Вы здесь

Золотой цвет Азии

Михаил ВИШНЯКОВ
Михаил ВИШНЯКОВ


ЗОЛОТОЙ ЦВЕТ АЗИИ
Эссе


Русские слышали от своих друзей-аборигенов Азии: земля видится им разноцветной — ярко-золотой, зелёно-изумрудной, серо-печальной, молочно-алой на рассвете.
— Это зависит от настроения, — понимающе говорил я.
— Нет, — снисходительно отвечали мои друзья-буряты, — она действительно цветная. Иногда на чёрно-белых фотографиях появляется золотистый и густо-синий (хухэ) цвет.
Я знал: с бурятами лучше не спорить — они верят в свои чингисхановские тайны, и зачем их переубеждать? Как журналист и редактор раннего (чёрно-белого) телевидения, сам ни разу не видел на фотоплёнке никакого ярко-золотого или густо-синего цвета. Цветная фотоплёнка и цветное телевидение ещё было впереди.
Мы жили, освоив после войны, тайны черно-белого света и цвета. В этом была гениальность нашей цивилизации — духовно видеть и прозревать ещё невиданный по красоте мир. Я чётко различал на чёрно-белой фотографии красную звёздочку русского солдата в Берлине, видел золото погон на чёрно-белом снимке маршала Жукова. Красочный, яркий, цветной, бирюзово-алмазный, незабудковый июнь, есенинско-позлащённый сентябрь возвышали «зрячесть души»…
И вот с кинооператором Читинского телевидения Борисом Аникеевым, остро-сухощавым реалистом, ироничным наблюдателем, талантливым, без мистических комплексов кино-фотосвидетелем, оказываемся в совместной командировке по диким кочевьям Азии.
Проснулись рано. В семь часов утра отъехали на юг — к реке Онон. Над нашими головами прогудел маленький самолёт, опыляющий поутру поля. Остановили самолёт, сняли сюжет. Проехали пять-десять километров — трактор везёт целую тележку молодых бурят-энтузиастов тонкорунного овцеводства. Сняли.
Кто-то незримый «подставлял» нам сюжеты — снимали, снимали, снимали. Перевыполнили все планы на неделю, даже не пообедали. Голодными помчались вверх и вверх по Онону — надо добраться до райцентра Акши, там живёт наш друг-поэт Борис Макаров, у него можно поужинать, а его жена-медичка ещё и выставит мензурку спирта. Вперёд и вперёд.
А с верховий Онона стала надвигаться сизая туча с грозой и молниями. Мир темнел на глазах — мы ехали под чёрным склоном сопок, о которых Кюхельбекер, лицейский друг Пушкина, отбывавший ссылку в Акше, восторженно писал: «Нет ничего прелестнее южных сопок Забайкалья в пору их цветения бело-розовыми пионами».
К-какие тут пионы, а? Вперёд и вперёд! И вдруг я вижу двух — белого и рыжего — коней на изумрудно-зелёном лугу. Под нависающей сизой грозой. Кричу водителю: «Стоп!» Кричу Борису Аникееву: «Снимай. Снимай!»
Затормозили. Аникеев лениво открывает ящик со спрятанной от пыли кинокамерой, он готов удовлетворить каприз сценариста, у него осталось только полкассеты киноплёнки. Он ворчит, лениво распаковывает камеру.
— Да ты погляди налево! — я показываю пальцем в левое стекло машины. Он поглядел.
— Ой-ё, — чуть ли не испугался от красоты. — Снимаю.
Через кусты, заросли травы и золотой караганы убежал к белому и рыжему коням на зелёном лугу. Вернулся: глаза — враскос, улыбка — вразнос, брови — ёлочками!
— Вот это да! Ну ты и увидел! Всю плёнку добил!
Я по молодости памяти процитировал ему буддийский текст:
Мир цвет явил
Во имя совершенства
Не глаз, а зоркости души.
Вернувшись в Читу, сдали плёнку в проявку. Я сел сочинять тексты. Вдруг входит Аникеев: глаза — враскос, улыбка — вразнос, брови — столбиком.
— Что? — испуганно спрашиваю его? — Плёнка забракована?
— Ты, чо? Всё как надо. Но..рыжий и белый кони на зелёном лугу — цветные — рыжий и белый! Луг — зелёный.
— Не может этого быть.
— Пойдём, сам увидишь.
Аникеев снова поставил кинопленку в проектор. Все сюжеты на черно-белой плёнке были черно-белыми, а последний сюжет: рыжий конь — рыжим, луг — зелёным, гроза — густо-синей. Чудо необъяснимое.
— Может, кусок цветной плёнки попался? — предположил я.
— Ну да? В чёрно-белой проявке-то, — хмыкнул Аникеев.
— Что же тогда?
— А я знаю? — ответил Аникеев, приложил палец к губам и показал глазами наверх. Там, за потолком было небо и Господь Всевышний.
Жаль, что по молодости да по глупости лет мы не сохранили эту киноплёнку. Надо бы передать её учёным или чуть позже появившимся уфологам. Вот было бы гипотез, предположений, реальной фантастики, а?!


ЧУЖАЯ ГОЛУБИКА
Утро. Над крышами завис тонкий туман. От лугов веет теплой домашней росой.
