Вы здесь

Я вас всех никогда не забуду

Повесть
Файл: Иконка пакета 01_marfin_jvvnnz.zip (96.79 КБ)

1.

Диомид Дубницкий, вор-карманник по кличке Чугун, был сегодня доволен. С раннего утра ему сопутствовал фарт, и сейчас, к вечеру, он вполне мог похвастаться приличным уловом, от которого в последнее время отвык. Проводя свои дни в беспокойных бегах и мечтаниях, он едва наскребал на еду и топчанчик, который по великому блату снимал у одной заковыристой спекулянтки.

Зараза эта, именуемая в тайных сферах Лизаветой Пиявкой, проживала в одном из переулков Чиланзара, в глинобитной халупе, превращенной ворами в «малину». Первую из низких тесноватых комнатушек занимала она сама с дочкой Лидией и внучкой Мариной. А вторую, с отдельным входом и надежным подвалом, отдавала внаем разномастным квартирантам.

Хата Лизки считалась надежной, так как старая карга, умело подкатясь к участковому, постоянно задабривала его то деньгами, то водкой, то девочками.

Документы, то есть справка об освобождении и прочее, у Демки имелись. Всего две недели прошли с того дня, как он прибыл в Ташкент из Ивдельлага. Однако ни паспорта, ни прописки, а следовательно, и постановки на военный учет у него не было. Что при первом же сбое в это грозное военное время грозило трибуналом.

Конечно, отсутствие двух пальцев на левой руке, которые Диомид вполне сознательно оттяпал себе еще на Беломорканале, освобождало его от тяжкой повинности. Но шел четыреста пятидесятый день Великой Отечественной, и на трудфронт и во «вторые эшелоны» забирали даже записных нестроевиков.

А это Демку никак не устраивало, потому что рожден он был гордецом и сибаритом от свободолюбивых и пылких людей.

Папа его, как вещала семейная хроника, был казачьим есаулом и в 1920 году укатил с генералом Слащёвым в Турцию. А маман с юных лет, наплевав на духовное происхождение, промышляла веселыми связями. В разные годы от разных господ произвела она на свет троих отроков, ничего не ведавших друг о друге.

Причина этого незнакомства была в том, что ветреная мамзель без зазрения совести подбросила одно чадо на крыльцо какого-то богатого особняка, другое просто «забыла» у оплошавшей повивальной бабки.

Правда, Демке повезло. Мать Калерии Антоновны, отставная протопопиха Ивлева, во искупление грехов небогобоязненной блудящей дщери, забрала казачье чадо к себе. Однако, промучившись с окаянным мальцом, одновременно пошедшим в отца и мать, лет двенадцать, не выдержала трудов тщетных и скоропостижно преставилась, несомненно получив за свои страдания царствие небесное и смиренное отдохновение в раю.

Калерия Антоновна на похороны не явилась. И Демка сам с помощью дьячка и соседок, воем воющих от его проказ, похоронил старуху. После чего, распродав все, что можно было продать, укатил на крыше подвернувшегося товарняка в Москву, уповая где-нибудь на Сухаревке или в Марьиной Роще повстречать дорогую родительницу.

Однако найти ее не сумел, так как и не искал особенно, столковавшись и спевшись с компанией таких же, как сам, шкетов безнадзорных и зачуханных. Жил он вместе с ними то в асфальтовых котлах, то на чердаках и в подвалах, крал у зазевавшихся торговок с лотков все, что попадалось, попрошайничал, ходил поводырем у поддельных слепых. А однажды, увидев, как залетный щипач выпотрошил ридикюль у нэпманши, позавидовал козырному и легкому фарту и заболел им всерьез.

Жизнь его покатилась красивой дорогой. За лихость и дерзость был он вскоре принят в уголовный клан Белокаменной, неустанными трудами и удачами заслужив прозванье «фартовый пацан».

А потом, как говорится, пошло невезение. Непреклонные муровцы остроглазо приметили озорного «жучка» и, проследив однажды, взяли с поличным в трамвае на Большой Дмитровке. По малолетству и снисходительности тогдашнего Уголовного кодекса получил он на первый раз три месяца изоляции, без добавочных мер социальной защиты. Тем более что выдал себя не за офицерского сынка, а за споткнувшегося потомка пролетариев чистой воды, настрадавшихся от прошлого гнета и гнусных режимов.

Так дальше и повелось. Свобода — домзак, свобода — домзак.

А годы шли. И в тридцать втором загремел он, уже девятнадцатилетний, на Беломорско-Балтийский канал, к Онежскому озеру, возле города Повенца. К тому времени числились за ним четыре судимости, и проходил он по делам не только как Дубницкий, но и Киселев, он же Ключник, и Каниковский, он же Сердюк.

Получив последний срок в 1937-м и отпахав пять лет «от звонка до звонка», выбыл Диомид на волю, растревоженную и поруганную войной.

Конечно, в такую пору надо было бы срочно «завязывать», как это сделало немало испытанных урок. Но, мимолетно осмотревшись и увидев, как скудно и голодно живет народ, он решил профессию не менять. Тем более что ни в обозные, ни в сторожа ему идти не хотелось. Да и кто бы рискнул взять на материально ответственную должность рецидивиста, у которого одно перечисление фамилий занимало чуть не половину страницы?

Поэтому, поразмыслив критически, Чугун решил, что, пережив Белобородова, Ягоду, Ежова и прочих, переживет он и Берию, если только судьба к нему, Чугуну, вновь любовно склонится и снизойдет.

И вот сегодня он гулял. В кармане лежало почти тринадцать тысяч, и теперь хоть на пару недель можно было расслабиться и передохнуть.

Сердце Демки томилось. Он почти физически ощущал его куском сливочного масла, шкворчащего на сковороде.

Неожиданно представилось, как завидуще раскроются глаза Лизаветы Марковны, когда она увидит это богатство. Как заюлит, застрекочет, заподлизывается Лидка, до сих пор не обращавшая на него никакого внимания. Петушиное чувство собственного достоинства навалилось на Демку, подступило к горлу так, что захотелось закукарекать.

Ничего, и бабай, загонявший эвакуированным рис по бандитски высокой цене, и пирожковый барыга Шимон, неосторожно подставившийся Демке, свое нагонят. Через их руки не такие суммы проходили. А для него подобное — впервые.

Да и с чернушниками он не прогадал. Еще в лагере научился гонять и три карты, и ореховую скорлупу. И тут, на рынке возле Тезиковой Дачи, прикинувшись простачком, всенародно выпотрошил фармазонов и был таков. Пока они опомнились, пока рванулись за ним — дескать, свой и своих же губишь! — он был уже далеко, здесь, на Пролетарской, в низкой и жаркой чайхане, расположенной над мелководным Саларом.

Ташкент был под завязку набит эвакуированными, военными, шпаной, инвалидами, милицией. Промтоварные и продовольственные магазины отпускали по карточкам только самое необходимое. Зато на толкучках было все.

Поэтому Демка тут же сбросил свое задрипанное тряпье и облачился в офицерский китель с двумя нашивками за ранения, синие диагоналевые галифе и приличные яловые сапоги на двойной спиртовой подошве. При желании можно было достать орден или пару медалей, вроде тех, что носил сожитель Лидии Ванька Самурай. Но, подумав, Демка от подобной мысли отказался.

Одно дело, если заметут на кармане, пусть даже без прописки и со всеми судимостями, и совсем другое — при чужих наградах. Кто знает, может, они с какого-то убитого воина сняты (бывали такие случаи!), и тогда попробуй доказать, что не ты его порешил.

Удобно расположившись на деревянном, крытом кошмой помосте, Демка вытащил из кармана бутылку самогона и велел принести плов, лепешки и чашку холодной воды.

Может, чай хочешь? — услужливо поинтересовался вальяжный чайханщик, утирая тюбетейкой мокрую от пота бритую бугристую голову. — Разве плов водой запивают? — Он воровато стрельнул глазами по сторонам и, понизив голос, добавил: — А еще анаша бар... имеется. Курить будешь?

Йок! — брезгливо скривился Демка. И, не поворачивая головы, повторил директивно: — Во-оды! Су! Су... понимаешь?

Узбек обиженно поджал губы, сказал: «Ходжаин — барин!» — и принес все, что требовалось, попросив рассчитаться немедленно.

Опустошив пиалу самогона, Демка запил его водой и принялся за еду.

Ароматный плов был жирен и красен от моркови, а от лепешек исходил такой горячий и сытный дух, что Демка почувствовал себя чуть не эмиром бухарским. После долгого воздержания алкоголь ударил в голову, и Чугуна повело на благодеяния. Ему до отчаяния захотелось, чтобы хоть одна живая душа с пониманием выслушала его и то ли посочувствовала, то ли посоветовала бы, как жить дальше и какие искать в этой жизни основы и смысл.

Но люди вокруг были озабочены своими проблемами, и никого не интересовал захмелевший стриженый мужичок, сидящий один на один с полупустой бутылкой. Демка докурил папиросу, щелчком сбросил окурок в арык и, негромко ругнувшись, вновь наполнил пиалу.

Будь здоров, Диомид Мартемьянович! — с уважением поприветствовал он себя и вдруг замер, прислушиваясь к непонятным вздохам и шорохам, доносящимся из-под помоста. — Это что же такое? — крякнул он и, резко наклонившись, схватил и вытащил на свет замурзанного пацана. — Ты кто такой? Откуда? Документы есть? — строго заговорил он, крепко держа мальчишку за рукав обтрепанной фланелевой курточки.

Блаженное чувство власти над этим понуро переминающимся с ноги на ногу огольцом обуяло его. В кои-то веки представилась возможность проявить гражданскую бдительность, вроде той, что всегда и везде проявляли к нему дотошные милиционеры.

Ну, чего молчишь? Отвечай!

А чего вы хотите? — равнодушно спросил мальчишка.

Документ покажь! Паспорт там... удостоверение... Или нет ничего?

Нет, — грустно сознался подросток. — Мне паспорт пока не положен.

А под нарами сидеть положено? Ты чего там искал, позорник?

Спа-ал! — неожиданно всхлипнул пацан. — Сирота я, дяденька. Отпустите меня... я домой пойду...

До-о-омой?! — Демка прямо-таки засиял от мильтонской гордости и большого ума. — В какой же это дом пойдешь, если ты сирота? А-а?

Мальчишка смутился.

Я... мне... у меня...

«У меня»! — передразнил его Демка, понимая все невысказанное пацаном и уже имея насчет него моментально возникшие планы. — Знаю я твое «у меня». А ну, садись. Небось, жрать хочешь?

Парнишка недоверчиво взглянул ему в глаза и смущенно кивнул.

Тады так... клевай и глотай!

Демка отодвинул от себя миску с недоеденным пловом и отломил кусок лепешки.

Наяривай! Да не боись. Я не мент. Сам недавно с кичи свалился.

С какой кичи? — вежливо поинтересовался мальчик.

Демка посмотрел на него с глупым недоумением и захохотал, хлопая себя ладонями по ляжкам.

Кичи не знаешь? Ну ты даешь! Чем тебя только делали и когда?

Он снова отпил глоток самогона, поморщился и покачал головой.

Значит, ты домашняк. То есть домашний. А говоришь — сирота. Чернуху лепишь!

Какую чернуху? — снова удивился мальчик. — Я из детдома сбежал.

Он умолк, жадно глядя на остаток лепешки, лежащий на подносе. Демка, откинувшись на помосте, безразлично разминал казбечину, и мальчишка, видя, что его не собираются ни бить, ни арестовывать, настороженно сидел рядом.

Был он худ и белокур, тонкошеий и угловатый, с огромными наивными светло-карими глазами. Фланелевая куртка и такие же шаровары были изрядно поношены и измяты, а порыжевшие, давно не чищенные ботинки явно доживали последние дни.

Демка искоса оглядел его, шмыгнул носом, но ничего не сказал. Может, вспомнил себя в свои первые сиротские дни.

Тебе сколько лет?

Тринадцать.

А откуда родом?

Из Искитима... Мама моя оттуда, и я там родился. Потом в Москве жили. А эвакуировались из Киева. Там папа служил. На второй день войны под бомбежку попали. Маму и Полиночку насмерть... А меня оглушило и под насыпь скинуло.

Мальчик замолчал, опустив голову, а затем продолжил равнодушным, словно бы мертвым от незатихшей тоски голосом:

Люди подобрали... И сначала в приемник, а потом в детдом. Далеко, возле Омска. А мой папа на фронте. Он полком командовал. Так я его искать начал. Целый год — ничего. И вдруг сообщили из наркомата обороны! Написали, что ранен. И направлен в госпиталь, в Ташкент. Ну я и решил — сюда. Потому что пока письмо напишешь, пока оно дойдет... Да и куда писать? Госпиталей много! Я поэтому, как приехал, в милицию обратился, чтобы помогли. Адрес дал: главпочтамт, до востребования. Соврал, что с теткой приехал, но постоянного жительства пока нет. Может быть, найдут?

Найдут! — многообещающе кивнул Демка. — Они, если возьмутся, кого хочешь найдут. Уж как я от них ни тырился, а не успел моргнуть, как все мои статьи и пальчики в деле... Хенде хох и битте-дритте!

М-м-м, — задумчиво промычал мальчик. — А вы разве не командир? Вон у вас и форма, и нашивки...

Командир, кхе-кхе-кхе, — поперхнулся дымом Чугун. — Только я сейчас в отставке. По причине контузии и ранения. Усек?

Он показал пацану свою изуродованную руку.

Ага, — мальчишка доверчиво моргал своими светло-карими.

Ну, тады лады! — подмигнул ему Демка. — А живешь-то ты как? Подворовываешь?

Что вы? Как можно! — искренне возмутился пацан. — Меня люди по глазам понимают. Кто сухарь даст, кто яблоко... Правда, в последнее время ослаб, так бы все лежал и лежал... Но воровать... что вы!

Правильно! — неожиданно горячо одобрил его Чугун. — Воровство — пустая затея. Как ни ловчи, а обязательно сцапают. Не сегодня, так завтра. Такая у нас жизнь.

У вас? — вскинулся мальчик.

Ну-у... как бы тебе сказать... у людей... в общем смысле, — почему-то замешкался Демка.

С таким туповатым хмыренком ему сталкиваться еще не приходилось.

Домашняк и есть домашняк, как его ни крути. Есть еще среди пацанов такие невинные!

А ведь и у него, Демки, папа был офицерская косточка. И кто знает, кем бы стал Диомид Мартемьянович, если бы не революция. Может быть, золотые погоны носил бы, с высокородными барышнями эклеры и марципаны вкушал. А так... Э-эх! Кстати, у этого дурачка пальцы будто богом данные. Для карманника — золотая мечта!

Ты, часом, на фортепьянах не играешь? — криво усмехнулся он, не сводя глаз с давно не мытых, тонких до прозрачности рук мальчишки. — Шопенов там всяких да Бетховенов?

Играю, — ответил пацан. — Только мне больше виолончель нравится. Она... она... — Не найдя слов для достойного выражения своей мысли, он умолк.

Ви-лан-чель? Это скрипка, что ль, такая большая? — почтительно изумился Демка. — Ну ты даешь!

И вдруг те, поначалу неясные, планы канонически оформились в законченное и четкое желание.

«Подобрать таких тройку, пяток, обучить ремеслу, и пусть воруют. Ну а ты у них вроде пахана. Всю добычу себе, а детям на орехи. И холку подставлять не надо, все покроют сынки комсоставские...»

Демка даже вспотел от открывшейся перед ним доходной перспективы.

«Ведь если по-деловому все обтяпать, так всю жизнь можно будет на свободе торчать. Бабенку себе заведу, детишки, может, пойдут... наследнички!..»

Демка возбужденно допил самогон и уселся на кошме, по-узбекски скрестив под собой ноги.

Как тебя зовут? — наконец спросил он, стараясь добротой и вниманием расположить к себе пацана.

Игорь, — ответил мальчик. — А фамилия Воронов.

Он с сожалением посмотрел на опустевшую миску, аккуратно подобрал с подноса крошки и бросил их в рот.

Не наелся? — хмыкнул Демка. — Так мы еще организуем. Эй, чайханщик! Один плов и два чая! Быстро!

Спасибо вам, — застенчиво поблагодарил Игорь. — Только я не расплачусь, у меня денег нет.

Э-э! — по-восточному яростно выбросил пальцы из кулака Демка. — Свои люди — сочтемся. Будет у тебя время расплатиться.

Он замолчал, увидев приближающегося чайханщика, и небрежно бросил на поднос несколько ассигнаций.

Хватит? Яхши?1

Яхши! Яхши! — радушно заворковал узбек, уважая кредитоспособность клиента и подвигая мальчишке миску с пловом. — А анаша будешь? Нет? Очень жаль. Хороший анаша, крепкий...

Он смахнул деньги в карман некогда белой куртки и, поигрывая жирными, округлыми, как у женщины, плечами, удалился за стойку.

Некоторое время было тихо, так, что слышалось, как бурлила скоротечная вода в Саларе и медленно журчал арык. Мягко шелестели прибрежные ивы. На песке наскакивали друг на дружку перессорившиеся воробьи.

Мальчик ел торопливо, стараясь не чавкать, по-собачьи виновато поглядывая на своего благодетеля.

Ничо, ничо, — благодушно покряхтывал Чугун, с сожалением разглядывая пустую бутылку. — Я из тебя фартового щипача сделаю.

Кого? — не понял Игорь.

Ну это... музыканта! Струны на виланчели щипать. Со мной пойдешь! — вдруг посуровев, безапелляционным тоном произнес он. — Хватит по помойкам шастать. У меня и хата есть, и деньги. А там, может, и отец объявится. Кто он у тебя по званию?

Полковник.

Полко-о-овник?! — с уважением протянул Чугун. — Большая шишка. Ну, ничо, я тоже не палкой делан. У меня отец в Гражданскую комдивом был, — вдохновенно сфантазировал он. — С Котовским воевал. Только его в тридцать седьмом Ежов, подлюга, защучил. Слышал о «ежовых рукавицах»?

Как будто... А вообще, что это такое?

Да как тебе сказать, — поморщился Демка. — Оголтелые страсти и траурный круговорот!

Иногда Диомид начинал выражаться красиво. Нахватался он этого умения в лагере, когда подружился с Христоней, бывшим провинциальным актером, а затем воришкой и алкашом.

Христоня обожал пленительные обороты речи. Он считал себя возвышенным интеллигентом и, назло тупой шпане, неукротимо общался с так называемыми «врагами народа», которых на всех каналах и лесоповалах было хоть пруд пруди. Демка и сам знал одного врача, проходившего по «делу Горького». Этакого благообразного и мудрого старичка профессора, которого в затрапезном лагерном медпункте милосердно держали за санитара.

Так что считай себя всесторонне обеспеченным, — заверил Демка, поощрительно похлопав мальчика по плечу. — А теперь идем домой. Там у меня подружка намечается. Да и тебе девулю подберем. Как ты к девкам относишься? Небось, пощупываешь, как курчат?

Игорь помолчал. Сквозь бесцветную кожу щек просочился горячий румянец.

Вы о девочках? — наконец спросил он.

А то о ком же, — радостно захохотал Демка. — О них, родимых...

