Вы здесь

Жертва

Вставай, Юрик! — тормошила Вера пьяного казаха. — Ты посмотрел, каких нам коней оставили, а? Ты сбрую проверил? Седла? Ты, в конце концов, будешь шевелиться?! Нам завтра выходить с утра...

Казах невнятно забурчал и натянул на голову спальник. Сквозь щели деревянного сарая, приспособленного под перевалочный пункт перед подъемом в горы, лезло настырное солнце. Разлиновывало нары, арчемаки1, спальники, коробки с продуктами. Сверкало бликом на водочной бутылке. Пустой.

Гадство! — процедила Вера. — Узнаю, кто моему коневоду вчера наливал, — прибью!

Вышла, рванув хлипкую дверь. Знала, прибить не получится: наливали туристы, то есть клиенты, которые всегда правы и для нее, инструктора, человека нанятого, неприкосновенны. И ведь она накануне по-человечески предупреждала: ребята, не спаивайте местных! Алтайцы, казахи — им же только пробку понюхать, и всё, туши свет. Но русские мужики, ошалевшие от долгой дороги в тряском пазике, а потом — от вида белоснежных гор, щедро наливали у костра всем, кто протянет пластиковый стаканчик. Потом ржали во весь голос, так что лошадям икалось...

Теперь туристы отсыпались в палатках, поставленных ночью кое-как, а инструкторы уныло собирали мусор — сжигать. На перевалочной базе собралось одновременно несколько групп, в общей сложности человек тридцать, поэтому мусора было много.

У забора дремали лошади, понурив лохматые головы. Три алтайца, презревшие вчера выпивку, бодро седлали коней, щурясь от яркого солнца. Седлали не всех, а только тех, что уводили домой. Для Веры и ее маленькой группы из четырех туристов и Юрика-коневода они оставляли шестерых. Вере казалось: самых тощих да измученных. Хотя нет... Рыжий — ничего, белый неплох, а серый в яблоках — просто машина из жил! А вот карий конь какой-то больно хлипкий... Других пока не разглядеть.

Юрик знает, каких коней вы нам оставляете? — спросила Вера.

Алтаец, седлая могучего гнедого, резко подтянул подпругу, и конь повернул голову, намереваясь укусить. Хозяин рыкнул по-своему, присовокупив русский мат. Гнедой передумал кусаться.

Знает, знает, — усмехнулся алтаец, сморщившись, как печеное яблоко.

Что-то сомневаюсь. — Вера развернулась и снова побежала будить своего напарника.

Да все нормально. Кони поджарые, а не худые, — наконец отозвался Юрик. — А что, уже утро?

Вскоре они выступили в поход как полагается. Проводником — Юрик на хлипком карем коньке по имени Дикарёк. В конце колонны — Вера, которая сдерживала коня с говорящей кличкой Танцуй. Четыре всадника-туриста — посередине. В вышине — бегущие облака, впереди — горы и девять дней пути. И все бы хорошо, но Веру не оставляло тревожное чувство. Глядя на конские крупы, мощные задние ноги, привычно перекатывающие мышцы, не могла понять, в чем подвох. Поднимаясь на первый перевал, вдруг похолодела: подхвостников-то нет!

На перевале, пока животные отдувались боками, а туристы восторженно щелкали фотоаппаратами, обошла каждого коня. Не только подхвостников — ремней через грудь тоже нет. Все седла держатся на двух подпругах. Взяла Юрика за рукав и, оттащив подальше от группы, яростно зашептала:

Почему седла только на двух подпругах?! А по сыпухе пойдем? А под гору? Это разве перевал был! Как на Кара-Тюрек полезем? Арчемаки тяжеленные, конь пернул — подпруга ослабла и седло сползло... Ты понимаешь? А если одна лопнула, а?! На такие маршруты, для подстраховки, все четыре нужны. И под хвостом, и через грудь... Ты всю жизнь с конями, не я! И не понимаешь?

Юрик, и так низенький, коренастый, скрючился до гномьего роста:

Да всегда на двух, что ты... Нормально все будет.

А запасные ремни есть? — не унималась Вера.

Нету. Да все нормально будет...

Но в глаза не смотрел и отворачивался, старался не дышать на инструктора. Перегар ощущался в девственно-чистом горном воздухе еще противнее, чем в сарае. Вера, скрипнув зубами, сжала коневоду плечо. Выяснять, что за проблемы у хозяина, подбежал Черный — пес Юрика. Уставился на злую женщину единственным глазом, и она смягчилась. Отпустила виноватого мужика и погладила пса.

Черный этот, чья обезображенная морда поначалу вызывала испуг, подкупал добротой и прямо-таки человеческой выдержкой. Будет глотать слюну рядом с открытой банкой тушенки или нарезанной колбасой — и ни куска не возьмет, пока ему персонально не бросишь.

