Вы здесь

Южный ветер

Надежда ГЕРМАН
Надежда ГЕРМАН


ЮЖНЫЙ ВЕТЕР



ПОСОХ

         И степь так широка... и скалы так высоки...
         Пускай, когда уйду, напомнят обо мне
         следы разутых ног на глинистой дороге,
         черпак у родника, и лента на сосне...


...Будто снится мне путь земной
с самой Пасхи до Покрова:
только пахнет полынью зной
да по пояс в степи трава...

только совы кричат в ночи,
только сосны меж звезд шумят,
да в тумане звенят ручьи,
как ключи от небесных врат...

...Будто снится мне путь земной:
цепь заснеженных гор вдали,
и шакалов надсадный вой,
и пустырь на краю земли...

только ветра в ущельях гул...
да шуршит под ногой песок...
да подрубленный саксаул...
да колодец, как сон — глубок...


КОЛЕСО

Дрогнули серебряные струны,
и опять, насмешливо дразня,
покатилось Колесо Фортуны,
даже краем не задев меня...

И пока кому-то чёрт ворожит,
чтоб достался выигрышный билет —
на траве затянется, быть может,
обода окованного след…

А потом — не раз еще приснится.
как летит и втаптывает в грязь…

Тяжела ты, Счастья Колесница! —
слава Богу, мимо пронеслась…


ЮЖНЫЙ ВЕТЕР

В небе чиркнула звезда
и погасла, словно спичка.
Завывают провода:
это горе — не беда,
просто — скверная привычка…

Просто — глупая душа
хочет плакаться в жилетку…
Или — выйти, не спеша,
и с восьмого этажа
прыгнуть в лестничную клетку…

…Утро кашляет натужно.
В занавешенном окне
кто-то мечется во сне:
ничего ему не нужно,
это просто — ветер южный
в нашей северной стране…


ПЕШКОМ

Забыться…
Чтоб себя — забыть!
(как забывают трость в прихожих…)
И снова пробовать ходить
над шляпами ночных прохожих —
над крышами чужих домов,
где спят, или читают что-то,
пока качели и ворота
поют, без музыки и слов...

Разбить стекло и — из окна,
по веткам задремавших кленов…
покуда включена луна —
фонарь бандитов и влюбленных…
пока заря не разлила
сироп вишнёвый на дорогу…
пока соборов купола
и водоемов зеркала
принадлежат тебе и Богу…

...И снова ночь сгорит дотла,
как пересохшая солома…
и серой пылью, невесомо,
осядет на краю стола
уснувшего большого дома…

Уронит руки тишина
на складки скомканной постели.
Душа была обречена:
что может, пленная, она
в тяжелом и бескрылом теле?..

* * *

На жизнь свою прилаживаю латки,
но то ли нитка чересчур груба...
или со зреньем что-то не в порядке?...

(Опять сама с собой играю в прятки,
мотаясь у фонарного столба!…)

Но, Господи, спасибо и за то,
что губ коснется тихая прохлада...
что мне — светло... и ничего не надо...

...Как будто на истлевшее пальто
положена парчовая заплата...


НАУТИЛУС

День настаёт — выхожу из тумана,
пью ядовитую воду из крана,
тихо (в душе) ненавижу соседей,
в грязном зверинце на белых медведей
мрачно смотрю: я такого же цвета…
Астры на клумбах. Кончается лето.
Тянут ладони кленовые ветки.
Люди, как звери, засунуты в клетки.
Бочка, где пиво дают… И — народу!…
Дед-водовоз подгоняет подводу.
Возле кафе продаются котята.
Спит субмарина на дне автомата.
Дремлет под гребнем девятого вала
море, которое спать не давало…
Чёрное с белым пиратское знамя
смотрит на небо пустыми глазами.
Смотрит плакат, вдохновенно и строго.
Туча похожа на тень осьминога.
Дама желает купить помидоры.
И — разговоры кругом, разговоры…
Кто-то мечтает удачно жениться
или без мыла залезть в заграницу…
Кто-то вчера получил по затылку…
…Дед в бескозырке прикончил бутылку.
Старый подводник (подводовладелец!)
ляжет на дно и уснет, как младенец:
может, приснится семь капель в стакане,
жирная вобла и шторм в океане…
ночь и огни… якоря и гитара…
пестрая клумба и зелень бульвара…
девочки смотрят восторженно вслед…
…Сон — ещё есть, а матросика — нет…
Нету нигде. И искать бесполезно.
Всё — исчезает… Куда — неизвестно…
Дама с авоськами… Поп без гармошки…
Астры. Медведи. Котята и кошки.
Клен. Осьминог, притворившийся тучей.
Бочка с толпой. И «Голландец», летучий —
тот, ниоткуда… ненужно, нелепо
мачты вонзающий в низкое небо…
Скачут по волнам слепящие блики…
Тихо... и жаль, что никто не окликнет.
Не подойдет, и «здорово!» не скажет…
Не подмигнет и рукой не помашет…
Пусто совсем. И погода ни к чёрту…
Осень болезненно льется в аорту…
Хочется чаю. Не хочется грязи…

Я возвращаюсь. К себе. Восвояси…

* * *

Ни шпаги от Дюма, ни карт от Жюля Верна.
Всё — сон припорошил... (Смешной романтик,
                                                      спи!...)
И уползает в тень портовая таверна,
Как смирный старый волк на якорной цепи...

Усталый пианист с манерами пирата,
Чья гордая душа висит на волоске,
Над пламенем свечи прищурившись куда-то,
Нас топит, как котят, в нахлынувшей тоске…

У праздничных витрин — весёлая толкучка.
Снующую толпу зовя на маскарад,
Афиша на столбе, как преданная Жучка,
Ободранным хвостом виляет невпопад.

А память всё верна тому тысячелетью,
Перебирая хлам из ветхого ларца…
Но бешеных коней осаживая плетью,
Уж рвётся новый век, гарцуя у крыльца.

Мерцают миражи неоновых созвездий
И плещут по щеке застывшего окна.
Вздыхает и ворчит глухая дверь в подъезде,
Что были на земле и лучше времена.

А нынче — всё не так... И сами мы — другие.
Цифирью на полях тетрадного листа
Проступит суета… И только ностальгия —
Как падающий снег пронзительно чиста…


ВОСКРЕСНЫЕ ПРОГУЛКИ
У ЦЕНТРАЛЬНОГО
ПАРКА

1.
…А память предаётся забытью,
которое зовётся ностальгией…
Ветра, листая паруса тугие,
несут мою бумажную ладью.

И солнце улыбается с утра,
в кулак меланхолически зевая...
и на заливе плещет, как живая,
рассвета золотая мишура...

2.
…А в парке — карусель и эскимо,
и чудеса навынос в магазине:
и розовые зайцы на витрине,
и куклы… и картонные трюмо…

Чихает в будке старенький движок.
И газ-вода шипит из автомата.
И тополиный пух летит куда-то,
как бутафорский, ёлочный снежок…

…В окошке кассы ходики стучат.
На столике — засохшие чернила.
(О, счастлив тот, кому судьба вручила
один билет на самый первый ряд!)

Про Карабаса страшное кино
нам обещает скромная афиша.
Всё ниже над крыльцом свисает крыша.
И медленно становится темно…

…Но, может быть, получится (как знать?)
догнать вон ту девчонку на дорожке,
пересчитать на платьице горошки
и ленточку в косе перевязать?…

100-летие «Сибирских огней»