Возвращение

Май 2004. Говорили с женой про бедность. Я рассказал, к чему пришел, читая «иронические детективы» про богатеньких любительниц частного сыска, что понял, читая про то, как богатенькая любительница частного сыска раскидывает направо и налево «зелень». Во-первых, писать про бедных сегодня моветон, цензура рынка похуже царской и советской. В прошлых книгах герой должен был быть добр, щедр, доброта побеждала все. Он невзрачен, неказист, но у него такая добрая душа, она преображает, делает красивым! В «иронических детективах» все то же, только «добро» поменялось на «деньги», деньги могут все, богатый человек не может быть некрасивым. И наоборот. Видел вчера одну такую в универсаме: неприметная, неяркая, набрала целую телегу снеди, «ручных» денег не хватило, достала «лопатник», вытащила кредитную карту… Кассирша почему-то не бросилась упаковывать ей покупки, зато аккуратно сложила в пакет мои хлеб и вафли, заботливо предупредила: «Не забудьте, пожалуйста». Я проследил за невзрачненькой. Ей откликнулась крутая иномарка.
В газетах пишут про власть и олигархов, такая вот связка. Власть, как и искусство, вовсе не принадлежит народу. Власть служит тем, кто имеет вес, голос, деньги.
Жара. Обещают еще большее пекло. Ездили на дачу. Кот «замочил» четыре мышки. Они все серенькие, аккуратные.
Монография, слава Богу, пошла. Созрел до нещадного выброса всего лишнего, печатанного; пусть будет сто страниц, но стройного последовательного текста. И не стал замахиваться на методологический переворот: что получится, то и получится. Если что есть — обязательно прорвется.
К пятнице оформил отпуск, провел последнюю неплановую лекцию, осталось во вторник провести плановую, с 41-й. Там, где милая Алена, сказавшая мне в ответ на мои слова «бойтесь молодых преподавателей, они хочут себя показать, а нам, старым, уже нечего показывать»:
— А вы совсем не старый.
— Спасибо за комплимент.
— Нет, правда, правда.
Еще раз спасибо, милая. Ты не знаешь, как это вовремя сказано, как это нужно. На даче, копая землю под картошку, занимаясь костром, сараем, домом, размышлял о том, что я неудачник не потому, что кем-то не стал, а потому, что не в той среде родился и вырваться не смог, а счастливый — потому, что сумел полюбить эту среду, которая ничего не дала (все уже было). Вчера из Дублина, из Тринити-колледжа, звонил Андрюша. А я убирался в сарайчике и вспоминал, как задумывал превратить его в гостевой дом, чтобы жить рядом, как в Мочище и в Алупке. Но теперь у них родовой замок, да дело, видимо, не в нем. И не в Америках, Израилях и еще десятке стран, где они побывали. Дело в чем-то другом. Можно как-то объяснить, что есть время разбрасывать камни и собирать камни, приобретать и терять, только мы все разбрасываем и разбрасываем, теряем да теряем, называя это новым уровнем жизни, новыми впечатлениями, новыми перспективами, новыми возможностями, новыми удовольствиями. Нет, Алена, ты не права. Я действительно очень стар.
Попал в купе к старухам и испытал ужас, потом облегчение: ошибся вагоном. В своем купе попутчики — две Елены и Сергей. Проводница стала вписывать фамилии в квитанции на белье. Они все трое назвались Морозовыми.
— И примкнувший к ним Шепилов, — сказал я.
Она так и записала.
За окном солнечный день конца мая. Молодая сочная зелень и красивые березки, тенистые колки. Еще цветут яблоня и черемуха вдоль дороги. Черные огороды, в некоторых все еще стоит вода. За Омском разрушенные фермы и брошенные строения когда-то образцовой аграрной области.
Как я понял, женщины занимаются мелким бизнесом на границе медицины, фармакологии, психологии, хиромантии и откровенного надувательства. В станционных киосках они закупают глянцевые книги, читают, обсуждают; Сергей пытается встрять, они общаются с ним, как с дитем. Потом все долго и много едят, пьют кучу таблеток из красивых флаконов, снова читают и обсуждают. Какая мешанина в животах, головах, душах!
Рядом едет молодая мама с девочкой. Одно из купе занято собаками и их хозяевами. В Ишиме высаживается челночный десант. Крепкие загорелые мужики встречают своих женщин с их огромными пестрыми сумками. Тут же куча их детей. После Ишима снова садятся челночники, но эти кормятся в Москве.
Почитал Агату Кристи на английском, позанимался французским: выписал из разговорника два десятка фраз, шепчу, пытаюсь запомнить. Соседи перешли на московское время, а я остался при своем. Вечером не стал мучаться и крепиться, завалился спать, хотя было еще жарко и светло. Спал крепко, проснулся за Свердловском. Свеже-зеленые долины и склоны, озера. Лесные склады. Я проезжал здесь 11 лет назад. Все то же и так же, только на складах стало больше порядка, бревна лежат ровненькими штабелями. Скоро будет речка, по ней сплавлялись тогда школьники на плотах из камер. Долго будет тянуться Кунгур с его церквями.
…В Перми остановились на крайних путях, в поле с одуванчиками. Молодая мама и девочка стояли с сумками у ног и беспокойно озирались. Их никто не встретил, а добираться в Березники. Пожалел, что под рукой не оказалось мобильника. Я их попробовал успокоить, мол, сейчас прибегут ваши родственники. За Пермью пасмурно, пошел дождь; клонит в сон. За окном европейская Россия, настоящая Россия. Ветхие дома, клочки огородов. Невысокие леса с пиками елей. Те же одуванчики. И здесь цветет черемуха. Вечером соседи набрали в пластиковую бутылку горячей воды и по очереди вымыли в туалете головы.

К семи утра я уже сдал вещи в камеру хранения на Белорусском вокзале и вышел на площадь, посреди которой стоял растерянный Буревестник. На Тверской-Ямской было еще безлюдно, только дворники поливали тротуар из черных шлангов; вскоре мои туфли промокли. На домах доски: Карандаш (Румянцев), Фадеев, Геннадий Шпаликов: «А я иду, шагаю по Москве…». Площадь Маяковского с памятником лучшему и талантливейшему, Тверской бульвар. На скамье у памятника Пушкину сидели солдатики. От перехода к ним спешил молоденький старлей. Я попросил его нажать спуск фотокамеры. Так увлекся, что снял и Федора Михайловича на фоне Ленинки, и Николая Васильевича — на одноименном бульваре. С Арбата, где еще было пусто, свернул на Новый Арбат, который знал еще проспектом Калинина, нашел Борисоглебский переулок и дом Марины Ивановны — по наказу жены.
Поехал на деловую встречу в Университет управления, так называется теперь знаменитый институт, основанный О. В. Козловой. Вышел на остановке метро «Рязанский проспект», а надо было ехать до конечной. Долго шел пешком. Ноги гудят. Встретился, пообедал в столовой ГГУ, занимающей целый этаж, накупил книг по своему предмету. Потом две девчонки в метро щебетали рядом про логистику, которую им сдавать на днях. Я добрался до Белорусского вокзала, взял чемодан, пришел на место сбора. Тут же подошел невысокий мужичок в костюме и синей рубашке без галстука. Он из Ижевска, зовут Юрий Иванович. Но в моем купе его не оказалось. Там были две женщины, две сибирячки, Галя из Братска и Алла из Иркутска, и Виктор из Подмосковья. Проезжали такие места, что приходилось только ахать: Можайск, Голицыно, Бородино («Неужели то самое?» — спросил я), Вязьма, Гжатск, Смоленск. В Смоленске поднялся на переходной мост. За спиной еще было яркое солнце, на холмах горели купола Кремля. После Смоленска улеглись спать. Минск проехали ночью. Я проснулся перед рассветом, вышел на перрон станции Барановичи. Тихо, темно, тепло. Стоят вагоны с нашим брусом, аккуратно напиленным и уложенным.
В Бресте дождь. Погрузились в автобус, проехали по ностальгически чистенькому городу. Мое место справа у окна, рядом с Галей. Томимся на таможне. Один из наших водителей, темноволосый паренек в черном костюме с галстуком и в светлых сандалиях, носится между автобусом и будкой таможни, гид Валентина ассистирует ему. Дважды возвращают декларации. У кого-то не совпала буква в паспорте и в компьютере. В Минске к нам присоединилась мама с мальчиком, у мамы требуют документы на ребенка, та рыдающим голосом клянется, что все сдала… Вспоминается Ирино пророчество: «Вас продержат на границе, и никакой Варшавы ты не увидишь». Раздражают голос и вид пожилой женщины с длинными распущенными волосами. Она сидит на нашем же ряду, крайней слева, и то спрашивает у Валентины, то комментирует, то донимает молодую соседку. «Вот стерва», — чуть не вырвалось у меня. Но все кончается благополучно. В 7-20 по европейскому времени прошли две таможни, проехали по мосту через Западный Буг. Мы в Польше. Аплодисменты в адрес водителя:
— Молодец, Ваня!
