — целое, без повреждений тело!
— Три дня?.. Почему только — три? — повторила я.
— Три дня — дни возможности. Никого не погребают раньше трёх дней.
На выход уже прошли две неприметные женщины, поезд притормаживал, я встала, а тетя Клава, сказав:
— Духи злые, духи добрые…— придержала меня. — Свет! Ещё минута! Слушай, там будет люк!
— И что мне делать? Мне познакомиться или тихо идти за ними? Зачем они идут-то туда?
— Они сами заговорят, может быть, — быстро сказала Пушистая. — Запомни: они — не люди, они только похожи на людей. Они — топотушки и помогают душам перейти Рубикон или остаться и ещё пожить на земле…
— Какой бред! — вдруг усомнилась я. — Бред же!.. Тётя Клава, чего вы несёте-то?
— Не ходи…— Пушистая отпустила мой рукав и стояла, глядя в чёрное окно. Состав задрожал, и ноги понесли меня к выходу. — Света, — зачастила Пушистая, поспевая за мной, — Света, Света! Обратно — через 12 часов, я не скажу, что тебя нет!..
— А мне по барабану, — всхлипнула я. — Я очень боюсь, тётя Клава!
— Не бойся, — вздохнула она. — Там будет стена воды и в ней ты либо увидишь всё — либо нет. Там всё, как в пелене будет. Может быть, ты вернёшься с Мариной! — сказала мне вслед тётя Клава.
— Но она же в больнице? Опять ваши фокусы! — пристыдила я её.
— И что? Она ведь без сознания, там её тело, а душа гуляет…
— Да ну вас! С вашими фантазиями!.. — я пропустила Пушистую вперёд и ждала, пока она откроет дверь тамбура. Две женщины моего возраста стояли в темном углу вагона и безмятежно шелестели голосами. Я их не видела до этого рейса…
— Ну, иди! — перекрестила меня тётя Клава. — Ночка! Ночка! — позвала она, и я спрыгнула в траву на перрон.
Вагончики моего состава задрожали и тронулись, а я осталась на станции Мост. Посёлок Солнышко — белела табличка с указателем на стене вокзала, и внизу мелом: «Алтуфьево». Я вздрогнула, моя девичья фамилия — Алтуфьева. Мне вдруг захотелось вернуться! Я обернулась — а мой состав уходил в ночь. Я осталась одна на той станции. Женщины исчезли, ушли, свернули, мне навстречу шёл, покачиваясь, мужик. В рука его поблёскивал синим железом топор. У меня заболело сердце, но он прошёл мимо, даже не взглянув на меня.
Я облегчённо перевела дух, а мужик тем временем вернулся, посмотрел на меня и взвесил топор в руках.
— Вы кого-то ищете? — заикаясь, спросила я.
— Угадай, кого? — и сделал шажок ко мне.
Я от страха побежала и бежала, пока не упала и не увидела в кустах два зелёных глаза:
— Ночка! — позвала я. — Ночка, Ночка, иди сюда!
Кошка фыркнула и забралась в самую гущу кустов.
Я села на дороге и огляделась. Вокзал вдалеке был чёрен и пуст. Единственная дорога шла вдоль насыпи, по которой только что отъехал мой шестой плацкартный вагон поезда №103… Ни человека поблизости, ни даже собаки я больше не увидела. Луна покачивалась на небе, и всё, что она освещала, внушало мне смятение.
— Ну, что, спросишь? П-ппро меня? У ттт-топотушек? — я подпрыгнула от неожиданности — рядом со мной стоял Длинный Коля, похожий на пыльную мумию.
Как мы провели с кошкой ту ночь? Мы игрушки у Бога?..
Что для вас самое приятное в дожде?.. Сидеть под крышей и пить чай с ореховым вареньем.
Тётя Клава Пушистая подменила Марину и работала, как часы, кошку сразу выпустила из сумки, та обнюхала вагон и стала ходить за тётей Клавой, снизу заглядывая ей в глаза.
15.51 — Время отправления.
15.52 — Возгласы из окна – они поцеловались!..
15.53 — И мимо вокзала, Москвы и дальше на юг, поехал набитый людьми состав.
Я ходила по вагону, не замечая, что рассуждаю вслух:
— Я даже не видела её!.. К ней никого не пускали!.. И Чаплин с его наглостью — не прошёл!.. Он всё-таки сломал ногу… об семафор, и явился в больницу на костылях…
Меня поразило — Чаплин даже не затеял драку. Выходит — он не знал про Максима?.. На Чаплина это было не похоже… Или, быть может, он подумал, что Максим со мной?.. Максим сидел на ступеньках на этаже реанимационного отделения и не уходил…Какой же хороший, подумала я. Чаплин-то ускакал на костылях уже через час.
На каждой станции я бегала звонить. Мне кричали в трубку:
— Чаплина?.. Дышит пока.
— Ну, что ты, а?.. — морщилась тётя Клава на мои прыжки по перрону. — От поезда отстанешь, будешь тут куковать…— и в Новопесчанске, помогая мне запрыгнуть на ходу, проворчала: — Свет, ну, хочешь, я тебе скажу — помрёт Маринка или нет?
— Да откуда вы знаете?.. — я вытерла пот с лица и всхлипнула: — Идите вы со своими фокусами…
Тётя Клава посмотрела куда-то в себя и кашлянула.
— Старое доброе колдовство, — просто сказала она, и меня отбросило назад. Клавдию Егоровну некоторые люди считали ведьмой, другие — полоумной, и мало кто соглашался с ней работать, обычно она подменяла тех, кто заболел на всём пути следования. Я то её не боялась — у нас в Дракине и похлеще Пушистой «тёти» встречались.
День подходил к концу, ближе к ночи мы закрылись в купе — в этот промежуток не было ни одной большой станции. Я лежала на боку, повернувшись спиной, и закрыв глаза, читала молитвы, не сдерживая слёз и представляя, что Маринки уже нет среди живых…В какой-то миг у меня так нестерпимо заболело сердце, что я испугалась, как бы самой не помереть с горя, и вытирая руками лицо, села…
На сером пластике стола перекатывалась и дрожала вода. Я машинально потянулась за тряпкой, но, взглянув на тётю Клаву, убрала руку. У меня эмоции порой зашкаливают — я могу плакать и смеяться одновременно. Только что, мне хотелось зарыться в землю, а, взглянув на лужу воды на столе — я простодушно выпалила:
— Ворожите, Клавдия Егоровна?
Тетя Клава склонив голову набок, всматривалась в лужу.
— Начнём с того, что до нас жили люди, и после нас будут жить, и это не я придумала…Она в сиянии — ты посмотри на её волосы!..
И мне показалось — я увидела в воде Марину — всего-то на пару секунд!.. Я сморгнула, и в этот миг к нам в проводницкую зашёл какой-то жуткий панк:
— Э-э-э-э-э…
Больше он ничего не сказал, уставившись на нас, состав тряхнуло, и вся лужа со стола утекла на пол. Мы переглянулись, и панк понимающе осведомился:
— Я насчёт чаю, но если вы заняты — я попозже зайду, — и попятился в дверь. На часах была половина третьего ночи. Мы снова переглянулись, и тётя Клава сказала:
— Он же не из нашего вагона!.. Чего это он бродит-то?.. — и выскочила из купе.
Я взяла веник и стала подметать, вода-то была уже разлита.
— Ваши фокусы — вот у меня где! — в сердцах сказала я вошедшей Пушистой. У той затряслись губы, но она довольно спокойно сказала:
— На нашей дороге есть пара мест, где можно узнать будущее, и даже изменить его…
Я отбросила веник:
— Колдуны, что ли?
— Нет, — пожала пышными плечами тётя Клава. — Ты сама, попав туда, можешь помочь себе или кому хочешь, но — ты можешь не вернуться оттуда, это — как заглянуть в ад. Пропасть может затянуть тебя…
Меня не растрогал этот вздор.
— Да идите вы! — сказала я спасительную фразу и перекрестилась.
— Как хочешь, — махнула рукой Пушистая.
— А вы туда заглядывали? — поддразнила я.
— Я? А что? Я…— нехотя ответила тётя Клава. — Ты маешься, а не я…
— А откуда вы про это знаете? – я всё-таки спросила, хотя не очень-то верила.
— Помнишь, у меня сын пропал? – спросила тётя Клава. Я с трудом вспомнила, как давно она на полгода уезжала в Чечню. А перед этим ей пришло уведомление из Ростова, где опознали похожего на её Марата солдатика.
— Помню.
— На нашем пути — примерно тысяча станций…Вот в Новопесчанске — радиация, а на Мосту — проходит грань…
Она так и сказала — «проходит грань…» и замолчала. Я спросила:
— Как вы узнали-то… про станцию Мост?
— Я сама не понимаю…— поморщилась тётя Клава. — Хотя я могу угадать, например, что-то… Просто, скажу — и угадаю. Хочешь, тебе что-нибудь наворожу?
— Марина останется жива? — выпалила я.
Тётя Клава закрыла глаза и молча пошевелила губами:
— Не знаю, — через секунду ответила она. — Там, — она кивнула на чёрное небо в окне, — не решили...
— Ну, вот! Не знаете! — облегчённо выдохнула я. — И про Мост также угадали?
— Свет… Я ехала в Ростов на опознание и заснула — проспала…и мне приснился сынок — просил узнать у цыганок про него…Я проснулась и подумала — каких ещё цыганок? Искать их, что ли…И вдруг вспомнила, в тот год в нашем вагоне, часто ездили две старые цыганки, не «дай, погадаю», а такие, — тётя Клава прищурилась, подыскивая сравнение, — артистки…Барыни…
— И что? — я вдруг вспомнила их.
— Я просто не поехала в Ростов, вернулась, вышла на работу и дождалась тех двух цыганок, когда они снова поедут.
— И вы у них спросили? — поторопила я.
— Нет, я пошла вслед за ними... Сын назвал их … топотушками.
Я поморщилась и вдруг вспомнила Длинного Колю.
— Кем-кем?
Тётя Клава проигнорировала мой вопрос, доставая тамбурный ключ — скоро станция. В окне пролетали чёрные, неосвещаемые пространства и мне вдруг стало почти уютно в стальной шкатулке вагона.
Через несколько минут машинист затормозил у маленькой станции Бор, и я тоже вышла, помогая сойти двум ветхим пассажиркам. Никто не вошёл на два освободившиеся места, и мы снова уселись в купе.
— Давай спать? — зевнув, предложила Клавдия Егоровна.
— Давайте, — кивнула я, не решаясь начать разговор о возвращении её Марата. Сама расскажет, думала я. А она почему-то не стала рассказывать.
Я легла, а тётя Клава взяла Маринкину чашку, налила в неё воды и поставила на стол рядом со мной.
— Вода, хлеб, сахар и соль сохраняют информацию…— тётя Клава ждала, пока я отхлебну, и добавила: — Может, Маринка тебе что-то скажет во сне? — предположила она.
Мне приснились одни лишь звёзды. Они пролетали мимо, задевали и царапали меня прямо по носу. Я проснулась и с ужасом обнаружила кошку Ночку, которая устраивалась спать у меня на подушке. Я про неё совсем забыла, и со сна, не разобравшись, отшвырнула её. Кошка удивлённо взглянула, и молнией юркнула в приоткрытую дверь — я встала и, согнувшись, пошла за ней.
Когда я вернулась, прижимая к себе обиженную кошку, тётя Клава похрапывала, укутавшись сразу в три одеяла. Мне больше ничего не оставалось, как тоже постараться заснуть…
— Ну, что? — под утро спросила меня Пушистая. — Ничего? Странно…
На очередной станции я снова побежала к вокзалу и набрала код и номер. Гудки… гудки… гудки…
— Она умирает, — после долгого молчания, ответили мне и бросили трубку.
Был день без солнца — как и все дни, пока ты болела, Марин…
Я не поверила.
— Этого не может быть! — всхлипнула я. — Что с тобой случилось в ту ночь? Кто пытался тебя убить?
— Света! — крикнул кто-то. — Быстрей!.. Ты не успеваешь…
Я добежала до нашего вагона и Пушистая втянула меня внутрь. Что было потом — пелена. Мы были лишь на полпути к Адлеру — и что-то сделать, даже просто посидеть рядом, держа твою руку, я не могла.
И мне стало так больно внутри! У меня снова невыносимо заболело сердце, и я заплакала. Я — здесь, а ты умирала там — на пятом этаже горбольницы...
Зачем мы привыкаем к кому-то?..
Зачем наши души становятся близкими?..
Неужели, чтобы оплакивать тех, кто уходит раньше нас?
Мы сели в купе и тётя Клава, посмотрев на воду, сказала:
— Она умрёт…
Кошка Ночка вскочила и помчалась к выходу, но, помяукав у закрытой двери, забилась под титан… Я вышла забирать билеты и делать обычную работу, отвечала на какие-то вопросы, а в голове сверлило — как же мне помочь тебе? Всё человечество так истово молится каждый день, моя молитва, скорее всего, затеряется в чужих слезах и воплях о помощи.
Вечер. Поезд простучал половину пути. Через час город Борисов, перед ним — станция Мост. Мимо, по вагону, подняв хвост, прошла кошка в белых чулках. Я удивилась — кошка в чулках!
— Ночка! — позвала кошку тётя Клава.
— А сколько таких станций Мост? — спросила я.
— Всего три…— ответила она, вглядываясь в темноту позади меня.
— А где?
— Откуда я знаю? — съязвила Пушистая. — Ну, ты сойдёшь?
— Да! — решила я. — Я обязательно сойду… А куда мне идти? Что мне делать там?
Тётя Клава сидела напротив и молчала. Её необъятная грудь колыхалась, как море.
— Иди за женщинами, которые сойдут там, — сказала она. — Ты хоть слышишь меня? Света!!!
Я вздрогнула, мой голос прозвучал, как сквозь вату:
— И что там? Что?! Говорите…
— Возьми её чашку или платок… и оставь там, попроси помочь ей…
— Кого?.. И где оставить? — я схватила чашку и положила в карман. — Куда я попаду-то?.. Зачем?.. Как я пойму, что попала туда? И что там за мавзолей для таких просьб? Тёть Клав, скажи?..
— Ну, — Пушистая подумала, — человека можно вернуть… примерно в течение суток…максимум — трёх… И даже если он умер, всё равно можно что-то изменить! — Клавдия Егоровна села рядом и обняла меня за плечи. — Но только если был несчастный случай, а не неизлечимая болезнь или смерть от старости! Авария или убийство, и обязательно — целое, без повреждений тело!
— Три дня?.. Почему только — три? — повторила я.
— Три дня — дни возможности. Никого не погребают раньше трёх дней.
На выход уже прошли две неприметные женщины, поезд притормаживал, я встала, а тетя Клава, сказав:
— Духи злые, духи добрые…— придержала меня. — Свет! Ещё минута! Слушай, там будет люк!
— И что мне делать? Мне познакомиться или тихо идти за ними? Зачем они идут-то туда?
— Они сами заговорят, может быть, — быстро сказала Пушистая. — Запомни: они — не люди, они только похожи на людей. Они — топотушки и помогают душам перейти Рубикон или остаться и ещё пожить на земле…
— Какой бред! — вдруг усомнилась я. — Бред же!.. Тётя Клава, чего вы несёте-то?
— Не ходи…— Пушистая отпустила мой рукав и стояла, глядя в чёрное окно. Состав задрожал, и ноги понесли меня к выходу. — Света, — зачастила Пушистая, поспевая за мной, — Света, Света! Обратно — через 12 часов, я не скажу, что тебя нет!..
— А мне по барабану, — всхлипнула я. — Я очень боюсь, тётя Клава!
— Не бойся, — вздохнула она. — Там будет стена воды и в ней ты либо увидишь всё — либо нет. Там всё, как в пелене будет. Может быть, ты вернёшься с Мариной! — сказала мне вслед тётя Клава.
— Но она же в больнице? Опять ваши фокусы! — пристыдила я её.
— И что? Она ведь без сознания, там её тело, а душа гуляет…
— Да ну вас! С вашими фантазиями!.. — я пропустила Пушистую вперёд и ждала, пока она откроет дверь тамбура. Две женщины моего возраста стояли в темном углу вагона и безмятежно шелестели голосами. Я их не видела до этого рейса…
— Ну, иди! — перекрестила меня тётя Клава. — Ночка! Ночка! — позвала она, и я спрыгнула в траву на перрон.
Вагончики моего состава задрожали и тронулись, а я осталась на станции Мост. Посёлок Солнышко — белела табличка с указателем на стене вокзала, и внизу мелом: «Алтуфьево». Я вздрогнула, моя девичья фамилия — Алтуфьева. Мне вдруг захотелось вернуться! Я обернулась — а мой состав уходил в ночь. Я осталась одна на той станции. Женщины исчезли, ушли, свернули, мне навстречу шёл, покачиваясь, мужик. В рука его поблёскивал синим железом топор. У меня заболело сердце, но он прошёл мимо, даже не взглянув на меня.
Я облегчённо перевела дух, а мужик тем временем вернулся, посмотрел на меня и взвесил топор в руках.
— Вы кого-то ищете? — заикаясь, спросила я.
— Угадай, кого? — и сделал шажок ко мне.
Я от страха побежала и бежала, пока не упала и не увидела в кустах два зелёных глаза:
— Ночка! — позвала я. — Ночка, Ночка, иди сюда!
Кошка фыркнула и забралась в самую гущу кустов.
Я села на дороге и огляделась. Вокзал вдалеке был чёрен и пуст. Единственная дорога шла вдоль насыпи, по которой только что отъехал мой шестой плацкартный вагон поезда №103… Ни человека поблизости, ни даже собаки я больше не увидела. Луна покачивалась на небе, и всё, что она освещала, внушало мне смятение.
— Ну, что, спросишь? П-ппро меня? У ттт-топотушек? — я подпрыгнула от неожиданности — рядом со мной стоял Длинный Коля, похожий на пыльную мумию.
Я молча посмотрела на него и вдруг поняла, что влипла по уши, решившись сойти на этой глухой станции. Что я смогу тут выяснить? Так, наверное, люди и лишаются рассудка, когда маниакально ставят перед собой невыполнимые задачи.
— Сам спроси, Коля! — отрезала я и нахмурилась. Но Коля не исчез, только понимающе качнул головой.
— Ну, ладно, — протянул он. — Иди по дороге до железнодорожного моста, если хочешь успеть — поторопись! Скоро утро, — и пошёл, подволакивая ногу, к вокзалу.
— Коля, Коля!.. — позвала я его. — Куда мне идти? Пошли со мной!
Пылинкин обернулся и помахал рукой, с зажжённой сигаретой.
— Иди к железнодорожному мосту…по насыпи, — благодушно посоветовал он.
…По насыпи я шла уже час, а никакого моста не наблюдалось. В траве шевелились насекомые, с неба падали звёзды, обдав меня холодом, простучали три длинных товарняка, а где-то в стороне посёлка Солнышко шумно упал человек, крикнув:
— Помогите мне, суки!..