Юрик, ты бы ему вытекший глаз крепким чаем промывал, что ли. Смотри, слезится из-под век.

Коневод шмыгнул носом, промолчал.

А что твой Дикарёк? — совсем остыла Вера. — Он ведь твой, не хозяйский? Какой-то... еле-еле душа в теле...

Молодой еще, — выдавил Юрик, — взял обкатать. Пусть привыкает.

Он у тебя в предыдущем походе, видать, выдохся. Надо было его домой отправить, а себе другого взять. Восемь хозяйских коней увели, пока ты дрых...

Юрик будто не слышал, гладил Черного.

Вечером у костра Вера рассказывала алтайские легенды. Для европейского уха все эти Эрлики, Ульгени, Тюнгуры, Кара-Тюреки звучали абракадаброй, но создавали местный колорит, и четверо молодых туристов, а были они из Москвы, слушали развесив уши. Полная отрезанность от цивилизации к этому располагала...

Эрлик — божество подземного мира, — говорила Вера нараспев, глядя в огонь. — Обитает он под землей, в железном дворце, на берегу черного озера слез. Стережет души умерших. Над озером мост шириной в конский волос. Бывает, какая-нибудь отчаянная душа пытается перебежать по мосту на другую сторону, надеясь выбраться в мир живых, но падает в воду. Барахтается, объятая ужасом, а Эрлик, похохатывая, вылавливает ее когтистой лапой и водворяет на место... Если подземному богу хочется развлечься, он выпускает наверх злого духа — шулмуса. Примет шулмус облик какого-нибудь человека, живого или умершего, и натворит бед. А еще Эрлик насылает болезни, мор, безумие. Чтобы его задобрить, приносят в жертву животное в чем-нибудь ущербное. Хромого или однорогого барана, больного коня...

А человеческие жертвы на Алтае приносили? — спросила Наташа, покусывая травинку.

Насколько я знаю — нет. Но мне известно далеко не все! — Вера сделала загадочное лицо.

А медведи здесь водятся? — другую девушку, миниатюрную, как Дюймовочка, больше заботили реальные опасности.

Ее рыженькая пухленькая подруга округлила глаза:

Медведи?

Единственный парень в этом «цветнике», по-столичному холеный, нацеливал «кодак» на девичьи личики, загадочные в свете костра. Девчонки делали вид, что не замечают.

Медведи есть. И волки, и росомахи, — ответила Вера, обводя компанию нарочито строгим инструкторским взглядом. — А еще духи воды, земли и огня... Так что по одному не ходить, от лагеря не удаляться!

Вера считала, что атмосфера таинственности, первобытности — часть ее работы, не менее важная, чем обустройство походного быта. А уж припугнуть туристов, заворожить мифами и легендами она умела! Иногда ей самой казалось: вот-вот из-за шершавого камня выглянет шулмус или дух воды взбудоражит ручей с лунной рябью, схватит за руку, утянет на дно... Отскребая от каши котел в ледяной ночной воде, Вера поглядывала по сторонам, но луч фонарика высвечивал только валуны да прибрежные кусты. И хотелось, и кололось увидеть нечто особенное.

Но это ночью. Днем было не до мистики. Хлопотный круговорот котлов, палаток, арчемаков, седел, дров... Долгие переходы, крутые перевалы. Тропа — камни, рытвины, корни.

Молчаливый Юрик старался вовсю. На каждой остановке проверял подпруги, подтягивал, пыхтя, повернув засаленную кепку козырьком назад. Помогал девчонкам садиться на коней.

Группа двигалась ровно. Серый по кличке Адмирал мог дать фору даже легендарному Буцефалу. Едущий на нем фотограф держался гордо, как император, делая вид, что управляет конем. На самом деле Адмирал сам прекрасно знал, с какой скоростью идти. Белый мерин, теперь ставший серым от пота и грязи, вышагивал мерно. Танцуй пританцовывал. Остальные кони вроде бы тоже держались нормально, но Вера видела: Дикарёк сдает. Он спотыкался, спотыкался — и в конце концов упал на колено. Оказалось, подвернул и поранил переднюю ногу.

Вот досада! Нарушая субординацию, инструктор сама повела группу. Помрачневший Юрик плелся со своим хромающим конем в конце колонны. При другом раскладе Вера бы радовалась: первой поднимается на перевал, навстречу сверкающей Белухе! И день-то балует солнцем, и душа вот-вот запоет, но... Но там, в конце колонны, хромал Дикарёк. Бабка над копытом опухла. Эластичный бинт пропитался сукровицей.

На следующей стоянке распределим вес из арчемаков Дикарька по остальным, — решила Вера.

Юрик согласился. На стоянке первым делом разбинтовал ногу вздрагивающего коня. Вздохнул, полез за мазью.

Наташа, до того не распространявшаяся, чем она занимается в Москве, спокойно сказала:

Дайте и я осмотрю. Я ветеринар.

