Старо-еврейское кладбище в Омске

Каждое кладбище само по себе есть история занимательная и поучительная, только трудно читать ее, написанную иероглифами человеческих костей и могильных насыпей, если устное или письменное предание не возьмется быть истолкователем.

Аполлинарий Крылов, 1860

...В мае позвонила коллеге:

— Буду в Омске по делам первого июня. Если есть время на обсуждение наших краеведческих вопросов, можем встретиться.

— Да, и сходим в одно место, где вы точно не были — и не побываете без меня. Я, кстати, тоже там еще не был.

— Кладбище?

— Да, Старо-Еврейское. Говорят, там есть даже дореволюционные захоронения.

* * *

Далеко не все любят гулять по кладбищам. Так ведь и я не люблю...

Но дело в том, что некрополь, как гуманитарии называют кладбище, — это интересная и, прямо скажем, бездонная тема для исследований. Раскопки могильников — обычное дело для археологов, ищущих артефакты в земле. «Историк с лопатой» к костям привычен и мертвых, как правило, не боится. Краеведы и ученые — историки, этнографы, антропологи, социологи и культурологи — тоже заходят на мрачную территорию некрополя, но реже и зачастую с опаской, ведь суеверные предрассудки, признаюсь, нам не чужды, да и увлечение исторической некрополистикой разделяет не каждый исследователь... Однако у меня есть единомышленники, и один из них живет в Омске — это историк и журналист Сергей Наумов, в компании которого я и собралась посетить тамошнее Старо-Еврейское кладбище.

Меня часто спрашивают: что интересного в старых кладбищах? Интересно все!

Во-первых, лица и имена: старое кладбище, пока существует, надежно хранит память о людях, ее достойных, на старом кладбище всегда много материала для изучения биографий, истории семей и профессиональных сообществ.

Во-вторых, вечная тема — человек перед лицом смерти. Едва ли найдется хоть кто-то, кто не задумывался о том, что будет после смерти, как ее правильно встретить и как с ней смириться. Некрополь раскрывает опыт «общения» и «обращения» со смертью сразу нескольких поколений наших предшественников, и тут уж есть к чему присмотреться, о чем подумать...

И, наконец, в-третьих, справедливо высказывание: как живем, так и лежим. Некрополистика — наука не только о мертвых и о смерти, но, конечно же, и о живых: об их чувствах, вере, ценностях, вкусах, привычках, о том, что составляет сердцевину идентичности — ощущения принадлежности к сообществу, а еще — о политике, социальных болезнях, о бедных и богатых, героях и жертвах...

Изучение истории некрополя дает понимание значения смерти в меняющейся нравственной и социальной жизни. Показательна уже сама степень сохранности старых кладбищ. Непросто уяснить, почему в одних местах старые кладбища стерты с лица земли, а в других они сохранились. В политике ли дело, в религии, в чьи-то частных решениях? Кто разрушает исторический некрополь? Кто и почему пытался и пытается этому противостоять? Что все-таки сохраняется и в каком виде?

Итак, в голове роятся вопросы, на часах полдень и мы движемся в сторону омского Старо-Еврейского кладбища.

Вообще, исторический некрополь городов Западной Сибири сохранился очень плохо: дореволюционные могилы городских жителей практически исчезли еще в 1920 — 1930-х гг. В Омске же этот процесс затянулся еще на пару десятилетий и кое-что все-таки сохранилось — небольшая часть Казачьего кладбища, некогда мемориального, и Старо-Еврейское кладбище. И если разбитый в 2005 г. на месте дореволюционного Казачьего кладбища Казачий парк — популярное место прогулок в Омске, то кладбище, которое мы собираемся посетить, омские блогеры-краеведы называют «невидимым». Оно затерялось среди домов частного сектора и, точно, не похоже на парк или городской сад. Обычно сюда приходят навестить могилы родных, отдать, как говорится, дань памяти и редко — из праздного любопытства. Наше любопытство не праздное, ведь все-таки цели у нас исследовательские, но это прежде всего любопытство.

Сначала мы едем на трамвае, потом идем пешком по утопающим в пыли закоулкам среди разномастных частных домов, неуверенно держа курс на улицу Береговую (название улицы намекает на близость реки, в нашем случае — Омки). Наконец появляются очертания покосившихся надгробий за сетчатым ограждением...