Если бы я не знала, что это Ростовская область, то ощущение родного города Дракина сбило бы меня с толку окончательно. Наверное, ночь, насыпь и проносящиеся мимо поезда неотличимы от ночей, поездов и пьяниц в любой точке мира. Я чуть не упала с обрыва в реку — задумавшись, и вдруг услышала голоса и увидела их — тех двух женщин, сошедших на перрон вместе со мной. Они смотрели на меня снизу, вдруг одна из них отступила в темноту, а за ней — другая. Я кубарем скатилась по насыпи к ним и оказалась под железнодорожным мостом через реку.
Наверху была обычная железнодорожная колея. Лишь скатившись по насыпи, над головой я увидела синеву железных переплетений Моста, светящегося в темноте. Я огляделась, в надежде увидеть тех двух и объяснить им своё появление, но глазами натыкалась лишь на кусты и камни, вкрапленные в бетонное основание.
— Я вас не вижу! — крикнула я в темноту. — Пожалуйста! Мне нужна ваша помощь!
Тишина, только плеск воды и гул поездов над головой.
Я пошла вдоль внутренней стены, вглядываясь в бетон — искала их. Хотя, если бы им хотелось пообщаться со мной, наверное, они бы подождали меня внизу.
Ни души, я уже собралась возвращаться, но решила завернуть за угол, и, сделав несколько шагов в темноту, наткнулась на кирпич. Я споткнулась и взвыла, свернув большой палец. Туфля медленно, но верно начала заполняться кровью. Я удержалась лишь на пару секунд и, не зная за что зацепиться, рухнула прямо в яму.
Я полежала, и уже хотела из неё выползать, но, закрыв глаза, услышала, как вдали из посёлка Солнышко крикнули об утре петухи. И вдруг меня словно подбросило, я услышала Маринкин крик:
— Света!!!
Я высунулась из ямы и увидела люк! На уровне моей груди — торчал люк, похожий на танковый. Квадратный, с ручкой посредине. Весь в земле.
Зачем и для чего с такой-то болью я полезла в тот люк? Ломая ногти, я свернула его в сторону, и с маниакальным упорством давно и окончательно сошедшей с ума прыгнула вниз.
Когда я вспоминаю, что было со мной — я не верю… Хотя страхом там и не пахло, но вы ведь не ходите ночами по кладбищу? Хотя кого там можно бояться? На кладбищах нет живых.
…Я приземлилась на что-то мягкое и закричала!!! А-а-а-а-а!!!.. Эхо подхватило мой крик, и я почувствовала, что распадаюсь на молекулы! У меня словно испарились и исчезли не только кожа, но и плоть, вывалились зубы — так мне было больно! И в голове вдруг пронеслись странные вещи… У меня в глазах, словно калейдоскоп, прокрутился странный диафильм — чёрные капища или мессы, кабалистические знаки на выцветших одеждах, старые проклятия умерших ведьм в их прежних квартирах или подземельях…Теперь я понимаю — я просто была охвачена жутью, потому что, открыв глаза, я не увидела ничего такого — из своего мысленного кошмара…
Парадокс, но я так и не поняла, где оказалась…
Надо мной было небо — серое и набухшее, я лежала на земле среди камней и песка…Маринкина чашка в моём кармане разбилась, я вытащила осколки и села, глядя на них. Что с ними делать? Кого просить о тебе здесь, Марин?
— Сам спроси, Коля! — отрезала я и нахмурилась. Но Коля не исчез, только понимающе качнул головой.
— Ну, ладно, — протянул он. — Иди по дороге до железнодорожного моста, если хочешь успеть — поторопись! Скоро утро, — и пошёл, подволакивая ногу, к вокзалу.
— Коля, Коля!.. — позвала я его. — Куда мне идти? Пошли со мной!
Пылинкин обернулся и помахал рукой, с зажжённой сигаретой.
— Иди к железнодорожному мосту…по насыпи, — благодушно посоветовал он.
…По насыпи я шла уже час, а никакого моста не наблюдалось. В траве шевелились насекомые, с неба падали звёзды, обдав меня холодом, простучали три длинных товарняка, а где-то в стороне посёлка Солнышко шумно упал человек, крикнув:
— Помогите мне, суки!..
Если бы я не знала, что это Ростовская область, то ощущение родного города Дракина сбило бы меня с толку окончательно. Наверное, ночь, насыпь и проносящиеся мимо поезда неотличимы от ночей, поездов и пьяниц в любой точке мира. Я чуть не упала с обрыва в реку — задумавшись, и вдруг услышала голоса и увидела их — тех двух женщин, сошедших на перрон вместе со мной. Они смотрели на меня снизу, вдруг одна из них отступила в темноту, а за ней — другая. Я кубарем скатилась по насыпи к ним и оказалась под железнодорожным мостом через реку.
Наверху была обычная железнодорожная колея. Лишь скатившись по насыпи, над головой я увидела синеву железных переплетений Моста, светящегося в темноте. Я огляделась, в надежде увидеть тех двух и объяснить им своё появление, но глазами натыкалась лишь на кусты и камни, вкрапленные в бетонное основание.
— Я вас не вижу! — крикнула я в темноту. — Пожалуйста! Мне нужна ваша помощь!
Тишина, только плеск воды и гул поездов над головой.
Я пошла вдоль внутренней стены, вглядываясь в бетон — искала их. Хотя, если бы им хотелось пообщаться со мной, наверное, они бы подождали меня внизу.
Ни души, я уже собралась возвращаться, но решила завернуть за угол, и, сделав несколько шагов в темноту, наткнулась на кирпич. Я споткнулась и взвыла, свернув большой палец. Туфля медленно, но верно начала заполняться кровью. Я удержалась лишь на пару секунд и, не зная за что зацепиться, рухнула прямо в яму.
Я полежала, и уже хотела из неё выползать, но, закрыв глаза, услышала, как вдали из посёлка Солнышко крикнули об утре петухи. И вдруг меня словно подбросило, я услышала Маринкин крик:
— Света!!!
Я высунулась из ямы и увидела люк! На уровне моей груди — торчал люк, похожий на танковый. Квадратный, с ручкой посредине. Весь в земле.
Зачем и для чего с такой-то болью я полезла в тот люк? Ломая ногти, я свернула его в сторону, и с маниакальным упорством давно и окончательно сошедшей с ума прыгнула вниз.
Когда я вспоминаю, что было со мной — я не верю… Хотя страхом там и не пахло, но вы ведь не ходите ночами по кладбищу? Хотя кого там можно бояться? На кладбищах нет живых.
…Я приземлилась на что-то мягкое и закричала!!! А-а-а-а-а!!!.. Эхо подхватило мой крик, и я почувствовала, что распадаюсь на молекулы! У меня словно испарились и исчезли не только кожа, но и плоть, вывалились зубы — так мне было больно! И в голове вдруг пронеслись странные вещи… У меня в глазах, словно калейдоскоп, прокрутился странный диафильм — чёрные капища или мессы, кабалистические знаки на выцветших одеждах, старые проклятия умерших ведьм в их прежних квартирах или подземельях…Теперь я понимаю — я просто была охвачена жутью, потому что, открыв глаза, я не увидела ничего такого — из своего мысленного кошмара…
Парадокс, но я так и не поняла, где оказалась…
Надо мной было небо — серое и набухшее, я лежала на земле среди камней и песка…Маринкина чашка в моём кармане разбилась, я вытащила осколки и села, глядя на них. Что с ними делать? Кого просить о тебе здесь, Марин?
Я была одна среди камней… и тихое моё дыхание разносилось где-то в метре от меня…
— Куда я попала? — вслух спросила я. – Эй!
Я глянула на часы — без двух минут пять утра… Я посмотрела на них через двадцать секунд — было одиннадцать вечера!.. Сколько я просидела там?..
— Топотушки! — фыркая, повторяла я про себя. — Топотушки!.. Топотушки!..
Никого здесь нет!.. — я поднялась, собрала выпавшие осколки Маринкиной чашки и пошла обходить камни… Серый фон и нависшее небо мало напоминали ту землю, на которой я прожила сорок лет. Я оказалась на неведомом кусочке не моей земли…Там была подозрительная тишина и от моего дыхания шевелилась пыль.
Я ничего не увидела среди камней, устала и села на самый большой валун. Как мне отсюда выбраться? – всё время сверлила меня простая мысль. – Чёртова тётя Клава! Не объяснила ничего толком!..
И вдруг я услышала гул, камень на котором я сидела, шевельнулся, я вскочила и гул стал тише, и исчез… Я потрогала его, он был тёплый, но больше ничего не произошло! И если бы я не захотела пить, думаю, что просидела бы среди камней остаток жизни.
Почувствовав жажду и сжимая осколок чашки, я пошла в сторону, где ещё не бродила и увидела каскад. С неба падала вода очень медленной чередою, словно там была протечка, и это был не дождь.
Я набрала в большой осколок воды, выпила и вдруг увидела её — не в воде, а между каплями! Я даже потрогала рукой, а она не исчезла!
Я так и не поняла — может, всё приснилось мне?
ЭТО ТЫ?..— Куда я попала? — вслух спросила я. – Эй!
Я глянула на часы — без двух минут пять утра… Я посмотрела на них через двадцать секунд — было одиннадцать вечера!.. Сколько я просидела там?..
— Топотушки! — фыркая, повторяла я про себя. — Топотушки!.. Топотушки!..
Никого здесь нет!.. — я поднялась, собрала выпавшие осколки Маринкиной чашки и пошла обходить камни… Серый фон и нависшее небо мало напоминали ту землю, на которой я прожила сорок лет. Я оказалась на неведомом кусочке не моей земли…Там была подозрительная тишина и от моего дыхания шевелилась пыль.
Я ничего не увидела среди камней, устала и села на самый большой валун. Как мне отсюда выбраться? – всё время сверлила меня простая мысль. – Чёртова тётя Клава! Не объяснила ничего толком!..
И вдруг я услышала гул, камень на котором я сидела, шевельнулся, я вскочила и гул стал тише, и исчез… Я потрогала его, он был тёплый, но больше ничего не произошло! И если бы я не захотела пить, думаю, что просидела бы среди камней остаток жизни.
Почувствовав жажду и сжимая осколок чашки, я пошла в сторону, где ещё не бродила и увидела каскад. С неба падала вода очень медленной чередою, словно там была протечка, и это был не дождь.
Я набрала в большой осколок воды, выпила и вдруг увидела её — не в воде, а между каплями! Я даже потрогала рукой, а она не исчезла!
Я так и не поняла — может, всё приснилось мне?
— Зачем? — спросила она.
На меня из каскада воды в смятении смотрела моя мама.
— Мама! — позвала я. — Мама моя!.. Мама!.. Что ты здесь делаешь?
— Зачем ты пришла сюда? — спросила моя седая мама, которой не было уже больше восьми лет.
— Я хочу помочь… Маринку кто-то убил!.. — проглатывая слёзы, заторопилась я. — Мама, мамочка! Тебе там хорошо, мам? Мамочка, тебе там хорошо?
— Да, — неопределённо улыбнулась она, и поправилась: – Мне — хорошо, а ты не понимаешь, чего хочешь!
— Почему? – пожала плечами я. — Я знаю, зачем пришла сюда!
— Ты ведь счастлива…
— Откуда ты знаешь? — заплакала я. — Мам, я одна…
— Ты даже не понимаешь, как ты счастлива! — улыбнулась мама. — А если только заглянешь сюда — тебе станет плохо! Твоя душа навсегда перестанет быть только твоей, ты перестанешь быть счастливой! Чужие души и не только живые — будут заглядывать в неё, ты никогда не будешь одна! Просто жить и не заглядывать сюда — счастье.
— Мам! — прокричала я. — Мама! Но я буду корить себя, если не попробую вернуть её! Я привязалась к ней! Я её люблю…У меня с Маринкой — совместимость душ! Помнишь, ты сама говорила: действуй, как угодно, лишь бы это было оправдано!
Шёлковый шарф оливкового цвета, я протянула руку и оторвала его краешек себе на память, чтобы так не скучать по ней.
Мама посмотрела на меня, улыбнулась и помахала мне рукой. И исчезла.
— Мама, подожди! — я ступила внутрь каскада. Я вымокла и почувствовала ненормальную лёгкость, словно меня подняли вверх…
…ЭТО ТЫ?На меня из каскада воды в смятении смотрела моя мама.
— Мама! — позвала я. — Мама моя!.. Мама!.. Что ты здесь делаешь?
— Зачем ты пришла сюда? — спросила моя седая мама, которой не было уже больше восьми лет.
— Я хочу помочь… Маринку кто-то убил!.. — проглатывая слёзы, заторопилась я. — Мама, мамочка! Тебе там хорошо, мам? Мамочка, тебе там хорошо?
— Да, — неопределённо улыбнулась она, и поправилась: – Мне — хорошо, а ты не понимаешь, чего хочешь!
— Почему? – пожала плечами я. — Я знаю, зачем пришла сюда!
— Ты ведь счастлива…
— Откуда ты знаешь? — заплакала я. — Мам, я одна…
— Ты даже не понимаешь, как ты счастлива! — улыбнулась мама. — А если только заглянешь сюда — тебе станет плохо! Твоя душа навсегда перестанет быть только твоей, ты перестанешь быть счастливой! Чужие души и не только живые — будут заглядывать в неё, ты никогда не будешь одна! Просто жить и не заглядывать сюда — счастье.
— Мам! — прокричала я. — Мама! Но я буду корить себя, если не попробую вернуть её! Я привязалась к ней! Я её люблю…У меня с Маринкой — совместимость душ! Помнишь, ты сама говорила: действуй, как угодно, лишь бы это было оправдано!
Шёлковый шарф оливкового цвета, я протянула руку и оторвала его краешек себе на память, чтобы так не скучать по ней.
Мама посмотрела на меня, улыбнулась и помахала мне рукой. И исчезла.
— Мама, подожди! — я ступила внутрь каскада. Я вымокла и почувствовала ненормальную лёгкость, словно меня подняли вверх…
…В воде из осколка Маринкина чашка превратилась в целую, я вытащила её и бегом проскочила сквозь люк, который зиял на уровне моих глаз. Я оказалась под мостом и с некоторым подозрением оглядела его железные переплетения, потом стала карабкаться по насыпи, ругая про себя Пушистую!
Я влезла на насыпь и вздрогнула — небо надо мной было похоже на низкий потолок какого-то дома! Прямо над головой, закручивая в себя всё новые звёзды, висела воронка. Я с трудом отвела взгляд от крутящейся звёздной воронки и, закрыв руками рот, быстро припустила по шпалам в обратную сторону. Мне вслед кто-то кричал, топоча ботами:
— Не беги! Я за тобой не поспеваю!!! — я повернула голову и от удивления замерла — за мной, хромая, бежал Длинный Коля и, подбежав, дрожащим голосом спросил: — Ну, что они тебе сказали?..
— Мне?! Маринку убил…
— Да не о ней!.. Обо мне!.. — переводя дух, перебил меня Пылинкин.
— Что-о-о? — вытаращила я глаза
— Ну, почему я умер, как собака? — крикнул Николай.
Я потупилась, вспомнив его просьбу, и огрызнулась:
— Почему, да почему?.. Заладил, Коля!.. Коль, ну ведь всё равно ты уже мёртвый! Не всё ль тебе равно?
Я поняла, что Коля меня стукнул, потому что у меня заболел глаз, а Пылинкин исчез…
Я добежала до станции — на перроне гулял ветер. Шёл девятый час вечера — я подумала, что опоздала! Мой поезд ушёл без меня?!
На меня покосились две местные дамы в халатах и продолжили разговор:
— Я говорю ей, зачем выходишь за военного? — выплёвывая шелуху, исступлённо говорила та, что полней.
— А в чём дело? — зевнула её собеседница.
— Военных учат убивать, — сказала ей первая. — Суть военного — убить, а самому выжить.
— Да, — кивнула ей вторая. — И что?..
— Она не понимает, что будет жить с убийцей!.. — выдохнула полная и запахнула потуже халат, её живот возмущённо дышал. — Ты хоть понимаешь меня?
— Нет, — честно сказала ей вторая.
— Женщины, — встряла я, огорошенная философским смыслом их разговора, — «адлерский» проходил?
— Нету, — махнула рукой вторая. — Вон, ждут его, — и покосилась на дальнюю скамью.
И я увидела тех двух женщин, сошедших вчера со мной на этой станции. Они сидели и не обращали на меня никакого внимания. Я подошла и села рядом. Они повернулись и посмотрели — две женщины с медными волосами. Обыкновенные. Увидел и забыл.
— Ну что? — спросила я их. — Чего смотрите? Умные, да?..
Я только раскрыла рот, чтобы поругаться — ну, что им трудно было мне помочь?.. Люди они или нелюди?.. Но, тихо толкая перед собой вечерний, тёплый воздух, к перрону подъехал мой №103-й и, лязгая сцепкой, остановился.
Женщины поднялись, я тоже встала и пошла в сторону своего 6-го плацкартного вагона. Из тамбура, щурясь, на меня смотрела Пушистая, рядом стоял и улыбался бригадир проводниц Стасик.
— Ну, что же вы, Светлана Михайловна!.. Отстали от поезда в такой-то дыре? — показывая белые зубы, начал хохмить Стас. — Премию надоело получать?
— Я за кошкой…за Маринкиной… кис-кис-кис! — объяснила я. — Стасик, не поднимай скандала. Забудь, Стасик, а?..
— Я-то забуду! — проворчал он.
— Хороший мальчик!
— А где кошка? — поднял он рыжие бровки и посмотрел на перрон. — Где пушистая тварь?
Те две женщины садились в первый вагон, на перроне было пусто, только на востоке шевелились синие тучи над невидимым мостом.
Я подняла свои исцарапанные руки и показала ему. Кошка сидела в ногах у тёти Клавы и жмурилась.
ЗАБОТЛИВЫЙ И НЕЖНЫЙЯ влезла на насыпь и вздрогнула — небо надо мной было похоже на низкий потолок какого-то дома! Прямо над головой, закручивая в себя всё новые звёзды, висела воронка. Я с трудом отвела взгляд от крутящейся звёздной воронки и, закрыв руками рот, быстро припустила по шпалам в обратную сторону. Мне вслед кто-то кричал, топоча ботами:
— Не беги! Я за тобой не поспеваю!!! — я повернула голову и от удивления замерла — за мной, хромая, бежал Длинный Коля и, подбежав, дрожащим голосом спросил: — Ну, что они тебе сказали?..
— Мне?! Маринку убил…
— Да не о ней!.. Обо мне!.. — переводя дух, перебил меня Пылинкин.
— Что-о-о? — вытаращила я глаза
— Ну, почему я умер, как собака? — крикнул Николай.
Я потупилась, вспомнив его просьбу, и огрызнулась:
— Почему, да почему?.. Заладил, Коля!.. Коль, ну ведь всё равно ты уже мёртвый! Не всё ль тебе равно?
Я поняла, что Коля меня стукнул, потому что у меня заболел глаз, а Пылинкин исчез…
Я добежала до станции — на перроне гулял ветер. Шёл девятый час вечера — я подумала, что опоздала! Мой поезд ушёл без меня?!