Вот это да! Инструктор с коневодом переглянулись.

Осмотрев промытую рану, Наташа успокоила Юрика:

Царапина не глубокая. Кость цела. Давайте то, чем вы обычно такие раны мажете, я обработаю и перебинтую. И коню нужен отдых.

Я бы сама его тут оставила, но у нас еще пять дней пути... — вмешалась Вера. — Юрик, что ты молчишь?

Коневод весь скукожился, выдавливая слова:

Нормально все будет. Дойдет, никуда не денется. Доведу. Мой конь.

Наташа пожала плечами:

Действительно, конь ваш.

Рассказывать байки у костра в тот вечер не хотелось. Ногу Дикарьку помазали, перебинтовали чистым, но стоять он не мог. Лег, вытянув шею над сухостоем. Другие спокойно паслись, а этот затих, глядя куда-то вдаль влажными карими глазами. Оранжевый всполох на вершине Белухи погас, словно последний отчаянный сигнал альпиниста, угодившего в беду. Густели синие сумерки.

Дикарёк опустил голову и совсем потерялся в зарослях. Затаился. Грустную морду коня щекотала травинка, а он не реагировал. Не ел. Бока, не прикрытые потником и седлом, выглядели пугающе впалыми, а ребра выпирали, напоминая остов корабля, выброшенного на берег.

Юрик подошел, погладил Дикарька, что-то прошептал по-казахски. Протянул на раскрытой ладони пучок сочной травы. Конь понюхал и медленно начал есть.

Утром Дикарёк все-таки встал, но, пока пил из озерца, все время поджимал переднюю ногу. Вольно или невольно туристы оглядывались на него. Две смешливые подружки, Дюймовочка и рыжая, посерьезнели, но потом горячо зашептались, стреляя глазами в сторону парня-фотографа. Тот молча пожимал плечами: а чем я могу помочь? Ничем. И ловил в объектив коршуна. Наташа покачивала головой: дескать, довели животное...

Но громадность гор, сама Белуха — островерхая и ослепительно-белая, как невеста, отодвинули на второй план страдающего Дикарька. Он ковылял в хвосте колонны, и все про него на время забыли. Все, но не Вера и Юрик. Коневод изнывал от жары и крутого подъема. Дикарёк хромал, но все-таки шел. И вся колонна шла со скоростью Дикарька. Медленно, зато успевая фотографировать окрестности.

Видимо, сообразив, что хозяин обречен плестись позади, пес Черный предводительствовал на тропе. Показывал путь, как будто без него никто не знал, куда идти. Иногда высматривал сурков, неуклюже поворачивая одноглазую морду. Отставал, обгонял, весело повизгивал — и наконец добился своего: настроение у путников поднялось и девчонки даже запели: «Ничего на свете лучше не-ету, чем бродить друзьям по белу све-ету!»

В порывах ледяного ветра горизонтально трепетали белые ленточки, отмечающие безымянный перевал. С высоты открывалась головокружительная панорама от белых гор до сине-сиреневых — до горизонта, до невидимого края. А далеко внизу лежала долина реки Сулу-Айры.

Казалось, Дикарьку полегчало. Юрик снова запрыгнул в седло и возглавил всадников.

На спуске тропа терялась в густом кустарнике и дальше только угадывалась, не более того, настолько дикими и нехожеными были эти места. На гребне, подобно точеным статуэткам, замерло стадо козерогов. Тень орла пересекла долину. Наташа обернулась и улыбнулась фотографу. Тот не замедлил сделать несколько кадров с седла. Вера почти забыла пьяную безалаберность Юрика. Почти простила его, приговаривая:

И на двух подпругах дойдем...

Лагерь поставили в чудесном месте. С одной стороны — призрачно-прозрачная река, с другой — неприступный склон. Внизу по камням скакали пушистые пищухи, их тут же поймали в объектив. Солнце садилось, пронизывая на прощание бледно-желтые маки, путаясь в густом низкорослом кедраче. Утомленные кони паслись: все, даже Дикарёк.

У старого костровища белел череп горного козла. Однорогий. Прежде чем развести огонь, Вера взяла череп за единственный рог, заглянула в пустые глазницы — и решила унести подальше.

...Забывшись, потерявшись во времени, вышла она к огромному камню, как раз на полдороге между сыпучим склоном и речушкой. Вода говорливая, прозрачная. Листва на прибрежных кустах шелестит...

Сумерки упали внезапно, как бывает в горах. Вера вздрогнула, ей стало неуютно: одна, в стороне от лагеря, да еще с козлиным черепом в руках. Ей все хотелось оглянуться, проверить, не крадется ли кто следом. «Что за глупости!» — одернула себя инструктор и водрузила черепушку на плоский выступ камня, как на полку поставила. Развернулась и поспешила к лагерю.

