Вы здесь

Заговор обезьян

Повесть. Публикуется в сокращении
Файл: Иконка пакета 02_podistov_zo.zip (136.04 КБ)

Предисловие. Саша Степанов, 2021 год

Боже, как быстро летит время! Кажется, еще вчера я был молодой, энергичный, самоуверенный, мечтал о несбыточном, о всеобщем признании, о каких-то лавровых вениках...

Плох тот журналист, который не хочет стать писателем, считал я, и кое-какие свои жизненные и журналистские истории в редкое свободное от работы время пытался перевести на язык художественной прозы, подчас в жанре детектива, тем более что жизни наши и так похожи на интереснейшие книги, которые мы, правда, не пишем, а проживаем.

Раньше я пробовал придумывать своих героев и их приключения, но однажды вдруг понял, что лень — двигатель не только прогресса, но и творческих процессов. Зачем придумывать какие-то сказки, фантастические вещи, когда можно просто брать персонажей и сюжеты из реальной жизни?

Я знал множество интересных людей и был в гуще вполне невероятных событий. Это, наверное, профессиональная особенность журналиста: он умеет добывать информацию, как хороший рыбак — рыбу. Даже если я не хочу, интересное притягивается ко мне как магнитом, потому что я заточен, настроен на это.

И еще я нередко попадал в какие-то полукриминальные истории. Эта особенность у меня с детства — влипать в опасные неприятности. Когда я учился в школе, одноклассники боялись ездить со мной в город из нашего поселка, потому что я, приличный с виду, интеллигентный мальчик, был идеальной приманкой для новосибирской шпаны. Поэтому я и стал заниматься всякими единоборствами.

Как журналист я писал о князе, выжившем при советской власти, спрятавшись под чужой фамилией, и сохранившем родовой боевой стиль, который передавался потомкам по мужской линии со стародавних времен. Кое-какие из этих секретов узнал и я...

Дружил с семьей художника — изобретателя «гравитоплана», был, можно сказать, хранителем их тайн, со всеми вытекающими неприятными последствиями. Сейчас Степана Викторовича Варенникова уже нет в живых, а меня все еще достает эхо тех времен...

«Да бери ты их готовенькими, Саша!» — сказал я как-то сам себе и стал писать ночами повести, похожие на детективные.

Еще раз увы: я не стал их публиковать, потому что они были связаны с реальными людьми и событиями, хотя и в художественной форме. Но время идет и даже уходит невозвратимо. Я подумал и решил все-таки обнародовать некоторые из них.

«Рукописи не горят...» Еще как горят! Великий Гоголь сжег ведь «Мертвые души», а жаль. Рукописи и горят, и устаревают. Попробую-ка я спасти от забвения хоть пару-тройку своих историй!

Одна из них — про заговор обезьян. Конец 90-х — начало 2000-х.

Глава 1

Телефонные звонки были отвратительны своей настойчивостью. Визжащей дрелью они ввинчивались в сознание... «Черт возьми, пять утра!» — сказал мне возмущенно старенький будильник. Какая скотина посмела?! Могли бы догадаться, что человеку в отпуске хочется отоспаться.

Я с раздражением нашарил телефонную трубку и прижал к уху. Тишина. Только хрипы помех, похожие на дыхание неведомого зверя...

Алло, алло! — закричал я. — Вас не слышно!

Тишина ответила мне скрипом множества враз отворившихся дверей. И, показалось мне или нет, — чем-то вроде глухих ударов колокола. Впрочем, наверное, это возмущенно застучал пульс в моих висках. Совсем обнаглели, и не лень же развлекаться в такую рань!

Я громко сказал трубке все, что об этом думаю. Не великим и могучим, но близко к этому. Все-таки оставалась возможность, что просто кто-то не может пробиться через наши жуткие телефонные линии. Не дай бог, Наташка... Хотя они же на острова уехали, играть в свои «хищнические» игры. Откуда там взяться телефону?

В сердцах я шмякнул трубку на место, сдержав все же силу удара из практических соображений: телефонные аппараты нынче дороги. Проклятое изобретение цивилизации! Без него никуда, и с ним никаких нервов не хватит. Полежав некоторое время с закрытыми глазами и сказав мысленно кучу гадостей неведомому телефонному шутнику, понял, что уснуть мне больше не удастся. Сев на постели, я взял сигарету дрожащими от возбуждения руками и закурил. По мере того как я успокаивался, мне казалось все более странным, что я так резко отреагировал на этот ранний звонок. Походило на бурю в стакане воды. Непохоже на меня. Наверно, нервишки шалят, только с чего бы?

Телефон зазвонил снова. Я молча взял трубку и терпеливо подождал, что он преподнесет на этот раз.

Сашка, — сказала трубка железным голосом бывшего одноклассника Сереги, — тут такое дело... Витька Поляков пропал.

Через пятнадцать минут он подъехал на своей бывалой «ниве» к конечной остановке у нас в Краснообске. Почему-то ему втемяшилось в голову встретиться именно здесь. По телефону он говорить подробно отказался, ко мне домой зайти не захотел.

Ну, — поинтересовался я, едва мы пожали друг другу руки, — и зачем эта идиотская конспирация?

На остановке было безлюдно, как в пустыне Сахара: нелетная еще погода и для автобусов, и для пассажиров. Мы сидели в машине, как два дурака, курили и изображали из себя шпионов... Знал я, конечно, что Серега бывший десантник и сейчас работает в какой-то охранной фирме, но к чему эти детские игрушки спозаранку?

Серый, — сказал я тоскливо, — ну чего ты дергаешься? Что ты, Витьку не знаешь, что ли? Зарулил куда-нибудь к знакомым. Водку пьет, стихи читает...

Исключается. — Бывший десантник прищурил на меня глаз, будто прицелился. — Его матушка говорит, приходил мент, расспрашивал, рылся в бумагах...

Представьте себе оглоблю длиной метр девяносто и весом восемьдесят пять, только еще и железную, — это и будет мой школьный друг Серега Дергачев. И характер соответствующий — смерть врагам. Если вообразить, что такого ударишь, первая мысль, которая приходит при этом в голову: а не будет ли после этого хуже? Есть люди, которых, кажется, пальцем тронь — и они развалятся. А здесь: тронь — и после костей не соберешь.

Ты серьезно? — Я наконец поверил, что это не глупый розыгрыш. — Мы же на днях с ним гудели у Степаныча!

Раздражение таяло, уступая место беспокойству.

Может, он натворил чего и слинял? — высказал предположение Серега. — Криминала за ним никакого не наблюдалось?

Нет, Серый, — невольно усмехнулся я, — это же Витька! Если б он не пил иногда, я бы сказал, что это монах в штанах. Ты просто с ним после школы мало дел имел.

Тогда почему мент приходил? — возразил Серега. — Матушку чуть в гроб не вогнал! Она ни сном ни духом — думала, сынок у знакомых каких околачивается. Кстати, ищут кого-то, когда заявление на розыск подают. А кто его подал, если не матушка? В общем, по-моему, его после того вечера и не видели. Я думаю, надо хорошенько вспомнить, о чем говорили, что делали, — может, до чего и допетрим...

Мы мрачно закурили еще по одной. Какой-то склочного вида старичок с неодобрением покосился на наши хмурые морды — в его взгляде читалось осуждение всех владельцев частных автомобилей, которые, конечно же, покупают свои тачки на неправедные деньги. Старичок пробежал рысцой мимо. Интересно, куда в такую рань? Ни двадцать шестых, ни сорок первых до сих пор не было. Ивановец, наверное. Побежал с природой общаться. Ведро для обливания, правда, забыл...

...А вечер тот запомнился, конечно. Часто ли мы собираемся теперь такой толпой? Это раньше, в первые годы после школы, все праздники и дни рождения отмечали классом. Последние и предпоследние наши веселые сборища — это когда мужики возвращались из армии и играли свадьбы. Потом, заведя семьи, разбежались все по своим жизням, поразъехались. Изредка собирались на вечера выпускников да вот так, почти случайно...

Кому-то с недельку назад пришла в голову светлая мысль — пригласить кого можно, посидеть просто так, как в старые добрые времена. Не без алкоголя, само собой. Дам так вообще «купили» шампанским. Зря, что ли, вертолетчик Вовка Погодин прилетел в отпуск с Дальнего Востока с очень длинным рублем?! Он притащил с собой к Степанычу охапку «Русского золотого шампанского» и хозяйственную сумку, полную даров моря и шоколадок. Остальные принесли кто что мог, с миру по нитке, — и будто скатерь-самобранка развернулась на столе. Это в наши-то трудные для многих времена!..

Сашок, ты меня слушаешь? — недовольный голос Сереги вырвал меня из воспоминаний.

Оказывается, мой школьный друг все это время что-то говорил. Странная какая-то рассредоточенность, отметил я, честно глядя в Серегины глаза.

Слушаю, Серый, слушаю...

Помнишь компанию у подъезда? — озабоченно спросил Серега.

Еще бы я не помнил! Я сразу и вспомнил, как только он сказал. Что-то в этом есть... И было это как раз после наших посиделок.

Глава 2

Эти молодые стриженые, как всегда, тусовались возле последнего подъезда Витькиного дома на ОбьГЭСе. Мы шли мимо них в два часа ночи, довольные вечером — тем, что встретились, что хорошо посидели. Даже помолодели вроде, и наши школьные отношения ожили, будто машина времени перебросила в прошлое... Теплый летний вечер, желтая луна, большая и необычная. Этакий глаз, затянутый желтым бельмом, слепо глядящий на Землю, на нас, копошащихся зачем-то на ней поздно ночью — веселых и оживленных...

У компании на скамейке настроение было другое. Не было рядом привычных герл, которые радостно, как сухая почва дождь, впитывают маты-перематы — заменитель, наверное, легкого флирта, принятого в наше молодое время. Не было такого привычного и родного ржания, слышного на весь микрорайон, означающего: «Да плевать мы хотели на всех вас!» Перебрасывались короткими фразами. Четверо изображали из себя петухов на насесте. Устроились эти ребятки по-современному: ноги на сиденье, крепкие зады на спинке скамьи. Двое стояли рядом.

Неподалеку виднелась темная иномарка, но вряд ли их. В ее мрачном чреве, как светлячок, летал огонек сигареты: кто-то невидимый курил.

Когда мы проходили мимо, компания неожиданно снялась с насиженного места. Не было традиционного «Закурить не найдется?» и ласковых обращений вроде «Эй вы, козлы!». Ребята просто и целенаправленно обходили нас с флангов, как волки окружают стаей свою добычу. И еще с неприятным металлическим звуком у этих тарзанов каменных джунглей лапы удлинились короткими раскладными железками. О «племя младое, незнакомое»... Как же — незнакомое! Проходили в школе — питекантропье племя... Обезьяны, едва поднявшиеся с четверенек.

В общем, их шестеро — и нас четверо: я, Витька, Серега и Степаныч. Слава богу, наших дам мы уже развели по домам.

И встретились мы, как тати в нощи...

Миротворец Витька подал было голос: ребята, давайте, мол, жить дружно! Но в глазах ребят не виделось мира, только безмыслие да искорки отражающихся фонарей, а движения их были целеустремленными, хотя и неспешными.

Им бы подумать, увидев, как быстро мы из пьяной компании собрались в крепкую команду и прикрыли друг другу спины, не говоря при этом ни слова... Но «думать» — это незнакомое для питекантропов слово. Не повезло ребятам! Они не знали, к несчастью для себя, что Серега в прошлом «десантура», что я занимался когда-то восточными единоборствами, а Степаныч, бывший «афганец», а ныне хирург, когда угрожает опасность, готов разрешать проблемы радикальными средствами. Выпадал только Витька, который любил книги, умное общение, а не грубые драки... Конечно, ему больше всех и досталось.

Сашок, палки! — рявкнул Серега, когда на нас бросились.

Затем началась кутерьма, обычная для групповых драк: шум, пыль, крики, звуки ударов, и все носится в окружающем пространстве техасским смерчем, который выплевывает тела в горизонтальном положении и крутится себе дальше. Должен заметить, что смерч этот выплевывал не нас. Серега встречным ударом вывел из строя первого питекантропа с металлической палкой. Я немного оплошал — кто-то толкнул сбоку, кажется, Витька — и едва успел подставить блок под вторую дубинку, к счастью, под углом — она содрала кожу с предплечья и ушла вниз. Тут уж я больше не хлопал ушами, вмазал этому гаду ногой от души хорошим маэ-гери.

Нам повезло, что мы сразу нейтрализовали самых опасных из шестерых, пара свинчаток у оставшихся — это уже были мелочи. Степаныч врезал бутылкой, купленной в киоске на утро, еще одному — и в результате соотношение получилось достаточно справедливое. Тот, который бросался на меня, поднялся, но уже без оружия. Как на тренировке, я уложил его учебной «тройкой» — теперь уже окончательно. Серега разделался с очередным, ударив его своим сорок пятым размером в голень, а после этого подцепив железным локтем в челюсть. Степаныч доказал, что милосердие в драке — это атавизм, воспользовавшись поднятой дубинкой.

И только Витька утомительно долго махался с последним из стриженых. Мы не мешали ему, отдыхали и давали бесплатные советы.

Ну чего стоите?! — наконец возмутился он, тяжело дыша.

Тогда мы ему помогли, здраво рассудив, что наши городские обыватели, конечно, не любят встревать во всякие разборки, но мужества набрать номер милиции у кого-нибудь из этого большого дома могло хватить...

Возбужденные и даже довольные, мы по настоянию Сереги нырнули в проход меж домов и ушли дворами. Если бы пошли к Витьке, наверняка какой-нибудь бдительный гражданин показал бы потом пальчиком. Да и компания могла бы податься за нами, собрав подмогу...

Степаныч у себя дома, куда мы вернулись, к удивлению его заспанной жены, пожалел о главной потере в драке — стеклянной, но тут же твердой рукой хирурга выставил на стол колбу с чистым медицинским...

 

Мне кажется, эти молодые на Витьку и нацелились, — поделился соображением Серега, когда мы восстановили по памяти боевой эпизод нашей общей героической биографии. — Во-первых, ждали у его дома. Во-вторых, помнишь того чувака, что сидел с сигаретой в машине? Он ведь так и не вылез. Мне показалось, когда мы подходили, что он сделал сигаретой знак тем, на скамейке.

Брось ты! — не поверил я. — Скучно было ребятам, решили развлечься. В театр они не ходят...

Вспомнил траекторию летающего в темноте светлячка, повторил ее рукой. И действительно, в ней что-то было странное — движения нехарактерные для руки, стряхивающей пепел или подносящей сигарету ко рту... Но все равно: чего тут накручивать?

В общем, так, Сашок, — решительно подавил мой скепсис и подвел итог нашему разговору Серега. — Я сегодня наведу кое-какие справки. Чья иномарка, узнаю. Попробую выяснить, что это за компашка на нас кинулась и где тусуется. Да к Витькиной мамаше заверну, я же только по телефону с ней разговаривал. А ты наших ребят обзвони, спроси — может, кто знает, где он. Ты в отпуске, у тебя времени вагон...

Ага, — мрачно отозвался я, — с сегодняшнего утра меня, похоже, из него отозвали.

Не помрешь, — буркнул Серый. — Потом будешь отдыхать и развлекаться... Ну ты долго будешь еще рассиживаться в моей машине?

Последний вопрос, гражданин начальник, — не остался я в долгу. — По телефону мы не стали разговаривать — это понятно: мафия подслушает. А почему ты, как белый человек, не захотел у меня дома посидеть, кофе попить? На виду ведь здесь торчим, как два волоска на лысине. А, конспиратор хренов?

Наташка твоя меня не любит, — грубо и откровенно ответил бывший десантник.

А на известие, что супруги моей второй день нет дома, отреагировал еще грубее — выругался, а потом заржал.

Глава 3

Тут же после разговора с Серегой, готовя легкий мужской завтрак — гренки с кофе, я перебрал в уме всех, кто был на вечере, и прикинул, кого побеспокоить в первую очередь. Из мужиков были Степаныч, Вовка, Андрюха Токмаков, Костя-экстрасенс, из дам — Галина, жена Степаныча, Жеша Варенникова и наша блистательная Нянька, в миру — Ольга.

Начать я решил с Андрюхи. Правда, ночью его с нами уже не было, но, между прочим, это и его могли поджидать те стриженые: он же каким-то крутым бизнесом занимался, а не бессребреник Витька. И жил Андрюха, между прочим, от Витьки неподалеку...

Здравствуйте, Андрей Владимирович, — сказал я в трубку солидным голосом. — Это вас министр здравоохренения беспокоит. Как ваше драгоценное бизнесменское здоровье?

Спасибо, хреново, товарищ министр, — сразу включился в игру Андрюха, безошибочно узнав меня по голосу. — Задницу отсидел, весь день по междугородке звоню, поставки из Казахстана срываются... Тебе чего надо, Саш? Деньжонок занять или так, от нечего делать беспокоишь? Долго не трепись, телефон — он тоже в коммерции участвует.

Ты когда Витьку в последний раз видел?

Мы с ним дня три назад говорили, — сразу ответил Андрюха. — В шесть утра, гад, позвонил! «Старик, — говорит, — я тут любопытную вещь пишу. Хочешь, кое-что из нее почитаю?» А я ему: «Ты что, с елки упал?! Дай поспать деловому человеку! Мне еще с час можно покемарить». Тут — короткие гудки. По-моему, он обиделся и трубку положил... А чего это ты о нем спрашиваешь?

До Андрюхи что-то дошло: не так уж часто я ему звонил. Он все предлагал встретиться... Помню я последнюю нашу встречу месяц назад. Весь фирмовый, в коже, улыбающийся во все свои белоснежные тридцать два — в общем, образ преуспевающего нового русского с обложки журнала, — ввалился в мою неустроенную берлогу, как хозяин жизни, внимательно осмотрел нашу с Наташкой нищенскую обстановку. Моргнул пару раз, когда увидел на стене меч и щит, но ничего не спросил. Зато я спросил с ходу, помня его давнее пристрастие:

Употребляешь? Есть кое-что в закромах родины.

Ни грамма, — твердо сказал Андрюха, и я его сразу зауважал, потому что помнил, как его жизнестойкий организм позволял приговорить две бутылки водки за вечер и уйти на своих двоих.

Накормили мы его тогда постперестроечным ужином — картошкой в мундирах да печеньем «Привет» Искитимской фабрики к чаю. Удивительно, но даже тогда он ничего не сказал, хотя помнил я времена, когда был он таким бесцеремонным, что даже моя непривередливая Наташка обижалась. У него и маска была такая: обаятельный хам в гостях. Ест за двоих, критикует то, что ест, за троих... И трепаться мог по нескольку часов, анекдотами так и сыпал, так и сыпал — компанейский, в общем, мужик. А нынче посдержанней стал Андрюха, посолиднее.

Посидели мы, как вежливые люди, рассказали друг другу, чем занимаемся. Когда Наташка отправилась в соседнюю комнату что-то шить, я уже непринужденнее стал расспрашивать про его коммерческие дела, в которых ни бум-бум, про мафию, рэкетиров, то да се — надо же оправдывать репутацию газетчика, которого, как и кошку, любопытство губит. Даже цифрами и фактами всякими оперировал из области чернухи, в ответ на которые он так же жизнерадостно и белозубо, как всегда, улыбался. В общем, притерлись мы помаленьку, как трубы, которые нужно сварить, а для этого верхний слой убрать, чтобы возобновился контакт, когда-то порушенный. И, как на будущем вечере у Степаныча, нырнули в школьные и немного послешкольные воспоминания... Потом снялись к Ольге Гальцевой, или Няньке, как мы ее звали в школьные годы чудесные, которая жила ближе всех и с которой лично я хотя бы разок в месяц-другой встречаюсь, чтобы не чувствовать, что наш некогда дружный класс — уже в прошлом.

Тут крутой бизнесмен Андрюха развернулся по-орлиному: купил импортный ликер, торт, большую шоколадку, что на меня, три месяца не получающего в газете зарплату, и Няньку, так же редко получающую денежку в школе, произвело впечатление. Мы с ней тянули потихоньку сладкий ликер, заедая сладким же, и в ходе разговора все больше проникались убеждением, что все у преуспевающего кожаного Андрюхи тип-топ и нам бы так, да где уж нам, гуманитариям беспорточным... Были, конечно, у их фирмы проблемы когда-то с Казахстаном, где их счет арестовали, когда ввели национальную валюту, но где нет проблем? Сейчас это осталось в прошлом — и Андрюха на коне. Ликер да сладости — это было для него тьфу. И уезжал он на такси, трезвенький, как стеклышко...

Ну так что случилось? — заторопил Андрюха.

Я только раскрыл рот, и тут трубка вдруг, как пулеметной очередью, разразилась короткими гудками. Как я ни пытался снова набрать номер, в ответ мне раздраженно неслось пронзительное «пи-пи-пи». Наверно, Андрюха рассердился на мое долгое молчание, как давеча на Витьку...

Из других своих одноклассников я выцепил так же немного. Никто особо не беспокоился: все знали Витькину вольнолюбивую натуру. Вовка мудро сказал: «Ищите женщину!» — и опять улетел на свой Дальний Восток. Только Нянька запереживала и хотела помочь в поисках, но ей нужно было ехать на лечение в Речкуновку, и я ее успокоил и отговорил. В самом деле, чего дергаться?..

В основном все видели Витьку в последний раз на вечере. Только Степаныч сказал, что они договаривались на выходных помыться в баньке у него на даче, с пивком, но Витька не появился. Заметил ли он что-нибудь странное? Да вроде нет, хотя Витька — он ведь всегда странный. Эти его вечные завиральные идеи, достал всех своей писаниной. А так... Напуганным чем-то он не выглядел, да и с чего бы? Он был доволен, что в драке себя проявил геройски, сам от себя такого не ожидал. Степаныч высказал предположение, что Витька, с его натурой перекати-поля, мог и в Москву или Питер умотать, с него станется, у него там знакомые есть в литературных тусовках. Они с этим Костей, который к нашей компании прибился, в последнее время все о какой-то мистике и психологических семинарах трепались...

Надо позвонить Косте Андросову, раз Витька в последнее время с ним подружился, решил я, но телефон в ответ на мои усилия молчал, как партизан на допросе.

Ладно, потом, — решил я и занялся тем, чем занимается в отпуске половина населения нашей страны: ремонтом квартиры.

Не миллионеры мы, не жулики, на Багамские острова смотаться у нас башлей не хватает. Но пусть карманы пустые, зато совесть чистая! С этой оптимистической мыслью я вытащил из кладовки водоэмульсионку и кисти, чтобы привести в порядок потолок и стены в ванной. В восточных мордобойных искусствах есть куча всяких «звериных» школ: тигра, змеи, обезьяны... Я придумал название для своей школы, не для драки, для жизни — школа вола. Как бы ни было неприятно заниматься чем-то нудным и тяжелым — надо впрягаться в лямку и тянуть ее, невзирая на нежелание или плохое настроение.

Глава 4

Серега ворвался после обеда, без предварительного звонка. Наверное, так стремительно действует ОМОН, когда вламывается на хазу к рецидивистам. Решительным шагом мой бывший одноклассник протопал на кухню, жадно попил из-под крана и даже сунул под холодную струю голову.

Ну жара! — сказал он, усаживаясь за стол и доставая сигареты.

Хорошо, что Наташки не было, ее шокирует такая непринужденность, граничащая с бесцеремонностью. А я и бровью не повел — в конце концов, в одном поселке выросли, — и даже стал выкладывать на стол то немногое, что жена оставила в холодильнике. Пока мы жили рядом, Серега частенько, выпивши, заваливался на ночь глядя сыграть в шахматы. Со школьных лет он все никак не мог понять, как это я каждый раз выигрываю у него, ведь он привык почти во всем быть первым. А характеры у нас обоих упрямые, вот и нашла коса на камень. Один раз мы играли сутки подряд, договорившись, что если он одолеет меня хоть в одной из десяти партий — выигрыш его. Насколько я помню, будущий десантник всего раз или два выиграл в этих сериях. Ущерб своему мужскому самолюбию Серега компенсировал грубой физической силой и старался забить меня в спаррингах. До службы он брал верх в боксе, проигрывая в борьбе, а после дембеля, несмотря на его железные мускулы, рост и вес, мы оказались примерно равны. Может, из-за этого вечного утомительного соперничества и разошедшихся жизненных интересов мы и разбежались постепенно? Встречаемся лишь время от времени — впрочем, как почти со всеми одноклассниками.

Зашел я к Витькиной мамаше, — сообщил Серега, пожирая холодную окрошку и огромный ломоть хлеба. — Как раз перехватил, чуть в магазин не слиняла. Ничего нового она не добавила... Кстати, даже заявление не подала на розыск, считает, что шляется Витя с кем попало и сам объявится. Вроде как и не родной сын пропал... Говорит приветливо, а по глазам видно — до лампочки ей все, если не сказать больше.

Да уж, знаем. Занятная дамочка Витина мама. Бывшая коммунистка, привыкла жить общественными интересами, а близкие ее безумно раздражают.

А мент почему-то сильно Витькиными бумагами интересовался, — чавкая, продолжал Серега. — Спрашивал, не вел ли дневник, записи какие-нибудь. По ним, мол, и ниточку можно отыскать. Они весь Витькин секретер перевернули, но ничего не нашли, только письма и папки с черновиками. Ты знаешь, сколько у Витька этого старого хлама. Представляешь, эта дура ему все отдала, а он даже документов не показывал и вообще был в гражданском, я специально поинтересовался.

А чего это милиция его ищет, — спросил я, — если матушка заявления не подавала?

Вот то-то и оно. — Серега довольно отвалился от тарелки. — Никакой это не мент, я думаю... А где твоя Натаха?

У них ролевая игра на островах.

Какая-какая игра? — не понял он.

Ну, их «хищниками» называют... Может, слышал? — безрадостно попробовал объяснить я. — Это от названия «хоббитские игрища». Они разыгрывают сюжет сказки «Властелин колец» одного английского писателя... В общем, устраивают битвы светлых и темных сил, ясно?

Ясно, понятно. — Серега, не читавший с десятого класса ничего, кроме Джека Лондона, сделал свой вывод: — Каждый своей дурью мается. Вместо того чтобы вкалывать и жизненные проблемы разрешать.

Не стал я ничего больше объяснять. Мне самому эти «хищники» были мало симпатичны. Но, в конце концов, поиграть — это, наверно, небольшой грех, тем более что Наташка так этим увлеклась... Сражаются там на мечах, отрываются от неприятной действительности. Почему бы и нет?