Кладбище защищает от внешнего мира простой забор, на входе установлены металлические ворота со звездами Давида; за забором — сторожка и большая цепная собака, которая отчаянно лает. Небольшая табличка на входе сообщает о том, что в летний период кладбище открыто для посещений с 9 до 19 часов. Сюда не принято приходить лишь по субботам — таков иудейский обычай. Суровая сторожиха смеряет нас оценивающим взглядом и пропускает.

Некрополь напоминает большой огород, который почему-то утыкан памятниками и давно не полот: в первый день лета здесь пышно зеленится крапива и цветут ландыши. Правда, видны также следы покоса и вырубки кленовых зарослей — результат стараний местного раввина и молодежи из числа верующих.

Слева и справа к могильнику прижаты обычные сибирские огороды, каких полно на каждой городской окраине, — они и скрывают это место от посторонних глаз. Впереди — склон, падающий к Омке, за речкой открывается панорама советских девятиэтажек и новостроек. А здесь время остановилось, «здесь граница тьмы, граница сна, граница памяти...» Идем знакомиться.

* * *

Омский краевед И. Е. Бродский рассказал нам, что до появления в Омске этого еврейского кладбища уже существовало еще одно, более раннее, от которого на сегодняшний день не осталось и следа. Старо-Еврейское основали в 1879 г., а официально закрыли в 1959 г. Но мы между прочим замечаем надгробие начала 1980-х: кто-то посчитал необходимым подхоронить усопшего к семейному некрополю. Интересно было бы увидеть могилы ХIХ века — углубляемся в травищу, идем в сторону виднеющегося нового жилмассива, крапива и комары жалят без пощады. Следов седой старины пока не видно, зато повсеместны захоронения военных лет: 1941, 1942, 1943 годов. В большинстве это могилы эвакуированных, преимущественно ленинградцев, хотя, судя по памятникам, география «мест исхода» омских евреев разнообразна: встречаются, к примеру, Минск и Рига. Наконец находим могилы 1930-х гг., а за ними и надгробия начала ХХ в. Истертые временем камни практически не дают информации: дожди и ветры сделали многие надписи почти невидимыми. «Знаешь, как можно это все-таки прочитать? Есть такой секрет: приди сюда, когда выпадет первый снег, и под небольшим слоем снега надписи станут более рельефными, их можно будет разобрать», — вспоминаю я старый совет одного опытного некрополиста.

Кое-где можно увидеть надписи на иврите; мы не знаем этого языка, но понимаем, что сообщаются имена усопших. Понимаем, поскольку некоторые надгробия двуязычны. Большинство старых надписей начинается со слов: «Здесь покоится прах…» Некоторые дореволюционные могильные камни сообщают чин или профессию усопшего, к примеру, «доктор». Вдруг замечаем дополнение куда более нетривиальное и откровенное: «жертва долга». Встречаются имена и фотографии до такой степени колоритные, что кажутся книжными или киношными: Иуда Моисеевич Адельсон, например. Таких имен уже почти не встретишь в Сибири.

Взгляд останавливается на семейных надгробиях, очень старых, дореволюционных, довоенных и послевоенных: Клейнеры, Фельдманы, Рывкины... Встречаются ласковые женские имена: Феня, Цинна, благородное Эстер. В завершение приводится надпись на иврите, означающая: «Пусть его душа упокоится в Ган Эден», то есть в «саду блаженства», в раю. В кратком варианте может быть просто выгравировано «Ган Эден» (на иврите).

Кстати, далеко не на каждой еврейской могиле можно увидеть портрет усопшего. Существующие же изображения скромны по размерам, вписаны в овалы, все черно-белые, некоторые из них, к сожалению, облупились. Нигде не встретишь бюста или рельефного изображения, а для старых надгробий правило отсутствия портрета абсолютно: по иудейской традиции считается недопустимым соревноваться в творении с Богом. По логике, там, где есть портреты, должны покоиться нерелигиозные евреи, но не все так просто: ряд надгробий может служить образчиком причудливого сочетания несочетаемых, казалось бы, символов — портрета усопшего, звезды Давида и красной советской звезды. Получается, что все это как-то совмещалось в головах покойного и его близких.

Неожиданно было видеть откровенно соцреалистическое знамя с острыми заломами складок и изображением звезды Давида вместо пятиконечной звезды, вырубленное на одном из надгробий. По всей видимости, звезда Давида на памятниках советского времени преимущественно означает уже не религиозную принадлежность, а национальность, связь усопшего с семейной традицией и памятью.