Они мне нравятся, — твердо сказал Игорь. — Только...

Только ты еще наивный, — перебил его Чугун. — Хе-хе! Так это не беда. На твои глаза любая баба позарится. А теперь идем! Нам до Чиланзара еще переть и переть!..

 

Из полуоткрытых окон дома Лизаветы Марковны доносились стенания и вопли. Демка приостановился, по-черепашьи втянув голову в плечи, и беспокойно огляделся.

Ша! — зловещим шепотом задержал он мальчишку. — Может, это легавые? Или облава? А?

Игорь пожал плечами. Он до сих пор не мог понять, что за человек этот странный командир в отставке. Может, контузия сказывается?

Не знаю, — сказал он.

«Не знаю», — буркнул Демка и длинно цыкнул слюной через редкие желтые зубы.

Узкое, рано покрывшееся морщинами лицо его вытянулось, острые бурундучьи глазки спрятались в припухших веках.

А ну, зайди! — возбужденно скомандовал он. — Зайди и посмотри, кто там. Если что, скажешь: адресом ошибся. Ну!

Неудобно как-то, — поежился Игорь.

Неудобно? — зашипел Диомид. — А жрать задарма удобно? Чего молчишь? Как мы дальше работать будем, если ты для друга ничего... А ну, топай! И если что — кричи!

Он буквально впихнул пацана в заскрипевшую калитку, а сам затаился у забора.

Поначалу в окно позырь! И если шухер — тикай!

Игорь повиновался.

Ну, чего там? — спустя минуту окликнул его Демка. — Чего? Говори!

Ничего, — покачал головой Игорь, заглядывая в окно. — Тетя какая-то плачет...

А ментов? Мильтонов нет? — приглушенно выкрикнул Чугун.

Мальчишка подошел к другому окну.

Никого не видно.

Ух, гадство! — беспокойно потер ладони Демка. — Если что, горю, как швед... А! Была не была! — решительно крякнул он. — Открывай двери! Вперед!

Через небольшие узкие сени они на цыпочках вошли в дом и остановились у притолоки, готовые в любую минуту сбежать.

Неподдельное волнение Демки передалось и Игорю, хотя он не понимал, куда и зачем ему надо убегать от милиции. Конечно, при любой проверке он тоже мог загреметь. Как-никак из детдома сбежал, казенные штаны и куртку унес. Спит черт знает где, ест неизвестно что. Так что подозревать и не доверять ему мог всякий встречный, а милиционер и подавно. На всякий случай он отступил назад, оглядывая небольшую комнатушку с любопытством и смущением человека, впервые оказавшегося в чужой квартире.

Комната не поражала. Часть ее занимал большой, источенный жучками темный резной буфет с почти пустыми, если не считать нескольких облупленных тарелок и чашек, полками. Слева, на тахте, покрытой лоскутным одеялом, лежала худенькая смуглая женщина, сотрясаясь в рыданиях. Рядом, за столом, покрытым потрескавшейся клеенкой, не обращая на нее внимания, сидела рыжеволосая миловидная девочка лет четырнадцати и что-то писала в потрепанной общей тетради. А в углу, возле плиты, засучив рукава халата, стирала в корыте какие-то тряпки крутобокая, обвисшая старуха, с апоплексически налитыми щеками и затылком, ало просвечивающим из-под туго затянутой короткой седой косицы.

Что за гам без ссор и драм? — храбро вопросил Демка, убедившись, что опасности нет, а шум и слезы, скорее всего, дело семейное.

Девчонка на секунду оторвалась от тетради и, взглянув на него, ничего не ответила. Затем, увидев Игоря, уставилась на него и неожиданно показала язык, густо испачканный химическим карандашом.

Игорь посмотрел на нее как на больную и спрятался за спину Чугуна.

Ма-а-ама! — нараспев произнесла девочка. — Гости у нас. Встречай!

Гости! Гости! — оживленно затараторил Диомид. — Лидуся! Гляди, кто пожаловал!

Услышав чужой и вроде бы сочувственный голос, женщина завыла еще громче.

Да что такое? В чем дело? — оскорблено повысил голос квартирант. — Могу я узнать, что тут происходит?

Можешь, можешь!

Старуха в сердцах швырнула в корыто тряпку и, вытерев мокрые руки о халат, с туалетным кряхтением присела на табурет.

Мировая трахедия! — язвительно и вредно выкрикнула она.

В слове «трагедия» буква «г» прозвучала как протяжное, сдобное «х», и этот мягкий звук сразу выдал в ней малороссийское происхождение. Что и было истинной правдой. Родилась Лизавета и прожила всю жизнь, кроме пары отсидок, в благородной и славной Одессе, ныне занятой врагом, а оттого далекой и недосягаемой.

Мировая трахедия! — повторила она. — Хахаля у нее забрали, вот и воет, дуреха.

Самурая?! — возликовал Демка и тут же притих. Узнает Иван про такие его радости, хлопот не оберешься. — А кто сказал про арест? Может, все это враки?

Как бы не так, — проворчала старуха. — Сенька Черт прибегал... и Закир-узбечонок. Мусора Ваньку на вокзале загребли с чемоданом. Загудел Самурай... теперь надолго. Сенька Черт наказал, щоб мы передачу несли. Папирос, мол, сухариков, сахаров-махаров... А где я возьму, если этот жлоб ничего нам не нес?

Ну и стоит ли ныть? — облегченно расслабился Демка. — Мало, что ль, мужиков на свете?

«Все! — хищно подумал он. — Лидуха моя! Да и все эти бабоньки-девоньки...»

Вот-вот, — закудахтала Лизавета, обрадованная неожиданной поддержкой, — що это за мужик, если он не может тебя обеспечить? Ты, по моим понятиям, должна в крепдешинах ходить, а он, босяк, даже прожиточный минимум не обеспечивал!

О «прожиточном минимуме» Лизавета недавно услышала в очереди и, подхватив это интеллектуальное выражение, выдавала его к месту и не к месту. На сей раз она попала в десятку и, поняв это, почувствовала себя удовлетворенной.

Разве это ловчила? — с пафосом продолжала она. — Ни одной приличной тряпки не добыл за все время. Сплошные «голуби» — простыни, наволочки, панталоны бабьи... тьфу! И за этого чердачника убиваться? Я вас умоляю!

Да-а, — на мгновение оторвав от подушки встрепанную, с шестимесячными кудряшками голову, проревела Лидия. — Чердачник не чердачник, зато мужчина какой!

От лярва! — сокрушенно покачала головой мать. — Мушшина! Да ты с им що, за-ради этого жила? Ты с им жила, щоб себя и дите содержать! Мушшина-а! — ехидно протянула она. — Да я тебе таких мушшин организую, що все попадают!

Ты организуешь, — всхлипнула Лидия. — Родную дочь готова любому продать. А я тебе не собака! У меня все по любви! Всегда-а!

Она опустила опухшее, зареванное лицо в подушку и вновь затряслась и задергалась.

Видал? — подтолкнул пацана Диомид. — Шапито да и только. Да ты меня полюби, силь ву пле! А Ванюху забудь. Ему теперь не до тебя. Все! Кранты!

Он хотел сказать, что Самурай, по его понятиям, не урка, а сявка, но вспомнил о лихой тюремной «почте», о зловещих воровских законах и смолчал. Всего один раз встретились они, а страх до сих пор сидит в нутре Демки.

Самурай обедал тут, за этим столом, догрызая жирную баранью ногу. Мордатый, широкоплечий, с извилистым глубоким шрамом, летящим от виска к губе. Злобными свиными глазками впился в появившегося чужака, настороженно выслушал всю его родословную и имена блатных сотоварищей. При упоминании знакомых молча кивал, не выказывая ни опаски, ни одобрения. Наконец пробурчал по-хозяйски:

Ну, живи, коли так...

Однако, нарушив святой закон гостеприимства, к столу не пригласил и угощения коллеге не поставил.

Бабка Лизавета с Лидухой сидели тут же, словно кролики перед удавом, дожидаясь, пока змей насытится.

Самурай драл мясо с костей, глотал не жуя, смачно перемалывая хрящи и сухожилия. Демка ненароком заглянул ему в рот и остолбенел. Не рот, а молотилка — не дай бог попасть под такие мощности. Загрызет чище любого волкодава!

Э-эх! — воскликнул Чугун и, молодцевато раскинув руки, прошелся по комнате тугой цыганской проходочкой:

 

В крепдешины я тебя одену,

Лаковые туфли подарю,

Золотой кинжал себе подвешу, гоп-ца! —

И с тобой на славу заживу!..

 

А ну, хватит ныть, красавица!

Наклонившись к Лидии, он с прибаутками затормошил ее, оторвал, сопротивляющуюся, от подушки, и вскинул на руки.

Тебе вот какой фортун нужен!

Еще один прохвост! — забубнила Лизавета. — Форсун ты, а не фортун! К тому же бессовестный. Сам-то вон какой непутевый, а туда же. Женшчину ему подавай! Да ты хоть на себя наскреби, а потом о бабах думай!

Э-эх, маманя, — не выпуская из объятий неожиданно притихшую Лидию, проворковал Демка. — Да я для вас сейчас вроде золотого самородка. Я, может, счастье за хвост ухватил и как жар-птицу держу. Аль не разглядела сослепу, что я шкуренку сменил?

Старуха всплеснула руками.

А и впрямь! Офицер советский, как есть офицер... Неужто кого на гоп-стоп поставил?

Бери выше, мамаша, я грабиловкой не занимаюсь.

Он восторженно прижал Лидию к себе и полез целоваться.

Однако она опомнилась и забила руками и ногами, пытаясь вырваться.

Пу-у-усти-и!.. Пусти... хам! Нужен ты мне, как же!

Демка медленно опустил ее на пол, отчего легкое платье задралось, и Игорь, по-прежнему стоявший у двери, увидел не только полную ножку, но и кромку сиреневых трусиков, и резинку, придерживающую чулок.

Эта картина смутила его, и он, перехватив насмешливый взгляд сидящей за столом девчонки, неожиданно покраснел.

Девчонка засмеялась и, закинув руки за голову, потянулась тоже, словно бы невзначай подтянув вверх свою короткую лиловую юбочку.

В общем, так, мамаша, — говорил между тем Чугун, вываливая из карманов на стол пригоршни червонцев, тридцаток и сотенных. — Гони за водкой и закусками! Сейчас мы свадьбу с Лидоней справим. А насчет дальнейшего — не егози. Есть у меня наметки и соображения. Кстати, прошу любить и жаловать. Игорь! — наконец-то представил он мальчика. — Гарька Музыкант. Мой друг и компаньон!

Шчипач? — дружелюбно поинтересовалась старуха, сразу, как и предполагал Демка, подобрев и оттаяв от его баснословного богатства.

Будущий, — кивнул Чугун. — А пока на роялях пиликает. Но ты на пальцы его глянь... Маэстро! Дунаевский! Куда нам всем...

Ты думаешь?

Старуха приблизилась к Игорю, бесцеремонно взяла его руки в свои и, профессионально оглядев, обдала чесночно-луковым запахом изо рта.

Не Ойстрах, но що-то есть... Ты откуда, ребенок?

Я... я... — растерялся Игорь.

Отца он ищет, — пояснил Демка, властно усаживая себе на колени мгновенно и безоглядно покоренную Лидию. — Отец у него знаешь кто?

Он сделал выразительную паузу.

Старуха насторожилась и почмокала губами. На лице ее отразились великие потуги мысли. Наконец, ничего не придумав, она выдохнула трагическим полушепотом:

Неужто мент?

Ме-ент, — обиженно махнул рукой Демка. — Всюду тебе менты мерещатся. Полковник у него отец, вот кто!

Полковник! — покачала головой старуха. — Это таки чин. Только на хрена ты его к нам привел? Щоб он всех заложил? И тебя у первую очередь?

Не заложит, — ухмыльнулся Чугун, чувствуя себя кумом королю, и никак не меньше.

Разомлев от своей значимости, богатства, тепла и влекущего аромата женщины, уютно прислонившейся к его груди, он, казалось, вот-вот замурлычет.

Не заложит, — повторил он. — Да и с чего ему нас продавать? А главное — за что? Ведь так, Игорек?

Так, — ответил Игорь. — За добро злом не платят.

Святые слова! — вздохнула Лизавета и занесла руку, чтобы перекреститься, но почему-то раздумала.

Ну вот, — засмеялся Демка. — Как по Библии чешет. Молодец, оголец! Мы с тобой еще такие дела закрутим! А теперь знакомься. Это баба Лизавета. Это тетя Лида, дочка ее. А это Мариночка — и дочка, и внучка. Поухаживай за ней, если хочешь. А там, глядишь, и подженишься.

Я ему подженюсь! — нервно рявкнула бабка. — Женилка-то, небось, уже подвыросла. А как спортят девку, так и ховаются, гады! Щоб даже взгляда на нее не мог иметь! — пригрозила она мальчишке. — Понятно?

Да вы что... вы что... — растерянно забормотал Игорь, ошалевший и от суровых речей, и от внимательных и насмешливых глаз, обращенных к нему.

Подойдя к столу, он неловко поклонился всем сразу и присел на краешек скрипучего стула.

Воспитанный в скромной интеллигентной семье, он, невзирая на все свои потери, не успел ожесточиться и одеревенеть душой. Тайфунная волна войны до сих пор несла его на своем гребне и, словно щадя, не бросала вниз, в пропасть, на дно, где, барахтаясь и задыхаясь, гибли ни за что ни про что живые сиротские души.

Потеряв мать и сестру, в одночасье вырванный из семейного круга и брошенный в кипящий и вьюжный мир, он почти не видел его темных сторон, с первых дней беспризорничества попав в руки хороших людей. Эти люди лечили его добротой и любовью, и он понемногу оттаивал, отходил от своей изнуряющей душу беды.

Неожиданное известие об отце вернуло ему надежду. И он, не раздумывая, боясь, что его не поймут, задержат, отговорят, той же ночью ушел из детдома на станцию и помчался сюда. Долгая неделя дороги, печальной и трудной, приоткрыла ему глаза на многое, о чем он даже не подозревал в тихих стенах сиротской обители в старинном уральском селе неподалеку от железнодорожной станции, откуда на ступеньке пассажирского вагона укатил искать отца.

Он увидел Отчизну, Россию, страну — напряженную и горевую, роковую и верующую. Судьба и тут предохранила его от многих опасностей. И он благополучно добрался до Ташкента, хотя по тем временам это было похоже на чудо. Десятки людей, злых и добрых, встретились ему за эти дни. Одни привечали его, делясь последним, другие с проклятьями гнали прочь. И он, благодаря одних, не обижался на других, понимая их недоверие, опасения, отчужденность.

И вот сейчас, оказавшись в этом доме, он пытался понять, что за люди его окружают и зачем он понадобился этому загадочному хвастливому человеку, объявившему его своим другом и компаньоном.

...А что, — долетел до него голос Марины. — Хороший жених! И не наглый, как все вы. Тихий, застенчивый, словно воробышек. Можно я тебя Воробышком буду звать? — лукаво спросила она, дотронувшись узкой теплой ладошкой до его руки.

Игорь вздрогнул и отшатнулся от нее.

Все засмеялись.

«Уйду, — мрачно подумал он. — Кто им разрешил издеваться? Думают, бездомный, так можно...»

Но о нем уже все позабыли.

Старуха, принципиально громко отсчитав из валяющихся на столе денег три тысячи, подхватила кошелку и куда-то заторопилась.

Эй, Лизетта, чего-нибудь сладенького купи! — требовательно крикнула ей вслед Марина.

И водки, водки не забудь! — добавил Демка. — Эх, и загудим мы беспредельно, жена моя!

Какая я тебе жена? — вроде бы недовольно, но уже покладисто проворчала Лидия. — В загс сведи, тогда и величай!

А что? — возбудился Чугун. — Идея! Завтра же и закатимся. Кстати и пропишусь у вас... Только паспорт получу.

В загс? — подозрительно нежно улыбнулась Марина. — Да сколько этих загсов у тебя уже было?

А тебе-то что? — не поворачивая головы, лениво откликнулась Лидия.

Мне ничего. А только если Самурая выпустят, он никому не простит.

Ну, это мы еще посмотрим, — явно рисуясь перед обществом, заявил Чугун.

На самом же деле упоминание о подобной развязке нехорошо отозвалось в его душе. Ну да бог не выдаст, свинья не съест. Пускай с этой Лидкой Самурай сам разбирается. А он ни при чем. Скажет, сама прилипла. Это ж тварь запродажная. Сегодня ты у нее, завтра другой, послезавтра еще кто-то...

 

Спустя пару часов в доме шли гульба и веселье.

Пили все. Даже Марина отхлебнула чуток. Поморщилась, но не выплюнула, а тут же потянулась к соленому огурчику и захрустела им мелко и часто.

Игоря тоже уговаривали попробовать, но он не поддался. Дичился, бычился, краснел, как девчонка, вызывая смех и подначивания Марины.

Ничего, привыкнет, — блестя счастливыми хмельными глазами, убеждал всех Чугун. — Ему многое предстоит понять. Давай, Игорек, наворачивай. Подгребай к себе картоху, нагуливай жир!

Он налил себе новую стопку и, ловко опрокинув ее в рот, потянулся за папиросой. Лидия зажгла спичку и, дав ему прикурить, вытащила казбечину из его губ и затянулась сама.

Фраерок он еще, — кисло улыбнулась она. — И намучаешься ты с ним, Демок.

Да ты что, Лидоня, ты что, — потянулся к ней Демка. — Я ж тебе намекнул, как будет. Подберем еще двоих, троих шкетов, и пусть шуруют! А этот пацан — фартовый. Он мне радость принес, и я на него ставлю!

И хотя Игорь никакого отношения к сегодняшней удаче Диомида Мартемьяновича не имел, Чугуну захотелось убедить и себя, и подружку, что везение его идет от этого мальца.

Разомлев от еды и усталости, Игорь молча сидел, и глаза его слипались. Потом все поплыло куда-то, закружилось, и, не в силах совладать с навалившейся сонливостью, он склонил голову на руки и тут же, за столом, уснул...

2.

Очнулся он под утро и долго лежал с открытыми глазами, пытаясь ни о чем не думать. В низкое запыленное окно заглядывало солнце. Однако и рама, и двери были накрепко заперты, воздух стоял в комнате тяжело и густо, так, что перехватывало дыхание. Кисло пахло огурцами, уксусом, луком, застоявшимся папиросным дымом и резким потом давно не мытых человеческих тел.

Приподнявшись, мальчик увидел, что лежит он на узком топчане возле печи, а слева от него, на тахте, раскинувшись под легкой простыней, спит Марина рядом с похрапывающей и сопящей старухой.

Дверь в другую комнату была закрыта. Но и оттуда доносился громкий прерывистый храп, позволяющий предположить, что человек неудобно лежит на спине.

Сонные, одуревшие от духоты, мухи медленно летали по комнате, сослепу натыкаясь на паутину, которую раскинул под потолком ловкий и проворный паук. Одна из них уже неистово жужжала, запутавшись в липких нитях, и чем больше она металась, пытаясь вырваться, тем глубже и опаснее увязала в тонко вибрирующих смертельных кружевах.