Спелая девушка Аня с младшим братом Ваней собрались сьездить на мотоцикле за голубикой. Аня, она же девчонка, ничего не понимает в тайге, может заблудиться. А Ваня уже много раз бывал в хребтах. Отец рано утром будил подростка, усаживал на мотоцикл и вёз по росистому лугу, по берёзовым перелескам, где звучно и расчётливо куковала кукушка, вверх и вверх по распадку с холодным ручьём, пока не упирались в самое верховье, в изголовье Студёного ключа, бьющего из-под каменной россыпи.
Когда-то весенний пожар выхлестал смолистые сосны, а потом ветер забуреломил, завалил землю павшими стволами. Меж них образовалась, а, может, была изначально, как синее озерцо, голубая голубичная поляна.
Сюда и привёз Ваня сестру. Быстро, как говорят таёжники, одним махом, они набрали три ведра ягоды — спелой, с сизой пыльцой, с дымцой и росяницей, со сладостным запахом горной тайги.
Покатились домой. На подъезде к берёзовому перелеску Аню и Ваню встретил дед Егор Унтиков, доживший до дикой, дремучей старости.
— Дева, вы собрали чужую голубику, — с укоризной сказал он.
— А что, нельзя?
— Нельзя, доча. Эту полянку до вас нашли Михаил и Мария Золотцевы. Они ещё в сорок пятом, после войны, собирали там.
Мотоцикл Вани ревел и рвал дёрн задним колесом, летел к селу. Золотистые волосы Ани, как солнечный нимб, вставали вокруг её головы. Ветки хлестали по лицу. Промелькнул луг. Вот и родной дом.
— Мама, — сказала спелая девушка Аня, — помнишь, тебе папа на день рождения подарил белую фарфоровую чашу. Где она?
— Помню. Он тогда был щедрый.
— Поставь её на стол. И белую скатерть постели. А я насыплю голубики.
Ваня же сел на свой быстрый мотоцикл и умчался на другой конец деревни. Привёз мужа и жену Золотцевых. Пригласили стариков к столу.
— Угощайтесь! — сказала спелая девушка Аня.
— Угощайтесь, — подтвердила и зрелая матушка Полина.
И синела, и голубела, — с нежной дымкой, с крупицами белого сахара поверху, с горным холодком тайги, да в белой фарфоровой чаше! — наспелая сладость Студёного ключа.
Я смотрел на стариков Золотцевых, на Аню и Ваню и думал: такие порядки и такие люди еще сохранились в Забайкалье в августе 2005 года.


КАК САМОВАР В ЗАБАЙКАЛЬЕ ПОЯВИЛСЯ
Раньше в Туле не было своих самоваров. Поэтому чай не пили. Чаевали с молоком, квасом да свежей водицей. Это дело надоело. Обратились туляки к своим изобретателям Левше и Михайле Калашникову, мол, судари, пора и честь знать — самовар изобретать.
— Некогда, — сказал Левша. — Я блоху аглицкую хочу подковать.
— Некогда, — ответил Калашников, — я автомат АКМ изобретаю.
Что делать тулякам? Собрали 100 рублей денег, поехали в Тверь к тамошнему купцу Афанасию Никитину. Поклонились:
— Гражданин купец, продай нам самовар.
— У меня таких товаров с самой Куликовской битвы нет.
— Тогда соверши хождение за три моря, — посоветовали туляки, — первое море Хвалынское, второе — Индейское, третье море Чёрное. Говорят, там самовары продаются.
— Сто рублей мало будет.
— Вот тебе иголка добрая, самокованная, продашь и её — на самовар хватит.
Поехал Афанасий Никитин из Твери на Волгу, а дальше поплыл на корабле вниз до самой Астрахани. Тут напали на корабль астраханские татары и украли у Афанасия сто рублей.
Что делать? Поплыл дальше. В какой-то гавани на Кавказе сменял иголку на шило. Потом шило на мыло. Чёрного кабардинского скакуна купил, отмыл его мылом добела — экий красавец получился!
Приплыл в индейскую землю, которая Индией называется. Нашёл там ширваншаха Фаррух-Ясара, шибко любившего белых скакунов. Русским квасом угостил, песню «Подмосковные вечера» спел, расстрогал хозяина. Потом и слово молвил:
— Товарищ ширваншах, давай меняться: я тебе белого скакуна, ты мне самовар заморский.
— Запросто! — обрадовался Фаррух-Ясар, — даже два дам. У меня их завались — Маугли в пещере нашёл.
В общем, повёз Афанасий Никитин на Русь самовары, а по дороге ещё и написал свою знаменитую книгу «Хожение за три моря». Собрал листы в одну рукописную папку да и помёр на Руси православной. А его два заморских самовара наследники разделили так: один отдали тулякам, другой в Кремль послали, мол, пей царь-батюшка чай из заморского самоврала.
Туляки же привезли свой в Тулу и сразу к Левше да Михайле Калашникову. Они как раз в отпуске были — первый подковал блоху, второй изобрёл автомат АКМ. Сидят, отдыхают на своём тульском пляже.
— Вот вам, судари, самовар — сам варит чай заморский, — сказали мастерам. — Мы же народ бунташный, бузотёры да революционеры. Передерёмся из-за этой ширваншаховой диковины. Разберите, изучите да и сделайте нам штук сто. На всех хватит.