Ваня шутливо раскланивается. Автобус ведет второй водитель, молчаливый блондин Сережа. Серенькое утро. При въезде в польский город Тересполь чучело аиста. Завтракаем в придорожном кафе. Моя первая трапеза — суп с потрошками (фляки). Вдруг вспомнилось и полилось:
— Дзень добжый!
— Дзенькую!
— До видзення!
А общаться с девчонками на раздаче и в кассе пришлось, потому что ждал сдачи со 100 евро, мельче не оказалось.
Едем. Аккуратно возделанные поля, узкие улочки, чистенькие дома с тарелками антенн. Граб, дуб, каштаны. Гид Валентина рассказывает историю Польши и про «их нравы»:
— У каждой польки 100 улыбок, на разные случаи.
Висла. Варшава. Гуляем по Старому Мясту. Солнечно и прохладно. Узкие улочки похожи на рижские и вильнюсские. На большой улице музыканты играют «Синий платочек». Дал им монету в 50 грошей. Попросил пани щелкнуть меня на фоне памятнику Болеславу Прусу. Обменялись смайлами, и я вспомнил про 100 улыбок.
Снова едем. Маки на зеленом уже не приводят в восторг, но все равно глаз не отведешь. Трубы теплиц напоминают крематории.
У каждого план автобуса с фамилиями и именами туристов. Передо мной пара: молодой коротко стриженный амбал Антон и бледненькая девица по имени Катя. У них разные фамилии, но «общее хозяйство»: пиво, орешки. Все остальные места впереди заняты семейными парами. За моей спиной две женщины, одна из них хлюпает носом и то и дело сморкается.
Ночевали в отеле небольшого приграничного городка, больше похожего на немецкий. Устроился в номере, принял душ, спустился в ресторанчик. К удивлению, никого из наших не обнаружил. Две девчонки за стойкой скучают и злятся. Я заказал пива и спросил, как называется город.
— Жопин.
— !?
Вышел. Ратуша с табличкой. Город называется Rjepin. Костел современных форм. За проволочной загородочкой играют в футбол подростки. Я поздоровался:
— Добже!
— Добже!
Мяч вылетел за пределы площадки. Я побежал за ним, неловким ударом переправил мяч. Они чему-то засмеялись. Мимо входа в отель прошли две девушки. Подбежала кудлатая собака, покрутилась у крыльца и побежала дальше. Со стороны ратуши шли Антон и Катя с пакетами в руках:
— А мы магазинчик нашли, отоварились по полной!

В 8-40 пересекли границу Германии. Справа восточный Франкфурт. Мелкий неширокий Одер. Ветряки. Баржи — это уже на Шпрее. Въехали в Восточный Берлин, где ровно 11 лет назад наш самолет приземлился в сумерках в аэропорту Тигель.
…Теплый дождь. Белый куб аэровокзала. Внутри все залито светом. Стоят не наши пограничники. А так — ничего особенного. Народу немного. Все с цветами. Встретили, повезли на место. По сторонам что-то похожее на наши панельные дома, только аккуратнее. Тихо, пустынно. Ни реклам, ни витрин. Окраинный Восточный Берлин. Подъезжаем к Seminarotel. В полутемном холле сидят, пьют кофе и вино, курят, с любопытством смотрят на нас. Устраиваемся. Блок на двоих, у каждого комната, общие прихожая, ванна, туалет. Сосед, молодой ленинградский преподаватель Андрей, шумно восторгается удобствами. Единственное, что несколько поражает меня — маленький сейф в платяном шкафу. Быстро переодеваюсь. Слава Богу, костюм (гедеэровский, кстати) практически не помялся. Спускаюсь в ресторан. Наши уже сидят в пустом зале кучкой в углу, в тех же дорожных одеждах. Я в своем светлом летнем костюме произвожу фурор. На столе холодные закуски. Кухня давно не работает. Переводчица Инесс приносит электроплитку и варит сосиски. Шампанское, пиво, водка «Горбачев». Один из хозяев, г-н Бах, долго говорит, Инесс (она, как большинство европеек, совершенно не интересна), переводит. Потом говорит наш староста, и неплохо. Я поднимаю тост за женщин. Инесс благодарно смотрит в мою сторону. Берем с собой в номер подарки — конфеты, по стограммовой бутылочке коньяка, недопитое пиво. Утром открываю окно. Внизу цветы и футбольное поле.
Шведский стол: колбаса, паштет, ветчина, сыр, кофе на столе в керамических кофейниках. Присаживается женщина напротив, что-то спрашивает по-немецки, я с улыбкой киваю головой, наливаю ей кофе. Уходя, желает мне по-французски «Bonne appetite!» Инесс, которая завтракает вместе с нами, объясняет, что сейчас здесь обучаются банковские работники из разных стран Европы. После завтрака едем в автобусе в сторону Польши. Дождь. Зелень. Брошенные казармы славных советских воинов. Огромная очередь автомашин — ждут по 40 часов выезда в Польшу. Вывозят в основном битые и старые автомобили. После реставрации продают их как новые. В центре обучения при комбинате ЕКО-сталь на стенах репродукции Кандинского. Госпожа Витте — кудрявая, белокурая, в брючках и белоснежной блузочке под черной длинной кофтой, пальцы в кольцах — рассказывает нам про свой центр, кого они здесь обучают: взрослых, потерявших работу либо же обязанных повысить или переменить квалификацию, чтобы не лишиться работы; молодежь после школы, «иностранных гостей». Трудно сегодня всем, особенно женщинам с образованием. Новая Германия не признает гедеэровских дипломов. Женщинам предлагают профессии экономистов для гостиниц и ресторанов, социальных работников. Комбинат ЕКО-сталь сократил число своих работников с 11 до 3 тысяч. Мадам доцентен рассказывает про социальную работу в группах, напоминающую нашу кураторскую. Мадам получила образование как инженер, потом самоуком дошла до психологии. Правда, психологическими тестами не владеет, Маслоу и прочих не знает. Это я выяснил за обедом в ресторане, под местное пиво. «Курт Левин?» — переспросила доцентша и вопросительно взглянула на Инесс. «Он еврей», — кратко и хладнокровно пояснила та.
Провезли по комбинату. Его строили по проекту московского Гипромеза. Цехами занято огромное пространство. Чисто и тихо. Вокруг лес и горы. Комбинат делится и акционируется. Висят таблички с именами новых владельцев. Ужинали в ресторане Вальдзееотеля у озера, в лесу. Андрей, на зависть мне, нашел большой, чистый белый гриб и преподнес его Светлане Ивановне, нашей переводчице и хозяйке.
Светлана Ивановна — жена генерального директора ЭКО-стали. Ей под 60, но она моложава, энергична и сразу же взяла бразды правления в свои холеные руки. Хвалит социализм: была социальная политика, о рабочих заботились, о детях, а теперь что? С ностальгией вспоминает Туркмению, где родилась: «Все всем помогали, кто умрет, так все выходили хоронить». Вышла замуж за студента из ГДР. Он стал большим человеком — директор крупнейшего в Восточной Европе металлургического комбината, член ЦК СЕПГ. Простились с ней сердечно, особенно мы с Андрюшей. Спели несколько советских песен. Растроганная матрона села в лакированную «Хонду» и рванула с места, мы только рты раскрыли. Возвращаемся в Берлин по узким и чистым улицам безлюдных городков. И днем на них пусто, особенно удивляет отсутствие детей. Зато висят предупреждения водителю «Kinder!», а потом благодарность «Danke!»
Г-н Петер Бах, директор принимающей нас фирмы, рассказывает о современной Германии, о проблемах восточных земель, как теперь называют бывшую ГДР. Сидим в аудитории за длинным столом, снабженные желтыми папками с материалами лекций. На отдельном столике кофе, напитки. Привычной доски нет, есть огромный блокнот на подставке, видеомагнитофон, диапроектор. Г-н Бах из бывших партийных функционеров, он строг, деловит, собран, одет в черный костюм, ни одного лишнего движения, ни одного неверного слова. Знает английский, что редкость для Восточной Германии. Его помощник Лотар занимал в свое время важные посты в дипломатии, чуть ли не послом в Болгарии был, но он прост, доступен, смешлив, а главное знает русский. «Слюшай, — говорит он нам в ответ на наше “а можно?.. а здесь есть?..” — в Германии все можно, в Германии все есть». Ездит Лотар на старых «Жигулях» с плохо закрывающейся дверцей.
