Торговцы воздухом

Беларусь — страна на сквозняках Европы.
Сны о потерянной родине и вечное возвращение к ее путешественникам-Одиссеям — в крови белорусов. По крайней мере, в тех из нас, кто хоть что-то слышал об этом мореплавателе. О том самом, что однажды чуть не доплыл к своей Итаке, но не вовремя уснул, положив под голову мешок с ветрами. Спутники развязали мешок — и возвращение на родину затянулось. Так и белорусские интеллектуалы: снят отчизну под самый конец своего странствия, а под головою — шумят сквозняки.
Белорусы — нация поэтов выразительно воздушной стихии. Бросание слов на ветер, ловля ветра и другие напраслицы давно сделались для нас если не национальным спортом, то, по меньшей мере, взрослым занятием. С возведением воздушных замков дело обстоит намного лучше, чем с восстановлением каких-либо других. И даже профессиональные лирики — люди, которые по определению имеют разрешение на рискованные полеты, — понемногу становятся объектами шуток. Мол, все мужики — козлы, а поэты — козлы с крыльями.
Кстати, про козлов. Белорусскому литератору, когда он не шибко лояльно относиться к сегодняшнему политическому режиму, за редким исключением почти негде печататься, а читателю, соответственно, почти нечего читать. Потому таким важным делается фактор воздуха. Потому чрезвычайно вырастает значимость живых выступлений. Более того, эти торжества собирают чрезвычайное количество публики. 500-600 человек в битком набитом зале во время вечера поэзии для сегодняшнего Минска — далеко не предел. Такая публика много к чему готова: например, слушать поэзию без микрофонов, когда они отсутствуют по техническим причинам. Либо слушать читанное или пропетое слово на пленере, когда чиновники запрещают пускать в помещение. Возможный ливень во время выступления, как ни удивительно, не станет преградой ни поэту, ни публике, а кое-кому даже подбавит энтузиазма.
Но такая ситуация требует и другой поэзии — более внимательной, скажем, к стихии воздуха. Категория лёгкости, когда-то воспетая Итало Кальвино, — определяющая характеристика таких произведений. Повышенную роль играет анахроническая в Западной Европе, но абсолютно натуральная у нас традиционная версификация. Но традиционность эта компенсируется целым рядом приемов «завода» публики. Устное выступление требует виртуозности в ритмике. Неожиданная рифма, специальная инструментовка, игра словами, всякая формальная изобретательность и всякое нарушение ожиданий слушателей — качества, необходимые нашей сегодняшней поэзии; необходимые, извиняюсь, как воздух.
Современный поэт может быть постмодернистом либо может им не быть, может активно играть с творчеством предшественников, а может старательно прикидываться наивностью (этакой «святой простотой»), может вызывать либо не вызывать своими текстами комического эффекта, — но сама его поэзия просто не может быть лишена игровой стихии, красочности, не может не запоминаться, как хороший рекламный слоган. Я знаю молодого стихотворца, который считает главным критерием настоящей лирики способность хорошо запоминаться, сразу ложиться наизусть, — и целиком его понимаю. Не сумеешь прозвучать в плохих акустических условиях и запомниться с первого прослушивания — второй возможности может и не быть.
Хорошо еще, что поэтам помогают определенные технические изобретения. Да, «средствами производства» для молодых литераторов стали пэйджер, а позже мобильный телефон с возможностью присылать и получать «эсэмэски» — они и шлют, собирая потом эти послания в более-менее традиционные поэтические книги. Книги, какие редко попадают у нас на полки книжных магазинов, чаще находят читателей на презентациях и поэтических вечерах — с рук самих поэтов, которые научились успешно торговать воздухом.
Нетрудно заметить, что это — ничто другое, как усовершенствованная голубиная почта, которая издавна использовала в межчеловеческих связях воздушную стихию. И конкретная форма наполнения этой стихии — верлиброобразный разговор по мобильнику, либо интернетом брошенное хайку, — вещь вторичная. Родовой же ее знак — удивительное соединение почти несоединяемого: полная свобода преодоления пространственных, временных, каких-либо других барьеров — и жесткая самодисциплина человека, который знает, что за каждое слово приходится платить.
Да, поэзия — это борьба в самой легкой весовой категории, и самая легкая стихия — ее материал и, одновременно, законная территория. В мире предсказуемой взрослости написание стихотворения выглядит достаточно инфантильным поступком. Тут не срабатывают привычные законы логики, а ученые прогнозы бывают еще менее достойными веры. Поэт, который пишет стихотворение, напоминает дитя, которое запускает в небо воздушного змея: наивный риск отрыва от земли — а дальше от тебя уже мало что зависит. Дальше — благоприятные или неблагоприятные воздушные массы, в которые попадешь либо не попадешь; то, что еще называется чудом либо вдохновением.
От тебя зависит только держать нить, держаться за поводок с одного конца, выразительно не зная, кто дергает со второго, кто тут хозяйничает, а кого просто вывели на прогулку.
Ты, как герой не тобой снятого кинофильма, висишь на веревочной лестнице, сброшенной с вертолета, и еще не известно, сумеешь ли ты по ней подняться, зато поверхность земли точно все дальше и дальше. Скоро исчезнет и вертолет, и остается одна никуда ни прицепленная лестница, и ты карабкаешься по ней, покуда она летит в воздухе.