На меня покосились две местные дамы в халатах и продолжили разговор:
— Я говорю ей, зачем выходишь за военного? — выплёвывая шелуху, исступлённо говорила та, что полней.
— А в чём дело? — зевнула её собеседница.
— Военных учат убивать, — сказала ей первая. — Суть военного — убить, а самому выжить.
— Да, — кивнула ей вторая. — И что?..
— Она не понимает, что будет жить с убийцей!.. — выдохнула полная и запахнула потуже халат, её живот возмущённо дышал. — Ты хоть понимаешь меня?
— Нет, — честно сказала ей вторая.
— Женщины, — встряла я, огорошенная философским смыслом их разговора, — «адлерский» проходил?
— Нету, — махнула рукой вторая. — Вон, ждут его, — и покосилась на дальнюю скамью.
И я увидела тех двух женщин, сошедших вчера со мной на этой станции. Они сидели и не обращали на меня никакого внимания. Я подошла и села рядом. Они повернулись и посмотрели — две женщины с медными волосами. Обыкновенные. Увидел и забыл.
— Ну что? — спросила я их. — Чего смотрите? Умные, да?..
Я только раскрыла рот, чтобы поругаться — ну, что им трудно было мне помочь?.. Люди они или нелюди?.. Но, тихо толкая перед собой вечерний, тёплый воздух, к перрону подъехал мой №103-й и, лязгая сцепкой, остановился.
Женщины поднялись, я тоже встала и пошла в сторону своего 6-го плацкартного вагона. Из тамбура, щурясь, на меня смотрела Пушистая, рядом стоял и улыбался бригадир проводниц Стасик.
— Ну, что же вы, Светлана Михайловна!.. Отстали от поезда в такой-то дыре? — показывая белые зубы, начал хохмить Стас. — Премию надоело получать?
— Я за кошкой…за Маринкиной… кис-кис-кис! — объяснила я. — Стасик, не поднимай скандала. Забудь, Стасик, а?..
— Я-то забуду! — проворчал он.
— Хороший мальчик!
— А где кошка? — поднял он рыжие бровки и посмотрел на перрон. — Где пушистая тварь?
Те две женщины садились в первый вагон, на перроне было пусто, только на востоке шевелились синие тучи над невидимым мостом.
Я подняла свои исцарапанные руки и показала ему. Кошка сидела в ногах у тёти Клавы и жмурилась.
Мы сели, я достала из кармана чашку... Вагон качнуло, чашка упала, я с криком успела схватить её.
Пушистая засмеялась:
— Иди, умойся, а то пассажиров распугаешь.
— Клавдия Егоровна, — обернулась я. — Зачем я там бродила? Разве я помогла Маринке? Может, её уже и нет!..
— Иди, умойся, — налила в Маринкину чашку чай Пушистая. — Всё будет хорошо, — и потрепала меня за плечо.
— Но как я узнаю, что всё будет хорошо? — спросила я.
Пушистая промолчала. На меня пришёл взглянуть начальник поезда Вепринцев. Постоял, послушал, как я бежала за составом, а состав от меня, погладил меня по голове и ушёл…
Я начала работать. В половину третьего ночи, когда у нас был час без остановок, присела в нашем купе и заснула с мыслью, как же тебя любит этот похожий на скандинава Максим, если не уходит от реанимации сутками…
Кто же хотел убить тебя…или ограбить? Скандалист-Чаплин? — вдруг неприязненно подумала я перед тем, как провалилась в сон — кто он в этой истории?..
Сон, мне приснился сон, я стала впадать в сон, и он был не такой, как обычно — закрученный повтор прошлого дня.
Я ясно увидела мужчину — Чаплина сидела у него на коленях и что-то рассказывала ему, а он слушал, и было видно, что она очень любит его!..
«Кто это? — подумала я. — Это — не Макс, и не Чаплин! Может, это — убийца?..»
Пушистая растолкала меня перед очередной станцией и спросила:
— Ты видела?
— А откуда вы знаете? — у меня невыносимо болели глаза.
— Мне тоже приснилось, где я его найду, и я нашла его именно там, — Пушистая подтолкнула меня к выходу. У тамбура столпились пассажиры, мы перешагнули через багаж и открыли двери. — Сходи завтра в загс, узнай, с кем Маринка подала заявление на регистрацию — с Максимом или с этим… из сна, — подумав, через остановку сказала она.
Ночью наш состав прибыл на 8-й путь Казанского вокзала, и через час, едва успевая, я нырнула в последнюю электричку. Над Москвой сияла полуночная заря!
НЕ НАДО ГОВОРИТЬ ВСЁПушистая засмеялась:
— Иди, умойся, а то пассажиров распугаешь.
— Клавдия Егоровна, — обернулась я. — Зачем я там бродила? Разве я помогла Маринке? Может, её уже и нет!..
— Иди, умойся, — налила в Маринкину чашку чай Пушистая. — Всё будет хорошо, — и потрепала меня за плечо.
— Но как я узнаю, что всё будет хорошо? — спросила я.
Пушистая промолчала. На меня пришёл взглянуть начальник поезда Вепринцев. Постоял, послушал, как я бежала за составом, а состав от меня, погладил меня по голове и ушёл…
Я начала работать. В половину третьего ночи, когда у нас был час без остановок, присела в нашем купе и заснула с мыслью, как же тебя любит этот похожий на скандинава Максим, если не уходит от реанимации сутками…
Кто же хотел убить тебя…или ограбить? Скандалист-Чаплин? — вдруг неприязненно подумала я перед тем, как провалилась в сон — кто он в этой истории?..
Сон, мне приснился сон, я стала впадать в сон, и он был не такой, как обычно — закрученный повтор прошлого дня.
Я ясно увидела мужчину — Чаплина сидела у него на коленях и что-то рассказывала ему, а он слушал, и было видно, что она очень любит его!..
«Кто это? — подумала я. — Это — не Макс, и не Чаплин! Может, это — убийца?..»
Пушистая растолкала меня перед очередной станцией и спросила:
— Ты видела?
— А откуда вы знаете? — у меня невыносимо болели глаза.
— Мне тоже приснилось, где я его найду, и я нашла его именно там, — Пушистая подтолкнула меня к выходу. У тамбура столпились пассажиры, мы перешагнули через багаж и открыли двери. — Сходи завтра в загс, узнай, с кем Маринка подала заявление на регистрацию — с Максимом или с этим… из сна, — подумав, через остановку сказала она.
Ночью наш состав прибыл на 8-й путь Казанского вокзала, и через час, едва успевая, я нырнула в последнюю электричку. Над Москвой сияла полуночная заря!
— Гурий Палыч, — представился он, когда я вошла, предварительно постучав.
«Следователь Волкоедов» было написано на двери кабинета, к которому меня отправил дежурный по РОВД.
Пока я шла от ЗАГСа, представляя, как буду знакомить милицию со своим вещим сном, у меня подкашивались ноги. Уже на лестнице РОВД я вдруг сориентировалась: рассказывать всё — верный признак недалёкого ума, если не сказать — безумия. А милиции нужны факты.
— Итак, — усаживаясь, внимательно поглядел на мою грудь и ноги капитан Волкоедов. — Что вас привело сюда?
Я молчала, не зная, как лучше преподнести то, что я узнала. Информация требовала разъяснения…
Волкоедов молча записал мои путаные объяснения и сказал:
— Проверим… Итак, Чаплина Марина Викторовна намеревалась заключить брак с Перетятько Юрием Сергеевичем? А к вам пришёл её искать Максим…а — фамилия… а отчество?.. А где проживает?..
Я надолго задумалась.
— Так… я не знаю, — покрывшись краской стыда, ответила я.
— А вы не могли поинтересоваться? — вопросил Гурий Палыч и сжал губы так, что на его лице начисто пропал рот.
— Могла, — задумалась, потом согласилась я. — А он бы мне сказал?
— Вот листок — напишите его приметы, — положив передо мной бумагу, потребовал следователь. Так как я пишу с ошибками, мне пришлось долго размышлять над каждым словом, но Волкоедову, похоже, вся эта информация была не очень нужна — он подчёркнуто сухо попрощался со мной.
«Какой! — подумала я. — Наверное, не женат».
И вежливо откланялась.
ПРЫЖОК В ПРОШЛОЕ«Следователь Волкоедов» было написано на двери кабинета, к которому меня отправил дежурный по РОВД.
Пока я шла от ЗАГСа, представляя, как буду знакомить милицию со своим вещим сном, у меня подкашивались ноги. Уже на лестнице РОВД я вдруг сориентировалась: рассказывать всё — верный признак недалёкого ума, если не сказать — безумия. А милиции нужны факты.
— Итак, — усаживаясь, внимательно поглядел на мою грудь и ноги капитан Волкоедов. — Что вас привело сюда?
Я молчала, не зная, как лучше преподнести то, что я узнала. Информация требовала разъяснения…
Волкоедов молча записал мои путаные объяснения и сказал:
— Проверим… Итак, Чаплина Марина Викторовна намеревалась заключить брак с Перетятько Юрием Сергеевичем? А к вам пришёл её искать Максим…а — фамилия… а отчество?.. А где проживает?..
Я надолго задумалась.
— Так… я не знаю, — покрывшись краской стыда, ответила я.
— А вы не могли поинтересоваться? — вопросил Гурий Палыч и сжал губы так, что на его лице начисто пропал рот.
— Могла, — задумалась, потом согласилась я. — А он бы мне сказал?
— Вот листок — напишите его приметы, — положив передо мной бумагу, потребовал следователь. Так как я пишу с ошибками, мне пришлось долго размышлять над каждым словом, но Волкоедову, похоже, вся эта информация была не очень нужна — он подчёркнуто сухо попрощался со мной.
«Какой! — подумала я. — Наверное, не женат».
И вежливо откланялась.
Я вышла из РОВД и свернула в сторону горбольницы. В толпе людей на тротуаре я заметила Максима. Мне показалось — он делает вид, что не узнаёт меня... Мне вдруг стало стыдно — я ведь ничего не знаю о нём! Он мог быть другом Маринки, в конце концов!.. Мало ли, что я увидела во сне…Мало ли, что в ЗАГСе лежит её заявление с каким-то Перетятько?..
— Как Марина? — спросила я, догнав его.
— Почти умерла, — отвёл глаза он и пошёл дальше.
Я шла и плакала, в такт биения сердца.
— Станция Ложь, — повторяла я пока не подошла к главному корпусу.
Жёлтые листья больничных деревьев… служебная дверь. Я дождалась, пока она откроется, и вошла следом за санитаркой с биксами. Реанимация — самое закрытое отделение. Причём закрытое всегда. Туда невозможно проскользнуть ни под каким предлогом, даже за взятку. Может быть — это везение, но я тихо шмыгнула в соседнюю кардиологию и по служебной лестнице прошла внутрь реанимационного отделения. Я увидела на двух соседних кроватях — маленькую девочку, которая с хрипом устало посмотрела на меня, и тебя, Маринка… Ты лежала у окна, подключённая к аппарату — за тебя дышал «Сименс», ярко-красный и не страшный.
Это была ты — со своими белыми кудряшками, я тебя узнала!..
— Маринка, просыпайся! Цепляйся за жизнь, Маринка! — я взяла твою холодную ладошку и потрясла её. Незамеченная, через минуту я ушла…
Ноги понесли меня на тот самый пустырь — в тот туалет, рядом с которым тебя нашли в то утро. Даже днём бывший рынок, через который редко кто ходил в старую часть города, представлял собой унылое зрелище… А что же было той ночью, думала я, вглядываясь в стену с буквами Ж и М.
На грязном бетонном полу кучками сохли экскременты — заброшенный туалет всё ещё был посещаем. Смятые газеты, битое стекло, окурки и много подсолнечной шелухи…На земле валялась пустышка, которую обычно сосут младенцы, когда мамина грудь вне пределов досягаемости, и разбитая бутылка из-под сухого вина. И ещё две туфли в разных концах туалета — одна без каблука.
Я подняла их, потом пустышку и пошла домой — солнце почти опустилось за горизонт.
— Дешёвая, — вертела я в руках пустышку, пока ехала в свой микрорайон. — Бутылка из-под «Сангрии»…Ты ведь покупала вино…
В окно смотрел яркий и холодный лунный луч, пока я засыпала. Пустышка и бутылка светились на подоконнике. Твои туфли я положила на стул у кровати.
…Кто-то фонарём посветил мне в лицо, я зажмурилась, и через минуту — Маринка засмеялась и помахала мне рукой… как той самой ночью, когда мы с ней попрощались в начале Святой улицы. ПОЧЕМУ Я СНОВА ЭТО ВИЖУ?
…Я продолжала идти за Маринкой, а не ехать, как ту ночь, в пустом автобусе в свой микрорайон.
— Марин, Марина…— громко позвала я. — Маринка, стой! — но она уже входила в ночную продуктовую палатку у дороги. Она вбежала по ступенькам, пропустила кого-то и вошла… Из палатки вышла маленькая женщина со свёртком… Ребёнок! Завёрнутый как кокон и очень махонький на вид — там должен лежать месячный младенец…
Я озадаченно взглянула… Была ночь, градусов пять, эта женщина была одна с грудным младенцем на дороге у магазина… У обочины с выключенными фарами стояла какая-то кособокая легковушка, в ней кто-то курил — рубиновый сигаретный огонёк со стороны водительского сидения...
— Как Марина? — спросила я, догнав его.
— Почти умерла, — отвёл глаза он и пошёл дальше.
Я шла и плакала, в такт биения сердца.
— Станция Ложь, — повторяла я пока не подошла к главному корпусу.
Жёлтые листья больничных деревьев… служебная дверь. Я дождалась, пока она откроется, и вошла следом за санитаркой с биксами. Реанимация — самое закрытое отделение. Причём закрытое всегда. Туда невозможно проскользнуть ни под каким предлогом, даже за взятку. Может быть — это везение, но я тихо шмыгнула в соседнюю кардиологию и по служебной лестнице прошла внутрь реанимационного отделения. Я увидела на двух соседних кроватях — маленькую девочку, которая с хрипом устало посмотрела на меня, и тебя, Маринка… Ты лежала у окна, подключённая к аппарату — за тебя дышал «Сименс», ярко-красный и не страшный.
Это была ты — со своими белыми кудряшками, я тебя узнала!..
— Маринка, просыпайся! Цепляйся за жизнь, Маринка! — я взяла твою холодную ладошку и потрясла её. Незамеченная, через минуту я ушла…
Ноги понесли меня на тот самый пустырь — в тот туалет, рядом с которым тебя нашли в то утро. Даже днём бывший рынок, через который редко кто ходил в старую часть города, представлял собой унылое зрелище… А что же было той ночью, думала я, вглядываясь в стену с буквами Ж и М.
На грязном бетонном полу кучками сохли экскременты — заброшенный туалет всё ещё был посещаем. Смятые газеты, битое стекло, окурки и много подсолнечной шелухи…На земле валялась пустышка, которую обычно сосут младенцы, когда мамина грудь вне пределов досягаемости, и разбитая бутылка из-под сухого вина. И ещё две туфли в разных концах туалета — одна без каблука.
Я подняла их, потом пустышку и пошла домой — солнце почти опустилось за горизонт.
— Дешёвая, — вертела я в руках пустышку, пока ехала в свой микрорайон. — Бутылка из-под «Сангрии»…Ты ведь покупала вино…
В окно смотрел яркий и холодный лунный луч, пока я засыпала. Пустышка и бутылка светились на подоконнике. Твои туфли я положила на стул у кровати.
…Кто-то фонарём посветил мне в лицо, я зажмурилась, и через минуту — Маринка засмеялась и помахала мне рукой… как той самой ночью, когда мы с ней попрощались в начале Святой улицы. ПОЧЕМУ Я СНОВА ЭТО ВИЖУ?
…Я продолжала идти за Маринкой, а не ехать, как ту ночь, в пустом автобусе в свой микрорайон.
— Марин, Марина…— громко позвала я. — Маринка, стой! — но она уже входила в ночную продуктовую палатку у дороги. Она вбежала по ступенькам, пропустила кого-то и вошла… Из палатки вышла маленькая женщина со свёртком… Ребёнок! Завёрнутый как кокон и очень махонький на вид — там должен лежать месячный младенец…
Я озадаченно взглянула… Была ночь, градусов пять, эта женщина была одна с грудным младенцем на дороге у магазина… У обочины с выключенными фарами стояла какая-то кособокая легковушка, в ней кто-то курил — рубиновый сигаретный огонёк со стороны водительского сидения...
Марина что-то покупала, показывая рукой продавщице… Я поискала глазами женщину с ребёнком, и увидела её голосующей за деревом. Никто не останавливался — машины проезжали мимо.
Я озадачилась ещё больше и попыталась войти внутрь палатки — Маринка увидит меня, и мы вместе пойдём с ней домой! Я буду сторожить её до самого утра! Я толкнула дверь, а она не поддалась, я взглянула — у меня не было рук!!!
Это был всё-таки сон…
Марина вышла и, помахивая пакетом, в двух шагах прошла мимо и быстро побежала к дому… Я за ней.
И вдруг я в страхе проснулась!.. У моих ног на кровати сидел Длинный Коля.
— Чего тебе? — крикнула я.
— Ты знаешь, — сварливо проворчал Пылинкин. — Спроси, почему я умер, как собака!!!
— Исчезни, гад!..
Я села на кровати и вдруг подумала — а как же я помогу Маринке? Нужно взять какое-то оружие — и потяжелей! Ведь мы будем отбиваться? Сколько их было — один или два, ну тех, кто напал на тебя? Я в спешке обежала своё жилище и схватила кухонный нож и тяжёлую банку с зелёной краской и, кинув всё это в пакет, легла и намотала пакет на руку.
Пока я снова заснула, прошло не меньше часа, но время как-то ужалось, и я увидела Маринку, правда, она шла не в сторону своего дома по ночной дороге, её красная куртка мелькала в середине пустыря — она бежала к туалету!!! Я рванулась за ней и вдруг услышала — крик!
— Маринка! — крикнула я, и снова проснулась! На моей кухне кто-то кидал кастрюлями об пол! Пылинкин… бледный гость из прошлого!
— Так что — не узнаешь?.. — брякнув сковородой об линолеум, склочно спросил Длинный.
— Убью! — завопила я и вцепилась ему в воротник. Длинный стряхнул меня, как букашку, и вышел через закрытую дверь.
Я снова заснула и оказалась на совершенно тёмном пустыре!!! Сзади торчала автобусная остановка и горел жёлтым светом фонарь над палаткой…Впереди —сквозь кучи арматуры темнел карточный домик туалета… Я, подвывая, бросилась туда…на моей руке болтался тяжёлый пакет с краской и кухонным ножом.
Он обернулся, и я сначала не узнала его — скрученный галстук и бледное лицо.
Марину убивал не Чаплин, а другой — тактичный, заботливый и нежный… Максим…скандинав…
Но сперва я увидела трещины в стенах, и с пола поднималась та женщина… На ней не было живого места, лицо — красное, опухшее и страшное. Рядом — завёрнутый пищащий свёрток — ребёнок! Прямо на осколках и между экскрементами на грязном полу.