Когда Вера подходила к костровищу, ей навстречу шла и несла полторашку воды Дюймовочка. Увидев инструктора, она почему-то вскрикнула, уронила бутылку. Пластиковый сосуд покатился, булькая, разливая воду, а девушка залепетала:

Я же тебя только что видела там, за речкой! — и показала трясущейся рукой туда, откуда пришла.

Я была в другой стороне, ты обозналась, — сказала Вера, а у самой пересохло в горле. Медленно подняла бутылку: — А крышка где?

Какая крышка? Как обозналась? Здесь ведь кроме нас никого нет! — Туристка побледнела.

Все остальные сидели здесь же, у костровища, отдыхали, разговаривали, но теперь замолкли, недоуменно глядя то на Дюймовочку, то на инструктора. В наступившей тишине Вера медленно, до неприличия громко глотая, попила из бутылки. Поставила полупустую тару. Сказала:

Повтори, милая, что ты видела?

Тебя. Там, за рекой. Ты это была, точно — ты! Длинные черные волосы. Твое лицо — загорелое, скуластое, но какое-то... печальное. Камуфляжная куртка, синяя бандана... Я подошла к речке воды набрать, смотрю, ты на том берегу стоишь. Что это, думаю, нашего инструктора на другой берег понесло? Глаза опустила, воду набираю. Потом глядь — тебя уже нет. Иду в лагерь — а ты с другой стороны! Что это значит, а?

Вам правду сказать на ночь глядя или как? — многозначительно протянула Вера, а сама уже успокоилась и прикидывала: разыгрывает ее эта пигалица или правду говорит?

Судя по трясущимся рукам — правду. Померещилось ей что-то там, на той стороне реки. Ну что ж, придется побыть мистификатором, очень уж удачно складываются обстоятельства. Даже слишком...

Тут пес ни с того ни с сего жалобно тявкнул, да с подвыванием! Из палатки, по обыкновению бурча, высунул чернявую башку коневод. Оба они, и пес и хозяин, оглядывались, вертя головами.

Да ну вас, что за чертовщина! — взвился фотограф. — Кто-то приехал и встал с той стороны реки...

Ага. Слона-то мы и не приметили! Тут одна тропа и вся под обзором, — усмехнулась Вера, а у самой мурашки поползли по спине. — Шулмус это был, самый настоящий посланник Эрлика. Только облик принял мой — из прошлого...

Прекратите, Вера, пожалуйста! — взвизгнула Дюймовочка, переходя на официальное «вы». — Прекратите! Вы же нормальный человек. Что значит — из прошлого?

Да, — спокойно сказала Наташа, — что за фокусы?

Все уставились на Веру, даже пес. Даже Юрик, сказками для туристов не интересующийся.

Инструктор сняла бандану, и волосы черным потоком хлынули по плечам. Присела на камень. Глядя перед собой, стала рассказывать. Медленно, по глоточку.

Была я здесь три года назад с другой группой. И все было как сейчас: шесть наездников, шесть коней... Только двигались мы в обратную сторону и остановились на ночлег на том берегу реки. Помню, отошла я в темноте от лагеря и стояла у воды, глядя на звезды. А может, думала о чем-нибудь, не помню... В любом случае, мой двойник — это шутки Эрлика. Может быть, он жертву требует. А может, ему просто не нравится присутствие людей. Место-то дикое, сами видите. Здесь силы природы ого-го какие могучие!

Ни фига себе! — выдохнула рыженькая. — И как теперь от палатки отходить?

По двое, — усмехнулась Вера.

Да ладно, девчонки, скажите, что вы нас разыграли! — встрял фотограф, переводя взгляд с Веры на Дюймовочку и обратно. И даже засмеялся, но никто его не поддержал. — Ерунда это все! Пойду-ка поснимаю, пока совсем не стемнело...

И он, с «кодаком» наперевес, прошествовал через лагерь. Однако далеко не ушел, предпочел оставаться на виду.

Юрик хмыкнул и залез обратно в палатку. Девушки погрустнели, задумались, а Вера пожала плечами, завязала волосы банданой и развела костер.

Да, она была здесь три года назад, ну и что? Мало ли где она была на Алтае. Но все же, спускаясь с котлом к реке, Вера всей кожей ощущала беспокойство. Такое мурашковое покалывание, идущее от затылка... Посмотрела на коней. Пепельный в сумерках Адмирал казался прекрасной статуей, сбросившей ненужного всадника. Танцуй дремал, покачивая головой. Белый повернул к ней умную морду, на минуту перестав щипать траву. Присутствие безмятежно пасущихся животных усмирило Верину тревогу.

Но за ужином, при колдовском мерцании костра, разговор опять свернул на Эрлика и прочую чертовщину. Один фотограф мистикой не интересовался, разглядывая отснятое за день. Наташа тоже смотрела кадры, устроив подбородок на плече молодого человека. Ее каштановые кудряшки щекотали голую шею парня, но он старался не шевелиться, чтобы не спугнуть приятную тяжесть. Вдруг девушка резко выпрямилась:

А ну-ка, верни! Теперь увеличь! Дай-ка мне!