А мастерам чо делать — разобрали, разглядели — где ковать, где паять, где в дно колотить, где кран золотить! Сделали. Себе сколько надо, да целую партию на продажу.
Вскорости после этого события казаки атамана Ермака пошли в Сибирь. Как в Сибири без чая — взяли самовары. Да так наловчились чай варить прямо в лодке али к седлу привяжут и на ходу кипятят. Прошли казаки всю Сибирь, а самые землепроходные Максим Перфильев да Ерофей Хабаров, да Пётр Бекетов, да Афанасий Пашков отыскали Забайкалье.
Только вступили в него, а навстречу конный эскадрон бурят во главе с господином Ганджур-Данжур-ханом. Полдня скакали, торопились, некогда костёр разводить, чай пить. Тут-то храбрый, но мирный казачина Пашков и закричал:
— Братела, у тебя заварка есть?
— Однако, есть, — ответил Ганджур-Данжур-хан.
— Поди, грузинский? Саакашвилевский?
— Ты чо? — чуть не обиделся великий предводитель. — Вчера у китайцев купил. Однако лучших сортов пять — ладзумей, сюпан, пеюань, луган бортогон.
— А я самовар скипятил, — сказал Пашков и отвернул позолоченный кран. Свежий кипяток полился.
— О! — удивился господин Ганджур-Данжур-хан.
— О! О! О! — удивился весь эскадрон.
— Чо нам биться? Лучше мириться будем, — предложил Пашков.
— Чай попьём, вместе заживём. Путину телеграмму пошлём, — согласился мудрый Ганджур-Данжур-хан.
От чаепитие дак чаепитие было — штук сто родников скипятили и выпили на ходу. С того времени самовары разошлись по всему Забайкалью! Породили много пословиц и поговорок, много чаепитий добром да дружбой благословили. Дай Бог, ещё лет тысячу почаюем!


Тропой юности Чингисхана
Глубинная Азия всегда удивляет путешественников, поражает их живописной красотой земли, таинственным дыханием Вечно Синего Неба. Остановится приезжий человек перед руслом Онона, увидит дразнящее марево на горизонте, и покажется ему — это струится дым от походного костра ХII века или пыль из-под копыт железной конницы Чингисхана…
Сколько лет живу на своей родине, а всё не могу наглядеться и надышаться пространством, географией и историей, геологией и ботаникой нашего края. В девственной ононской степи постоянно встают от ветра и опадают океанские волны диковинных растений, пряно и жарко цветёт своеобразный гербарий Даурии и Маньчжурии, Монголии и России — всей необозримости «древнего темени Азии», поднявшегося со дна так называемого Монголо-Охотского моря.
Только на первый взгляд наш Ононский район можно назвать: Даурская степь. А можно — Синеозёрье — свыше 300 малых и больших озёр синеют, желтеют, белеют, зеленеют и даже краснеют своими водами. А можно сказать Сосновоборье — уникальные Цасучейские сосновые боры («Сосновое войско») протянулись с запада на восток, как зелёное покрывало, вокруг ложа Онона, на сотню километров. Можно сказать — орлиный край и журавлиный край, пограничье России и Монголии, родина Чингисхана, родина атамана Семёнова…
Иногда думаю: чего я ещё не знаю, чем могут удивить меня исследователи, знатоки и краеведы Приононья и Заононья? Но вот начал читать (переведённый в 2006 году на русский язык) огромнейший том «Сказание о Чингисхане», написанный Сайшиялом, учёным-монголистом из Автономного района Внутренняя Монголия КНР. Какой объём интереснейших знаний только об эпохе Чингисхана. Одна схема «Ветви золотого рода Чингиза» чего стоит! Сведения собраны из письменных источников на китайском и монгольском, русском и японском языках, изучены 30 биографий Потрясателя Вселенной, уникальные документы мировой истории.
Биографический факт рождения знаменитого полководца в стойбище Делюун-Болдог на берегу Онона известен давно. А вот «тропы молодого Чингисхана», если так можно выразиться, по Ононскому району Читинской области мало кто знает. Где гремела «Битва тринадцати кругов» или «Сражение с Джамухой на реке Таниг», или «Бой Наху Гона»?
Какие природные извержения древних вулканов Азии сотрясали наш край и до Чингисхана, чтобы в горах и степях Даурии образовались месторождения золота, угля, олова и вольфрама, молибдена, ртути и драгоценных самоцветных камней (турмалин, топаз, агат, сердолик, халцедон, горный хрусталь), редкоземельных элементов, целебных минеральных вод и лечебных солей и грязей? Как возникли «озёра-пульсары» Зун-Торей и Барун-Торей, почему реликтовые чайки избрали их чуть ли не единственным местом своего гнездования во всей России? Как ленточный Цасучейский бор «отстал» от своих собратьев сосновых боров, «ушедших» на Алтай?
Вопросов, загадок, гипотез и будущих научных открытий в Ононском районе хватит на то, чтобы здесь в ХХI веке образовалась туристическая Мекка Восточной России.
Человека, на мой взгляд, всегда угнетала обыденность бытия, его жадно интересует чрезвычайно новое (космический туризм) или что-то чрезвычайно забытое человечеством (джунгли Африки, древние монастыри Тибета и не тронутые технократической цивилизацией уголки Азии и Латинской Америки). Путешественнику необходим весьма противоречивый комплекс «новизны»: опасность за свою жизнь, как у альпинистов в Гималаях, и жажда азарта и риска, преодоления себя, комфорт приличного отеля и экзотический ужин на «тропе Чингисхана».