Пока я ловила ртом воздух — женщина подхватила ребёнка и, шатаясь, вышла из туалета, а Максим повернувшись, снова начал душить Маринку, она извивалась под ним и хрипела… Он не видел меня!..
Я закричала!.. Он не услышал меня! Я выхватила нож, которым ежедневно режу хлеб, размахнулась и воткнула ему прямо в позвоночник!.. Он даже не вздрогнул!.. А нож из моих рук упал и затерялся где-то в трещинах на полу…
Марина кричала и вдруг затихла! Сладко и еле уловимо запахло кровью…Фонарь с дороги едва освещал разбитую внутренность туалета.
Я размахнулась — и банка с краской опустилась на затылок Максима, светлый в темноте… Банка чпокнула и раскрылась — зелёная краска хлынула на его шею и потекла по спине...
С улицы сквозь стекло на меня глядели два голубя и, продолжая греться на солнце, обсуждали особенности осенних холодов — я проснулась!..
Я озадачилась ещё больше и попыталась войти внутрь палатки — Маринка увидит меня, и мы вместе пойдём с ней домой! Я буду сторожить её до самого утра! Я толкнула дверь, а она не поддалась, я взглянула — у меня не было рук!!!
Это был всё-таки сон…
Марина вышла и, помахивая пакетом, в двух шагах прошла мимо и быстро побежала к дому… Я за ней.
И вдруг я в страхе проснулась!.. У моих ног на кровати сидел Длинный Коля.
— Чего тебе? — крикнула я.
— Ты знаешь, — сварливо проворчал Пылинкин. — Спроси, почему я умер, как собака!!!
— Исчезни, гад!..
Я села на кровати и вдруг подумала — а как же я помогу Маринке? Нужно взять какое-то оружие — и потяжелей! Ведь мы будем отбиваться? Сколько их было — один или два, ну тех, кто напал на тебя? Я в спешке обежала своё жилище и схватила кухонный нож и тяжёлую банку с зелёной краской и, кинув всё это в пакет, легла и намотала пакет на руку.
Пока я снова заснула, прошло не меньше часа, но время как-то ужалось, и я увидела Маринку, правда, она шла не в сторону своего дома по ночной дороге, её красная куртка мелькала в середине пустыря — она бежала к туалету!!! Я рванулась за ней и вдруг услышала — крик!
— Маринка! — крикнула я, и снова проснулась! На моей кухне кто-то кидал кастрюлями об пол! Пылинкин… бледный гость из прошлого!
— Так что — не узнаешь?.. — брякнув сковородой об линолеум, склочно спросил Длинный.
— Убью! — завопила я и вцепилась ему в воротник. Длинный стряхнул меня, как букашку, и вышел через закрытую дверь.
Я снова заснула и оказалась на совершенно тёмном пустыре!!! Сзади торчала автобусная остановка и горел жёлтым светом фонарь над палаткой…Впереди —сквозь кучи арматуры темнел карточный домик туалета… Я, подвывая, бросилась туда…на моей руке болтался тяжёлый пакет с краской и кухонным ножом.
Он обернулся, и я сначала не узнала его — скрученный галстук и бледное лицо.
Марину убивал не Чаплин, а другой — тактичный, заботливый и нежный… Максим…скандинав…
Но сперва я увидела трещины в стенах, и с пола поднималась та женщина… На ней не было живого места, лицо — красное, опухшее и страшное. Рядом — завёрнутый пищащий свёрток — ребёнок! Прямо на осколках и между экскрементами на грязном полу.
Пока я ловила ртом воздух — женщина подхватила ребёнка и, шатаясь, вышла из туалета, а Максим повернувшись, снова начал душить Маринку, она извивалась под ним и хрипела… Он не видел меня!..
Я закричала!.. Он не услышал меня! Я выхватила нож, которым ежедневно режу хлеб, размахнулась и воткнула ему прямо в позвоночник!.. Он даже не вздрогнул!.. А нож из моих рук упал и затерялся где-то в трещинах на полу…
Марина кричала и вдруг затихла! Сладко и еле уловимо запахло кровью…Фонарь с дороги едва освещал разбитую внутренность туалета.
Я размахнулась — и банка с краской опустилась на затылок Максима, светлый в темноте… Банка чпокнула и раскрылась — зелёная краска хлынула на его шею и потекла по спине...
С улицы сквозь стекло на меня глядели два голубя и, продолжая греться на солнце, обсуждали особенности осенних холодов — я проснулась!..
Я узнала её по рассеченной губе — она сидела на парапете у рынка и тянула пиво, младенец спал в кульке на лавочке. Как они живут, такие женщины? — подумала я. — А так и живут, — я поняла, когда разглядела её.
— Вот… приехала к подруге… показать ребёнка, — пошевелила разбитыми губами она и взяла горячую пиццу из моих рук.
— Ты где ночуешь, — спросила я и, не дожидаясь ответа, сделала предложение: — Поедем ко мне…
— Поедем — к тебе?.. — переспросила она и вытерла губы. — Ты хочешь забрать моего ребёнка? Пошла ты!!! — и, схватив свёрток, стала отходить, оглядываясь на меня…
Я смотрела ей вслед и не знала, как же мне её остановить? Я нашла её случайно — выхватив глазами из маршрутного такси!.. Лицо почти разгладилось, но разбитые губы и ссадина на щеке — эти её отметины из сна я запомнила и не забыла — спутать невозможно! Она почти ушла, я догнала её на повороте к «Дорожному» кафе.
— Она тебе помогла!.. — я схватила её за рукав. — А ты убежала, — дрожащим голосом продолжила я, — ты даже не позвала никого на помощь!.. Слышишь, а?..
Она обернулась… У неё был такой вид, что я прикусила язык. Мне стало стыдно!.. На нас обернулись несколько женщин. Мимо, обдав мазутной вонью, прогрохотал «КАМАЗ». Я дважды сказала ей адрес — и пошла от неё, не оглядываясь.
— Ребёнка у меня вымоешь! — крикнула я, снова обернувшись.
Но её уже не было…
Я не помню, как вернулась домой, сбросила туфли — и вдруг в мою дверь постучали! Я обрадовалась и, не посмотрев в глазок, открыла. На пороге стоял Максим с перевязанной головой…
Мы посмотрели друг на друга, и я от страха изобразила улыбку.
— Ай, нэнэ-нэнэ-нэ-нэ!.. — игриво пропел Максим, что было невероятно, и толкнул меня кулаком в грудь. Я влетела внутрь прихожей и села на полу.
— Эй, потише!.. — предупредила я.
— Ты что в милиции наплела, дурочка? — на меня нечутко смотрели голубые глаза двухметрового мужчины. — Я к себе в квартиру войти не могу!..
Я и не мечтала, что кто-то в меня будет целиться, но он опустил руку и достал серый, похожий на детский пистолет…
— А собственно, зачем? — меланхолично спросил Максим и положил пистолет обратно в карман. — Я тебя лучше… придушу!
— Он вам нанёс душевную травму? — на редкость противным голосом спросил меня следователь Волкоедов. — Или физическую? — глядя, как я хватаю носом воздух, продолжил уточнять он.
— А-а-а-а!.. — закричала я, немало напуганная. — А как вы вошли? — предел моего удивления растягивался, как резинка на рогатке.
— Вы, матушка, дверь забыли запереть! — тоном учителя произнёс капитан и потряс папочкой на липучке. — Это тот Максим? — разглядывая мои четырнадцатиметровые апартаменты, поинтересовался капитан. — То-от?! Надо же, — покачал головой Волкоедов. — А что же вы, моя красавица, промолчали?.. Я думал — вас любовник душит…А то б я его задержал… точно б задержал! Та-а-ак, изнасилование в уборной женщины с ребёнком? Шутите?.. Откуда вы это взяли…Видели?! Во сне? Ну-ну… Соска и бутылка на подоконнике? На чьём подоконнике? На вашем?! А кто, позвольте, разрешил вам забирать их с места преступления? — и расправил грудь.
«Точно — не женат! — окончательно раскусила я. — Такого хочется убить меньше, чем через три минуты…»
— Ну? — с порога помахал мне папкой Волкоедов. — Может, ещё догоню?..
И ушёл. Только вихревой поток двигался в том месте, где он стоял.
СКАЖИ, ЗАЧЕМ?— Ты где ночуешь, — спросила я и, не дожидаясь ответа, сделала предложение: — Поедем ко мне…
— Поедем — к тебе?.. — переспросила она и вытерла губы. — Ты хочешь забрать моего ребёнка? Пошла ты!!! — и, схватив свёрток, стала отходить, оглядываясь на меня…
Я смотрела ей вслед и не знала, как же мне её остановить? Я нашла её случайно — выхватив глазами из маршрутного такси!.. Лицо почти разгладилось, но разбитые губы и ссадина на щеке — эти её отметины из сна я запомнила и не забыла — спутать невозможно! Она почти ушла, я догнала её на повороте к «Дорожному» кафе.
— Она тебе помогла!.. — я схватила её за рукав. — А ты убежала, — дрожащим голосом продолжила я, — ты даже не позвала никого на помощь!.. Слышишь, а?..
Она обернулась… У неё был такой вид, что я прикусила язык. Мне стало стыдно!.. На нас обернулись несколько женщин. Мимо, обдав мазутной вонью, прогрохотал «КАМАЗ». Я дважды сказала ей адрес — и пошла от неё, не оглядываясь.
— Ребёнка у меня вымоешь! — крикнула я, снова обернувшись.
Но её уже не было…
Я не помню, как вернулась домой, сбросила туфли — и вдруг в мою дверь постучали! Я обрадовалась и, не посмотрев в глазок, открыла. На пороге стоял Максим с перевязанной головой…
Мы посмотрели друг на друга, и я от страха изобразила улыбку.
— Ай, нэнэ-нэнэ-нэ-нэ!.. — игриво пропел Максим, что было невероятно, и толкнул меня кулаком в грудь. Я влетела внутрь прихожей и села на полу.
— Эй, потише!.. — предупредила я.
— Ты что в милиции наплела, дурочка? — на меня нечутко смотрели голубые глаза двухметрового мужчины. — Я к себе в квартиру войти не могу!..
Я и не мечтала, что кто-то в меня будет целиться, но он опустил руку и достал серый, похожий на детский пистолет…
— А собственно, зачем? — меланхолично спросил Максим и положил пистолет обратно в карман. — Я тебя лучше… придушу!
— Он вам нанёс душевную травму? — на редкость противным голосом спросил меня следователь Волкоедов. — Или физическую? — глядя, как я хватаю носом воздух, продолжил уточнять он.
— А-а-а-а!.. — закричала я, немало напуганная. — А как вы вошли? — предел моего удивления растягивался, как резинка на рогатке.
— Вы, матушка, дверь забыли запереть! — тоном учителя произнёс капитан и потряс папочкой на липучке. — Это тот Максим? — разглядывая мои четырнадцатиметровые апартаменты, поинтересовался капитан. — То-от?! Надо же, — покачал головой Волкоедов. — А что же вы, моя красавица, промолчали?.. Я думал — вас любовник душит…А то б я его задержал… точно б задержал! Та-а-ак, изнасилование в уборной женщины с ребёнком? Шутите?.. Откуда вы это взяли…Видели?! Во сне? Ну-ну… Соска и бутылка на подоконнике? На чьём подоконнике? На вашем?! А кто, позвольте, разрешил вам забирать их с места преступления? — и расправил грудь.
«Точно — не женат! — окончательно раскусила я. — Такого хочется убить меньше, чем через три минуты…»
— Ну? — с порога помахал мне папкой Волкоедов. — Может, ещё догоню?..
И ушёл. Только вихревой поток двигался в том месте, где он стоял.
В мою дверь позвонили. Я сидела в ванной и, накинув полотенце, тихо вылезла и пошла открывать…
— У тебя горчица есть? — макая в кетчуп шестую сосиску, спросила гостья.
— Юль, тебя не вырвет? — я неодобрительно отношусь к поеданию сосисок из моего холодильника. Там запасов-то…
Юля Глинкина. Двадцать один год. Не замужем. Ушла из дома, странствует. А ребёночек… Она его украла, так и сказала, потом уточнила — у судьбы.
— В смысле? — я привыкла к обману.
— Я обещала, что его не будет, а потом взяла и передумала! — передо мной сидела хитрая девчонка с небесными глазами. Чисто вымытая, в моём платье в ирисах. Я так завидую молодым — у них в глазах ещё столько счастья.
Они не знают, что будет дальше…
— А где ты жила? — я повторила несколько раз, пока Юля со вкусом ела.
— Моего дома нет ни на одной карте мира, — просто ответила Юля. И я оставила её в покое. Ясная девочка.
Я и не думала, рассказывать ей все перипетии, но зачем-то рассказала. Мы сидели и молчали. Ребёнок спал в корзине из-под новогодних игрушек.
— Он будет императором Мексики! — убеждённо сказала Юля, глядя на него. — Его зовут Элвис, — с гордостью сказала она.
— Валерий Леонтьев — красивее, — на всякий случай я перевела акцент.
— Да? — удивилась она. — А я его ещё не зарегистрировала.
— Я не понимаю — ну, ты видела, что там было-то? — спросила она чуть погодя. — Ты видела?.. Я даже не уверена, что он меня хотел изнасиловать!.. Он сразу начал бить!.. Ты видела это?
— А зачем ты туда пошла? Нет, я не видела, — спросила, потом ответила я. — Как ты попала туда?
— Ты не видела, как он меня туда тащил?!! С дороги?!! — Юля обиженно засопела и отвернулась.
— Ты наврала — тебе нет двадцати!.. — вдруг поняла я.
— Ну, мне шестнадцать, и что?
— Ничего… только перестань врать, — попросила я.
— Не занудничай, — Юля села. — Она меня спасла, а я спасла своего ребёнка. Ну, что мне надо было умереть там? Ты этого хотела? Он же избил меня, я еле ноги унесла! Я ведь и не видела её, только слышала, как она стала его оттаскивать от меня! Только он отпустил — я начала отползать…
Я молчала и прислушивалась к себе. Я частенько не понимаю логику и поступки чужих людей.
— Давай я заявлю на него, да? Ты этого хочешь? — Юля сидела и мрачно смотрела мне в глаза. — А насчёт твоего сна — я в него не хочу! Я боюсь туда возвращаться!
— Но мы будем неуязвимы, — торопливо стала я перечислять преимущества снова оказаться в том туалете и увидеть своими глазами убийцу. — Он нас не увидит! Ты…всё ещё не хочешь?
— Я только не пойму, я же буду там и… я ещё и во сне явлюсь туда? Нас, что — будет двое? Две Юли Глинкины?.. Одну будут насиловать, другая будет наблюдать?.. — на меня грустно смотрели небесные глаза.
— Да, тебе туда лучше не ходить, — подумав, согласилась я.
— А ты зачем туда пойдёшь? — укачивая Элвиса, спросила Юля. — Пусть его милиция забирает! Что ты там забыла — во сне?
— Мне нужно перевести стрелки, — сказала я, и сама удивилась — о чём это я?
— Чего-о?..
— Я попытаюсь поменять жизнь жертвы на жизнь убийцы. Устроить ему подходящую смерть, а его жертва снова будет жить, — я это сказала убеждённо, будто знала всю жизнь.
— Ты сумасшедшая, — зевнула Юля.
— На свете много сумасшедших, — согласилась я. — Я спасу Маринку и забуду обо всём!
Но как мне это сделать, сверлила меня мысль, пока я ворочалась, засыпая.
ВТОРАЯ НОЧЬ— У тебя горчица есть? — макая в кетчуп шестую сосиску, спросила гостья.
— Юль, тебя не вырвет? — я неодобрительно отношусь к поеданию сосисок из моего холодильника. Там запасов-то…
Юля Глинкина. Двадцать один год. Не замужем. Ушла из дома, странствует. А ребёночек… Она его украла, так и сказала, потом уточнила — у судьбы.
— В смысле? — я привыкла к обману.
— Я обещала, что его не будет, а потом взяла и передумала! — передо мной сидела хитрая девчонка с небесными глазами. Чисто вымытая, в моём платье в ирисах. Я так завидую молодым — у них в глазах ещё столько счастья.
Они не знают, что будет дальше…
— А где ты жила? — я повторила несколько раз, пока Юля со вкусом ела.
— Моего дома нет ни на одной карте мира, — просто ответила Юля. И я оставила её в покое. Ясная девочка.
Я и не думала, рассказывать ей все перипетии, но зачем-то рассказала. Мы сидели и молчали. Ребёнок спал в корзине из-под новогодних игрушек.
— Он будет императором Мексики! — убеждённо сказала Юля, глядя на него. — Его зовут Элвис, — с гордостью сказала она.
— Валерий Леонтьев — красивее, — на всякий случай я перевела акцент.
— Да? — удивилась она. — А я его ещё не зарегистрировала.
— Я не понимаю — ну, ты видела, что там было-то? — спросила она чуть погодя. — Ты видела?.. Я даже не уверена, что он меня хотел изнасиловать!.. Он сразу начал бить!.. Ты видела это?
— А зачем ты туда пошла? Нет, я не видела, — спросила, потом ответила я. — Как ты попала туда?
— Ты не видела, как он меня туда тащил?!! С дороги?!! — Юля обиженно засопела и отвернулась.
— Ты наврала — тебе нет двадцати!.. — вдруг поняла я.
— Ну, мне шестнадцать, и что?
— Ничего… только перестань врать, — попросила я.
— Не занудничай, — Юля села. — Она меня спасла, а я спасла своего ребёнка. Ну, что мне надо было умереть там? Ты этого хотела? Он же избил меня, я еле ноги унесла! Я ведь и не видела её, только слышала, как она стала его оттаскивать от меня! Только он отпустил — я начала отползать…
Я молчала и прислушивалась к себе. Я частенько не понимаю логику и поступки чужих людей.
— Давай я заявлю на него, да? Ты этого хочешь? — Юля сидела и мрачно смотрела мне в глаза. — А насчёт твоего сна — я в него не хочу! Я боюсь туда возвращаться!
— Но мы будем неуязвимы, — торопливо стала я перечислять преимущества снова оказаться в том туалете и увидеть своими глазами убийцу. — Он нас не увидит! Ты…всё ещё не хочешь?
— Я только не пойму, я же буду там и… я ещё и во сне явлюсь туда? Нас, что — будет двое? Две Юли Глинкины?.. Одну будут насиловать, другая будет наблюдать?.. — на меня грустно смотрели небесные глаза.
— Да, тебе туда лучше не ходить, — подумав, согласилась я.
— А ты зачем туда пойдёшь? — укачивая Элвиса, спросила Юля. — Пусть его милиция забирает! Что ты там забыла — во сне?
— Мне нужно перевести стрелки, — сказала я, и сама удивилась — о чём это я?
— Чего-о?..
— Я попытаюсь поменять жизнь жертвы на жизнь убийцы. Устроить ему подходящую смерть, а его жертва снова будет жить, — я это сказала убеждённо, будто знала всю жизнь.