Мы живем на восточной окраине Берлина, где был отгрохан шикарный комплекс Высшей партийной школы — гостиница, ресторан, аудитории, конференц-залы, спортивные площадки. Рядом крупнейшее озеро Берлина, соединяющееся с рекой Шпрее, — Мюгильзее. Здесь когда-то жили западные славяне. С востока в Берлин входили наши войска в сорок пятом. Едем в Берлин. Проезжаем старый пролетарско-бюргерский район Берлина — Копеник. Улочки тесные, автомобилям не разъехаться, а тут еще трамваи, велосипедисты. Да еще ремонт... Но как немцы аккуратно работают, какая у них мощная и удобная техника! Маленький, словно игрушечный экскаватор не вредит никому и ничему, ни проводам, ни деревьям, не выроет лишнего, а ровно столько, сколько нужно. Рабочие не разбрасывают землю, а укладывают ее в деревянные ящики.
Пасмурно, дождливо. Унтер-ден Линден. На «московских» домах местами обвалилась облицовка, дома стоят как раздетые. Посетили «остров искусств», стеклянный неуютный Pergamonmuseum. А вот и рейхстаг, знакомый по картинам и фильмам, и незнакомый, потому что без купола. Кругом автобусы, туристы; на лужайке перед рейхстагом студенты гоняют футбольный мяч. Внутри здания, которому через год исполнится 100 лет, фотовыставка о прошлом Германии. Наша война там представлена по-немецки обстоятельно: копии документов, цифры, даты, фамилии. Световой макет зала заседаний. И вдруг крошечный кусочек жизни 45-го, не на фотографии, а восстановленный в натуре: развалины, битый кирпич, вывороченные балки; горожане в поношенных пальто разбирают завалы, инвалид на костылях медленно и осторожно пробирается по развалинам.
У Бранденбургских ворот бойко торгуют российским обмундированием. Остатки стены уже стали памятником, картинной галереей, где и Горбачев за рулем, и Хоннекер с Брежневым в поцелуе смертной любви, и Сахаров с ликом святого. Но еще недавно все было так всерьез, и стена, и колючка, и выстрелы в беглецов. В небольшом помещении тесно, пояснения дает русская женщина с тихим голосом и грустными глазами.
Гуляем по Шарлотенбургу вместе с неизменными японцами с их неизменными «Сонями», потом вокруг Красной Ратуши, где все так напоминает Ригу, площадь перед Домским собором. Рядом улочки, магазинчики — что-то питерское. Ужинали в ресторанчике на берегу Шпрее. Ели традиционный айсбан (свинину) и пили традиционный «метр пива» — молоденький официант принес дюжину кружек в метровом деревянном лотке с делениями. Рядом поблескивали самоварной медью котлы, в которых варится это самое пиво. Вечером грандиозный фейерверк на озере Мугильзее. Мы на корабле-ресторанчике дрейфуем, ждем, и вот с реки Шпрее появляется караван разных судов, всех районов Берлина. В середине озера устанавливают баржу с орудиями и начинается что-то феерическое. Треск, блеск, взрывы цвета и красок...
В Потсдаме одуряюще пахнет липой. Инесс, как и накануне, дали отдохнуть и соответственно подзаработать другому переводчику, русскому парню Саше. Он дороден, усат, медлителен. В руках модный зонт с длинной ручкой, у нас же у всех японские «автоматы». Саша рассказывает нам про курфюрстов, которых звали в основном Фридрихами (Фрицами то есть). В ресторане за ужином разговорились. Его папаша служил здесь в наших войсках. Родители уехали, а Саша остался. Снимает квартирку на окраине Берлина за 250 марок, подрабатывает в фирме г-на Баха.
Поздно вечером 21 июня ходил к Мугильзее. Свернул ради интереса с прямой дороги влево, а все равно дорога вывела к озеру. На этот раз бетонный пирс был занят. Строй велосипедов, пакеты, бутылки кружком и кружок подростков, все очень по-немецки. Я кивнул им «Гутен абенд» и прошел к краю пирса. Небо было чистым, только северо-западный край был еще занят тучами. Рыба резвилась, плескалась вдалеке. Я постоял и ушел, бросив подросткам их аухвидерзеен. Они чему-то посмеялись, пустили бутылку по кругу, обнялись и запели, и никто из них, вероятно, и не вспомнил о трагической дате.
Ходили по магазинам. Отпустил комплимент красивой смуглой продавщице. Русские парни, продавцы одного магазинчика, уговаривали купить оружие. Мы говорим, что на родину еще не скоро. «Оно вам и здесь пригодится!» Не дай Бог. На улице кто-то явно из наших играет на пиле. Мальчик на скрипке пиликает. В подземном переходе чистый, поставленный голос душераздирающе выводит: «Ох, то не вечер, то не вечер...» Огромный детина изображает робота. Мускулы напряжены, но не дрогнут. Возле фонтана кучкуются бичи. Огромные залы Европа-центра. Лотар, хитро улыбаясь, привел нас к витрине с русскими осетрами, семгами, икрами. Но мы уже отъелись за эти шесть дней, так что до голодных спазм и обмороков дело не дошло. Вечером на пивзаводе. Он расположен на берегу Шпрее, и напомнило мне это Минусинский мелькомбинат, такой же низкий берег, деревья по колено в тихой воде. В цехе, где стоят котлы и расположен пульт управления, пахнет горячо и пряно, как в сауне. Пояснения давал пивовар с пропитым лицом.
С утра экскурсия в Берлинский автопарк. К нашей группе приставлены два немца в одинаковых синих пиджаках. Мы переглядывались, негромко пересмеивались: «Охрана? Штази?» Оказалось, это инструкторы, им было поручено научить нас водить автобус. Через пять минут инструктажа я уже лихо гонял двухэтажный МАН по кругу, мимо гаражей и цехов. Что и говорить, удобная машина.
После обеда Международная экономическая встреча в нашем семинар-отеле. В вестибюле толчея, выставка берлинских предприятий. Расселись в зале за длинным столом. Открыл встречу д-р К. Ульбрихт, однофамилец генсека, бургомистр Копеника. Из 35 тысяч рабочих мест 30 фактически «отпали». Задача: сохранить предприятия, отдав их в частные руки. Потом выступал на немецком языке наш бывший посол и секретарь ЦК Фалин. Теперь он благополучно живет в Германии и всем в России недоволен. От нас выступали трое. Я говорил об информационной основе рынка, без знания России туда западному бизнесмену нечего соваться, нужна надежная информационная сеть. Готовы ли вы вкладывать денежки в ее развитие? После официальной части ко мне подошел молодой немец и заговорил по-русски. Звать его Уве, в свое время он учился у нас в НЭТИ, мое выступление заинтересовало его как профессионала, его фирма как раз занимается информационным бизнесом. К нам присоединился Андрей, ему мое выступление понравилось. Спустились вниз, где все уже готово было для следующей части конференции — коктейля: столы с пивом, вином, подносы с наполненными бокалами и с игрушечными бутербродами. «Вольдемар, — окликнул меня кто-то из наших, — а на кухне можно получить колбаску!»
Я уже несколько раз поражал своих, пользуясь лишь одной бессмертной фразой «Гебен зи мир, битте». И на этот раз после слов «Гебен зи мир, битте, сосидж» в моих руках оказалась тарелка с парой горячих колбасок и картошкой. Моему примеру последовал Андрей, Уве от горячего отказался. К нашей теплой русско-немецкой компании прибился новороссийский фирмач Миша, одетый как полагается, на его взгляд, одеваться западному бизнесмену: темный двубортный пиджак до колен, широченные брюки, складками спадающие на кожаные штиблеты, яркий галстук. «Все хорошо, — сказал я, — но вот германские женщины — это все-таки не русские женщины. Нет той яркости, порыва, той прелестной глупости...» И тут появилась она — ярко красивая, с копной каштановых волос, в облегающем гибкую фигуру желтом костюмчике. «Кажется, я ошибся», — пробормотал я, на что Миша улыбнулся в бокал с коктейлем. Я сделал шаг навстречу женщине: «Битте шен, чего желаете дринкен?» «Имбирного пива!»
Я принес ей пива, мы отошли в сторону, познакомились, разговорились. Она оказалась бывшей ленинградкой, вот уже два года живет с мамой в Берлине, муж в Москве. Она отправляет товары в Россию, а он там занимается реализацией. Ее фирма была одним из спонсоров конференции, помогла приехать таким, как Миша.
Я рассказал ей о своих впечатлениях о немецких женщинах. «Вы правы, Владимир, наши женщины ярче, интереснее, но они, как и мужчины, кстати, страшно закомплексованы, несвободны, зажаты». Разговаривали мы долго, обратив внимание всех наших. Миша поглядывал с явной ревностью, наконец, подошел, заговорил о якобы неотложных общих делах; мне ничего не оставалось, как откланяться.

Июнь 2004 г. Высадились у входа в Зоо. У меня в этой поездке была только одна проблема: что делать целый день в воскресном Берлине и в Дрездене? Решение берлинской проблемы пришло в умело накрашенном лице той самой мамы, что вчера чуть не рыдала на границе:
— Извините, мы с сыном остались как бы одни, вы не могли бы нам составить компанию, а то мы совсем не знаем города, никак не ориентируемся.
Что общего было со вчерашней зачуханной провинциалкой у этой рослой красавицы в модных бриджах и в черных босоножках на высоченной шпильке?