Никакие книги и брошюры, рекламные проспекты, фотографии и видеосъёмки не заменят собственного знания, ярких впечатлений от путешествия к изголовьям Онона. А это —
поездки на машинах и верблюдах, на монгольских скакунах, ведущих свою родословную от наследственных табунов матери Чингиза, благородной Уэлун;
поиск с бурятом-проводником «лечебных камней Онона» для ожерелья или возможность самому вырезать узорчатый посох из ветки караганы золотистой, той самой, из которой вырезал черенок ханской плети юный Чингиз;
купание и рыбалка на тигра азиатских рек — тайменя, на именитых и безымянных озёрах, ночёвка в белой юрте на уртонном стойбище Великого Шелкового Пути, где остались следы великих путешественников и учёных Европы и России, посещение буддийских храмов-дацанов и птичьих базаров;
вал Чингисхана, соперничающий по протяжённости с Великой Китайской Стеной; сама поэзия приключений в центре Азиатского антициклона, на «спине» Восточно-Забайкальского мегасвода, в краю казачьих станиц и бурятских кочевий, среди небесно-васильковой сини ирисов Барун-Тарея,
фотографирование танцев даурского журавля и гнездовий реликтовых чаек, живые пейзажи и ландшафты биосферного резервата, международного заповедника «Даурский» — впечатлений для ума и сердца будет предостаточно…
Вообще, сама возможность побывать на стыке 3-х границ — Китая, Монголии и России, на месте встречи трех великих цивилизаций — уникальна. Здесь (при недоступности закрытых территорий) за последние 300 лет бывали, может быть, единицы или десятки людей, не говоря уж о туристах. Новая Россия и её соседи сегодня живут в ХХI веке, учитывая огромные изменения в мире, в общественной, научной и культурной жизни своих народов.
У красот природы собственников нет.
Степи принадлежат тому, кто любит степи, —
писал известный поэт Древнего Китая Бо Цзюй-И. Может быть, это сказано и про мою родину — Ононский район Читинской области, где традиционно любят и ждут добрых вестей и добрых гостей.

                 
Керенский удирает от забайкальских казаков
В ноябре 1915 года Забайкальская казачья бригада после кровопролитных и жестоких боёв с австро-германскими войсками в Польше и западной Белоруссии, после трудного отступления через дебри Беловежской Пущи, стала на зимние квартиры в городе Бобруйске.
Здесь командир Первого Аргунского полка, а ранее — Первого Читинского — полковник Иван Фёдорович Шильников принялся за походные записки, чертежи и схемы боёв-походов Первой Мировой Войны.
Конечно, памятным был первый бой за Вислой, первый раненый казак 4-ой сотни Илья Кузнецов и первая рубка в конном строю с прусскими драгунами.
В самом начале боя Шильников заметил с наблюдательного пункта движение неприятельского эскадрона из 11 драгунского полка 3-ей немецкой Армии Эриха Людендорфа. Эскадрон на рысях двигался в обход левого фланга забайкальских казаков, явно намереваясь отрезать их от единственного моста. Небольшая высота не позволяла нашим сотням обстрелять противника, но эта же высота давала шанс скрытно подойти и атаковать в конном строю.
А ещё не было и не будет того противника, который в открытой рубке победит забайкальцев! Орлы-аргунцы и соколы-ононцы, дульдургинские буряты и нерчинские гураны — вперёд!!!
Шильников, трогая подрагивающие кончики усов, пришпорил командира 4-ой сотни, известного храбреца Нацвалова Николая Георгиевича:
— А что, подъесаул, зададим перцу пруссакам?
— Приказывай! — ответил Нацвалов, и его знаменитый Барунай прижал рыжие уши к гриве, задрожал от нетерпенья.
— Бери резерв из третьей и четвёртой сотни, все 120 шашек и — дуй до горы!
Этот миг перед атакой вдохновенно описал в стихах урядник 4-ой сотни, поэт-самородок Воросов Иван Никанорович:
Каски конных драгун перед нами блестят.
Кони нервно трепещут пред боем.
Видно даже — на пиках значки шелестят,
И гарцует начальство пред боем.
И сошлись забайкальцы на монгольских лошадках с прусскими драгунами на породистых лошадях. Это было похоже на то, что степной смерч ударил в бетонную стену.
Впереди — нерчинский тунгус Номоконов Степан Николаевич — седой от жизни, за ним три его сына, седые от страха, три длинные пики из-за спины батьки! — врезались в противника.
Прусско-австрийский железный лом просвистел, сбил двух-трех казаков с конями, опрокинулся и увяз.
Тут оглобля забайкальская и ударила! В малый пролом быстро влетел улётовский казачина Бронников и карабинными пулями завалил двух пруссаков. А тут налетела и давай переть счетверённая группа Козлов, Аршинский, Гуляев и всё подрубающий сзади чикоянин Олейников. Драгунскую глубину проломили насквозь. Развернувши коня обратным ходом, подхорунжий Овчинников Иван Яковлевич лично поразил шашкой шестерых противников.