— Ты сумасшедшая, — зевнула Юля.
— На свете много сумасшедших, — согласилась я. — Я спасу Маринку и забуду обо всём!
Но как мне это сделать, сверлила меня мысль, пока я ворочалась, засыпая.
Я очень рано появилась во сне. Мне пришлось долго ждать нашего с Маринкой появления. Я нервно вышагивала вдоль ночной дороги, стараясь держаться подальше от машин, которые разворачивались на пятачке около продуктового магазина. Я вдруг подумала — ведь я могла попасть совсем не в тот сон. С чего я так уверена, что попала именно в свой, вчерашний?..
И вдруг вспомнила, что сегодня я даже не позвонила в реанимацию, узнать, может быть, ты пришла в себя! Утром, когда я ехала в больницу, я увидела из окна Юлю, потом был визит «скандинава», счастливый приход следователя Волкоедова и — снова Юля!.. День сверкнул и закончился.
Я чуть было не пропустила нас!.. Мы появились с Маринкой минута в минуту. Я помахала ей рукой и ушла, а Маринка побежала к продуктовой палатке… Всё было как вчера!.. Но я увидела то, что не успела увидеть в тот раз — как из припаркованной у дороги машины вышел высокий и красивый всё тот же Максим и подошёл к голосующей у дороги Юле. Он довольно долго разговаривал с ней, в темноте светились его зубы и блестели глаза, он что-то говорил, красиво раскачиваясь на ногах — обаятельный!.. Я находилась как раз между ними и палаткой, и глазами выхватывала то Максима с Юлей у дороги, то Маринкину красную ветровку в палатке.
В этот раз меня никто не будил!.. И я бросилась вслед за Маринкой, которая увидела, как Максим тащит уже на середине пустыря упирающуюся Юлю. Маринка сперва и не думала бежать, но, услышав, как кричит брошенный на землю ребёнок, медленно свернула и побежала туда, лавируя между проволоки и мусорных куч, заросших травой…
Всё происходило очень быстро! Но оказывается — Маринка узнала его! Она крикнула:
— Макс, я тебя вижу!.. Отпусти-и-и-и-и еэ-э-э-ё-о-о!..
И снова — возня и жуткий крик внутри туалета и тишина…на пороге лежал младенец и смотрел в небо блестящими глазками… Шаги — и оттуда вышла Юля. Она что-то отбросила в сторону и подняла младенца!.. Я заглянула внутрь — Максим лежал на боку рядом с Мариной... Марина хрипела, он не шевелился, только на ярком затылке обозначилось красное пятно.
Я проснулась! И стала искать глазами Юлю. Её нигде не было! Её не было в квартире, Элвис спал и на отсутствие матери не жаловался. Я заглянула везде, даже за лимон в горшке, мне надо было возвращаться в сон, а я не могла больше заснуть.
Я накинула куртку и выбежала на лестницу, потом по ступенькам вниз и мимо дома, к реке — в темноте она отсвечивала, как тело человека. Я вдруг увидела целый телефон на углу и, поискав, нашла жетон в кармане…
— Чаплина?.. Н-у-у? Вышла из комы! Вчера…Не спит, нет!.. Лежит, улыбается! — ответил мне голос больничной сестры. — Не волнуйтесь так, — услышав мои рыдания, успокоила она. — Ваши волнения кончились.
— Её можно увидеть?
— Завтра, — сказали мне. Я повесила трубку, поднялась на свой пятый этаж и вошла в незапертую дверь. На кухне горел свет, спиной ко мне сидела Юля и, вздыхая, говорила кому-то:
— Ты моя золотая нить… Ты часть моей жизни…Ты самое главное, что может быть на земле…
Я заглянула и увидела Элвиса. Он сосал грудь.
— Ты была там? — я потрогала её за плечо. — Юль, ты была?..
— Я не хочу это вспоминать! — отрезала Юля.
— Да-а-а… А завтра к Маринке пойдём?
— А что? Она уже?.. — повернулась Юля.
— Да… Наверное. Конечно!
Я боялась поверить в чудо.
ЗЕЛЁНЫЙ ОГОНЬИ вдруг вспомнила, что сегодня я даже не позвонила в реанимацию, узнать, может быть, ты пришла в себя! Утром, когда я ехала в больницу, я увидела из окна Юлю, потом был визит «скандинава», счастливый приход следователя Волкоедова и — снова Юля!.. День сверкнул и закончился.
Я чуть было не пропустила нас!.. Мы появились с Маринкой минута в минуту. Я помахала ей рукой и ушла, а Маринка побежала к продуктовой палатке… Всё было как вчера!.. Но я увидела то, что не успела увидеть в тот раз — как из припаркованной у дороги машины вышел высокий и красивый всё тот же Максим и подошёл к голосующей у дороги Юле. Он довольно долго разговаривал с ней, в темноте светились его зубы и блестели глаза, он что-то говорил, красиво раскачиваясь на ногах — обаятельный!.. Я находилась как раз между ними и палаткой, и глазами выхватывала то Максима с Юлей у дороги, то Маринкину красную ветровку в палатке.
В этот раз меня никто не будил!.. И я бросилась вслед за Маринкой, которая увидела, как Максим тащит уже на середине пустыря упирающуюся Юлю. Маринка сперва и не думала бежать, но, услышав, как кричит брошенный на землю ребёнок, медленно свернула и побежала туда, лавируя между проволоки и мусорных куч, заросших травой…
Всё происходило очень быстро! Но оказывается — Маринка узнала его! Она крикнула:
— Макс, я тебя вижу!.. Отпусти-и-и-и-и еэ-э-э-ё-о-о!..
И снова — возня и жуткий крик внутри туалета и тишина…на пороге лежал младенец и смотрел в небо блестящими глазками… Шаги — и оттуда вышла Юля. Она что-то отбросила в сторону и подняла младенца!.. Я заглянула внутрь — Максим лежал на боку рядом с Мариной... Марина хрипела, он не шевелился, только на ярком затылке обозначилось красное пятно.
Я проснулась! И стала искать глазами Юлю. Её нигде не было! Её не было в квартире, Элвис спал и на отсутствие матери не жаловался. Я заглянула везде, даже за лимон в горшке, мне надо было возвращаться в сон, а я не могла больше заснуть.
Я накинула куртку и выбежала на лестницу, потом по ступенькам вниз и мимо дома, к реке — в темноте она отсвечивала, как тело человека. Я вдруг увидела целый телефон на углу и, поискав, нашла жетон в кармане…
— Чаплина?.. Н-у-у? Вышла из комы! Вчера…Не спит, нет!.. Лежит, улыбается! — ответил мне голос больничной сестры. — Не волнуйтесь так, — услышав мои рыдания, успокоила она. — Ваши волнения кончились.
— Её можно увидеть?
— Завтра, — сказали мне. Я повесила трубку, поднялась на свой пятый этаж и вошла в незапертую дверь. На кухне горел свет, спиной ко мне сидела Юля и, вздыхая, говорила кому-то:
— Ты моя золотая нить… Ты часть моей жизни…Ты самое главное, что может быть на земле…
Я заглянула и увидела Элвиса. Он сосал грудь.
— Ты была там? — я потрогала её за плечо. — Юль, ты была?..
— Я не хочу это вспоминать! — отрезала Юля.
— Да-а-а… А завтра к Маринке пойдём?
— А что? Она уже?.. — повернулась Юля.
— Да… Наверное. Конечно!
Я боялась поверить в чудо.
— Ну, и?.. Что там было? — Чаплиной бы только посмеяться. — Могильная трясучка, да? В люке твоём? И кости-кости… Ну, будешь вешать объявление?
— Какое?
— Оживляю мёртвых, — хмыкнула Чаплина. — За три копейки.
— Ты не была мёртвой...
— Откуда ты знаешь?
— Ты не была…
— Была, — сказала Марина. — Там нет ничего…
— Совсем?
— Совершенно.
И закрыла глаза.
Я же пыталась разглядеть в ней ту, прежнюю…
— Да, там валялось несколько косточек динозавра… А что было там? — спросила я её. — Где ты была?!
— Да, ну! — Маринка не перестала улыбаться, и вдруг сморщилась. — Вон она, с ребёнком, была в продуктовом магазине… Какой ты маленький, сказала я…Страшный туалет с очками…Сосед Максим — он швырял меня о стены, Свет…
— И всё? — я вспомнила звериный страх, с которым бежала во сне по пустырю.
— Там был зелёный огонь, — подумав, сказала Марина.
— Один лишь огонь? — не поверила я.
— А ещё — там ходят незнакомцы с большими членами! — шёпотом дважды повторила Маринка. И показала, как обычно рыбаки изображают длину выловленной плотвички.
— Да-а? Серьёзно, Марин?
— На каждом углу!
— Чаплина!
— Так ты теперь — топотушка? И там был громкий гул? — искоса взглянула на меня Чаплина.
— Ну да, наверное, — пожала плечами я.
— Громкий гул — к ливню, а на вид — обычная полоумная тётенька, — вздохнула Юля.
— К ливню?! Кто-о-о?! Я-а-а?! Не может быть!!!
Нас начала выгонять медицинская сестра.
Дверь заскрипела, и в палату медленно протиснулся капитан Волкоедов в халате. Вместе с ним вошёл мужчина.
— Юрий Сергеевич?.. Перетятько?.. — вспомнила я похожего мужчину из сна.
— Может быть, — не глядя, сказал он. Он видел одну Чаплину.
— Не видный, — уже на лестнице я перевела дыхание. — Правда, он не очаровательный человек, Юль?
— Жених? — спросила Юля.
— Жених! — кивнула я.
И мы загрустили.
ПЫЛИНКИН,— Какое?
— Оживляю мёртвых, — хмыкнула Чаплина. — За три копейки.
— Ты не была мёртвой...
— Откуда ты знаешь?
— Ты не была…
— Была, — сказала Марина. — Там нет ничего…
— Совсем?
— Совершенно.
И закрыла глаза.
Я же пыталась разглядеть в ней ту, прежнюю…
— Да, там валялось несколько косточек динозавра… А что было там? — спросила я её. — Где ты была?!
— Да, ну! — Маринка не перестала улыбаться, и вдруг сморщилась. — Вон она, с ребёнком, была в продуктовом магазине… Какой ты маленький, сказала я…Страшный туалет с очками…Сосед Максим — он швырял меня о стены, Свет…
— И всё? — я вспомнила звериный страх, с которым бежала во сне по пустырю.
— Там был зелёный огонь, — подумав, сказала Марина.
— Один лишь огонь? — не поверила я.
— А ещё — там ходят незнакомцы с большими членами! — шёпотом дважды повторила Маринка. И показала, как обычно рыбаки изображают длину выловленной плотвички.
— Да-а? Серьёзно, Марин?
— На каждом углу!
— Чаплина!
— Так ты теперь — топотушка? И там был громкий гул? — искоса взглянула на меня Чаплина.
— Ну да, наверное, — пожала плечами я.
— Громкий гул — к ливню, а на вид — обычная полоумная тётенька, — вздохнула Юля.
— К ливню?! Кто-о-о?! Я-а-а?! Не может быть!!!
Нас начала выгонять медицинская сестра.
Дверь заскрипела, и в палату медленно протиснулся капитан Волкоедов в халате. Вместе с ним вошёл мужчина.
— Юрий Сергеевич?.. Перетятько?.. — вспомнила я похожего мужчину из сна.
— Может быть, — не глядя, сказал он. Он видел одну Чаплину.
— Не видный, — уже на лестнице я перевела дыхание. — Правда, он не очаровательный человек, Юль?
— Жених? — спросила Юля.
— Жених! — кивнула я.
И мы загрустили.
ИЛИ МЕШОК С КОСТЯМИ
Мы снова ехали в Адлер…Обычный рейс.
Всего час назад наш состав отъехал от конечной станции и застучал, как обычно, к Москве.
В Адлере нас с Пушистой обаял красивый мужчина южной наружности и попросил передать мешок с воблой москвичу, который явится к поезду в назначенное время. Он сам легко в одной руке занёс мешок и, несмотря на его стандартные размеры, сумел уместить под лавкой.
— Он по-царски отблагодарит вас, красавицы! Если спросит от кого — скажите, вобла через Гурама! — напоследок с чувственным абхазским темпераментом заверил нас Гурам и улыбнулся. Мы зажмурились!
— Шикарный мужчина! — выдохнули мы вслед белым брюкам.
Солнечный коловорот отражался в стёклах, пока мы проезжали море, и вдруг в сердце кольнуло тоскливое предчувствие…
Сегодня, как обычно, мы проверяли наш вагон на беспризорников, которые осенью возвращаются с курорта в Москву на зимовку. Мы разыгрывали, что уходим — громко говорили: «Пошли, тётя Клава — уходим, Света!» А сами тихо возвращались из тамбура и прислушивались… Как им удавалось пробираться в закрытый вагон и прятаться, да так, что не видно?
Мы подкрадывались и прислушивались к шевелению, чиханию, сопению и ворчанию!.. Проверяли под лавками, на верхних полках, в туалете, но на этот раз не нашли ни одного — в вагоне стояла липкая тишина.
И только когда поезд уже отстукивал второй час — в середине вагона раздался визг. Кричала женщина:
— Крыса-ааа!.. У вас тут крыса!
Лохматый и чумазый мальчик лежал и чесался под матрасом на верхней полке. Если бы он не зачесался, то проехал бы, пока дама не собралась лечь на свою полку и заснуть. На крысу он похож не был — скорее, на помятую обидчивую моль.
— Сама ты!.. — помогая себе рукой, вылез из-под матраса, и сел, свесив ноги в рваных вьетнамках.
— Я после этой чесотки на матрас не лягу! — парировала дама.
— Спи на полу, — разрешил бомжонок, и растянулся на матрасе уже сверху. — Освободите проход, — усовестил он набежавшую толпу.
— Тебя как зовут? — спросила Пушистая, засучивая рукава.
— Перец Чили, — со светской невозмутимостью представился он, и начал молча отбиваться, когда мы с тётей Клавой попробовали стянуть его с верхней полки.
— Мы не можем себе позволить вести тебя до Москвы, — затащив его в проводницкое купе, наперебой накинулись на него мы. — Вымётывайся на первой же станции!
— Почему это? — перестал отбиваться он. – Почему-почему-почему?!
— Прошлый раз такой сувенир, как ты, спёр две сумки и обчистил сто карманов! — совсем чуть-чуть преувеличила Клавдия Егоровна. И за воротник повела зайца на выход. Поезд тормозил на станции Бор.
Заяц молча упирался, мы открыли дверь, стали его высаживать, и тут он заплакал на весь вагон!
— Я в приют еду-ууу… Я тут не прокормлю-юуууусь!.. Дайте денег на проко-ооооорм!..
— Денег на прокорм хочешь? — вдруг спросила тётя Клава.
Я её остановила:
— Высаживаем! Помните, что прошлый раз было?
— Да он маленький… — взвесила его в руке Пушистая. — Я за ним послежу, — втянула беспризорника обратно и стала читать устную инструкцию, что можно и нельзя, если он желает составить нам компанию и без приключений добраться в столицу нашей родины — Москву. Потом вручила ему ведро, веник и велела мести вагон.
— Я вас предупредила!
— Злая кондукторша, — сказал мне вслед этот мальчик, я на него пристально посмотрела и, оказалось, не зря.
За окном летела ночь вслед за поездом… Заяц мирно пил чай в нашем купе, вагон был выметен дочиста.
— Я в туалет, — вежливо пояснил он и двинулся на выход.
— Иди, Миша, — разрешила Пушистая. Его звали — Миша Крюк.
А через сорок минут в наш вагон почти вбежал бригадир проводниц Стасик.
— Тряси меня, давай! Ты ж у нас силач! — выворачиваясь, кричал ему наш Миша. — Я тут!..
— У вас вобла не пропадала? Это — ваш оболтус?.. Курил в тамбуре!
У Миши из карманов торчала вобла…
— Вобла? А что?
— Тормози! — крикнул Миша.
— Не мотай кочаном! — пытаясь удержать в руках рвущегося во все стороны Мишу, зарычал Стасик.
— Воблой торговал, — Стасик запалено огляделся и, втащив Мишу в наше купе, добавил: — И гашишем…
— Вобла у нас есть, а гашиша нет, — убеждённо сказали мы и переглянулись, а когда Стасик ушёл, бросились к мешку — сверху он был доверху заполнен рыбой, а на дне — завёрнутые в полиэтилен несколько плиток гашиша, похожие на такие же, как в передачах про наркомафию.
Пока мы разглядывали гашиш, Миша под шумок улетучился.
— Стой! — крикнули мы, но поезд тормозил у очередной станции, в тамбуре толпились пассажиры, мы открыли двери, пропуская их, из туалета вышел Миша и бросился мимо нас наутёк.
— Хорошо, Стасик не видел, что на дне, а то бед не обрались бы, — сказала Пушистая.
— Ага-ага, — согласилась я.
— А ты ещё шикарным мужчиной его назвала! — выговорила мне Пушистая.
— А сами-то! — вспомнила я.
Вышли восемь пассажиров, зашли семь, пока разобрались с билетами и бельём — прошёл час. Под сиденьем — мешок! Что с ним-то делать?!
— Давайте его выкинем! — я распахнула окно и потащила мешок к нему.
— Нас убьют за этот мешок! — взвыла тётя Клава. — Света, стой!
— А если собака на вокзале его унюхает? Нас посадят, тётя Клава и разбираться не будут! Мешок у нас?
— У нас! — кивнула тётя Клава, держа мешок двумя руками и одной ногой. — Не дам!
— А вы помните терьера Гошу?
— А кто ж его не помнит?!
Тойтерьера Гошу знал весь Казанский вокзал — этот маленький, отважный пёс с умной мордой и грустными выпуклыми глазами, находил наркотики каждый день!
Гоша — воплощение собачьего ангела на земле. Воинственный и очень правильный пёс. Если бы все люди были такими, как Гоша — неподкупными, на земле давно установился бы рай.
И мы выкинули в четыре руки мешок с воблой и гашишем в гудящее чрево окна. И потирая ручки, уселись и рассмеялись.
— Выкрутимся как-нибудь! — беспечно махнула рукой тётя Клава. — Если будут на нас наседать эти наркодельцы чёртовы — я на них такого сглаза нашлю — чирьями изойдут!
— Нашлите-нашлите, Клавдия Егоровна! — закашлялась я. И отодвинулась подальше.
И ТУТ ИЗ ОКНА МЕШОК С ВОБЛОЙ И ГАШИШЕМ ВВАЛИЛСЯ ОБРАТНО… Вслед за мешком из окна появился Коля Пылинкин и, присев на откидную скамью у окна, стал раскуривать толстую самокрутку.
— Какой у тебя причесон, Свет! — глядя на мои поднявшиеся волосы, сказал Пылинкин. Я посмотрела на него — на лице Коли криво была одета маска, изображающая обезьяну.
— У тебя такое выражение, — сказал Пылинкин, — убери его! А то хуже будет… — и, сняв маску, протянул её мне. У него почти не было лица на лице. Сквозь кожу проступали фрагменты мышц.
