Загадка двух Васильевых

Начну с признания. Не предполагал я, что столетие поэта Павла Васильева подвигнет меня на новые архивные разыскания.
Отмечали юбилей в декабре 2009 года. Центром событий был Павлодар, где уже около двадцати лет работает Дом-музей поэта. Этот город — его родина, и здесь немало людей, для которых имя Васильева значит многое. С некоторыми из них я знаком уже немало лет. Дружеские отношения поддерживаем с директором музея Любовью Степановной Кашиной. С Наумом Григорьевичем Шафером — известным ученым-музыковедом, литератором и коллекционером...
Началось все с междугороднего телефонного звонка. Любовь Степановна, которая взяла на себя основные юбилейные хлопоты, предложила написать о поэте для намеченного к выпуску сборника. Что я, не откладывая, и сделал: выслал почтой краткую, в несколько машинописных страниц, статью «Земли казахской русский сокол», включив в нее свеженаписанное одноименное стихотворение.
Упоминаю об этом потому, что все в жизни взаимосвязано: статью прочел Наум Григорьевич, всегда с доброжелательным интересом следящий за моими публикациями.
Но — обо всем по порядку.
Утром тридцатого декабря снова позвонила Любовь Степановна. Рассказала, как прошел Васильевский юбилей. А потом спросила — читал ли я в журнале «Нива» статью Шафера «Максим Горький и Павел Васильев»? Сигнальный экземпляр «Нивы» со статьей демонстрировал участникам торжеств главный редактор ежемесячника Владимир Гундарев.
Нет, журнала я не видел: дойти в нашу «южную столицу» он к тому времени еще не успел.
— Вам обязательно надо найти и прочесть, — сказала Любовь Степановна. — Там про Павла тако-о-е написано!
И тут же расшифровала эту экспрессивно произнесенную фразу.
— Вы только посмотрите: Шафер делает ссылку на Горького и пишет — якобы Павел Васильев бил свою жену! Но ведь — не было этого! Как он мог бить жену Галину Анучину, от которой родилась его дочь Наталья?! Горький имел в виду другого Васильева — не Павла. Об этом сказала при нашей встрече в музее дочь бывшего редактора «Известий» Ивана Михайловича Гронского Светлана Ивановна — приезжала по нашему приглашению из Москвы.
— Обязательно прочтите! — повторила Л.С. Кашина. — У нас тут васильеведы негодуют, хотят в прессе выступить.
Она явно ждала моей реакции на это сообщение. Но я, не зная статьи, не мог тут же встать на чью-то сторону и высказался в том плане, что обсуждение в печати делу не повредит, а поможет прояснить истину.
Да, заинтриговала меня собеседница. Придется только дожидаться, когда декабрьская «Нива» появится у нас.
Но — вопрос в тот же день вдруг разрешился неожиданным образом.
Вечером опять раздался телефонный звонок, и я услышал знакомый, чуть глуховатый приветливый голос Шафера.
Первым делом Наум Григорьевич сказал, что прочел мою статью и она — в отличие от других — многословных, академически-сухих и наукообразных — была для него «глотком свежего воздуха». Про стихотворение мое он не упомянул, и я не удержался — спросил. «Да, да, и стихотворение хорошее».
— А мою статью в «Ниве» читали? — послышался встречный вопрос.
Тут я ответил так же, как Любови Степановне: непременно прочту, но пока придется просто ждать.
— А знаете, давайте поступим так: сделаю ксерокопию и вышлю сразу после праздника — третьего января.
Замечательная черта — обязательность, отличающая людей глубоко интеллигентных! Не прошло и недели, как почтальонка принесла заказную бандероль. Внутри оказалась помеченная именно третьим января открытка с добрыми пожеланиями по случаю Нового года и Рождества и аккуратно сброшюрованные скрепками страницы ксерокопии.
Наум Григорьевич и раньше посылал мне ксерокопии своих журнальных публикаций, неизменно столь же аккуратно оформленные, и мы с женой с увлечением читали, а то и перечитывали его полные интереснейших подробностей воспоминания о приезде в Алма-Ату в 1954 году Михаила Шолохова и другой, также насыщенный меткими наблюдениями и документальными свидетельствами ушедшей эпохи мемуарный очерк «История моих псевдонимов»...