Игорь потянулся, хотел встать, но передумал и, устроившись поудобнее на жестком тюфячке, подложил под щеку ладошку и задумался о жизни.

Он уже понимал, что и эта квартира, и люди, населяющие ее, подозрительны и нечестны не только с ним, но и друг с другом, а последний разговор Диомида с Лидией предельно опасен. Скорее всего, это какой-то притон, о которых он слышал в детском доме, но поверить до конца в это было трудно.

Смущала Марина. Игорю казалось, что она не такая, как все, и эта надежда отметала подозрения. Будет день, и все прояснится, и нечего делать из мухи слона. Просто так живут люди, просто так обустроен их быт. И ты благодари, что тебя накормили и приютили, и постарайся отплатить им добром за добро и лаской за ласку.

Неожиданно он почувствовал на себе чей-то взгляд и обернулся.

Облокотившись на подушку, Марина рассматривала его, смешливо морща носик. Ее свежие озорные глаза были широко раскрыты.

Сердце мальчишки дрогнуло. Он замер, напрягся, однако взгляда не отвел.

«Пусть не думает...»

Эта молчаливая дуэль длилась недолго. У Марины от напряжения прорезалась упрямая морщинка на переносице, глаза потемнели и заслезились. Наконец она не выдержала и фыркнула.

Чего уставился?

А ты?

Мне так захотелось! А ну, давай отвернись!

Вот еще...

Отвернись. Мне одеться надо...

Она стала медленно приподнимать простыню.

Игорь вспыхнул и, натянув на голову дерюжку, которой укрывался, затаился под ней.

Тахта заскрипела, а затем послышалось легкое пошлепывание босых ног по полу и торопливый шелест натягиваемого платья.

Руки у мальчишки вспотели, лоб покрылся испариной. Как загадочны и странны девчонки! Даже если в свои тринадцать лет ты немало повидал их и, кажется, знаешь обо всем, наслушавшись рассказов старших, многоопытных пацанов.

Ему стало невмоготу, он задыхался от нехватки воздуха.

Эй, ты что там, уснул? — наконец раздался ее голос. — А ну, вставай, хватит нежиться!

Не успел он опомниться, как его дерюжка взметнулась в воздух и, словно плащ тореро, заколыхалась в руках Марины. Он вскочил, обхватил руками колени, пытаясь спрятать от ее глаз свое худенькое тело в сатиновых темных трусах с перекрученной резинкой.

Отдай! — сдавленным голосом попросил он, потянувшись за покрывалом.

Не отдам, — засмеялась она. — Может, мне посмотреть на тебя охота. Откуда ты такой аристократ?

Она бросила дерюжку на свою постель и встала перед ним, бесстыдно и весело разглядывая его зелеными русалочьими глазами. Над верхней губой у нее темнела небольшая родинка, нежно и радостно украшая лицо.

Вставай, не ежься. Сейчас отовариваться пойдем.

Куда?

На кудыкину гору! За хлебом надо сходить. Вот!

Она запустила руку в хозяйственную сумку и небрежно вытащила оттуда пачку хлебных и продовольственных карточек.

Игорь и про трусы забыл. Такое богатство!

Откуда у тебя столько? — прошептал он, беспокойно косясь на заворочавшуюся на тахте старуху.

От верблюда! — вызывающе усмехнулась Марина. — Много будешь знать, скоро состаришься. А может, и сам скоро таскать начнешь.

Она демонстративно отвернулась от него и пошла к умывальнику.

Игорь вскочил, натянул штаны и торопливо сунул ноги в ботинки, чтобы Марина не увидела, что у него нет носков.

Через десять минут они шли по безлюдной узенькой улочке, извивающейся между глинобитными высокими дувалами. Ноги утопали в густой коричневой пыли, и воробьи, блаженно купающиеся в ней, выпархивали из-под ног. Где-то поблизости звенели трамваи, слышались гудки автомашин и фырчание моторов.

Марина вновь достала карточки и пересчитала их.

Девятнадцать... Двенадцать рабочие, остальные — иждивенцы и детские. Будем целыми буханками брать. Лизетта потом две-три на толкучке продаст. Хлеб там знаешь сколько стоит?

Игорь кивнул. Разговаривать расхотелось. Мысль об этих непонятных карточках смущала его.

Слушай, — наконец заговорил он. — Ну скажи, откуда их у вас столько?

Ворованные! — с вызовом ответила она.

Он остановился, не веря.

Что, не нравится? — усмехнулась Марина, не жалея ни его, ни себя. — Карманники их добывают и Лизетте по дешевке сдают. Им с ними возиться некогда. А нам — жизнь. И сами сыты, и навар имеем.

Но как же те... у кого их украли? — пробормотал Игорь.

А мне-то что? — неожиданно озлобилась она. — Пускай рты не разевают. Нас ведь тоже однажды обчистили. Уж куда только мать с Лизеттой не обращались, кому не плакались... Никто не помог! Даже разговаривать не хотели. Мы две недели чуть не лебедой питались, по базарам объедки собирали. Ты не пробовал так? Не жил? А я испытала. У одного торговца кусок лепешки попросила, так он меня этой лепешкой в кусты заманивать стал. Старый, сволочь, а туда же...

Она внезапно остановилась, словно у нее перехватило дыхание, и прижала к прохладной глине дувала покрывшееся красными пятнами лицо.

Игорь молчал. Жизнь поворачивалась к нему еще одной, неизвестной до сих пор стороной. И он уже не удивлялся, а только ежился от тоскливых и грозных предчувствий.

Ладно, — сказала Марина и скомканным пестрым платком вытерла потускневшие глаза. — Что прошлое вспоминать... пошли!

Я не пойду, — тихо сказал Игорь. — Мне стыдно.

Чего? — прищурилась она. — Того, что девушке поможешь? Так я же тебя не воровать прошу, а поднести. И вообще, мало ли что я могла наговорить? Может, это карточки наших соседей или материных подруг по работе. Сами на смене, не успевают, а мы им помогаем. Ну? Идем, идем, не задумывайся!

Она схватила его за руку и повлекла за собой...

 

Получив по рабочей, иждивенческой и детской карточкам первую порцию хлеба, ребята расположились на скамейке в скверике, возле трамвайной остановки.

Ты ешь, не стесняйся, — сказал Марина, протянув мальчишке большой пахучий теплый кусок. И, видя, что он колеблется, успокоила: — Я же не чужим, а своим законным угощаю. Когда-нибудь, может, и ты меня вот так же накормишь. Ну!

Хлеб был нежный, похрустывающий, сладко пахнущий пшеницей, домом и добрыми мамиными руками. Игорь впился в него, но вкуса не почувствовал, ощущая во рту непонятную горечь и сушь.

Попить бы, — трудно проглотив кусок, сказал он.

Так вон же кран, — указала Марина. — Пей сколько угодно.

Возле водозаборной колонки два безногих мужика на самодельных платформах с подшипниками хлебали денатурат. Разбавляя вонючую жидкость водой, отчего она тут же становилась молочно-белой, они морщились, мотая нечесаными, лохматыми головами, и матерились, занюхивая хмельную гадость рукавами драных, заскорузлых от грязи и пота гимнастерок.

Игорь подошел, наклонился над краном и, подставив ладонь под тугую струю, сделал несколько жадных, торопливых глотков.

Инвалиды уставились на него. Вернее, на его горбушку. Мальчишке показалось, что сейчас они подпрыгнут на своих гремучих самокатах и бросятся к нему, чтобы отнять хлеб.

Не сводя с них глаз, он попятился к скамейке и, схватив Марину за локоть, потащил к выходу из сквера.

Бежим!

Девушка оглянулась. Вокруг было пустынно, лишь вдали, возле трамвайной остановки, стояло несколько женщин.

Один из калек, большеротый, небритый, с хитроватым выражением полупьяных глаз, уже подкатывал к ним, громко ударяя об асфальт зажатыми в ладонях твердыми деревяшками.

Эй, красивый, а ну стой, чё скажу, — сипел он, безуспешно пытаясь придать своему лицу приветливое выражение. — Да не бойсь, не побью... поговорить надо! Эй, вы чё?

Гуляй, дядя! — на бегу обернулась Марина и погрозила преследователю маленьким удалым кулачком. — Видали мы таких!

Калека ухнул, грязно выругался и в бессильной злобе швырнул ей вслед одну из своих деревяшек.

Па-адлы! Попадетесь еще!

Жди-и! — крикнула девушка и носком туфли зашвырнула подкатившуюся деревяшку в кусты. — Ищи теперь, дурень!

Эту публику она не уважала. В последнее время Ташкент задыхался от наплыва бродяг. Были, конечно, среди них настоящие солдаты, безмерно порубанные войной и потому потерявшие в жизни всякие ориентиры. Но немало было и бесстыдной шушеры, попавшей в разное время по пьянке кто под поезд, кто под трамвай, а фронта не нюхавшей и не видевшей.

Не желая работать в артелях или жить в домах инвалидов, эти бесы, выдавая себя за пострадавших защитников Родины, заполняли вокзалы, базары, поезда. Напиваясь, они орали, качая права, попрошайничали нагло и неблагодарно, тут же поливая грязью дающих, словно те были виноваты в их мучениях и бедах.

Местные жители презирали их, эвакуированные обходили стороной, и лишь милиция время от времени забирала наиболее горластых и диких. Но спустя пару дней они вновь появлялись в общественных местах, еще более неопрятные и разнузданные.

Война высветила все самые лучшие и самые неприглядные стороны народной жизни. И в муравьиной толчее перенаселенного города на каждом шагу можно было встретить и высочайшее благородство, и нижайшую подлость.

Дня не проходило, чтобы где-то не проливалась кровь. По ночам там и здесь раздавались истошные крики, гремели выстрелы — милиция и комендантские патрули ловили воров, грабителей, дезертиров. А наутро в очередях и на трамвайных остановках люди с оглядкой рассказывали, что в Кызыл-Тукмачах кто-то снова обчистил продсклад, а в районе Узбума вояки постреляли бандюг, совершивших налет на отделение Госбанка.

И тем не менее не эти болевые события определяли жизнь. Не останавливаясь ни на минуту, работали заводы и фабрики, открывались все новые и новые детские дома и госпитали, и шли, шли в сторону фронта эшелоны с войсками и боеприпасами, углем и хлопком из Ангрена, Ахангарана, Мирзачуля, Ферганской долины...

 

Пересаживаясь с трамвая на трамвай, переходя от магазина к магазину, ребята к полудню отоварили все карточки. В центре, возле театра Навои, они сумели добыть по талонам повидло и смальц. Игорь, как истинный рыцарь, взвалил мешок себе на спину, и Марина, потрясенная его благородством, неожиданно почувствовала к нему нежную признательность.

На сей раз они ехали в трамвае не на подножках, как раньше, а солидно и чинно, при билетах и законных местах. Трамвай трясло и раскачивало, и ребят то и дело бросало друг к другу. На секунду прижимаясь к горячему телу Марины, Игорь ощущал восторг и страдание оттого, что все это скоро закончится. Подобное состояние он испытывал впервые.

Всю жизнь мальчишки из родного двора, да и детдомовцы тоже, дразнили его «девчатником». Он любил девочек, тянулся к ним, и они отвечали ему тем же. Врут все те, кто говорит о несостоятельности детских чувств! О, как могут, умеют и мечтают любить мальчишки! Постоянно видеть «предмет» своего интереса, словно бы невзначай касаться ее руки, ощущать на своей щеке нечаянное ее дыхание, — есть ли счастье прекраснее этого?

Марина сидела у окна, разглядывая бегущие мимо дома, деревья, машины, арбы, влекомые маленькими медлительными ишачками, старух в разноцветных шальварах и паранджах, мальчишек, играющих в жостку, регулировщиц на перекрестках, заборы, оклеенные приказами и объявлениями, театральными афишами и сводками Совинформбюро. Все это пестро проносилось перед глазами, голова была легка, и хотелось, не думая ни о чем, ехать и ехать, прислоняясь к угловатому мальчишечьему плечу, подрагивающему то ли от трамвайной качки, то ли от плохо сдерживаемого внутреннего волнения.

Слушай... — Игорь поудобнее уложил мешок с продуктами на коленях. — А почему ты бабку свою Лизеттой зовешь? Она что, тебе не родная?

Родная, — раздраженно ответила Марина. — Да только уважать ее не за что. Лизетта — Лизетта и есть...

Ей не хотелось сейчас говорить. Тем более о старухе. С главой семьи ее не связывало ничего, кроме крови и недетской ненависти с презрением, которые она к той испытывала.

Жадной карге мало было погубленной дочери. Год назад, соблазнившись большими деньгами, которые посулил ей квартирный вор Михрютка, Лизавета Марковна опоила внучку терьяком — настоем опия — и подсунула сластолюбивому негодяю.

Богат и щедр был Михрютка. Немало сотенных перешло от него в загашники Лизаветы. Правда, были у нее поначалу стыдливые сомнения. Однако, поразмыслив на досуге и вспомнив молодость, Лизавета решилась.

Сама она уже в тринадцать лет испытала «неземную» любовь к французскому моряку. А в пятнадцать неделями не вылезала из портовых кабаков, иногда по три раза на дню меняя кавалеров.

Веселая была жизнь, мармеладная! Загорелые рыбаки, цыгане со скрипками, голубые номера у Тартаковского... Лидка от кого-то появилась, а от кого, сам черт не разберет.

А потом заметелили смуты: революции, гражданская... То Котовский, то белые, то Япончик, упокой его душу, Господи! И, наконец, этот... нынешний... великий и мудрый. А за ним исполкомы, фининспекторы, угрозыскники в кожанках... тьфу, тьфу! Надо было куда-то бежать, а куда, коли на руках уже две девки?

Лидка, по примеру матери, тоже на шестнадцатом году байстрючку принесла. «Принимай-ка, маманя! Доглядай и воспитывай!» А сама — хвост трубой и вприпрыг по Дерибасовской да по Приморскому... Шлёндра!

Так что, как ни поверни, а крутая женская дорожка в семье Лизаветы — единая. С малых лет доступной дамой становиться. Конечно, лучше бы по любви да по сердечному зову. Но если их нет, так хотя бы за красивую сумму!

Несколько дней Марина дурела от надежного бабкиного пойла. Даже днем ходила чумная и сонная, держась за стены. Михрютка, презирая опасность и статью за развращение малолетних, брал свое, не стыдясь и не каясь. А старуха хрустела купюрами, любовно пересчитывая их и страшась лишь одного: чтобы дочь не пронюхала.

Однако Лидия прозрела. Возвратившись однажды со своей текстилки, она застала одурманенную, полуспящую дочь в объятиях подонка.

Скандал был лютый. С топором и милицией. Михрютка тот же час рванул куда глаза глядят и больше не появлялся. Старуха тоже трое суток скиталась по соседским чердакам да подвалам. А затем предстала, облезлая, зачуханная, с воем бросилась в ноги дочери и внучке, рассопливясь и деря на себе нечесаные колтунистые патлы.

После этого Марину будто подменили. Все чаще и чаще стала она покрикивать на старуху. И та покорно и зависимо склонялась перед ней, исполняя все ее приказы и желания. То ли совесть проснулась у бабки, то ли поняла она, что уже не совладать ей с двумя молодыми и резвыми. Потому и вела себя тихо, избегая ссор.

Правда, иногда, особенно при посторонних, просыпался в ней гонор, и она пыталась хоть ненадолго вернуть былой хозяйский авторитет. Однако Лидия и Марина тут же ставили ее на место, и старуха замолкала, терялась, горбилась, еще более потерянная и жалкая.

Конечная! — громко объявила очнувшаяся от полудремы кондукторша. — Трамвай дальше не идет. Освободите вагон!

Вставай, приехали, — Марина освобожденно потянулась всем телом. И озабоченно поинтересовалась: — Не тяжело тебе? Дотащишь?

Игорь героически взвалил мешок на плечо и галантно протянул ей руку.

Прошу!

Да иди ты! — восторженно засмеялась она. — Тоже мне кавалер. Вот как загремишь с подножки...

Он обиженно поджал губы и притворно насупился.

Не загремлю, не надейся.

И в тот же миг «загремел», зацепившись краем мешка за трамвайный поручень.

Ну, что я говорила? — развеселилась девушка. — Горе ты мое!

Она помогла ему подняться с земли и заботливо отряхнула штаны и куртку.

Ушибся?

Ничего, — беззлобно пробурчал Игорь, потирая рукой саднящее колено. — А ты как ведьма... Хорошо, что хлеб не рассыпал. А что грохнулся, так это с каждым произойти может.

Конечно, конечно, — с трудом сдерживая смех, согласилась она, по-женски понимая, что самолюбие мальчишки страдает. — И я бы, наверное, не удержалась. Мешок вон какой неудобный. Помочь тебе?

Нет.

Тогда потопали. Дома, наверное, нас уже ждут.

 

«Дома» их, однако, не ждали.

Распахнув дверь, ребята остановились на пороге. Тяжелая волна застоявшегося мертвого воздуха ударила в лица, обволакивая и застревая в горле.

Боже мой! — всплеснула руками Марина. — Натравили, хоть топор вешай!.. А ну, Игорь, открывай окна! — скомандовала она, брезгливо глядя на бабку, которая, сидя на постели, вычесывала частым гребнем свои жидкие седые волосы. — Лизетта! Ты что, другого времени найти не можешь? Распушилась тут, смотреть противно!

Старуха оторопело взглянула на нее, перекрестила рот зажатым в руке гребнем и послушно накинула на голову косынку.

Що же, мне в своем дому и дыхнуть уже нельзя? — оттопырив тонкие бесцветные губы, пробормотала она. — Явилась, генералиссима!

А ты не дуйся, не дуйся!

Марина сбросила стоптанные туфельки и босиком прошлась по комнате.

Скажи спасибо, что мы карточки отоварили. В следующий раз сама по магазинам будешь бегать. Не барыня!

Хле-еб?!

Лизавета Марковна споро вскочила с тахты и как была, простоволосая и неодетая, бросилась к мешку.

Да куда же ты лезешь с немытыми лапами? — отчаянно закричала Марина и развернула бабку к умывальнику. — Совсем окостенела! Это же тебе хлеб — не навоз!

Старуха метнула на нее быстрый ненавидящий взгляд и торопливо загремела рукомойником, ворча что-то себе под нос. Затем, вытерев руки о замызганное полотенце, схватилась за мешок. Отодвинув локтем разбросанные по столу тарелки и миски, она, суетливо вскидывая в руке, словно определяя вес, выложила одну за другой пять прекрасных белых буханок.

Что-то вроде кила не хватает, — словно бы в раздумье проговорила она.

Хватает, не хватает, — грозно уставилась на нее Марина. — Все тут, не переживай. Не то помрешь от жадности.

А карточки где? — встрепенулась Лизетта.

В сумке, где ж им быть. Да не трясись ты, не пропадут.

Как бы не так, — шмыгнула носом бабка, исподлобья, по-волчьи косясь на Игоря.

Затем, помусолив корявый, с обгрызенным ногтем, палец, пересчитала драгоценные бумажки и, завязав их в тряпицу, сунула себе за пазуху.

Так надежнее будет.

Ну вот, — улыбнулась Игорю Марина. — А ты еще спрашиваешь. Лизетта — Лизетта и есть... А эти, — она мотнула головой в сторону материной комнаты, — все дрыхнут? Неплохо устроились!

