Вы здесь

Борис Кутенков: «Культура – это серьезный отбор!»

Чьим наследником является и каким образом существует московский проект «Полет разборов», в чем проблема поэтических текстов лауреатов «Лицея», как не забывать своих поэтов и где можно прочесть антологию «Уйти. Остаться. Жить», посвященную молодым авторам, ушедшим в конце XX и начале XXI века – в очередной беседе новосибирского поэта и журналиста Юрия Татаренко с московским критиком, культуртрегером Борисом Кутенковым.

Борис Кутенков – поэт, литературный обозреватель. Редактор отдела культуры и науки «Учительской газеты» (с 2019 г.), редактор отдела критики и эссеистики портала Textura (с 2018 г.). Колумнист портала «Год литературы». Ведущий рубрики «Книжная полка» в журнале Homo Legens. Один из организаторов литературных чтений «Они ушли. Они остались», посвященных рано ушедшим поэтам XX и начала XXI века. Организатор литературно-критического проекта «Полет разборов», посвященного современной поэзии. Критические статьи Кутенкова публиковались в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Дружба народов» и мн. др., а стихи – в «Волге», «Урале», «Интерпоэзии»…

– Как появились «Полеты разборов»?

– Проект возник в сентябре 2014 года. Формат его довольно традиционный – разборы приглашенными критиками подборок стихов интересных авторов. Мотив – недостаток критических обсуждений, дефицит дискуссионного поля вокруг талантливых поэтов. Вменяемых литстудий в Москве – очень мало. Их ведут Дмитрий Веденяпин, Елена Исаева, Алексей Кубрик, ранее – Леонид Костюков. Сам ходил к ним. Отличие нашего проекта в том, что к Веденяпину или Исаевой может прийти и прочесть свои стихи любой желающий. А у нас есть предварительная модерация. И критики у нас – известные, имеющие право на высказывание о современной поэзии. Диапазон критики очень широк. В разное время у нас участвовали Марина Кудимова, Данила Давыдов, Ирина Роднянская, Валерий Шубинский, Юрий Казарин, Инга Кузнецова, Надя Делаланд…

В ситуации нынешнего кризиса культурного перепроизводства талантливый поэт зачастую не получает должного внимания. А невнимание убивает. Наши разговоры о стихах стараются восполнить этот большой пробел. Результаты бывают очень неожиданными: по моей просьбе Мария Бушуева, постоянный автор «Литературной газеты», написала отзыв на очень талантливую книгу Марии Марковой (когда-то выдвинутой «Литературной газетой» на премию Президента РФ для молодых деятелей культуры и получившей ее) «Сердце для соловья» для «НГ-Ex libris». В газете отзыв Бушуевой прочитал известный дирижер и композитор Владимир Спиваков – казалось бы, не имеющий отношения к современной поэзии – и нашел меня через своих помощников и попросил прислать саму книжку Маши. Такая встреча поэта с критиком или просто с благодарным читателем всегда неимоверно радует, она – оправдание усилий.

– Как еще поддержать молодые таланты, помимо рецензий? Премия «Лицей», «Филатов-фест» – это капля в море?

– Премия «Лицей» – внятная институция. Правда, мне не нравятся ее победители предыдущих сезонов. Побеждают авторы-консерваторы. Владимир Косогов и Андрей Фамицкий пишут довольно заурядные стихи на грани возможного, ориентированные на подражание постакмеистическому вектору. Истинная поэзия должна быть сложноустроенной – как, к примеру, у Елены Жамбаловой. Она стала лауреатом «Лицея», но не выиграла его. Считаю это большой несправедливостью. С Фамицким мы вместе работаем на портале Textura, и он прекрасно знает, что я думаю о его стихах, и не обижается: считаю такие отношения истинно профессиональными. Оксана Васякина, победившая в 2019-м, талантлива, трогает откровенность ее повествований, но ее премия – не за поэзию, а за написанную в столбик публицистику о проблемах феминизма и домашнего насилия.

Про «Филатов-фест» могу сказать одно. Хорошо, что поэтов награждают еще и этой премией. Это институция, рассчитанная на массовость. Но потакать усредненному вкусу грамотный культурный проект не должен. Культура – это всегда серьезный отбор. Который осуществляет профессиональное жюри.

– Сколько выпусков «Полета разборов» состоялось – около полусотни?

– В феврале – 50-й «Полет». Это только в Москве, если не учитывать выездные заседания в Ярославле, на Урале и так далее. На каждом заседании ведется видеосъемка, затем видео размещается в Интернете, но важность этого пришла ко мне не сразу, к большому сожалению: все приходилось познавать на собственных ошибках. Критики работают на безгонорарной основе, что грустно, но в некотором смысле правильно – стихи у нас разбирают по зову сердца. Выступают те, кто не может без этого, кто восприимчив к искусству, эрудирован и способен говорить о современной поэзии на высоком профессиональном уровне.

– Велика ли очередь желающих обсудиться?