Поэтому, вскрыв бандероль, я незамедлительно принялся читать обстоятельную, занявшую двадцать журнальных страниц шаферовскую статью. Её герои — Максим Горький и Павел Васильев — личности для меня особые: оба оставили глубокий след в литературной судьбе моего отца — Ивана Петровича Шухова. Об этом — его воспоминания «Встречи с А.М. Горьким», «В гостях у Е.П. Пешковой », «Великий Учитель». А с Павлом Васильевым, редкий талант которого отец боготворил, они были дружны и — более того — состояли даже в родстве: были женаты на сестрах Анучиных — Евгении и Галине. Павла Васильева Иван Петрович считал лучшим советским поэтом, о чем писал открыто и чуть было не поплатился за это головой…
Но — как все, однако, в жизни переплелось! Два дорогих для отца человека, между которыми «век-волкодав» проложил трагический разлом. Что и послужило после их ухода — и служит до сих пор! — поводом для всяческих конъюнктурных, нередко абсолютно бесчестных трактовок и умозаключений.
Скажем, в расхристанные девяностые годы пошёл жесткий антигорьковский накат. В чём только не обвиняли Буревестника новоявленные историки и критики-либералы! Даже добились того, что всем знакомый характерный профиль Горького был убран с титула «Литературной газеты», несмотря на то, что именно благодаря ему в начале тридцатых издание после длительного перерыва было возобновлено.
Тогда в газетных и журнальных публикациях и даже в солидных, академических томах появилось множество материалов, искажающих факты жизни, общественной и творческой деятельности великого писателя, основоположника советской литературы.
Мне, например, уже приходилось писать о хулиганской — иного слова не подберу — статье И. Кондакова в энциклопедическом томе «Русские писатели 20 века», изданном в Москве в 2000 году. В статье этой немало места отведено роли Горького в литературной судьбе моего отца. Здесь с первого же абзаца очевиден тенденциозный, недоброжелательный подход, что по определению недопустимо в энциклопедии. Но в конце девяностых годов стало возможным всё! Похоже, Кондаков, поступившись научными, да и просто человеческими принципами, пошёл на сделку с совестью, лишь бы выполнить заказ своего академического начальства. Ведь и по сей день есть те, кому не дает покоя шуховский талант, который напутствовал Горький.
Назвав опус хулиганским, я ничуть не преувеличиваю. В самом деле, где это видано, чтобы в научной статье допускались бы в угоду заданной схеме подтасовки, искажение фактов, неточное цитирование, а то и приписывание конкретным литераторам несуществующих высказываний в адрес фигуранта!
Здесь и подхожу к магистральной теме нашего разговора. Пытаясь занизить горьковскую характеристику шуховского творчества, оклеветать писателя, ученый-пасквилянт идет на следующий подлог. Он пишет: «Горький полагал, что менее грамотные люди не имеют права руководить более профессиональными и талантливыми литераторами, развернув в печати дискуссию “о языке”, апофеозом которой явилась серия его статей “Литературные забавы” (Правда, 1935, 18 и 24 янв.), в которой он не только резко выступил против засилья малограмотных писателей-партийцев, но и пренебрежительно указал на ряд их выдвиженцев, плохо владеющих языком и отличающихся крайне низкой культурой…». Завершается сей тезис фразой, словно полоснувшей по глазам: «Среди этой группы писателей фигурировал и Ш.».
Неужели?! Быть такого не может! Интуиция подсказывала, что здесь явно скрыт подвох. И, несколько забегая вперед, скажу: к счастью, я не ошибся.
Задавшись целью разыскать ту давнишнюю публикацию в «Правде», я отправился в Республиканскую библиотеку. Мне повезло: нашлось все, что было нужно. Внимательнейшим образом проштудировал «Литературные забавы», на которые ссылается Кондаков. И — никакого «Ш.», то есть Шухова, не обнаружил! И сделал при этом такое открытие: прочитанные мною статьи, оказалось, были продолжением серии, а начало печаталось в «Правде» раньше — 14 июня 1934 года. И заголовок был несколько иной — «О литературных забавах». В этой большой, занимающей целую полосу горьковской статье много писательских имён. Но Шухов и здесь опять-таки не «фигурирует».