— Ради бога, только вот в такой обуви вам тяжело будет.
Действительно, она намучалась, пока на распродаже компании Renot не купила белые кроссовки, зато все мужики, сидевшие этим воскресным днем за столиком уличного кафе или идущие по тротуару вблизи наших танков в Тиргартене и «Золотой Эльзы», по аллее Даллеса и Унтер-ден-Линден, свернули себе шеи.
Утро застало нас в Бельгии. За стеной из цветущих деревьев поля в тумане. На указателе — De la Verlein, Mon Charlot Namur. Во впадине — бело-красное село со шпилями храмов. Ровные поля, то зеленые, то рыжие. Белые длинные фермы без окон, коровы. Валентина обращает наше внимание на мачты со светильниками:
— В Бельгии огни горят всю ночь…
«Не только в Бельгии», — мысленно добавляю я.
— Из космоса Бельгия выглядит как одно светлое пятно…
«Мадам, вы давно из космоса?»
Продолжаю изучать состав группы. У женщины с распущенными волосами есть имя, но для меня она Стерва: в каждой группе есть стерва. Вот она уже строчит в блокноте, конкурентка хренова… Перед нею пожилая пара; он русоволос, говорлив, зовут Алексей Кузьмич. «В каждой группе есть свой Кузьмич», — записал я. Последний ряд зовут «галеркой». Там пять мест, среднее, без соседей впереди, занимает длинноногий Виктор. Слева и справа от него по две девчонки. Оттуда то и дело слышатся смех и дерзкие выкрики. Справа ушла дорога на Брюссель. Село, река с пристанью. В 9-20 кончились мачты — мы во Франции. На указателях мелькнул Амьен. На склоне церковь, кладбище, дома с красными крышами. Валентина рассказывает про Францию и про Париж. Мораль: Париж не был разрушен благодаря тому, что вовремя сдался. Предательство как резон, как выход, как спасение. У предательства свои законы. Существует культура предательства.
Остановка перед Парижем. Подошел к стоянке грузовиков. Один из водителей болтает по-английски. Ребята из Португалии. Я вспомнил студентку-англичанку Катю, жившую в нашей семье полгода. «Катя, ты в каких странах была?» «Индиэ, Агентайн, Почугел…».
Париж. Поздний вечер. Сижу в номере отеля на 5-м этаже со стаканом «Бордо». Окно выходит на стоянку, на стройку, на узкий переулок. Дождь под светом фонарей кажется белым снегом. Удивительно, что вчера был жаркий Берлин. И вовсе не удивляет, что я в Париже. Поразил ли меня Париж? Наверное, нет, а в чем-то разочаровал. В толпах туристов и черных сенегальцев теряется очарование Парижа — книжное, историческое и т.д. Счастлива Таня: у нее останется свой Париж — тот, который всегда с тобой. Вот она, Эйфелева башня, вот он, Собор Парижской Богоматери, вот они, Елисейские поля, парк Тюильри, где в бассейнах запускают управляемые модели парусников, вот он, Лувр со стеклянной пирамидой у входа... Единственное, что не обмануло, что не подвело — Джоконда, у которой можно стоять бесконечно, не обращая внимания на снующих и щелкающих фотокамерами, словно зажигалками.
Может быть, все дело в том, что я приехал в Париж как в деревню, где все «свои»: голландская парочка (она закурила сигарету, а он стал сворачивать цигарку) у Эйфелевой башни, служитель Лувра киевлянин Дима, японец в черном — владелец парфюмерной сети, с которым мы долго болтали на пороге его магазина и обменялись визитными карточками, толстые словоохотливые австрийцы… Жалко, не знаю французского. И почему-то не как знак прогресса, а как дикое варварство воспринимаются карточки в отелях вместо ключей и электровыключателей, четкие алгоритмы: «Вас никто не будет ждать», «Не прошли сразу — платите еще раз». То есть еще раз понимаешь — не там мы живем. Вспомнил как у Сименона Мегрэ возмущался в Англии и в Америке: «Варвары! Не дадут человеку выпить, когда он хочет!» Зато здесь милое телевидение, в котором много французского, много парижского: потрясающий эффект присутствия.
И второй день в Париже начинался мелким дождем. «Il pleure dans mon coeur comme il pleut sur la ville»². Днем небо и плакало, и улыбалось. Вечером сделал в компании мамы с мальчиком и приставшей к ним Наташи с галерки — джинсовой девочки с рюкзачком за плечами — круг: Риволи-пешеходный мост-Сите-бульвар Сен-Мишель-площадь Согласия. По набережной Сены катила женщина на роликах, в черном, развевающемся плаще-пальто. Баржи и лодки покачиваются на воде. На палубах некоторых барж целые сады и тенты ресторанчиков, пустых в этот час из-за прохладной и пасмурной погоды. Раскачивается шлюпка на стреле. На лавках под платанами пьют красное вино. В сумерках прошли по узкой улице рядом с бульваром Сен-Мишель, где гремит музыка, пахнет тепло и пряно из дверей ресторанчиков, народ идет тесной толпой, сияют витрины. Сейчас 21-30. Ждем автобус на пляс де Конкор. На Эйфелевой башне зажглись цепи огней. Небо клубится, но сухо. Купил три тюльпана, подарил своим дамам и гиду Валентине, вышедшей из подъехавшего автобуса. Проехав вечерним Парижем, вернулись в отель.
В Париже очень домашнее ТВ. Вчера был сериал: взрослые дети глазами взрослых, взрослые глазами взрослых детей. Молодые француженки на экране очаровательны, но где же они на парижских улицах?.. А сегодня чудесный фильм, который не назовешь художественным; это кусочек Парижа, несколько дней из жизни четырех калек. У нас такого давно не «кажут». Нужны новый Гоголь и новый Чарли Чаплин, чтобы вернуть интерес, уважение и сострадание к маленькому человеку. Париж — большая деревня, провинция. Вся их кинопродукция — 10-й уровень Голливуда, но ведь смотришь не отрываясь!
Третий день в Париже я провел наедине с городом. Попросил водителя Ваню высадить где-нибудь поближе к Монпарнасу. Он остановился на площади перед строгим зданием Пантеона у бассейна с фонтаном. Пасмурно, но сухо. Четкого маршрута у меня нет, для языковой практики обращаюсь к прохожим — здесь это не «заморские» туристы, а в основном женщины, вышедшие за покупками, — показать дорогу на Монпарнас, Сен-Жермен-де Пре, к Люксембургскому саду. Мне мило, с улыбками, показывали, а я шел своим путем. Стал понимать, что настоящие француженки, настоящие парижанки — те, кому за сорок. Какой взгляд, какая улыбка, грация — хватает минутного разговора, чтобы все-все увидеть и понять. А вот одному парнишке доверился, но он отправил меня совсем в другую сторону, и ведь уверял в правоте, спорил со мной, напрягаясь и краснея…В книжном магазине попросил что-нибудь по истории Монпарнаса. Блеклая продавщица подвела меня к столу с альбомами из тяжелой плотной бумаги. Я нашел фотографию начала ХX века, перевел подпись: здесь, в кафе «Aux Deux Magots», собирались художники, будущий цвет Парижа. Я вспомнил «Праздник, который всегда с тобой» Хемингуэя: Джойс, Ф.С.Селинджер. (Чудо перевода: «A Moveable Feast», Непрекращающаяся фиеста. Название «Праздник, который всегда с тобой» — гениальнее самого произведения; Хемингуэй здесь ни при чем. Фиеста — это что-то личное и важное для самого Хемингуэя; фиеста — это не праздник, а образ жизни. Спроси любого русского, все знают эту фразу, но никто не связывает ее с Хэмом. Из письма Симонову: «Он (Кашкин) лучший из всех критиков и переводчиков, какие мною когда-либо занимались». А русской литературе надо учиться не по школьным учебникам, а по Хемингуэю: «… я ни у кого, кроме Толстого, не встречал такого изображения войны». «У Достоевского есть вещи, которым веришь и которым не веришь, но есть и такие правдивые, что, читая их, чувствуешь, как меняешься сам…». «Но Достоевского перечитывать нельзя». «…у Чехова от воды только прозрачность. Кое-какие его рассказы отдавали репортерством. Но некоторые были изумительны»).
— А сейчас это кафе существует? — спросил я.
— О да, месье, это совсем рядом!
Я шел по улицам, мимо лотков с овощами и фруктами, мимо дверей магазинчиков и кафе. Вошел в несколько почтовых отделений, намереваясь позвонить домой с Монпарнаса. Но телефонов, где можно было бы позвонить без карточки, там не было. Как и у нас на почте, здесь толпились люди, это был обычный, будничный Париж. На углу, где я был встречен порывом ветра, был большой кинотеатр. Слева виднелась башня Торгового центра. Я перешел площадь и вдруг остановился: мимо быстрыми шагами шел либо сам Тарантино, чья внешность Щелкунчика за неделю Каннского фестиваля примелькалась на канале «Евроньюс» до тошноты, либо человек, жутко похожий на него, и тащил за собой, как на буксире, молодую худенькую женщину с рюкзачком за спиной. На террасе «У двух ослов» было еще пусто. Пусто было и в соборе, только стайка детей, видимо, воспитанники католической школы, пели перед алтарем под руководством молодой женщины в черном.