Она завладела фотоаппаратом и принялась внимательно разглядывать снимок.

Что там? — поинтересовалась Дюймовочка с любопытством и не без ревности.

Надо бы, конечно, взять анализы, проверить... Но с гарантией процентов восемьдесят это она и есть.

Кто?

Бубонная чума.

Что?! — выдохнули девчонки.

Где?! — вскочила Вера.

Вот, посмотри на фото пищухи увеличенное. Видишь коросты и вздутие под шкуркой? Очень похоже на бубонную чуму. У вас, в Кош-Агачском районе, сейчас эпидемия. Я читала про это в Интернете перед походом.

Вера, хмурясь, разглядывала фото, сделанные здесь, на стоянке, часа три назад. Через ее плечо, как чертик, таращился коневод. Девчонки тоже старались заглянуть, аж подпрыгивали. Вера передала им «кодак» и спросила Наташу:

Как же ты не побоялась пойти в поход, зная, что в районе вспышка?

Я же врач. Зачем паниковать-то? Чума лечится, и если правильно себя вести — не заразишься.

Наташа, у тебя потрясное самообладание! — восхитился фотограф. — Это та самая чума, от которой вымер Лондон в 1666 году?

Ну да, — вздохнула Вера, — та самая. Я тоже про нее знала: мне по статусу положено. Зараза идет со стороны Монголии, разносится как раз грызунами. Жара, где-то вскрылся скотомогильник... Несколько человек увезли с подозрением на чуму. Но это в стороне от нашего маршрута, иначе нас бы служба МЧС не выпустила! Я не предполагала, что мы с этим столкнемся... Что я могу? Могу очень быстро свернуть лагерь. Перейдем на другое место, хоть за реку, например. Спокойнее будет.

В повисшей тишине потрескивал костер.

Чума? Сейчас, в двадцать первом веке? Да вы шутите! — Дюймовочка не желала принимать очевидное.

На ее возглас не обратили внимания.

Не надо переносить лагерь, — успокоила Наташа, — ни к чему. Если с пищухами селфи не делать, их присутствие не опасно. У пищух свой ареал обитания, они в палатки не полезут. И потом, чума же не по воздуху распространяется.

А как? — округлила глаза рыжая.

Паразитами со зверьков. Через укус, — быстро ответила Вера. — В Интернете писали, что первым заразился мальчик, который помогал дедушке разделывать сурка. Блохи со шкурки мальчишку и укусили. Ха! Это предупреждение от Эрлика! Он же насылает болезни и чуму...

Зашибись, — застонала рыженькая, — опять Эрлик! Я только про этого проклятого двойника забыла. Как теперь идти к речке зубы чистить? Как вообще по лагерю ходить? Я уже не знаю, что страшнее: двойники или чумные зверьки!

Ложись спать, — сказала Вера, уже сожалея, что напомнила ночью про подземное божество. — Или хочешь, я с тобой к реке схожу?

Нет уж, спасибо! Я так спать лягу, с нечищеными зубами. А что ему нужно, Эрлику? Чисто гипотетически?

Чисто гипотетически... Жертву.

Тут Юрик, который до этого все молчал, вдруг высказался:

А я хотел на сурка охотиться! Когда с маршрута вернусь. Что, выходит, нельзя?

Юра, очнись! Какой сурок? Здесь эпидемия! Ты что, не знал? Вижу, не знал. Ну, теперь знай. Ложись спать. Выходим рано. Как можно раньше.

Разговор иссяк. В раздумьях о чумных зверьках с одной стороны лагеря и шулмусе-двойнике с другой туристы разбрелись по палаткам: три девушки в свою, а фотограф в персональную, — и Вера осталась одна. Сожгла мусор. Затушила костер. Чума тревожила ее сильнее какого-то призрака, в которого она до конца не поверила. Мало ли что может померещиться?

Правда, к реке она тоже не пошла. Котел с остатками гречки так и остался немытый.

Засохнет, утром придется отдирать... Ну и ладно, встану пораньше. Жертва ему нужна... Что, Черный, пригорюнился? Гречки с тушенкой хочешь?

Но пес отказался есть и свернулся калачиком возле хозяйской палатки, куда — на свое место — залезла и Вера. Ночью она спала урывками. Все казалось: кто-то бродит вокруг. «Кони, — успокаивала она саму себя. — Кони, кони... Дикарёк, Танцуй, Белый...»

Солнечное утро выжгло ночных призраков, разогнало тоску. Оставляя далеко внизу опасных пищух и бесследных духов, всадники поднимались по склону. Сыпучему, голому, головокружительно крутому. Впереди, как положено, Юрик на прихрамывающем Дикарьке. Медленно, как того требовала опасная тропа. Да и не тропа вовсе, а едва заметная белесая полоса на серых, щелкающих под подковами камнях.