Остатки разгромленного эскадрона пруссаков бросились врассыпную. «В плен взято 7 человек, 15 лошадей, груда винтовок и пик. Остальное порубали. Сами казаки не понесли никаких потерь. Три-четыре легко раненых», — с удовольствием отметил в своих стихах всё тот же поэт-самородок Воросов:
Доктор мирно любуется свежим цветком,
как бы выразив к бою презренье.
Вообще, в Русской Армии сразу же заметили отчаянную храбрость и дерзость забайкальских казаков в бою, сообразительность и инициативу младшего и среднего командного состава, порой доходивших до грани партизанщины, нарушения всех штабных инструкций.
Сойдутся вечером у костерка соседи — сотник аргунцев да сотник читинцев, да подобьют на рисковое дело сотника-верхнеудинца, доложат в бригаду: мол, видели на опушке леса одно пулемётное гнездо германцев. Разрешите взять живьём! Наверху ответят: давайте!
А там окажется не пулемётное гнездо, а целый пулемётный дивизион либо хорошо охраняемая немцами орудийная батарея. И начнётся беспорядочная стрельба по всей полковой линии. А хитрованы-забайкальские гураны, уже приволокли себе три пулемёта и гору всяких трофеев. Не наказывать же их за партизанщину…
За дерзость и своенравность в победном бою — прощали, но потом жестоко отыгрывались в рутинной канцелярии, — лишали представленных к наградам казаков Георгиевских крестов и ордена Святого Георгия.
Того же Шильникова Ивана Фёдоровича. Ещё в Польше, когда бригада стояла на реке Пильница, её штаб помещался в одном здании со штабом Первого Аргунского полка. Начальник бригады, генерал-майор Томашевский из своей комнаты позвал вестового. Крикнул несколько раз, но вестовой не объявлялся.
Генерал вышел в коридор и увидел мирно сидящих — вестового полка Евгения Бояркина и есаула Канукова. Генерал пришёл в ярость. Вот как описал это Шильников:
«У наших казаков есть дурное свойство, — если к ним непосредственно не обращаются с приказанием, то по собственной инициативе они ничего не сделают. А просьба, обращенная лично к кому-либо из них, исполняется охотно. Это природное свойство не было понятно генералу Томашевскому. Он этот «поступок» казаков счёл за неповиновение. Вызвал меня и приказал выпороть казаков розгами. Считая такое наказание позорным и несправедливым, я просил заменить наказание. Но он был непреклонен.
Нечего делать, послал за розгами. Этим оттянул несколько часов, чтоб дать успокоиться генералу. Затем прошёл в столовую и в присутствии начальника штаба бригады капитана Байова доложил, что розги приготовлены, но я прошу заменить это позорище другим наказанием. Полчаса генерал извергал каскад ругательств по адресу казаков. Но меня поддержал и капитан Байов. Генерал ругался ещё полчаса, но потом заменил розги коротким арестом…»
Самое интересное произошло дальше. Отчаянные головушки, казаки Бояркин и Кануков, спустив штаны, стали пятиться задами к кабинету генерала, якобы для получения розг. Два белых казачьих зада, как два забайкальских солнца, ярко сияли в красиво меблированном коридоре. И хотя полковник Шильников, бывший ещё войсковым старшиной на русско-японской войне 1904-1905 годов, успел крикнуть:
— Обмундировать зады! Розги отменяются! — пошёл слух: казаки показали зад генералу!
Хорошо, что тут подоспели бои, отступление, переформирование, и пришёл Приказ Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего № 312 — Забайкальская казачья бригада была переформирована в Первую Забайкальскую казачью дивизию (штат № 21). Генерал-майор Томашевский, получив звание генерал-лейтенанта, уехал командовать другой дивизией. А командир Первого Аргунского полка Шильников Иван Фёдорович, так и не получив Георгиевский крест, вновь пошёл командовать Первым Читинским полком.
6 декабря 1915 года при дивизии сформировали партизанский отряд подъесаула Резухина, от Читинского полка туда сплавили 36 казаков с хорунжим Размахниным…
Минуло время боёв. Наступила смута 1917 года. Военным министром Временного правительства России стал Керенский Александр Фёдорович, социалист-революционер, взявший на себя роль «Главнокомандующего», готового воевать до победного конца.
Около 20 мая Керенский прибыл в Тарнополь для встречи с войсками. От Читинского полка на встречу вышла одна сотня со знаменем, с полным набором Георгиевских кавалеров. Сотня резко выделялась своим бравым видом. В ней не было очкастых писарчуков, которые позже станут «героическими комиссарами». Эту встречу великолепно описал в своих мемуарах бывший в то время начальником дивизии генерал-майор Богаевский:
«Послышался автомобильный гудок, и из боковой улицы к нам подходил автомобиль. В нём сидели: Керенский, генерал Брусилов с мрачным лицом и командующий 11 Армией генерал Гутор с насмешливой улыбкой. Керенский, во френче, и защитной без кокарды фуражке имел утомленный и далеко не воинственный вид…
Сотня замерла, готовясь ответить на привет. Бравый сотенный командир с высоко поднятой шашкой «подвысь» отчётливым шагом направился с рапортом к Керенскому. И вдруг произошло нечто совершенно неожиданное. Посмотрев на сотню с обнажёнными шашками и сотенного командира, подходившего к нему с поднятой сверкающей шашкой, Керенский вдруг быстрыми шажками пошёл в сторону от сотни к дому с балконом. Сотенный командир прибавил шагу, Керенский тоже…Получилась комичная картина удирающего от забайкальских казаков штатского Главкомверха, забывшего с перепугу даже поздороваться с сотней. Я прекратил всю комедию, знаком показав «шашки в ножны» и «вольно».