С одной стороны, это кладбище очень старое — таких компактных некрополей, мало изменившихся с 1960-х гг., сохранивших памятники начала ХХ в., в мегаполисах Западной Сибири уже и не отыщешь. С другой стороны, оно очень советское: тут лежат и коммунисты, и герои-фронтовики, погибшие за Родину, но одновременно и очень еврейское. В этой тройной специфике и состоит безусловная ценность, я бы даже сказала — особая прелесть Старо-Еврейского некрополя.

* * *

До революции все кладбища в России были конфессиональными и евреев хоронили только на официально существовавших еврейских кладбищах. В советское же время никаких новых православных, католических, магометанских и еврейских кладбищ больше не создавали, однако на старых кладбищах придерживались прежних традиций. Неформально конфессиональные кварталы существовали и на новых кладбищах, но этно-конфессиональная специфика их постепенно становилась менее выраженной, почти стиралась, и, пожалуй, лишь помпезные цыганские кварталы до сих пор очевидно выделяются из общей массы всех прочих кладбищенских кварталов советского времени. А Старо-Еврейское кладбище сохранило свою самобытность, хотя его облик со временем заметно менялся.

Уместно добавить, что еще до революции в городах Сибири было принято оповещать о смерти обывателя используя газету, дававшую среди прочих и траурные объявления. Это обыкновение сохранилось и в советское время. Перелистав толстые подшивки омских газет «Рабочий путь» и «Омская правда» за период с 1922 по 1941 г. и перечитав все траурные объявления, я лишь дважды встретила упоминания о предстоящем погребении «на Еврейском кладбище»: 27 марта 1938 г. в «Омской правде» сообщалось о смерти и похоронах управляющего аптекой № 8 Абрама Соломоновича Прессмана, а второе объявление извещало о случившейся 18 августа 1938 г. кончине Рахили Насоновны Герцовской, которая работала врачом в инфекционной клинике и имела ученую степень кандидата медицинских наук. Вообще, объявлений о смертях евреев из Омска было немало, но место погребения чаще всего не указывалось — видимо, все и так было понятно. В числе подобных объявлений — объявления о смерти Сары Абрамовны Беньяминович-Островской (умерла 19 февраля 1930 г.), тоже врача, и Ханны Яковлевны Каганской (скончалась 8 марта 1936 г.).

Однако вернемся к осмотру кладбища. «еврейскость» проявляется уже в самой планировке некрополя — сразу заметно, что кладбище традиционно разделено на мужскую и женскую части, мужья и жены лежат отдельно: господа — справа, дамы — слева, хотя это правило не является общепринятым и его соблюдали не все, поскольку встречаются разнообразные поздние супружеские надгробия (и не только здесь — на старом еврейском кладбище в Праге также встречаются надгробия, под которыми лежат мужья вместе с женами).

Было удивительно, что на этом омском старом кладбище хотя и присутствуют детские могилки, но они неприметны, без душераздирающих эпитафий в духе: «Встань мое дитятко, встань, мое милое, бедная мама в слезах», что отличает это кладбище от любого старого русского. Детей, умерших до 13 лет, религиозные евреи хоронили без особенных церемоний, хотя жуткие и поучительные истории о гибели того или иного ребенка пересказывают до сих пор. Одну из них, услышанную от старой еврейки, рассказал И. Е. Бродский. Суть такова: во время войны в Омск прибыло огромное количество эвакуированных из Ленинграда, Харькова, Запорожья и других городов и все жили в страшной тесноте. В одной еврейской семье был мальчик-непоседа лет семи-восьми, который однажды, играя на кухне около кипятившегося на печке белья, в конце концов опрокинул кипяток на себя. Ребенок скончался, и его похоронили на Старо-Еврейском кладбище. На его могиле нет ни памятника, ни таблички — только холмик, и ни одного захоронения вокруг, видимо, вскоре после гибели мальчика его родные уехали. Однако все старожилы долго помнили, что эта безымянная могилка принадлежит малышу, обварившемуся кипятком.