Узнал что-нибудь насчет компании? — поинтересовался я.

Узнал. — Серега посмотрел на меня оценивающе. — Нанесем вечером визит?

Как в боевиках, да? — криво улыбнулся я. — Мы же не в войнушку играем, Серый. Ты объясни, если тебе не трудно, в чем дело.

Да не узнал я ничего. Просто нашел, где они обретаются — в подвале одного дома, недалеко от Витькиного. Заглянем — потолкуем. — Серега продолжал цепко смотреть на меня.

Ну вот, опять началось! Из-за этого здорового бугая я, чтобы не уступать ему физически, качался, теннисный мячик мял правой рукой, чтобы он при рукопожатии мне кости не сломал. Однажды мы даже пари заключили, кто из нас больше двадцати раз подтянется, и сроку на тренировки была пара недель. Я его обставил — подтянулся двадцать пять через неделю. Мужское соперничество это называется. Причем не из-за женщины, не из-за каких-то серьезных причин — так, из дурацкого упрямства. Как ни встретимся — проверяем, кто верх возьмет, в чем угодно: шахматах, рукопашке, в компании, где вид соперничества — юмор или количество выпитого спиртного... И только в последнем я никогда не старался заработать очков.

Мы же не на Диком Западе, — миролюбиво возразил я. — Давай мы сами в милицию заявим.

Плохо ты нашу милицию знаешь, — усмехнулся Серега. — Пальцем не пошевелят. Скажи — струсил?

Он встал и уже не смотрел на меня, как будто ему это было неприятно, — и привычная злость взыграла во мне, тридцатилетнем человеке, уже, вообще-то, достаточно взрослом, чтобы не реагировать на детские подначки.

Черт с тобой, — сказал я. — Дурак ты из школы десантного сапога. И методы у тебя такие же примитивные. Ради Витьки пойду, хотя считаю, что это дурь.

Мы гимназиев-колледжей не кончали, — не улыбаясь, отреагировал Серега. — А насчет Витьки твоя губа верно шлепнула. Если только ему еще наша помощь требуется.

Что ты хочешь сказать?

Для непонятливых из школы «пьяный дурак» объясняю: если наш Витек еще жив.

Глава 5

Договорившись встретиться с Серегой через пару часов, я решил заскочить к Косте, раз уж дозвониться до него не получалось.

Костина жена, толстенькая хохлушка Марина, встретила меня на пороге их однокомнатной квартиры неприветливо, хотя до этого всегда была само добродушие. Особенно после того, как я взял как-то у Кости интервью для нашей газеты. На мое «А Костя дома?» она сказала, что муж очень устал и прилег отдохнуть. Как и отчего он устал, я догадывался. Работать в поликлинике Косте не хотелось. Он практиковал частным образом, находя клиентов через знакомых и знакомых знакомых, — «корректировал энергетические поля», как выражалась его жена, — и хотел, не особо утруждаясь, получать большие деньги. Марина вечно пилила Костю за то, что он ничего не делает, но горой стояла за большие гонорары. Истощенные инфляцией кошельки новосибирцев запросы супругов не удовлетворяли, и время от времени Костя, покидая Марину с маленьким Сашкой, ехал на заработки в Москву или Питер. «Заработки» заключались в том, что он от полугода до года копил деньги на обратную дорогу. Приезжал пустой и жаловался, что скупые сибирские мужики не хотят выкладывать свои кровные денежки за корректировку полей, а предпочитают глушить водку, вот и приходится ездить в столицы. В общем, в нашем городе N его не знали, не встречали оркестрами, и не сидели кругом ученики, благоговейно внимая каждому его слову, как в благословенном Питере...

Костя, конечно, был интересный мужик. Но, даже внешне походя на Карлсона, он вечно жаловался, что ему уделяют мало внимания, был предельно эгоистичен и не хотел расстаться с детским заблуждением, что все ему должны, а он — ничего и никому. Да ладно, не о том я...

В другое время я бы утерся и ушел, как говорится, солнцем палимый, уж больно решительно Марина закрыла грудью амбразуру. Во всем она видела посягательство на драгоценное время мужа и попытки использовать его экстрасенсорные способности бесплатно.

Извини, Мариночка, но он мне очень нужен, — улыбнулся я славной хохлушечке и решительно скинул под вешалку кроссовки.

Марина явно задумалась, и в это время наше противостояние, как у двух баранов на горной тропинке, разрешилось без кровопролития. Дверь из комнаты открылась, и, довольно естественно зевая, появился растрепанный Костя.

А, Саша, привет... — Он вяло пожал мне руку. — Ну как жизнь?

Пока живем, — оптимистично сказал я. — Может, пойдем на кухню, поговорим?

Пошли...

Константин, — посмотрела на него со значением благоверная, — ты не выспишься.

Озадаченный, я даже взглянул на часы — не завалился ли я по ошибке в эту гостеприимную квартиру в полночь? Так меня здесь еще не встречали...

Иди, я скоро. — Костя флегматично подтолкнул супругу к двери.

Мы сидели на кухне и пили пустой чай. Ни печенья, ни сахара, ни граммчика гостеприимства сегодня меня здесь не ожидало.

Когда ты в последний раз видел Витьку? — без обиняков спросил я. — И о чем вы говорили?

Костя слегка поморщился, то ли от моего напора, то ли еще от чего, но сразу ответил:

Я видел его, как и ты, неделю назад у Степаныча. А по телефону дня три назад разговаривали.

О чем?

Ну, — Костя замялся, — о многом... У меня есть такая теория, что мы все живем как в лабиринте, что жизнь — это система ловушек, которые мы должны миновать...

Ну ладно, это ты. А он что говорил? — Я не очень приветствовал Витькин доморощенный мистицизм, который попер и в его творчество. Мне больше нравилось то, что он писал раньше, и просто наш дружеский треп за жизнь, но нужно же разобраться...

Ничего особенного, вообще-то. Он спрашивал, нет ли у меня знакомых, которые обладают какими-нибудь аномальными способностями. Я даже ответить не успел, пошли короткие гудки.

И все? — разочарованно спросил я.

Все.

А о чем вы говорили с ним у Степаныча?

Да все о том же. Он меня пытал, как я вижу ауру людей. Расспрашивал о той же моей теории лабиринта. И о своем говорил... Фантазии у него, конечно, через край, но сильно заносит.

Это ты про обезьян? — поинтересовался я.

Писал Витька в последнее время одну хохму. Про то, что внутри человеческой тайно существует обезьянья цивилизация и постепенно берет верх во всех областях жизни. Он и на вечере порывался про нее почитать, но энтузиазма это не встретило, и Витька ограничился парой юморесок, которые под водочку пошли хорошо.

Костя кивнул и покосился на дверь, видимо, экстрасенсорно чувствуя, что за ней Везувий в юбке готовит последний день Помпеи.

Ну что, удовлетворил я твое любопытство?

Частично, — осторожно ответил я.

Как-то странно и сухо мы сегодня с Костей общались. Телеграфный стиль был ему просто несвойственен.

С ощущением, что супруги Андросовы сегодня ведут себя не так, как всегда, я покинул сию негостеприимную обитель, запнувшись о трехлитровую банку возле порога — наверное, с заряженной водой.

Уже в автобусе в мою глупую голову пришла одна дельная мысль.

За весь наш разговор Костя ни разу не спросил, чем вызван мой интерес. А я ведь не сказал ему, что Витя пропал.

Глава 6

К Степанычу я завернул зря, это я потом понял. Во-первых, ничего нового не узнал, во-вторых, сдуру согласился присесть за стол с какими-то его знакомыми и выпил пару стопок. А когда шел на остановку, собираясь ехать на встречу с Серегой, наша милиция, которая нас все еще бережет, свалилась на меня как снег на голову. Главное, я ведь был вполне нормален, ни малейших нарушений координации... Тем не менее менты меня взяли. Не успел опомниться, двое в форме возникли возле меня, дурака, задумавшегося на ходу, и под белы рученьки препроводили в машину. Сразу понял: права качать бесполезно — запах-то есть...

Они привычно зашарили по моим карманам и в дипломате.

Ребята, — по-человечески сказал я им, — я ведь не пьяный. Всего стопку выпил в гостях...

Руки! — угрожающе рявкнул один из них, усатый.

Я опустил руки на колени, чтобы не жестикулировать. Усатый, деловито вывернувший мои карманы, с неудовольствием изучал корреспондентское удостоверение. Второй, похоже, пытался понять, что за куча бумаг лежит в моей папке с надписью «“МиР”. Строго секретно. Перед прочтением сжечь». Чувства юмора не оценил, но принадлежность к газете отметил.

В отделение, — скомандовала усатая морда.

Да вы что! — вежливо попытался отбиться я. — Меня же дома потеряют.

Через три часа выйдешь, — лениво сказал усатый.

Второй сидел впереди и больше не поворачивался. Между прочим, просматривал зачем-то мои материалы. Я хотел было возмутиться, но не рискнул, уж больно решительно эти двое были настроены.

В отделении на длинный деревянный стол вытряхнули все, что осталось у меня в карманах после шмона в машине, и опять раскрыли дипломат. Записали все, что там было, занесли мои данные в журнал регистрации, составили протокол задержания. Папку с бумагами, слава богу, положили на место.

Ребята, — снова вякнул я, — можно позвонить?

Заткни пасть, — вежливо сказали ребята в милицейской форме.

Что ж, молчание иногда и вправду золото, я это почувствовал и даже не стал хвастать, что у меня есть знакомые из их же доблестных рядов. Врежут еще, не дав договорить, а зубы вставлять — нынче никаких денег не хватит. Смолчу. А вот бить не дам, если что... Но у них, похоже, другой был настрой. Они каждую вещь в руках повертели, каждую бумажку из дипломата просмотрели, папку опять поизучали — и ничего, к их досаде, не нашли интересного.

Раздев до плавок и футболки, меня довольно грубо втолкнули в камеру. Вот уж не думал, что когда-нибудь в жизни угожу в вытрезвитель! Голые стены, топчаны, покрытые почему-то линолеумом, одинокая тусклая лампочка, ведро вместо параши. Романтика. Жаль, не смог позвонить майору из учебного центра милиции, с которым мы как-то вместе делали материал про их выпускников.

Какой-то мужик сидел на кушетке, обхватив руками голову, и, пьяно раскачиваясь из стороны в сторону, громко страдал:

Ну, падлы, за что ж вы меня так?.. Ну, падлы... День рожденья у меня!.. Ну, падлы...

Но пока он был один, это было терпимо. Вот когда впустили компанию буйных водил из первого ПАТП — что сразу стало понятно из разговора, — жизнь резко оживилась. «Потапы» бурно обсуждали, что во всем виноват «этот гад», который их «сдал в ментовку», и хотели с ним разобраться, но того сунули в другую камеру. Душа у водил горела свести счеты, ну не с ним, так с кем-нибудь другим... Это по мою душу, решил я и на всякий случай «опьянел». Они что-то говорили мне грубое, я делал вид, что ничего не понимаю, и бессмысленно улыбался. После нескольких бесполезных попыток мужики отступились и начали ржать, вспоминая, как куролесили возле вокзала, где их сцапали. Буйное их веселье, заряженное водкой, окончилось глубокой ночью. Наконец можно было бы поспать, но холод стоял собачий. Мало того что раздели и ни простыни, ни одеяла не дали, так зачем-то еще шумно работала вентиляция. Простудить, что ли, хотели?

Убедившись, что «потапы» храпят, я полночи делал зарядку и комплексы ушу, которые учил когда-то на семинаре... В общем, не застудился, хотя дрожь била крупнокалиберная. О Сереге и о том, что он мог натворить без меня, я старался не думать. Главное — выбраться отсюда...

В семь утра меня выпустили. При беглом же осмотре выяснилось, что исчезла часть денег — впрочем, это еще, наверное, в машине — и газовый баллончик, но права я опять качать не стал: спасибо, что отпускают. И бумаги все были на месте, я проверил. Молодой усатый мальчик заставил меня подписать протокол, из которого следовало, что я «шел по улице пьяный, шатаясь и оскорбляя человеческое достоинство прохожих...»

Пиши: «Пил водку», — скучным голосом сказал усатый сопляк.

Везет же мне на усатых!

Я не пил водки, выпил бокал сухого вина, — возразил я и внимательно прочитал протокол задержания. «Претензий не имею» я все же написал. Подавитесь! Сейчас мне не нужны лишние сложности, мне бы скорее выйти, пока Серега дров не наломал. Блюстители «человеческого достоинства» те деньги, что не выгребли вчера, взяли за «медобслуживание» — видимо, за то, что хотели застудить в холодной камере, — и до дергачевского дома я ехал «зайцем».

Сереги нет, — хмуро сообщила, открывая дверь, заспанная и недовольная Маша, Серегина супруга. — Ты всегда так рано в гости ходишь?

Кто ходит в гости по утрам, тот Винни-Пух! — хмуро пошутил я и чуть не получил за это дверью по носу.

Если ты не собираешься меня чаем поить, хоть скажи, где Серега? — возмутился я.

Дежурит в своей фирме, — ответила дверь.

И — шлепанье удаляющихся босых ног.

Подивившись столь ласковому характеру жен моих приятелей, их воспитанности и нежному обхождению с друзьями мужа, я отправился домой и оттуда звякнул в Серегину контору. Заспанный голос информировал меня о том, что сторож спит, служба идет, но что на посту нынче не Серега...

Как я и думал, он один полез к этой компании в подвал!

Раздражению моему не было предела. Я ведь даже не знал, где это. Я курил и мотался по квартире, как пес на цепи, пристегнутой к проволоке. И как-то не до ремонта было. И «супердетектив», подсунутый мне коллегой по редакции, не шел. Желчный мой взгляд, обостренный беспокойством, отмечал все жуткие перлы, которыми незадачливый переводчик напичкал книгу, как булку изюмом.

Наверное, от этой маеты ожидания я и решил заглянуть в почтовый ящик. Вообще-то, смотреть мне там было нечего: мы ничего не выписывали из-за дороговизны, а писем нам уже сто лет никто не писал. Но как будто подтолкнуло что-то.

Осенним листком порхнула к моим ногам бумажка. Извещение на бандероль. От Витьки, мгновенно понял я.

Глава 7

«...Происхождение человека от обезьяны — это миф. Реальность — то, что человек постепенно превращается в обезьяну...

Нам всем задурили головы Дарвин, Энгельс и компания, наукообразно обосновав то, что было поставлено целью давным-давно. А эти только выразили те давние чаяния в своих примитивных постулатах. Мол, человек произошел от обезьяны. Мол, его создали труд и правильное марксистско-ленинское мировоззрение. И так далее. Ну сами-то основоположники этих теорий пусть себя относят к обезьянам, раз им это нравится. Но они и человечество решили низвести до примитивного обезьяньего уровня. И преуспели в этом. Не одни, конечно, — внутри человечества поработало немало обезьянопоклонников... С сожалением приходится констатировать, что древняя программа превращения гомо сапиенс в гомо обезьяникус претворяется в жизнь на протяжении тысячелетий, и особенно успешно — последних веков и десятилетий.

Обезьянообразные люди, или человекообразные обезьяны, затерялись среди нас, выдавая себя за нормальных людей. Внешне они ничем от нас не отличаются, так же ходят на двух ногах и владеют человеческой речью. Разум их развит, но специфически, об этом мы скажем позднее. Мало того, человекообразные не только преуспели в науках и искусствах, но и заняли в них главенствующее положение. Много замаскированных обезьян верховодят и в политике. Мое скромное образование и недостаток времени не позволяют мне проследить все обезьяньи следы в человеческой истории, их так много... Но, по моему предположению, это, прежде всего, войны, в которые обезьяны втравливали человечество, перевороты, смуты, революции, ибо ничто не доставляет им большего удовольствия, чем зрелище дерущихся между собой людей. Впрочем, пусть этим займутся серьезные исследователи, нужно лишь не допустить до этих изысканий в истории самих представителей гомо обезьяникус, потому что они-то обязательно скроют истину или выдадут ее в своей интерпретации.

Я же рискну сделать опасное обобщение своего открытия: мало того что замаскировавшиеся обезьяны искусно скрывают свою внутреннюю суть, они вдобавок создали свою обезьянью культуру, которая не только существует параллельно с человеческой, но зачастую и подменяет ее собой. Особенно это видно в последнее время, когда на нас хлынул поток низкопробной обезьяньей литературы и другой их “культурной продукции” — в СМИ, в кино, на видео, в интернете...

Главная задача обезьяньей культуры и обезьяньей цивилизации — это обратить человека к обезьяньему состоянию, а самим обезьянам захватить власть над миром. И тогда все будут совершенно открыто поклоняться их верховному божеству — Обезьяньему царю.

Существует заговор, имеющий целью установить мировое господство человекообразных...»

 

Серега появился к обеду, страшнее атомной войны, как говорит моя мама. Его худощавое скуластое лицо было похоже на подушку, все в синяках и ссадинах, а правый глаз покраснел и почти закрылся под огромным кровоподтеком. Мне стало не по себе, когда я увидел эту жуть, и чувство вины спазмом сжало горло. Не дав мне вымолвить и слова, Серега прошел в комнату.

Ну-ка посмотри! — грубо скомандовал он, поворачиваясь лицом к окну.

Я стал внимательно рассматривать узоры, которыми его украсили.

Бровь рассекли, зашивать надо, — сказал я. — Стежка три, чтобы шрама не осталось. Сходи к врачу.

Сейчас, побежал, — огрызнулся Серега. — Делать мне больше нечего. Ты куда слинял-то? Я час вчера, как дурак, перед твоей дверью толкался.

Голова не кружится, не тошнит? — спросил я в ответ.

Ты мне зубы-то не заговаривай, — хмуро отозвался он. — Сотрясения у меня нет, остальное заживет как на собаке... Где ты шлялся, сволочь мохнатая?

В другое время за сволочь и по морде бы получил! — обиделся я и выложил, что со мной произошло.

Тьфу ты, — только и сказал Серега, — что за невезуха у нас с тобой! У меня тоже все сикось-накось... Как будто полоса какая неудачная пошла.

И поведал про свои боевые подвиги. Началось все у него как в пошлых видиках, а кончилось как в жизни. Выследил он одного из тех питекантропов, узнал, где их «малина». Хотел со мной к ним заглянуть в гости, но не застал меня. «Молодежь, сопляки», — решил супермен Серега. Дождался, пока вся стая разбежалась по каким-то делам, а на оставшихся двоих обрушился в лучших традициях советского десанта: одному сапогом по голени, другого головой о бетонную стену. Прижал первого предплечьем под горло к той же стенке и ласково спросил: «Ну что, сынок, кто на Витька навел?»

Знаешь, что он мне, гад, ответил? — спросил, изумляясь, Серега. — Он даже не спросил, кто такой Витек. Всем, говорит, вам кранты, всем! Вы, суки, нас за людей не считаете... Что-то про армию тьмы, про то, что мрак беснуется... По-моему, он был наколотый — глаза пустые... А потом остальные вернулись, будто знали, что я с их дружком разбираюсь.

В общем, Серега бегал по этому подвалу, применяя партизанскую тактику, и только чудом выбрался оттуда живой.

Однако, молодец, многого добился! — не удержался я. — Главное, как учил Суворов, быстрота и натиск. А смелость города берет. И подвалы.

Ну ладно, заткнись, — сразу стал грубить Серый. — Нечего было по вытрезвителям прохлаждаться. Йод давай, вату и рассказывай, что сам узнал.

Я доложил о своем безрезультатном визите к Косте.

Что-то наш экстрасенс крутит, — высказал свое мнение Серега, морщась от моих садистских прижиганий. — И с пацанами этими придется до конца разобраться.

Тут пришел черед поморщиться и мне. Не нравилось мне все происходящее. Вначале ведь, если быть честным перед собой, я отнесся к этому не очень серьезно. Как к благородной детективной игре: вот какие мы хорошие ребята, ищем пропавшего друга — ну прямо как в кино. А Витька, как чертик из табакерки, в любой момент может выскочить откуда-нибудь со словами благодарности...

Что все это всерьез, я почувствовал только сейчас, глядя на разбитую до безобразия физиономию своего школьного друга. И настоящая тревога за Витьку хватанула сердце именно в этот момент.

А ведь надо в больницы звонить, в морги, Серый, — растерянно сказал я. — Чего мы с тобой из себя Шерлоков Холмсов строим?

Про бандероль я Сереге ничего не сказал, решил вначале сам все посмотреть.

Глава 8

Как это ни странно, сесть на телефон согласилась Машка. То ли она взяла отгул, то ли поменялась сменами с кем-то из подружек-продавщиц в своем хозмаге, но вскоре уже сидела с телефонным справочником и названивала по всем телефонам, по которым ищут пропавших. Видно, судьба безалаберного, но симпатичного Витьки волновала даже ее эгоцентрическую натуру. А может, она хотела, чтобы ее супруг поскорее разделался с этим дурацким делом и вернулся в лоно семьи? Не знаю, душа человека — потемки, а женская — вообще тьма египетская. Хорошо, она еще не видела роспись под хохлому на мужественной Серегиной физиономии! Я сам время от времени косился на эти узоры с содроганием.

Дежурство у Сереги в фирме начиналось вечером, поэтому мы решили вместе заглянуть к Косте-экстрасенсу, который явно что-то утаил во время моего последнего визита к нему. А затем — в подвал, где молодняк накануне гонялся за доблестным десантником, а он в мирное время на полном серьезе вынужден был защищать свою драгоценную жизнь.

На шестой по счету звонок Сереги — я из любопытства посчитал — дверь наконец открылась. На всякий случай, из инстинкта самосохранения, я шагнул в сторону: были в истории случаи, когда с крепостных стен на головы непрошеных гостей лили расплавленную смолу или кипяток.

Вы что, сдурели?!

На пороге распахнутой двери в квартиру стояла Медуза Горгона, ни больше ни меньше, даже волосы ее от возмущения шевелились, как змеи. Холодного оружия в руках, к счастью, не наблюдалось. Руки на боках, взгляд пантеры, готовой прыгнуть и рвать когтями. О нежные женщины, воспетые поэтами! О бедные поэты, затем наказанные женщинами...

К вам наша собака не забегала? — хладнокровно спросил Серега, с сожалением вытаскивая палец из звонка.

Наверное, Марина в первый раз видела Серегу с его солдатским юмором, и впечатление он на нее произвел. Сцена была сильной, достойной Большого театра. Глядя на моего высоченного друга снизу вверх, Костина супруга вмиг потеряла дар речи, и все заготовленные гневные фразы вылетели из ее головы. А может, Серегина страшная избитая физиономия все-таки о чем-то сказала ей лучше всяких слов. Огромный, наполненный гневом шар спустился и вяло упал на линолеум в коридоре, я это видел будто воочию, хоть и не экстрасенс, как Костя.

Какая собака? — растерянно спросила телохранительница великого гуру нашего микрорайона, косясь на меня.

Ну экстрасенсы ведь ищут пропавших? — криво улыбнулся опухшими губами Серега, двигаясь на пятившуюся Марину так, что мы уже через пару секунд захватили плацдарм в коридоре. — Собаки тоже ищут. У меня умная такая собака. Ей говоришь: «Собака, а собака?» — а она отвечает: «Чё?» — Серега уже успел и дверь закрыть за нашими спинами.

Да уж, наглость города берет, это точно! И негостеприимные квартиры — тоже.

Где Костя? — встрял я, прекращая этот балаган.

Уехал, — зло ответила Марина, понемногу приходя в себя.

Шарик ее недовольства опять начал надуваться.

Куда? — резко спросил Серый, бесцеремонно заглядывая в комнату. Там спал мой малолетний тезка, а его папы явно не наблюдалось.

На кухне, также пустой, на столе стояла пепельница, в которой были придавлены два окурка сигарет с фильтром.

Марина не курила.

В Питер, — снизошла она до ответа.

Бесцеремонный Серега, не разувшись, уже сидел без приглашения на кухонной табуретке и сверлил все замечающим взглядом: и пепельницу, и посуду в мойке...

Тебя Марина зовут, да? — Он выстрелил в нее взглядом. — Ты слышала, что у нас друг пропал? И Костя твой что-то об этом знает. Скажи что, а то ведь мы твоего мужика из-под земли достанем!

Вот тут мой друг переборщил. За дверь нас Марина не выставила — силы были неравные, но рот закрыла на замок, и как мы ни пытались что-то из нее вытянуть — Серега угрозами, я — мягкими речами, взывающими к совести, — так ничего и не добились. Через полчаса бесплодных разговоров мы поняли, что не скажет она ничего из женского упрямства. Не станем же мы, в самом деле, пытать беззащитную женщину!..

Проснулся ее Сашка, и мы ретировались из Костиной квартирки несолоно хлебавши.

Мать ее!.. — выругался Серега уже на улице. — Знает ведь что-то, а темнит!

Боится она и за себя, и за своего благоверного, — высказал я догадку. — Только вот чего? Кстати, ты с твоей дурацкой собакой натолкнул меня на мысль. Костя и в самом деле мог бы найти Витьку по фотографии.

Да ну, ерунда все это! — отмахнулся Серега. — Совсем вы шизанулись с вашей мистикой!

И кстати, — добавил я, — Костик-то мог пока и не успеть уехать в свой благословенный Питер. Мы его еще можем попробовать перехватить. Аэропорт, вокзал...

Ага, ищи иголку в стоге сена, — отозвался Серега. — По-моему, прямых рейсов на Петербург ни поездом, ни самолетом нет. Если он в Питер мотанул, то должен через Москву добираться. Айда к нам, позвоним. Узнаем заодно, может, Машка чего накопала...

Хорошо, наш микрорайон, как земля, круглый — здесь все близко. Как-то заезжий американец увидел в нашем президиуме макет Краснообска, где дома расположены кругами, и пошутил, что бомбой с самолета не промахнешься: идеальные мишени эти круги.

Мы переругивались, а ноги нас вели куда нужно. Ладно, первым делом самолеты, а подвал потом...

Глава 9

Самолеты на Москву улетели, поезда ушли, а Костю мы так и не поймали. Через знакомого из милиции Серега уточнил, что в компьютерных базах аэропорта и вокзала фамилии Андросов не значилось. Разве что Костя выкинул какую-то экстрасенсорную шуточку вроде тех, которыми славился в свое время Вольф Мессинг... Ну да Костя явно не Мессинг. Скорее всего, залег на дно где-нибудь в наших же краях.