И тут же, словно в ответ на ее слова, дверь открылась, и на пороге, сладко позевывая и урча, появилась Лидия.

Здрасьте вам! Явилась не запылилась, — приветствовала ее дочь. — Халат-то запахни, не то все растеряешь, — бросив быстрый ревнивый взгляд на Игоря, добавила она. — Прогульщица!

Лидия вальяжно запахнула полу тесноватого халатика, из которого стихийно лезло ее совсем еще молодое тело, и, теряя на ходу шлепанцы, прошла к столу.

Который час? — певуче спросила она, не удосужившись взглянуть на ходики. Затем, пошарив взглядом по тарелкам, взяла кусок соленого огурца и бросила в рот. — О-о-ой, башка трещит... все тело ломит... — Она снова красиво и длинно, как кошка, потянулась, закинув руки за голову. — А мой красавчик храпит. Назюзюкался с вечера... хотя мужчина, можно сказать, достойный.

Достойный! — презрительно фыркнула Марина. — Я тебя спрашиваю: почему на работу не пошла? Иль забыла, что за прогулы сажают? Сама же говорила...

А-а-а! — беззаботно отмахнулась Лидия. — У меня с мастером уговор имеется. Да и бюллетень Ольга Наумовна обещала. Так что не трясись, не впервой!

Игорь отчужденно, молча сидел на лавке, наблюдая приоткрывшуюся ему чужую женскую жизнь. Все здесь было устоявшимся, выверенным. А поскольку к постоянным квартирантам привыкли, то и внимания на него не обращали. Уйди он сейчас, никто и не заметил бы. А если бы заметил, то не поинтересовался, куда и зачем он уходит.

Одна лишь Марина, убирая со стола, время от времени поглядывала на него и тут же опускала голову, улыбаясь чему-то своему, загадочно и неуловимо.

 

К вечеру в квартире вновь повторился гудеж.

Лизавета Марковна сходила на рынок, где не только продала свои буханки, но и всесторонне растратила очередную Демкину подачку.

Снова на столе появились сургучная головка белой, мутноватый самогон и пиво, задымилась вареная картошка, политая подсолнечным маслом, залоснилась голубая тихоокеанская селедочка с форсистым сизым лучком.

Пили, ели, потели.

Жи-и-изнь! — восхищенно постанывал от приятной тяжести в желудке и неуемного избытка чувств поддавший Чугун.

Сейчас он вновь был королем. Ибо все это роскошное изобилие, весь этот изысканный радужный стол принадлежал ему. И он, не скупясь и радуясь своей доброте, широко угощал, похваляясь богатством и щедростью.

Й-эх, маманя, Лидоня, душа поет, простора просит! — куражился он. — Так бы вот на века, до скончания судьбы, ни об чем не задумываясь и нигде не споткнувшись!

Эк форсун хватил — на века! — ехидно вякнула Лизавета. — Да ты в своем гаманце пошуруди, на много ли осталось? Сегодня, завтра гуляешь, а потом опять бежи, шуруй, шеяку подставляй! Или в армию чеши, тебя на фронте, знать, ждут не дождутся.

Не уважаете, мамаша, нарываетесь, — нехорошо прищурился Диомид. — Я, можно сказать, человек исстрадавшийся, белобилетный, а вы меня моей болью корите. Не по понятиям это, не по-товарищески.

Так я ж не в обиду, а как к слову пришлось, — усмехнулась Пиявка. — Человек предполагает, а жизнь располагает. Вот если бы рупь неразменный найти, тогда конечно. Тогда весь век на банкетке лежи и витай в облаках и амурностях. А так — извини, подвинься. Да и война кругом...

Война... — Демка раздраженно вытер обрывком газеты лоснящиеся губы. — Меня война не касается. Да и вас она не очень зацепила. Одна Лидуха мается. Сменки, пересменки, рабочий режим... А ты, бабка, как была свободной, так и осталась. Что тебе война? Что тебе моя биография? Ты ж на всем наживаешься. И все мало, мало... Вот потребую с тебя отчет за мое растраченное, так ты тут и споганишься. Потому как грешна!

Да ты що, ты що, — зачастила Лизавета, сделав оскорбленную мину. — Да щоб мне век Привоза не видать! Безбожник ты! Вот приняла квартиранта... И ведь зарекалась, креветка, так нет... Рубля с тебя больше не возьму, окромя как за проживание.

Возьмешь, — насмешливо процедил Диомид. — Хотя с зятька за квартиру тянуть — паскудство.

Да какой ты зятек? — возопила старуха. — Я вас умоляю! До первой засыпки! Погоришь на каком ридикюле, и все!

Каркай больше! — Демка с досадой швырнул вилку на стол. — А ведь я не о том... Ты мне песню не порть! А что завтра будет, увидим. Может, я еще сто лет на воле прокантуюсь, а ты... Э-эх!

 

Не жалею, не зову, не плачу...

Все пройдет, как с белых яблонь дым.

Увяданьем розовым охваченный,

Я не буду больше молодым... —

 

сипловатым, но довольно приятным голосом, с хрипотцой и надрывом пропел он. Затем долгим немигающим взглядом уставился на Игоря. — Ну что, шкет, пообвык?

Игорь непроизвольно съежился от какого-то внутреннего неудобства и нервно кивнул.

Тады лады! Тады посидим, покушаем, а там и делом займемся. Надо тебя малость натаскать. А как фартовый куш сломим, по новой гульнем. Тебе фортепьяно купим, мне гитару... И-и-эх!..

 

Собака лаяла,

Меня кусаила.

А я не знаила,

Куда деваила.

Собака лаяла

На дядю фраера...

Та-ра-ри-ра-ри,

Тара-ра-ри-ра-ра-ра...

 

Разведя руки в стороны, Демка, поначалу медленно, а потом все быстрее перебирая ногами, ловко пошел по комнате.

У-ух, мамаша, и на что ты меня породила! — сокрушенно мотая башкой, выкрикнул он.

И вдруг ударил мелкой рассыпистой дробью, закружился, заводясь и краснея от воровской нежданно нахлынувшей тоски, и от выпитой водки, и от этого неожиданного безумного танца.

Враспыл, враздрызг, вразмет били каблуки.

Тонко повизгивала и ахала за столом порозовевшая Лидия. Даже Лизавета посмирнела лицом.

А Демка, оборвав пуговицы на кителе, рвал на груди рубаху, словно душило его что-то невыносимо тяжкое и горькое.

Топнув в последний раз, он рванулся к столу и, схватив недопитую бутылку «свекляка», осушил прямо из горлышка. Затем плюхнулся на стул и, уронив голову на плечо Лидии, закрыл глаза.

И Лидия, видимо, проникшись его состоянием, гладила его по спине маленькой шершавой ладошкой, жалостливо приговаривая:

Ничего, ничего... Успокойся, Демок...

От этого незатейливого, искреннего утешения Чугун печально напыжился и всхлипнул. То ли представил себя обиженным мальцом, уткнувшимся в колени бабушки, то ли еще кем-то. Только будто треснуло внутри чугунное Чугуново сердце, и рванулись на свет избыточно копимые слезы и страсти.

Видеть рассопливившегося поддавшего мужика было противно.

Игорь сидел, не зная, куда глаза девать. Благодетель, конечно, благодетель этот псих, только ни жалости, ни расположения к нему у мальчишки не было. И не потому, что сам в достатке наплакался за эти месяцы и к чужим слезам привык. Просто давила тупая искусственная театральность и тот надрыв, с которым Демка подавал себя, выпрашивая сострадание.

Эту явную фальшь уловила и Марина. Презрительно хмыкнув, она взяла Игоря за руку.

Пойдем отсюда. Пусть они тут без нас кочевряжатся.

Ребята вышли из дома и расположились во дворе на циновке, в тени развесистой пышной смоковницы.

Игорь прислонился к стволу ее и засмотрелся в небо, золотящееся сквозь резные заросли листьев. Марина, оправив на коленях платьице, проследила за взглядом мальчишки.

Иногда мне хочется превратиться в птицу и улететь неведомо куда, — вздохнула она.

Мне тоже, — кивнул Игорь. — Только на самолете. Я, когда вырасту, истребителем стану!

Истребителем! Да ты сначала от воришек отделайся, а потом мечтай, — в ее голосе послышалось раздражение. — Ведь они тебя карманником сделают. Мать и этот твой... Я подслушала, как они договаривались.

Да-а? — Игоря передернуло от отвращения. — Значит, все-таки воры, — задумчиво пробормотал он. — Ну что ж, я так и подозревал. Вот только ты меня смущала.

Я? — Марина широко раскрыла глаза. — Почему именно я?

Ну-у, мне показалось, что ты не такая, как они.

А я и есть не такая. Да ведь и ты не такой. Я это сразу поняла. Но только они могут заставить.

Как? — яростно встопорщился Игорь. — А если я не хочу?

А тебя и спрашивать не будет. Заставят, и все!

Кто? Мать твоя?

При чем тут мать? — Марина взмахнула рукой, отгоняя назойливого комара. — При чем тут мать? — повторила она. — Во-о-оры! Ты знаешь, их сколько? И все между собой связаны. А противиться станешь, искалечат или убьют.

Но за что? За что?

Да мало ли, — вздохнула девушка. — Воровской хлеб ел — не отработал. В воровскую тайну проник... теперь запросто продать сможешь. А так... кражей повяжут, под статью подведут и... никуда уже не денешься. Замаранный! Иди доказывай потом, что ты — это ты!

Но это же... это... Ну, мы еще посмотрим, — напряженно нахохлился Игорь. — Нет такого закона, чтобы заставлять! Не имеют права!

Дурак ты, — беззлобно сказала она. — У них свои права и законы. Тебе сколько лет?

Четырнадцать, — на всякий случай он прибавил себе еще полгода, стараясь выглядеть взрослее и солиднее.

И мне четырнадцать, — вздохнула она. — Так в наши годы Гайдар уже полком командовал.

В шестнадцать, — поправил ее Игорь.

Пусть в шестнадцать, — согласилась она. — Всего два года разницы. Но ведь он командир, а ты...

Что «ты»? Что «ты»? Начала, так договаривай.

А что договаривать? — Она выпрямилась, сухая и строгая. — Глупый ты еще, зеленый. Куда ветер подует, туда и полетишь.

Ну а ты больно умная, — обиделся он. — Что-то по тебе не видно.

А ты поговори со мной, тогда и разберемся. Я, может, уже в седьмой перешла. Только в школу никак не соберусь. Но теперь решила: все! Семилетку закончу и — в техникум! А там, если получится, то и в институт. Потому что нагляделась на своих. У маханши четыре класса, у Лизетты вообще коридор... Вот и крутятся. Одна барыга, а вторая пособница. Раньше, правда, официанткой работала, а потом...

Марина устало провела рукой по волосам и, немного помолчав, подытожила:

Уходить тебе надо отсюда, пока не поздно. Ты отца приехал искать, так ищи! А с деньгами я помогу. Мне один хмырь в свое время немало их насовал...

Она осеклась, вспомнив свое болевое, черное. Рыжеватые легкие волосы упали на лицо, закрыв глаза. Она откинула их нетерпеливым движением и деланно засмеялась.

Видишь, сколько я тебе наговорила? Это потому, что ты мне нравишься. Хочешь, я тебя поцелую? Хочешь?

Чего?

Игорь изумленно уставился на нее.

Того! — бесшабашно выпалила она. — Тебе девчонкой надо было родиться. Какой из тебя мужчина? Какой?

Такой! — неожиданно дерзко ответил он.

И, схватив ее за плечи, притянул к себе и неумело ткнулся губами и носом в горячую нежную щеку.

О-о! — резко отстранившись от него, протянула она. — Это уже что-то... Только разве так целуются? Давай я тебя научу!

Ее сладкие пухлые губы осторожно коснулись его губ, постепенно засасывая, затягивая их все глубже и глубже.

Игорь задохнулся от неожиданности, засопел, теряя дыхание, и в этот момент неожиданная боль пронзила его. Он дернулся, пытаясь вырваться из девичьих объятий, и обеими руками вцепился в тянущую его за ухо старушечью руку.

Ах ты, паразит! — верещала Лизавета Марковна, беспощадно раскачивая его из стороны в сторону. — Говорила я тебе, гаденыш, предупреждала!

Пустите! Пустите!.. Отпустите же! — погибая от стыда и обиды, кричал Игорь, видя перед собой непримиримые глаза Марины, требующие от него подвига.

От я тебе ухи оторву и горелку оттяпаю! — голосила старуха. — От горшка два вершка, а туда же... Кревет недоношенный! Июда! Эй, Лидка! Лидия! Бежи сюда!

Терять было нечего. Выставляться на всеобщий позор парнишка не мог. Не дожидаясь, пока на зов Лизаветы выйдут Демка и Лидия, он, зверея от боли и ненависти, изо всех сил ударил старуху по рукам.

Марковна охнула, ударившись плечом о ствол дерева, и поползла по нему, горемычно закатывая глаза.

Уби-и-или! — неожиданно прорезавшимся басом затрубила
она. — Замучали-и!

На сей раз из дома наконец-то выползли Диомид и Лидия.

Кто убил? Кого терзают? — тяжело ворочая языком и хватаясь за дверной косяк, подала голос Лидия.

Меня-а! Меня! — взвизгнула Лизавета. — От этый байстрюк! Этый фулюган! Щоб его разорвало!

Да ладно врать, — неохотно поднимаясь с циновки, сказала Марина. — Сама виновата. Не будешь лапы распускать!

Она наклонилась, подняла с земли большую переспелую инжирину и неожиданно засунула ее бабушке в рот.

Жри и замолкни! А если еще раз вмешаешься в мои дела, я тебя кипятком обварю, как клопиху. Ясно?

Ха-ха-ха! — залилась смехом Лидия. — Вот это девка!

Старуха мученически поглядела на дочь, с отвращением выплюнула плод и, видимо поверив в суровые угрозы внучки, торопливо закивала головой.

Вот и ладно, — сказала Марина. — А теперь иди отсюда. Нам с Игорем поговорить надо.

Погоди, — оборвал ее Демка. — У нас с ним сейчас другие дела.

Назюзюкался он крепко, глаза были пустые, дикие, но все еще держался, кобенился, пытаясь утвердить свой подорванный слезами авторитет.

Иди сюда, малыш! Сейчас учиться будем... музыке!

Нетвердо ступая и покачиваясь, он сам подошел к Игорю и доверительно обнял его.

Сейчас ты все свои фортепьяны и виланчели вспомнишь.

Музыке? — удивился Игорь. — Какой?

Э-э! — лукаво погрозил ему пальцем Демка. — Это не та музыка... Ты про те свои концерты забудь. Твои пальцы для другого созданы. И как я тебе научу, так и будешь «играть». Смотри! Вот тут у меня гроши! — Демка вытащил из кармана кителя несколько купюр и помахал ими перед носом мальчика. — Твое дело — украсть их у меня так, чтобы я не почувствовал. А как ты это сделаешь, меня не интересует. Сечешь?

Нет. — Игорь исподлобья смотрел на него. — Как это — украсть? Что я, вор?

Х-хе! — глупо хихикнул Демка и обвел глазами честную компанию, приглашая всех потешиться над этим дурачком. — Вы только гляньте на него! Он не вор! Конечно, не вор! До вора тебе еще плыть да плыть! Ты пока еще сявка, малявка ничтожная. Но я тебя научу! Вот карман... вот деньги. Давай, шевели пальчиками, работай! Ну, чего застыл? Шостакович!

Не буду я делать этого, — тихо, но решительно произнес Игорь.

Че-ево? — наклонился к нему Чугун. — Повтори, я не понял.

Игорь опустил голову.

Не буду... И вы меня не заставите.

Да-а? — изображая восторг и изумление, засмеялся Диомид. — Ну, ты меня насмешил. Это почему же ты не будешь? Тебе профессию дают, в люди выводят, а ты рыло воротишь... интеллигент! А что другое ты можешь предложить мне за мою доброту? «Спасибо, дядя Дема, что кормил, поил»? Так мне на твое «спасибо» — накласть! Ты мне тыщи верни, какие я на тебя потратил! Давай, долг возвращай! Ну?

Демка помотал головой, разгоняя наваливающийся хмель, и примирительно улыбнулся.

Ну ладно, пошутили и будет. У тебя характер, у меня тоже... это хорошо. А сейчас давай учиться. Вот деньги, вот карман... Тащи!

Он оттолкнул Игоря от себя и прислонился к дереву, изображая подгулявшего мужика.

Вот ты подходишь... А я тебя вроде не вижу. Вроде я фраер забуревший, а ты щипач... Ну, чего застыл? Я жду!

Игорь отчаянно взглянул на застывшую в отдалении Марину, на ехидно ухмыляющуюся Лизавету Марковну и страдальчески закусил губу.

Конечно, можно было отвязаться от этого пьяного дурака, подыграть ему, утешить, обмануть, а потом, когда он отступится, сбежать куда глаза глядят.

Но уступить ему — значило превратиться в подонка. Пусть всего лишь на мгновение, на миг... на глазах не только этой старухи, но и Марины, которая не простит ему его трусости и срамоты.

Демка ждал. Терпение его истощалось. Хмель и злоба кружили голову. Однако он сдерживал себя, понимая, что, если пацан не подчинится, вся его сияющая и радостная затея развеется прахом.

Ну-у? — угрожающе протянул он. — Будешь учиться?

Нет!

Бу-у-удешь! — прохрипел Чугун. — Не можешь, так научим, не хочешь — заставим!

Он отошел от дерева, сделал шаг вперед и неожиданно ткнул мальчишку кулаком в лицо.

Игорь охнул и зажмурился. Боли он не почувствовал, слишком велико было нервное напряжение.

Будешь! — заорал Демка и новым ударом свалил его с ног. — Будешь! Будешь! Бу-у-удешь! — рычал он, сатанея от обиды и непокорства этого строптивого зверька.

Так его! Так! — радостно взвизгнула Лизавета. — Поучи его, Демушка, нехай помучится!

Да ты чего желаешь, ду-ура? — закричала Марина и бросилась к Чугуну.

А-а, Мариночка! — приятно удивился Диомид. — Ты что, жалеешь сучонка?

Марина не ответила, а, встав на колени перед Игорем, принялась вытирать платком его окровавленное лицо.

Мальчишку трясло. Дрожали руки, ноги, губы...

Успокойся, успокойся, — жалостливо шептала она. — Ты такой молодец! Я горжусь тобой...

Да-а?

Игорь попытался улыбнуться, но лицо исковеркала лишь жалкая плаксивая гримаса.

Вот ты — человек, Мариночка, — торжественно провозгласил Диомид. — Что захочешь — все исполнится. Поговори с ним, козлом, наставь на путь истинный. А ты, гундос мелкий, если меня не хочешь, ее послушай. Она пацанка умная, дурного не скажет.

Да откуда вы знаете? — взбеленилась Марина. — Может, я как раз против вас его и настраиваю! Ненавижу вас всех!

Че-е-ево? — втянул в себя воздух Чугун. — Против урки натыриваешь? На вора в законе прешь? Да я же и тебя, паскуду... Раздавлю и мозгов не оставлю!