* * *

Как видно по самым старым надгробиям, дата рождения по обычаю не указывалась, упоминалась лишь дата смерти. Это общее правило распространялось и на траурные объявления, которые печатались в местных газетах в начале ХХ в. «Здесь покоится прах Янкель Гиршева Оглы, умершего 20 октября 1912 г.», — сообщает один из старых памятников, на котором отсутствует дата рождения, но сказано о том, что смерть настигла несчастного на 24-м году жизни. К слову сказать, дни рождения многие религиозные евреи принципиально не отмечали, хотя, если разбираться, выясняется, что празднование дня рождения все-таки не противоречит Торе.

Еще один типичный пример надгробной надписи: «Соломон Ильич Кабалкин, умер 2 июля 1908-го, 36 лет от роду» (по свидетельству И. Е. Бродского, Кабалкины — это омские купцы начала ХХ в.). Важность указания даты смерти обусловлена верой в то, что именно эта дата станет в будущем днем чудесного воскрешения усопшего из мертвых. Однако даты рождения и смерти на надгробиях Старо-Еврейского кладбища иногда не указываются вовсе — сообщается лишь имя. Совершенно утраченной оказалась здесь и традиция использования на могильных плитах символических фигур животных, обозначающих имя или род, и неодушевленных предметов — символов профессий.

Надгробия 1940 — 1950-х гг. оформлены преимущественно по-советски, со всеми стандартными датами. Еще одна особенность: памятник часто сообщает, кто его установил: «От зятя и внучки», «От жены, детей и внуков», «Дорогим родителям от любящих детей», «Дорогому, незабвенному мужу, отцу, дедушке от безмерно скорбящих жены, детей, внуков» — в этих фразах выражается заверение в сохранении семейной памяти, почтение к предкам. Эпитафии советских лет нередко сложены по лекалу официальных траурных штампов, вычитанных в газетах или услышанных на митингах: «Спи, наша дорогая девочка, в наших сердцах ты останешься вечно».

От захоронений сибирского еврейского кладбища не стоит ожидать безусловного следования иудейским правилам погребения, ведь даже в начале ХХ в., когда еще не началась антирелигиозная пропаганда, сибирские евреи традиции соблюдали не строго; их сохранению мешала удаленность от центров религиозной жизни, малое количество раввинов, недостаток грамотности в религиозных вопросах. На еврейском кладбище в Омске очевидны следы неизбежного русского влияния — к примеру, некоторые дореволюционные надгробия имеют форму часовенных столбов, напоминающих очертаниями православные храмы. Ребра граней таких надгробий выполнены в виде колонн, а на верхушке явно должен быть крест, но, разумеется, никаких крестов на еврейском кладбище нет. Мне кажется, разгадка в следующем: заметно, что некоторые дорогие надгробия были перенесены с закрытых кладбищ и использованы вторично, хотя они изначально изготовлялись не для иудеев и точно не для атеистов. Для вторичного использования надгробия в форме часовенного столба на еврейском кладбище крест меняли на звезду Давида. Однако сегодня судить об этом наверняка трудно, поскольку если прежде звезды и красовались на верхушках надгробий, то к настоящему моменту практически все они отбиты. На вторичное использование также указывают явные признаки сочетания частей различных надгробий. Один из самых известных фотолетописцев Омска М. И. Фрумгарц рассказывал, что после закрытия Казачьего кладбища в Омске особо ушлые дельцы воровали памятники с православных могил, сбивали символику, счищали надписи и продавали евреям. Все это безобразие должно было происходить в 1940 — 1950-х гг., когда Казачье кладбище пришло в упадок.

Еще одно проявление воздействия внешней культурной среды — цветы на могилах. У религиозных евреев не принято класть на могилы цветы и венки, это считается пережитком языческих времен. Иногда допускается положить на могилу камень, что, впрочем, также ассоциируется с архаичным представлением о камне как об обители бога. Обычно приносят маленькие камешки благородных пород: гранит или мрамор. Известно, что у особо уважаемых евреев могила иногда превращалась в настоящую горку из камней. На Старо-Еврейском кладбище цветов немало, в том числе искусственных. Цветы, символизирующие хрупкость человеческой жизни, вытесаны и на некоторых старых надгробиях. Это отвечает многовековой традиции: изображения цветов на могильных плитах нередко встречаются и в Праге на самом старом и хорошо сохранившемся еврейском кладбище Европы.

Стоит отметить, что не встретилось нам на Старо-Еврейском кладбище Омска ни одного изображения семисвечника — меноры. Также нигде не обнаружились такие распространенные у евреев символы, как благословляющие руки и кувшин для омовения (подобным образом в Европе отмечались могилы служителей культа). Заметно, кроме того, что на омском кладбище соблюдаются традиционные запреты на еду и питье около могил: у надгробий не встретишь привычных для славян конфет, размокшего печенья и тому подобного.