Машка обзвонила все морги и больницы — безрезультатно. Витькина матушка заявление в милицию так и не подала, сказала, что не хочет выглядеть старой дурой. Мол, у Витьки женщина завелась, вот и все дела. Прямо как Вовик: объявится, мол, через денек-другой...

И тогда мы отправились к молодым стриженым.

Подвал оказался закрыт. На двери табличка «Муниципальный подростковый клуб “Орхидея”» и расписание занятий какого-то военно-патриотического отряда «Вымпел», группы здоровья «Назад к природе», кружка икебаны и чего-то еще...

Слушай, ты не заплутал? — недоверчиво спросил я Серого. — Может, тебя по голове ударили и ты подвалы перепутал?

Точно, извини, это в другом подъезде, — буркнул Серега.

Но и в другом подъезде дверь в подвал была закрыта. И никаких табличек.

Здесь это, не боись. У них свой неформальный клуб по интересам рядом, буквально через стенку, — решительно ответил Серега в ответ на мой соболезнующий взгляд.

И занес было свой десантный ботинок, чтобы снести дверь, но я не дал совершить акт вандализма — успел заметить, что подвальное окно буквально в двух шагах от нас было разбито. Так зачем коммунальное добро портить? Я молча указал нужное направление и, подавая героический пример, протиснулся в темное, пахнувшее влажным теплом отверстие ногами вперед — и ухнул вниз.

Ну как? — донесся откуда-то сверху глухой голос Сереги.

Нормально, — машинально ответил я, потрясенно лежа на холодном земляном полу. И едва успел откатиться в сторону, как Серый тут же рухнул сверху всей своей восьмидесятипятикилограммовой тяжестью.

Ну ты дурак, Кэп! — сдавленно прохрипел в полумраке недовольный Серегин голос.

Надо же, как осерчал — даже мою школьную кличку вспомнил.

Извини, Серый, — только и сказал я, на всякий случай щупая ребра и конечности, все ли цело.

Он закряхтел в темноте, похоже, занимаясь тем же самым.

А потом мы оба глупо и долго смеялись, не вставая.

Два придурка, — прокомментировал Серега, наконец придя в себя. — Не дай бог, кто в подвале есть!

Тем не менее он тут же зажег фонарь и осветил голую комнатку, куда мы навернулись. Понятно стало, почему так высоко оказалось лететь: пол был гораздо ниже, чем в обычных подвалах, — видно, убрали с метр глинистой земли, чтобы не задевать головой потолок при движении.

А ты чего не предупредил? — резонно поинтересовался я, отряхивая налипшую на одежду глину и оглядываясь.

Другой бы на Серегином месте объяснил, что накануне зашел через дверь и не обратил внимания на такую мелочь, как срытый пол, а потом, пока бегал, спасая здоровье, некогда было осматривать местные достопримечательности. Может, даже признал бы, что неправ. Но это был бы кто-то другой, а не Серега...

Пусть Минздрав предупреждает, — буркнул он вместо всего этого и целеустремленно двинулся вглубь подвала.

Бог нас, похоже, на этот раз миловал. Видно, в светлое время дня подвал обычно пустовал, а заселялся своими агрессивными обитателями ближе к вечеру. Молодежь, как бы мы к ней плохо ни относились, все-таки где-то работала и училась. Но местечко само по себе оказалось интересное. Пол был срыт в нескольких комнатах, которые выглядели обжитыми. В одной из них обнаружились простенькие тренажеры для «качков», висел боксерский мешок, в другой стоял самодельный стол, сооруженный из ящиков и огромного куска оргалита. Вместо скамеек — тоже ящики с положенными на них досками. Везде валялись пустые банки из-под импортного пива и бутылки, разорванные яркие упаковки от чипсов и прочий хлам. Чтобы не нарваться на засаду, мы везде зажгли лампочки, подвернув их в патронах, — система, знакомая еще с наших отроческих лет.

В третьей комнате стояли щиты с нарисованными на них мишенями. По многочисленным отметинам было видно, что кидали ножи, а может, и сюрикены со «стрелками». Молодняк нынче пошел нахватанный, недаром Серому так досталось, несмотря на его славное десантное прошлое. На стене висели плакаты с комплексами ушу.

Да, тебе еще повезло, — только и сказал я. — Могли бы приколоть, как бабочку, к какой-нибудь стенке.

Холодок пробежал по спине, когда я представил себя на его месте.

Серега сосредоточенно исследовал мишени — даже заглянул, откинув один щит, с другой стороны — и ничего не ответил.

Но самое интересное оказалось в закутке под лестницей. Мы с трудом протиснулись в него через маленький предбанник. Здесь тоже была лампочка. Серега повернул ее, и в тусклом свете мы увидели, что в этом укромном местечке оборудована самая настоящая спаленка. Лежал старенький спортивный мат — из школы, что ли, уперли? Автомобильное сиденье. Тумбочка, которая служила одновременно столиком. На ней стоял термос и лежала стопочка книг и чайные сухари в полиэтиленовом пакете. Здесь были книги по ушу и практичная «Боевая машина» Артема Тараса. Еще что-то по системе Иванова, «Диагностика кармы» Лазарева и подобный оккультный хлам.

Серега открыл тумбочку и присвистнул. Я тоже заглянул внутрь. Там лежали пакетики с чаем, презервативы, маленький кипятильник в железной кружке, кастрюлька, сахар, соль, крупы. Но главное Серый уже вытащил оттуда, разворачивая промасленную тряпку, — хищно и тускло блеснувший в слабом свете темный пистолет.

Глава 10

Серега пошел к своему знакомому участковому разузнать что-нибудь про обитателей подвала, а я воспользовался некоторым затишьем, чтобы посмотреть внимательнее Витькины записи.

Надо отдать должное его фантазии, в большом желтом конверте с интригующей надписью «Заговор обезьян» было много интересного. Самое главное, там была эта самая вещь, только почему-то без начала и без конца. Середина. Были еще черновики, куча вырезок из газет, журналов, распечаток непонятно откуда взятых текстов...

Прогрессивное человечество больно идеей заговора: тайные ордена розенкрейцеров, масонские ложи, пришельцы орудуют среди нас... Наверное, профессия журналиста испортила меня скепсисом и некоторым цинизмом. Как-то я сложно воспринимал это. Все, конечно, может быть в нашем довольно паршивом мире, но зачем объяснять его несовершенство чьей-то злокозненностью? А не тем, например, что мы сами, люди, слабы, порочны и именно поэтому обрушиваем на свои глупые головы все беды и проклятья египетские, без влияния каких-то могущественных сил — потусторонних ли, посюсторонних, не знаю...

Но Витька, от которого я не ожидал подобного, выдал целую систему глобального заговора, которую как-то скрашивал лишь ернический, несерьезный тон его записок. Не будь этого и той документальной основы, которую он перелопатил, я подумал бы, что у Витька от его очередного увлечения — на этот раз оккультными тайнами — крыша поехала...

Я забрался и в черновики. Меня всегда интересовала творческая кухня, где из кучи разнородных продуктов вдруг чудом каким-то получалось вполне съедобное художественное целое. Ну вот, например, Витькины записи про происхождение человека от обезьяны, которые, как я понял, относились к отсутствующему началу его произведения:

«Недавно вышла любопытная книжка Сергея Головина “Эволюция мифа. Как человек стал обезьяной. Христианский взгляд на мироздание”. Автор доказывает, что теория эволюции — это большой блеф, призванный ввести человечество в заблуждение относительно своего происхождения. В 1859 году вышла в свет книга “Происхождение видов путем естественного отбора, или Сохранение благоприятствуемых пород в борьбе за жизнь”. Нехороший дядька Чарльз Дарвин, кроме всего прочего, такого же антинаучного, набрался наглости утверждать, что гомо сапиенс, который звучит гордо, произошел от пошлой обезьяны. Сам он, вообще-то, действительно был похож на обезьяну, судя по сохранившимся портретам...

Истоки теории, завоевавшей материалистический мир, по мнению Головина, имеют основания в тотемизме — вере в происхождение человека от животного предка. У каждого первобытного племени был свой почитаемый животный прародитель — тотем: собака, медведь, волк, обезьяна... Даже многомудрый Аристотель в уже более поздние и просвещенные времена предположил, что человек произошел от рыбы, но уж очень это выглядело надуманно. Дальше и серьезнее пошли древние китайцы: создавая и развивая свои боевые искусства (ушу), они огромное внимание уделили именно всяким звериным школам, и обезьяна в них была на одном из самых почетных мест.

К концу XVIII века эта вера в естественный прогресс — фактически оборотная сторона тотемизма — настолько укрепилась в обществе, что поколебала даже самых убежденных консерваторов, и они тоже стали склоняться к мысли о животном происхождении человека, хотя людей образованных не так-то просто было убедить в истинности подобных идей. Нужен был кто-то, кто придал бы видимость научности неототемизму (научный тотемизм — каково?!) и вдобавок поставил бы Ее Величество Обезьяну в основание человеческой эволюции. Этим кем-то стал Чарльз Дарвин (получивший, как это ни странно, фундаментальное религиозное образование в колледже Христа Кембриджского университета, а до этого два года изучавший медицину в университете Эдинбурга).

В 1859 году вышла в свет его книга “Происхождение видов путем естественного отбора, или Сохранение благоприятствуемых пород в борьбе за жизнь”. Начало возвеличиванию Ее Величества Обезьяны было положено.

Провозвестником неототемизма можно считать Ламарка. Он выдвинул идею о том, что нынешние жирафы появились в результате вытягивания шеи у многих поколений их предков. Его современникам это показалось настолько наивным, что тут же со всех сторон посыпались шутки на тему “эволюционного” удлинения ног у потомственных почтальонов и рук у рыбаков.

После своего знаменитого путешествия на исследовательском корабле “Бигль” в должности внештатного натуралиста (наблюдения на Галапагосских островах Дарвином его знаменитых вьюрков — разные условия жизни настолько изменили внешний облик птиц, что они с трудом походили друг на друга, но он самозабвенно верил в прогресс и провозгласил “естественный отбор движущим фактором образования не только подвидов, но и видов, родов, семейств, классов, царств”) Дарвин более двадцати лет не решался обнародовать свои идеи (научно подтвердить их, как и опровергнуть, крайне сложно). Но обезьяны, которым нужно было основание своей обезьяньей истории, скинулись, хорошо ему заплатили — и он издал свой труд. Конечно, на произведение натуралиста-любителя, жившего тихой семейной жизнью в своем загородном имении, тут же обрушился шквал научной критики... Но дело было сделано. Широкой публике мало была интересна критика, ей во все времена подавай сенсации. Успех книги был триумфальным, начальный тираж разошелся в первый же день! Зерна нового учения упали на подготовленную почву и вызвали настоящий бум. Второе издание — три тысячи экземпляров, напечатанные в последующие два месяца, — также разлетелось как горячие пирожки... И это было только начало. Несмотря на жесткую критику, Дарвин к концу жизни обрел всемирную славу, а его скандальный труд по числу переводов на другие языки вышел на второе место после Библии.

Кстати, в “Происхождении видов” Дарвин лишь намекнул на наши обезьяньи корни, а впрямую касаться этой слишком болезненной темы не решился. Недостающая глава вышла отдельной книгой только через двенадцать лет, когда первые страсти вокруг теории естественного отбора улеглись. Но логика “Происхождения” была достаточно прозрачна, так что можно было догадаться, к чему ведет автор. Правда, ни одного убедительного доказательства этой идеи так и не нашлось. Профессор Йенского университета Геккель создал портретную галерею предков человека. Главные герои: питекантроп (обезьяночеловек) и эоантроп (ранний человек). Первый — человек неговорящий (Геккель считал, что именно речь отличает человека от обезьяны). Фальсификации изображений человеческих эмбрионов (Геккель жабры, собачий хвост в нем увидел), чтобы показать ряд превращений. После скандала вынужден был уйти из университета, но еще везде читал лекции.

Голландский врач Эжен Дюбуа, наслушавшись геккелевских лекций, отправился с молодой женой в восточные колонии, чтобы найти питекантропа. В Индонезию, на Суматру. На острове Ява был найден ископаемый человеческий череп. Он нашел еще один. Потом — обезьяний зуб, потом — черепную крышку. Потом — бедренные кости. Все на удалении друг от дружки, но вместе получился — “яванский человек”. В 1893 году Дюбуа возвестил миру об обнаружении “недостающего звена” — долгожданного предка, которого назвал “человек прямоходящий”. Научный мир не поверил. Рудольф Вирхов, являвшийся бесспорным авторитетом в области сравнительной и патологической анатомии, констатировал: “Это животное. Скорее всего, гигантский гиббон. Бедренная кость ни малейшего отношения к черепу не имеет”. Дюбуа возил своего “питекантропа” в чемоданчике по всей Европе и читал лекции. В 1907—1908 годах еще экспедиция на Яву. Нашел останки людей, но не питекантропа.

Еще одно “открытие”: “пилтдаунский человек” — эоантроп Доусона (человеческий череп плюс обезьянья челюсть). Эврика! Экспонат долго хранился в музее, но в 1953 году кости взяли для анализа на фтор и выяснили, что это подделка (череп древний, а челюсть почти современная — орангутана, искусно окрашенная, со «вставными» зубами). Того, кто это сделал, так и не нашли. Подозревали даже Конан-Дойля. Скорее всего, это был коллективный сговор.

1922 год — профессор Гарольд Кук нашел окаменевший зуб в штате Небраска. Ура! Вот вам гесперопитек гарольдкуковый!

Еще были подобные “открытия” в Китае. Профессор Шлоссер, исследуя в своей лаборатории в Германии привезенные из Китая окаменелые “кости дракона” (весьма популярный компонент восточных снадобий), купленные в одной из аптек, нашел среди них зуб, который, по его мнению, мог принадлежать нашему предку. Слухи о том, что человек мог произойти от обезьяны, в Китае распространились довольно широко. Но зуб таинственно исчез.

Нашли окаменевший человеческий зуб в Чжоукоудяне в 1927 году. Что-то было в нем неизъяснимо обезьянье, по мнению канадца Дэвидсона Блэка. Китайский человек — синантроп пекинский, еще раз гип-гип-ура! Там же найдены обезьяньи черепа и человеческие скелеты. На самом же деле там первобытные ели обезьян, разбивая им черепа... В 1937 году все артефакты исчезли в ходе военных действий и стали недоступны более для науки. В 1941 году чжоукоудяньские находки уложили в сундуки. Отправили в Америку поездом — и... только их и видели.

Еще искали доказательства происхождения человека от обезьяны в Африке, в Индии. Австралопитеки, зинджантропы Бойса, рамапитеки... Все не то. Недостающее звено так и не было найдено.

К неототемизму, между прочим, относятся марксизм, евгеника, фрейдизм. Карл Маркс даже хотел посвятить “Капитал” Дарвину — наставнику и вдохновителю, но тот отказался, недооценив это предложение. Энгельс тоже вдохновлялся Дарвином.

Наследственность таланта” обезьяньего адепта проявилась, кстати, у двоюродного брата Дарвина, который занимался евгеникой — выведением благоприятных характеристик человека путем искусственной селекции.

И вот к каким выводам приходит Головин: “Всего за несколько десятилетий на кровавый алтарь служения обезьяночеловеку были принесены сотни миллионов жизней тех, кто остался на полях сражений, был сожжен в печах Освенцима, стерт в лагерную пыль ГУЛАГа, расстрелян у придорожных канав, забит насмерть лопатами полпотовцев, раздавлен танками на улицах Праги или на площади Тяньаньмэнь...

И каковы же результаты? Создано ли новое сверхчеловеческое общество, или сверхраса, или хотя бы один сверхчеловек? Увы! За исключением Германии, которой посчастливилось проиграть во Второй мировой войне и благодаря этому получить возможность снова начать строить нормальное человеческое общество, все страны, практиковавшие веру в обезьяну, к концу двадцатого века лежат в руинах, истощив и уничтожив самих себя. Уничтожена экономика, уничтожена мораль, уничтожен созидательный дух, способный возродить утраченное”.

Посчитав себя не более чем развивающейся обезьяной, а борьбу с ближним за свое собственное существование — благом, человек стал целенаправленно уподобляться борющейся за выживание обезьяне. В результате он утратил все то, что, собственно, и делало его человеком».

Похоже, Витька серьезно взялся за обезьян. Один список литературы о происхождении человека на нескольких листах внушал уважение...

Только я взялся за чтение уже самой Витькиной вещи, как раздался телефонный звонок. Я поднял трубку. Внутри все оцепенело, когда чей-то незнакомый голос прокричал мне прямо в ухо:

Всем вам лежать в один ряд, придурки! Всем! Привет из зоопарка!

Сигарета не помогла унять нервную дрожь. Я задернул шторы, подошел к холодильнику и достал бутылку красного вина, которую мы с Наташкой держали на случай непрошеных гостей. Какие-то непрошеные гости явно ворвались в нашу относительно спокойную жизнь. И кто они, я представления не имел... Ну не человекообразные же обезьяны, в самом деле?!

Глава 11

«...Обезьяны насаждают в мире свои мифы. О происхождении от них человека уже было сказано. Можно выделить несколько наиболее важных для понимания нашей истории мифов. Они господствуют у нас не так уж давно, но и не одно десятилетие...

Миф о прогрессе. Согласно этому мифу все человечество и отдельные страны идут от этапа к этапу вверх по ступеням прогресса. Старое, отжившее отмирает, вытесняется новым, более прогрессивным. Вера в то, что новое всегда лучше старого. Помните: “Мы старый мир разрушим до основанья, а затем — мы наш, мы новый мир построим”? И разрушалось все старое: от традиций до памятников архитектуры... Это у обезьян называется “идти в ногу с прогрессом”. Не только в России, вообще-то, — на Западе обезьяны давно у руля...

Миф о единообразии мира. Из него вытекает понимание национального разнообразия как проявления отсталости, неразвитости. Развитие рассматривается как путь к единообразию. Отсюда тенденция, например, превращения английского языка в мировой и англицизация всех языков посредством массированного заимствования слов, выражений без попыток их перевода. Другая сторона этого мифа — вера в то, что есть единые для всех возрастных и социальных групп, народов, эпох эталоны красоты, комфорта, питания... Все, что отклоняется от этого единообразия, считается нелепым, некрасивым, старомодным, неправильным. Как результат — стремительное уничтожение национальной культуры, в том числе народных промыслов, унификация быта, еды, одежды.

Миф о познаваемости мира. В его основе — вера в то, что наука не сегодня, так завтра даст ответы на все тайны мироздания, рецепты от всех человеческих болезней и всех язв общества. И в этом — безудержный обезьяний оптимизм, который, конечно, подогревается обезьяньей наукой.

Миф об управляемости мира. Вытекает из предыдущего. Раз мир познаваем, значит, можно определить и лучшие пути развития общества. Отсюда закономерно следует неизбежность и необходимость насилия. В России в годы Гражданской войны появился даже лозунг: “Железной рукой загоним человечество в счастье!” К чему это привело, все мы знаем.

В борьбе за души людей обезьяны постепенно отказываются от старых мифов и создают новые. Не построили обезьяний уравнительный социализм в отдельно взятой стране — будем строить обезьяний капитализм, не менее, впрочем, а даже более убогий по своим целям. Запад это уже давно показал.

Обезьяны берут реванш! Начинается очередная военная кампания против людей: “Поменяем флаги и задачи на противоположные, а суть останется неизменной”. Было — “стараемся для всех”, теперь — “для себя любимого”! Коллективизм теперь поменяем на индивидуализм. Серость и единообразие — на такое разнообразие, от которого скоро станет тошно всем. Потому что в основе — то же стремление низвести человека до животного, до обезьяньего уровня в еще более неприглядном, откровенном варианте. Обезьяны набрали силы, опыта, средств и методов влияния. Сделали вид, что они ни при чем в предыдущем историческом крахе, и опять стали во главе движения к “прогрессу”.

Развитие телевидения, рекламы создало мощные средства манипуляции поведением сразу миллионов людей. Например, массированная реклама финансовой пирамиды “МММ” толкнула миллионы людей вкладывать свои деньги в расчете на бешеные прибыли. Прошла по тем же каналам информация о начавшемся крахе “МММ” — и эти толпы тут же выстроились в очереди в надежде получить свои деньги обратно.

С помощью СМИ население нашей страны превратилось фактически в толпу, рассеянную в пространстве, в которой влияние одного человека на другого осуществляется на расстоянии. Особенно мощные возможности в формировании толпы, которой легче управлять обезьянам, — у телевидения. Оно заставляет подражать моделям поведения и потребления, которые предлагаются через фильмы, концерты, шоу. Показ массовых мероприятий заражает зрителей, как вирус. На механизме внушения строится реклама в СМИ...»

 

Да, разошелся Витька! Вот и мне досталось — как представителю нехороших, злонамеренных СМИ... Между прочим, сам он зачем-то просился в гости ко мне в редакцию, кстати, на том же вечере у Степаныча. Наверно, чтобы поизучать царящую в ней обезьянью обстановку. Надо сказать, обстановка у нас и в самом деле того... И шеф на обезьяну очень похож. Ему только жареное подавай — чтобы баламутить народные массы всякими сенсациями...

Я еще почитал Витькин опус в постели на сон грядущий, и в конце концов он таки меня сморил. Я так и заснул, как ежик, среди бумажек.

Глава 12

Неудивительно, что и сон мне приснился соответствующий. Забавный вроде бы поначалу: несколько обезьян водят вокруг меня хоровод. Ужимки и прыжки, как водится, смешные гримасы, а круг становится все теснее и теснее, и вскоре я начинаю в нем задыхаться, как будто бежал в гору, и силы вдруг кончились, и не хватает воздуха. И глаза у веселых обезьян вдруг оказываются совсем не добрыми. С цепким жестоким любопытством они смотрят, как я корчусь внутри круга. Похоже на магический ритуал. И вдруг одна из обезьян, черная, бросается на меня и целит лапой в глаза...

Я проснулся резко, будто плеснули в лицо холодной водой. И, даже проснувшись, продолжал чувствовать страх. Что за чертовщина? Мы так не договаривались, ребята! На часах всего пять утра, а сна ни в одном глазу.

Ну что ж, тогда снова за чтение...

В девять часов раздался телефонный звонок. Я взял трубку, как ядовитую змею.

Сашок, ты?! — раздался в трубке голос пьяного, несмотря на начало рабочего дня, шефа. Опохмел это называется. — Срочно выходи на работу! Зашиваемся без тебя! И еще тут к тебе одно дельце...

Алло, вас не слышно! — заорал я в ответ. — Перезвоните, пожалуйста, телефон барахлит!

Только этого мне еще не хватало! Некоторое время я раздраженно гипнотизировал взглядом бесящийся телефон, но трубку так и не взял. Ясно представил, как сердится наш Анатолий Иваныч Винников (надо же, до чего говорящая фамилия!). Поди, не с кем выпить, вот он меня и тянет в редакцию. Ладно, ну его, главное, в запой не уходит и на работе горит. А вот почему Серега не объявляется?

Я отложил бумаги. Набрал номер Дергачевых. Длинные гудки. Да что за чертовщина творится? В последнее время телефон из друга семьи превращается во врага. Кому надо — дозвониться не могу, кому не надо — сам звонит. Мистика какая-то!

Для эксперимента набрал последовательно номера — Андрюхи, Вовки, Степаныча, Няньки, Витькиной матушки. Длинные гудки! Магия обезьян в действии, мрачно подумал я и сел читать Витькины экскурсы в обезьянью теорию: обезьяны и массовая культура, обезьяны и политика, магия обезьян... Тут же воображение услужливо продемонстрировало мне особо гнусную обезьяну в позе лотоса, делающую пранаяму. Бред! Так квалифицирует это материалистическая наука и лично я. Мистический туман — это не по мне, хотя когда-то я блуждал по нему не без удовольствия.

Я думаю, мы все-таки пойдем верной дорогой, товарищи.

Надо вспомнить еще раз тот вечер во всех деталях...

Глава 13

Когда позвонили в дверь, я открыл, не поглядев в глазок. Кто там еще мог быть, кроме Сереги?..

В глазах зарябило от неожиданности. На лестничной площадке стояла компания из трех молодцов экстравагантного вида — в кольчугах, с мечами на поясе и с рюкзаками, брошенными на цементный пол. Наташкины любимые «хищники»!

Галадриэль дома? — убегая от меня взглядом, спросил предводитель, весь в черном, как будто его искупали в мазуте. Больше похожий на гопника, чем на рыцаря.

Кто-кто? — не понял я.

Ну Натаха... То есть Наташа.

А... Она на играх, на островах, — вежливо ответствовал я. — Ожидается дня через два.

Да не, она приехала уже. Мы на вокзале разминулись, — ломающимся голосом молвил волосатый отрок слева, с кистенем, засунутым за широкий кожаный пояс. Милиция, наверно, гоняет их за это средневековое холодное оружие. — Она сказала, что можно у вас перекантоваться.

Чего ради эта маскарадная компания должна у нас кантоваться, я не понял, так мы с женой не договаривались.

Все ваши игры и тусовки за порогом нашего дома, — когда-то сказал я ей, и мы так и жили. Повидал я в свое время толкиенутых в быту — страшное, я вам скажу, испытание для нервов. Как-то по глупости разрешил Наташке взять на постой ее боевую подругу, почему-то с мужской кликухой. Всего-то дней на десять, но и они потрясли мой довольно-таки аккуратный, как позналось в сравнении, мир. Во-первых, она дымила как паровоз, да еще дрянной«примой», во-вторых, не имела привычки убирать за собой. Потом к нам пошли косяками ее лохматые дружки, все с какими-то комплексами и одновременно с огромными амбициями. Они самозабвенно обсуждали свои игры, читали романтические стихи, пили баночное пиво и время от времени начинали показывать приемы фехтования прямо посреди квартиры. В общем, настал день, когда я выпер их всех из нашей жизни, и Наташка, надо отдать ей должное, меня поняла.

И вот тебе на — опять явились! Да еще с женушкиного разрешения.

Эх, Сереги на вас нет! Кляня свою интеллигентскую мягкость, я пустил их за порог.

Наташа сказала, что мы можем у вас до поезда побыть, — видя мои сомнения, встрял третий, кучерявый, с бородкой а-ля Ришелье и рапирой на поясе. — У нас вечером поезд на Казань...