Теряя над собой контроль, он занес кулак над Мариной.

Де-ема-а! — жалко закричала Лидия и повисла у него на руке. — Ты зачем? Ты чего позволяешь?

Отвали!

Демка ткнул подружку под ложечку, и Лидия резко скорчилась, захлебнулась и стала хватать воздух широко открытым ртом.

Порешу! — продолжал орать Чугун. — У-уделаю!

Ну так бей, бей! — вскочила Марина и выпрямилась во весь рост. — Бей! Круши! Чего ты...

Не-е-ет! — отчаянно закричал Игорь и обнял руками тяжелый сапог вора. — Не-ет! Дядя Дема, остановитесь! Ну, остановитесь же!

А-а-а, — Демка удовлетворенно хмыкнул и опустил кулак. — Осознал, гаденыш?

Осознал, осознал... — Игорь закивал головой и, отвернувшись, сплюнул набежавшую кровавую слюну.

Ну, хрен с тобой... — Демка приподнял его за подбородок и пытливо заглянул в глаза. — Ты со мной по-хорошему, и я так могу. Только запомни, я шутить не умею! Пошустришь, пошныряешь, набьешь себе руку... а потом мы с тобой сберкассу или банк подломим! На сорок миллионов! Всех ментов в расход, и фартово... классно...

Он покачнулся и икнул.

Да, да, да... — Игорь с трудом поднялся на ноги и потащил Демку к дому. — И фартово, и классно...

Идиот! — закричала Марина и закрыла лицо руками.

Кто идиот? Я-а?

Да нет, это она мне...

Игорь упирался изо всех сил, таща отяжелевшего урку. С каким наслаждением он швырнул бы его на камни крыльца.

Тады лады, — бестолково прищурившись, восхитился Чугун. — Мы с тобой не фраера. А этих... шмар... Бабы — они бабы и есть. С ними только день можно по-мирному, а потом — лупить! Эй, Лидоня, хватит придуриваться, пошли спать!

Отпихнув Игоря, он приподнял с земли еще не отошедшую от шока Лидию и, рискуя повалиться вместе с ней, поволок ее в дом.

Не пойду! — воспротивилась она. — Зверь! Бандюга! Сейчас же съедешь с постоя!

В-вот! — Демка поднес к ее носу удачно сложенный кукиш. — В-видала? Я теперь тут хозяин! И все вы у меня в долгу! Идем, пока прошу по-доброму... Ну-у?

Лидия беспомощно посмотрела на мать, на дочь. Те стояли, оцепенев, не зная, что делать.

Ну-у? — злобно повторил Демка. — Иди-и!

Дверь со стуком захлопнулась.

Лизавета завыла.

И с чего я такая несчастная? И на що я только позарилась? Побежу к участковому, нехай гада посадят!

Посадят, как же, — Марина метнула на нее недобрый взгляд. — Подбираешь всякую погань, а потом скулишь. Саму тебя посадить надо за все твои пакости. У-у!

Она прислонилась к стволу смоковницы и прикрыла глаза.

Игорь осторожно потер пылающее вспухшее ухо, затем бока и ноги, по которым прошлись подкованные Демкины сапоги.

Не надо, Мариночка....

Она не пошевелилась.

Он присел рядом с ней на корточки и сказал внятно и обдуманно:

Ну вот... А ты говоришь: уходи! Куда же я теперь от вас уйду?

Да ты в своем уме? — возмутилась она. — Я, может, впервые в людей... в тебя... поверила. А ты... на попятную... уже сдаешься... Вместе твоего отца искать будем! И сегодня же уйдем отсюда... сейчас же! Я только вещи свои возьму и деньги. Ты согласен? Согласен?

Она сильно встряхнула его, онемевшего от любви и нежности.

Он кивнул. Сердце билось счастливо и часто...

3.

Ах, ребята, ребята всех военных памятных лет! Все они, эти годы, как прежде — в душе: болевыми зарубками, рваными шрамами, кровоточащей памятью. И все чаще и чаще возвращается прошлое, не даруя покоя, не давая забыть...

Где ты, детство? Ау-у! Вновь ты смотришь из бездонных глубин беспощадными голодными глазами, словно спрашивая, оценивая, напоминая: «А помнишь? Не забыл? Во что веришь? Что предал? Кто помог тебе? Кого сам уберег от невзгод?»

Черные распутья проселков... Города, полустанки, базары... И молоденькая сердобольная цыганка, жалостливо разглядывающая на твоей исхудавшей ладони линию жизни:

Ой, долга-а, ой, трудна-а-а...

И безногий шарманщик, торгующий самодельными билетиками счастья, которые вытаскивает из тесного ящичка бескрылый скворец.

«До скончания века суждено тебе быть человеком

Что ж, спасибо, судьба!

«Суждено тебе быть... Суждено тебе быть...»

И опять занимается в памяти сорок второй, по которому, взявшись за руки, бредут мои герои, безнадзорные Ромео и Джульетта Великой Отечественной.

Мне бы с ними, за ними... Но у них все свое — и судьба, и дороги. И только боль и вера общие — на все поколение. Потому что так — легче. Потому что так выпало нам на роду.

 

Ах, война, война, война,

Что ты натворила...

 

...Задыхаясь от пыли, Игорь и Марина брели по вечернему городу. Ноги их гудели от усталости, заплетались, горели. А куда они шли? Где мечтали отдохнуть? Все пешком да пешком, мимо парков и скверов, дворцов и халуп, к железнодорожному вокзалу — вечной Мекке бездомных и страждущих.

Привокзальная площадь кишела народом. Не сумевшие пробиться в заполненные до отказа залы люди обреченно устраивались, кто где смог. На гранитных ступенях лестницы, на обочинах тротуаров, у газетных киосков, у окрестных домов. Спали, ели, слонялись бесцельно, сталкиваясь в толчее друг с другом, расходились и вновь возвращались на круги своя, что-то ища и не находя, надеясь на что-то и что-то теряя на этом, может быть, самом главном в те дни перевалочном пункте страны.

Иногда сквозь похожие на речные водовороты человеческие завихрения продирались, безудержно гудя, грузовики или проплывал строй угрюмых солдат в новеньком, необтерханном обмундировании, с вещмешками и скатками на плечах — в эшелоны, в эшелоны, на фронт.

Горлодерный махорочный дым растекался над площадью. То смеялись, то плакали дети. Изнуренные милиционеры и переодетые в штатское агенты угро сновали в толпе, выслеживая воров, наркоманов и прочую дичь. Кого только не было здесь, в этом грозном и жалком содоме, среди сотен усталых людей, безропотно несущих каждый свой крест.

Не могу больше, — прошептала Марина и опустилась на край тротуара. — Давай посидим, а то я просто свалюсь.

Но ведь здесь нас затопчут.

А-а! — Она слабо пошевелила пальцами. — Обойдут! Садись, чего ты...

Игорь помялся в нерешительности.

Знаешь, тут чайхана есть. Может, туда пойдем?

Далеко? — Она вскинула на него покорные и тихие глаза.

Да нет, рядом. Там спокойно должно быть. Если только ее не закрыли.

А-а, возле ДК железнодорожников! Знаю я эту бодягу, — поморщилась она. — Была там однажды. Ну да ладно, не все ли равно...

 

В чайхане, действительно, было тихо. Здесь работал комендантский патруль. Двое красноармейцев и усатый неулыбчивый старшина проверяли документы посетителей. В основном это были местные старики, однако там и тут мелькали сравнительно молодые, призывного возраста лица.

Пахло дымом, подгоревшим мясом, пережаренным луком и потом. Но все это нахально и властно перебивал крутой и терпкий запах чумовой конопли.

Старшина подозрительно пошевелил ноздрями и подозвал к себе чайханщика.

Анаша?

Нет, нет, — обольстительно заюлил чайханщик, расплываясь в улыбке. Однако глаза его были настороженны и злы. — Какой анаша? Откуда он у нас?

Ты что, меня за дурака принимаешь?

По иконному, худому лицу старшины пробежала короткая судорога.

Чайханщик вздрогнул и невольно отшатнулся.

Я же тут, в Азии, родился и вырос! Шакиров, — обратился старшина к низкорослому бледному красноармейцу, на котором широкая и длинная не по росту гимнастерка висела, как мешок на колу. — Анаша?

Так точно, — подтвердил красноармеец. — Кашгарская!

Ну-у? — Старшина свирепо окатил чайханщика железным огнем синих глаз. — Шакиров — химик. Он это все специально изучал. А ты, ты... Такая беда вокруг, горе, нужда, а ты народ травишь! Совесть у тебя есть?

Не я, не я, начальник, — мягко ударил себя в грудь обвиняемый. — Эй, люди, скажите и вы! — обратился он за помощью к посетителям. — Действительно, был тут один, начинал курить, но мы его выгоняли! Люди это скажут. Ведь так? — ухватил он за чапан сидящего неподалеку бородатого бабая в тюбетейке, обмотанной старой чалмой.

Так, так, — утомленно закивал бородач, глядя на бойцов осоловевшими от анаши глазами. — Тот ушель! Убегаль! Мы его отсюда гоняли. Анаша — йок! Плёхо!

Плёхо, плёхо, — обрадовано зачастил чайханщик. — И у нас ее йок... нет. Нет!

Да брешут они все, товарищ старшина, — заметил второй красноармеец, поправляя висящий на плече карабин. — Тут у каждого за пазухой пошуруди, башей2 пять обнаружишь. Все они курильщики, взгляните на лица... Милицию надо вызывать!

Э-э, зачем милиция? Какой милиция? — возмутился чайханщик, хлопнув себя руками по бедрам. — Милиция и так тут каждый день. Опять придет — обыск будет, скандал, шурум-бурум... А ты лучше садись. Гостем будешь. Кушай! Пей! Не надо милиция... Эй, кызбола! Подавай!

Из-за пестрой ситцевой занавески, отделяющей помещение от кухни, выскочил румяный раскормленный мальчишка с подносом, на котором дымились, вероятно приготовленные заранее, блюдо с пловом и большой расписной чайник с тремя пиалами.

Бойцы сглотнули набежавшую слюну и выжидательно уставились на командира. Старшина покосился на них, всей душой понимая их голодную маету, но урона чести и достоинству Красной армии не допустил.

Отставить! — хрипло скомандовал он, пытаясь не смотреть на поднос. И вновь потемневшими, свинцовыми от гнева очами ударил в чайханщика, будто из двух стволов. — Подкупить хочешь, сука? Так мы не продаемся. И благодари, что недосуг сейчас тобой заниматься. Но мы вернемся, мы еще зайдем. И не дай бог засыплешься...

Он резко развернулся на каблуках своих запыленных кирзачей и поспешно зашагал к выходу.

Солдаты направились за ним.

Чайханщик с отвращением посмотрел на их топорщащиеся гимнастерки, на худые ноги в громадных ботинках и обмотках и плюнул вслед.

У-у-у, тошбурон3! Чтоб вас всех одна мина убила!

Он неожиданно икнул и дал подзатыльник своему молодому помощнику.

Пошел прочь!

Затем, вскинув руки к ушам, из которых заметно высовывались густые волоски, зашептал быстро-быстро:

Лохавло валокуввато...4

Важные старики одобрительно закивали и, оглаживая ухоженные бороды, коллективно вознесли хвалу Аллаху.

Иншааллах! Омин...5

Инцидент был исчерпан, но хозяин все не мог успокоиться. И тут он увидел стоящих у порога Марину и Игоря. Предполагая в них очередных попрошаек, ежедневно докучавших ему, он затряс кулаками.

Па-ашли вон отсюдова! Ничего у меня нет! Никому не даю! Карабчук6 московский, чего стоишь? Брысь!

Игорь на всякий случай попятился назад.

«Долбанет еще, гад! Откуда он узнал, что я москвич?»

Такого гостеприимства он не ожидал. Ему казалось, что чайханщик запомнил его. Вон как распинался и подобострастничал в прошлый раз!

Но Марина, всякое повидавшая на своем веку, осадила хозяина. Вынув из кармана свернутую в трубочку пачку денег, она чуть не ткнула их в нос кашевару.

Ты чего раскричался? Остынь! И подай нам плову и чаю!

Забубнившая и зашумевшая после ухода патруля чайхана вновь притихла в немом изумлении. Таких дерзких девчонок здесь еще не видели.

Уй, какие времена пошли! Разве могла раньше женщина сунуться сюда, в обитель мужчин? Да ее бы, как собаку, закидали камнями! Мусульманки до сих пор блюдут закон, понимая, что им дозволено шариатом, а что нет. А эти — «московские», заполонившие Ташкент, лезут всюду, требуют, грозят, и попробуй откажи им в чем-то, чего-то не дай!

Война — время жестокое, и суровый сталинский закон на их стороне.

Ну, Иргаш, чего ты застыл? — донесся из глубины помещения чей-то насмешливый голос. — Разве так гостей встречают?

Да, да, домулло7, — встрепенулся чайханщик, уловив в этом голосе некий тайный приказ. Глаза его заискрились ненатуральным радушием. Губы сладко разомкнулись. — Да, да, да, — подобострастно заворковал он. — Деньги есть — всегда гостем будешь! Садись сюда! Вах-вах, какой кызымка8! И болайка9 яхши... У-ух!

Яхши, да не про тебя, — сдвинула брови Марина. — Много вас развелось! Садись, Игорек, — подтолкнула она мальчишку к помосту. Затем выхватила из пачки несколько бумажек, а остальные сунула в карман, заколов его для верности булавкой. — Лепешек, плову и чаю, — повторила она. — Да смотри, без примесей!

Лицо чайханщика исказилось от притворного недоумения.

Какой примесь? Об чем говоришь? — притворно ужаснулся он.

Но Марина держалась стойко.

Я сказала, — процедила она сквозь зубы, — а ты — думай! Самурая, надеюсь, знаешь? И Михрютку, и Черта, и Николу Нерубленого... Так?

Глаза Иргаша поплыли в сторону, закосили, забегали.

Какой самурай? Какой черт? В первый раз слышу!

Но было видно, что знает всех поименно. Знает и побаивается. А следовательно, должен бояться и эту босячку, нагло и бесцеремонно напомнившую ему о них.

Э-эй, малядой! — крикнул он и захлопал в ладоши.

Краснощекий мальчишка тут же вывалился на зов, что-то шкодливо доглатывая на ходу и вытирая пухлые ладошки о засаленный красный жилет.

Обслужи гостей. Да бистро, бистро!

Чайханщик игриво ухватил помощника за нежную щеку и, покачивая плечами, словно сбрасывая с них невидимый груз, направился в дальний угол, откуда перед этим донесся до него скрипучий насмешливый голос.

Краснощекий работал ловко и прилежно. Через пару минут, горделиво виляя бедрами, он поставил перед ребятами миски с пловом и два чайника.

Марина недоверчиво взяла пальцами щепотку риса, понюхала, положила на язык. Затем плеснула в пиалу чая и медленно отпила, смакуя, словно дегустатор.

Ну что ж, вроде чисто. Так, кызбола? — медленно, со значением произнесла она. — Как зовут тебя? Маша? Даша? Гюзель? Смотри, если что подсыпал, придут люди — зарежут! Да!

Толстый служка покраснел под ее пристальным взглядом, потоптался на месте и, ничего не ответив, растерянно исчез.

Ну, ты даешь, — восхитился Игорь. — Это ж надо... как театр.

Марина придвинула к себе дымящийся плов.

Я привыкла. Тут ведь всякому научат. Иногда я пугаюсь, что мне уже тысяча лет... А ты — ешь. Умеешь руками?

А куда деваться, если ложек не дают?

Горячий рис обжигал пальцы, сыпался на колени, на кошму, но Игорь стойко переносил неудобства.

Слушай, а о каких примесях ты говорила?

А-а! — она вновь налила себе чаю. — Подсыпают в еду всякую гадость. Наркотики, в общем... а потом... Ну, сам понимаешь...

Да-а? — Игорь возмущенно заерзал на месте. — Вот гады! И что, управы на них нет?

Марина пожала плечами.

Какая управа, когда все везде куплено? Ты думаешь, милиция не знает про этот притон? Тут ворье собирается, спекулянты... нечисть всякая. Ну, нагрянут с обыском, заметут клиентов, а хозяева — баре!

Она осторожно скосила глаза в угол, где сидел чайханщик с приятелями, и повторила:

Хозяева остаются! И опять все по новой...

Игорь сидел как на иголках, жадно впитывая неизвестную доселе информацию.

А кызбола... это кто?

Марина посмотрела на него как на младенца.

И этого не знаешь?

Она помолчала, раздумывая: говорить, не говорить. И наконец, жалея мальчишку, промямлила вяло:

Да так. Помощник чайханщика. Чего ж тут не понять?

Однако Игорь уловил в ее ответе недобрую тайну и сделал для себя вывод беспощадный и точный.

«Тут всему научат», — мысленно повторил он слова Марины. И только сейчас почувствовал, как устал и перенапрягся за эти дни.

Марина сидела, прислонившись к стене, и монотонно покачивалась в такт какому-то внутреннему ритму.

Из угла, где сидел чайханщик, заструился дурманящий аромат конопли. Осоловелый бабай, что так яростно клял анашу, сладко дрых на кошме, приоткрыв беззубый рот. Тонкая струйка слюны сползала ему на халат.

Приближалась ночь. Нужно было думать о ночлеге.

Игорь погладил безвольно лежащую на колене руку девушки.

Мариночка...

Марина с трудом приоткрыла глаза.

Надо уходить. Надо где-то приткнуться...

Да, да... — Она энергично потрясла головой, сбрасывая с себя сонливость. — А куда ж мы пойдем? Домой?

Нет! — Игорь был готов ко всему, но только не к этому. — Я туда не ходок. Мне отца искать надо.

Так ведь и я с тобой... — Она с шумом отодвинула от себя посуду и чайник. — Хозяин!

Иргаш появился мгновенно, будто только и ждал ее призыва.

Все хорошо? — поинтересовался он. — Всем довольны?

Довольны, — отчужденно отрезала Марина. — Сколько с нас? Получи!

Чайханщик заговорщицки наклонился к ней.

Эээ, такой девчушка, такой бола10... Куда пайдошь на ночь глядя? Дом есть? Мама есть? Не-е-ет! Начивать хочишь? Пажялуста! Мы постель даем, михмонхана11 даем... Оставайся, да? Люди вас приглашают, знакомиться будут. Болшие деньги заплатят... ну-у?

Он еще ниже склонился над ней, пытаясь погладить.

Она резко оттолкнула его руку, вскочила и направилась к выходу.

Да пошел ты! Ишь, чего захотел... Пидоры проклятые! Айда, Игорь! А ты, басмач, смотри, на воровской нож нарвешься!

Чайханщик мгновенно позеленел от злости.

Э-эй, девка, зачем обижаешь? Пшак12 и на тебя найти можно. Так... немножко в бок — и нет кызымки! А когда дело сделают, никакой Самурай не поможет. А? Сейчас джигитов зову, они из вас шурпу сделают! Рахимджон! Ташпулат!

Марина чуть не лбом выбила скрипучую дверь. Игорь мчался за ней.