Невдалеке по каким-то совершенно немыслимым выступам скакало стадо козерогов. Черный коротко тявкнул и помчался за ними.

Вера бросила прощальный взгляд вниз, на Сулу-Айры, и разглядела белую точку черепа на темном камне. Там, где она его вчера...

В следующее мгновение как будто кто-то выстрелил. Конь все так же мерными рывками поднимался по склону, но что-то необратимо изменилось. Вера интуитивно схватилась за переднюю луку седла и увидела белое пятнышко на спине своего Танцуя. Вот именно — на спине! Сообразив, что лопнула подпруга — и седло под тяжестью арчемаков, палатки и самой всадницы съезжает к хвосту, — Вера успела выдернуть ногу из стремени, перекинула через круп и соскочила на ходу, крикнув:

Стой, Танцуй!

Но конь, испугавшись сползающего седла, только ускорился. Одна подпруга оставалась целой. Как в замедленном фильме, Вера увидела конский круп и придержала ставшее неожиданно капканом седло, чтобы Танцуй смог выдернуть из него задние ноги. Копыта опасно мелькнули прямо возле лица, уздечка выскользнула, и конь, свободный от ноши, ускакал. Амуниция покатилась было вниз, но зацепилась за выступ. Сама Вера, с трудом удержав равновесие, осталась стоять на сыпучем склоне, тяжело дыша...

Долбаный Юрик, твою мать! Быстро сюда! Лови коня! — она и не думала раньше, что умеет так орать.

Ей вторило эхо. Где-то покатились, сухо щелкая, камни. Вера, закусив губу, замолчала.

Юрик поймал Танцуя, оседлал. Вера в гневе, расширив ноздри, следила, как коневод тужится застегнуть порванную подпругу на дырочку выше.

Вот тебе — дойдем на двух! Помедли я полсекунды, ты бы сейчас собирал мои кости! И Эрлика не надо! Все твое пьянство! Подпруг сколько нужно не присобачил, запасных нет... О Господи! Береженого — ты понимаешь, береженого! — бог бережет. Ни хрена ты не понимаешь...

Да понял я, понял... Теперь-то что... Нормально все будет, — промямлил Юрик и застегнул подпругу.

Оглянулся в поисках собаки, но Черного нигде не было видно. Вздохнул, больше ничего не сказал.

До следующей стоянки коневод вообще ни с кем не разговаривал. Зато Вера была странно весела. На перевале рассказывала красивые, совсем не страшные истории, напарника словно не замечала. Но вечером, помогая расседлывать коней, позвала дрогнувшим голосом:

Юра! Юра, иди сюда...

На спине Белого зияла открытая рана. Не просто потертость, а дыра с красными краями, полная гноя. Слева, пониже раны, под шкурой угрожающе набухло.

Господи! Это что?

Что у вас там опять? — подоспела Наташа.

Юрик глянул на рану и отпрянул как ошпаренный. Сглотнул, забормотал по-казахски, потом присмотрелся, поглаживая Белого по шее, но не прикасаясь к его спине. Вера держала коня за уздечку.

Юра, что делать будем? Походу, это серьезно.

Коневод молчал. Выглядел он жалко: глаза увлажнились, покраснели, каждая морщинка загорелого лица словно углубилась.

Видя, что напарник впал в ступор, Вера переключилась на Наташу:

Ты ветврач. Я понимаю, полевые условия и ты не обязана... Инструментов нет, но... Скажи, что делать, — я сделаю. Первый раз такое вижу! Ну, сбивали кони спины, но чтобы так... Мазь тут не поможет.

Ну почему же — нет инструментов? Я всегда беру с собой хирургическую аптечку. Там скальпель, зажим, обезболивающее... Я не шучу. Профессиональная привычка.

Наташа деловито разглядывала рану, аккуратно надавливая пальцами на шишаки, отчего кровавая жижа в дыре приподнималась.

Надо сделать надрез ниже вздутия и промывать рану, убирать гной. Убирать отмершие ткани. Я сейчас принесу инструменты.

Резать не дам! — выпрямился Юрик. — Это не мой конь, а хозяйский! Нельзя резать!

Схватив Белого с двух сторон за щечные ремни, казах и Вера спорили через спину коня, прямо над гноящейся раной.

Юра, успокойся! Ты врач? Нет!

Не дам резать!

Послушай! Я понимаю, ты отвечаешь за коней, как я — за людей. Но Наташа — врач! Она профи. Мы не можем позвонить начальству и спросить разрешения на операцию: связи нет. Ты радуйся, что в группе — невероятнейшее совпадение! — оказался ветеринар. Если кто сейчас и может спасти Белого — только она.

Не дам резать... Все нормально будет...

Юра, нет! Нормально уже не будет. Ну хорошо, я беру ответственность на себя... Согласен? Это мое решение.