Ребята устроились на кухне как у себя дома, не снимая, как говорится, сбруи. Я поставил им, ругаясь про себя, чайник, выложил буханку хлеба, пачку масла и сахар. Ну устрою я Наташке Варфоломеевскую ночь! И прибыла раньше, чем я ожидал, и этим патлатым, немытым дорогу в наш дом указала...

Предоставив гостям некоторую независимость и суверенитет в пределах одной отдельно взятой кухни (только бы ничего не побили!), я решил подготовить к поклейке обои: разрезать и разложить их в большой комнате. Не изучать же Витькины записи при посторонних!..

Меч, рапира, кистень и рюкзаки лежали в прихожей, как будто так и надо. Чтоб вас!

Пользуясь планочкой под нужный размер, я успел нарезать три полосы, когда один из «хищников», откушавших и отпивших, тихо (наверное, знали от Наташки, что я их не очень жалую) выбрался из кухни... Кажется, главный — тот, что был в черном плаще. Любят же они общаться, мать их! Литературный папочка у них был замечательный, но ведь каких детей наплодил... Далеко от яблони они, однако, упали.

А позвонить можно? — вкрадчиво спросил «хищник», обежав окружающее пространство взглядом, но ни разу не посмотрев мне в глаза. — Пожалуйста...

И тут в моей глупой голове наконец прозвенел тревожный звоночек. Что-то не то почудилось мне в этом безобидном вопросе и этом обшаривании глазами комнаты. Искоса, делая вид, что занят работой, я наблюдал за черным. Набирая номер, он продолжал цепко осматривать все вокруг! Вот его взгляд добрался до журнального столика, где лежали Витькины листки, — и загорелся победным огнем... Спасибо, милая моя интуиция, но могла бы и пораньше сработать! Впрочем, кое-что, незаметное для гостей, уже дружно выглядывающих из кухни, я успел сделать, пока они не начали действовать.

Мы на месте, — сказал главарь. — Все в порядке, поезд через час. Ждите.

Он протянул руку за мечом, и волосатые дружки не замедлили сунуть в нее клинок. И тут наши глаза наконец встретились... Взгляд был еще тот — с некоторой сумасшедшинкой, мягко говоря. В глазах черного горело торжество, когда он пошел на меня, а двое верных соратников позади него уже подбирали с пола свой спортинвентарь. Точно — гопники, а не рыцари...

В чем дело? Игрища свои решили продолжить?— спросил я, притворяясь растерянным, пока черный карабкался через наши узлы и коробки с вещами.

Но он игнорировал мой вопрос — и поплатился за это.

А дело-то тухлое, понял я из нашего одностороннего общения. Даже не снизошли до объяснений, угроз, требований. И что-то от зомби почудилось мне в них — запрограммированность, что ли...

Главарь красиво прыгнул на меня со своим алюминиевым мечом, но, во-первых, не умел так скакать через узлы, как я, а во-вторых, Аннушка уже пролила подсолнечное масло. Ну, Аннушка не Аннушка, подсолнечное не подсолнечное... В общем, обойного клея уже изрядно растеклось на полу из пластмассового ведерка, которое я опрокинул, едва разобрался, что к чему. Вот вам и некоторая польза от чтения Булгакова и просмотра фильма «Один дома».

Не менее красиво, чем прыгнул, главарь навернулся, поскользнувшись в натекшей луже, и врезался копчиком в пол. Только доспехи загремели.

Знаете, почему во Франции люди вежливые? — спросил я. — Там всех невоспитанных давно поубивали на дуэлях.

Главарь хрипел от боли и ерзал задом в клейкой луже... «Шестерки», несколько растерявшись, бросились поднимать его.

Валите эту падлу! — заскрипел зубами черный. Видимо, на играх он изображал назгула. — А потом заберите бумаги!

Да кто вы такие? — поинтересовался я. — Крыша у вас едет, что ли? Ворвались в чужой дом. Хотите забрать чужие бумаги...

В общем, настоящее театрализованное представление получилось. Рыцарский турнир посреди узлов с вещами, нагромождений мебели и книжных стопок... Ребята лезли ко мне как через баррикады, а я кидал в них рулонами обоев, жалея книги.

Ну ты козел! — шипели они. Кричать не хотели, опасаясь соседей.

В общем, балаган, и только. Не этого они ожидали.

А как же Наташка, вокзал? — спросил я, уже понимая, что это ряженые, а никакие не толкиенутые.

Главарь прохрипел, что они сделают с моей Наташкой, когда меня завалят. Я срубил его приемом маваши-гери, когда он пытался подняться, так что зубы захрустели под ногой. Второго, с кистенем, я поймал во время удара и крутанул мимо себя — он врезался лбом в стену и вырубился. А третий таки достал меня — воткнул свою шпажку мне в плечо. Выдернул... В глазах у меня потемнело, ноги ослабли. Какое-то время он прыгал вокруг, пытаясь наколоть меня на острие, как бабочку для гербария. Я уворачивался... Причем умел он, сволочь, умел — поди, учился где-то фехтованию! Хорошо, что ремонтный бардак ему мешал.

В конце концов я схватил валик для покраски полов с длинной ручкой и через пару минут вырубил и этого мушкетера: подсек под ногу, когда он шагнул ко мне, и от души врезал по башке, ужаснувшись уже в процессе, что убью, чего доброго.

Потом, как говорится, сам «поскользнулся, упал, очнулся»... и увидел Серегу, который лупил меня по щекам и совал под нос что-то вонючее — кажется, тройной одеколон за неимением нашатыря.

Что это за хренотень? Что за Мамаево побоище? — обалдело спросил Серега.

Это ХИ — «хищнические» игры, старик, — ответил я и опять вырубился, на этот раз надолго.

Глава 14

В очередной раз я очнулся на диване, уже с перевязанным плечом. Голова кружилась от слабости. Серега смотрел на меня изучающе, как египетский сфинкс.

Ну теперь колись, — сказал он обвиняющим голосом. — Что случилось? Кто это тебя разделал, как Бог черепаху?

Я посмотрел по сторонам. К своему изумлению, не обнаружил никаких валяющихся «хищников». Интерьер они, конечно, не украшали, но и не испарились же?..

А где эти, переодетые? — спросил я.

Какие переодетые? — не понял Серега.

Ну, «хищники», — нетерпеливо пояснил я.

Да, — только и сказал мой старый друг, — сильно тебе настучали по чайнику... Ты по-русски изъясняйся!

Я объяснил, что к чему. Недоверчивый Серега прошелся по комнате. Никакого холодного оружия, никаких следов крови не обнаружил. Только разлитый обойный клей...

У тебя случайно не галлюцинации? — спросил он слегка растерянно, чем меня удивил. — Хотя кто ж тебя тогда продырявил?

Я сел и тоже осмотрел комнату. Действительно, никаких следов. Что за непонятки?.. И тут я заметил, что дверь на балкон слегка приоткрыта. К сожалению, это было не самое печальное открытие. Гораздо хуже оказалось то, что на журнальном столике было пусто... Незваные гости, уползая с поля боя, все-таки прихватили трофеи — Витькины бумаги. Осталось утешиться, что не все. Конверт от бандероли и несколько листков валялись под столиком: видимо, их сдуло сквозняком, когда беглецы в спешке открывали балконную дверь, услышав Серегин звонок. Ничего не скажешь, ловкие ребята! Хотя этаж-то всего-навсего второй — ноги трудно сломать...

А как ты зашел? — поинтересовался я.

Так открыто было, — удивился Серега. — А ты чего это, хищник проколотый, раньше не сказал про бандероль?

Он с интересом углубился в чтение поднятых листков.

Ну тебе же вся эта мистика по барабану, Серый, — оправдывался я.

Содержание, — прочитал он вслух. — Обезьяны и массовая культура... Обезьяны и секты... Обезьяны и политика... Обезьяны и Россия... Что за бред? Это из того, что Витек хотел на вечере читать?

Угу, — покаянно ответствовал я и коротко пересказал, в чем суть Витькиной завиральной идеи.

Да ну! — не поверил Серега. — Чтобы из-за этого похитить или грохнуть человека? Обычно это делают из-за бабок, баб. А не из-за дурацкой хохмы...

Он так и впился в жалкие остатки Витькиного «Заговора обезьян», пытаясь что-то понять... И надо же, первой ему попалась «Молитва Обезьяне»!

«О Царь наш обезьяний, живущий на небесах и в нас, помоги слугам и рабам твоим следовать твоим заветам и выполнять твою волю! Да пребудет вовеки царствие твое! Да будут следы твои благословенны и на земле, и на небесах, и в наших душах! Введи в искушение неискушенных, поддержи идущих путем твоим, смешай семя человеческое с семенем обезьяньим, чтобы представляли они собой единое целое! Человек преходящ, обезьяна восходит на плечах его, о чем он и не подозревает. О Царь обезьян и семь верных Обезьян его, введите человека в лабиринт греха, из которого нет выхода, кроме как к престолу твоему. Заставьте его позабыть о его божественной сущности, о вещах высоких, о славе небесной, заставьте его валяться в грязи, но так, чтобы он не понимал, почему делает это. Да пребудет Обезьяна в человеке во веки веков!»

Чушь, — убежденно молвил материалист Серый, тем не менее внимательно прочитав листки. — Магия человекообразных, заговор обезьян... Не там ты копаешь, Сашок. Я вот про «тойоту-корону», которая в тот вечер стояла во дворе, узнал. И расспросил про молодежь в подвале нашего участкового Колю Вольтова. Это не его район, но он кое-что о них знает. У них там, оказывается, военно-патриотический клуб «Вымпел». Это же, оказывается, замечательные ребята... У них это вполне официально: рукопашный бой, уроки патриотизма, какой-то парень, который военное училище окончил, ведет. А еще они летом ездят во всякие военно-спортивные лагеря. И с трудными подростками работают... В общем, если они заявление напишут, что мы к ним залезли, сказал Коля, у нас будут большие неприятности. Я думаю, может, сходить к ихнему командиру да извиниться? Заодно посмотрю, что за фрукт.

Да ну, что-то не похоже ни на тех стриженых, ни на этих ряженых, — усомнился я. — А что там насчет иномарки?

Этого мужика из агентства недвижимости зовут Вадим. Забегал я к ним в агентство, о квартирах поговорил. Мы с ним даже вышли на улицу покурили. Вполне нормальный этот Вадим, спокойный, рассудительный. Он риелтор, в том доме квартиру продает. Никого из наших не знает.

В это время опять зазвонил проклятый телефон. Ну если опять эти придурки!..

Да! — рявкнул я, хватая трубку и кривясь от боли в плече.

Саша, ты только не волнуйся, — сказала тусклым голосом Нянька. — Андрей Токмаков повесился. Похороны сегодня в два. Мы до тебя раньше не могли дозвониться. Серега у тебя? Приезжайте.

Глава 15

«...Один из расхожих обезьяньих приемов — американизация сознания и культуры. Причем это не просто навязывание всего американского, но и привитие исподволь комплекса неполноценности. Этим вовсю занимается у нас и обезьянья литература: юмористы-сатирики изображают русских тупыми, отсталыми, ленивыми, вороватыми и вечно пьяными...

...Для потребительского — читай: обезьяньего — сознания стремление к удовольствию превыше всего. Но к чему это неизбежно приводит? Об этом писал маркиз де Сад: “Когда вам надоест одно удовольствие, вас тянет к другому, и предела этому нет. Вам делается скучно от банальных вещей, вам хочется чего-нибудь необычного, и в конечном счете прибежищем сладострастия является преступление”. Вывод: пока это стремление к удовольствиям не перестанет быть для многих целью существования, рост преступности сдержать не удастся.

В современной обезьяньей литературе царит все разъедающая ирония. Высмеять добро, чистоту, красоту, все вывернуть наизнанку — кому это нужно? Тому, кого называют “обезьяной Бога”.

Вся мудрость века сего сводится к очень простому положению: человек есть скот”, — писал один философ. Что в нас и вдалбливают наше помойное телевидение, наши средства массовой дезинформации, вся наша массовая культура. Но если обезьянье возьмет верх — человек падет, и судьба человечества придет к своему закату...»

 

Все это я читал в переполненном автобусе, пока ехал на Андрюхины поминки на ОбьГЭС.

Как проходили похороны, честно говоря, не хочется рассказывать. Не люблю смерть. Особенно не люблю смерть близких людей. Одноклассники в автобусе и на кладбище были хмуры и не особо разговорчивы. Многие наши девчонки плакали. От жизнерадостного Токмакова никто не ожидал, что он залезет в петлю. Его жена Мира казалась потерянной, а дети, двое сыновей, похоже, еще не осознали, что отец ушел от них непоправимо. Серега пытался потихоньку выяснить у деловых коллег Андрюхи, не с бизнесом ли связано его неожиданное самоубийство и не знают ли они случайно Витьку. Но это уже был, по-моему, перебор. Да и что они — сами против себя скажут что-то?..

Поиски Витьки, довольно беспорядочные и глупые, похоже, сдвинули у нас обоих крышу в сторону излишней подозрительности.

На квартире у Андрюхи, когда начались поминки, Серега сразу подсел к Степанычу и Валерику Уфимову. А я вышел к мужикам, хмуро курившим на лестничной площадке.

Как это случилось? — спросил я, прикурив у Андрюхиного тестя, дядечки с невзрачным лицом.

Как-как... — тесть вздохнул. — Он какой-то смурной в последнее время с работы приходил. Частенько выпивши. С Миркой, само собой, цапались из-за этого дела, а может, и еще из-за чего... Она на меня была в претензии — спаиваю, мол, Андрюху... А мы тут как раз вечером перед... — дядечка скривился как от зубной боли, — посидели с ним основательно. Мирка опять скандалить... Он ее выставил за дверь, она ушла матери на нас жалиться. Мы еще посидели. Андрюха с литр выпил — и спать. Завтра, говорит, вставать рано... А утром — уже и Мирка вернулась — пошел в погреб, вроде как за соленьями-вареньями...

Андрюхин тесть высморкался и вытер заслезившиеся глаза.

Мирка через два часа забеспокоилась — нет его и нет. Побежала туда, а он в гараже висит. И записка: «В моей смерти прошу никого не винить».

За столом тоже было хмуро. Валерик, Степаныч и Серега составили триумвират и ударили по водке. Ко мне же приткнулась Нянька, поэтому я избежал того, чтобы мне постоянно наливали. Мы вполголоса беседовали.

Ну почему так, Саша? Почему лучшие уходят? — спрашивала Нянька. — И как он не подумал о детях?

Я слышал, что он должен был кому-то, — ответил вместо меня Валерик Уфимов. — Занял, а отдать не мог. Вот и вывел семью из-под удара...

Ни фига себе! Между прочим, Уфимчик в этих делах разбирается: тоже занимается предпринимательством, недавно начал осваивать пивное производство.

И что? — спросил я. — Семью в таких случаях не трогают?

А откуда у них такие бабки? — цинично сказал Валерик. — Разве что квартиру заставить продать...

Вот такие у нас были поминки, если без подробностей. Домой я ехал с Серегой, Нянькой и больной головой. Мире при прощании было настойчиво сказано, чтобы, если будут какие-то проблемы с кредиторами, обращалась к нам, его друзьям, сразу и без стеснений. Она пообещала.

Между прочим, Витька приходил зачем-то в Андрюхину контору за день до того, как пропал, но Андрюху не застал, — сказал Серега, когда мы проводили Няньку и уже разбегались. — Вот где надо копать, а не обезьяньи следы искать... Завтра наведаюсь к их шефу, ну и к руководителю «Вымпела». А вообще, достали, козлы! Добраться бы мне только до них!..

Глаза Сереги недобро сощурились, и я поежился, представляя, что будет, когда он действительно «до них» доберется.

Глава 16

Ночью во сне ко мне пришел Андрюха.

Он присел на край тахты, и мы долго с ним говорили — тепло, по-дружески. Он просил прощения за то, что наша дружба прервалась в свое время. Я тоже просил прощения...

После школы мы вместе мотались в геофизическую экспедицию. Не поступили в пединститут и тут же, забрав документы из приемной комиссии, отправились в Белоруссию. Хлебнуть романтики, как мы говорили. И мы ее хлебнули! Только она оказалась совсем не книжной. А мы-то еще, дураки, удивлялись, почему родители не хотели нас туда отпускать!

Это было впечатляющее знакомство с реальной жизнью. Никогда я еще не видел такого представительного собрания «вольных бродяг», многие из которых подались в геологи не только в погоне за длинным рублем, но и в стремлении оказаться подальше от глаз нашей милиции. Никогда я еще не видел, чтобы люди так много пили! Мы выдержали три месяца и взяли расчет, решив не ехать дальше — в Якутию: наслушались, как там «героические» геологи по пятьдесят километров возили ящики с водкой из далекого магазинчика на саночках к себе в балок, обмораживая конечности... Я после экспедиции взялся за ум и за учебники, а Андрюха — стал пить. Мы ссорились. Наверное, нам надо было быть терпимее друг к другу...

Школьная дружба ушла, эту потерю мы восполняли ни к чему не обязывающим приятельским трепом. В последнее время мой школьный друг пытался навести ко мне мосты, но слишком разной жизнью мы жили. Да и он был слишком занят зарабатыванием денег. Даже на наши редкие посиделки одноклассников приходил редко. Надо мне было самому пойти ему навстречу. Может, и не случилось бы того, что случилось...

Подожди, Андрюха, ты что, живой?.. — растерянно спросил я.

Живой. Мы вообще не умираем, — странно ответил Андрюха и начал таять у меня на глазах.

Вот так он со мной попрощался. Не знаю, почудилось мне это или приснилось, но было впечатление полной реальности его присутствия.

Страх пришел после. Он вышиб то чувство любви и вины, которое овладело мной во время этого странного явления Андрюхи во сне.

Я встал и, взглянув на часы, пошел ставить кофе. Похоже, бессонно проводить ночи и рано вставать становится вредной привычкой. Мысли об Андрюхе я постарался изгнать: только посмертных явлений еще на мою голову не хватало! И так проблем не пересчитать. Ну что, ремонт или изба-читальня? Нет, не хочу с обоями возиться, да и плечо побаливает...

Устроившись в кресле перед журнальным столиком, посреди разбросанного барахла, я снова стал перебирать Витькины записи. Чистовой текст переодетые «хищники» утащили, но остались исчерканные черновики. Их я и проглядывал, то ли в надежде за что-то зацепиться, то ли чтобы отключиться от кошмара, который свалился на меня в последние дни в пугающей концентрации...

 

«...Отличительная особенность обезьян — они сами не творцы. Они способны только на подражание, жалкое эпигонство, на пародию, на примитивную массовую культуру. Недаром так убоги тексты волосатых, дергающихся, прыгающих на сцене в дыму обезьян от попсы: “Если бросишь ты Муму, то она пойдет ко дну. Если бросишь ты меня — буду громко плакать я!”, “Я знаю три слова, три матерных слова. На этом запас мой исчерпан...”

Еще одна важная особенность обезьян: они не любят Россию. Потому что Россия, как бы ни обрушивались на нее на протяжении веков, все-таки старалась отвергать подражательное, обезьянье — то, что шло с Запада. Хотя и не так упорно, как надо было. Вторжению извне помогали свои, внутренние предатели, сознательно или бессознательно.

...Высмеять, принизить, умолчать о высоком — вот цель обезьян.

Гоголь ступил было на этот путь и написал “сатиры” на Россию, но осознал пагубность этого и отошел от сатирического взгляда на мир. А вот Салтыков-Щедрин со своей “Историей одного города” и “Сказками” продолжил “обезьянью” линию, и успешно. “Сатирикон” — пасквиль на историю России — написала кучка записных обезьян-зубоскалов. Цель их была разрушить высокое в человеке, в человеческой истории. Патология, выпячивание пороков, обезьянничанье — вот где проступает их истинное лицо... извините — морда.

Выживание, насилие, секс, поиск удовольствий — неужели это тот самый глубинный смысл нашей жизни?..»

 

Нет, я устал. В чем-то я с тобой согласен, Витек, но... Теории теориями, а жизнь жизнью. Да и не люблю я мрачного мировоззрения — из инстинкта самосохранения, наверно.

А вообще-то, полная ерунда получается. То есть глупостями мы, похоже, с Серегой занимаемся. Строим из себя этаких Ван Даммов российского пошиба. По головам нам уже обоим настучали. Ни на шаг это нас не приблизило к Витьке. По-прежнему непонятно, связаны ли эти дурацкие записи с его исчезновением. Нет никаких реальных зацепок, да и кто мы — профессионалы сыска, что ли? И мистики никакой нагнетать не надо. Скорее всего — если смотреть на жизнь «по-трезвому», как говорит наш Вовик, который кантуется на Дальнем Востоке, — или Витю убили, или он сам уехал куда-то. Надо идти в милицию, а может, к знакомым, к тому же Коле Вольтову, и спрашивать понастойчивее. Вот Серега собирается в Андрюхину фирму. А вдруг они как-то ко всему этому причастны? И что он будет делать с их «крышей»? Это же не с молодежью воевать...

Хорошо было бы вообще просто ждать, а не кидаться из стороны в сторону. Начитался книжек, дурак! Превращаю банальную жизненную драму в надуманную детективную историю. И Серега еще подогревает — напористо, по-десантному...

С другой стороны, навалились ведь на нас? Значит, думают, что мы близко к цели. Что мы умнее, чем на самом деле...

Телефонный звонок заставил меня вздрогнуть. Что-то я стал шарахаться от телефона в последнее время. Я взял трубку, и худшие опасения подтвердились: трубка-змея в очередной раз ужалила. Кто-то в нее дышал, громко и страшно.

Сам дурак! — не придумав ничего остроумнее, сказал я трубке, чтобы прогнать невольное ощущение жути.

Было еще два или три звонка, но я взял кисть, взболтнул клей в ведерке и все-таки стал клеить обои в большой комнате, а к телефону не подходил. Трудотерапия помогла.

За этим занятием и застала меня Наташка, которая открыла дверь своим ключом. Хорошо, что она зашумела в коридоре, перебираясь через кучи барахла. Поэтому я не встретил ее боевым криком и ударом ноги в прыжке.

Привет, зайчик! — весело сказала Наташка и повисла у меня на шее. — Как я по тебе соскучилась! Надоели мне эти «хищники»! Больше не поеду на игрища! Представляешь, и в этом году темные опять разделали светлых, и мне это не нравится... Горячая вода есть? Сначала в ванну, а потом в постель...

Конечно, лучше зайчики, чем хищники, — пробормотал я, обнимая похудевшую и загоревшую супругу. — А уж как я по тебе соскучился!

Глава 17

Как ни банально, нас с Наташкой разбудил телефонный звонок.

Не бери трубку! — Я резво перескочил через супругу к телефонному аппарату.

Еще напугают до смерти бедную Наташку!

И, конечно, нарвался.

Здравствуй, Саша! Меня хорошо слышно? — раздался в ответ на мое «алло» бодрый голос Иваныча (главного редактора городской молодежной газеты «МиР», что расшифровывается, по замыслу шефа, как «Мифы и Реальность»). — Бросишь трубочку — я тебе устрою веселую жизнь, обещаю. Чтобы через полчаса был на работе!

Других нет, что ли? — неуверенно возмутился я. — Я в отпуске. Квартиру ремонтирую. У меня жена приехала...

Ну журналисты пошли! — возмутился Иваныч. Гораздо увереннее, чем я. — Помнишь стихи: «Трое суток не спать, по болотам шагать ради нескольких строчек в газете?» Вот мы такие были, наше поколение! А вы... Ну ты, ты мне нужен, Саша, с твоим критичным взглядом и молодым цинизмом, которого у нашего поколения нет. Посоветоваться хочу. И рукописи поможешь редактировать, зашиваемся. Ну, ноги в руки — и ко мне!

Так, малыш, — я разбудил Наташку поцелуем, как ни жаль мне было мою спящую принцессу, — меня шеф на работу вызвал. Двери чужим не открывать! Если будут дурацкие звонки, говори: «Вас не слышно, телефон сломан» — и бросай трубку. Я тебе потом все объясню.

Что-то случилось? — вяло и сонно поинтересовалась жена.

Да нет, все хорошо, прекрасная маркиза...

Она повернулась на другой бок и уснула опять. Ну и набегались же они на этих островах, как я посмотрю! Тем лучше.

Надо же, не могу унять некоторый страх и трепет перед встречей с драгоценным шефом, которого не видел всего две недели. Мы с ним давно уже не бросаемся друг другу в объятия с криком: «Здорово, Сашок!» — «Здорово, Иваныч!» — потому что с полгода назад между нами пробежала большая черная кошка. А потом у нас была война. То горячая, то холодная... Дело в том, что Иваныч, на мой взгляд, портит газету своим чрезмерным пристрастием к «жареному», обожает всяких «Джульетт в роддоме» (рожениц двенадцати лет, уточню) и «Путеводители по ночным клубам». Как это в нем сочетается с коммунистическим мировоззрением, ума не приложу. «Жареное» шеф понимает как неизбежное веяние времени и считает непременным условием того, чтобы газета продавалась. Мужик он, в общем, неплохой, о редакции заботится и зарплату получает с нами наравне.

Обострение отношений у нас было как раз полгода назад. Период холодной войны тогда сменился горячим, и я уже решил, что пора паковать вещички. Аккурат перед Новым годом, после того как мы свалили трудный — как всегда — праздничный номер, собираясь на редакционную вечеринку, я перетряхнул свою домашнюю библиотеку и решил сделать всем прощальные подарки. По принципу «лучший друг человека — книга». Всем коллегам я и прихватил по одной. А Иванычу — лучший, на мой взгляд, детектив Чейза. Произнеся свой тост и сказав кучу теплых слов, причем совершенно искренно, я торжественно вручил книгу шефу.

Наступила странная тишина. Шеф встал и, бледнея и заикаясь, сказал: «Я, конечно, понимаю, что хороший редактор — это мертвый редактор, но зачем же ты так, Саша? Ты, наверно, пропитался восточной жестокостью на своих семинарах по ушу...» И дальше все в таком же духе.

Ларчик открывался просто: детектив назывался «Мертвые молчат». Честное слово, это получилось нечаянно! Но последующие полгода шеф меня уже не выживал из редакции. Шутки подсознания, как квалифицировал это Костя-экстрасенс, и скрытая угроза, которая сработала. Может, я и в самом деле такой нехороший?

Редакция встретила меня как любимая женщина. Состояла она и в самом деле из нескольких дам: бухгалтера Наташи, наборщицы Светы, ответсека Галки и корреспондентки Танечки. Я со всеми нежно поздоровался, а кое с кем и обнялся. Но идиллия длилась недолго.