Евреи отмечают годовщину смерти. На идише это называется «йорцайт» (йор — год, цайт — время), на возвышенном иврите — «йомазикарон», что можно перевести как «день памяти». В этот день родственники посещают могилу, наводят порядок. Еще существует понятие «хевракадиша» — «святое общество», в которое обыкновенно входят члены общины, следящие за порядком на кладбищах. Им заказывают заупокойные молитвы в синагоге.

Кстати, молиться над могилой может не только служитель культа, но и просто член общины, который хорошо знает молитвы. У религиозных евреев нет и понятия «родительского дня», однако традиция приходить на кладбище в мае, чтобы делать уборку, существует, и очевидно, что омские евреи так и поступают.

* * *

В прежние времена евреи устанавливали надгробие обычно в течение года после похорон, а если точно следовали правилам — то на одиннадцатый месяц; при этом не принято было соревноваться в дороговизне и роскоши, однако большинство памятников стоили в свое время недешево. Многие надгробия старых захоронений на омском кладбище вытесаны из белого мрамора. Я фантазирую: видимо, в начале ХХ в. панорама этого некрополя напоминала белизной и единообразием могильных плит арабское кладбище где-нибудь в Северной Африке. Впрочем, среди старых памятников встречаются и дорогие, вытесанные на века из черного гранита и сохранившие печати московских мастерских.

Надгробия же, установленные в 1940 — 1950-х годах, часто отражают тенденции отхода от исконных порядков: на Старо-Еврейском, как и на других городских кладбищах, стали устанавливать металлические и бетонные памятники простых геометрических форм — прямоугольные, ромбовидные и пр.; в эти же годы появлялись и простенькие деревянные памятники в виде усеченных пирамидок, чудом достоявшие до сих пор.

Сейчас на кладбище нет оградо: три года назад главный раввин Омска и Омской области Ошер Кричевский, взявшись за благоустройство кладбища, инициировал удаление этого ржавого и гнутого металлолома. Однако в военной и послевоенной частях некрополя от типичных советских оградок сохранилось по одной створке, к которой крепили табличку с именем усопшего.

Если присмотреться к самым старым надгробиями, одинаковым по цвету и похожим по размеру, то очевидно, что разнообразие мемориальных форм и символов, использованных как омскими каменотесами, так и, возможно, столичными, представляет настоящий простор для семиотического анализа некрополя. Вплоть до 1960-х гг. изготовители надгробий ориентировались на дореволюционные памятники как на образцы для подражания, и в итоге некрополь этих лет выглядит эклектичным в смысле символических решений — это касается всех кладбищ, включая еврейские. Одни памятники соответствуют стилистике классицизма, другие ассоциируются с мотивами романтизма, неявно звучат отголоски и русского (псевдорусского) стиля. На Старо-Еврейском кладбище также неизбежно переплетается иудейская символика и советская.

«Правильное» еврейское надгробие (оно именуется специальным словом «мацева») должно иметь форму вертикально стоящей плиты, полукруглой или треугольной сверху, однако священные иудейские тексты не содержат правил оформления надгробий, поэтому, выбирая те или иные мемориальные формы, евреи обычно руководствовались фольклорной традицией, а также образцами и идеями, которые подсказала внешняя культурная среда. Евреи всегда были восприимчивы к новым веяниям в мемориальной эстетике — в Европе сохранились надгробия иудеев, выполненные под влиянием готики, ренессанса, барокко, классицизма, пуризма, модерна и конструктивизма. Разнообразны и надгробия омских евреев. Скажем, невозможно не остановившись пройти мимо приметных надгробий в форме пней, вытесанных из белого мрамора. Известный искусствовед Борис Хаймович, изучивший внушительное число надгробий старых еврейских кладбищ Восточной Европы, выяснил, что изображение руки Всевышнего, срубающего дерево, — это распространенная еще в XVII в. метафора смерти. В Ветхом Завете и в каббалистических текстах человек неоднократно сравнивается с древом, соответственно надгробный пень можно расценивать как символ конца жизни, как завершение земного пути человека по воле Господа. Стоит учесть и смыслы, напластовавшиеся с течением времени, пришедшие извне, ведь надгробия в виде пней и засохших деревьев встречаются не только на еврейских могилах: каменные пеньки имели широкую популярность в начале XIX в. Некоторые исследователи считают, что под мраморными пнями этого времени покоятся масоны, но едва ли это может иметь хоть какое-то отношение к омским евреям: масонские сообщества изначально создавали дворяне, а среди дворян не было евреев — термин «жидомасон» возник от невежества.