Белый словно чувствовал, что речь идет о его судьбе: вздрагивал, испуганно косил глазищами, пытался вертеть головой. Часто дышал, вздымая грязные от пота и пыли бока. Над раной вились жирные черные мухи; то коневод, то инструктор их отгоняли.

Долбаная жара! Ну-ну, Белый, тише! Вылечим тебя! — говорила Вера, поглаживая коня свободной рукой. — Ну, что ты решил, напарник? Видишь, гной ниже раны скопился? Вот где опасность! Он сам не вытечет и не рассосется. За три дня пути у коня начнется заражение крови... И что тогда? Добьем и прикопаем?

Казах зажмурился, сдался:

Режьте!

Стреножь.

Юрик сбегал за веревкой и спутал три ноги Белого. Привязал коротко.

Вся группа толклась вокруг несчастного мерина, спрашивая, чем помочь. Дело нашлось каждому. Девчонки разрывали на салфетки ситцевые вкладыши из спальников. Вера остужала в ручье соленую кипяченую воду — самодельный физраствор. Фотограф пожертвовал пластиковую тару для умывания — пакет с трубкой, в который этот самый физраствор и налили. Наташа разложила на непромокаемом плаще сверкающие хромом железки.

Вот это зажим, это — ножницы, — объясняла она Вере, показывая инструменты. — Будешь подавать с правой стороны. Это... пусть остается ложкой. — И правда, Наташа держала за черпак столовую ложку.

Укол новокаина (в хирургической мини-аптечке нашлось все необходимое) — и операция началась. Наташа на весь черенок просунула ложку в разрез, чтобы вычистить скопившуюся под шкурой пакость. Конь напрягся, попытался высвободиться, повернуть голову, но его держали сильные руки.

Зажим... салфетку... ложку... салфетку... — требовала врач.

Вера подавала, внутренне содрогаясь, но следя за происходящим. Юрик, державший коня за шею, отвернулся.

Когда остатки сгнившей плоти были удалены, фотограф поднял емкость с раствором над головой и направил шланг в образовавшуюся дыру. Картинно встал в позу и замер, посматривая на Наташу: видит ли? Но та, сосредоточенная, деловая, вся ушла в работу. Только каштановый локон, выбившись из-под косынки, легкомысленно крутился на ветру...

Струя раствора хлынула в рану, вымывая гной и кровь. Когда по белому боку зазмеились красно-желтые струйки, Наташа ласково сказала коню:

Ну все, все! Потерпи, больше резать не будем.

Обработав напоследок рану хлоргексидином, вложила в нее дренаж, скрученный из марли, помазала края антисептической мазью, закрыла женской прокладкой.

Вера набросила на спину мерину остатки ситцевого вкладыша. Юрик закрепил тряпку подпругой, распутал Белому ноги и увел его пастись.

Посмотрим, что будет завтра, какая динамика... — пристально глядя вслед коню, сказала Наташа. — Использованные салфетки не сжигайте. Их нужно постирать и просушить, за неимением других. Промывать рану будем утром и вечером. Даст бог, сохраним коня. Но ехать на нем нельзя!

Это понятно, — сказала Вера, собирая окровавленное тряпье. — Конечно. Спасибо тебе.

Поздно вечером, в синюшном свете фонарика, Юрик распотрошил седло и ковырялся в нем. Связывал какие-то веревочки, что-то подрезал...

Вера, отстирав кровавые тряпки, пристроилась рядом.

А скажи-ка, друг мой ситный, как могло случиться, что за день у коня на спине образовалось кровавое месиво. А? Молчишь? Я же не отстану, говори!

Седло сломалось и провисло. И сбило спину. Чиню вот.

Ах, седло провисло? А почему? Не потому ли, что ты эти самые седла перед походом не проверил? И потники тонкие. У Танцуя тоже спина натерта. Не сильно, но...

Видел. Помазал.

Дай бог ему здоровья! Завтра все оставшиеся вкладыши кинем коням на спины, прямо под потники. Ты мне еще вот что скажи. На Белом теперь ехать нельзя. На Дикарьке — не знаю, он опять в кусты залег. Схуднул совсем... Копыто сегодня смотрел? Ну?

Можно на Белом ехать.

Ты спятил, Юрик?! После того как мы тут, силами, между прочим, туристов, которые за поход платят, операцию сделали, — ехать на Белом? После всей этой кровищи — кого-то в седло сажать? Я что — садистка?

Да нормально все будет.

Ой, не зли меня, Юрик! Я отдам Танцуя рыженькой, а сама пойду пешком впереди группы, поведу Белого в поводу. Седло на него наденешь, чтобы повязка не сваливалась, и все. Арчемаки его раскидаем по остальным. Белый пойдет налегке! А ты, если тебе своего Дикарька хоть сколько-нибудь жалко, опять поведешь его в конце.

Дорога сильно длинная. Сильно длинная.