Шеф, на удивление трезвый, восседал над рукописями, как нахохлившийся гриф над мертвечиной. В тусклом подвальном свете это было мрачное зрелище. Он клевал рукописи графоманов ручкой, как клювом, и делал это с угрюмым упоением. Я сел напротив, тихий, как мышка-норушка, и подобострастно уставился на него.

Не строй из себя паиньку, троглодит, — недовольно молвил Иваныч, сурово сдвинув совиные брови. — Ты вот лучше послушай, что тут пишут...

Я послушал. Хмыкнул. Неужели он меня вызвал для того, чтобы зачитывать мне этот знакомый до оскомины графоманский бред?

Шеф понял мой безмолвный вопрос.

Так для чего я тебя позвал... Во-первых, помоги добить номер. Зашиваемся. Завтра сдаем — и учредители отправляют нас всех на январские каникулы. Отпуск твой таким образом продляется. Во-вторых, тут такое дело... Ты хоть посмотрел последние номера? — хмуро сощурившись, Иваныч откинулся в кресле и напоминал уже не грифа, а Наполеона, который вроде тоже был небольшого росточка и тоже похож на обезьяну... Да что же это мне обезьяны мерещатся везде!

Нехотя я стал листать два последних номера «МиРа», которые шеф перебросил ко мне через стол. Заголовки были один краше другого: «Снежные люди среди нас!», «Ельцин умер — да здравствует его двойник!», «Молодежная политика мэрии: выбирайте пепси и пиво!», «Секс-марафон в вечерней школе», «Классификация пришельцев»... Мне стало не по себе. Пока я отсутствовал, похоже, количество пошлости и дешевки на один квадратный сантиметр газетной площади увеличилось на порядок. Я вел «Культуру», Таня Синицына — «Социальные проблемы», она на больничном... Значит, это разгулялась Танечка Сафронова со своей любимой эзотерикой!

Ну что? — нетерпеливо спросил шеф.

Да ничего, — буркнул я.

Действительно — ни-че-го. Ничего стоящего внимания.

И вдруг меня как током ударило. Я добрался до последней трети газеты, где у нас «Свободная трибуна», что-то вроде газетного Гайд-парка: там можно выдать все что угодно, хоть крыть президента и правительство. Прямо в глаза шибануло знакомое название. «Заговор обезьян» — было набрано крупнющими, жирнющими буквами. И под ними — мордастая наглая обезьяна, сидящая в задумчивой позе роденовского мыслителя, держа в лапе человеческий череп. Ну ни фига себе! На целых четырех полосах, разворотами, броские знакомые заголовки: «Обезьяны и история», «Обезьяны и политика», «Обезьяны и секты»...

Откуда это, Иваныч? — пресекшимся от волнения голосом спросил я.

Неужели возможны такие случайности, такие совпадения? Нет, это уму непостижимо...

Бомба! Бомба для председателя, как писал незабвенный Юлиан Семенов, — довольно сощурился шеф.

Надо же, у него еще имеется какая-никакая эрудиция... Не знал он, как близок я к тому, чтобы обнять и расцеловать его, хитрую серую обезьяну с вечно подмигивающим жуликоватым глазом! Как он решился напечатать такое — он, бывалый номенклатурщик?! Наверное, здесь сыграли роль его политические пристрастия — нелюбовь к нынешней власти за то, что он при ней потерял: он ведь когда-то приехал в наш город преподавать в ВПШ, делать карьеру, а тут грянула перестройка...

Но ты посмотри, Саша, свежим взглядом, на предмет остроты — не зарвались ли мы... Я тут сам перечитал и ахнул. Куда там «Советской России»! Не оторвут ли нам голову за это? А мы еще продолжение заявили...

Как ты прав, старый хитрый Иваныч! Именно так. Мы же понимаем, что вся эта лапша на уши про свободу слова — это для нашей прозападной интеллигенции, готовой любую туфту проглотить, лишь бы не лишиться своих иллюзий. Ты, наверно, под градусом был, когда решил «Заговор» в номер поставить...

Будет сделано, посмотрю! — я встал и щелкнул подошвами кроссовок.

Сел на свое рабочее место и нырнул в чтение. В первом, поначалу выпавшем из поля моего внимания номере было то, что я уже читал. А вот во втором — кое-что новенькое. От сатиры и хохмы, от теоретического введения Витька перешел к обобщениям и даже к аргументации, к примерам... Остроумен, ничего не скажешь!

«Больше всего обезьян на телевидении. Особенно среди телеведущих. Некоторые — заморские, их специально за границей обучали всяким обезьяньим штучкам... Самое лучшее обезьянье кино в мире — американское. Поэтому его и крутят непрерывно на нашем телевидении — чтобы лучше усваивались их обезьяньи ценности...»

Итак, пока мы с Серым, как дураки, роем землю, ищем непонятно где — разгадка здесь, рядом. Вот почему они принялись за меня. Поняли, что в любой момент я могу просто открыть номер своей газеты и... Вот почему Витька в тот вечер спрашивал меня про газету, про шефа, допытывался, что именно мы публикуем. Он, наверно, не знал, что я в отпуске, как-то речи об этом не зашло. И самое нелепое, что шеф доставал все эти дни меня по телефону, а я, лопух, сам не шел к нему за разгадкой. Вот вам и магия обезьянообразных! Все материально, не надо никакой мистики...

Был такой давний американский фильм «Теория заговора», в котором главную роль играл Джек Николсон. Там герой, таксист, считал, что существует глобальный заговор против человечества, сыпал всякими фактами, цифрами, делился с пассажирами. Вроде бред, и вдруг на него начали охоту, чтобы грохнуть. Что-то он зацепил реальное... Что и кого мог зацепить Витька?

Я опять углубился в чтение. Ай да Иваныч, ай да сукин сын, что напечатал! Ну просто «безумству храбрых поем мы песню»!.. Но чтобы кому-то конкретно хвост прижать — нет этого. Может, ближе к концу намечается?..

Иваныч, а что там дальше-то будет? — спросил я, подсаживаясь к шефу, как к отцу родному.

Заинтересовался, — довольно улыбнулся начальник и, к ужасу моему, достал-таки заветную бутылочку из ящика стола.

Ну-ну, по капле — для серьезного разговора, — заметил он мою реакцию и булькнул в чайные чашки что-то темное и пахучее. — Выпьем и поговорим по-трезвому. Что бы вы делали без меня! Ну, как он им врезал?! Развалили, падлы, великую страну... Давай, за славное прошлое!

Когда продолжение-то будет? И что там? — морщась, я хлебнул коньяк, похоже, какой-то самопальный, и закусил мятным пряником, заботливо поданным Иванычем.

Принесут. Первую-то часть твой друган сам принес. Он тебя спрашивал, да не застал — ты в отпуск от работы сбежал...

Иваныч, не тяни кишки! — взмолился я.

Я просмотрел и решил — дам! Вот вам, гады, как вашу нынешнюю власть оценивают народные массы!

Это Витька-то — народные массы?

А потом?

Вторую часть твой Виктор почему-то прислал по почте.

А третью? — Я весь обратился в слух.

По-моему, вся редакция спинами давно уже слушала наш разговор.

Третью часть принесут. — Шефа немного повело. Ему много не надо, у него это уже болезненное. — Буквально вчера звонил какой-то мужик. Нет, не твой друган, голос не тот — у этого уверенный такой, начальственный. Сказал, на днях принесет третью — и последнюю — часть...

О чем она будет? И когда он ее принесет? — нетерпеливо спросил я.

Ты не лезь поперек батьки в пекло. Все скажу, — благодушно ответствовал Иваныч, на удивление проницательно взглянув на меня. — О чем она будет, один их обезьяний царь знает. Хотя... Мужик сказал: «Вы же понимаете, что это художественная вещь, почти фантастическое произведение, и в нем много фантазии, преувеличений, допущений... А вообще-то, не боитесь, что газету за такие публикации прикроют?» А я ему: «Когда в девяносто третьем Белый дом из танков расстреливали, я не боялся публиковать, что я об этом думаю». Короче, он понял, что я не из пугливых...

Этого у Иваныча не отнимешь. В отличие от многих коммунистов, которые жгли свои партбилеты и массами вливались в строительство теперь уже капитализма, он действительно своих взглядов не скрывал, и не только в разговорах на кухне...

Кстати, еще после выхода первой порции звонили из какого-то районного отдела по делам молодежи, спрашивали, мол, не думаете ли вы, что лучше воспитывать молодежь на положительных материалах о нашей действительности. А я им: «Вы мне положите на редакторский стол эти положительные материалы». В общем, они свалили в туман... А этому я сказал: «Если вы представитель автора, передайте, что заключительная часть должна быть не позднее чем через три дня. Номер выходит в четверг, а нам еще нужно все выправить и сверстать».

Приходил мужик? — с замиранием сердца спросил я. — Принес рукопись?

Нет. Но еще два дня в запасе, сегодня и завтра. — Шеф опять испытующе посмотрел на меня. — Ну так что скажешь — даем или нет окончание?

Если бы я не знал нашего хитрого Иваныча, я бы сразу купился: «Даем, конечно!» И получил бы по мозгам. Он не любит чужих инициатив. Он и правды, по большому счету, не любит. Он, как маленький газетный Наполеон, привык править всевластно. Ему не мое определенное мнение нужно — он на мне проверяет, так ли мудра его редакторская политика, и ему важно одобрение ее. Но не в лоб — тогда включается его выработанная карьерной борьбой подозрительность.

Иваныч, ты начальник, тебе решать, — честно глядя в его хитрые глаза, сказал я. — Вещь острая, интересная, хотя и не бесспорная. Я, например, не знаю, решился бы на публикацию или нет. Даже «Савраска»1, не знаю, решилась бы?.. С другой стороны, печатать начали — значит, обязательства перед читателями взяли.

Так, сделан шахматный ход с расчетом на двух-трехходовую комбинацию. Решение он должен принять сам...

Шеф задумался. Казалось, слышно было, как скрипят его мозги.

Потом молча плеснул остатки коньяка в чашки. Мы закурили: я — «Петра», он — свою вонючую «Приму». Вся редакция ждала. Вроде бы все женщины занялись своими делами: Наташа уткнулась в бухгалтерские ведомости, Света стучала по клаве, Таня проглядывала свой эзотерический архив. Но у всех ушки на макушке. А ну как и в самом деле прикроют газету? После девяносто первого года ведь закрыли их целую кучу наши «демократы», чем не раз возмущался в этих стенах Иваныч...

Пока Чапай думал, я пробежался взглядом по нашему подвальчику. Все то же. Бетонные стены, обклеенные нашими же газетами, как обоями, низкие потолки, несколько столов для сотрудников. Компьютер только на одном — у наборщицы и верстальщицы в одном лице Светы Сигаевой. Шеф все живет вчерашним днем: еле-еле уговорили его на компьютерную верстку, до последнего работал по старинке, благо в издательстве «Советская Сибирь» еще принимали бумажные макеты. Везде папки, рукописи, пачки нераспроданных газет...

Ну ладно, Саша... — Шеф поднял чашку, и мы чокнулись. — Даем! Назвался груздем — полезай в кузов. Но пасаран! Коммунисты не сдаются!

И мы выпили эту теплую дрянь, которая даже клопами не пахнет.

А потом я бросился к телефону — звонить Сереге и Наташке.

Глава 18

Сереги нет ни дома, ни на работе. Странно. Наташке я еще раз дал депутатский наказ: сидеть дома, заниматься ремонтом. Не открывать никому: ни милиции, ни почтальонам, ни собратьям «хищникам».

Что случилось? — Она обеспокоилась, но не сильно.

Да так, профилактика.

Это у нас такое условное понятие. Если я чьи-то интересы в газете задевал, мы некоторое время жили бдительно — мало ли что. Бывали звонки, угрозы и раньше. Наташка привыкла.

Я перебрал распечатки полос, приготовленных для корректуры. Сплошная аномальщина. В основном испеченная Танечкой Сафроновой.

Тань, ты сама себя превзошла, — не выдержав, высказался я. — Нам надо переименовывать газету в «Вестник оккультизма». Или еще лучше назвать ее «Городская лабуда»...

Что поделаешь, умные-то в отпуске! — огрызнулась Танечка.

Я посмотрел на нее укоризненно и пошел в наш «курятник», куда уже потянулись женщины, пользуясь тем, что Иваныч после коньячка так и задремал, сидя над рукописями.

Ну, что у нас плохого? — закуривая, спросил я нашу длинноногую ответственную секретаршу Галку Ушанову.

Да у Иваныча, блин, крышу сносит. Он уже нас пробует спаивать, — зашипела Галка, которой наконец представился повод спустить пар. — Я, блин, скоро кусаться начну за ноги! Он с тобой все воевал-воевал, а тут жалеть начал. Эх, Сашки, мол, нету, не хватает мужиков в редакции. Это, блин, бабье царство, а не редакция!

Света Сигаева усиленно закивала, опасливо поглядывая на дверь.

А тут еще приходят какие-то придурки, — спешила поделиться наболевшим Галка. — Трое, один другого краше. Как из психушки сбежали. Один весь в бороде, рожи не видно, главный. У другого глаз кривой, третий заикается...

Да ладно жутики рассказывать! — засмеялся я и поперхнулся дымом.

Вообще, редакция молодежной газеты, пишущей на всякие экзотические темы, притягивает к себе как магнитом странных людей. Они идут к редактору, как ходоки к Ленину. Среди них может встретиться и внебрачный потомок Льва Толстого, который, чтобы мы написали о нем, поет и пляшет вприсядку. Или «феномен», к которому прилипают железные предметы, — от него мы потом отрывали железную ручку Иваныча, кипятильник и коробку со скрепками... И я не шучу, в самом деле было однажды такое! Может, он, конечно, под одеждой магнитов нацеплял, не знаю...

Они представились: мы, блин, из общества «Живая вода», будем возрождать языческие истоки Руси. Ходили, осматривали помещение, не подойдет ли для них, — заспешила Галка, а Сигаева в подтверждение ее слов все кивала. — Осмотрели наш подвал, потом бойлерную. Говорят, там у них будет резиденция, а в туалет они будут ходит к нам, потому что как же без туалета!

Посмеялся бы я над нашими женщинами, да вспомнил ряженых «хищников». Может, и эти придурки из той же компании? Вот и меня заразил мой друган Витька своей подозрительностью!

Молодые? — спросил я.

Да нет, в годах, — ответила Галка. — По ним, видно невооруженным глазом, психушка плачет. А может, они уже оттуда сбежали. Сейчас, говорят, не на что психов и венерических содержать, так больницы прикрывают, а их выпускают...

Ну, в общем, почему бы и нет? Не надо искать обезьян в темной комнате. Особенно если их там нет.

Неужели Иваныч с ними пил? — полюбопытствовал я.

Нет, до этого он еще не опустился, — гордясь непутевым шефом, сказал Галка.

А хорошие новости на планете Земля есть? — спросил я.

Клевую вещь Иваныч напечатал! Про обезьян, — попробовала переключиться на оптимистическую волну Галка. Сигаева по-прежнему кивала. — Мы так веселились... вначале. А потом что-то хреново на душе стало.

Да ну вас! — расстроился я. — Ничего доброго сказать не можете! А ты, Светик, что все киваешь, как китайский болванчик?

У нее, блин, зубы от переживаний болят, — объяснила Ушанова. — А пока номер не доделаем, Иваныч сказал, никаких зубных, вот водки, мол, могу дать для анестезии, проверенное народное средство... Ну ладно, пошли работать.

Мы перетекли из «курятника» в редакцию.

Я механически вычитывал материалы для раздела «Чудеса в решете».

Иваныч кемарил, женщины углубились каждая в свое. Сигаева стучала как дятел, набирая тексты. Ушанова макетировала. Наташа опять заполняла какие-то ведомости. Сафронова договаривалась по телефону о встрече с каким-то очередным уникумом.

Тань, железные предметы в сейф прятать? — подал голос шеф, делая вид, что он как огурчик, бдит на посту и вовсе не спит.

Нет, Анатолий Иваныч, разве что круглую печать спрячьте, — отозвалась Танечка.

Вместе с сейфом, блин! — подала голос Галка.

Сигаева и Наташа захихикали, но тут же замаскировали смех под кашель. Все-таки веселая у нас компания, и жизнь газетная веселая... иногда, если к ней с юмором относиться.

Не шла у меня работа. По несколько раз перечитывал одно и то же. Ну не люблю я чудеса, хоть в решете, хоть без решета! Особенно раздражали меня астрологические прогнозы на текущую неделю, которые поставлял шефу известный в городе астролог Михаил Подзвездный. Ну как вам понравятся, например, такие пожелания для Стрельца — Сереги: «Скромность украшает человека с этим знаком, а активность делает его заметным и необходимым людям. Как раз на этой неделе из разнообразнейшего набора ваших самых замечательных качеств вам лучше всего использовать свою силу, энергию и неутомимость. Вашу природную тактичность проявить сможете потом...»

А для меня — Девы? «Зачем мучиться и рисковать понапрасну? Ваше счастье рядом с вами, осталось только протянуть руку и достать его. Впереди красивый и безоблачный период. Вас ожидает много нового и интересного: встречи, знакомства, дела, проекты, предложения, сюрпризы...» Три ха-ха...

Тут как раз и представитель «чудес в решете» пришел, сел за соседний стол к Танечке, и она начала с ним интервью. Он руководил каким-то клубом здоровья «Назад к природе» и рассказывал, как они там ходят на четвереньках — так, мол, разгружается позвоночный столб, устающий за день от прямохождения. Я внутренне застонал и заткнул уши руками.

К счастью, попалась забавная заметка «Обезьяна-фермер», выдранная откуда-то из зарубежной печати: про шимпанзе, который ездил на тракторе, возделывал сельскохозяйственные культуры. Она вернула мои мысли к нашим обезьянам.

Интересно, с ментовкой это не может быть связано? В вытрезвитель я сам по себе или с чьей-то помощью попал? Может, Витек обидел спецслужбы? Может, у него в записях было что-то про них? Да ну, не в их правилах так мелочиться. Да и уровень совсем не профессионалов: примитивный шантаж, давление на психику телефонными звонками, мелкую шпану натравили... Имеет ли отношение ко всему этому смерть Андрюхи? Если да, то все это серьезно — по намерениям, во всяком случае... Вряд ли, не надо накручивать. Меня убить хотели или только рукопись забрать? Если убить — то все серьезно. Так ведь не убили. И зачем забирать рукопись, если все равно уже публикация намечена? В общем, ясно, что ничего не ясно...

Афанасий Петрович, а ваши магические способности откуда? По родовой линии? — Я вынырнул из своих мыслей, и Танечкин голосок назойливо пополз в уши.

Нет. Вы, наверное, слышали о лесной деве Анастасии и ее деде. Они ко мне приходят во сне и учат, — отвечал уверенный, самодовольный мужской голос.

Что же вы от них узнали?

Нам были даны некоторые технологии жрецов Древнего Египта...

Господи, что же мне сделать, чтобы этого не слышать?! Уши заткнуть неиспользованными рукописями?..

А что это дает?

Практически неограниченные возможности по управлению здоровьем. Можно остановить любую болезнь и ликвидировать ее последствия, можно увеличить рост или снизить вес, можно исправить зрение, вырастить новые зубы, омолодить организм, изменить внешность... Короче говоря, даже не знаю, чего нельзя сделать!

Мое терпение кончилось. Я оглянулся и рассмотрел Танькиного «уникума». Представительный, вальяжный даже, в модном прикиде, коротко стриженный и мордастый, с крепкой челюстью. Не голодающий с Поволжья, нет. Он встретил мой взгляд — наверное, почувствовал сочащуюся из меня антипатию.

А деньги вы за обучение в своем клубе берете? — вежливо спросил я, несмотря на Танькин возмущенный взгляд и кивок на включенный диктофон.

Да. И еще я плюс к занятиям провожу для всех желающих лекции о смысле жизни, — довольно благодушно ответил Афанасий Петрович. — Практика показала, что бесплатно этого делать нельзя. Доставшееся даром быстро теряется.

Ну и сколько стоит смысл жизни по вашим расценкам? — с усмешкой поинтересовался я.

«Уникум», улыбаясь, назвал цифру.

Недорого, — усмехнулся я еще нахальнее.

Мы не наживаемся на таких вещах, — улыбнулся он еще благодушнее.

Смотри-ка, за словом в карман не лезет!

Анатолий Иваныч! — наконец возопила Танька. — Саша мне мешает брать интервью, хамит... Я в него сейчас диктофоном кину!

Все, все! Никого не трогаю, починяю примус, — засуетился я, изображая испуг и ныряя в рукописи. — Извините, был неправ, свои прошлые ошибки заглажу новыми... Вы, Афанасий Петрович, не серчайте, я дико извиняюсь за свое плохое воспитание...

Александр, кончай паясничать! Татьяна, стоимость диктофона, если что, вычту из твоей зарплаты! И вообще уволю всех на хрен! — Шеф проснулся и бушевал, как разъяренный Зевс, чем произвел впечатление на «уникума».

Да с вами тут не соскучишься! — засмеялся он. Так же вальяжно, как выглядел. Интересно, он и сам на четвереньках ходит или только других заставляет? — В общем, завтра я приду сверить текст, да, Татьяна Сергеевна? В принципе, мы ведь уже закончили, не так ли?

Расстроенной Татьяне оставалось только кивнуть. На меня же она взглянула как на смертельного врага. Я мило улыбнулся в ответ. Афанасий Петрович пожал Иванычу руку, Танину ручку галантно поцеловал, мне кивнул — и с достоинством удалился.

Так и катился этот рабочий денек под откос. Телефон Сереги не отвечал. Дома все было спокойно. Интересных посетителей в редакции больше не появлялось. Танька дулась, Галка и Света переглядывались — когда же шеф подастся из редакции, Наташа хмуро сводила свои бульдо с сальдо, а те, судя по ее вздохам, никак не сводились. Иваныч, проснувшись, заработал как трактор, и мы с ним вдвоем вычитали практически весь номер. Оставались последние новости на второй полосе, которые лучше добить завтра, и разворот под окончание «Заговора обезьян», которое пока так никто и не принес.

Саша, — мрачно посмотрел на меня Иваныч, — если завтра окончания не будет, ты у меня, как Матросов, ляжешь на амбразуру! Закроешь дыры собственными материалами. Твой все-таки товарищ, тебе и отдуваться! Макет в «Советскую Сибирь» везем вечером, а обезьяны чтобы были в обед!

На этой оптимистической ноте мы все стали прощаться и разбегаться по домам.

В буквальном смысле разбегаться, потому что «тучи над городом встали», как поется в известной песне. Чтобы не попасть под ливень, я, вместо того чтобы ехать на рейсовом автобусе, как делаю обычно, прыгнул в маршрутку и уже через полчаса, в рекордно короткое время, был в родном сельскохозяйственном научном поселке. В свой подъезд я мчался уже под первыми каплями. И, как оказалось, не зря мчался.

Тревожный звонок прозвенел в голове, когда я остановился под бетонным козырьком и собирался открыть дверь в подъезд. Звук ли какой, шорох, шепот, — не знаю, это воспринималось на интуитивном уровне. Наш тренер учил нас не бросаться сломя голову навстречу опасностям. Так можно и по голове получить, говорил он, сканируйте пространство глазами, ушами, шестым и седьмым чувством, пусть в вас всегда работает сторожевая программа, когда вы идете по улице, когда входите в подъезд... Она и сработала у меня на автомате, хотя я уже давно бросил заниматься.

Я прислушался. Было тихо. Но так же явственно, как надвигающаяся гроза, ощущалась опасность там, за дверями. Если бы не Наташка, я бы сдал назад. Но женщины — это наше слабое место, ахиллесова пята, и никуда от этого не деться. Мы, мужики, их приручаем, и нам за них отвечать.

За томительную минуту созрело решение — тоже в духе уроков нашего тренера. Он обозначал это как принцип Колумбова яйца — искать нестандартное решение, которое трудно предугадать. Не каждый ведь поставит куриное яйцо вертикально, а Колумб поставил... Ну да ладно, мы ребята простые, и Америк нам не надо открывать. Всего-навсего надо забраться на козырек подъезда, где уже неделю разбито окно, ведущее на площадку между лестничными пролетами. Подтянуться, зацепиться ногой и с козырька потихоньку, чтобы не звякнуло битое стекло под ногами, глянуть, что делается внутри, пробраться туда и помягче спрыгнуть в подъезд. Что я и сделал, уже оценив ситуацию и не изображая из себя Брюса Ли. Вместо того чтобы бежать и вырубать ждавших меня внизу, я, наоборот, мягко и скачками рванул наверх, где виднелась приоткрытая дверь в нашу квартиру и откуда слышался непонятный пока шум.

Я скользнул в щель и, услышав голоса и топот снизу, просто захлопнул ее за своей спиной. Щелкнул замок. Пробежав по коридору, я вылетел в зал — и вовремя. Какая-то темная фигура хватала мою Наташку своими лапами и старалась зажать ей рот, а Наташка кусалась и отчаянно брыкалась. Тут мне помогла стихия. Громыхнул гром, заглушая шаги, я незамеченным преодолел полкомнаты, и тут молния все высветила. Черная фигура обернулась в последний момент перед моим прыжком — на меня смотрела оскаленная морда черной обезьяны из моих снов...

Я, зажав в кулаке связку ключей, которыми не пришлось открывать квартиру, врезал по этой морде... без какого-либо ущерба, будто попал во что-то мягкое и упругое. Да это же маска Кинг-Конга, боже ты мой! Такие продают умельцы на рынках...

Маска ответила мне сокрушительным ударом ноги, от которого я отлетел на пару метров. Во входную дверь начали ломиться. Наташка наконец заорала, да так отчаянно, что обезьяну, похоже, поразил акустический удар. Она не стала добивать меня, оставила в покое мою супругу и помчалась к балконной двери. Неужели во второй раз у них пройдет этот номер с бегством через балкон?! Я погнался за своим неведомым противником, забыв про все наставления тренера: некогда было думать, прыгать надо было.

И мы прыгнули с балкона: вначале он, а потом я. Метил в него ногами, но Кинг-Конг неожиданно ловко откатился в сторону, и на меня, упавшего на бок, уже смотрел ствол пистолета.

Не надо недооценивать противника, учил нас тренер... И это было последнее, что мелькнуло в моей глупой голове. Затем он выстрелил. Я не успел ничего сделать, и струя газа ударила мне в лицо.