Я вытащила из сумки баночку со святой водой и плеснула ему в лицо…
Николай молча вытерся.
— Моя красавица, — сказал он. — Узнай про меня! Или я за себя перестану отвечать.
Я повернулась к Клавдии Егоровне Пушистой — та молча укладывала себя спать.
— Света, — как ни в чём не бывало, пробурчала она. — Разбуди меня через час — я валюсь! — и, закутав голову одеялами, задышала, как паровоз. Я поняла, что помощи мне не дождаться.
— Что тебе надо?! — сквозь зубы, зло спросила я.
— Ты знаешь, душенька, — выдыхая дым прямо из дырок на щеках, сказал Коля. — Если не узнаешь, почему я так плохо помер — я вас сдам милиции прямо в Москве, на вокзале! Гоша, между прочим, мой кореш!
Тут тётя Клава шумно откинула одеяла и села!
После недолгой борьбы мы вытолкали Пылинкина прямо в окно, потом и мешок полетел туда же! Через минуту Пылинкин с мешком снова возник у нас в купе, причём материализовался он через закрытое окно! Мы снова выкинули его… два или три раза! И снова Пылинкин с воблой и гашишем появлялся в нашем проводницком купе! Мы вывалили всю воблу в окно, и она разлетелась. И туда же, по очереди кинули десять толстых плиток гашиша. Пылинкин через три с половиной минуты сидел у нас в купе с гашишем. Но без воблы.
Мы устали…
И, переглянувшись с тётей Клавой, решили начать переговоры.
— Ты дурак, Коля? — возмутилась я. — Ну, как, скажи, я ещё раз отстану от поезда? Меня же выгонят…
— Как рецидивистку! — кивнула Клавдия Егоровна.
— Узнай! — упрямо повторял Пылинкин. — Свет, ты такая горлопанка, тебя палкой гони — не выгонишь!
— Сам узнай! Вон они, скоро на обратном пути влезут — спроси у них! Надоел! — отрезала я.
— Света! — крикнул Коля.
— Нет! Сам спроси, Коля!
— Нет, уж ты сама! — стал вытаскивать гашиш из пакета Николай. — Спроси у них? Спросишь, ну?.. Я так плохо помер! — заныл он. — Зачем я жил, чтобы так помереть? Зачем это было со мной?!!
— Спрошу, ладно! — запихивая гашиш обратно в пакет, согласилась я. — Только убери его! А то нас Гоша на Казанском искусает!
Я перегнулась и в тёмном купе увидела его смирное лицо. Коля посидел, снова надел на лицо обезьянью маску и, рассовав гашиш по карманам, вышел куда-то в окно.
И спросила. Между станциями, когда все улеглись. И не получила ответа, они даже не взглянули на меня, как следует… так.
Я повторила:
— Топотушки, уважаемые, скажите, почему Николай Иванович Пылинкин, умер как собака…или пёс? Он мне надоел хуже собаки — скажите, очень вас прошу!
И та, что поменьше, в ореоле медных волос, смилостивилась:
— Если повезёт, ты можешь узнать об этом сама… Очень просто, — на мой немой вопрос, продолжила она: — Приди на место его смерти и сядь там.
— И долго мне там сидеть? — похолодела я.
— Ночь.
— Или две, — глядя в окно, сказала мне вторая, с громадной копной оранжевых волос на голове. Как она с ними ходит, изумилась я. На неё ж, наверное, оборачиваются.
— А вы не можете?.. — ухватилась я за соломину.
— Нет! — сказали обе, и нахмурились, и я отступила.
— Это было — когда? — спросила маленькая.
— Год назад!
— Год?! Ты не сможешь вернуть его, зачем тебе это надо?
— Он приходит и спрашивает, — пожаловалась я.
— Побрызгай на него святой водой, — они переглянулись.
— Брызгала!
— Или крестом.
— Стукнуть? — уточнила я. — А почему — не во сне?
— Что во сне? — подняла брови оранжевая.
— Я в прошлый раз попала на место преступления во сне, — пояснила я. — В чём тут механизм и отличие?
— Ты попала туда благодаря своей интуиции, — начала говорить маленькая.
— Совсем необязательно засыпать, чтобы попасть куда-то, — перебила вторая.
— А механизм всего этого попадания — в чём? — два раза как попугай повторила я.
— Ты нестерпимо должна этого захотеть, — грустно, глядя мне в глаза, сказала та, что поменьше.
— Да, только так ты попадёшь туда, — сказала вторая.
Я взглянула на них и вдруг поняла — они несчастливы. Но почему — они не люди? Они же обычные женщины, я глядела на них во все глаза и не видела различий между нами. И волосы я могу покрасить в такой же радикально оранжевый цвет!
— Что ты от них ещё хочешь, рыбка золотая? На какой вопрос тебе ещё ответить? — Меня сзади обняла какая-то женщина.
Я подскочила.
— Тётя Клава!
— Пойдём, — потянула она меня за рукав.
— Тётя Клава! — в купе я просто закричала.
— Ты спрашиваешь у цыганки механизм гадания?
— Спрашиваю! А как же? Всегда! — я не покривила душой. — А что?
— И тебе отвечают? — с подозрением взглянула на меня Пушистая.
— Когда как, — ответила я. — А, вообще-то — ни разу! Но я всё равно спрашиваю!
— А не надо ничего спрашивать! — сердито попросила тётя Клава. — Они вот в следующий раз не поедут с нами...
— Ну и что? Велика потеря, — махнула я рукой. — Я ведь так и не поняла — кто помог мне тогда на станции Мост! Кто услышал меня?!
— Велика потеря… — повторила Пушистая. — Ты не понимаешь… Не беспокой их больше, — вздохнула тётя Клава. — Заставь дуру Богу молиться…
— Я с умными людьми — очччень умная, тётя Клава. А с остальными — какие люди, такая и я! Много их, умных-то? С кем поведёшься того и наберёшься! — ворчала я про себя весь остаток пути в Москву.
— А почему они — не люди, тётя Клава? — всё-таки спросила я, когда мы прощались после рейса.
— Они — не умрут, — сквозь зубы сказала Пушистая и, помахивая сумочкой, побежала в сторону метро. Только икры в колготках цвета лосося замелькали быстро, словно спицы на колёсах велосипеда…
ЖЕНЯВсего час назад наш состав отъехал от конечной станции и застучал, как обычно, к Москве.
В Адлере нас с Пушистой обаял красивый мужчина южной наружности и попросил передать мешок с воблой москвичу, который явится к поезду в назначенное время. Он сам легко в одной руке занёс мешок и, несмотря на его стандартные размеры, сумел уместить под лавкой.
— Он по-царски отблагодарит вас, красавицы! Если спросит от кого — скажите, вобла через Гурама! — напоследок с чувственным абхазским темпераментом заверил нас Гурам и улыбнулся. Мы зажмурились!
— Шикарный мужчина! — выдохнули мы вслед белым брюкам.
Солнечный коловорот отражался в стёклах, пока мы проезжали море, и вдруг в сердце кольнуло тоскливое предчувствие…
Сегодня, как обычно, мы проверяли наш вагон на беспризорников, которые осенью возвращаются с курорта в Москву на зимовку. Мы разыгрывали, что уходим — громко говорили: «Пошли, тётя Клава — уходим, Света!» А сами тихо возвращались из тамбура и прислушивались… Как им удавалось пробираться в закрытый вагон и прятаться, да так, что не видно?
Мы подкрадывались и прислушивались к шевелению, чиханию, сопению и ворчанию!.. Проверяли под лавками, на верхних полках, в туалете, но на этот раз не нашли ни одного — в вагоне стояла липкая тишина.
И только когда поезд уже отстукивал второй час — в середине вагона раздался визг. Кричала женщина:
— Крыса-ааа!.. У вас тут крыса!
Лохматый и чумазый мальчик лежал и чесался под матрасом на верхней полке. Если бы он не зачесался, то проехал бы, пока дама не собралась лечь на свою полку и заснуть. На крысу он похож не был — скорее, на помятую обидчивую моль.
— Сама ты!.. — помогая себе рукой, вылез из-под матраса, и сел, свесив ноги в рваных вьетнамках.
— Я после этой чесотки на матрас не лягу! — парировала дама.
— Спи на полу, — разрешил бомжонок, и растянулся на матрасе уже сверху. — Освободите проход, — усовестил он набежавшую толпу.
— Тебя как зовут? — спросила Пушистая, засучивая рукава.
— Перец Чили, — со светской невозмутимостью представился он, и начал молча отбиваться, когда мы с тётей Клавой попробовали стянуть его с верхней полки.
— Мы не можем себе позволить вести тебя до Москвы, — затащив его в проводницкое купе, наперебой накинулись на него мы. — Вымётывайся на первой же станции!
— Почему это? — перестал отбиваться он. – Почему-почему-почему?!
— Прошлый раз такой сувенир, как ты, спёр две сумки и обчистил сто карманов! — совсем чуть-чуть преувеличила Клавдия Егоровна. И за воротник повела зайца на выход. Поезд тормозил на станции Бор.
Заяц молча упирался, мы открыли дверь, стали его высаживать, и тут он заплакал на весь вагон!
— Я в приют еду-ууу… Я тут не прокормлю-юуууусь!.. Дайте денег на проко-ооооорм!..
— Денег на прокорм хочешь? — вдруг спросила тётя Клава.
Я её остановила:
— Высаживаем! Помните, что прошлый раз было?
— Да он маленький… — взвесила его в руке Пушистая. — Я за ним послежу, — втянула беспризорника обратно и стала читать устную инструкцию, что можно и нельзя, если он желает составить нам компанию и без приключений добраться в столицу нашей родины — Москву. Потом вручила ему ведро, веник и велела мести вагон.
— Я вас предупредила!
— Злая кондукторша, — сказал мне вслед этот мальчик, я на него пристально посмотрела и, оказалось, не зря.
За окном летела ночь вслед за поездом… Заяц мирно пил чай в нашем купе, вагон был выметен дочиста.
— Я в туалет, — вежливо пояснил он и двинулся на выход.
— Иди, Миша, — разрешила Пушистая. Его звали — Миша Крюк.
А через сорок минут в наш вагон почти вбежал бригадир проводниц Стасик.
— Тряси меня, давай! Ты ж у нас силач! — выворачиваясь, кричал ему наш Миша. — Я тут!..
— У вас вобла не пропадала? Это — ваш оболтус?.. Курил в тамбуре!
У Миши из карманов торчала вобла…
— Вобла? А что?
— Тормози! — крикнул Миша.
— Не мотай кочаном! — пытаясь удержать в руках рвущегося во все стороны Мишу, зарычал Стасик.
— Воблой торговал, — Стасик запалено огляделся и, втащив Мишу в наше купе, добавил: — И гашишем…
— Вобла у нас есть, а гашиша нет, — убеждённо сказали мы и переглянулись, а когда Стасик ушёл, бросились к мешку — сверху он был доверху заполнен рыбой, а на дне — завёрнутые в полиэтилен несколько плиток гашиша, похожие на такие же, как в передачах про наркомафию.
Пока мы разглядывали гашиш, Миша под шумок улетучился.
— Стой! — крикнули мы, но поезд тормозил у очередной станции, в тамбуре толпились пассажиры, мы открыли двери, пропуская их, из туалета вышел Миша и бросился мимо нас наутёк.
— Хорошо, Стасик не видел, что на дне, а то бед не обрались бы, — сказала Пушистая.
— Ага-ага, — согласилась я.
— А ты ещё шикарным мужчиной его назвала! — выговорила мне Пушистая.
— А сами-то! — вспомнила я.
Вышли восемь пассажиров, зашли семь, пока разобрались с билетами и бельём — прошёл час. Под сиденьем — мешок! Что с ним-то делать?!
— Давайте его выкинем! — я распахнула окно и потащила мешок к нему.
— Нас убьют за этот мешок! — взвыла тётя Клава. — Света, стой!
— А если собака на вокзале его унюхает? Нас посадят, тётя Клава и разбираться не будут! Мешок у нас?
— У нас! — кивнула тётя Клава, держа мешок двумя руками и одной ногой. — Не дам!
— А вы помните терьера Гошу?
— А кто ж его не помнит?!
Тойтерьера Гошу знал весь Казанский вокзал — этот маленький, отважный пёс с умной мордой и грустными выпуклыми глазами, находил наркотики каждый день!
Гоша — воплощение собачьего ангела на земле. Воинственный и очень правильный пёс. Если бы все люди были такими, как Гоша — неподкупными, на земле давно установился бы рай.
И мы выкинули в четыре руки мешок с воблой и гашишем в гудящее чрево окна. И потирая ручки, уселись и рассмеялись.
— Выкрутимся как-нибудь! — беспечно махнула рукой тётя Клава. — Если будут на нас наседать эти наркодельцы чёртовы — я на них такого сглаза нашлю — чирьями изойдут!
— Нашлите-нашлите, Клавдия Егоровна! — закашлялась я. И отодвинулась подальше.
И ТУТ ИЗ ОКНА МЕШОК С ВОБЛОЙ И ГАШИШЕМ ВВАЛИЛСЯ ОБРАТНО… Вслед за мешком из окна появился Коля Пылинкин и, присев на откидную скамью у окна, стал раскуривать толстую самокрутку.
— Какой у тебя причесон, Свет! — глядя на мои поднявшиеся волосы, сказал Пылинкин. Я посмотрела на него — на лице Коли криво была одета маска, изображающая обезьяну.
— У тебя такое выражение, — сказал Пылинкин, — убери его! А то хуже будет… — и, сняв маску, протянул её мне. У него почти не было лица на лице. Сквозь кожу проступали фрагменты мышц.
Я вытащила из сумки баночку со святой водой и плеснула ему в лицо…
Николай молча вытерся.
— Моя красавица, — сказал он. — Узнай про меня! Или я за себя перестану отвечать.
Я повернулась к Клавдии Егоровне Пушистой — та молча укладывала себя спать.
— Света, — как ни в чём не бывало, пробурчала она. — Разбуди меня через час — я валюсь! — и, закутав голову одеялами, задышала, как паровоз. Я поняла, что помощи мне не дождаться.
— Что тебе надо?! — сквозь зубы, зло спросила я.
— Ты знаешь, душенька, — выдыхая дым прямо из дырок на щеках, сказал Коля. — Если не узнаешь, почему я так плохо помер — я вас сдам милиции прямо в Москве, на вокзале! Гоша, между прочим, мой кореш!
Тут тётя Клава шумно откинула одеяла и села!
После недолгой борьбы мы вытолкали Пылинкина прямо в окно, потом и мешок полетел туда же! Через минуту Пылинкин с мешком снова возник у нас в купе, причём материализовался он через закрытое окно! Мы снова выкинули его… два или три раза! И снова Пылинкин с воблой и гашишем появлялся в нашем проводницком купе! Мы вывалили всю воблу в окно, и она разлетелась. И туда же, по очереди кинули десять толстых плиток гашиша. Пылинкин через три с половиной минуты сидел у нас в купе с гашишем. Но без воблы.
Мы устали…
И, переглянувшись с тётей Клавой, решили начать переговоры.
— Ты дурак, Коля? — возмутилась я. — Ну, как, скажи, я ещё раз отстану от поезда? Меня же выгонят…
— Как рецидивистку! — кивнула Клавдия Егоровна.
— Узнай! — упрямо повторял Пылинкин. — Свет, ты такая горлопанка, тебя палкой гони — не выгонишь!
— Сам узнай! Вон они, скоро на обратном пути влезут — спроси у них! Надоел! — отрезала я.
— Света! — крикнул Коля.
— Нет! Сам спроси, Коля!
— Нет, уж ты сама! — стал вытаскивать гашиш из пакета Николай. — Спроси у них? Спросишь, ну?.. Я так плохо помер! — заныл он. — Зачем я жил, чтобы так помереть? Зачем это было со мной?!!
— Спрошу, ладно! — запихивая гашиш обратно в пакет, согласилась я. — Только убери его! А то нас Гоша на Казанском искусает!
Я перегнулась и в тёмном купе увидела его смирное лицо. Коля посидел, снова надел на лицо обезьянью маску и, рассовав гашиш по карманам, вышел куда-то в окно.
И спросила. Между станциями, когда все улеглись. И не получила ответа, они даже не взглянули на меня, как следует… так.
Я повторила:
— Топотушки, уважаемые, скажите, почему Николай Иванович Пылинкин, умер как собака…или пёс? Он мне надоел хуже собаки — скажите, очень вас прошу!
И та, что поменьше, в ореоле медных волос, смилостивилась:
— Если повезёт, ты можешь узнать об этом сама… Очень просто, — на мой немой вопрос, продолжила она: — Приди на место его смерти и сядь там.
— И долго мне там сидеть? — похолодела я.
— Ночь.
— Или две, — глядя в окно, сказала мне вторая, с громадной копной оранжевых волос на голове. Как она с ними ходит, изумилась я. На неё ж, наверное, оборачиваются.
— А вы не можете?.. — ухватилась я за соломину.
— Нет! — сказали обе, и нахмурились, и я отступила.
— Это было — когда? — спросила маленькая.
— Год назад!
— Год?! Ты не сможешь вернуть его, зачем тебе это надо?
— Он приходит и спрашивает, — пожаловалась я.
— Побрызгай на него святой водой, — они переглянулись.
— Брызгала!
— Или крестом.
— Стукнуть? — уточнила я. — А почему — не во сне?
— Что во сне? — подняла брови оранжевая.
— Я в прошлый раз попала на место преступления во сне, — пояснила я. — В чём тут механизм и отличие?
— Ты попала туда благодаря своей интуиции, — начала говорить маленькая.
— Совсем необязательно засыпать, чтобы попасть куда-то, — перебила вторая.
— А механизм всего этого попадания — в чём? — два раза как попугай повторила я.
— Ты нестерпимо должна этого захотеть, — грустно, глядя мне в глаза, сказала та, что поменьше.
— Да, только так ты попадёшь туда, — сказала вторая.
Я взглянула на них и вдруг поняла — они несчастливы. Но почему — они не люди? Они же обычные женщины, я глядела на них во все глаза и не видела различий между нами. И волосы я могу покрасить в такой же радикально оранжевый цвет!
— Что ты от них ещё хочешь, рыбка золотая? На какой вопрос тебе ещё ответить? — Меня сзади обняла какая-то женщина.
Я подскочила.
— Тётя Клава!
— Пойдём, — потянула она меня за рукав.
— Тётя Клава! — в купе я просто закричала.
— Ты спрашиваешь у цыганки механизм гадания?
— Спрашиваю! А как же? Всегда! — я не покривила душой. — А что?
— И тебе отвечают? — с подозрением взглянула на меня Пушистая.
— Когда как, — ответила я. — А, вообще-то — ни разу! Но я всё равно спрашиваю!
— А не надо ничего спрашивать! — сердито попросила тётя Клава. — Они вот в следующий раз не поедут с нами...
— Ну и что? Велика потеря, — махнула я рукой. — Я ведь так и не поняла — кто помог мне тогда на станции Мост! Кто услышал меня?!