Поднялась же рука у горе-учёного приписать к тексту классика этакую злокозненную отсебятину!
Поистине — дело случая. Не окажись в библиотеке газеты с этой публикацией — а такое тоже нередко бывает — не смог бы я найти истину. Но тогда и думать не думал, что позже «засекреченная» статья послужит главным арбитром в прояснении ещё одной историко-литературной коллизии.
…Итак, вскрыв бандероль, погрузился в чтение. В преамбуле Н.Г. Шафер пишет, что почти вся русская литература Казахстана выпестована и вышла на широкий простор благодаря инициативе и активному содействию Максима Горького. Подтверждение тому — имена Александра Новоселова, Антона Сорокина, Всеволода Иванова, Николая Анова, Сергея Маркова, Павла Васильева, Ивана Шухова.
Однако пестовать — не означает только хвалить. В публицистических заметках Горького встречаются резкие суждения о современных литераторах. Достаётся и Павлу Васильеву, который своими экспрессивными поступками, граничащими порой с хулиганством, не единожды давал Алексею Максимовичу, рекомендовавшему поэта в Союз писателей, повод для жёсткой критики. В подтверждение чего Н.Г. Шафер приводит соответствующие цитаты. И — одна вызвала у меня сомнение.
«А вот — Васильев Павел, он бьёт жену, пьянствует. Многое мной в отношении к нему проверяется, хотя облик его и ясен. Я попробовал поговорить с ним по поводу его отношения к жене.
— Она меня любит, а я её разлюбил. Удивляются все — она хорошенькая… А вот я её разлюбил…»
Эти строки — из письма некоего партийца, переданного Алексею Максимовичу одним знакомым литератором.
Комментируя текст, Наум Григорьевич пишет: «Давайте мысленно снова представим себе, какие мысли стали его одолевать, когда ему рассказали о несчастной жене Павла Васильева. В чём же смысл Октябрьской революции, раскрепостившей женщину? В чём нравственное превосходство социализма над дикими нравами прежней деревенской Руси, если даже член Союза советских писателей глумится над беззащитной женой? Имеет ли он право называться поэтом, несмотря на талант. И мужчина ли он, в конце концов, если бьёт слабую женщину?»
Когда я прочёл это, что-то подтолкнуло достать папку с ксерокопиями давних горьковских литературно-публицистических заметок. В высшей степени доверяя Науму Григорьевичу, решил всё же сверить текст с первоисточником. Вспомнились и негодующие слова дочери Гронского в пересказе Любови Степановны Кашиной.
Перечитав «Литературные забавы», процитированных слов об избиении я не обнаружил. Зато в статье «О литературных забавах», напомню, опубликованной 14 июня 1934 года и занявшей в «Правде» вместе с фото Горького целую газетную полосу, встретил-таки строки, совпадающие с вышеприведённой цитатой. Всё — слово в слово, за исключением… имени фигуранта! В «Правде» текст выглядит так: «А вот Васильев Сергей, он бьёт жену, пьянствует…» И далее — по тексту до конца абзаца.
Вот так казус! Васильев — да, но другой: Сергей, а вовсе не Павел!
Можно ли предположить, что в газете допущена была такая серьезнейшая ошибка? Нет и ещё раз нет! Ведь публикации в «Правде» приравнивались, как замечает сам Н.Г. Шафер, к правительственной оценке, тщательнейшим образом выверялись; за опечатки тогда грозили самые суровые кары.
Дочитав статью, я тут же позвонил в Павлодар. Трубку взяла Наталья Михайловна: хозяина дома не оказалось. Сказав, что статья Наума Григорьевича мне понравилась — своей убедительностью, твердой авторской позицией в защите великого писателя от незаслуженных наветов и — как всегда — хорошим литературным слогом, добавил:
— Правда, хотелось бы обсудить один момент…
— А что такое? — насторожилось Наталья Михайловна.