Я шел на север, к Сене, заходя в магазинчики с редкими покупателями и присматриваясь к стенам домов. Но никаких мемориальных досок не нашел, кроме скромных табличек на домах важных государственных и военных деятелей. (Потом дома я перечитал «Праздник…» и нашел на карте все упомянутые там улицы: Лемуан возле площади Контрэскарп и Нотр-Дам-де-Шан, где он жил с женой и ребенком, Флерюс, где бывал у Гертруды Стайн, Одеон, где брал в книжной лавке Сильвии Бич книги Тургенева, Достоевского, Толстого, Чехова — все это рядом с Пантеоном и Люксембургским садом. Я «прошел» по карте одним из маршрутов Хемингуэя: «мимо старинной церкви Сент-Этьен-дю-Мон, пересек открытую всем ветрам площадь Пантеона, ища укрытия, свернул направо, вышел на подветренную сторону бульвара Сен-Мишель и, пройдя мимо Клюни, бульваром Сен-Жермен добрался до кафе на площади Сен-Мишель», он почти совпадал с единственным моим маршрутом, только я не мог понять, как можно выйти к площади Сен-Мишель по бульвару Сен-Мишель, он в этом месте идет параллельно Сене). В магазине, где продаются африканские маски, амулеты и подобные вещи, я так долго присматривался и приценивался в тайной надежде привезти внучке недорогой, но «суперский» подарок, что двое продавцов, они же, видимо, и владельцы, поинтересовались, уж не из Южной ли я Африки. В ответ на мое откровенное недоумение они пояснили, что имели в виду белых юаровцев, буров. На набережной Сены зашел в магазин, где торгуют картинами. Смуглая англичанка купила прелестную акварель с видом Парижа. Но даже для нее это «very expensive». Я же купил две цветные картиночки у лоточника на берегу Сены.
Вышел на набережную Орфевр. Каждое лето на даче я перечитываю 13 томов из двадцатитомника Сименона, совершая путешествие на «Полярной Лилии» мимо берегов северной Европы и прогулки по улочкам маленьких городков Бретани, ну, а романы про Мегрэ нельзя читать без карты Парижа под рукой. Подошел к молодцеватому ажану в белом. Он козырнул. Я сказал, что хотел бы увидеть окна кабинета комиссара Мегрэ, героя романов Сименона. Действительно ли это здание уголовной полиции? Он ответил, что да, это уголовная полиция.
— А где кафе «Дофин»?
— Вон там площадь Дофина.
Я нашел площадь Дофина, но не нашел ни бара, ни кафе с таким названием. На улице, параллельной родной Риволи, где в витринах вина и морепродукты, стоят лотки с дисками. Я выбрал аудиодиск «Сен-Жермен-де-Пре» с песнями Сальвадора, Жюльет Греко, Монтана, Лемарка. На площади Вогезов побывал в трехэтажной квартире-музее Виктора Гюго, увидел в оригинале его рисунки, известные по репродукциям. Долго стоял у картины, изображавшей берег в Бретани. Удивили туристы из Канады, не знающие французского(!). В вестибюле музея Пикассо женщина звонила по телефону-автомату; мне послышалась русская речь. Снова вернулся на самую торговую улицу Риволи: «Но ты мне, улица родная, и в непогоду дорога…». Много молодежи, которая везде одинакова. И еще раз понял, что настоящие француженки, настоящие парижанки — те, кому за сорок, милые, приветливые, открытые. Правда, одна нетерпеливо и довольно бесцеремонно «отшила», когда я пытался построить сложную и правильную фразу на французском. Зато крепкий мужик рабочего вида сам подошел, когда я развернул карту: «Ке шерш?». Я сказал, он:
— Друа, друа и (рукой показал) друа.
То есть прямо, прямо и направо. Так я вышел к площади Игоря Стравинского.
Вечером в греческом кафе — на той самой веселой и узкой улице, выходящей на площадь Сен-Мишель, — ели улиток и пили розовое домашнее вино. У меня было удобное соседство: напротив парижский гид Володя, справа Валентина. Володя прекрасно говорит по-русски, образован, читал лекции по культуре чего-то. Так что общая тема нашлась. Я перевел название нашей с дочерью книги как La culture de concorde³. После недолгого спора он согласился со мной: пришли к concorde. За два стола от нас села пара: невзрачный даже со спины мужчина в ковбойке и — ко мне лицом, роскошным телом, обнаженной грудью, — смуглая красавица с распушенными по голым плечам волосами, в кружевном платье, начинающемся где-то на локтях. А как держится, как красиво ест, изящно пьет красное вино, свободно хохочет, кладет руку на руку визави. Я обратил на нее внимание Володи.
— Латиноамериканка, — определил он с ходу.
— А он?
— Он француз. — И добавил, словно это все объясняло в отношениях странной пары. — Женщина — витрина мужчины.
Проснулся лунной ночью в кресле автобуса с тяжелым сердцем. Утром холмы, а потом горы вдали по сторонам. Зеленые поля с поливальными машинами. Каменистый склон с купами желто-цветущего кустарника и розовыми цветами. Селенья под горой. Дома одноэтажные и в два-три этажа. Обгоняем длинные виклы⁴, их и на стоянках полно. Интересно, есть ли голландские? Одиннадцать лет назад нас уверяли, что голландцы захватили весь рынок автоперевозок.
… Геометрически безупречные поля, ровная петля канала, узкая дамба, она же прямая как стрела дорога. И пупырчатая кожа моря. Парусники. Зеленый мыс, игрушечный маяк. Красная черепица крыш. Дома заполняют по периметру весь квартал. Ветряки. И снова поля, поделенные на ровные участки. В гавани баржи тесными рядами. Доки. Садимся на черную полосу аэродрома. Склады, терминалы различных компаний, чаще всего голландской KLM. Едем в автобусе. Здоровущие коровы лежат на зеленом лугу. Каналы с водой выше уровня шоссе. Мельницы. Парники.
Отель «Барон» в спальном пригороде Гааги, Зютермеере. Мой номер на первом этаже. Дверь балкона выходит в парк. Прошелся по парку. Парнишки на спортивной площадке играют в футбол. Голландцы постарше прогуливаются с собаками. Посреди парка пруд, На берегу пруда клумба с белыми, желтыми, красными розами. За парком стоят многоэтажки, похожие на лучшие московские последних серий, только окна во всю ширь стены, так что непонятно — то ли это окно, то ли стеклянная стена.
Всю ночь шумела гроза. Спал с открытой дверью на балкон. Кто-то — то ли кошка, то ли большая птица — прятался от дождя на моем балконе. Утро свежее, солнечное. Сделал пробежку по парку. У тихого пруда делал зарядку. Розы на клубе осыпались. Но уже готовы были распуститься новые, молодые, свежие. Воскресный день, едем в Гаагу, на побережье Северного моря. Схевенинген. Здесь прохладно и ветрено, но народ гуляет и веселится. Много людей на пляжах, на площади перед итальянским рестораном, где выступает оркестрик. Музыкантов шестеро, они в черном, с белыми передничками-манишками. Седой кларнетист в очках, солистка с лентой через плечо, с большим черным зонтом в руке. Я фотографирую солистку, она делает мне ручкой в черной перчатке. На другой площадке выступают клоуны в белых нарисованных масках, молодые ребята в черном трико и в джинсах. Море серое, небо серое, оттого все выглядит еще ярче и праздничнее. Везде голландский флаг — почти как наш триколор: красно-бело-синий.
С нами от хозяев Элизабет. Она подстрижена под мальчишку: тонкая голая шея, зато на затылке много мягких, вымытых лучшим шампунем волос. Мы неожиданно легко и быстро разговорились. Она рассказывает, что только что приехала из Австралии, где много лет жила с родителями. Обедаем в рыбном ресторанчике, что на пляже у самой воды. Я помогаю Элизабет усадить нашу компанию за столы, сделать заказ. Потом мы сидим рядом. Андрей дорвался наконец до английского, сыплет скороговоркой через стол, Элизабет покорно отвечает, легко краснея, иногда поворачивается ко мне и смотрит, как мне кажется, умоляюще: Ну, сколько можно, я ведь тоже человек, дайте мне спокойно поесть. На обратном пути погуляли по Гааге. В чем-то она меня обманула. Ничего голландского, обычный европейский город.