Более вольная интерпретация — в духе романтизма — свяжет символ засохшего дерева с глубоким пессимизмом, скорбью и неутешным горем. Под надгробиями-пеньками Старо-Еврейского кладбища часто лежат молодые люди: «Дорогой, незабвенной дочери от отца, матери и сестрички», — сообщает один из пней. Этому есть относительно современное фольклорное объяснение — спиленное дерево символически передает особую трагическую историю: усопший не успел обзавестись потомством, умер молодым, его род угас. Однако на Старо-Еврейском кладбище пеньками отмечены также могилы некоторых немолодых и явно семейных людей, что, в частности, подтверждается надписью: «Анфингер Герш Моисеевич. Родной до конца дней наших с нами дети внуки».

Омские надмогильные пни разнообразны и тщательно проработаны, среди них встречаются как одиноко стоящие, так и образующие целые семейки — один крупный пень посередине и мелкие по краям. Каменотесы вырезали узоры древесной коры, изображения веточек и листьев. А плющу, обвивающему пенек, — часто встречающемуся в России и Европе мемориальному символу, можно дать традиционную трактовку: бессмертие души, неувядающая любовь, верность, дружба и память.

Неоднократно встречаются на Старо-Еврейском кладбище также и надгробия в виде синагогальных кафедр, стоя за которыми канторы читают молитвы. На кафедре обычно вытесана традиционная драпировка, украшенная кисточками, и книга — открытая или закрытая. Теоретически эта форма надгробия может указывать на то, что «под сим камнем покоится прах» священнослужителя, а в более широком смысле она символизирует знание и память — такая форма надгробия также заимствована из европейской некрокультуры. Старожилы говорят, что кафедрами отмечены могилы наиболее уважаемых и активных членов местной еврейской общины — правоверных иудеев, которые соблюдали все религиозные обряды и регулярно посещали синагогу.

Как и на других старых кладбищах, на Старо-Еврейском встречаются традиционные для Запада памятники классицистического типа в виде гробов или саркофагов, напоминающих о тленности сущего. Замечаю, что один из мраморных гробов приоткрыт, под крышкой зияет чернота. Любопытство заставляет осторожно заглянуть в открывшееся отверстие — оказывается, что внутри мраморный гроб пуст, лишь свежая трава пробивается наружу. На крышке другого, плотно закрытого, три загадочные полусферы, вписанные в треугольник, едва ли связанные с символикой христианской троицы.

...Останавливаемся рядом с настоящим входом в подземелье: маленькая полуразрушенная арка над темной ямой. Становится немного не по себе… Улавливая мои ощущения, Сергей пугает: «По местному преданию, в одном из таких склепов лежит целая семья, которую вырезали какие-то отмороженные грабители в 1920-х годах, во время разгула преступности после Гражданской войны. Эта история привела в ужас весь город». — «Меня тоже она приводит в ужас, идем дальше», — дергаю я за рукав товарища. Кстати, склепы не соответствуют иудейским погребальным традициям, это — очевидный признак внешнего влияния.

* * *

Формы большинства старых надгробий можно связать с отголосками традиции классицизма. Строгие обелиски, урны — символические вместилища праха, пирамиды, шары и венки, означающие признание и славу, — все это классические атрибуты скорби. Одна из стел увенчана небольшим шаром, на котором вытесана шестиконечная звезда — так классика адаптирована к этноконфессиональной традиции. На Старо-Еврейском кладбище звучат и античные реплики: здесь можно встретить обрубленные колонны, на которых, вероятно, прежде стояли светильники или вазы; прообразы этих колонн также следует искать в мемориальном искусстве классицизма. Обращают на себя внимание памятники в форме эдикулы — небольшого храма, миниатюрного архитектурного строения из четырех колонн на подножии, увенчанного фронтоном, — такие памятники появились в России в начале ХIХ в. и очень широко распространились.