А Иван Фёдорович Шильников съязвил:
— Боится казачьих солнышек!
После революции и гражданской войны Иван Фёдорович Шильников, ставший генерал-майором, выпустил в эмиграции, в городе Харбине, в 1933 году книгу своих записок «1-ая Забайкальская казачья дивизия в Великой Европейской войне 1914-1918 г.». Светокопия этой книги со штампом библиотеки Русского центра г. Сан-Франциско сейчас лежит на моём столе.
Меня волнует предисловие. Его написал генерал-лейтенант Африкан Петрович Богаевский, бывший начальник 1-ой Забайкальской казачьей дивизии: «Давно уже отошла в вечность Великая война, принеся человечеству неисчислимые беды, от которых оно до сих пор не может оправиться. И нет мира на земле…За спиной идет деятельная подготовка к новой чудовищной войне, где никому и ничему не будет пощады…»
Читая мемуары, я горжусь вашими подвигами, казаки! Врагам не сдаётся наш гордый «Варяг». А значит, всегда «керенские» будут бегать от забайкальских рубак! Мир праху Вашему, патриоты старой России.


Имя в камне
Около 1968 года, после похорон старейшего забайкальского журналиста Дмитрия Смагина, я медленно побрёл по кладбищу. Разглядывал стандартные пирамидки-памятники с красной звёздочкой наверху и редкие гранитные надгробья больших начальников.
Внимание привлёк серый могильный камень, затерянный среди тонких листвянок и кустов багульника. Я подошёл и вздрогнул. На камне выбито только имя:
«Виктор». Ни фамилии, ни отчества, ни даты рождения и смерти. Захоронение свежее, дней пять-десять до моего прихода. Буквы ещё сверкали острыми искорками от ударов инструмента с алмазной режущей гранью.
Не успели выбить полную надпись? Не знали фамилию и отчество? Секретный разведчик? Кровавый злодей и преступник? Неизвестная религиозная традиция? Я не знал, что и думать. Как бывает в таких случаях, по молодости-глупости всё быстро забылось.
Через двадцать лет снова оказался в той же стороне кладбища. Вспомнил тёмный надгробный камень. Сердце застучало, стал озираться, хотя вокруг были люди, солнце сияло радостно и безгрешно, ласково посвистывали местные синицы. Лиственницы стали толще и ветвистей, а заросли багульника, наоборот, поредели — сюда придвинулись свежие могилы.
Но камень! На нём темнело имя «Виктор» и свежими гранями букв сверкало отчество «Константинович», выбитое совсем недавно. Могила была ухожена. Я вспомнил: прошло двадцать лет — может быть, отчество отыскалось? Родственник объявился? Пришла пора «взросления» и Виктора можно назвать по отчеству? Прощение настало?
А как же с фамилией и датами? Тут кто-то шепнул мне: «Они появятся ещё через двадцать лет, в 2008 году?» Я тревожно оглянулся, но никого вокруг не было. Что же это за действительность, граничащая с вывихом ума, а? Сам-то доживу ли до 2008 года, чтобы придти и убедиться? Мне стало зябко-дрожливо.
Вспомнился «Чёрный монах» Чехова. По легенде, тень от чёрного монаха оторвалась от земли и улетела в космос. Там, отразившись от неведомой зеркальной звезды, тень снова возвратилась на землю, и бродит по весеннему саду. Не дай, Боже, встретиться с ней! А с каким явлением встретился я??
Рука, пишущая эти строчки, предательски дрожит, черновик мистически двигается и шуршит, стул подо мной скрипит. Смутно саднит душа. Некстати лезут в голову строчки Ярослава Смелякова:
Как будто сдуру прикоснулся
к высоковольтным проводам...
И кто мне шепнул, что фамилия на камне появится через 20 лет? Подойду, а там будет выбито «Виктор Константинович Такой-то». Бр-рр...


ДОЛГОЖДАННЫЙ НЕВЕДОМЫЙ ГОНЕЦ
Дикое Забайкалье 60-х годов ХХ века. Мощная и утончённо-интеллектуальная волна серебряного века литературы Сибири накатывает в Читу. В её глубинах кроются Валентин Распутин и Александр Вампилов, а веселым «гребешком» волны — Ростислав Филиппов. Он — талантливый поэт и журналист, гитарист и православный неофит. Личность, с которой не поспоришь, ибо — автор гениальных «Печенегов», заявивший в эпоху космонавтики:
Я живу ожиданьем большого кочевья.
Незнакомые слышу песни. Неизвестные чую реченья.
Снова вижу дружину свою.
                  И знамёна колышутся плавно.
За высокими стенами плачет моя Ярославна.
«Печенеги» остались в поэзии тревожным посланием неведомого знания при библейских масштабах происходящего. С кем? С молодым поэтом Филипповым или историческим князем, чей клич «Собирайся, дружина! Не за песней пойдём, не за славой» знобит и волнует, потому что «на дороги мои совершают набеги ненавистные мне, современные мне печенеги».