— Велика потеря… — повторила Пушистая. — Ты не понимаешь… Не беспокой их больше, — вздохнула тётя Клава. — Заставь дуру Богу молиться…
— Я с умными людьми — очччень умная, тётя Клава. А с остальными — какие люди, такая и я! Много их, умных-то? С кем поведёшься того и наберёшься! — ворчала я про себя весь остаток пути в Москву.
— А почему они — не люди, тётя Клава? — всё-таки спросила я, когда мы прощались после рейса.
— Они — не умрут, — сквозь зубы сказала Пушистая и, помахивая сумочкой, побежала в сторону метро. Только икры в колготках цвета лосося замелькали быстро, словно спицы на колёсах велосипеда…
Я не спала всю ночь, вглядываясь в тёмные углы своей квартиры — мне везде мерещился Длинный Коля с маской обезьяны на просроченном лице.
Лишь под утро я кое-как заснула.
Днём я зашла к Женьке Пылинкиной — и удивилась!
Она открыла мне дверь и впустила. Я шла за ней, она обернулась, выйдя на свет — хорошая причёска на красивых мягких волосах, на меня взглянули глаза, в которых было, не поверите… счастье!.. Я так давно не видала безграничного счастья в чужих глазах, что тяжело вздохнула!
Красивая в узорах дорогая и новая посуда на кухне, обычная белая занавеска на окне, Женька села и я села напротив.
— Всё ездишь? — спросила она.
Я кивнула.
— Женька! — я развела руками. — Откуда?
Я эту кухню Пылинкиных помнила, как облупленную. Кухню, которая раньше была сравнима разве что с бараком.
— Я вышла замуж, — шёпотом сказала Женька.
— Да-а-а?..
Я ожидала чего угодно, но чтобы замотанная, исхудавшая, нервная, как граната без чеки, вдова Пылинкина когда-нибудь снова вышла замуж… Это было так же невероятно, как встретить трёхметрового человека.
Персики, румяная картошка, два яйца на тарелке и чистые окна в когда-то закопченной квартире… У меня долго стоял в глазах натюрморт чужого счастья, хотя я вышла и попрощалась с Женькой ещё вчера вечером.
ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ КОЛИЛишь под утро я кое-как заснула.
Днём я зашла к Женьке Пылинкиной — и удивилась!
Она открыла мне дверь и впустила. Я шла за ней, она обернулась, выйдя на свет — хорошая причёска на красивых мягких волосах, на меня взглянули глаза, в которых было, не поверите… счастье!.. Я так давно не видала безграничного счастья в чужих глазах, что тяжело вздохнула!
Красивая в узорах дорогая и новая посуда на кухне, обычная белая занавеска на окне, Женька села и я села напротив.
— Всё ездишь? — спросила она.
Я кивнула.
— Женька! — я развела руками. — Откуда?
Я эту кухню Пылинкиных помнила, как облупленную. Кухню, которая раньше была сравнима разве что с бараком.
— Я вышла замуж, — шёпотом сказала Женька.
— Да-а-а?..
Я ожидала чего угодно, но чтобы замотанная, исхудавшая, нервная, как граната без чеки, вдова Пылинкина когда-нибудь снова вышла замуж… Это было так же невероятно, как встретить трёхметрового человека.
Персики, румяная картошка, два яйца на тарелке и чистые окна в когда-то закопченной квартире… У меня долго стоял в глазах натюрморт чужого счастья, хотя я вышла и попрощалась с Женькой ещё вчера вечером.
С экрана в меня целился космический пришелец, я собралась с духом и стала одеваться… На ровной дороге в густых сочных зарослях ясной ночью ближе к утру я пыталась узнать тайну смерти Пылинкина Н.И.
— Как мне вернуться в ту ночь в июле? — сидя в кустах, в изнеможении задавала я себе вопрос, вспоминая, с каким остервенением Николай забрасывал воблу с гашишем обратно в наш вагон.
Старая протёртая до дыр монета луны перевернулась в небе — я сморгнула и огляделась...
И я поняла, что попала в точку! Был не октябрь, а самый настоящий июль! Тот июль, когда всё и случилось…
На зелёной траве лежала чья-то гармонь, две собаки проводили меня взглядами, одна залаяла и схватила зубами меня за подол, другая внимательно посмотрела на лающую, и та отпустила край моей юбки, не сводя с меня злых жёлтых глаз.
Я прождала всю ночь, ничего не увидела и по инерции пошла к квартире Пылинкиных на первом этаже.
Было почти четыре утра и первые пьяницы уже выходили на улицу, чтобы добавить на старые дрожжи и жить дальше, а не мучиться. Вот вышел Ганс из пятнадцатой и прошёл в полуметре от меня, на углу его ждал Подольский, бывший преподаватель ПТУ. Наконец, дверь распахнулась, показался Пылинкин Николай и, выдохнув, засеменил за своими соседями. Я вытянула шею и хоть знала, куда они идут, удостоверилась ещё раз — к рынку.
Там поутру можно было разжиться стаканчиком фирменного самогона на выбор — от бабы Дуси или от Овчарки — квадратной женщины с железным ртом. Её побаивались все, даже собаки — «укушу один раз, но до смерти», обычно предупреждала она, если кто-то из поддатых клиентов начинал качать права.
Я увидела весь его день с утра — отблески его… я ходила за ним до ночи и устала. День пьяницы — долгий и муторный. Я бы ходила лучше за каким-нибудь первоклассником!
Было почти десять вечера, когда Женька, размахивая лысым от старости веником, выгнала Длинного из квартиры.
— Хоть бы ты сдох! — крикнула она и хлопнула дверью так, что та едва не вывалилась вслед за Колей.
Длинный посидел на ступеньках лестницы и, хватаясь за поручни перил, вышел на улицу. Была примерно половина одиннадцатого ночи…Длинный огляделся и кругами пошёл к реке.
Огляделся и кругами… я вдруг очнулась! Ясное небо затянулось чёрными облаками. На меня с неба — октябрьского, а не июльского — сыпал дождь со снегом!.. Я посмотрела на свои посиневшие руки и присела на корточках, закрыв глаза.
Снова июль… Я огляделась — Длинного нигде не было видно!
Я побежала на луг, где любил сидеть Коля, но, вспомнив, где его обнаружили прошлым летом, резко свернула к реке!
И застала такой разговор:
— Я пью от тоски…
— А я бросил — от тоски.
— Как мне жить? Я её люблю, а она меня из дома...
— Ты скот, вот она и выгнала!
— Я скот, — согласно кивнул Коля, — но я всю жизнь её люблю!
— Ты испоганил ей всю жизнь, — я, наконец, увидела, кто разговаривал с Длинным.
— А кто испоганил — мою? — Коля сел почти прямо, но упрямо заваливался то назад, то вбок — он хотел спать. Его тянуло в сон.
— В жизни случается только то, что должно, чего не должно — того просто не будет. Даже если ты считаешь, что сам не захотел этого!
— Ты о чём? — пьяно спросил Коля. — Наливай! — и махнул рукой.
Мне на глаза вдруг опустилась непроглядная пелена — я снова обнаружила себя сидящей по щиколотку в снеге. Становилось нестерпимо сидеть у реки в такой холод. Я вскочила и, пытаясь согреться, стряхнула снег с куртки и пересела на то самое бревно, на котором сидели Пылинкин и его знакомый.
Я и не думала, что совсем не захочу этого видеть — чужих последних минут, которые не смогу теперь забыть никогда.
— Зачем я сунула свой нос во всё это? — спросила я себя. — Как я расскажу Коле про его смерть?
Старая протёртая до дыр монета луны перевернулась в небе — я сморгнула и огляделась...
И я поняла, что попала в точку! Был не октябрь, а самый настоящий июль! Тот июль, когда всё и случилось…
На зелёной траве лежала чья-то гармонь, две собаки проводили меня взглядами, одна залаяла и схватила зубами меня за подол, другая внимательно посмотрела на лающую, и та отпустила край моей юбки, не сводя с меня злых жёлтых глаз.
Я прождала всю ночь, ничего не увидела и по инерции пошла к квартире Пылинкиных на первом этаже.
Было почти четыре утра и первые пьяницы уже выходили на улицу, чтобы добавить на старые дрожжи и жить дальше, а не мучиться. Вот вышел Ганс из пятнадцатой и прошёл в полуметре от меня, на углу его ждал Подольский, бывший преподаватель ПТУ. Наконец, дверь распахнулась, показался Пылинкин Николай и, выдохнув, засеменил за своими соседями. Я вытянула шею и хоть знала, куда они идут, удостоверилась ещё раз — к рынку.
Там поутру можно было разжиться стаканчиком фирменного самогона на выбор — от бабы Дуси или от Овчарки — квадратной женщины с железным ртом. Её побаивались все, даже собаки — «укушу один раз, но до смерти», обычно предупреждала она, если кто-то из поддатых клиентов начинал качать права.
Я увидела весь его день с утра — отблески его… я ходила за ним до ночи и устала. День пьяницы — долгий и муторный. Я бы ходила лучше за каким-нибудь первоклассником!
Было почти десять вечера, когда Женька, размахивая лысым от старости веником, выгнала Длинного из квартиры.
— Хоть бы ты сдох! — крикнула она и хлопнула дверью так, что та едва не вывалилась вслед за Колей.
Длинный посидел на ступеньках лестницы и, хватаясь за поручни перил, вышел на улицу. Была примерно половина одиннадцатого ночи…Длинный огляделся и кругами пошёл к реке.
Огляделся и кругами… я вдруг очнулась! Ясное небо затянулось чёрными облаками. На меня с неба — октябрьского, а не июльского — сыпал дождь со снегом!.. Я посмотрела на свои посиневшие руки и присела на корточках, закрыв глаза.
Снова июль… Я огляделась — Длинного нигде не было видно!
Я побежала на луг, где любил сидеть Коля, но, вспомнив, где его обнаружили прошлым летом, резко свернула к реке!
И застала такой разговор:
— Я пью от тоски…
— А я бросил — от тоски.
— Как мне жить? Я её люблю, а она меня из дома...
— Ты скот, вот она и выгнала!
— Я скот, — согласно кивнул Коля, — но я всю жизнь её люблю!
— Ты испоганил ей всю жизнь, — я, наконец, увидела, кто разговаривал с Длинным.
— А кто испоганил — мою? — Коля сел почти прямо, но упрямо заваливался то назад, то вбок — он хотел спать. Его тянуло в сон.
— В жизни случается только то, что должно, чего не должно — того просто не будет. Даже если ты считаешь, что сам не захотел этого!
— Ты о чём? — пьяно спросил Коля. — Наливай! — и махнул рукой.
Мне на глаза вдруг опустилась непроглядная пелена — я снова обнаружила себя сидящей по щиколотку в снеге. Становилось нестерпимо сидеть у реки в такой холод. Я вскочила и, пытаясь согреться, стряхнула снег с куртки и пересела на то самое бревно, на котором сидели Пылинкин и его знакомый.
Я и не думала, что совсем не захочу этого видеть — чужих последних минут, которые не смогу теперь забыть никогда.
— Зачем я сунула свой нос во всё это? — спросила я себя. — Как я расскажу Коле про его смерть?
…Они уже выпили и сидели на бревне, глядя в пустые пластиковые стаканчики…Коля заваливался на бок, но выпрямлялся, помогая себе руками и водил мутными глазами по сторонам. Тот, другой, встал и, покачиваясь, стал расстегивать брюки… Я заморгала и снова вернулась из июля в свой октябрь!
Я посидела, съёжившись, снова смахнула снег с куртки и вернулась в июль.
Тот, второй — уходил, застёгивая брюки на ходу, а Коля всё клонился с бревна на землю и, наконец, упал головой назад в цветущий клевер позади себя. Казалось, Длинный делает мостик, лёжа на бревне... И начал храпеть! Пылинкин мог спать и не в таком причудливом положении. Если бы этот парень не вернулся и не надавил ему ногой на грудь…Длинный захрапел сильнее, открыл глаза и начал кашлять, изо рта у него потекла пена…Тот убрал ногу и посмотрел сперва на Длинного — потом на меня! Я от страха вжалась в бревно — но он просто смотрел на окна домов за моей спиной… Он не стал убивать Длинного. Он просто ушёл, толкнув ботинком бревно, на котором лежал двухметровый Пылинкин…Бревно медленно, вместе с Колей заскользило, и упало в реку. В июле река мелеет и становится похожа на лужу. Если бы Пылинкин был трезв, он, как черепаха, перевернулся бы, но Коля снова спал! Хотя сквозь пьяный сон что-то чувствовал, потому что зашевелился!
Высокие с пышной кроной деревья — на берегу пролежень в траве от бревна.
Это дышащее тело, дышащее последние минуты. Я в изнеможении опустилась на траву и смотрела… Он утонул на моих глазах!
Золотая латунь луны освещала длинную речную лужу, из воды торчали два корня ног Коли Пылинкина, когда я уходила.
Проснулась — на правой руке огромный синяк — его не было, когда я засыпала.
Я ждала Длинного целую неделю, а он словно раздумывал — знать ему или не знать, что случилось с ним в ту его последнюю ночь. И не торопился увидеться со мной. Я уехала в рейс, вернулась, а его всё не было.
СКАЖИ, ЗА ЧТО?Я посидела, съёжившись, снова смахнула снег с куртки и вернулась в июль.
Тот, второй — уходил, застёгивая брюки на ходу, а Коля всё клонился с бревна на землю и, наконец, упал головой назад в цветущий клевер позади себя. Казалось, Длинный делает мостик, лёжа на бревне... И начал храпеть! Пылинкин мог спать и не в таком причудливом положении. Если бы этот парень не вернулся и не надавил ему ногой на грудь…Длинный захрапел сильнее, открыл глаза и начал кашлять, изо рта у него потекла пена…Тот убрал ногу и посмотрел сперва на Длинного — потом на меня! Я от страха вжалась в бревно — но он просто смотрел на окна домов за моей спиной… Он не стал убивать Длинного. Он просто ушёл, толкнув ботинком бревно, на котором лежал двухметровый Пылинкин…Бревно медленно, вместе с Колей заскользило, и упало в реку. В июле река мелеет и становится похожа на лужу. Если бы Пылинкин был трезв, он, как черепаха, перевернулся бы, но Коля снова спал! Хотя сквозь пьяный сон что-то чувствовал, потому что зашевелился!
Высокие с пышной кроной деревья — на берегу пролежень в траве от бревна.
Это дышащее тело, дышащее последние минуты. Я в изнеможении опустилась на траву и смотрела… Он утонул на моих глазах!
Золотая латунь луны освещала длинную речную лужу, из воды торчали два корня ног Коли Пылинкина, когда я уходила.
Проснулась — на правой руке огромный синяк — его не было, когда я засыпала.
Я ждала Длинного целую неделю, а он словно раздумывал — знать ему или не знать, что случилось с ним в ту его последнюю ночь. И не торопился увидеться со мной. Я уехала в рейс, вернулась, а его всё не было.
Я видела, как Женька идёт вместе с ним — новым мужем, как она помолодела, как светят её глаза… Мне не хотелось ей ничего говорить! Зачем ей знать тайну смерти Длинного? Она бы и не поверила мне.
Да и глядя на этого её здоровячка-мужа, верилось с трудом, что ботинок, который столкнул в воду бревно с Длинным действительно принадлежал ему.
Женька беременна! Она расцвела.
— А ты не сглазишь моё неземное счастье? — потрогав меня за рукав, улыбнулась Женька.
Она быстро шла в сапожках на высоких каблуках, в ярко-красном костюме — такие на рынке берут за… да не важно!..
Женька влюбилась, и её полюбил человек.
Обычный водитель бензовоза. Что я знала о нём? Он — не очаровательный человек… И что? Что изменится, если я начну говорить об этом?
Я смотрела на улицу сквозь стекло закрытого окна, была светлая ночь… Завтра наступало и наступило.
— Добрый вечер, Светлана.
— Добрый вечер, Николай.
Так мы встретились в последний раз — Николай повёл меня в ресторан на набережной. Я шла, он шёл рядом, улица сияла фонарями.
— Видел её сегодня…молодую — у неё сейчас новый мужик! – грустно сказал Коля, когда мы заказали по салатику и шашлыку.
— Ты помнишь с кем ты пил… в тот раз? — я разглядывала яркое освещение ночного ресторана и весёлые лица вокруг.
— С кем, с кем... — передразнил меня Коля. — Наливай!..
Я рассердилась, но подскочил официант и красиво плеснул мне коньяк в куцый бокал. Официант улыбнулся и попятился, а Коля быстро вылил коньяк себе куда-то мимо рта. Я то не пью, забыла сказать.
Колю развезло, он вяло тыкал вилкой в салат и вспоминал свою Женьку в розовом платьице…
— Накопилось, Свет! — сказал Коля, когда вспомнил всё и начал вспоминать по второму кругу, а я ему деликатно намекнула, чтобы закруглялся. Официант подскочил и снова налил, Коля молниеносно выпил и — заплакал!
— Говори, Свет! — взвыл Коля на весь зал. Я вжалась в бархатный стул, но моя тревога была напрасной. Нас никто не слышал — я молчала, а Коля был бесплотный дух.
— Я всё узнала про тебя, это не так чтобы очень грустно, Коль, но и не то, чтобы весело, — прошептала я. — Может, не будем ворошить?..
— Вороши! — крикнул Коля во всё горло. В ресторане погас свет!.. Я от страха спрятала голову руками! Но — начинался номер варьете, который через три минуты сменился стриптизом.
— Ну? — Коля с трудом отвернулся от сцены. — Давай!
— Тише, — попросила я.
— Говори, всё нормалёк! — кивнул Николай и с ненавистью оглядел зал. У Коли начиналась белая горячка, он уже начал смахивать с себя чёртиков, сперва прищуриваясь, потом всё быстрее отряхивая щелбанами свои рукава. И это от двухсот граммов?..
— Ты пил с ним, — сказала я. — Нырни от чертей, сказал он тебе, Коль — и ты нырнул!
— От чертей?.. — зарычал Николай,
— От чертей, Коль, от них!.. Он тебе сказал — а ты и нырнул!
— В реку? — спросил Коля.
— В реку, — сказала я. — И не вынырнул…
— Ннн-нелепая смерть, — стал заикаться Николай. — А Женька знает?
— Знает, Коль, как же ей не знать?.. Плакала она по тебе очень, Коль…
— Сильно плакала? — поднял голову Пылинкин, вглядываясь мне в глаза.
— Ревела белугой.
— Это хорошо, — прослезился Коля. — Моя Женька… Девушка с белыми ногами… Да-а-а!.. — прокашлялся он. — Ревела, говоришь, Свет?
— Руки на себя хотела наложить!.. Что ты, Коля, не понимаешь разве, ведь всю жизнь с таким дураком, как ты, прожила! Ещё б ей не плакать!..
Я так и не сказала ему, что он утонул не сам, и как он стал захлёбываться, молотя руками по воде, а тот уходил… Тот, кто толкнул Пылинкина из жизни…
— Я шмель печальный, — на прощание сказал Коля и помахал мне кепкой.