И я сообщил о своем неожиданном открытии.
— Но ведь у нас есть текст! Наум Григорьевич давал всё по тексту!
В этот момент появился хозяин и я повторил ему только что сказанное.
— Да что вы, Илья Иванович! Я же взял тот абзац из Собрания сочинений Горького. Вот он под рукой у меня, этот том — двадцать седьмой, вот статья «Литературные забавы». Вот эти слова…
Вполне можно понять чувства автора: цельная, выстраданная статья — и вдруг такая крайне досадная неточность! Однако от факта никуда не уйдёшь — от первоначальной правдинской публикации.
— Но все же моей вины нет: я слово в слово воспроизвел текст по книге. Вот только ошибка моя, о которой жалею: надо было дать ссылку на двадцать седьмой том. Обычно делаю ссылки, а тут… — голос собеседника был полон горечи.
Да, досадно! Хотя — вины автора здесь действительно нет. Если же искать виновных — так это тех, кто пошел на подлог в академическом собрании горьковских сочинений. Расчет их, осуществивших подлую акцию, скорее всего, строился на том, что ни Горького, ни Павла Васильева давно уже не было в живых. Надо было только поглубже спрятать концы, что облегчало и такое обстоятельство: до второй половины пятидесятых годов прошлого века имя опального, загубленного режимом поэта оставалось под строгим запретом.
Но — кому всё-таки понадобилась та подмена?
И здесь на первый план выступает коллизия двух поэтов-однофамильцев, в которой главную роль сыграл, пожалуй, самый стойкий, неизживаемый «человеческий фактор» — зависть и мстительность.
Сергей Васильев был почти ровесником Павла. Писал стихи. В 1933 году выпустил первый поэтический сборник. Павел был лично знаком с этим не отличающимся особым дарованием стихотворцем и при встречах не скрывал резких критических суждений об его опусах.
Огласку получил такой случай: однажды они сошлись в московском ресторане. Разгоряченный спиртным Павел стал громогласно костерить Сергея и потребовал: смени фамилию, не позорь её!
Естественно, тот стал огрызаться, и тогда Павел, схватив со стола тарелку с кашей, опрокинул содержимое на голову своего «противника»!
Можно представить себе, какие чувства после той баталии испытывал стихотворец к своему безмерно талантливому, подававшему огромные надежды, бесшабашному сопернику!
После трагической гибели Павла Васильева в 1937 году, литературный путь поэта-однофамильца продолжался без творческих взлетов. Зато ему везло в другом — карьерном росте. В пятидесятых годах Сергей Васильев был крупным литературным чиновником, секретарем правления Союза писателей СССР. Понятно, имелись у него и весьма влиятельные, могущественные покровители. Словом, тогда настал самый подходящий момент отомстить за давнюю, но не забытую обиду. А тут — намечался выпуск очередного тома горьковских сочинений… Остальное было, как говорится, делом техники. Чтобы замести следы, издатели-злоумышленники пошли даже на такое: перенесли часть текста из одной статьи в другую. Заметки же «О литературных забавах», содержащие тот самый разоблачительный для секретаря СП СССР абзац, были изъяты, от них осталось в комментариях одно только название. Не были они включены и в изданный вскоре после Собрания сочинений однотомник М. Горького «О литературе». Не найти тех заметок ныне и во всезнающем Интернете.
Вот какие интриги разворачивались в те тоталитарные времена. Впрочем, времена тут, думается, ни при чём. Как заметил Владимир Солоухин, человеческая натура сходна с «чёрным ящиком» в самолете: происходит катастрофа, лайнер разрушается, а «чёрный ящик» остается невредимым. Неизменными остаются и далеко не лучшие свойства души. И в нашу либерально-демократическую эпоху они, эти свойства, вовсе не сданы в архив. Свежий и весьма наглядный пример — приписывание тому же Алексею Максимовичу Горькому чужих слов в упомянутом современном томе «Русские писатели 20 века».
И — устранять эти злоумышленные «ошибки», дающие неверные ориентиры исследователям, похоже, никто пока не собирается. Но рано или поздно это будет непременно сделано. Ведь известно: со временем всё тайное становится явным.