Вообще, тревожность по отношению к поэту Филиппову жила постоянно, как и по отношению к Николаю Рубцову, Анатолию Передрееву, Юрию Кузнецову, другим талантливым мастерам: что он, как он, о чём пишет, какое празднество души или страшное пророчество явит миру и граду?
Ростислав заявил себя в поэзии ярко и многообещающе, поэтому спрос с него был самый ответственный. Даром, что ли, жёсткий к поэтам Ярослав Смеляков подтвердил это в столичной печати. Вышли книги в Иркутске и Москве. Читаемый русский поэт Ростислав Владимирович Филиппов утвердил себя крепко и значительно, как в Сибири, так и России.
Прошло 40 лет.
В 2005 году вышла книга «Красная сотня», если не итоговая, то знаковая Подзабытого Филиппова снова стали читать, ибо — ждали.
В книге два раздела «50 превосходных стихотворений» и «50 отвратительных стихотворений». — так в шутку и всерьёз объяснил нам поэт своё превосходство и отвращение к рифмованному познания мира. Так зачем нам Филиппов? Прежний — роскошь.
В музеи прихожу утрами.
Хожу по залам, не спеша.
Здесь обитает точно в храмах,
Времён суровая душа.
* * *
Открывается Байкал из окна вагона.
Синий, красный, золотой — древняя икона.
* * *
Читаю библию, друзья.
И снова древние пророки,
То утешая, то грозя,
Преподают свои уроки.
* * *
Все затихли. Звук сорвался с диска.
Прохрипел, осёкся и присел…
Стало быть, омоновец родился.
И на мир сурово поглядел.
Разговорная интонация, эпитеты без нажима, без ритмического завывания — разговор умного автора со всё понимающим читателем. Все приметы собственного стиля, ушедшего от «Печенегов» далеко-далёко.
Новый Филиппов — надо думать. А думать нас отучили. В том числе, тот самый «русский читатель», который поёт и плачет, пьёт и верит, что завтра, придя в себя, надо шагать на работу. Тягловую, русскую, бессломную.
Лирическая расслабленность строки (от образованности) до грубой судьбы ХХ века у Р.Ф. снизошла сибаритско — дружеской сентенцией:
И в сад поэзии уплыть
Я мог бы и с концом…
Но интересней миром быть,
Чем говорить о нём.
Конечно, Филиппов всегда иронизировал, даже издевался над стихотворчеством и блудословием. Он говорит: «Я мог бы». Не мог бы…Филиппов — блистательный, скрывшийся поэт ХХ века.
Так зачем же мы ждали его новую книгу? Утвердиться в злорадстве — Филиппов скрылся. Воссиять от радости — Филиппов — не скрылся от смертной связи с миром русского поэтического слова?
Я разрушил свой дом до конца.
* * *
Переехал на пароме
От села и до села.
Там родился. Здесь вот помер.
Всё. Обычные дела.             
* * *
В храме пусто. Все свои дела
Торгаши с Тех Пор таят по биржам.
* * *
Оттого-то душа и томится —
То в житьё пропадёт, то в питьё.
Чёрные пророчества Филиппова — не победительны. Светлые пророчества Филиппова — убедительны. Прочтите спокойно его «красную сотню» лучших стихотворений. Мы же её ждали. Мы не о Филиппове загадывали — о себе. В итоге — у нас прибавилось. Спокойного сибирского самостояния. Системы ума и духа..
«Скрывшийся» — не очень умный приговор. Зачем же я сорок лет цитирую Р.Ф. в самых престижных компаниях, понимая, что «удавшихся» даже под расстрелом не помню ни строчки, а Ростислав Филиппов наравне с классиками живёт и убеждает: «а поэзия — пресволочнейшая штуковина, — существует и ни в зуб ногой», а ?
Признаём творение, но не любим творца. Любим, но не признаём. Это всё идет от загадки русской поэзии, от того неведомого гонца, который скачет к нам с вестью под белым штандартом «Ростислав Филиппов». Счастливой или трагически-убойной окажется эта весть? Другим гонцам мы уже двести-триста лет не доверяем. Филиппов заимел право в русской поэзии Сибири быть долгожданным неведомым гонцом.
О чём его книга «Красная сотня» — мы и вы прочитаем и возрадуемся, и разозлимся. Поиск человечности и справедливости. Честь нации. Во-ольное тугодумство. Нервность. Разочарование. Сиротство и родство. Милосердие. Жизнь, как искусство потерь и приобретений. А какой блеск ума и изящность мысли. Какое народное лето застоялось над Сибирью и Россией!



РУССКИЕ ШАЛИ

Я пишу это в дни золотой зрелости в сентябрьском саду, у окошка, за которым жарко цветёт осень. Кажется, что берёзы и лиственницы, боярка и каменная рябинка накинули на плечи нарядные русские шали. И никто, кроме Господа Бога, не знает, зачем так ярко наспевает и нацветает короткое забайкальское лето. Зачем являет перед увяданием красоту, которую способен вобрать в душу только человек — венец творения?
Русские шали всегда волновали меня тайной орнамента, смысловой загадкой узоров, живописным праздником радости и вдохновенного творчества. Как прожилки в берёзовом листе, в каждой русской шали изнутри золотятся восемь нитей основы. Всегда восемь! От средневековых полунок, до советской символики, от стариннейших, набивных полотнянок до современных тканей — всегда неизменны, как восьмиконечный русский крест, видны восемь нитей основы. Восемь!