После душной чайной дышалось легко и свободно. Неподалеку на путях пыхтел паровоз, лязгали сцепки вагонов. Под мостом бурлила река. И неугомонно, влекуще шумел рядом бессонный вокзал. Однако пробиться в него ребятам не удалось.

Игорь поежился. Вечерний воздух становился прохладным.

Может, в вагон заберемся? — предложил он. — Правда, там милиция постоянно шурует. Не успеешь удрать — заберут в отделение, затем приемник, детдом или колонтай13... А нам туда никак нельзя.

Тогда уйдем подальше, — Марина перекинула из руки в руку свою потрепанную сумку. — Что мы, дурни какие, чтобы в петлю лезть?

Обогнув привокзальный сквер, ребята через пролом в стене возле санпропускника выбрались на территорию станции. Десятки пассажирских и товарных вагонов стояли в тупиках и на запасных путях, бесконечно расходящихся в разные стороны. Тускло светились светофоры, медленно покачивались фонари обходчиков.

Ребята прошли километра два, а конца составам, казалось, не было. Время от времени проплывали воинские эшелоны с танками и орудиями под брезентом на платформах.

Небольшая заброшенная сторожка, приютившаяся возле забора, привлекла внимание путешественников. Дверь в нее была полуоткрыта. Игорь подкрался на цыпочках и заглянул внутрь. Здесь было пусто. На полу валялись какие-то тряпки, обрывки газет, несколько кирпичей. Видимо, кто-то не раз ночевал здесь. А сегодня не пришел, и по этой причине сторожка свободна и законно принадлежит тем, кто на нее набрел.

Терем-теремок, кто в тереме живет?

Марина брезгливо вышвырнула за дверь разбросанные тряпки, достала из сумки короткую бязевую простыню и расстелила ее на полу.

Ложись!

Подождав, пока Игорь уляжется, она плотно прикрыла дверь и, положив под голову сумку, устроилась рядом, тесно прижавшись к нему.

Так будет теплее.

Он замер, боясь пошевелиться, чувствуя на своем лице ее дыхание, теплый трепет груди, тихое подрагивание рук. Все было неожиданно и непривычно, но мысли были возвышенны и чисты.

Да ты расслабься, не дрожи, — прошептала Марина, уловив его волнение и все обращая в шутку. — Я тебя не укушу, не бойся.

И тут же, будто в бездну бездонную, тинную, провалилась в сон.

А Игорь не спал. Монотонный свет луны пробивался сквозь замызганное стекло, и какие-то полосы пробегали по стене — вероятно, то отбрасывали тени ветви дерева, растущего возле забора.

Ночь была полна жизни. Все так же стучали и гудели поезда, свистели и перекликались сцепщики. Кто-то, тихо напевая, проскрипел по гравию возле сторожки.

Напрягая зрение, Игорь всматривался в спокойное лицо Марины, убеждая себя, что навек полюбил эту девушку. Что ждет ее и его в этой жизни? Каким будет их завтрашний день?

Мысли возникали серьезные, взрослые. И он не удивлялся этому, потому что давно ощущал себя умудренным и старым. Вон ведь и Марина призналась: «Иногда я пугаюсь, что мне уже тысяча лет...» Хотя по сравнению с ней он, конечно, щенок.

Разве смог бы он так же независимо вести себя со старшими? Не то воспитание, не та среда. Однако он понимал, что в этой жизни за него никто не заступится и надо выстоять, выдержать, вынести все самому, не уронив и не потеряв себя. Как это сделать? Озлобиться на весь мир, принимая в штыки каждую попытку взрослого чужого участия? Не веря доброхотам, потому что сами «добрые» взрослые зачастую рвутся сломать, растоптать, исковеркать зависимое от них детство?

Лицо Марины постепенно удалялось от него, становясь расплывчатым, неясным. Игорь пытался вернуть ему резкость, но усталость брала свое: веки слипались, уши закладывало. И вот он уже стремительно несется куда-то вдаль. И золотистые любимые глаза мамы возникают перед ним, зовут, смеются, щурятся привычно и близоруко, оттененные такими длинными, такими густыми, чуть подведенными ресницами...

 

...Марина очнулась от непонятной страшной тяжести, навалившейся на нее. Еще не сознавая, что это, она с напряжением вырывала себя из сна. И вдруг поняла, рванулась, пытаясь освободиться из чьих-то цепких рук, шарящих у нее под платьем. Широко раскрыв глаза, она увидела над собой перекошенное усатое лицо, учуяла запах гнилого водочного перегара и закричала от ужаса и беспомощности.

Насильник торопливо зажал ее рот ладонью и тут же взвыл, отдернув прокушенную чуть не до кости руку.

Игорь, безмятежно спящий сном праведника, услышал шум и проснулся. В занимающемся тусклом полусвете он увидел навалившегося на Марину мужчину в железнодорожной тужурке и, наливаясь злобой, обидой, ревностью, изо всех сил ударил острыми сложенными кулаками по лохматой крепкой башке.

Мужчина очумело повернулся к нему, свирепо выкатив белки глаз, и зловеще оскалился.

У-уйди, гаденыш, убью-у-у!

Игорь кубарем откатился в сторону и бросился к двери.

Кричи, Игорь, кричи! — сипела Марина. — Зови на помощь... А-а-а!

А-а! — попытался крикнуть Игорь, но клокочущий спазм неожиданно стиснул горло. — А-а! — снова сдавленно пискнул он.

Убью! — рычал насильник. — Убью-у-у!

Послышался резкий треск разрываемого платья.

А-а-а!

И тогда Игорь схватил кирпич...

Мужчина охнул и, схватившись за голову, опрокинулся на спину, отпуская Марину.

Ы-ых, — захрипел он.

Игоря колотило от волнения и ненависти. Однако поднять второй кирпич у него не хватило духу.

А мужик уже вставал. Все лицо его было в крови. Шатаясь из стороны в сторону на подкашивающихся раскоряченных ногах, он выпрямился.

Убью-у-у!

Это было так страшно, что Игорь оцепенел. Он прерывисто всхлипнул и наивно заслонился рукой от надвигающейся на него горы.

Но Марина опередила обоих.

Не убьешь! — тонко вскрикнула она и, изловчившись, изо всех сил ударила подонка ногою в пах...

Было уже почти светло. Задыхаясь, ребята мчались по путям, не разбирая дороги. Они то ныряли под вагоны, то перескакивали через тормозные площадки, удаляясь от страшного места. Какой-то боец военизированной охраны засвистел, затопал, приказывая остановиться. Но куда там!

А эшелоны все шли и шли. И рельсы все так же прогибались и гудели. И колеса устало переминались на стыках, то замедляя, то учащая свой бег. Тяжелое медное солнце выкатывалось из-за корпусов паровозостроительного завода, освещая каждую былинку, бумажку, камешек на этой пропитанной мазутом и углем и оттого так мягко пружинящей под ногами железнодорожной земле.

 

Утро было прекрасным и румяным, как яблоко. Особенно здесь, вдали от центра, среди вольно раскинувшихся поющих садов. Казалось, все птицы мира слетелись сюда, и не было им дела ни до великой войны, ни до страстей и забот этого великого города.

 

Осень. Прозрачное утро.

Небо как будто в тумане... —

 

выводил за ближним забором чей-то патефон, и эта довоенная щемящая мелодия, напоминая о прошлом, бередила души.

Территория станции была далеко, однако все шумы ее доносились и сюда. К тому же ветер, меняя направление, то и дело приносил запах дыма и мазута, забивая на мгновение медовый аромат айвы и яблонь.

Желтые, оранжевые и красные плоды грешно и свято полыхали на тяжелых ветках. И именно это потрясало воображение. Потому что в голодную военную пору каждое из этих яблок могло кого-то утешить, а может быть, и спасти.

Марина и Игорь сидели на траве, возле огромной баррикады из бревен, некогда бывших могучими, в два обхвата, соснами и осинами. Заготовленные, вероятно, для нужд бумажного комбината, они лежали здесь давно. И на их потрескавшихся от жары и дождей комлях различались неясные цифры — сортовая маркировка то ли государственных далеких леспромхозов, то ли еще более государственных таежных лагерей.

Что наделал, урод, что наделал, — шептала Марина, оглядывая себя.

Ее серое легкое платьице было разодрано от плеча до подола. На левом запястье к локтю тянулась кровавая ссадина, волосы были всклокочены, а шея измазана угольной пылью и грязью.

Что наделал, собака, — повторила она и, достав из кармана круглое зеркальце, погляделась в него и заплакала.

Игорь вздыхал рядом, боясь смотреть на нее, сожалея о том, что не вышел ни ростом, ни возрастом. Да, будь ему восемнадцать, разве посмел бы тот фашист напасть на Марину? А так он не увидел в мальчишке ни защитника, ни соперника, словно бы его и не было рядом, словно представлялся он пустым местом, пылью, тряпкой на замызганном черном полу.

Пальцы мальчика до сих пор ощущали тяжесть кирпича. Правильно ли он поступил? Достойно ли? И жив ли тот жлоб?

Кто он был? Вор, бандит, наркоман или подлый пьянчуга, неожиданно обретший возможность безнаказанно изнасиловать, избить, задушить? Неужели ничто не дрогнуло в его душе, когда он увидел, что перед ним почти дети?

Мы, наверное, убили его, — мрачно сказал Игорь, холодея от собственной мысли.

Туда ему и дорога, — мстительно отозвалась Марина.

И тут же опомнилась, поняла страшный смысл этих слов и беспомощно разжала пальцы, из которых покатилось, ослепительно сверкая на солнце, веселое зеркальце.

Да нет, не может быть, — пробормотала она. — Ведь он поднимался... он такое мог с нами сделать! А то, что я ему угодила... так это не смертельно, это пройдет. И надеюсь, запомнится.

Игорь закрыл глаза. Недавно пережитое вновь возникло перед ним. Этот хрип, этот рев, эта кровь... Тошнота подкатила к горлу. Нервы не выдерживали, и внезапно, не в силах бороться с дурнотой, он вскочил и бросился за бревна...

Марина сидела не шевелясь, ни словом, ни действием не пытаясь ему помочь.

Игорь отполз в сторону и, не в состоянии ни кричать, ни плакать, ткнулся лицом в траву.

Это от памяти, — убежденно сказала Марина. — Ты попробуй не думать. Все уже прошло. Забыто...

Не-ет, — простонал он.

Забыто! — упрямо повторила она. — И нечего слюни распускать. Не было ничего... так, дурной сон. Мало ли что нам снится иногда? Меня одно время змеи одолевали. Только глаза закрою, а они уже здесь. Извиваются, шипят. Я кричу, а голоса нет... Лизетта говорила, что это от застоя крови, дескать, в неудобной позе лежишь. Так вот и у нас... просто головы затекли. Тем более что ты кирпич вместо подушки выбрал. Уж лучше бы на кулаке...

Она слабо улыбнулась.

Игорь перевел дыхание. Марина права. Нужно отойти, остыть, оторваться от этого кошмара. Вон ведь в бомбежку было еще страшнее! А тот бандюга жив, с ним все в порядке. Забыть его, забыть его... забыть!

Водички бы, — пробормотал он, сухим языком облизывая сухие шершавые губы.

Так я сейчас, — вскочила Марина. — Хотя во что набрать? Ни кружки, ни банки... А может, яблочка хочешь?

Она огляделась по сторонам и, подкравшись к обнесенному колючей проволокой забору, торопливо сорвала несколько свисающих над тропинкой осенних плодов.

За забором яростно и зловеще забрехала собака. Неприятный женский голос визгливо вырвался из-за кустов.

Взи, взи, Горлан! Ку-уси-и!

Ешь! — Марина протянула Игорю яблоки. — Они помогут. А я пока переоденусь.

Схватив сумку, она ушла за бревна и спустя некоторое время вышла оттуда преображенная.

Вот... нашла подходящее. Только слишком измятое. А серенькое пришлось выбросить. Ну, ты как?

Да ничего... — Игорь оживал. Может, и вправду все приснилось ему? Может, действительно, не было ничего? Одно воображение? И вообще, сколько можно страдать и киснуть? Стыдно ведь перед девчонкой! — Нормально! — улыбнулся он. — А ты... ты такая красивая! Глаз не отвести!

Правда? — счастливо задохнулась она. — Или ты мне комплиментируешь?

Правда, — подтвердил он. — Хочешь, я тебе стихи почитаю?

Хочу.

Игорь приподнялся на локтях и, полуприкрыв глаза, прочел:

 

Я встретил вас — и все былое

В отжившем сердце ожило;

Я вспомнил время золотое —

И сердцу стало так тепло...

 

Стихи рвались из души, и ему казалось, что они сочинены лично им в эту самую минуту и только ими, только так он может выразить сейчас поклонение и восторг.

Марина смотрела на него своими просветленными озерными глазами, и бог знает, что творилось в ее сердце.

Кто это? — наконец спросила она.

Тютчев... Папин самый любимый. Он всегда эти стихи маме читал.

Тютчев, — мечтательно вздохнула Марина. — А я и не знала, что есть такой поэт. Ты, наверное, много стихов знаешь?

Да порядочно, — признался он, радуясь ее благодарному интересу и пониманию. — Одно время папа заставлял меня заучивать по стихотворению в день. Ну, я и читал все подряд. У нас богатая библиотека была.

Счастливчик, — позавидовала она. — Родиться в такой семье! А у меня даже друзей настоящих не было. Так, одни одноклассники. Они меня презирают, я их. Правда, была одна, Леночка, вроде мы подходили друг дружке. Но только я к ней в гости хожу, а к себе не приглашаю. Стыдно! Там же вечно пьянки, драки, шалман... Книжку в руки возьмешь, тут же кто-то пристанет: «Иди туда, принеси то... Что, ученой заделалась?» Ты думаешь, мне их куски в горло лезли? Это я перед тобой выпендривалась, проверить хотела...

Она подняла с земли оброненное зеркальце, погляделась и бросила его в сумку. Затем, приподняв юбку, чтобы не испачкать, уселась на большое, нагретое солнцем бревно.

А Есенина ты знаешь?

Конечно.

Вот здорово! У нас дома есть альбомы. Знаешь, такие самодельные. Их из лагерей привозят. Так в них и Есенин, и про любовь, и про тюрьму... Я читала и плакала. А потом себе такой же завела.

Она задумалась, подперев щеку ладошкой, и вдруг запела тонким жалостливым голоском:

 

Пусто кладбище убогое.

Только лишь солнце взойдет,

Крошка — малютка безногая

Между могилок ползет...

 

Нет, эта слишком трагическая. Я всегда от нее реву. Лучше вот эта...

Ты жива еще, моя старушка?

Жив и я. Привет тебе, привет!

Пусть струится над твоей избушкой...

 

Слышал эту песню?

Слышал. — Игорь расстегнул пуговицу на рубахе и вытащил из-за пазухи забравшегося туда муравья. — Вот паршивец, куда залез! У нас в детдоме и в приемнике о чем только не пели. И про дочь рыбака, и про сына прокурора, и про Мурку, и про...

Знаю, знаю, — перебила его она. — У меня они тоже записаны. А какие песни тебе больше нравятся?

Какие... — Игорь сорвал травинку, бесцельно повертел ее в руке. — Те, что родители пели. Они как начнут в два голоса! «Дивлюсь я на небо...» Или «Вниз по Волге-реке»... А еще «Катюшу», «Винтовку», «Дан приказ — ему на запад», «Три танкиста»... Когда к нам гости приходили, все просили их спеть. Мама за пианино садилась, папа брал гитару... Меня с Полинкой в другую комнату отправляли. Полинка засыпала, а я...

Слезы навернулись у него на глаза. Он отвернулся, чтобы Марина не заметила их, и преувеличенно прилежно стал отряхивать шаровары.

Солнце-то уже где!

Марина, прикрыв глаза ладошкой, взглянула на небо.

Ну и что?

А то. Идти надо. Сейчас уже часов девять. А нам еще искать и искать.

Умыться бы, — жалобно сказала она. — Ну, куда я такая пойду? До первого милиционера!

До первой колонки, — успокоил ее Игорь. — Там умоемся и напьемся. Это же не степь, а город. Есть где-то колодец или водопровод. Вставай! — Он поднял с земли ее сумку и протянул руку. — Прошу, ваше высочество!

Слушаюсь и повинуюсь!

Она вскочила и грациозно склонилась перед ним. Глаза ее смеялись.

Куда прикажете идти?

Прямо! — сказал он. — Вон там дорога, переезд... И где-то рядом трамвай звенит. Слышишь?..

4.

Тяжело груженный санитарный автобус, трудно преодолевая подъем, вкатился на территорию военного госпиталя. И пока прихрамывающий солдат-привратник отрешенно провожал его апостольским взглядом, Игорь и Марина шустро юркнули через пустующую проходную и помчались к центральному зданию, краснокирпичному, с высоченным крыльцом дореволюционного изготовления.

На просторном, мощенном булыжником дворе стояло несколько крытых ЗИСов и полуторок, разворачивались и скрипели пароконные фуры с красными крестами на высоких шатких бортах. Пожилые служители в застиранных до серости коротких халатах тащили куда-то носилки с ранеными, а может, даже с мертвыми. Тут же, на виду у всех, долговязый сутулящийся военврач распекал за что-то провинившуюся медсестру.

Нас бы не заметил, — озабоченно прошептал Игорь и, прибавив шагу, потащил Марину за ближайший грузовик, из-под которого торчали, подергиваясь, чьи-то ноги в солдатских ботинках.

Неподалеку от грузовика, разомленно пригревшись на солнце, трое выздоравливающих курили и посмеивались над раскрасневшейся медсестрой.

Во собачит Дылда, во дает! — возбужденно размахивал руками белобрысый лопоухий солдатик, с абрикосовыми, видимо, еще не знающими бритвы щеками. — Прощай, Татьяна! Быть тебе в наряде на кухне!

Ничего! — засмеялся его сосед, крутобровый кавказец с аккуратно подкрученными сабельными усиками над чувственным ртом. — От нэе нэ убудет. На кухне или на губе отсидит и опять за нас возьмется. Как застанет Охлопкина с санитаркой Вэрой, так снова устроит варфоломэевскую ночь. На Охлопкина рапорт, а Вэрочку в морг... на исправлэние!

Ха-ха-ха! — завертелся от радости белобрысый. — Так Веруня там сразу же закиснет. Она от живой раны в обморок падает, а уж среди усопших...

Да будет вам, — одернул весельчаков коренастый стриженый мужичок, неумело засовывая в карман халата пустой левый рукав. — Тоже нашли тему. Э-эх, жеребцы, передовая по вас плачет!

А ты, Кузьмич, нас нэ очень кори, — нахмурился кавказец. — Мы, может, с той пэрэдовой уже нэ вернемся. Тебя-то подчистую спишут, а нам еще стрэлять и стрэлять.

Да ну вас, — дернул обрубком плеча Кузьмич, отчего рукав снова выполз из кармана и повис вдоль туловища. — Ты, Леван, мне не завидуй. Была б моя воля, я тех фрицев одной рукой давил бы, зубами грыз! А так... куда идти, если все мои там... под немцем. Да и живы ли еще?.. Дай сюда!

Он почти вырвал из пальцев белобрысого самокрутку и торопливо затянулся несколько раз подряд.