Изучать теорию ездим в Рийсвик, деловой пригород Гааги, расположенный внутри треугольника Гаага-Амстердам-Роттердам. «Практику» проходим в Роттердамском порту. По пути в Роттердам остановились на каком-то хуторе, выпили кофе с горячим яблочным пирогом. Пол в доме ощутимо ниже уровня воды в канале. Во дворе аккуратно и точно сооружен игрушечный городок с железной дорогой, озером, мельницей. Туманно, дождливо. В тумане дождя автобаны с фантастическими развязками, порт, краны, корабли у пирса. Каждый день в Роттердам прибывают огромные этажерки-автомобилевозы из Японии. Подарили журналы на английском языке, которые издает порт. Привлекли внимание две статьи Бас (Баса?) Климби. В одной статье рассказывается про развитие толкания на Рейне. Как в 50-х годах специалисты съездили в Америку, насмотрелись на тамошние большегрузные составы, начали внедрять на Рейне. Ну, прямо как у нас. А вторая статья вообще касалась лично меня. Речь в ней шла о семьях шкиперов. Они круглый год живут на своей самоходке, как мы лето на барже. 86 % шкиперов являются потомственными речниками. Женятся в основном на шкиперских дочках.
Посреди Роттердама дома стоят в воде, словно корабли. А многоэтажки Зютермеера похожи на «Титаники» — соотношением размеров, балконами-мостиками, заревом огней в ночи. Нам рассказали, что окна во всю стену заведены в Голландии со времен испанского владычества. Одно окно похоже на другое: торшер, цветы и растения, мерцание телевизора. Похоже на аквариум, и не только чисто внешне. Чувствуется стена — пусть прозрачная, но прочная, незыблемая, между нами и ими. Наутро отправил письмо Бас Климби на адрес журнала «Роттердам».
Оказывается, на Гаагу лучше всего смотреть с высоты птичьего полета. Например, из окна на семнадцатом этаже министерства транспорта Нидерландов. Правильные ряды черепичных крыш, зелень парков. В туманной дали виднеется побережье.
Рано утром звонок. Мужской голос на английском: «Звонит Бас Климби. Я получил ваше письмо и очень благодарен за теплый отзыв о моих статьях. Не могли бы мы встретиться, чтобы я мог отблагодарить вас?» «Очень рад. Я к вашим услугам».
Договорилась встретиться на неделе. А пока едем на субботнюю экскурсию в Роттердам. Там проходит карнавал малых народностей Голландии. Сейчас в Голландии живут сотни тысяч выходцев из колоний, ставших частью Голландии, — из Арубы и Антильских островов. Они полноправные граждане страны, как бы к этому ни относились белые аборигены. В Зютермеере цветных подавляющее большинство. Парни статны, девицы просто прелесть по сравнению с сырыми и пресными голландками. Не раз видел парочки — белый парень с темнокожей красавицей или белая девушка в обнимку с парнем с черными жесткими косичками а ля Гуллет. Работают цветные в основном в сфере обслуживания и потому карнавал превратился в смотр достижений предприятий общественного питания — кафе и ресторанов. Каждое предприятие выставляет свою команду музыкантов и танцоров. Музыканты идут пешком или едут на открытой платформе грузовика. У танцовщиц гибкие страстные тела, но есть и матроны, трясущие жирными телесами.
Завтракаем и ужинаем в ресторане отеля. Завтрак не такой разнообразный, как в Берлине и Дрездене (вспоминаем клубнику со сливками и истекаем слюной), но все равно обильный. Вечером темнокожий официант, прозванный нами Мавром, спрашивает, что мы будем пить. Большинство отвечает «Бир», только ленинградцы перебиваются соком. На столе стоит холодная вода со льдом. В час дня имеем сиротский ленч в помещении учебного центра в Рийсвике: плошка растертого супа, салатик, бутерброды, фрукты, кофе. С нами ленчуется м-р Хилкинс, ответственный от центра за наше обучение, куратор по-нашему. Он высок, худ, лысоват, носит блейзер, голубую рубашку с галстуком, джинсы и кожаные туфли. Занудлив и скуповат: еле-еле выпросил у него клей. Добираемся в Рийсвик на общественном транспорте. Автобусы ходят строго по расписанию. Проезд стоит дорого. Примерно по гульдену (это полдоллара) за километр, проездной билет на месяц — порядка 70 долларов. На эти деньги можно купить кассетник, но нельзя переночевать в дешевом отеле. Нам выдали проездные на неделю за 35 гульденов. Можно на любом транспорте проехать две зоны, например, из Зютермеера в Гаагу и, кружным путем, к дюнам на побережье Северного моря.
Каждое утро, делая зарядку у клумбы с осыпающимися и распускающимися розами, я вспоминаю Элизабет. Но мы видим ее только издали в здании учебного центра, у меня ощущение, что ее не подпускают к нам, прошел слух, что она превысила отпущенный ей лимит в Схевенингене. В третьем часу дня в коридоре учебного центра раздается стук тележки и звон стекла. «Вольдемар!» — кричат мне, потому что я сижу у самой двери. Я распахиваю дверь и помогаю нашей милой буфетчице вкатить в аудиторию тележку с напитками. Пива — алкогольного и безалкогольного — два ящика, пьют его не все, поэтому самым заядлым питухам достается литра по полтора. Занятия заканчиваются в четыре часа. Редко кто едет сразу в отель. Разъезжаются на шопинг, кто в Гаагу, кто в Зютермееер. Есть магазины и в Рийсвике.
Бас Климби подъехал прямо к отелю. «Вы ничего не имеете против рыбного ресторана?» «О, с удовольствием». И мы поехали в тот самый ресторанчик в Схевенингене, где были с Элизабет.
Бас оказался крупным лысоватым мужчиной. Работает в Роттердаме, а живет в Арнхейме, на границе с Германией; даже по нашим понятиям расстояние немалое, а он спокойно мотается на своем старом громадном «Шевроле» (других марок не признает) по 250 километров в день. Только вот осенью, когда снег, слякоть, ехать довольно противно... Зато в Голландии всю ночь на автострадах горит свет.
Договорились созвониться и продолжить обсуждение наших творческих планов, в частности, совместной книги «Флот Европы и Азии». Я спросил в ресторане: «Бас, у тебя есть знакомые поэты?» Он помотал головой: «В Голландии нет поэтов». И то верно. Зачем сытой скучной Голландии поэты?
Не дождавшись звонка Баса, позвонил ему сам. «В чем проблема, Владимир?» — удивился он. И я понял: это Запад, Бас честно рассчитался с тобой, чего тебе еще от него надо?
В аэропорту провели мимо контейнеров с собачками. Их перевозят к новым хозяевам. Сердце разрывается от их хриплого жалобного лая, глаза смотрят на тебя как на последнюю надежду. Смотрел на голландских собак, а думал почему-то о России.

Июнь 2004 г. До Ниццы 120 км. Стерва уже насилует свою юную соседку, говорит и говорит без умолку. К 10 приехали в Грасс. На фабрике «Галмар» запах, как в парикмахерской. Невысокая смуглая женщина в белом костюме и прозрачной черной накидке, назвавшаяся Маргаритой, рассказывает по-русски, что сейчас цветет майская роза, с июля будут работать с жасмином. Проходим в зал с медными флягами и трубками, вместе напоминающими самогонный аппарат. Я отстал от своих, и Марго приняла меня со спины за заблудившегося француза. Я в ответ пожаловался ей, что вчера в Париже меня приняли за южноафриканца.
— Но там тоже живут белые!
— Уи, мадам! Они потом долго объясняли, извинялись.
Она опрыскала меня самым модным парфюмом Male⁵:
— Сегодня все женщины будут ваши!
У Марго крупные, не по фигуре, руки.
Справа ушла дорога на Бельведер, где жил Бунин. В Канны въезжали в дождь. И в дождь полезли в воду. Поплыли до буйка с одной дамой, той самой, что за моей спиной постоянно чихала и сморкалась. Теперь вот надеется вылечиться морской водой. Нас догнал толстый Дима. Дима с дамой поплыли к берегу, а я остался у буйка восстановить дыхание. Пустился в обратный путь, и тут вышло солнце. Я улегся на большой плоский камень. В его углублениях еще стояла вода. Рядом резвилась молодежная компания. Пришла загорелая дочерна старуха с белыми волосами, расстелила на песке прямо под моим камнем матрац, простынку, улеглась.
В Ницце устроились в отеле на улице Паганини. Принял душ, переоделся. Купаться больше не хотелось. После заплыва болели руки, и все же это была полезная процедура после двенадцатичасовой нагрузки на позвоночник. Спустился, стал ждать Диму. Он, понаблюдав за моими парижскими контактами, попросил помочь ему с коммерцией. Я не стал уточнять; видимо, что-то хочет купить, надо пообщаться с продавцами. И тут он выходит с сумкой, в которой громыхнула водка! Я сразу понял, что это пустой номер: в Ницце! Водку! Наверно, поэтому и согласился: через десять минут Дима сам поймет, что прокололся. Дима все понял через семь минут, когда тщедушный с желчным лицом владелец лавчонки спросил:
— Вы хотите, чтобы я вызвал полицию? — И сделал движение к телефону.