И гудя, улетел в раскрытое окно ресторана. Коля снова был в маске.
— Чтобы не пугать тебя… девушка с белыми ногами!.. Я отлетаю от земли! — и исчез.
ЗА СВОБОДУ ЛУНЫДа и глядя на этого её здоровячка-мужа, верилось с трудом, что ботинок, который столкнул в воду бревно с Длинным действительно принадлежал ему.
Женька беременна! Она расцвела.
— А ты не сглазишь моё неземное счастье? — потрогав меня за рукав, улыбнулась Женька.
Она быстро шла в сапожках на высоких каблуках, в ярко-красном костюме — такие на рынке берут за… да не важно!..
Женька влюбилась, и её полюбил человек.
Обычный водитель бензовоза. Что я знала о нём? Он — не очаровательный человек… И что? Что изменится, если я начну говорить об этом?
Я смотрела на улицу сквозь стекло закрытого окна, была светлая ночь… Завтра наступало и наступило.
— Добрый вечер, Светлана.
— Добрый вечер, Николай.
Так мы встретились в последний раз — Николай повёл меня в ресторан на набережной. Я шла, он шёл рядом, улица сияла фонарями.
— Видел её сегодня…молодую — у неё сейчас новый мужик! – грустно сказал Коля, когда мы заказали по салатику и шашлыку.
— Ты помнишь с кем ты пил… в тот раз? — я разглядывала яркое освещение ночного ресторана и весёлые лица вокруг.
— С кем, с кем... — передразнил меня Коля. — Наливай!..
Я рассердилась, но подскочил официант и красиво плеснул мне коньяк в куцый бокал. Официант улыбнулся и попятился, а Коля быстро вылил коньяк себе куда-то мимо рта. Я то не пью, забыла сказать.
Колю развезло, он вяло тыкал вилкой в салат и вспоминал свою Женьку в розовом платьице…
— Накопилось, Свет! — сказал Коля, когда вспомнил всё и начал вспоминать по второму кругу, а я ему деликатно намекнула, чтобы закруглялся. Официант подскочил и снова налил, Коля молниеносно выпил и — заплакал!
— Говори, Свет! — взвыл Коля на весь зал. Я вжалась в бархатный стул, но моя тревога была напрасной. Нас никто не слышал — я молчала, а Коля был бесплотный дух.
— Я всё узнала про тебя, это не так чтобы очень грустно, Коль, но и не то, чтобы весело, — прошептала я. — Может, не будем ворошить?..
— Вороши! — крикнул Коля во всё горло. В ресторане погас свет!.. Я от страха спрятала голову руками! Но — начинался номер варьете, который через три минуты сменился стриптизом.
— Ну? — Коля с трудом отвернулся от сцены. — Давай!
— Тише, — попросила я.
— Говори, всё нормалёк! — кивнул Николай и с ненавистью оглядел зал. У Коли начиналась белая горячка, он уже начал смахивать с себя чёртиков, сперва прищуриваясь, потом всё быстрее отряхивая щелбанами свои рукава. И это от двухсот граммов?..
— Ты пил с ним, — сказала я. — Нырни от чертей, сказал он тебе, Коль — и ты нырнул!
— От чертей?.. — зарычал Николай,
— От чертей, Коль, от них!.. Он тебе сказал — а ты и нырнул!
— В реку? — спросил Коля.
— В реку, — сказала я. — И не вынырнул…
— Ннн-нелепая смерть, — стал заикаться Николай. — А Женька знает?
— Знает, Коль, как же ей не знать?.. Плакала она по тебе очень, Коль…
— Сильно плакала? — поднял голову Пылинкин, вглядываясь мне в глаза.
— Ревела белугой.
— Это хорошо, — прослезился Коля. — Моя Женька… Девушка с белыми ногами… Да-а-а!.. — прокашлялся он. — Ревела, говоришь, Свет?
— Руки на себя хотела наложить!.. Что ты, Коля, не понимаешь разве, ведь всю жизнь с таким дураком, как ты, прожила! Ещё б ей не плакать!..
Я так и не сказала ему, что он утонул не сам, и как он стал захлёбываться, молотя руками по воде, а тот уходил… Тот, кто толкнул Пылинкина из жизни…
— Я шмель печальный, — на прощание сказал Коля и помахал мне кепкой.
И гудя, улетел в раскрытое окно ресторана. Коля снова был в маске.
— Чтобы не пугать тебя… девушка с белыми ногами!.. Я отлетаю от земли! — и исчез.
Следующий день был намного лучше — Марину выписывали. Я пришла её забирать.
— У тебя такие друзья, никаких врагов не надо, — выдохнула Марина и взяла мою сумку, пока я оттаскивала за воротник Галю Водопьянову от своих дверей. — А где девчонка с ребёнком? Ну, та, с разбитой губой?
— Исчезла… Я из рейса приехала, а её нет.
— Ничего не украла, Свет?
Я промолчала, доставая ключи, и мы вошли. Сзади Галя заглянула в прихожую и сказала нам вслед:
— Идём мы, а навстречу нам Диля и Жанетта… обе пьяные! — Галя поводила глазами. — Девчонки, дайте мне попить! О, Маринка живая! Или я сплю? — у Гали остановился взгляд.
— Спишь, — отрезала Чаплина и закрыла дверь.
— Целую всех! — выкрикнула Галина. — Я за свободу луны!
Мы сели и стали пить чай. Мы долго молчали. Долго-долго-долго… пока не надоело.
— Марин, я так и не поняла, кто они — топотушки…— я отставила чашку и посмотрела на Чаплину. — Марин, я не поняла в чём механизм, всё настолько зыбко, возвращение в прошлое — во сне, и я там ничего не могла сделать, или почти ничего. Я просто видела, что было, а всё как-то устроилось?.. Я не понимаю! — честно сказала я.
— Ты меня вела там. За руку. — Чаплина подняла руку, потрясла ею и начала смеяться. — Ты меня звала, а я слышала твой голос и по сантиметру выбиралась оттуда.
— Откуда? — мне стало почти интересно.
— Сухая трясина и зелёный огонь… из зелёного огня, — Марина повторила несколько раз и пожала плечами.
— Наверное, станция Мост — геопатогенная зона? — наморщив лоб, выговорила я. — Может, там упал метеорит, вроде… как тунгусский?
— Скорее, — сказала Марина, — это место, где есть выход в космос. На снимках с орбиты станция Мост выглядит как сплошная затемнённая дыра на поверхности земли. Сформулируй вопрос и попроси — и ты можешь узнать всё, что вмещает твоё воображение, или… твоё горе. И нет никакого механизма — это аналог молитвы: ты просишь — и тебе даётся.
— Значит, может и не дастся?
— Наверное.
— А если что-то глобальное поменять, например, теракт?
Гудки — мы выглянули…
На улице Марину ждал белый «Бокстер» с Перетятько за рулём.
— Твой…
— ...навеки! — засмеялась Чаплина.
ЭПИЛОГ — У тебя такие друзья, никаких врагов не надо, — выдохнула Марина и взяла мою сумку, пока я оттаскивала за воротник Галю Водопьянову от своих дверей. — А где девчонка с ребёнком? Ну, та, с разбитой губой?
— Исчезла… Я из рейса приехала, а её нет.
— Ничего не украла, Свет?
Я промолчала, доставая ключи, и мы вошли. Сзади Галя заглянула в прихожую и сказала нам вслед:
— Идём мы, а навстречу нам Диля и Жанетта… обе пьяные! — Галя поводила глазами. — Девчонки, дайте мне попить! О, Маринка живая! Или я сплю? — у Гали остановился взгляд.
— Спишь, — отрезала Чаплина и закрыла дверь.
— Целую всех! — выкрикнула Галина. — Я за свободу луны!
Мы сели и стали пить чай. Мы долго молчали. Долго-долго-долго… пока не надоело.
— Марин, я так и не поняла, кто они — топотушки…— я отставила чашку и посмотрела на Чаплину. — Марин, я не поняла в чём механизм, всё настолько зыбко, возвращение в прошлое — во сне, и я там ничего не могла сделать, или почти ничего. Я просто видела, что было, а всё как-то устроилось?.. Я не понимаю! — честно сказала я.
— Ты меня вела там. За руку. — Чаплина подняла руку, потрясла ею и начала смеяться. — Ты меня звала, а я слышала твой голос и по сантиметру выбиралась оттуда.
— Откуда? — мне стало почти интересно.
— Сухая трясина и зелёный огонь… из зелёного огня, — Марина повторила несколько раз и пожала плечами.
— Наверное, станция Мост — геопатогенная зона? — наморщив лоб, выговорила я. — Может, там упал метеорит, вроде… как тунгусский?
— Скорее, — сказала Марина, — это место, где есть выход в космос. На снимках с орбиты станция Мост выглядит как сплошная затемнённая дыра на поверхности земли. Сформулируй вопрос и попроси — и ты можешь узнать всё, что вмещает твоё воображение, или… твоё горе. И нет никакого механизма — это аналог молитвы: ты просишь — и тебе даётся.
— Значит, может и не дастся?
— Наверное.
— А если что-то глобальное поменять, например, теракт?
Гудки — мы выглянули…
На улице Марину ждал белый «Бокстер» с Перетятько за рулём.
— Твой…
— ...навеки! — засмеялась Чаплина.
Конечно, ты больше не вернулась на работу в наш 6 плацкартный… Конечно, ты выздоровела и вышла замуж за Перетятько — через месяц мы отплясывали в кафе «Ниагара» и швырялись рюмками об паркет на счастье… Моя рюмка попала сперва в люстру, потом на лысину баяниста и, наконец, разбилась на тысячу мелких осколков. Мне было так грустно на этой свадьбе — я по любому расставалась с тобой. Из Дракина ты переехала. Чаплин, когда ты забирала вещи, искусал себе не только локти, но и коленки. Когда я звоню тебе, то обычно попадаю на Перетятько-свекровь. Дама из разряда гарпий. Ты, смеясь, называешь её своей второй мамой и говоришь, что у неё исключительный вкус, но меня-то не проведёшь.
Что касается Максима — его привезли утром, когда ты пришла в себя, в ту же больницу и положили по соседству — с переломом основания черепа… Это Юля подняла кусок арматуры и опустила ему на голову. Он пока в реанимации и еще не пришёл в себя, но врачи надеются, у него очень здоровое сердце. Зачем такому герою насиловать — задаю я себе вопрос и не нахожу ответа. Да помани он пальцем… Может, и хорошо, что ты уехала из Дракина, твой сосед Максим — явный псих. Возможно, его даже не посадят в тюрьму за попытку изнасилования — Юля исчезла, прихватив своего Элвиса вместе с корзинкой из-под новогодних игрушек, ты — выздоровела. Полечат аминазином, и снова он вернётся на Святую улицу, в свою квартиру на пятом этаже к своей маме-учительнице.
Я многого не понимаю в этой жизни, может, действительно Бог навсегда покинул её? А зачем тогда он создал нас? Раз создал — не бросай! Слышишь, Бог! Вернись на землю. Ведь каждую секунду рождаются новые люди — и они ещё ни в чём не виноваты — полюби хотя бы их!
Я сегодня целый день искала Юлю, и ищу до сих пор. Глупая девчонка! Ведь уже зима…Где она? В моём старом платье с ирисами…
Я шла по своей улице и задавала себе вопрос за вопросом и сама пыталась на них ответить, и вдруг встретила соседку с третьего этажа и поздоровалась с ней. Я ей даже улыбнулась.
Она посмотрела на меня с ненавистью!
Я пожала плечами и пошла дальше.
Около дома стояла ещё одна соседка.
Я снова поздоровалась и улыбнулась, она же окинула меня таким холодным душем из-под очков-хамелеонов.
У меня от обиды всё зачесалось. Я не стала чесаться на улице и зашла в подъезд. «В чём дело?» — подумала я, трясущимися руками доставая ключ.
На меня из зеркала смотрела — молодая, краснощёкая дива с медными волосами.
Это я-а-а?!
Клянусь — я не красила своих волос!
Значит! Я! Топотушка!
Ну и повеселюсь же я теперь!
Хотя…
Да, сознаюсь, я снова попробовала — я дважды возвращалась туда. Станция Мост не пустила меня больше к себе. Я ехала специально и сошла на перрон ночью. Но я не нашла моста, хотя искала всю ночь… А утром — голубое небо с летящими облаками и никакого намёка на люк с мостом. Я поняла — это навсегда, ведь чтобы Мост открылся — нужно очень страдать по уходящему человеку, так страдать, что больно жить!
И всё-таки я не совладала с собой и в третий раз туда пошла. У меня была причина — через несколько месяцев, весной. И я нашла его, но, скатившись под железные своды, я ничего не смогла предпринять. Начался ливень, с неба стали падать камни и, шипя, таять — каменный космический град.
Нельзя? — спросила я небо, и рядом со мной взорвалась шаровая молния.
Нельзя! — громыхнул гром.
Нельзя!
Я повернула и сделала несколько шагов назад — дождь прекратился.
Я пошла быстрей — выглянуло солнце.
Когда я подходила к вокзалу — моя одежда высохла, и если бы не ссадины и синяки на моих руках, я, наверное, забыла бы о каменном граде.
Мост закрылся для меня.
Единственное, что меня расстраивало в этой истории, которая подошла к концу — Марина из Чаплиной стала Перетятько.
Длинный, как хвост кометы междугородний звонок.
— Ну, ты где? Здравствуй! — кричу в трубку я.
— Здравствуй, моя любовь! — раздаётся чаплинский мурлыкающий голос. — Сижу на лавочке и встречаю рассвет.
— А где это? — обиделась я.
— На берегу океана.
— Тихого? — представила я штилевой и спокойный океан.
— Северного ледовитого.
— Боже мой! И мне хочется! Там медведи белые бегают?
— Бегают, а что? — засмеялась Чаплина (хотя теперь она — Перетятько).
— Грустно мне, Марин, — вздыхаю я в трубку. — Меня снедает грусть.
— Тебе мужика надо…
— Опять? — испугалась я.
— Ну, ты больше никого не спасала? — сквозь эфирные помехи я едва услышала её голос.
— Нет пока. Сил моих не хватает!
— Да ладно притворяться! Ну, всё! Я ещё тебе позвоню… Что там, в запределе твоём?..
Кровеносные сосуды железных дорог опутали всю землю. В сосудах бегут поезда — в них едут люди к иным людям.
Зачем-зачем-зачем? — стучат стальные колёса по синим рельсам.
Чтобы увидеться и поцеловаться.
«Ну, что там, в запределе твоём?»
Что касается Максима — его привезли утром, когда ты пришла в себя, в ту же больницу и положили по соседству — с переломом основания черепа… Это Юля подняла кусок арматуры и опустила ему на голову. Он пока в реанимации и еще не пришёл в себя, но врачи надеются, у него очень здоровое сердце. Зачем такому герою насиловать — задаю я себе вопрос и не нахожу ответа. Да помани он пальцем… Может, и хорошо, что ты уехала из Дракина, твой сосед Максим — явный псих. Возможно, его даже не посадят в тюрьму за попытку изнасилования — Юля исчезла, прихватив своего Элвиса вместе с корзинкой из-под новогодних игрушек, ты — выздоровела. Полечат аминазином, и снова он вернётся на Святую улицу, в свою квартиру на пятом этаже к своей маме-учительнице.
Я многого не понимаю в этой жизни, может, действительно Бог навсегда покинул её? А зачем тогда он создал нас? Раз создал — не бросай! Слышишь, Бог! Вернись на землю. Ведь каждую секунду рождаются новые люди — и они ещё ни в чём не виноваты — полюби хотя бы их!
Я сегодня целый день искала Юлю, и ищу до сих пор. Глупая девчонка! Ведь уже зима…Где она? В моём старом платье с ирисами…
Я шла по своей улице и задавала себе вопрос за вопросом и сама пыталась на них ответить, и вдруг встретила соседку с третьего этажа и поздоровалась с ней. Я ей даже улыбнулась.
Она посмотрела на меня с ненавистью!
Я пожала плечами и пошла дальше.
Около дома стояла ещё одна соседка.
Я снова поздоровалась и улыбнулась, она же окинула меня таким холодным душем из-под очков-хамелеонов.
У меня от обиды всё зачесалось. Я не стала чесаться на улице и зашла в подъезд. «В чём дело?» — подумала я, трясущимися руками доставая ключ.
На меня из зеркала смотрела — молодая, краснощёкая дива с медными волосами.
Это я-а-а?!
Клянусь — я не красила своих волос!
Значит! Я! Топотушка!
Ну и повеселюсь же я теперь!
Хотя…
Да, сознаюсь, я снова попробовала — я дважды возвращалась туда. Станция Мост не пустила меня больше к себе. Я ехала специально и сошла на перрон ночью. Но я не нашла моста, хотя искала всю ночь… А утром — голубое небо с летящими облаками и никакого намёка на люк с мостом. Я поняла — это навсегда, ведь чтобы Мост открылся — нужно очень страдать по уходящему человеку, так страдать, что больно жить!
И всё-таки я не совладала с собой и в третий раз туда пошла. У меня была причина — через несколько месяцев, весной. И я нашла его, но, скатившись под железные своды, я ничего не смогла предпринять. Начался ливень, с неба стали падать камни и, шипя, таять — каменный космический град.
Нельзя? — спросила я небо, и рядом со мной взорвалась шаровая молния.
Нельзя! — громыхнул гром.
Нельзя!
Я повернула и сделала несколько шагов назад — дождь прекратился.
Я пошла быстрей — выглянуло солнце.
Когда я подходила к вокзалу — моя одежда высохла, и если бы не ссадины и синяки на моих руках, я, наверное, забыла бы о каменном граде.
Мост закрылся для меня.
Единственное, что меня расстраивало в этой истории, которая подошла к концу — Марина из Чаплиной стала Перетятько.
Длинный, как хвост кометы междугородний звонок.
— Ну, ты где? Здравствуй! — кричу в трубку я.
— Здравствуй, моя любовь! — раздаётся чаплинский мурлыкающий голос. — Сижу на лавочке и встречаю рассвет.
— А где это? — обиделась я.
— На берегу океана.
— Тихого? — представила я штилевой и спокойный океан.
— Северного ледовитого.
— Боже мой! И мне хочется! Там медведи белые бегают?
— Бегают, а что? — засмеялась Чаплина (хотя теперь она — Перетятько).
— Грустно мне, Марин, — вздыхаю я в трубку. — Меня снедает грусть.
— Тебе мужика надо…
— Опять? — испугалась я.
— Ну, ты больше никого не спасала? — сквозь эфирные помехи я едва услышала её голос.
— Нет пока. Сил моих не хватает!
— Да ладно притворяться! Ну, всё! Я ещё тебе позвоню… Что там, в запределе твоём?..
Кровеносные сосуды железных дорог опутали всю землю. В сосудах бегут поезда — в них едут люди к иным людям.
Зачем-зачем-зачем? — стучат стальные колёса по синим рельсам.
Чтобы увидеться и поцеловаться.
«Ну, что там, в запределе твоём?»
Если бы я знала, Чаплина!!!