Ты че, ты че? — вздумал оскорбиться лопоухий и тут увидел ребят. — О! Гляди, разведка. Тимуровцы! Или артисты... А ну, гони сюда, пацанва! Вы кто такие?

Мы?

Игорь осторожно выглянул из-за полуторки, опасаясь сердитого доктора. Но того уже не было.

Мы? — Он осмелел и подошел к раненым. — Мы — наши. А вообще, отца ищем.

Отца? — с интересом разглядывая Марину, заиграл бровями кавказец. — А он кто? Военврач? Служит тут?

Нет, он раненый. Как и вы, — вздохнул Игорь. — Только не знаем, в каком госпитале. Вот ходим, интересуемся. Вы не скажете, у кого здесь можно спросить?

А вы, часом, не шпионы? — глупо хихикнул белобрысый. И осекся под свирепым взглядом Левана: — Да нет, нет, я пошутил. Я же вижу — тимуровцы!

Шути, но знай мэру, — предупредил его Леван. И снова заулыбался, несомненно, желая понравиться девушке с глазами такими глубокими и чистыми, как озеро Рица. — Спросить можно только у мэня. Я всех тут знаю. Трэтий месяц лэчусь. Кто он, ваш папа? Рядовой? Сэржант? Да, кстати, как вас зовут?

Он умильно уставился на Марину, трепеща, как натянутый лук.

Меня? — сухо усмехнулась девушка, мельком оглядев его с ног до головы. Ну что за твари эти мужики! Лишь завидят какую-нибудь юбку, так сразу и тают. Врезать бы ему сейчас, да положение обязывает быть сдержанной. — Меня зовут Мариной, — ответила она. — А тот, кого мы ищем, полковник. Полковник Воронов.

Кто, кто? — изумился кавказец. — Полко-о-овник?! Так у нас полковники нэ лежат. Вам надо в офицерский госпиталь. Кстати, моя фамилия Чаправа. Я абхазец. Слыхали? Очэнь извэстная фамилия. Все газэты только ей и заполнэны.

Да-а? — наивно обрадовался Игорь. — Значит, вы герой? А какой подвиг совершили?

Э-э-э, много чэго, — неожиданно стушевался Леван. — Послэдний раз четыре танка подбил. Трах-бах-бах! И все горят, как солома... А можэт, вы жэлаете, чтобы я подробно рассказал вам об этом? Наедине? — обратился он к Марине.

Спасибо, — вежливо отказалась девушка. — Как-нибудь в следующий раз.

А когда он будэт — слэдующий? — возопил абхазец. — Гдэ мнэ вас найти? Можэт, адрэсочек оставите?

Слушай, Леван, не морочь детям голову! — Однорукий с досадой отбросил опалившую пальцы самокрутку и мотнул пустым рукавом. — Что ты пристал как банный лист? У них своя беда!

Так я жэ сэрьезно! — воскликнул Чаправа. — Такая дэвушка. Луч свэта в тэмном царстве! Для нее гимны сочинять надо и оды петь! А ты...

Да погоди, — нервно оборвал его Кузьмич. — Вы, ребятки, в регистратуру зайдите. Вон в ту дверь, где приемный покой. Может, там вам объяснят. А нет, так Зою Николаевну спросим. Товарищ военврач! — почтительно окликнул он проходящую мимо миловидную стройную женщину в наброшенном на плечи халатике, под которым виднелась гимнастерка, перетянутая командирским ремнем с портупеей. — Врачиха наша, — доверительно шепнул он ребятам и вытянулся по стойке «смирно».

Белобрысый и Чаправа посерьезнели.

Разрешите обратиться, товарищ военврач третьего ранга?

Обращайтесь, — женщина приветливо улыбнулась и удивленно посмотрела на ребят. — Подростки? Откуда? Ваши, что ли, Мальков?

Никак нет, — переступил с ноги на ногу Кузьмич. — Если б мои... Отца они ищут! Да, видать, не по адресу пришли.

Отец у них полковник, а у нас только солдаты и сержанты, — бойко выпалил лопоухий.

Офицерский госпиталь... — сказала женщина. — М-м-м, даже не знаю, что сказать.

Понимаю, — опустил голову Игорь. — Военная тайна!

Ах ты мой дорогой! — грустно усмехнулась врач. — Все-то вы понимаете, не в пример некоторым... — Она выразительно покосилась на белобрысого. — Вам медико-санитарное управление нужно найти, — продолжала она. По ее лицу было видно, что она искренне желает помочь ребятам. Но то ли военное время и воинская присяга, то ли присутствие раненых сдерживали чисто женский порыв. — Знаете что, обратитесь-ка в военную комендатуру! Там все знают. И, думаю, помогут. А пока желаю успеха. До свидания!

Она ласково погладила Игоря по голове и ушла.

Жэлэзная жэнщина! — щелкнул пальцами Леван. — Прямо-таки царица Тамар!

И о ней вы тоже готовы гимны слагать? — усмехнулась Марина.

А как жэ! — возбудился кавказец. — Обо всэх! О нэй! О вас! Дажэ о Вэрочке, которую я отобью сэгодня у Охлопкина! Если вы, конэчно, не дадите мнэ свой адрэс.

Не дам, — нежно улыбнулась Марина. — У меня жених ревнивый.

Кавказец? Как и я? — молодецки повел плечами Леван.

Нет, русский. Только хвастаться своими подвигами не любит.

Раненые захохотали. Чаправа вспыхнул.

Так вы жэ мэня нэ так поняли! Мариночка! Я тэпэрь ночи спать нэ буду, вспоминая вас!

Ничего, товарищ герой. Утешитесь с Верочкой, если только Охлопкин вам это позволит. До свидания, дяденьки. Выздоравливайте!

Мнэ? Нэ позволит Охлопкин? Да я... — запоздало возмутился кавказец.

Но ребята его уже не слышали.

 

...Вожатая трамвая была вдохновенна и счастлива. И вагон, эта громадная железная махина, казалось, пел и ликовал вместе с нею. Люди, толпившиеся в салоне, то кучно валились друг на друга, то разлетались в разные стороны при крутых поворотах и торможениях.

В том, что трамвай пел, ни у кого из пассажиров не было сомнения. Однако он еще и танцевал в каком-то небывалом электрическом ритме. И если бы кто-то внимательно прислушался к его звенящим пассажам, то непременно уловил бы в них отголоски «Сказок Венского леса» или нечто похожее.

Этот затянувшийся «вальс» вывел из себя молодую элегантную женщину, сжатую со всех сторон разгоряченными и влажными телами. Особенно досаждал ей узколицый морщинистый человек в офицерском кителе с двумя нашивками за ранения. Не глядя на женщину, он тем не менее как-то странно прилипал к ней даже тогда, когда трамвай стоял на месте. Рука его беспокойно дергалась вдоль туловища, и женщине казалось, что она вот-вот неприятно и жарко коснется ее бедра.

Товарищ! — наконец не выдержала она. — Ну что вы меня все время толкаете? Дайте хоть на секунду вздохнуть! Безобразие какое!

Мужчина равнодушно посмотрел на нее и отвернулся.

Извините...

Не извиню. Вон места сколько, а вы все ко мне да ко мне.

Сунув под мышку серебристую парчовую сумочку, женщина, возмущенно работая локтями, стала проталкиваться к выходу.

И что это с вожатой случилось? С ума она сошла, что ли?

Да праздник у нее сегодня. Праздник! — громогласно объявил пожилой узбек в зеленом «сталинском» френче и такой же фуражке. — Сын вчера объявился! Сначала без вести пропал, а теперь вот — живой! Как тут не плясать?

Вагон доброжелательно загудел.

Ну, если так, то конечно...

Тут не то что плясать, тут на той — на пир звать всех надо!

Счастливая!

Еще бы! Потерять, не надеяться и вдруг снова найти!

Слышишь? — прошептала Марина, намертво притиснутая к Игорю на задней площадке вагона. — Нашелся! Как и твой отец. Господи, да если бы со мной такое случилось, я бы трамвай свой к солнцу подняла! И летела, летела бы!

Ну да. Тебе дай волю, ты нас всех в небеса занесешь, — засмеялся Игорь. — Марина Раскова!

Нет, — она огорченно тряхнула головой. — Я слишком земная. И все это мечты, мечты... Гимны, оды... глупость какая! — поморщилась она, видимо, вспомнив недавние излияния раненого кавказца. И, кокетливо оправляя воротник отутюженной «матроски», добавила, без всякой связи с предыдущим: — Ты не представляешь, какое это счастье — ощущать себя чистой!

Представляю, — улыбнулся Игорь. — С баней нам повезло. Иначе ворвались бы в госпиталь, как... не знаю кто. Да и в комендатуре с нами разговаривать бы не стали. И тем более объяснять, где этот офицерский госпиталь.

Он приятно пожмурился, заново переживая обряд утреннего купания в бане, так удачно встретившейся им на пути. Хорошо, что была «прожарка» и вещички продезинфицировали «на предмет уничтожения случайных насекомых». Хорошо, что заботливая пожилая банщица предложила Марине утюжок, и девушка смогла привести себя в порядок.

Да, теперь они вполне могли сойти за «тимуровцев» или «артистов».

А вот это моя школа, — неожиданно сказала Марина, прижимаясь лицом к стеклу. — Видишь, — она взяла Игоря за руку, — вон там, на втором этаже, три окна с краю... Это наш класс.

Да? — Игорь с интересом оглядел трехэтажное белое здание, мимо которого проносился трамвай. — Красивая. Вся в цветах и деревьях.

А вот если по этой дороге идти, выйдешь прямо к нашему дому, — вздохнула Марина.

Тоскуешь? — Игорь заглянул ей в глаза.

Она неопределенно поежилась.

Как тебе сказать... Вроде нет. Просто интересно, как они там без меня? Волнуются? Ищут? Знаешь, это как в детстве. Я хочу умереть, но только понарошку. Чтобы видеть, как все будут плакать надо мной, жалеть... А я лежу и все вижу, и все понимаю... да-а...

Она замолчала.

Может, все-таки сойдешь? — спросил он, по-своему истолковав ее молчание.

Да иди ты! — рассердилась она. — У меня теперь одна цель. И раз я начала новую жизнь, так ее и продолжу. А может, ты испугался? Может, я мешаю тебе?

Испугался, — честно признался он. — Что ты сейчас уйдешь, а я... я...

Глупенький! — Она еще теснее прижалась к нему. — Я теперь от тебя никуда... А-а-а! — внезапно застонала она и прикрыла рот ладошкой, чтобы не закричать.

Игорь поднял голову и обмер. Перед ними стоял «военный» в кителе без погон, с двумя нашивками за ранения.

Катаетесь, сучата, — глухо констатировал он, с неприязнью разглядывая ребят. — Тоже мне парочка — Абрам да Сарочка... Х-хе!

Он взял Игоря двумя пальцами за подбородок и легонько сдавил.

А ты, козелик, забыл, что мне должен? Но теперь не убежишь. А если что... — Он ухмыльнулся. — Соображаешь?

Игорь молчал.

Соображаешь? — зловеще повторил Чугун.

Оставьте его, Демочка, — жалобно попросила Марина. — Он отца нашел! Понимаете? А если что-то должен, так я заплачу.

Ты-ы? — округлил глаза Диомид. — С тебя, киска, я получу натурой. А вот хмыренок пусть уплатит сам. Иначе папа его вновь осиротеет.

Игорь в бешенстве посмотрел на обидчика. Боже, как он ненавидел сейчас эту крысиную морду! Нужно было закричать, попросить помощи у людей. Какое-то мгновение он раздумывал, и этого мгновения хватило, чтобы Демка понял его решимость.

Вагон качнуло на повороте. Чугун покачнулся, но устоял на ногах. Затем воровато выхватил из кармана опасную бритву, раскрыл ее и приставил к горлу Игоря.

Если этой штуковиной полоснуть по мордам, то врачи не помогут. А когда по глазюкам, тогда вообще хана... Ну, как?

Игорь тяжело вздохнул. Странное спокойствие обреченного овладело им.

Качались за окном дома, деревья, люди, качались небо и земля, шаткий пол уходил из-под ног...

«Только бы Марина не закричала, — подумал Игорь. — Только бы не закричала...»

Марина, казалось, прочла это заклинание в его глазах.

Насладившись эффектом, Демка бережно сложил свой «золинген».

Так-то лучше. А теперь пошли...

Он схватил мальчишку за локоть и потащил в глубь вагона. Марина, как привязанная, рванулась за ними.

А трамвай продолжал свое необычное движение. Пассажиры входили и выходили. И каждому входящему тут же становилось известно, что к вагоновожатой возвращается сын, который пропал без вести в начале войны, а теперь вот нашелся.

И у людей смягчались лица и теплели глаза. И никто из них не злился, пусть и сжатый со всех сторон. Потому что хоть в тесноте, но не в обиде. Потому что все чаще и чаще находятся пропавшие без вести, и это вселяет надежду в других. Потому что такого необыкновенного трамвайного вальса не представлял в своей жизни ни один из этих людей.

 

...Сейчас возьмешь пропуль и свалишь на выход, — наклонившись к Игорю, прошептал Чугун.

Что? — не понял парнишка. — Какой «пропуль»?

Демка позеленел от бешенства.

Чего орешь? Фраеренок позорный! Заложить меня хочешь?

Сжав кулак, он больно ударил Игоря в левый бок.

Объясняю популярно. Все, что я тебе передам, бери и мотай с марки, то есть с трамвая. Усек?

Игорь беспомощно оглянулся на Марину. Она тянулась к ним, продираясь сквозь толпу.

Да не вздумай зажилить, — предупредил Демка. — Ты рванешь, а подружка останется. И уж я ее на куски раздеру!

Равнодушно отвернув голову в сторону, он прилип на секунду к немолодой усталой женщине с увесистой сумкой в руке.

Трамвай остановился. Народ с задней площадки поднапер, с передней потек к выходу, и в этот миг Демка сунул в руки Игорю увесистый сверток.

Вали!

Марина тихо ахнула.

Игорь растерянно поднял руку, разглядывая лежащий в ней... кошелек.

Да рви когти! — исступленно лягнул его Чугун и сам полез через толпу на переднюю площадку.

Игорь, ошеломленно хлопая ресницами, повернулся к Марине.

Что делать?

И тотчас сумасшедший женский крик взорвал весь вагон.

А-а-а! Украли! Карточки, деньги... документы-ы!

Игорь съежился, сгорбился с искаженным от муки лицом. Пальцы нервно сжались, и не было никакой возможности их расцепить.

А-а-а! — кричала женщина.

Глаза ее вылезали из орбит, и она шарила этими выпученными, наливающимися кровью глазами по лицам окружающих, пытаясь угадать, кто из них обрекает ее на голод и лишения. Вытянув руку со скрюченными худыми пальцами, готовая вцепиться в каждого, кого заподозрит в пропаже, женщина увидела перекошенное лицо Игоря и инстинктивно рванулась к нему. Еще мгновение, еще шаг, и она разорвет, разнесет, уничтожит его.

Игорь покрылся мурашками и не почувствовал, как Марина с силой вырвала у него кошелек и протянула его женщине.

Однако та, не поняв ее намерения, закричала еще громче.

Держите! Держите ее!

Про Игоря она тут же забыла. Толпа смахнула его с пути, оттерла в сторону.

А-а-а!

Ужасный женский крик долетел наконец до слуха вагоновожатой, и она остановила трамвай.

Добродушного настроения у людей как не бывало. Несколько мужских и женских рук вцепились в Марину, выволакивая ее из вагона.

Воровка!

Стерьва-а!

Бей ее! Учи-и-и!

Милицию, милицию вызовите!

Марина стояла в кругу мгновенно одичавших, озверевших людей, прикрываясь руками от обрушившихся на нее ударов. Кто-то жестоко тянул ее за волосы. Кто-то трусливо и подло пинал ногой.

Вывалившийся вместе со всеми на улицу Игорь с криком продирался сквозь толпу.

Оставьте ее! Не трогайте! Она не виновата!

А-а! — завизжал какой-то ушлый ловкач и, ухватив его за шиворот, втолкнул в круг. — С ею был! Одна блатная шайка!

Да, да, — подтвердила потерпевшая, еще не успев отойти от пережитого, и оттого то улыбаясь, то всхлипывая. — Я его тоже видела. О том и в милиции скажу.

Да не брали мы! — истерично закричал Игорь. — Мы не воры! Я вам все объясню...

В милиции объяснишь! — хихикнул схвативший его ловкач. — Ежели не вор, чего за нее заступаешься?

Да вы поймите, нам подсунули это! Жулик один! В офицерском кителе! Я не хотел, а он силой... Это все неожиданно случилось!

Не воровали мы, — жалко выдохнула разбитыми губами Марина.

Как же, как же, рассказывай! — изгалялся ушлый дурак.

Ой! — хлопнула себя по бедру потерпевшая. — Точно... был офицер! Все ко мне прижимался. Где он тут? Позовите!

Ищи ветра в поле! — хохотнул ловкач. — Так он тебя и дожидается. Я же говорю, одна компания. Банда!

Точно, точно, — продолжала бормотать женщина. — Он ко мне, я от него... Он ко мне, я от него. И в глаза не глядит. А потом вдруг пошел. И меня как током ударило. Хватилась, а кошелька нет! А там все... деньги, карточки, паспорт... Ой, помрем же с детьми, издохнем без помощи!.. Только я на него не подумала. Командир вроде... раненый... А тут вижу: девка с кошельком. Видать, спрятать не успела. Я за ней! И точно... она!..

5.

В отделении милиции было непривычно тихо. То ли оттого, что находилось оно вдали от центра, то ли потому, что был обеденный час. Несколько посетителей сидели в конце коридора, возле паспортного стола и кабинета следователя. А здесь, в дежурке, коротали время молодой лейтенант и седоусый, похожий на Буденного, милицейский сержант.

На серых, давно не крашенных стенах висели довоенные выцветшие инструкции. Два широких окна были забраны решетками, а на подоконниках зеленел пяток кактусов в проржавевших консервных банках. Дополняли убранство комнаты двухтумбовый канцелярский стол, массивный железный сейф за перегородкой, изрезанная непонятно кем и чем деревянная скамья в углу и засиженный мухами поясной портрет наркома НКВД Берии.

Преисполненные торжественного гражданского негодования, несколько человек во главе с ловкачом чуть не волоком втащили сюда ребят и поставили у перегородки.

Вот! Карманщиков поймали!

Лейтенант поднял лицо, на котором светилось багровое пятно недавнего ожога, и устало придвинул к себе чистый лист бумаги.

Кто? Где? Когда? Как? — отрывисто изрек он, глядя на вошедших.

Ну так я их подсек! — зачастил ловкач, самозванно присвоив себе главную роль. — У-у-у, ворюга! — замахнулся он на Игоря.

Прекратить! — властно крикнул лейтенант. — Вы где находитесь? И кто вам дал право распускать руки?

Да ведь как же? Иначе нельзя, — убежденно заквакал обвинитель. — Люди бьют... Потому как у всех накопилось... Життя от их нет! От поганцев!

В этом мы разберемся. Ну а кто потерпевший?

Дак вот же! — обернулся ловкач и осекся. — Эй, а где ж та баба? Неужто сбегла? Ну, стерьва!.. Минуточку, я ее сейчас догоню!