— Нет, месье, не хотим.
На углу мы расстались с Димой, и я отправился звонить домой. Еще на утренней стоянке попросил у Валентины мобильник, пообещав оплатить наговоренное:
— Что-то неспокойно на душе, сон плохой видел…
— Да будет вам! — И протянула карточку. — Только недолго!
Маша успокоила, что дома все в порядке. И для меня словно заново начался этот день. В Новосибирске был поздний вечер, а здесь было солнечно и тепло; я вышел на набережную и прошел ее чуть не всю в ту и другую стороны. Вход в отель «Негреско» сторожили то ли эфиопы, то ли мавры в красной униформе.
— Бонжю-ур! — произнес я, как учил парижский гид Володя.
— Бонжур, месье.
Про «Негреско» рассказывала Валентина. А я Сименона вспомнил, как Мегрэ звонил в Ниццу брату месье Парандона. Действительно, черт те что! Круглый зал, потолок куполом, знаменитая люстра, картины, мебель, витрины, музыка. Тут тебе и театр, и музей, и дорогие бутики. Приятно было посидеть в бархатном кресле, в тиши, прохладе, неге. А Кузьмича и Юрия Ивановича, как я узнал потом, в «Негреско» не пустили.
Вход в дом с мемориальной доской Чехова, бывший когда-то отелем, был закрыт. Я обошел вокруг здания, вошел, но это была фирма, не имеющая никакого отношения к бывшему отелю. У восточного края набережной, перед самой стеной с башней я повернул назад. И тут услышал русскую речь. Вообще-то русских туристов много и в Париже, да и здесь, видимо, немало; общаться с соотечественниками желания нет, даже напротив, стараешься дистанцироваться, но тут я остановился: на полукруглой скамейке удобно и свободно расположилась симпатичная пара, рядом раскатывает девочка на роликах.
— Руссо туристо? — улыбнулся я. — Добрый вечер!
— А, вы тоже из России? Присаживайтесь, — предложил мужчина, а женщина приветливо кивнула.
— Нет, спасибо. Только и делаем, что сидим.
— Автобусный тур? — догадался мужчина и, выслушав мой короткий рассказ, поведал в свою очередь, что прилетели самолетом из Москвы, живут вторую неделю в гостинице рядом с пляжем.
Общаться с москвичами было удивительно приятно, но время было позднее, пора было подумать о пище, уже не духовной.
— Тут рядом целая улица ресторанов, — показал мужчина в сторону дома Чехова.
И вот я на улице, вдоль которой тянутся ряды столов, разноцветные навесы, входы в кабачки и бары; уже зажгли огни, фонари, гирлянды, подают блюда со свечами, в витринах живые раки; ярко, празднично, шумно от разноязычной речи. Я шел вдоль столов, смотрел, выбирал, пока пожилая красавица-мулатка не завладела мной и чуть ли не силой усадила за стол. Принесли карту. Я заказал сложный салат и бокал шампанского. Увы, салат оказался овощным, зато к нему подали две вкусные булочки. Соседу, мужчине с восточной внешностью, принесли блюдо с паштетами и несколько бутылок вина. Он намазал паштет на несколько кусочков булки, налил вина. Когда я взглянул в его сторону в следующий раз, покончив с салатом, то чуть не поперхнулся: перед ним на столе стояло сооружение, напоминающее круглую жаровню на ножках, но жаровня была наполнена льдом, а во льду лежали улитки, устрицы, раки, крабы, моллюски… Он начал с устриц, выжав на них лимон крепкой волосатой рукой.
Шампанское было холодным и острым. Сосед руками ломал ракам клешни. Мне снова принесли карту, посчитав, что я закусил, теперь можно и пообедать, но я попросил счет. Я шел вдоль столов и открытых дверей баров. Кругом звучала разноязычная речь, все общались, смеялись, кричали, кто-то пел — все были парами, группами, компаниями, и только я был один. «Марго, ты меня обманула!» Я вспомнил Юрия Ивановича, который пытался то к какой-нибудь семейной паре прильнуть, то к одиноким женщинам. Мы, пожалуй, оказались с ним в одинаковой дурацкой роли. Еще был Виктор из Подмосковья, с удовольствием занявший место аутсайдера. Я же пытаюсь выпрыгнуть, выбраться из этой роли, из этой шкуры.
Захотелось пива. Я подошел к стойке бара, но меня вновь усадили за стол. Порывом ветра с соседнего столика, который занимали светловолосый мужчина и женщина в песочном костюме, смело бумажную салфетку. Я проследил взглядом за ее полетом, и вдруг к ней потянулась рука женщины.
— Are you really need in it?⁶ — проговорил я «автоматом», с некоторым недоумением подавая женщине большую желтую салфетку.
— O! You speek English? There are you from?⁷ 
Мы разговорились. Они оказались из маленького английского городка, имеют небольшую электротехническую фирму, обслуживают школы и колледжи. Поначалу и мужчина активно участвовал в разговоре, но потом то ли ему это наскучило, то ли что еще, да к тому же понимать мне его было тяжелее, чем женщину. Я вскоре понял, в чем тут дело, ее имя Жаклин, английский для нее не родной язык.
Разговорились про воспитание. Я рассказал про англичанку Катю, которую в двенадцать лет лишили дома. Жаклин возразила, что это не характерно для всех, их дети (два ее сына от первого брака) живут и работают вместе с ними. Мужчина к этому времени переключил внимание на смуглого кучерявого мальчонку, разгуливающего меж столами, заговорил с ним. В нескольких шагах за ребенком следовали с рекламными улыбками его родители, высокий белый и крупная пышная негритянка. Семья оказалась из Колорадо.
Видимо, общих детей у моих соседей не было и, судя по рукам Жаклин, выдающим ее возраст, уже не будет. Но в остальном это была милая, изящная, красивая женщина, от которой шло приятное излучение, искренний интерес и приязнь. Моей визитной карточке она обрадовалась как девчонка.
— Это мне? Я могу ее взять? — спросила она, прижимая ее к груди.
Мужчина с кривой улыбкой сказал, что у меня «большое преимущество», и я вдруг понял, что он просто-напросто ревнует ко мне Жаклин! Так, может быть, Марго меня не обманула? Вышел на набережную и вдруг понял, что самостоятельно не найду свою Паганини. Стерве и той даме с красным носом, с которой совершали заплыв в Лигурийском море, я обрадовался как родным. А они уверенно вывели меня на большую улицу, авеню Медсена, где в этот поздний час бродила группками молодежь и продавали круасаны. И я понял, в чем их «большое преимущество»: они знали только один путь, а у меня всегда варианты.
— Вы, Владимир, ведете себя прямо как иностранец, — то ли с одобрением, то ли с осуждением говорила Стерва, — пока, извините за выражение, не откроете рот…
— Ну почему же, — возразила Дама, — вон как Владимир разговаривал в Париже со швейцаром в парфюмерном магазине…
— Это был не швейцар. Это был хозяин магазина.
— А нас и так понимают, — сказала Стерва.
Я брел за ними, отстав на пару шагов. Через несколько кварталов Стерва вдруг остановилась:
— Владимир, вам надо проводить их.
— Кого?
— А вы и не заметили? Вон наши прошли, Наташа, Олеся, мальчик Саша. Пойдите с ними. Мало ли…
Выходит, Стерва не совсем стерва… Я повернулся и пошел за троицей, моими спутниками по парижским прогулкам, обнаружив себя только на берегу. Олеся с Наташей стали фотографировать друг друга на набережной, а мы спустились с Сашей на пустынный и темный пляж. Накатывали с шумом волны. Накат был больше, чем днем. И я вдруг разделся и поплыл. Меня поднимало и опускало. Впереди была чернота, а справа и слева огни Ниццы. В гостиницу вернулись во втором часу, но спать не хотелось. Как можно спать в Ницце? Спать в Ницце преступно! К тому же под окном оказалась брассерия, до утра там гремели бутылки, слышался смех.
Утром Антон с радостью поведал, что продал бутылку водки на стоянке виклов (и как я до такого варианта не додумался!) за 10 евро, купил джинсы… До отъезда полчаса. Сижу в китайском ресторанчике с видом на Средиземное, точнее, Лигурийское море, а еще точнее, залив Ангелов, недалеко от места вчерашней приятной встречи с молодыми москвичами, пью легкое вино. Давай с тобой простимся, Ницца… Пришли старухи. Выбирают закуски, смеются, щебечут с официанткой. А что им? Даже Ницца для француза дешевле, чем Россия для нас. Уходя, пожелал старушкам бон апети. Они мило поблагодарили. В Ницце хорошо было Гоголю, Герцену, Тютчеву, Чехову… Я тоже полюбил Ниццу.