Глава 19

Минут через десять, длившихся как час, весь в соплях и слезах, поддерживаемый Наташкой, чихая и ругаясь, я поднялся в квартиру и промывал в ванной глаза холодной водой от едкой дряни.

Что происходит? — со страхом спросила моя благоверная. — Что за образина ворвалась к нам в квартиру?

А зачем ты открыла?

Я думала, это ты...

О доверчивые женщины! Кажется, наша двухлетняя совместная жизнь должна была научить ее осторожности, но в этом вся моя беспечная Наташка — училка литературы в школе и по совместительству не наигравшаяся еще со студенческих времен «хищница».

Саша, ты не переводи стрелки. — Она проводила меня на софу в спальне — единственном месте, не подвергшемся пока ремонтному погрому, — и положила мне на глаза мокрые холодные ватные тампоны. — Объясни все как есть, а не вешай мне лапшу на уши. О ком ты на этот раз написал?

«Саша»! Как официально, никаких «зайчиков», никакой жалости, — проворчал я. Ну что, про обезьян ей рассказывать?.. — Уй, как больно, больно-то как...

Давай скорую вызовем.

Нет!

Все, я пришел в себя. Объяснил, как мог, про исчезновение Витьки, который моей Наташке был симпатичен, в отличие от Сереги, хотя и не являлся почитателем Толкиена. Ей нравилось, что он не от мира сего, что он такой необычный... Ну, например, он коллекционировал биографии наших поэтов и писателей, считал, что мы о них почти ничего не знаем и что они гораздо интереснее написанных ими книг. У него был целый стеллаж с папками, в которых он хранил разные сведения о них, и я частенько пользовался этой информационной базой. Когда Витек начинал рассказывать о ком-нибудь из своих любимцев, Наташка, как литератор, млела и говорила, что это преступление, что такие люди, как он, не идут в школу воспитывать подрастающее поколение. Мы иногда засиживались так за полночь в нашей маленькой уютной кухоньке и трепались за жизнь и литературу.

В общем, я рассказал жене обо всем, кроме обезьян. А в конце задушевно предложил:

Натаха, давай ты к маме съездишь в деревню денька на три?

Нет, она рвалась в бой! А я еще неосторожно рассказал о мнимых «хищниках». Ее это задело, и она решила призвать на помощь целую армию настоящих, чтобы защитить доброе имя Толкиена. Если еще и с ее мужеподобной подругой во главе — я с разбегу буду биться головой о стену...

Завтра на работу не ходи, — продолжала заботиться обо мне Наташка.

Подкладывала мне подушки под голову, готовила чай с тостами в постель, чтобы я перестал заводить разговор о ее поездке к маме. Кончилось все постельной сценой, после которой мое согласие было таки вырвано в обмен на разрешение, что я пойду на работу.

Как же мне туда не идти? А кто будет караулить того, кто принесет рукопись?

Тут в дверь довольно громко ударили. Возможно, ногой. Потом еще пару раз...

Что это? — испуганно спросила Наташка, успевшая уснуть на моем плече.

Это счастье стучится в наши двери, — мрачно пошутил я и пошел посмотреть, кто там ломится.

В глазке виднелся недовольный Серега, про которого я, нехороший человек, забыл.

Я вышел к нему.

Что, Наташка приехала? — сразу догадался он.

Угу.

Мы спустились на лестничный пролет ниже, закурили и поделились новостями о событиях сегодняшнего дня. Честно скажу, Серый офонарел от того, что я ему рассказал. Сам он проездил весь день, как дурак, с риелтором Вадимом, владельцем «тойоты-короны», вроде как квартиры смотрел, а в конце, когда тот поставил машину на охраняемую автостоянку, они еще по пиву ударили.

Не он, гадом буду! — буркнул Серега. — Еще и потому, что, пока вы тут с Кинг-Конгом развлекались, мы в пивном баре сидели. А вот про рукопись — это круто, старик! Значит, все-таки обезьяны, а не другие какие крокодилы... Будешь завтра в редакции сидеть, отпускной ты наш. А я разберусь с этим военно-спортивным клубом, с их командиром. Рукопашный бой, мордобойные искусства... Вон как тебя этот черный уделал! Спец, сразу видно. И тот наверняка спец... Потом наведаюсь в Андрюхину фирму. Может, попросишься у своего Иваныча в клуб? Мол, хочу патриотический материал написать. А то вдруг меня тоже побьют?.. — Серега зло рассмеялся.

Сейчас, отпустил он, разбежался! — огрызнулся я. — Это когда мы номер сдаем и Витькин материал может в черную дыру превратиться? Караулить буду этого товарища, который рукопись принесет...

Он что, с елки упал — так светиться? Знает же, что ты уже в курсах. Пошлет кого-нибудь. Да с той же курьерской службой отправит.

Я думаю, он может попробовать сделать все тихой сапой. Курьерская служба — это тоже светиться. Запомнят ведь его, да и бумажки какие-то там надо заполнять.

Много народу в редакции бывает за день? — поинтересовался Серега.

Когда как. Человек десять-пятнадцать частенько бывает. Авторы идут косяком, кто-то работу ищет, кто-то темы предлагает...

Ну ладно, ты его сильно не бей, если попадется, — дубово пошутил Серега. — За ним лучше проследить, чтобы выйти на Витька. Тихо, мирно, как в частном сыске, когда за женами следят, чтобы выяснить, откуда у мужа рога растут.

Не учи Тараса Бульбу, как сына воспитывать. Кстати, после того, как рукопись попадет в редакцию, Витька им больше не будет нужен. Может, отпустят...

Или грохнут, раз он им на мозоли любимые наступил, — как всегда, обнадежил Серега.

Типун тебе на язык! До завтра.

Чао-какао!

И мы, бросив недокуренные сигареты в банку на окне, расстались, каждый пытаясь предугадать, что нам грядущий день готовит.

Глава 20

Несмотря на последний день перед выходом газеты, а может, именно поэтому все сползались в редакцию «МиРа» как сонные мухи. Особенно хороша была Галка Ушанова, которая засиделась вчера до ночи, макетируя поздно поданные полосы: под глазами, красными, как у кролика, зелень — не надо никакой косметической тени наводить.

Ну что, последний рывок, бабоньки! — призвал редакционных женщин к трудовому героизму Иваныч. — А потом все в загул на две недели. Галка — на Канарские острова, Света — в деревню картошку окучивать... Наташа нам уже отпускные начислила. А Саша, — он сурово посмотрел на меня, — если сегодня не будет материала от его друга, поедет в зоопарк у обезьян брать интервью — что они, падлы, думают о заговоре...

Огрызаться с утра никому не хотелось. Вместо утренней зарядки подымили в «курятнике». Только шеф привилегированно курил свою любимую «Приму» за рабочим столом, стряхивая пепел в пепельницу-акулу, наверное символизирующую «акул пера», и перебирая бумаги из стопки перед собой.

На Канарские, как же... — тихо прошипела Галка, косясь на полуоткрытую дверь. — Скорее, в скорбный дом на Владимировскую... Вчера несколько раз менял заголовки в уже готовых полосах! На фиг надо — переделывать все по нескольку раз! У меня уже крыша едет от всей этой лабуды, которую насобирала Татьяна. И Иваныч ведь все ставит... Любимица, блин! Вон задерживается, отсыпается — и ничего, ни слова...

Галочка у нас за всех отдувается, особенно за некоторых отсутствующих мужиков, — хитро и одновременно простодушно сказала Света Сигаева, мать двоих взрослых непослушных сыновей и бессменная наборщица со дня основания газеты. Похоже, цитировала шефа. — Она наша гордость и надежда.

Что, Света, зубы отпустило? — кисло спросил я. — Поделись рецептом, вчера только кивать могла, а сегодня...

Чеснок надо к пульсу на руке прикладывать, с другой стороны от больного зуба, — честно поделилась Сигаева.

Ни фига себе! И помогло? — заинтересовалась Галка. — Может, мне голову тоже чесноком обложить? Болит, зараза, не могу...

Ну, я еще анальгина упаковку за ночь съела... и какое-то импортное лекарство... — призналась Света.

Разочарованные в народной медицине, мы с Ушановой тронулись из «курятника». Света призадержалась — курила и ловила кайф оттого, что зубы не болят.

Постепенно день входил в обычную колею. Каждый занимался своим делом. С утра, как обычно, посетителей не было. Потянутся они ближе к обеду. Иваныч на удивление сосредоточенно корпел над последними материалами. Я, памятуя о его угрозе, что в форс-мажорных обстоятельствах буду затыкать амбразуру собственным телом, стал перебирать бумажный редакционный хлам. На глаза попалась стопка газет, которые остались от нашего прежнего коммерческого директора Женьки Кострикова. Он был большим любителем бульварной прессы. «Экспресс-газета», «Скандалы», «Спид-инфо», «Комок»... Время от времени Иваныч, когда не было ничего другого под рукой, выискивал что-нибудь отсюда и, слегка видоизменив, ставил в номер. Журналистская этика, господа, это для каких-нибудь юнкоров, которых он иногда собирает вокруг себя на платных курсах журналистики.

«Я — бывшая... мужчина!», «Сегодня женщина дешевле ишака» — это из «СПИД-инфо».

«Земфира снялась в порно!», «Если ребята решат заняться групповым сексом — это их дело!» (о передаче «За стеклом») — «Комсомольская правда».

«Инопланетяне уже на Земле! Разоблачена агентурная инопланетная сеть» — «Голос Вселенной» (Печатный орган Высшего Разума Мироздания).

«Все мы немножко людоеды» — «Скандалы»...

Наверное, у них засилье обезьян в редакциях, невесело подумал я. Покосился на Танечку — как она еще не обнаружила эти «сокровища»? — и потихоньку бросил их в черный мусорный мешок.

Глава 21

Стал разбирать свои бумажные залежи в столе и на столе, соображая, чем же можно заменить «Заговор обезьян» при худшем развитии событий. Но мысли, как в известной восточной истории о краснозадой обезьяне, о которой нельзя думать, крутились как раз вокруг нее. Вспоминалась «Планета обезьян» Пьера Буля, в которой обезьяны сменили человека в процессе эволюции, «Обезьяна приходит за своим черепом» Домбровского, даже Зощенко что-то писал про обезьян... С ума они все посходили с этими обезьянами!

Краем глаза и краем уха я не забывал следить за посетителями. Сегодня они выглядели вполне обычными, удивляться было нечему.

То ли дело потомок Льва Толстого, про которого я уже упоминал. Или скромная с виду девушка-медсестра, что принесла нам для публикации порнографические рассказы, которые писала на ночных дежурствах. Агата Кристи в подобных обстоятельствах сочиняла детективы, а эта... Впрочем, что с нее взять: молодое поколение по-обезьяньи перенимает то, что ему предлагают старшие литературные «учителя». Она, кстати, не испытывала ни малейшего смущения перед нами, мужиками.

Несли рукописи авторы. Забрел подвыпивший сантехник, но это он промахнулся: путь его лежал в бойлерную — что-то там проверить, подкрутить... Пришли школьники — шеф занимался с ними два раза в неделю журналистикой, растил молодую смену. Сегодня он их отправил восвояси. Настроение у него было хреновое, понятно почему. Сидел, бросал на меня иногда, отрываясь от бумаг, взгляды-молнии — этакий Зевс-громовержец в миниатюрном и безбородом варианте. Но впереди еще был день, так что утро стрелецкой казни переносилось по техническим причинам как минимум на вечер...

Забежал муж к Свете Сигаевой. Они собирались после работы на родительское собрание в школу к сыну, о чем-то пошептались. Приходила пара рекламщиков — пожилой дядечка из какого-то НИИ и важная дама с неизгладимым отпечатком принадлежности к торговле на лице и одежде. Переговорив с Ушановой, они пересаживались к Наташе заключать договор о размещении рекламы.

Никто не был похож на гонца от обезьян. Ну и рукопись, естественно, после них с неба не падала.

В обед позвонил Серега из Андрюхиной фирмы. Прямо из приемной, где он ждал, пока его примет директор. Он так и доложился. Я понял это как Серегину военную хитрость — чтоб знали, что он не один, что нас много на каждом километре.

Если что, разнесите эту халабуду вдребезги и пополам, задействуйте вариант «Зет», — внушительно сказал мой друг. — И если я не вернусь, не считайте меня коммунистом.

Представляю, какими глазами смотрела на него секретарша в приемной!

Однако десантуре, похоже, нужна была поддержка... Придется оголять фронт здесь, усилить там, мало ли чего. Да и невмоготу уже было сидеть, ожидая у моря погоды. Ну ничего, надеюсь, не случится за час-другой.

Иваныч, — подъехал я к шефу, заметив, что его взгляды стали менее пожароопасны. — Я сгоняю пообедаю в офицерскую столовую по-быстрому...

Отлыниваешь от работы, — желчно молвил Иваныч и свел совиные брови к переносице. — Я вон с собой сухпаек прихватил, могу поделиться.

Так всего две последних полосы остались и разворот под обезьян! И не хочу я начальство обирать, хочу горячего супчика хлебнуть, а то живот слегка побаливает.

Мы с шефом поспорили, как в пинг-понг сыграли: шарик туда — шарик сюда...

Звонок. Движимый нехорошим предчувствием, я первым схватил трубку.

Эй, это ты недавно говорил по этому телефону?

Я. А в чем дело?

Товарища твоего в «травму» отправили, вел себя плохо. Будете лезть к нам не по делу, и тебе рога обломаем. Усек?

Шмяк! Бросили трубку. Опоздал...

Иваныч посмотрел на мою мрачную физиономию и решил-таки отпустить меня в столовую. Попросив Светку не в службу, а в дружбу держать под контролем ситуацию с рукописью, я рванул в травматологическое отделение клиники, которая располагалась неподалеку от Андрюхиной фирмы. Слава богу, всего минут пятнадцать на автобусе.

Когда я заглянул в кабинет, Серега лежал на кушетке и ругался с пожилой врачихой. Судя по тому, что голова у него была забинтована, первую помощь ему уже оказали. Судя по перепалке, от второй помощи он упорно отказывался.

Ну так укладываемся или нет? — сурово вопрошала врачиха. — У вас сотрясение мозга. Полагается две недели постельного режима.

Только если с вашей медсестричкой! — отбивался Серега.

Молоденькая белоснежная медсестра, потупив взор, заполняла за столом бумаги. Судя по румянцу смущения на юной мордашке, она на дежурствах всякой гадости не писала.

Вы к кому?! — рявкнула на меня врачиха. — Посторонним нельзя!

Я не посторонний. Это мой брат, — соврал я. — Он недавно выписался из психушки. Так что его туда надо класть, если что, а не к вам... Да и какое там сотрясение мозга, когда нечего сотрясать!..

Медсестричка посмотрела на меня и Серегу испуганно. Врачиха — неприязненно. Серега — одобрительно, хотя и с долей сомнения.

В общем, я забираю его под свою ответственность, — выдал я. — Готов расписку написать.

Судя по гамме чувств и работе мысли на лице много повидавшей в своей жизни врачихи, можно было огрести и неприятности, но, взглянув на мое честное да еще украшенное дружелюбной улыбкой лицо, она решила уступить. Нам были даны необходимые медицинские рекомендации, и после этого Сереге разрешили отправляться домой.

Психушка, значит, по мне плачет? — спросил он, когда мы оказались на улице, и тотчас закурил. — А если бы она выяснять начала?

Ну не начала же, — парировал я. — Ты давай рассказывай, что там в Андрюхиной фирме произошло.

Нет, не они... Падлы, похоже, не они. — Серега задумчиво потряс головой. — Больно, зараза!.. Охрана у них крутая, ничего не скажешь. Я наехал на их генерального, они мне и настучали по чайнику. Ничего мужики. Грубоватые, правда. Но потом пожалели, в «травму» дорогу показали... И тебе вон позвонили.

Не будем им морды бить? — невинным голосом поинтересовался я.

Серега посмотрел на меня подозрительно, но издевки не заметил.

Не-е, — честно сказал он. — Это профессионалы. С ними без ствола нечего ловить, а со стволом может быть еще хуже.

Небывалое дело: мой товарищ признал, что коса нашла на камень, что есть и на него управа! И не рвется к вендетте... Уговаривать его на постельный режим я не стал — знал уже, что бесполезно.

В редакцию мы приехали вместе. Я решил прихватить Серегу с собой, чтобы больше не наломал дров. Шеф покосился недовольно, но ничего не сказал: наверное, повязка его смутила. Дамы бросали на бравого десантника заинтересованные взгляды. Я сунул Сереге два последних номера «МиРа», и он с обалделым видом стал изучать Витькино творчество.

Я же, подсев к Свете Сигаевой, пробил потихоньку по телефонной базе адрес Афанасия Петровича. Не знаю уж зачем. На всякий случай. Хорошая штука эта телефонная база — по фамилии можно узнать не только телефон, но и где человек живет.

Никто не принес рукопись. Облом. Номер был готов за исключением разворота.

Ну что, Саша, делать будем? — Голос шефа не сулил ничего доброго. — Последний срок — завтра в обед. Чем готов заменить?

Иваныч, есть у нас в городе один военно-патриотический клуб, — как можно проникновеннее сказал я. — Можем с братом съездить к ним, возьму хороший материал...

После того как мы поторговались, как на восточном базаре, шеф дал добро. И мы опять отправились к злополучному подвалу...

Глава 22

Ну и наворотил же наш писатель! — поделился по дороге впечатлениями Серега. С уважением, между прочим, что меня даже удивило. — Неужели из-за этой хренотени кто-то на него зуб заимел?

Подъезд как подъезд. То же расписание висит на подвальной двери. Вот он и клуб «Вымпел». И тренировка сегодня. Повезло? Или наоборот?..

Мы с Серегой зашли, как белые люди, через дверь.

Подвал оказался не тот, как оба мы с удивлением заметили. Одна комнатка была оборудована под спортзал, но никаких мишеней и восточных макивар не наблюдалось. Висела пара боксерских мешков.

Разминались обычные парнишки — кто в кимоно, кто в камуфляжной форме, — знакомых уродов не наблюдалось. Тренера пока не было... Серега остался ждать, а я вышел проверить возникшую догадку. Сказал — покурить. Пришлось обойти дом, пока нашел и прочитал номер и название улицы. Нет, Афанасий Петрович жил, к сожалению, не здесь...

Проходя мимо подвального окна, в которое мы так неудачно забирались с Серегой, я обратил внимание, что оно забито фанерой. Что-то подтолкнуло меня наклониться — может, звук, может, предчувствие — и заглянуть в щель... Внутри мелькнул свет.

Кто-то там есть. Сходить за Серегой? Нет, взгляну тихонечко, а уж потом...

Отжал лист фанеры, вполз горьковским ужом.

 

У них было что-то вроде коллективной медитации. Сидели человек десять на коленках. Глаза закрыты, морды дебильные. Вроде как где-то в астрале коллективно тусуются. А вот и их гуру собственной персоной — Афанасий Петрович! В позе лотоса восседает, надо же. В тренировочном костюме «адидас».

Вначале они шумно дышали. Ну, этим нас не удивишь: йога, пранаяма, то да се... Очень по-нашему, по-российски — в грязном подвале прану набирать и чакры открывать.

Дышим нижним дыханием, животом! — Голос у Афанасия Петровича был другой, властный, даже грубый. — Это естественное дыхание, это наша природа. Теперь — рык!

И вся толпа начала рычать каким-то нутряным, негромким, но внушительным рыком.

Так мы когда-то гудели в школе, изводя нелюбимых учителей.

Вы наполняетесь жизненной энергией, — внушал Афанасий Петрович. — Вы будите ваше истинное «я», вашу природу, вашу силу!

От их угрожающего рычания, кажется, даже затхлый подвальный воздух завибрировал. От него закладывало уши и мутилось сознание. Интересно, слышат ли это безобразие жильцы первого этажа? Думают, поди, какой-нибудь трансформатор гудит.

Потом они принимали какие-то замысловатые позы, затем начали ходить на четырех конечностях.

Почему у животных нет болей в спине? Они ходят на четырех лапах, — рокотал голос гуру. — Мы тоже не были рождены для прямохождения. Походим как животные, избавимся от комплексов. Позвоночник параллельно земле — он разгружается!

Все опять замерли на коленях с закрытыми глазами. Афанасий Петрович выкрикнул какую-то непонятную резкую команду. Все десять его учеников упали: кто набок, кто ничком, а кто навзничь — тела их сотрясались в конвульсиях. Ни фига себе! Просто привет Кашпировскому! Это они раскрепощаются, освобождают свои тела от контроля, который до этого у них был.

Афанасий Петрович улыбался, глядя на своих подопечных — они все были в его власти. Он ввел их в транс и готов был ими управлять.

...И тут я опять получил по своей дважды глупой голове (второй раз по ней достается). Сзади. Вспышка, провал в беспамятство — темнота.

Пришел в себя оттого, что меня лупили по щекам. Открываю глаза, а куда деться... Вот они передо мной, родные до слез, — фальшивые «хищники». Кучерявый с бородкой скалится. Это он меня по щекам лупит.

Ну вот ты и допрыгался, козел! — радуется.

Афанасий Петрович, наоборот, крайне недоволен: раскрыто его инкогнито, не спрячешься уже под маской. И ученики его пялятся на меня с любопытством.

Сам ты обезьяна!

Ладно хоть не блатное «За козла ответишь!», но все равно немного стыдно. Как-то сами собой вспомнились школьные годы чудесные, общение со шпаной...

Кучерявый мгновенно взбесился — с первой попытки я задел его больное место.

Ах ты, гад! — зарычал он и попытался меня пнуть, размашисто, как хороший футболист.

Но я не был похож на мяч и уже немного пришел в себя. И парировал удар встречным — стопой по голени. Он скривился от боли, и это его отрезвило, а мне дало время вскочить на ноги.

Крутой, да?.. Сейчас по-другому запоешь...

Я отступил к стене, прохладная бетонная поверхность надежно прикрыла спину. Явную стойку принимать не стал, это все для показухи. Просто слегка согнул колени, опустил руки и расслабился. Стойка ожидания это называется, ребята, если вы не знаете. Готов к труду и обороне, хотя и толпа передо мной, и все пути к свободе перекрыты.

И не стыдно, молодой человек? — после некоторой затянувшейся паузы издевательски спросил Афанасий Петрович, скрывая растерянность от моего появления здесь. — Пришли к нам без спросу и еще хамите.

Зато вы джентльмен выше всяких похвал, — тут же отозвался я. — Особенно когда кучей на одного. Трусоваты, батенька, хоть и корчите из себя гуру... подвального.

Хотел зацепить словом и зацепил — умею. Вывести противника из душевного равновесия — этому меня еще мой тренер учил. Вот только ученик у него бестолковый оказался. Толковые в такие дурацкие ситуации просто не попадают.

Глазки обезьяньего учителя загорелись нехорошим огнем. Но он сдерживался. Ему нужно было сохранить лицо перед своей обезьяньей стаей.

А вы из себя, Александр Степанов, никак героя корчите? — усмехнулся он. — Сталкивался я уже с одним таким героем, вашим товарищем, так он потом сопли по щекам размазывал: «Не обижайте, дяденька!»

Вот это да! Проговорился, скотина, когда я его самолюбие задел. Значит, несладко нашему Витьку в гостях пришлось.

Я тоже самообладание потерял... на миг. Чуть не бросился на Афанасия Петровича. Неплохой он психолог, ничего не скажешь. Но нет, извините, уважаемый... нет, неуважаемый, у вас этот номер не пройдет. Ведь тогда ваша стая меня просто по стенке размажет.

Это про нашего друга Виктора, которого вы похитили? — с расстановочкой спросил я. — Между прочим, это преступление и подпадает под действие Уголовного кодекса.

Так, еще словесный удар, в расчете на публику. Кое-кто из ребят глазами захлопал — не в курсе, значит. Даже кучерявый обеспокоенно посмотрел на учителя, на своих. Надо ковать железо, пока оно есть. Да и время потянем. Может, Серега появится, как в боевиках, на помощь...

Справиться с нашим Витей, который муху не обидит, смелости много не надо. — Теперь мой голос звучал издевательски. — А сами-то, поди, пацанам лапшу на уши вешаете, какой вы всемогущий.

Сюрреалистическая, конечно, ситуация, и разговор соответствующий. Как они еще меня на куски не порвали? Может, пока не совсем потеряны для нормальной жизни его пацаны? Или просто команды «фас» не было?

Те, что со мной уже были знакомы, несколько завелись. Кучерявый даже шагнул вперед, но замер, глядя на шефа: каков будет приказ?

Ладно, — раздумчиво молвил тот. — Достали вы меня, Александр Степанов. Преподам я вам урок, да и не только вам... Посмотрите на него, ребята! Это бумагомарака из дешевой газетенки «МиР». Думаете, он собой что-то представляет? Четвертая власть, да? «Кто владеет информацией — владеет миром...» Смешно! Они пишут то, что им скажут, продажные твари. Вторая древнейшая профессия...

Что ж вы тогда к нам на поклон ходите, Афанасий Петрович, чтобы мы у вас интервью взяли, какой вы интересный и замечательный? — спросил я, перебивая поток его речи, которая начала уже гипнотизировать колеблющихся пацанов. — Кстати, парни, куча народа видела, как ваш учитель к нам в редакцию приходил. И вычислят вас без проблем, если что... Тюрьмой все это пахнет.

Еще очко отыграл. Расправа явно затягивалась. Хорошо, хоть дурь ребята не употребляют. А из состояния транса, в котором их учитель ими управлял, они уже вышли.

Афанасий Петрович, дайте его мне! — загорячился неугомонный бородатик.

Поздно, кучерявый. Похоже, остальные твои друзья в сильном сомнении, да и сам гуру погрузился в задумчивость, просчитывая ситуацию. Как я его понимаю — столько ненужных свидетелей! Только бы про Серегу не брякнуть во время нашего задушевного разговора...

Ну и что вы предлагаете? — усмехнулся Афанасий Петрович.

Уступил инициативу.

А разойдемся, как в море корабли. Отпустите Виктора, и все забудем... — беспечно предложил я.

Вдруг сработает? Бывают же чудеса на свете.

Э, нет, господин бумагомаратель! — скривило обезьяньего учителя. — Товарищ ваш сильно нам дорогу перешел...

Ну и дурак же он, хотя и строит из себя умного. Открытым текстом при всех во всем признается.