В комнате воцарилось молчание. Наконец дверь распахнулась, и мужичонка ввел за руку смущенную потерпевшую.

Ишь, едрить ее в фуфырь, убечь хотела! Дескать, теперя это роли не играет. Кошелек на месте, и у ей самой дети... А я так понимаю, что ворье надо губить! Изводить по мере возможности!

Лейтенант с неприязнью посмотрел на него.

Сядьте и помолчите, гражданин. Когда понадобится, вас спросят. Что вы можете рассказать о происшествии? — обратился он к женщине.

Да что, — замялась та. — Кошелек украли... А потом вот нашли. У этой девушки. Только украла она его или нет, сказать не могу. Не видела. Да и они, — кивнула она на ребят, — отрицают.

Ну что же, так и запишем, — сказал лейтенант и прилежно заскрипел пером. — Паспорточек ваш дайте для фиксирования... Ага... так... Батрыкина Ирина Ивановна... Спасибо. — Он вернул паспорт женщине и обратился к Марине: — Судя по показаниям потерпевшей, кошелек оказался у вас. Признаетесь ли вы в совершенном преступлении?

Оказался, — заплакала девушка. — Только я не брала его, нет!

Товарищ лейтенант, — умоляюще сложил на груди руки Игорь. — Разрешите, я объясню... Мы не виноваты! Мы отца моего разыскивали, в офицерский госпиталь ехали, а тут...

Рассказывай! — ухмыльнулся ловкач, явно жаждущий крови.

Прошу не перебивать! — оборвал его лейтенант. — Продолжай, юноша.

Так вот... мы к отцу моему ехали. Нам в военной комендатуре адрес госпиталя дали. Да и вы меня помните! Я на днях к вам заходил, просил помочь.

Да, да, да, — с трудом улыбнулся лейтенант и непроизвольно погладил обожженную и, видимо, ноющую щеку. — Я гляжу, лицо вроде знакомое. Был ты у нас, припоминаю. Только куда потом пропал? Отец его по всему городу ищет, с ног сбился. Полковник... э-э... Воронов! Если не ошибаюсь.

Лейтенант открыл ящик стола, достал оттуда потрепанную папку и стал торопливо перебирать подколотые бумажки.

Во-от! — наконец произнес он. — Твое заявление... «прошу оказать помощь в розыске моего отца полковника Воронова Романа Дмитриевича, находящегося, согласно извещению НКО СССР, на излечении в одном из ташкентских городских госпиталей». Твоя рука? Ты писал?

Я! — обрадовано подтвердил Игорь, даже не заглядывая в бумагу. — Под вашу диктовку! — Счастливо улыбаясь, он повернулся к Марине: — Папа нашелся! Он нас выручит!

Лейтенант помрачнел. Затем снова придвинул к себе протоколы с показаниями потерпевшей и свидетелей. Молча перечитал их, сокрушенно покачивая головой.

Так что же все-таки произошло? — снова обратился он к Игорю. — Расскажи подробней.

Сбиваясь, перескакивая с пятого на десятое, Игорь поведал о своих злоключениях за эти дни. Присутствующие, особенно ушлый «законник», слушали с недоверием.

Марина, закрыв лицо руками, плакала, сидя на скамейке.

А я верю этим ребятам! — неожиданно подал голос седоусый сержант. — Верю, Алимджон! У меня нюх на честных людей, понимаешь? — Он непримиримо посмотрел на ерзающего от нетерпения главного обличителя. — Я Фрунзе знал, с басмачами дрался, самого курбаши Дауда в плен брал! И немножко разбираюсь в людях... кхы-кхы!

Лейтенант в знак согласия ободряюще кивнул головой.

Да что мне — больше всех нужно? — оскорбился ловкач. — Я для общества стараюсь — и я же виноват!

Лейтенант пропустил его выпад мимо ушей и задумчиво повертел в руках ручку.

Ну и где нам искать этого Диомида? Как ты думаешь? — спросил он Игоря.

Я не знаю, — растерялся подросток. — Может быть, у них? — посмотрел он на Марину.

Не думаю. Вероятнее всего, он там больше не появится, хотя мы засаду зашлем. А вот как с вами поступить, не ведаю. Может, что-то нам потерпевшая присоветует?

А что я? — сокрушено вздохнула женщина. — Мне чужая беда не в радость, своей хватает. Я ж уйти хотела, а этот, — покосилась она на ловкача, — силой приволок. Вы начальство, вы власть — как решите, так и будет.

Вот же люди! — отчаянно оскалился ушлый. — Да если бы не я, фиг бы ты вернула свой кошель!

Знаете что, товарищи, пойдемте-ка отсюда, — примирительно сказал один из свидетелей, смуглый стройный парень явно призывного возраста. — Потерпевшая права — милиция разберется.

Ну что ж, — неохотно согласился «законник». — Адреса наши записаны, паспорта налицо...

Налицо, налицо, — лейтенант даже не взглянул в его сторону. — Если понадобится, вас вызовут. А пока можете быть свободны.

До свидания!

До свиданья...

Ну а вы пока останетесь у нас до полного выяснения, — сказал лейтенант, подождав, пока за ушедшими не закроется дверь. — Так что не обессудьте.

Товарищ лейтенант, — чуть не плача, обратился к нему Игорь. — А как же папа? Вы хоть сообщите ему, что я нашелся!

Сообщи, Алимджон, — поддержал Игоря сержант. — Пусть приедет.

Это можно, — согласился лейтенант. — Телефон госпитальный у нас имеется. А ты, Ташпулат-ака, дорогой товарищ Усманов, сходи на базарчик, купи чего-нибудь.

С удовольствием! — поднялся со своего табурета милиционер, разминая затекшие ноги. — Э-э... только как же они?

Он лукаво посмотрел на ребят.

А они со мной посидят, — усмехнулся дежурный. — Ты камеры закрыл? Там у нас порядок?

А как же, — успокоил его Усманов. — «Черный ворон» приедет, всех и отправим... Давай деньги! Пойду.

Сержант вышел.

Алимджон побарабанил пальцами по столу.

Та-ак... и чем же мы должны заняться? А! — вспомнил он. — Позвонить в госпиталь! Сейчас... сейчас... где же у меня телефон?.. Тут нет... и тут нет... Наверное, у начальника.

Он протянул руку к сейфу, проверяя, закрыт ли он, а затем поднялся и, хромая, пошел к выходу из дежурки.

Что с вами, товарищ лейтенант? — сочувственно поинтересовался Игорь. — Бандиты?

Да нет, — лейтенант как-то странно дернул обожженной щекой. — Война! Я ведь тоже недавно из госпиталя. Из танкистов списали и направили сюда... на подкрепление, — невесело усмехнулся он. — Значит, так... вы посидите, а я скоро вернусь.

Оставшись одни, ребята переглянулись. Стоило им вскочить, открыть двери, и они оказались бы на свободе. Даже если бы седоусый Усманов поджидал их на улице, а лейтенант за дверью, они ушли бы, удрали. И никто ни за что не догнал бы их! Но куда и зачем бежать, если в этот миг, может быть, решается твоя судьба?

Лейтенант возвратился минут через десять. Довольная улыбка пробежала по его губам.

Жди! — заговорщицки подмигнул он Игорю. — Скоро приедет!

И тут подросток сломался. Вся боль, обида, горечь, скопившиеся в нем за последние дни, прорвались наружу, и не было ни сил, ни желания сдерживать слезы.

Ну что ты, Игорек, что ты, — припала к нему Марина, уже не думая о себе, не чувствуя ни своего разбитого лица, ни собственных слез.

Появившийся на пороге Усманов с завернутыми в платок лепешками и виноградом горестно покачал головой.

Что такое? Опять беда?

Это от радости, — тихо сказал лейтенант. — Пусть... для облегчения...

Прямо Фархад и Ширин, — вздохнул Ташпулат-ака. — Отпускать их надо, Алимджон. Сейчас покушают — и пусть идут.

Кого это отпускать? Куда отпускать? — неожиданно раздался строгий начальственный голос, и в дежурке появился невысокий, гладко выбритый капитан в аккуратно отутюженном обмундировании. — Этих? А кто они такие?

Да так, — замялся лейтенант, видимо, зная нрав своего начальника, и попытался убрать со стола листки протоколов.

Однако капитан уже по-хозяйски прошел за перегородку и, усевшись за стол, потянул листки к себе.

Так-с, — быстро пробежав глазами записи, процедил он. — Карманная кража... прихвачены на месте... А вы — отпустить! Хороши, ничего не скажешь.

Да не виноваты они, я во всем разобрался, — сказал лейтенант. — Этот мальчик у нас был недавно, разыскивал отца. А тут трагическое стечение обстоятельств. Понимаете, Виталий Ефимович, под удар их подставили. Залетный какой-то по кличке Чугун. Я уже ориентировку на него в горотдел передал. Будем искать.

Искать, — недовольно проскрипел капитан. — А где его найдешь? Может, он уже за пределами города! А дело на нас висеть будет — нераскрытое. Так что не дури, оформляй по всем правилам и — вперед!

Да не виноваты мы, товарищ капитан! — взмолился Игорь. — Ну хотите, я и вам все расскажу? Все как было...

Суду расскажешь! — Капитан презрительно взглянул на него. — И не товарищ я тебе, а гражданин. Гражданин начальник! Понятно?

Игорь кивнул. Марина снова заплакала.

Капитан аккуратно сложил в стопку листки протоколов.

Ты, Закиров, здесь недавно работаешь, у тебя еще военные представления. А я всю жизнь в органах и знаю, что почем. Эти сиротки такого нашлепают, что только слушай!

Да что же, вы мне не верите? — вспылил лейтенант, мысленно коря себя за то, что не отпустил ребят раньше. — Я во всем разобрался!

Верю, верю, Закиров, — снисходительно успокоил его капитан. — Только этим бумажкам — тоже! Запомни это, Закиров. Протокол у нас главная вещь! По нему нас судят — и ответственность нашу, и старание. И чем больше задержаний, тем лучше. Значит, стоим на страже, значит, бдим! А ты — отпустить... Нельзя так. О-о, а это еще что? — неожиданно подтянулся он, глядя в окно. — Легковушка какая-то. Не иначе начальство...

Выскочив из-за стола, он прилежно расправил складки гимнастерки и застыл, явно приготовившись к рапорту.

Дверь отворилась. На пороге стоял высокий бледный полковник с двумя орденами Боевого Красного Знамени на груди.

Па-а-апа-а! — отчаянно закричал Игорь. — Папа!

Вскочив со скамьи, он бросился к вошедшему и повис у него на плечах.

Гарька... Игорешка... сынок, — шептал полковник, целуя мокрое и соленое от слез лицо сына. — Гарька, милый, нашелся!

Марина сидела, неестественно выпрямившись, глядя на отца и сына так, словно была не в силах поверить в чудо. Ташпулат-ака растроганно сморкался в платок. Лейтенант стоял возле барьера, побелевшими от напряжения пальцами вцепившись в кромку стола.

Сы-ын, — сдавленно произнес полковник и, отстранив от себя Игоря на расстояние вытянутой руки, принялся его рассматривать. — Исхудал, износился... господи... Но главное — живой... Игорь!

Игорь нерешительно протянул руку и коснулся отцовского виска.

А ты совсем седой.

Полковник смущенно хмыкнул, нервно дернул головой и, распрямившись, поднес руку к козырьку фуражки, представляясь присутствующим:

Прошу извинить... Полковник Воронов.

Он вынул из кармана служебное удостоверение и протянул его старшему по званию — капитану.

Спасибо за помощь, товарищи!

Капитан поджал губы и, возвращая удостоверение, указал на лейтенанта.

Благодарите лейтенанта Закирова. Он тут у нас главный благодетель.

Что-то нехорошее послышалось в его тоне, и это насторожило полковника. Он выпустил из своей руки руку сына и выразительно уставился на капитана.

Не понял...

А чего понимать? — прищурился капитан. — Как ни прискорбно, но ваш сын вместе с этой девицей задержан за карманную кражу!

Неправда! — закричал Игорь. — Не верь ему, папа! Не верь!

Ну, как же... — Капитан заложил руки за спину и прошелся по комнате. — Есть свидетели, есть потерпевшая. Никуда от этого не денешься.

Не верь, папа, не верь! — почти рыдал Игорь. — Все не так! Нам подкинули! Меня хотели сделать вором, а Марина спасла меня! Она все на себя приняла, чтобы я с тобой встретился. Мы ведь ехали к тебе! А тот гад... с опасной бритвой... Он нас грозился порезать! А потом украл кошелек и сунул его мне, чтобы я стал покорным... Но мы не брали! Марина его возвращала женщине, но на нее уже накинулись, и мы не успели. Поверь!

Я верю тебе, сын, — сказал полковник. — Я знаю тебя.

Он тяжело опустился на скамью рядом с Мариной. Затем положил руку ей на плечо и долго вглядывался в немигающие молящие глаза.

Спасибо, девочка, — он нежно погладил ее по голове. — Спасибо!

Не за что, — беспамятно прошептала Марина, не находя иных слов.

Так что же будем делать, капитан? — после недолго молчания спросил полковник.

Как что? — сдвинул брови начальник. — Закон есть закон. И не нам его нарушать.

Но ведь, судя по всему, ребята не виноваты.

Не могу знать. У меня протоколы, у меня показания. Я обязан дать им ход.

Но если потерпевшая откажется от обвинения? Если она отзовет свое заявление?

Пожалуйста. Пусть берет. Но тогда мы ее привлечем за ложные показания.

Черт возьми, казуистика какая-то, — чертыхнулся полковник. — Но ведь это же подростки... дети еще. У вас-то самого дети есть?

Есть, товарищ комдив. Я ведь тоже отец и все понимаю. Однако если моя дочь совершит нечто предосудительное, я ее лично, вот этой рукой... Так что не играйте на моих чувствах, не надо.

Сейчас война, — Воронов подошел и встал перед капитаном, невольно глядя на него сверху вниз. — Идет борьба за жизнь и свободу, за счастье наших детей. Мы должны спасать их... любыми способами, всеми средствами. Милосердие — вот что сейчас требуется от нас с вами. Им и так досталось за эти страшные месяцы. А вы что предлагаете? Губить!

Я исполняю свой долг! — гордо выпрямился капитан и даже приподнялся на цыпочки.

Как большинство низкорослых людей, он физически не терпел всех, кто был выше его ростом, званием, положением. И этот самоуверенный орденоносный полковник вызывал у него раздражение. Хотелось уколоть, уязвить, унизить его. Но, к сожалению, субординация не позволяла.

Исполняю свой долг, — веско повторил он. — Как и вы свой — воинский. А потому попрошу не мешать правосудию.

До правосудия еще не дошло, — вспылил Воронов. — И правосудие не в беззаконности! Я сейчас же отправлюсь в горком партии... в цека! И добьюсь справедливости! Но, не доходя до крайностей, прошу решить вопрос полюбовно. Освободите ребят. Под мою ответственность.

Капитан молчал.

Виталий Ефимович, — заговорил Закиров. — Давайте решим. Ведь я больше чем уверен...

Если был уверен, не надо было брать показания, — бросил ему капитан. — А вам, товарищ комдив, не стоит пугать меня горкомом. Если что, я до самого товарища Берии дойду!

Он благоговейно повернулся к портрету. Большая зеленая муха сползла в это время с левого глаза наркома, и всем показалось, что Лаврентий Павлович подмигнул своему капитану.

Полковник сжал кулаки. Вот такие, как этот, выбивали из него показания в тридцать девятом. Выбивали за Испанию, за Халхин-Гол... Спасибо генералу Жукову, который вступился, а затем забрал в свой округ. Где бы гнил сейчас комдив Воронов, если бы тогда победили костоломы? Да они не унялись и до сих пор. И те особисты, что держали под постоянным надзором его дивизию, и вот эти, мелкие тыловики, окопавшиеся здесь и ведущие ту же линию на измор и уничтожение. Чувствуя, как от подкатившей к горлу ненависти слабеет сердце, полковник, отчетливо выговаривая каждое слово, выпалил в лицо капитану:

Ну что же, давай дойдем. Ты до Берии, а я до Сталина!

В его словах прозвучала такая вера в свою правоту, что капитан невольно скис.

«Не иначе как где-то наверху поддержку имеет», — подумал он и тут же уловил натренированным ухом чужой недобрый шепоток:

...Всего два месяца у нас служит, а сколько душ погубил. Плохой человек!

Капитан оглянулся на голос, и Ташпулат-ака твердо встретил его взгляд.

«Ладно! — мстительно решил капитан. — Мы с тобой разберемся. Мне плевать, что ты заслуженный нацкадр. И Закирова, мямлю, надо гнать поскорее. А полковник этот еще поплачет. Сегодня же в наркомат бумага уйдет!..»

Что ж, — примирительно произнес он, стараясь не выказывать истинных чувств. — Ситуация сложная. И решим мы ее так... Вы, товарищ полковник, забираете сына. А девчонку забираю я. И можете быть уверены, что она во всем признается.

Да, это вы умеете, — горько согласился комдив. — Только я за ней вернусь. И не один... Пойдем, сынок!

Нет!

Игорь неотрывно смотрел на Марину, а она на него.

Идем! Нельзя терять ни минуты.

Нет! — Игорь помотал головой. — Я не могу. Это предательство. Она ни в чем не виновата!

Игорь! — Марина нервно хрустнула пальцами. — Ты должен идти. Я прошу тебя! Я тебе верю!

Игорь рванулся к ней, но капитан решительно заступил ему дорогу.

Не положено! — И, полуобернувшись к Закирову, приказал: — В камеру ее!

Игорь! — закричала Марина. — Я верю вам! Верю! Вы вернетесь! Вернетесь! Только поскорее!

Верила ли она? Несомненно. Игорю, его отцу, лейтенанту Закирову, милому усатому Ташпулату-аке. Но сейчас пока оставалась во власти этого оскорбленного, взбешенного капитана, и никто не мог предсказать ее ближайшей судьбы.

Ты иди, Игорь! Иди с папой! А я буду вас ждать. Я всегда буду тебя ждать! Что бы ни случилось, ты слышишь? Я вас всех никогда не забуду! Не за-бу-ду-у!

Папа-а! Да что же это такое? — закричал Игорь и выбежал на улицу, вслед за отцом.

Роман Дмитриевич торопливо распахнул дверцу черной «эмки».

Садись, сынок. Мы вернемся.

...Не за-бу-ду-у! — донеслось из незакрытой двери милиции.

Шофер нажал на газ. Машина тронулась. И пока она ползла, шла, летела по ташкентским извилистым улицам, все звенел в ушах Игоря, все крепчал, нарастая, этот горестный отчаянный крик...

 

 

1 Хорошо?

 

2 Баш — одна доза анаши.

 

3 Каменный буран (узб.) — ругательство.

 

4 О боже, возьми меня под свою защиту (Коран).

 

5 Да будет так!

 

6 Воришка.

 

7 Почтительное обращение к уважаемому человеку.

 

8 Девочка.

 

9 Мальчик.

 

10 Мальчик.

 

11 Кров, приют, комната для гостей.

 

12 Нож.

 

13 Колония.

 

100-летие «Сибирских огней»