Нас с Виктором все таки прибило друг к другу — в Монако. Мы не пошли с общей экскурсией, а прогулялись вдвоем по дворцам и храмам, по узким улочкам кристальной чистоты, охраняемым постовыми в бело-черной форме и красными лампасами суворовцев. Взяли по банке пива и «конспиративно» устроились в уголке парка с видом на море и город внизу, почти вровень с крышами высоток, где растут деревья и сияют лазурной водой бассейны. Вертолет тащит пальму на крышу, а обратным рейсом какие-то плиты. Над нашими головами раскричалась огромная чайка. Причину крика мы узнали тут же: рядом было гнездо с птенцами. В наш уголок без конца идут фотографироваться туристы. Смеемся: «Надо брать за вход».
Виктор говорит толково, здраво, с болью. Развелся, но с женой живут в одной квартире. Детей нет, здоровья нет, работы практически тоже. Периодически убегает в такие поездки. Как ветеран турдвижения имеет большие скидки, на обеды не тратится, уверяет, что хватает завтрака….
А вертолет все кружит и кружит, то на крышу что-нибудь везет, то с крыши. Думаю о летчике. Любимая работа, прекрасный дом, жена, дети. И почему-то вспомнил Жаклин и понял, что не любит она своего теперешнего мужа; мелковат он для нее, невзрачен, мелок, не щедр, не широк… Типичный буржуа.
С каким-то радостным удивлением уставился на ромашки. Ромашки в Монако! Отстал от Виктора и заблудился в этажах, где есть даже специальные площадки для собак. В Монте-Карло вспомнил про Висбаден, где в казино под стеклом стоит стол Достоевского. В японском саду камней долго сижу на горячей каменной скамье. На окраине Монте-Карло стоит девчушка, говорит по мобильнику и ревет.
Въезжаем в Италию. Долины чередуются горами. Начинаются туннели. На склонах грядки. Многие закрыты от солнца. Первая стоянка, первые слова: «Бон джорно», «Грацио». В отель приехали к ночи, проехав по темному Милану с юга на север. В автобусе хохот — нервный, голодный. В отеле быстро разобрались с ключами и разошлись. Я пил «Кьянти», напрасно переключая телеканалы в поисках чего-нибудь интересного, и вдруг непраздничный Милан, с его трамваями и почернелыми зданиями, где в отеле дают обычный ключ, а у телеантенны только один рожок, а второй отвинчен, показался чуть ли не родным. Мой милый Милан…
Утром едем в Верону, к Ромео и Джульетте. Что такое любовь? Это дар, подарок. Даже любовь несчастная, даже любовь вероломная и постыдная…Почти сорок лет назад мы с товарищем были в экспедиции, плыли на плотах и буксирах, ночевали на палубах и в тесных каютках дебаркадеров, покачивающихся на волнах, и много говорили о «взаимоотношениях полов», и в наших разговорах не было ничего грязного — серьезный и откровенный полуспор-полуизлияние старшего и младшего. А потом мы попали на одну речку, где не поножовщина, драки и пьянство были главной бедой, а тупая и скотская жизнь, где у мужчин и женщин нет иных разговоров, кроме щекочущих мерзких фраз, и нет иных отношений, кроме откровенных и бесстыдно-циничных, где люди с честными лицами и хорошими улыбками казались мне животными в душе. «В любовь можно стрелять из пушек и любовь останется любовью, но если ее изо дня в день заваливать мусором — любовь заглохнет», — вспомнил я.
Как-то мы стояли у острова, ожидая утра, чтобы провести плот через перекат. Собрались в рубке и привычно трепались о чем-то банальном, и самые банальные истины высказывал мой товарищ. Я перестал вслушиваться в обывательскую убедительность его слов, я слушал дождь, лежа на ватнике на полу. Вдруг темные окна рубки озарились яркими вспышками молнии, я подошел к окну и долго простоял, наблюдая, как время от времени далеко-далеко и неслышно небо ослепительно взрывалось, и тогда на мгновение видны были черный лес вблизи и серый — вдали, река и мутное небо. И вот этой черной грозовой ночью, разрываемой фантастически яркими ударами молний, я услышал рассказ о нашем молодом капитане и его жене. Парни из команды всегда говорили о нем восторженно, вдохновенно, влюбленно: «Это такой человек, такой капитан, ну такой вообще, такой сильный мужик!» А про нее — одно черное: «Да она же — проститутка, она его ни вот столечко не стоит!» Мне она тоже не понравилась, а мой товарищ сказал про нее: «Она себя не уважает». Из разговора я понял, что она плавала кокшей, он сходил к ней, как ходили все на судне, потом: «У меня будет ребенок!», он — как человек порядочный — женился. Банальная история, не он первый на флоте, не он последний. А ребенок — сейчас это толстенький карапуз с черными удивительно красивыми глазами, по всему выходило, что не его: «Да она же с кем только не… Да ее же в 24 часа из Норильска выперли!» — горячатся парни. Он от позора посылает ее рожать куда-то к матери, она приезжает к нему с ребенком, не преминув в том городе воспользоваться свободой, благо ребенка не кормила, отдала его на станцию, где их вскармливают. Приехала, значит, и ничего, живут. Если где-нибудь по пьянке заходит разговор об этом позорном браке, он глухо говорит: «Не надо об этом!..» «Бабы ей говорят: купи ему костюм, ведь в драных штанах ходит, а она отвечает: А он мне сказал, чтобы я все на себя тратила, ему ничего не нужно». Я вспоминаю худую шепелявящую женщину с вытатуированным синим колечком на пальце и его, крепкого, светловолосого, светлоглазого, красивого. Что это? Зачем? Почему? И объясняю для себя: он с ней потому, что видит в ней то, чего не видит никто, нашел в ней то, что не найдет ни с кем. И я чувствую какую-то печальную и непонятную правоту его поступка, скорбную необходимость любви как жертвы, и проникаюсь к нему глубоким уважением и состраданием, но по-прежнему мне грустно, больно и непонятно.
Мы в Ломбардии. Церковь Св. Марии, замок Ферцеску. Балкончик с цветами. Слева горы и город на холме, аккуратное кладбище. Справа речушка с каменистым ложем. Cabernet d’Anju. Обгоняем викл, за рулем датчанин с шкиперской бородкой. Самолет летит в нашем направлении и оттого кажется, что он завис, не движется. Снова маки. В Вероне сфотографировал памятник поэту Барбикони. «Поговорил» с продавцом— итальянцем, у которого купил деревянные сандалии и галстук. Мы опять с Виктором, он щелкнул меня под балконом Джульетты с моей рукой на теплой медной груди.
Венеция. На морском ботике переплываем на остров Транкетто. Не отказал себе в удовольствии поболтать с капитаном, настоящим морским волком, судя по обветренным скулам и форменной одежде. Площадь св. Марка. Мостик Реальто. С Виктором нас опять развело, а ко мне вдруг прибилась джинсовая Наташа по вполне меркантильной причине: нужны евро, а у меня только крупные, придется ждать обеда. И вот мы сидим с ней в ресторанчике, едим что-то похожее на наши пельмени и рыбу. Я предлагаю ей вина, но она отказывается и пьет минеральную воду. Она все уже посчитала на калькуляторе мобильника, и нам говорить больше не о чем: ведь с женщиной можно говорить только о любви и только — любя. Я вдруг вспоминаю свою студентку Алену, редкая красавица и умница, она в свои двадцать кажется мне зрелой, все понимающей, мудрой женщиной.
Снова площадь. Поднялся ветер, упали капли дождя. Оркестр играет «Yesterday», потом — «Я вам расскажу про всю Одессу…». В сумерках загружаемся на ботик. На стоянке пошел дождь, и я купил зонт в киоске перед самым его закрытием. Рано утром остановка в маленьком немецком городке. В туалете пытался выяснить у «сборщика дани», где мы.
— Вы не говорите по-русски? — насмешливо спросил тот.
Город назывался Регенбург. Речные системы. Горы в тумане. Справа иногда показывается солнце. Вспомнил, что сегодня день рождения Пушкина. Ваню задержали за превышение скорости и повели в домик двое — мужчина и женщина в форме. В полдень въехали в Дрезден. Опять, как в Монако, с Виктором. Ушли подальше от центра, от реки, в надежде найти в воскресенье хоть один открытый продмаг. Не нашли. Через тихий спальный микрорайон вышли к ресторанчику под навесом, посидели за колбаской с пивом. Потом вышли на площадь и оказались в самом центре спортивного праздника. Как мы поняли, Дрезденское «Динамо» куда-то вышло или победило. Желто-черные флаги, рубашки и шарфы, песни в маршевом ритме, пиво…
На набережной Эльбы-Лабы пахнет липами. Я спустился на понтон, посидел у воды — темной, быстрой, высокой. Пароходы ходят с опущенными трубами.
СТ-шка из Чехии. На другом берегу ездят на велосипедах, прогуливаются, валяются на траве.
Вот и граница с Польшей. Три флага. Бело-красный польский. Едем по узким улочкам древних польских городов. Дорога на Зелену Гуру. Вспоминаются фестивали в этом городе, Марыля Родович с песнями Окуджавы.