Любой геометр или математик скажет:
— О, нашёл топор под лавкой! Четыре стороны света да четыре угла меж ними — вот и образуется естественное поле для восьмеричной основы. Всё просто.
Как бы не так! Кроме восьмерика есть старинная дюжина — 12 частей меры и веса. Есть усечённая пирамида на одну-три-пять долей, есть шестиконечная звёздочка, есть пятиконечная звезда и т.д. — в орнаменталистике фантазия не знает границ. Есть, вероятно, десятки и десятки систем упорядочивания ритма, сочетания геометрических точек в гармоничный узор. Отчего же русский ум заклинило на восьмиконечном кресте?
Отчего на северных русских морях до Петра Первого компас-матку делили не на 360 градусов, а на 32 ветра-стрика, которые моряки-беломорцы называли не «норд-норд-ост», а меж-севера к полуночнику; не «зюйд-зюйд-ост», а меж-лета-обедник; не «зюйд-зюйд-вест», а меж-лета шалоник; не «норд-вест», а стрик-севера к побережнику и т.д.
Как можно точно плавать по морям-океанам, когда один градус отклонения стрелки равен 11, 25 стрикам — как трудно всё это рассчитать в уме в «дышучем» просторе? Куда проще поделить окружность на 360 градусов.
Снежной осенью 1987 года в селе Красный Чикой я купил редкую книгу «Русские шали». Сельповская продавщица наклонилась ко мне и шепнула:
— Береги. Там «наши» узоры есть.
Я понял, что «наши» — это значит старообрядческие, «семейские», восходящие к русскому восьмиконечному кресту. В гостинице включил свет, раскрыл книгу и засмотрелся, как очарованный странник. О, какое сочное буйство красок, щедрость цвета и света! Жар солнца, синева неба, багрянец и золото, перламутровый блеск и бирюзовые искры — такого празднества красоты давно не видели мои глаза. В книге были помещены цветные фотографии 121 шали из коллекций Загорского историко-художественного музея-заповедника и Московского платочного объединения города Павловский Посад.
Не знаю, почему, но на одной из шалей, называющейся «Солнечный круг», изготовленной мастерицей Н.И. Слащевой, я стал считать зубчики-лепестки в короне восьмиконечной основы. Они шли в последовательности цифр: 30-8-20, 30-8-20. Воображение тут же подставило вместо арабских цифр числовые значения букв славянкой азбуки кириллицы: тридцать — это «Л», восемь — «И», двадцать — «К». Получилось «ЛИК».
Я вздрогнул, достал блокнот, начал считывать и записывать последовательность зубчиков по диагонали. Получилось: 40-10-100-1, 40-10-100-1. Подставил буквы: 40 — «М», 10 — «I», 100 — «Р», I — «А», то есть «М1РА». В целом «ЛИК МIРА». Вот вам и бабушкина шаль! Причём, в старинном значении слова МIР, как Божий мир, а не как окончание войны, раньше писалось именно через «i». И Лев Толстой свой великий роман в рукописи назвал «Война и мiр».
Значит, мастерица Н.И. Слащева знала это или видела похожий узор на старинной шали и интуитивно перенесла его при изготовлении в 1973 году в свой «Солнечный круг»…
Где-то я читал, что древние мудрецы из надиудейского жречества или герметики, или индийские маги зашифровали в игральных картах ТАРО (ТАРОТ) тайное знание о мире и человеке. Они рассуждали: добро и красота — хрупки и не вечны, а зло и порок — постоянные спутники человека. Разрушатся и исчезнут египетские пирамиды, сгорит Александрийская библиотека, рухнут еврейские и греческие храмы, забудутся все знания и открытия. А игра в карты, как порок, останется. И, может быть, новые поколения жителей Земли, внимательно изучив карты Таро, найдут божественные истины…
С той снежной осени я ищу математика-энтузиаста, составителя компьютерных программ для того, чтобы «загнать» в некую математическую систему узоры русских шалей. Есть она, математическая последовательность и закономерность, есть! Её надо только найти, перебрав все возможные варианты, чтобы увидеть и прочитать — ЧТО зашифровано в восьмиконечной основе русской мысли.
Глядя на узоры русской шали, я не согласен с халдейскими знатоками насчёт зла и порока. Вечны и изначальны в мире добро и красота. Просто они грешному человеку даром не даются. Цветок лотоса или ромашки, может быть, цветёт не столько для нас, сколько для неба и солнца на нём. Только Бог знает, зачем это цветение природы так прекрасно!
Русские шали! Июльское поле.
Маки цветут и сияет листва.
Рожь наклонилась над узкой тропою:
Зелень и золото, и синева!
Может быть, ангелы Божьего мира
Не разобщили, а вместе сплели
Негу и таинство — нить из Кашмира
С огненной ниткой персидской земли.
Северный лён — белоснежное чудо.
После недолгой, но зрелой весны
Вдруг да появятся, как из-под спуда
Русские льны — это русские сны.
Синяя лента и алый кокошник,
Русая вьюга на жарких плечах,
Звон бубенцов, карусель скоморошин,
Тихий алтарь при туманных свечах.
Годы летят, как челнок по основе.
Праздничным светом сияет душа.
Вот переходит он, светло-вишнёвый
В тёмно-вишнёвую шаль.
100-летие «Сибирских огней»