Замечательно и надгробие в виде небольшой скалы — этот символ был популярен в первой половине ХIХ в., его можно считать романтическим. Голая скала могла быть увенчана сломанным деревом, но чем были увенчаны скалы Старо-Еврейского кладбища — мы уже не узнаем. Однако интересно то, что такие надгробия устанавливались и в советское время, когда скала обрела новое символическое значение. Мемориал в сквере Героев Революции в Новосибирске, установленный на братской могиле, представляет собой скалу, которую пробивает рука, уверенно сжимающая факел. Это — рабочая рука, волевым движением разносящая скалу капитала. Вероятно, пример этого и подобных ему монументов вдохновил и некоторых омских камнерезов.

* * *

Кладбище дает возможность заглянуть в частную жизнь сообщества, скрытую обычно от посторонних глаз. Здесь видны следы «перезагрузки» идентичности омских евреев после революции, изменений в сфере их самосознания: многие евреи стали атеистами и коммунистами, что влекло за собой полный или частичный отказ от следования иудейским традициям. В то же время было важно поддерживать связь со «своими», поэтому умерших подхоранивали к семейным некрополям, а погибших ленинградских евреев из числа эвакуированных — к евреям местным. Многие омские евреи теряли активную культурную идентичность: окончательно забывали язык, не читали иудейских книг, не посещали синагогу, но сохранялась идентичность пассивная — приобретенная от рождения, закрепившаяся в процессе жизни в особой этнокультурной среде русских евреев, проявлявшаяся в неосознанном воспроизведении определенных моделей мышления и поведения. В 1940 — 1950-х гг. омские евреи старались достойно увековечить память близких, следуя примерам старших поколений, поэтому по инерции воспроизводили порядок, присущий Старо-Еврейскому кладбищу прежде, — даже памятники в ряде случаев использовали старые. И если менялись формы надгробий, то сохранялось что-то более глубокое и неуловимое: повторялись слова эпитафий, к советскому обелиску крепилась шестиконечная звездочка, на кладбище приносились цветы, но не конфеты. Можно предположить, что это кладбище существовало именно так — незаметно, тихо хоронясь на задворках большого города — не в последнюю очередь из-за антисемитизма, постоянно актуализировавшегося как в СССР, так и в постсоветской России.

* * *

...Покидая Старо-Еврейское кладбище, этот дом вечности, мы осторожно затворяем ворота — пускай мертвые спокойно ждут дня своего воскресения.

Хорошо, что кладбище стережет злая собака, замечательно, что оно огорожено высоким забором, укрыто зеленью. И просто чудо, что до него до сих пор не дотянулись руки вандалов, крушивших на протяжении столетия исторический некрополь Западной Сибири. Прискорбно, но наши земляки до сих пор не научились ценить и беречь свое культурное наследие, осколком которого является и это маленькое кладбище; здесь от старых могил уже не веет болью и горем — скорее столетний некрополь примиряет со смертью, учит философскому взгляду на неизбежное, но это происходит только в том случае, если жива память, если люди заботятся о памятных местах и осознают непреходящую человеческую потребность в диалоге с прошлым.

Литература

Бродский И. Е. Памятники иудейской культуры в Омске XIX—XX веков // Омская крепость: историко-культурное наследие: сб. материалов Омской городской научно-практической конф. (Омск, 25 ноября 2010 г.) / отв. ред. А. П. Сорокин, Н. А. Томилов. — Омск, 2011. — C. 109—112.

Евреи в Сибири: Сб. статей / под ред. Э. И. Черняка и Я. М. Кофмана. — Томск, 2000. — 170 с.

Кудрявцев А. И., Шкода Г. Н. Александро-Невская лавра. Архитектурный ансамбль и памятники некрополей. — Л., 1986. — 304 с.

Прага еврейская / сост. М. Витохова, И. Кейрж, М. Гушек. — Прага, 2004. — 56 с.

Ульянова О. С. Особенности погребения умерших как фактор сохранения национальной культуры еврейской общины (на материалах по Томску второй половины XIX — начала XX столетия) // Вестник Томского государственного университета. — 2014. — № 388. — С. 94—97.

Фролова Т. В. Еврейская идентичность в России. [Электронный ресурс]. — URL: https://pglu.ru/upload/iblock/a6e/frolova-t.v.-evreyskaya-identichnost-v...

Хаймович Б. Ангел смерти: Символика еврейского похоронного обряда. — [Электронный ресурс]. — URL: https://www.youtube.com/watch?v=8vn9ZAWVgqw&t=2303s