Должок за ним, а долги надо возвращать, — продолжал Афанасий Петрович.

А может, это я дурак и он меня начал переигрывать? С моей-то больной ударенной головой немудрено.

Деньги, что ли, он у вас занял? — спросил я. — Отдадим, если так.

Напряженная атмосфера. Воздух вокруг вроде даже вибрировать начал. Кажется, словами такие ситуации все-таки не решаются. Где же этот гад Серега?! Чего не мчится, как Чип и Дейл, на помощь? С тренером балакает? Я мысленно послал SOS сквозь все подвальные перекрытия. Нет ответа...

Короче, — принял соломоново решение обезьяний гуру, конечно, с расчетом на воспитательный эффект для своих гавриков. — Ты парень рисковый и не трус... в отличие от некоторых. — Усмешка, взгляд на замершую пацанву. — Предлагаю такое решение вопроса. Посиди у нас денек в подвале, а потом гуляйте с вашим Виктором куда хотите. Пользуйтесь тем, что я добрый.

Что-то я ничего не понимаю... Кроме того, что ему зачем-то нужен этот день. Чтобы оставшуюся часть «Заговора» опубликовать? Так и я за это обеими руками! Но и для него какой-то резон в этом есть, пусть и непонятный для меня.

Другое предложение, — возразил я. — Мы с вами сейчас, если вы не трус, устроим бой без правил, один на один. Уложите меня — посижу у вас в подвале, а лучше — с Витьком. А если я вас — отпустите нас на волю, и мы вас простим. А иначе...

Пугать вздумали, Саша? — в глазах Афанасия Петровича снова загорелись нехорошие огоньки.

Только начали мирно разговаривать... Вообще-то, затянулась наша словесная дуэль, а ведь, как писал Антон Палыч, если ружье висит на стенке... Вон у них макивары висят. Зря они их бьют, что ли?

Видиков насмотрелись?

Ага, насмотрелся.

А уж ребята тем более, им нынче хлеба не надо — зрелищ подавай. Стойка ожидания моя стала напряженнее.

Петрович, давай я его сделаю! — это неймется бородатику, похоже главному помощнику Афанасия: ишь как фамильярно обращается.

А прочий народ безмолвствует, прямо как в «Борисе Годунове» у Пушкина. И не понять, хорошо это или плохо.

Ладно, — принял решение обезьяний гуру. — С Диггером разомнетесь, я посмотрю.

А потом с вами? — упорно гнул я свое.

А потом со мной. — В голосе Афанасия Петровича наконец прозвучала мужская решимость.

И отпустите, если я вас уложу?

Отпущу.

Ну что ж, похоже, договаривающиеся стороны пришли ко вполне дурацкому решению. Создатели пошлых боевиков, на вашей улице праздник, вы завладели нашими умами!

Одна большая подвальная комната у них была, видимо, специально предназначена для боев. Серегу я из головы выбросил, полагаться приходилось только на свои силы. Состояние было нервное, и я успокаивал себя разминочными упражнениями. Кучерявый Диггер разминаться не собирался и зло сверкал на меня глазами. Пацанва ожила: предстоящее зрелище их простодушно радовало. Они заняли места в проходах и у стен — глазенки горели: еще бы, такое кино! Я бы и сам подобное посмотрел. Со стороны.

Правила мы не оговаривали, я же сам сказал — без правил...

Диггер прыгать бездумно не стал: уже знал, что я чего-то стою. Начал какой-то замысловатый танец. И не карате, и не школа обезьяны, а непонятно что, даже интересно... Кружит вокруг меня, как черный ворон. То подскочит, то отскочит, а не бьет.

Бальными танцами занимался? — так же то отходя, то подходя, полюбопытствовал я, привычно стремясь вывести противника из душевного равновесия.

Вывел, на свою голову. Он влепил мне хорошую плюху после сложных финтов, и я отлетел к стене. В мозгу как будто петарда разорвалась. Пацаны одобрительно загудели. В моей голове зашумело тоже. Спокойствие, только спокойствие, как говорил мой любимый книжный герой детства. Непрост оказался Диггер, и удар у него неслабый.

Опять мы закружили в танце, и опять бородатик оказался быстрее. Решил отвесить такую же плюху после такой же, как предыдущая, комбинации. Но на этот раз мне все же досталось полегче, я почти ушел, потому что... разнообразнее надо быть, дорогой товарищ. И мой встречный в солнечное сплетение сбил его наступательный порыв. Он согнулся. Воздуха ему не хватало. Я ждал. Пацанва тоже ждала.

Одобрительных возгласов я не дождался. Зато бросок Диггера был стремительным и неожиданным, а серия ударов вполне хороша. Первые я парировал, а один пропустил. Падая, я тоже зацепил его, махнув ногой. «Удар хвостом тигра» это называется. Попал ему пяткой в грудь. Он опять присел, задыхаясь. Я мотал ушибленной в очередной раз головой.

Гробовая тишина повисла в подвальном воздухе.

Диггер, ты как? — спросил кто-то обеспокоено.

Нормально, — ответил он, и я его даже в этот момент зауважал. За стойкость.

Что не помешало мне, впрочем, через минуту сбить его подсечкой и врезать от души добивающим «цуки».

Тишина стала еще гробовее. Или, может, это была минута молчания по мне, еще не павшему, — заранее?

По-моему, симпатии были явно не на моей стороне. Двое бывших «хищников» оказывали первую помощь своему товарищу.

А прочие начинающие шимпанзе и гиббоны уже готовы были пройти по мне, как асфальтовым катком, и закатать в земляной пол. Я отпрянул к стене и приготовился подороже продать свою жизнь...

Стоп! — Голос Афанасия Петровича был спокоен. Его ученики замерли, подчинившись останавливающему жесту. — Мои аплодисменты вам, Саша. Где вы так научились драться?

Не у вас в подвале, — ответил я, слушая колокольный звон в голове. — У хорошего учителя. Который говорил, что просто махать кулаками — много ума не надо. А лучший бой — это несостоявшийся бой.

Ну-ну. Классика и миф одновременно, — прокомментировал Афанасий Петрович. — Сами древние мастера крошили друг друга почем зря. Почитайте «Речные заводи». Реальная жизнь жестока. И учить надо жестоко. Я вам сейчас покажу, как это делается.

В отличие от Диггера он стал разминаться, и это дало мне несколько минут передышки. И еще я посмотрел, как грамотно он это делает. Похоже, пролетаю я, как фанера над Парижем, ребята...

Серега, ау?!

Школа у Афанасия Петровича была обезьянья, без дураков. Самые настоящие их ужимки и прыжки. Солидный на вид дядечка чуть ли не по стенкам бегал. В кино подобное я видел, а у нас в городе такому, по-моему, нигде не учили. Он запутывал меня замысловатыми каскадами движений похлеще, чем Диггер, и доставал, доставал... То по башке, то по плечу — по раненому плечу, между прочим, и он это делал специально. В глазах темнело, ноги подкашивались, мои удары не достигали цели. Пил, курил, вел нездоровый журналистский образ жизни — и вот результат: уступаю по всем статьям...

Вот вам, ребята, школа обезьяны против школы журналиста, — как будто читая мои мысли, издевательски комментировал избиение Афанасий Петрович, наслаждаясь моим позором.

Я боялся смотреть на лица его учеников, чтобы не отвлечься, но вокруг мне чудилось сладострастное одобрительное сопение и возгласы восхищения.

Воспитательная беседа, уже не словами и, увы, уже не в мою пользу, подходила к концу. Я проигрывал, а он забавлялся со мной, как кошка с мышкой, — непривычное и унизительное для меня положение. Я только старался не падать. Все-таки упал, перекатился в сторону кувырком, врезался в стену. Пацаны засмеялись. Никакого второго и третьего дыхания я не дождался, как и Сереги.

Как Афанасий Петрович меня вырубил, я не понял. В голове взорвалась даже не петарда, а суперпетарда, и я погрузился в спасительную темноту, где нет боли.

Глава 23

Я пришел в себя на чем-то мягком. Маты. Сколько я на таких перезанимался...

Руки были связаны за спиной. Отталкиваясь ногами, я отполз к стене и сел. И ноги связали. Молодцы! Ладно, жив остался, хотя чувствовал себя, прямо скажем, хреново. Хорошо отделал меня Афанасий Петрович! Все болело, особенно голова и плечо. Это в горячке боя действует своеобразная внутренняя анестезия, а сейчас она проходила.

В тусклом свете я осмотрелся и понял, что нахожусь все в том же злополучном подвале, только где-то в его дальнем закоулке. Вон и комплексы ушу на стенке... Кстати, именно школа обезьяны.

Где-то вдалеке неразборчиво бубнили голоса. Может, это стая бандерлогов решала мою участь? Хотя сказано же было, я им нужен всего на один день, а потом отпустят... Скорее всего, сейчас Афанасий Петрович заканчивает с ними воспитательную беседу и распустит по домам. А мной займется персонально, тет-а-тет. Не бросят же меня вот так, бесхозного, без охраны. Должны же хотя бы сказать «спокойной ночи, малыши» и упаковать понадежнее?..

А ведь это шанс, что пока бросили... Как там лягушка из известной сказки, которая упала в сметану, — до последнего не опускала лапки и спаслась? Чем я хуже этой лягушки?

И я пополз было к гипотетической свободе, но вовремя почувствовал запах табачного дыма. Не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы сообразить: охрана таки есть, она за стенкой и курит. И это, похоже, как раз та потайная комнатка, которую мы видели с Серегой.

Ну что, какие у нас еще варианты, если сквозь стены проходить я не умею? Да только вступать в контакт с противником. Что я и сделал, прокашлявшись, хриплым голосом:

Эй, бандерлог, дай сигарету!

Чё? — Ко мне заглянул один из «хищников».

Закурить, говорю, дай.

Перебьешься.

Чуть не скрылся, но я успел еще сказать беспроигрышное:

Боишься, что ли?

И он, посомневавшись, сунул мне в рот сигарету и щелкнул зажигалкой, чтобы я прикурил... Нет, вырубить его никаких шансов: здорово спеленали.

Хорошо ваш Афанасий Петрович дерется, — пустил я в ход язык, главное оружие в арсенале журналиста. — В Бразилии научился?

Почему в Бразилии? — обалдел охранник, который собрался уже покинуть меня, а тут снова остановился.

Ну не будешь же говорить ему, что в Бразилии много диких обезьян. Еще не так поймет, обидится за учителя...

У них там культивируется школа черной храмовой обезьяны. Бразильские жрецы специально вывели такую породу — бойцовых обезьян. Те у них служат телохранителями. Если что — рвут на куски без лишних разговоров.

Врешь! — что-то мальчишеское, нормальное прорвалось у «охранника».

Конечно, вру! Зато есть контакт. Языками зацепились...

Я сам статью об этом писал.

Мне бы побольше времени, но не повезло. В нашу сторону уже шли. Мой страж шмыгнул за стенку. Я выплюнул сигарету подальше и встретил пришедшего насмешливым возгласом:

Ба, какие люди — и без охраны!

Афанасий Петрович закончил занятие и удостоил меня посещением. С Диггером на пару. Интересно, что он наплел остальным?

Присев на корточки, обезьяний гуру молча и изучающе стал буровить меня своими глазками. Как будто медитировал... Ощутимо повеяло шизой. Мне стало не по себе.

Вы, должно быть, умный человек, — сказал я как можно мягче. — Давайте договоримся. Скажите, что вам нужно, и отпустите меня и моего друга. Мы, конечно, не Рокфеллеры, но, если вам нужны деньги, скажите сколько, мы попытаемся собрать...

Обезьяний шеф так же молча пялился на меня и, кажется, думал о чем-то нехорошем.

...и разойдемся с вами, как в море корабли, — продолжал я уже напряженнее, но в той же тональности. Ладно, хоть голос не дрожал. — Обойдемся без милиции, обещаю.

Афанасий Петрович хмыкнул, но опять ничего не сказал. Вместо этого он постучал кулаком по подвальной стене. Тут же из-за нее появился «хищник», с которым я только что разговаривал. В руках у него был шприц. Выглядел перенек несколько смущенно: неудобно, наверно, ему было. Диггер же, наоборот, довольно скалился.

Не надо, — сказал я, и голос все-таки дрогнул.

Что там у них — яд, снотворное или наркотик, — мне узнавать опытным путем не хотелось. Веревки держали крепко, но я приготовился отбиваться ногами.

Однако Афанасий Петрович действовал непредсказуемо. Жестом фокусника, достающего кролика из цилиндра, выхватил из поданного Диггером дипломата белый лист с текстом и ручку. Приблизил бумагу к моим глазам.

Подпишите, Саша, и, считайте, мы расстанемся друзьями.

Расписка, — тупо прочитал я. — Я, Степанов Александр, паспорт такой-то... занял у Ерошкина Николая, паспорт такой-то, тысячу долларов... Обязуюсь возвратить долг через неделю... В случае задержки... проценты... Число, подпись... Да вы что, сдурели? Я не буду этого подписывать! Даже если вы мне эти баксы дадите!

Разбежался, — усмехнулся Диггер. — Баксы мы тебе, конечно, не дадим. А расписку подпиши, или мы тебе килькидрым сделаем. Давай, не будь дураком, сам же предлагал деньги! Потом мы тебя выпустим под честное слово, что ты перестанешь делать резкие движения и своему костолому то же скажешь.

Он меня может не послушать, — возразил я, соображая, что к чему при таком раскладе. — И нам наш друг нужен живой и невредимый. Где он у вас?

На даче отдыхает! — засмеялся Диггер и вдруг поперхнулся.

Неужто проговорился?

Афанасий Петрович одарил его неласковым взглядом. И молча ждал, так же сидя на корточках, как сфинкс, мрачный и невозмутимый. Гипнотизировал, что ли? Нервы у меня напряглись до предела. Вот сейчас все и может решиться...

И тут я неожиданно получил удар от Диггера и не знаю уже, поставили они мне укол или нет.

 

Когда я пришел в себя, похоже, была глубокая ночь. Темнота — лампочку вывернули, тишина — только журчала вода в трубах. Рот мне заклеили скотчем, чтобы я не звал на помощь — все-таки люди наверху. Подергавшись, я понял, что меня распластали, как лягушку, на мате и прибинтовали к нему, не пожалев скотча — того самого, широкого, который продается в каждом газетном киоске. В отчаянии я замычал и замотал головой. Происходящее напоминало дурацкие американские фильмы. И Серега куда-то запропал. Просто Бермудский треугольник получается — только сухопутный, — в котором все пропадают! Может, эти уроды какие-нибудь сатанисты, которые специализируются на похищениях людей?

«Стоп, Саша, не продолжай, — остановил я себя, — это уже последствия удара по голове. Нечего накручивать. Важнее для здоровья — понять, поставили они мне укол или нет и мог ли я под его воздействием подписать расписку. Ага, а потом забыть все благополучно... Не бесчувственный же я чурбан, с которым можно сделать что-то против его воли. Да и не связывается все это во что-то разумное, объясняющее. Просто я не вижу выхода из этой ситуации и моя беспомощность порождает отчаяние — вот откуда все эти экзотические, совершенно не типичные для реальной жизни бредни!..»

И все-таки происходящее связано с Витькой и его рукописью, по-прежнему подсказывает моя интуиция. И причина, скорее всего, какая-то прозаическая. Ну не мистические же обезьяны, в самом деле, здесь замешаны, о которых наш самодеятельный писатель сварганил злобный памфлет!..

В ночной тишине на меня вдруг накатило ощущение жути. Это мне кажется или нет? Как будто чьи-то глаза уставились на меня из темноты. Я действительно ощущал чье-то враждебное присутствие. Тело сковало ледяным ужасом, даже волосы на голове зашевелились, а я-то всегда думал, что это книжные преувеличения... Нечто невидимое, нечеловеческое, казалось, изучает меня, и я был открыт перед ним и беспомощен...

Может, это Большая Черная Обезьяна, их обезьяний царь? В пронизывающих меня насквозь глазах был бездонный мрак...

Такого ужаса я не испытывал еще никогда в жизни. Меня как будто парализовало.

«Господи! — внутренне вскричал я. — Помоги! Помоги мне, Господи!»

Я бы даже перекрестился, если бы не связанные руки. Вот так мы и перестаем быть атеистами.

«Господи, спаси и сохрани!..»

Чужой взгляд пропал. Невидимое, нечеловеческое, ледяное перестало ощущаться — как будто его унес ветер. Я лежал в оцепенении и продолжал твердить про себя неумелые молитвы, хотя все уже закончилось.

«Господи, помилуй...»

И тут раздались шаги. По стенам забегал луч фонарика. Что это — гибель или спасение? Я широко раскрытыми глазами смотрел в сторону приближающегося шума и готов был сопротивляться до конца.

Глава 24

Саша, проснитесь!

Афанасий Петрович опять сидел передо мной на корточках и смотрел с исследовательским любопытством. С виду вроде нормальный человек, не подумаешь, что с большим прибабахом. Неужели это он своим гипнозом нагнал на меня ночную жуть?..

Диггер с двумя другими «хищниками» согнули мат, подтащив его к стене, и я оказался в положении сидя. Скотч с моего лица содрали. В квартире наверху гремел телевизор: «С добрым утром, страна!» А между прочим, для кого-то это утро вовсе не доброе.

Апофеоз нашего недружеского общения...

Двое «шестерок» стояли по бокам своего обезьяньего учителя, как почетный караул. Кучерявый курил на стреме за стеной.

Подписывайте, Саша, — как и вчера, предложил Афанасий Петрович. — У вас было время подумать.

Я кивнул, и мне осторожно освободили правую руку. Афанасий Петрович подал ручку и сразу отодвинулся. Вчерашним жестом фокусника извлек из дипломата знакомую расписку, протянул левой рукой. А правой из-за спины достал... знакомый пистолет.

Это уже неприятная неожиданность. Это в наши творческие планы не входило.

Подпись, — с теми же интонациями приказал Афанасий Петрович и направил ствол мне в лицо.

Ну не будет же он здесь стрелять: наверху люди, услышат. Какой же здесь подвох? Шантажировать будут распиской, держать на крючке, чтобы не дергался. Если что — на счетчик поставят с хорошими процентами... А может, им подпись нужна? Андрюха ведь тоже расписался под своей предсмертной запиской: мол, прошу никого в моей смерти не винить... Фиг вам, ребята, а не моя подпись!

Я кинул ему в морду шариковую ручку, жалея, что она не железная и не причинит ему никакого вреда. Зато то, что я из положения сидя выбил у него из руки пистолет, когда он отшатнулся, оказалось для них полной неожиданностью!.. Я же должен был быть связан и беспомощен!

Финита ля комедия, Афанасий Петрович! — сказал я довольно спокойно, поднимаясь с мата.

Обрывки подрезанного скотча опутывали меня, как подохшие змеи — Лаокоона, но не сковывали движений.

«Что-то тут не то!» — наверно, пронеслось в головах моих мучителей.

И они были правы.

Всем оставаться на местах! Руки в гору! — раздался бодрый командирский голос.

Мелькнула тень в камуфляже. Мягкое кошачье движение — и лежащий бесхозно пистолет оказался в руке у крепкого, квадратного такого парнишки.

Немая сцена, как у Гоголя.

Все нормально, Саша?

Все в порядке, Леша!

От этой обыденности наших переговоров обезьянообразные несколько пришли в себя, и в их головах, скорее всего, проклюнулась та же мысль, что и у меня недавно: не то место подвал в жилом доме, чтобы здесь стрелять из пистолета. Но они ее пока переваривали и накапливали решимость.

Где Диггер? — спросил Афанасий Петрович.

А где Виктор? — вопросом на вопрос ответил парнишка. — Диггер ваш за стеночкой лежит, я его там пристроил отдохнуть.

Я хотел было сказать ему, что эта обезьянья морда довольно опасна, но не успел. Афанасий Петрович кинулся прямо на пистолет, одной рукой пытаясь отвести его в сторону, а другой нанося удар в лицо Алексея Белова, руководителя военно-патриотического клуба «Вымпел». К общему изумлению — и моему тоже, — тот играючи шагнул в сторону и просто ткнул напавшего стволом в солнечное сплетение. И все! Никакого шумного голливудского мордобоя или долгих восточных боевых танцев. «Шестерки» сразу поняли всю серьезность парнишки в камуфляже и замерли, прижавшись к стенкам.

Кто ж с голыми руками на шашку прыгает? — усмехнулся Белов.

Я присел перед скорчившимся обезьяньим гуру и, как он давеча, изучал его взглядом.

Это что за стиль такой? — спросил я руководителя «Вымпела», пока целитель и учитель смысла жизни приходил в себя.

Русский, Саша, русский, — усмехнулся тот. — Восток — дело не только тонкое, но и темное. А мы ребята простые. Мы ведь китайцами не станем, сколько глаза ни щурь... А сейчас давай похоронную команду позовем. Братскую могилу копать.

Юмор у него, конечно, был мрачноватый. Я-то, правда, уже немного привык к нему, все же мы проговорили полночи. А вот обезьянообразным можно было только посочувствовать.

Алексей Белов достал из нагрудного кармана переносную рацию и сказал в нее пару фраз.

Ну что, возвращенцы к природе, — обратился он к деморализованной компании Афанасия Петровича. — Колитесь, где Виктора прячете? И учтите, что чистосердечное раскаяние облегчает безвременную кончину — она будет не такой болезненной...

Раздались быстрые шаги, опять заиграл фонарик по стенам. Это спешили к нам товарищи Белова — двое таких же камуфляжных и крепких ребят, только помоложе. Тем же проторенным путем, каким он сам пробрался сюда ночью, чтобы спасти меня. Они притащили с собой упакованного кучерявого Диггера с кляпом во рту.

Следом притопал сумрачный Серега, который должен был совершить рейд в квартиру, которую я пробил по базе. Об этом мы говорили сегодня ночью, когда они с Беловым отыскали меня.

Нашел, Серый? — с надеждой спросил я.

В квартире пусто. Не знаю, где они его держат.

Холодная ярость ослепила меня. В таком состоянии, наверное, люди способны прошибать стены или бросаться под танки.

Ну что, Афанасий Петрович... — приблизился я к обезьяньему учителю. — Вы нам ответите на несколько вопросов, не правда ли?..

Он посмотрел мне в глаза и понял, что лучше ответить.

Глава 25

До появления милиции мы устроили маленький военный совет и решили, что хорошо бы Витьку в это дело не впутывать.

Послушайте, Афанасий Петрович, — обратился я к обезьяньему шефу. — Давайте договоримся на этом берегу. Не будем добавлять головной боли ни вам, ни нам, ни ментам. И срока вам лично не будем добавлять. Замнем для ясности вашу бредовую затею с «Заговором». Дайте нам адрес, мы сами достанем оттуда Виктора и будем дружно молчать об этом, чтобы не усугублять ваше и так тяжелое положение. Считайте сами: вымогательство денег, разбойное нападение и похищение журналиста, а также незаконное владение оружием. Этого уже и так хватит под завязку.

Афанасий Петрович, надо отдать ему должное, удар держать умел. И хотя какие-то сдвиги по фазе у него явно были, они проявлялись все-таки время от времени, а не постоянно. Достаточно спокойно он просчитал ситуацию.

А может, вообще обойдемся без ментовки? — спросил он с некоторой надеждой. И обвел нас всех внимательным взглядом. — Я обещаю, что ни у кого из замешанных в эту историю неприятностей больше не будет. И тысячу долларов уже не в долг, а просто вам отдам. Воспринимайте это как возмещение морального ущерба.

А может, проще тебя с твоими придурками здесь и похоронить, в подвале? — мрачно поинтересовался Серега.

Нет, Афанасий Петрович, так не пойдет, — рассудительно молвил Белов, одобрительно глянув на Серегу. Видимо, такие приемы у вояк входят в психологическую обработку противника, а рыбак рыбака видит издалека. — Во-первых, вы должны ответить за то, что сделали, — по закону высшей справедливости...

Видели бы вы, как скривился обезьяний учитель жизни!

Во-вторых, веры вам лично — нет. Решите, что можете еще отыграться, мирных граждан опять станете обижать... Словом, и по человеческому закону придется ответить. За «колючкой» будет время понять, что не надо кидаться на людей, если вам не нравятся их взгляды.

Жаль, я раньше не был знаком с этим Алексеем Беловым. Он мне все больше и больше нравился.

В общем, мы договорились. И ключи оказались у нас, и адрес.

Попутно в ходе разговора выяснилось, что обезьяноподобных на Витьку нечаянно навел Костя Андросов, рассказав Афанасию Петровичу, с которым был знаком, о «Заговоре обезьян». А потом испугался, увидев, что из этого получилось, и на всякий случай слинял.

«Мент», который приходил к Витькиной матушке, был, разумеется, наш обезьяний учитель. Смерть Андрея Токмакова с этой историей никак связана не была. Хотя Витька за несколько дней до его смерти приходил к нему на работу, хотел попросить денег, чтобы издать полный вариант «Заговора обезьян» книгой. Но Андрюхи на месте не оказалось.

Серега попал в больницу после столкновения с «крышей» Андрюхиной фирмы, потому что ее заботливо предупредил о возможном визите наш общий обезьяний «друг».

Все странности с телефоном были связаны с тем, что Афанасий Петрович разбирался в технике — работал когда-то телефонным мастером и с помощью какой-то аппаратуры слушал наши разговоры, а временами и вмешивался в них, создавая помехи или прерывая связь.

Так что никакой мистики, господа. Кроме того ужаса, который причудился мне ночью в подвале...

Александр Владимирович, вы мне обещаете, что напечатаете то, что должен был дописать ваш друг? — обратился ко мне в самом конце разговора бывший Кинг-Конг. — Сегодня как раз срок, я хотел принести вам рукопись, когда приду к вашей Татьяне Сафроновой...

И, показалось мне или нет, в глазах его мелькнуло что-то победное, не соответствующее положению проигравшего.

Обещаю, — легко согласился я.

И он успокоился.

Когда прибыла милиция, с меня взяли показания, заставили написать заявление о нападениях и похищении с целью вымогательства денежных средств, благо расписку, так мной и не подписанную, нашли тут же. Сгодится как доказательство. Придется также пройти медицинскую экспертизу — «на предмет физического воздействия», как сказали менты.

Едва выдалась свободная минута, я сбегал к телефону-автомату и позвонил Наташке, чтобы она не беспокоилась. Здесь меня и настиг Серега.