Потерпишь, — с этими словами Вера ушла к костру.

Выбрасывая в речку остатки каши, осознала: Черный не вернулся.

Так и пошли они вдоль Аргута — великой алтайской реки. Вернее, шли Вера и Юрик, остальные ехали как полагалось, фотографируя красоты, коим нет числа. А Вера и Юрик топали. По жаре, под оглушающим колоколом солнца. По серебристой пыли, по сухой полыни, сквозь звонкое марево, где Вере нет-нет да мерещились чьи-то силуэты. Но стоило присмотреться — призраки таяли, сливались с очертаниями гор. Первобытных, безмолвных гор, таких же морщинистых, как усталый коневод, мрачно бредущий в хвосте отряда. Дикарёк прихрамывал за ним, опустив голову.

«Эрлик требует жертвы? — думала Вера. — Сказки для туристов! Всё от дури человеческой, от пьянства, от разгильдяйства... Эрлик — он внутри. Черного жалко... Где вот он, чудо одноглазое? А Дикарёк... А Белый... А эти чумные пищухи, а мой двойник? Я же чувствую, есть здесь что-то темное, караулит... Нельзя поддаваться! Эрлик — внутри!»

На следующий день, чтобы не делать пятикилометровый крюк, одолели вброд реку Карагем. Но не разом. Вода быстрая, высокая, мутная — дна не видно. Коневод верхом на длинноногом Танцуе нащупывал дорогу, ведя в поводу Адмирала. И Адмирал, ни на йоту не утратив силы, по очереди перенес людей на другой берег. Рассекая широкой грудью пенящуюся воду, он перешел Карагем десять раз — туда и обратно. Они с Танцуем делали это привычно, размеренно, как и полагается алтайским коням.

Недаром всю свою жизнь скачут кони Алтая по горам, по долам, не зная тесных конюшен, бродят через реки стремительные и опасные! Даже зимой пасутся они сами по себе, выкапывая из-под снега мерзлую траву. Кочуют целыми табунами по склонам гор, живут под открытым небом в любую погоду, будь то ливень или снегопад... Такова цена их свободы!

Остальных коней Юрик перегнал порожняком. Сверкая мокрыми боками, они тут же принялись пастись.

Когда Вера села в седло Адмирала и уже двинулась вброд, с радостью ощущая мощь этого прекрасного животного, вдали послышался лай... Лай!

Черный бежал вертя хвостом, Черный ворвался в воду как метеор!

Юрик, впервые за неделю, улыбнулся и подхватил пса на седло. А тот вертелся, поскуливал, стараясь лизнуть хозяина в лицо, на котором засверкали то ли брызги от воды, то ли слезы. Он чуть не свалился в реку, но Юрик держал его крепко.

Увидев собаку, туристы на другом берегу закричали «ура».

Вечером стало ясно: Белому лучше. Промывания помогли. Закрывая рану свежей повязкой, Наташа приговаривала:

Молодец, борешься! Беленький, миленький!

Но смотрела на фотографа. А в последнее походное утро вышла, умиротворенная, из его палатки.

В тот день, последний день пути, к Вере вернулся задор что-нибудь рассказывать. И про Аргут, и про великий и ужасный Карагемский прорыв, рокочущий под тропой, и про снежного барса, обитающего в этих местах... Они приближались к конечной точке маршрута. Приметы цивилизации все чаще выпирали из пейзажа, напоминая, что дикая природа остается позади: появились огороженные пастбища, домики, издалека посверкивали стеклами УАЗы.

Вся группа остановилась на полянке, чтобы напоследок сфотографироваться. А еще надо было дождаться Юрика: они с Дикарьком снова отстали.

Разговорились, зная, что скоро расстанутся.

А вы молодцы: не струсили, узнав про чумных зверьков!

Да я всю ночь заснуть не могла, прислушивалась. Жуть!

Зато есть что вспомнить...

...спасли коня, сильный поступок!

Повезло вам, молодые люди, что вы из одного города...

Всегда мечтал, чтобы моя девушка была врачом.

...а я научилась ездить верхом, хотя в первые дни колени болели.

Мой конь просто прелесть! Как теперь расставаться?..

Надеюсь, приеду сюда еще...

А Черный молодец: вовремя нас догнал — на переправе. У, зверюга, дай поглажу!..

Но все замолчали, когда на тропе показался Юрик. Он шел медленно, прихрамывая, и нес на плече арчемаки. Полупустые, темные от пыли и конского пота сумины висели как нищенские котомки. Как высохшие груди старухи. Юрик шел один. Без Дикарька.

Черный, увидев хозяина, вскочил и бросился навстречу.

Подбежал. Обнюхал. И заскулил.

 

1 Арчемаки (алтайск.) — здесь: переметные сумки, крепящиеся к седлу, для перевозки вещей в конных походах.

 

100-летие «Сибирских огней»