Ну что, — сказал я бодро, пока он не начал, по обыкновению, грубить, — отправляемся извлекать на свет божий нашего кавказского пленника?

И мы отправились выручать Витьку. А Белов задержался выяснять что-то еще с участковым Колей Вольтовым.

 

Витьку этот гад держал в подвале у себя на даче, в пригороде. Вооруженная до зубов (одни только зубы) охрана в виде молодого, коротко стриженного отрока крепко дрыхла на раскладушке на веранде.

Когда он проснулся от шума открываемой двери и увидел совсем рядом наши с Серегой добрые глаза, то тут же испуганно залопотал что-то матерно-обезьянье, косясь на Серегины кулаки. В переводе с их языка это значило: «Пацаны, я здесь ни при чем, меня заставили!» Мол, я готов быть не обезьяной, а человеком, пусть меня научат. И летел он от нас пулей — наверное, торопясь начать новую, приличную жизнь...

Когда мы с Серегой спустились в подвал, куда вел люк из кухни, Витька мирно спал на деревянной кушетке. Мы сели на колченогие табуретки и осмотрелись.

Там был оборудован вполне приличный схрон — длинная такая комнатешка с низким потолком, зато с мебелью: шкафчиком, тумбочкой и даже с холодильником, кухонной утварью и телевизором. На столе, который, судя по всему, выполнял роль и кухонного, и письменного, стояла чашка с недопитым кофе, тарелка с чайными сухарями, лежала в беспорядке исписанная бумага. Потайная комнатка в городском подвале была куда менее приличной.

Я взял стопку листов сверху. Это было оно самое — окончание «Заговора обезьян».

Витек спал как ни в чем не бывало, даже посапывал. Серега мрачно посмотрел на эту идиллию.

Слушай, а может, и не надо его отсюда вытаскивать? — не выдержав, буркнул он. — По-моему, ему и здесь хорошо.

Вставайте, граф, вас ждут великие дела! — толкнул я в бок нашего злополучного друга.

Так слуга будил каждое утро Александра Дюма, чтобы тот садился за литературные труды.

От звука моего голоса Витьку как пружиной подбросило. Он сел на постели и уставился на нас, еще ничего не понимая.

Я уже написал, — быстро сказал он голосом, напряженным от волнения.

И я понял, что пребывание его здесь медом не было. Видок у Витьки был еще тот: бледен, небрит, глаза нездорово блестят, поэтические кудри всклокочены и нечесаны.

И тут до него дошло.

Сашка? Серега?.. — не веря своим глазам, пробормотал он.

Вскочил, бросился ко мне и обнял, чуть не уронив с табуретки, — хорошо, я успел подняться... Пока он выплакивался на моем плече, железный Серега в смущении опустил глаза. Он-то у нас супермен. Ему-то, как Железному Дровосеку из известной сказки, нельзя плакать, чтобы не заржаветь — то есть не порушить свой суперменский имидж. А у меня у самого в глазах предательски защипало.

Все нормально, Вить, — стал я успокаивать друга, гладя по плечу. — Все нормально...

Все ненормально! — возразил он. — Весь наш мир ненормален. Сколько времени я здесь? Этого психопата арестовали?

Он тебя бил? — подал голос Серега.

Нет, он довольно умная сволочь. Он ведь хотел, чтобы я дописал «Заговор», как ему надо. Он даже о моем относительном комфорте позаботился, чтобы мне было удобно работать. Вы ведь уже знаете?

Знаем. В общих чертах, — глухо сказал я.

Может, зря мы на тормозах это дело спустили? И Витьке теперь нужна помощь психолога? Пепел Клааса запоздало застучал в мое сердце.

Он даже поначалу не издевался надо мной. Спорил. Убеждал, что все не так плохо, как мне кажется. Что грядет новая эпоха и человечество будет другое, а я, мол, этого не понимаю, а вижу только накипь, которая сверху... Мол, люди должны пройти через очистительный огонь греха, чтобы преобразиться в какого-то нового человека...

Да где ты ему дорогу-то перешел? — искренне не понял Серега.

Он прочитал несколько глав моего «Заговора обезьян» в «МиРе», узнал, где я живу, встретился со мной. Я думал, ему это близко... А у них, оказывается, что-то вроде секты, и он там гуру. Они живут по принципу «что естественно, то не безобразно». Особенно ему не понравилась глава «Обезьяны и секты». Он решил, что я что-то о них знаю... Кстати, у него ведь и фамилия обезьянья — Мартышкин...

Стоп, мужики! — перебил Витькин словесный поток грубый Серега. — О всякой мистической ерунде поговорим снаружи. А то сидим, как дураки, в погребе. Вот сейчас какая-нибудь обезьяна, которая осталась на воле, закроет нас здесь...

Молчи, дурак! — взвился Витька.

И точно, накаркал Серый. Люк в подвал с грохотом захлопнулся. Как будто от сквозняка, потому что никаких других звуков мы не слышали: ни шагов, ни голосов. Наш доблестный десантник в темпе рванулся к лестнице, как будто собрался вышибать запоры головой. Но тут люк, к нашему облегчению, снова открылся и мы увидели улыбающуюся физиономию Алексея Белова. Шутить оне изволят! Только в последнее время у нас, с нашими издерганными нервами, и с чувством юмора стало напряженно.

Эвакуация из подвала напоминала бегство. Скорее на свежий воздух! На свободу! Домой!

Наш путь домой проходил через «винаповский»2 отдел продуктового магазина.

За стол мы сели у Сереги, потому что его Машки не было дома: она уехала в гости к матушке. И хорошо. Зачем женщины нужны в таких делах?

Ну ладно, Витек, колись дальше. — Серега булькнул всем в стаканы «Старорусской» и нарезал вареной колбасы в тарелку.

И мы дослушали Витькину историю. Мы — это я, Серега и Алексей.

В общем, пока у них с Афанасием Петровичем Мартышкиным шли идеологические споры в духе убеждения, все было ничего. Правда, Витька все равно доработал продолжение по-своему и, от греха подальше, отправил его почтой, а не повез сам в редакцию. И на всякий случай отправил еще экземпляр мне. Опасения его оправдались. Подручные Афанасия Петровича до этого просто пасли его, околачиваясь рядом, а после выхода второй порции «Заговора» в «МиРе» вначале неудачно напали на нас, а на следующий день подкараулили Витьку, взяли под белы рученьки и доставили прямиком на мартышкинскую дачу, в подвал. Здесь и состоялся уже серьезный мужской разговор. Мол, Витя, если хочешь, чтобы тебе голову не открутили, сделай некоторые поправочки, убери местные конкретности, добавь хохмы и вообще закончи тем, что все это розыгрыш с целью попугать общественность, пощекотать ей нервы.

Он сказал: «Это же бред — все эти заговоры! Мы же умные люди. Даже неприлично как-то о таком...» Я не стал спорить. Он же, между прочим, несколько раз в психбольницах лечился, не смотрите, что он такой спокойный и рассудительный. На него иногда как накатит...

Написал? — спросил мрачно Серега.

Написал, — ответил лаконично Витька.

Ну что ж, дело-то серьезное, и ребята оказались с серьезной придурью. Киньте в Витьку камень, кто сам без греха! Мы не стали кидать: это, в конце концов, его личное дело, а может, даже вопрос жизни и смерти... Все мы смелые, пока перед нами не поставят жесткий выбор. А Витька — он же самый беззащитный из нас. Его даже Нянька может обидеть, если захочет.

Вы внимания не обращайте на мой стиль. Я пьяный, да. Мы от радости, что все хорошо закончилось, очень основательно выпили. Больше, кстати, никаких ушу, шушу, карате — попрошу Леху научить меня русскому стилю. Похожу к ним, позанимаюсь, напишу про них... Да, набрался я, ребята. И не только от радости, но и от расстройства. Это что же, если вот такая скотина, как Афанасий Петрович, решил, что у него самая верная точка зрения, то он вправе ломать человека, который думает иначе, через колено? И навязывать ему свое обезьянье понимание жизни? И заставить его сказать: «Человек — это, может, и звучит гордо, но обезьяна — перспективнее»?! Нет, я не виню Витьку, что он уступил... Мне просто за державу обидно. Куда мы идем? Сколько среди нас уже обезьян развелось? А сколько заморских обезьян учит нас (и вовсе небескорыстно) жить по-своему, по-обезьяньи... Зачем мы строим это обезьянье общество?.. Пусть в чем-то Витька и преувеличивает, но этот его гротеск, он же для того, чтобы мы лучше поняли, что нам угрожает!

Серега докопался до Лехи, и они пошли на улицу выяснять, что эффективнее — школа десантного сапога или русский стиль. Интересно, как Серега будет управляться со своей загипсованной рукой?..

Я уложил пьяного Витьку в постель баиньки, и он тут же вырубился: намаялся, бедняга, со своими злоключениями... А я сел за стол, подвинул к себе исписанные листы, чтобы посмотреть наконец раздел «Обезьяны и секты» — что там могло зацепить Афанасия Петровича. Ну и вообще узнать, чем там все дело закончилось.

Глава 26

Обезьяны и секты

«...Одно из самых опасных искушений, которые подстерегают человека и человечество во все времена, — это искушение тайным знанием. Издревле людей влечет к загадочному, необычному, исключительному — сулящему власть над обществом, природой, миром — в соответствии с принципом “запретный плод сладок”. Поддавшись первыми соблазну опасного любопытства, пали в раю Адам и Ева. Наелись, глупые, плодов с дерева познания добра и зла. Змей-искуситель пообещал ведь Еве: “Откроются глаза ваши, и вы будете как боги, знающие добро и зло”. Так, пожелав стать “как боги”, первые люди лишились блаженной райской жизни и бессмертия, потому что выперли их из Эдемского сада.

К сожалению, история мало чему учит нас, людей. Все равно лезем, куда не просят. Раз нельзя — значит, очень хочется! Вся история человечества — поиски запретного. Все хотят стать волшебниками, всем нужны волшебные палочки и учителя по жизни. Мы стали как обезьяны: наши ужимки и прыжки все больше отключают в нас не только интеллект и голос совести, но даже инстинкт самосохранения. Причем подражаем мы чаще худшему, потому что подражать лучшему — труднее.

Чего обезьянам и надо!

Мало людям главных мировых религий, им подавай что-нибудь особенное, экзотичное. Лучше всего ловить нас с помощью сект. Там обезьяньего издевательства над человеческой глупостью можно даже не скрывать.

Вспомнить только последователей Порфирия Иванова, которые постоянно обливаются холодной водой, “Белое Братство”, объявившее конец света и чуть не организовавшее массовые самоубийства, секту Виссариона, который ухитрился основать в Саянах Город Солнца, где все женщины перманентно беременны, не иначе как от самого “солнечного” гуру... Это у нас, в России. А на Западе — церковь Муна, “Аум Сенрикё” Секо Асахары и множество им подобных.

Не отстают от этого обезьяньего поветрия и в Новосибирске. Есть, например, у нас секта — “Назад к природе”. Правда, вернее ее назвать “Назад к обезьяне”, потому что ее руководитель Афанасий Петрович Мартышкин, некогда бывший простым телефонным мастером, проповедует раскрепощение человека. Он считает, что, отказавшись от естественного (читай — животного) поведения, мы в обмен на блага цивилизации приобрели кучу болезней. Мартышкин — адепт хождения на четвереньках, ведь так мы возвращаемся к истокам...»

Ну и дальше в красках о том, что я уже слышал от самого Афанасия Петровича Мартышкина и видел в его подвале.

С ума сошел Витек! Писать такое, сидя в плену у обезьяньего гуру...

«...Первыми, как мотыльки на огонь, летят на все эти приманки наши ищущие интеллигенты. Готовы отдать, почти не задумываясь, деньги, квартиры, да саму душу бессмертную за экзотический духовный путь, за истину в последней инстанции, которая все на свете объяснит, за расширение сознания, за паранормальные способности, которые поднимут их над серой массой. А ведь лапшу им на уши вешают зачастую люди безграмотные и почти всегда беспринципные. Вот так мы и идем по пути, который наметили нам обезьяны...»

Так, ладно, теперь к самому финалу... Энду, который не хеппи. Что там Витек наваял по настоянию добрейшего Афанасия Петровича?

Я вытянул из стопки последний листок.

«...Обезьяны на протяжении всей истории человечества пытались принизить в ней роль человека, его природу. Да, в человеке есть животное начало, но человеческого — больше. А самое главное, в человеке есть еще Божественное начало. Он же создан по образу и подобию Божьему.

Человек, конечно, слаб, но он может идти в своем развитии как вниз (назад к “природе”, к мифическому “равенству”, которое примитивно, как безупречно функционирующий муравейник), так и вверх — душой в высшие сферы. К свету, к чистоте, а не в грязь... Только тогда мы, люди, обретаем высший смысл существования. Да, конечно, нас воспитывали в атеизме, но сейчас многое изменилось и мы можем сделать выбор: либо идти к Создавшему нас — в вечность, либо — к его вечному противнику, которого называют обезьяной Бога. Третьего не дано, свет не смешивается с тьмой, душа, чтобы не испачкаться, должна избегать грязи и стремиться к нравственной чистоте. Тогда обезьянье, животное в ней уступит место человеческому и — Божественному. И никакие “заговоры” нам будут не страшны!»

Я даже протрезвел, читая все это. Хотел разбудить Витьку, чтобы пожать его мужественную лапу... нет, руку! Но пожалел: пусть отсыпается и во сне залечивает свои душевные раны.

Вместо этого я прочитал последний кусочек вслух подошедшим Сереге и Алексею.

И мы, здоровые мужики, которые могут, если что, физически постоять за себя, в отличие от некоторых наших спящих товарищей, выпили за мужество такого слабого и такого, как оказалось, несгибаемого человека, как Витька.

А потом я повез шефу третью часть «Заговора обезьян», чтобы успеть поставить ее в номер. Вместе с бутылкой водки, потому что «по-трезвому» Иваныч может и пойти на попятный, прочитав ее. Все-таки бывший коммунист и атеист, что с него взять.

Вместо эпилога. Несколько лет спустя

Когда я сажусь писать, почему-то все необходимое для этого теряется. Я же вчера остановился на самом интересном... Быстрее к столу! По утрам я пишу что-нибудь не газетное, пока есть часок-другой перед работой. Но нужные черновики как корова языком слизнула. Не иначе, кот или домовой приложили свою лапу к тому, чтобы я не ваял бессмертные произведения, а зарабатывал на кусок хлеба. С жены тоже станется... Все они заодно в том, что от хозяина, отца и мужа должна быть польза для домашнего хозяйства! Ишь, взял моду — марать бумагу то поздно ночью, то рано утром за-ради литературы, а не газетного заработка!

Ладно, это я понарошку брюзжу, потому что сам же не встал вовремя по зову боевой трубы — будильника: не хотелось вылезать из теплой постели. Оставшийся час не решает ничего, раз не покатило...

С завистью гляжу, как сладко спит Наташка — у нее сегодня уроков нет. Ладно, жить надо не будущим, а настоящим.

К настоящему же, а не к бесплодным мечтаниям о литературной славе и лавровых венках относится и мое последнее журналистское задание — взять интервью у заезжей знаменитости, то ли чукчи, то ли коряка... Шеф сказал, что это страшно крутой шаман с Камчатки. Если бы он не бил в бубен все время, то наши давно бы продали японцам Курильские острова. А пригласили его к нам местные экстрасенсы, чтобы он поделился с ними на семинаре своими оккультными знаниями и поражающей воображение магической силой.

Спасибо дорогому Иванычу! Спасибо заболевшей Танечке Сафроновой, которая обычно пишет у нас на мистические темы! Придется опять закрывать грудью (к сожалению, не ее) амбразуру. Как же «МиР» может обойтись без феномена шаманизма, столь злободневного в наше нелегкое время! Ведь и все наши экономические реформы, если разобраться, — сплошное шаманство...

Проверяю, заряжены ли аккумуляторы в диктофоне, в блокноте помечаю, какие вопросы буду задавать. Бреюсь, одеваюсь, наскоро завтракаю кружкой кофе с бутербродом — и все одновременно. Пока еду в автобусе, бессовестно сплю, чтоб потом, в нужный момент, быть готовым к труду, а может, и к обороне.

Бдительная вахтерша у входа в библиотеку, где собрались камлать заезжий шаман и местные экстрасенсы, окинула подозрительным взглядом меня, мою сумку, мою бороду и волосы, собранные сзади в пучок.

Вопрос, террорист я с взрывным устройством или нет, сразу решило красное удостоверение с золотым тиснением «Пресса», и мне с приветливой улыбкой было сказано, что оккультное общество оккупировало небольшой актовый зал на первом этаже.

Там шли спешные приготовления к приему дорогого гостя. Уже от дверей я увидел знакомые лица. За столом, уставленным пластиковыми бутылками с минеральной водой, хлопотал, перекладывая какие-то бумажки, вальяжный здоровяк с ухватками американского проповедника и пронзительными глазами-буравчиками — известный всей Новосибирской области благодаря подвижническому труду на радио и телевидении астролог Михаил Подзвездный. Когда-то он преподавал философию в техническом вузе, писал фантастику и носил староверческую бороду лопатой. Потом почувствовал свое предназначение свыше и резко переменился: бороду сбрил, вместо русского мужика стал походить на иностранного жулика и принялся, как манной небесной, осыпать всех астрологическими прогнозами, неплохо на этом зарабатывая.

Помогал ему готовиться мой старый знакомец Костя Андросов, экстрасенс, подрабатывавший коррекцией биополей и мануальной терапией. Он развешивал на школьной доске позади стола красочные плакаты с человеческими фигурами, похожие на анатомические пособия, только вместо печенок-селезенок там были изображены сияющие звезды вдоль позвоночника — чакры, однако, — и вихреобразное движение энергий вокруг.

И конечно, группа агни-йогов в первых рядах. Как же без них на таких мероприятиях! Привезли даже дедушку Замкова, местного патриарха Живой Этики!

Пройдя сквозь стайку некрасивых женщин с фанатичным блеском в глазах, я поздоровался за руку с Подзвездным, Андросовым, еще с одной-двумя «жертвами» моих давних материалов на мистические темы и с как-то затесавшимся сюда риелтором Вадимом Ведерниковым, невысоким крепышом в кожаной курточке, с забавными маленькими усиками. Мы с ним познакомились во время истории с похищением Витьки и изредка встречались, когда я писал о жилищных проблемах и мне нужна была консультация.

Мы с Вадимом сели в первом ряду, как раз напротив трибуны, чтобы мне удобнее было записывать и фотографировать.

Ты как здесь оказался? — поинтересовался я, готовя к работе перо и прочее оружие журналиста.

Клиента одного возил смотреть квартиру. Увидел объявление. Дай, думаю, схожу, — щурясь, как довольный кот, отозвался Вадим.

Проблемы, что ли, финансовые хочешь решить с помощью этих ребят? — продолжил я допрос, пока было время.

Да нет, — отмахнулся он, — с финансами все тип-топ. Хочу на настоящего шамана посмотреть. Я же погранцом был на Дальнем Востоке, а так ни одного и не увидел... Как там Серега с Витьком поживают?

Серега открыл свою охранную фирму на ОбьГЭСе. Важный стал, занятый, встречаемся только на вечерах выпускников. Витек поступил в Литературный институт, сейчас живет в Москве. Перезваниваемся — с Новым годом да с днем рождения поздравить...

Минут десять мы с Вадимом трепались о том о сем: об общих знакомых, о семьях, о том, что надо бы почаще встречаться, хотя бы за правильным пивом, если не чем-то покрепче...

Зальчик заполнился наполовину. Участники действа рассаживались группами единомышленников, переговаривались — как будто гудел пчелиный рой, шумно приветствовали знакомых. Начало явно затягивалось — никак не могли дождаться дорогого гостя и наконец решили начать первое отделение без него.

Костя Андросов позвенел в колокольчик и объявил программу и темы докладов.

Первым выступал, конечно, Михаил Подзвездный. Тема доклада: «Грядущее столетие глазами астролога». Я щелкнул диктофоном и нацелил его на оратора. Времени там было часа на четыре, и боезапас можно было не экономить. Речь астролога была напористой, эмоциональной, слегка сбивчивой и сопровождалась театральными эффектами — игрой голосом, паузами, размашистой жестикуляцией.

Друзья мои, — начал Подзвездный. — Принято считать, что астрологи предвидят будущее. Это, мягко говоря, не так. На самом деле задачи более актуальны и важны, они вовсе не связаны с тем, чтобы заглядывать под подол судьбы и смотреть, куда там ветер нас всех понесет... Когда-то меня из писателей неудержимо потянуло в астрологи, и сегодня я к вам обращаюсь с просьбой — считайте меня засланцем в стан оккультистов из числа действующих писателей...

Во загибает, засланец! «Под подол судьбы»! — восхитился невоспитанный Вадим, толкая меня локтем под бок. Я посмотрел на него и подумал, что он, наверное, никогда не видел не только шаманов, но и живых астрологов. — Пошли курнем, Сашок?

Неудобно, — отрезал я. — Попозже.

Вадим, вздохнув, достал газету «Экспресс» и стал читать. Михаил Подзвездный вещал дальше, от доверительных интонаций взмывая голосом к громкой митинговой речи.

Теперь о том, что у нас происходит с Россией. Вы знаете, что сейчас в Водолее — знаке, отвечающем за Россию, — столпился Нептун? Сейчас там апогей лунной орбиты, страшная фигура, сейчас там Уран и, обратите внимание, Юпитер. Вот тоже знаменательная вещь: как только какая-то большая планета переходит из знака в знак, сразу включаешь радио и ждешь, какие события могут быть... Братцы, у меня такое ощущение, что вот-вот должно прийти время России! Должна же судьба выдать нам какой-то билет! И быть может, сбудется предсказание, данное многими властителями дум и прорабами духа, о том, что придет время — и будут востребованы лучшие качества России. А Россия чем всегда прирастала? Правильно, Сибирью... И проблемы духовного опыта шаманизма, как никогда ранее, злободневны в эпоху Водолея!

Вообще-то я люблю иногда послушать Подзвездного. Может он, черт языкастый, произвести впечатление на аудиторию. Но Вадим-то, Вадим! Даже неприлично на него смотреть — рот раскрыт, голова набок. Толкаю его, а он чуть не падает... Заснул! Надо же, с открытыми глазами!

Ты что, дрыхнуть сюда пришел? — спросил я его, пока Подзвездного провожали с трибуны аплодисментами. — Выгонят ведь!

Слушай, пойдем все-таки покурим, — виновато предложил Вадим. — Загрузили по полной программе. Непривычный я к такому.

Мы покурили три раза. Шаман все не появлялся. Костя Андросов время от времени звонил по мобильнику (могли ли мы еще несколько лет назад представить такие роскошные средства связи?) и сообщал взволнованным голосом: поезд из Владивостока прибыл... шаман отвез вещи в гостиницу... вот его уже везут на такси, но он попросил заехать в кафе перекусить... потом он решил покормить голубей... Потом след его на время затерялся.

А выступления продолжались. Агни-йоги, как обычно, говорили, вслед за Подзвездным, что Россия поведет за собой народы. Старенький Замков вспоминал несущественные подробности своей последней поездки в Индию. Но особенно хороши были некий, как его окрестил скептичный Вадим, «чакровед» и народная целительница Мурмалайкина. Первый, похоже, во время оно подрабатывал в обществе «Знание» лекциями о том, что Бога нет, а сейчас переквалифицировался и так же самоуверенно и косноязычно рассказывал о тонких телах человека и его энергетических центрах, демонстрируя плакаты.

Мурмалайкина же, молодая баба с лицом стервы и злыми глазами, представилась как экстрасенс, предсказательница, контактер, мистик и похвасталась, что имеет три высших образования. Она развесила поверх анатомических пособий чакроведа свои «картины» — яркую мазню то ли фломастерами, то ли пастелью — и, водя указкой, объясняла, где что нарисовано.

Мы все проводники каких-то энергий — электричества и так далее, — делилась Мурмалайкина своими откровениями. — Если бы мы были резиновыми куклами, мы бы тогда не страдали, мы могли бы в розетку пальцами подключаться!

На меня напал нервный смех, который я старательно маскировал под кашель. Диктофон давно лежал в сумке. На Вадима вообще было страшно смотреть, его аж перекосило. Откровения мистиков и контактеров явно шли вразрез с его прагматичным мировоззрением.

Над нашим залом сейчас стоит десять летающих тарелок, — сыпала словами Мурмалайкина. — Не смейтесь! Не смейтесь! (Это она, наверно, в нашу сторону посмотрела.) Они наблюдают за нами! Они помогают нам! Не надо никаких учебников! Я уже давно никаких книжек не читаю, мне это не нужно. Я все из информационных потоков черпаю. Однажды на таком же семинаре мы с англичанкой общались. Я по-английски ни бум-бум, а понимали мы друг друга с полуслова. Был у меня контакт с архангелом Михаилом, который дал мне схему пространства и времени...

Сидящие в зале внимали бреду ораторши как откровению. У многих глаза горели, хоть пожарников вызывай...

Да где же этот чертов шаман?!

Что-то заставило меня обернуться, и я первым увидел его, вошедшего в боковые двери, замершего на проходе. Очень северный такой дедушка, весь в бороде и меховых одеждах, несмотря на весну. Бубна при нем почему-то не было. И почему-то он уставился своими немигающими глазами-щелочками на нас с Вадимом. Что-то ужасающе знакомое почудилось мне в его мохнатой фигуре...

Тут зал встал и разразился рукоплесканиями. Шаман приветственно помахал рукой и направился прямо в президиум, больше на нас не глядя. Обезьянья его фигура и походка вызвали во мне то, что называется чувством дежавю.

Афанасий Петрович Мартышкин собственной персоной! То ли отсидел уже свой срок, то ли сбежал — и теперь переквалифицировался, но не в управдома, а в северного шамана.

Гляжу на него, на зал, уже переполненный, ревущий от восторга, и мне видится большая стая гиббонов, макак, шимпанзе, которая приветствует своего будущего царя, чтобы возвести его на престол. И я вдруг понимаю, что оккультные дороги вовсе не смешны и не безобидны, что они ведут не в Рим, а к ее величеству Обезьяне.

Похоже, Витька был прав и заговор обезьян действительно существует.

 

 

1 «Савраска» (жарг.) — газета «Советская Россия».

 

2 ВИНАП — завод по производству винно-водочной продукции, пива и безалкогольных напитков в Новосибирске. Ликвидирован в 2007 году.

 

100-летие «Сибирских огней»