– Велика. Но желание автора должно совпасть с моим желанием. Приглашенный мной поэт представляет семь стихотворений – те, что хочет, никто этот выбор не корректирует. К примеру, в начале июня обсудились Анастасия Кинаш из Белгорода и Антон Азаренков из Смоленска. На стихи Кинаш наткнулся абсолютно случайно в Сети, на странице другого участника «Полета разборов». Потрясли чистота и глубина ее стихов. Антон Азаренков – филолог, лингвист, это чувствуется и привлекает.

Бывало так, что я приглашал обсудиться поэта, горячо любимого мной, но критики его оценивали не столь высоко. Так было, к примеру, с Анной Павловской. А было, что я равнодушен к стихам небездарного, в общем-то, поэта, приглашенного мной по его настойчивости, – а его расхвалили. Но я против пиара тех, кто этого не заслуживает, и со временем стал более разборчив в этом отношении.

– Кто автор каламбурного названия проекта?

– Поэт и драматург Серафима Орлова из Омска. Мы затевали этот проект с Мариной Яуре – в филиале Музея современной истории России на улице Делегатской, а после его закрытия переместились в Культурный центр имени Крупской, где обитаем и поныне. Марина предложила назвать проект «Разбор полетов». Мне название показалось банальным, я стал обсуждать это в Сети. И Серафима предложила чуть изменить название. Мне понравилось.

«Полетом разборов» мы продолжаем проект 2007–2008 годов «Критический минимум», который делали Елена Пахомова и Андрей Коровин: они приглашали профессиональных критиков, которые заранее прочитали тексты поэта и развернуто говорили о них в его присутствии. На обсуждения приходило очень много народу, было безумно интересно. Не понимаю, почему тот проект не был возобновлен. Коровин отказался передать мне название «Критический минимум», и мы придумали свое.

– А с чего начался проект «Они ушли. Они остались»?

– Все началось в 2012 году. Одна из первопричин – наличие у меня в тот момент свободного времени и нежелание писать кандидатскую диссертацию. Мотивация – обостренное чувство культуртрегерской совести, как это ни пафосно прозвучит. Пишу об этом в предисловии к первому тому антологии проекта.

Я тогда активно организовывал вечера для живущих поэтов. В основном для молодых, своих ровесников. Прекрасно помню тот августовский день, когда я прочитал интервью Ивана Волкова в журнале «Новая реальность». Там был вопрос: «Исполняется 10 лет со дня смерти Леонида Шевченко (был такой замечательный волгоградский поэт, погибший в 2002-м). Нет ли желания сделать в Костроме вечера его памяти?» И Волков как-то походя ответил, что это бессмысленно, никто не придет и вообще он не хочет этим заниматься. Я подумал: Шевченко – подзабытый поэт, очень любимый мной, и мы очень мало делаем для памяти ушедших. И зародилась идея литературных чтений, на которых родственники рано ушедших поэтов постсоветского времени, а также литературоведы освещали бы их биографию и творчество.

Надо было определиться: рассказывать о стихах или о человеке. Благодарная память и близкий к объективности анализ стихов зачастую исключают друг друга. Поэтому наша идея поначалу выглядела эклектичной. Но в дальнейшем проект эволюционировал, обретая свое лицо. Мы затевали его с Ириной Медведевой: в 1999 году трагически погиб ее сын, талантливый поэт и эссеист Илья Тюрин. И последующие 17 лет она посвятила себя проекту «Илья-премия». В 2016-м, незадолго до ухода Ирины из жизни, я брал у нее интервью для журнала «Лиterraтура». Заголовок был такой: «Вместо ожидания Ильи по вечерам мы стали ждать рукописи на “Илья-премию”». Но если в «Илья-премии» – важном для становления современной литературы конкурсе начала 2000-х – невозможно было без иерархии, то в рамках мемориальных чтений Медведева противилась выстраиванию поэтов по ранжиру. Это понятно, учитывая ее трагедию. А мне всегда казался важным литературоведческий аспект проекта.

В 2019 году прошли шестые литературные чтения «Они ушли. Они остались», посвященные поэтам, ушедшим в 70-е и 80-е годы XX века. Честно говоря, на старте нашей затеи не думал, что проект получит такое развитие, что он приобретет такой огромный резонанс, что на антологию выйдут рецензии. Сейчас мне кажется: возникает полюсность в рамках одного вечера, мы это делаем для очень разных аудиторий. Кто-то пришел услышать рассказы о поэте с «человеческой» стороны – с неизбежной сентиментальной нотой. А кому-то хочется научного подхода в анализе творчества. И у нас есть элемент конференции, филологические доклады. В рамках чтений все это уживается, слава богу. Спрашиваю зрителей, им это сочетание мемуаров и литературоведения абсолютно не мешает.

– Чем различаются меж собой шесть дней шестых чтений?

– Четыре дня кардинально не отличаются друг от друга. Разумеется, стараемся выстраивать драматургию каждого вечера, это прекрасно получается у нашего коллеги по проекту Николая Милешкина. Сергей Ивкин в журнале «Плавучий мост» точно охарактеризовал то, чем мы сейчас занимаемся, назвав том антологии, вышедший в 2016 году и посвященный ушедшим в постсоветские годы, «свежей раной» и обратив внимание на иную степень литературоведческой отстраненности в новом томе. «Жива энергия потери», как сказала бы Ирина Медведева. Поэтому в рамках нынешних чтений преобладает анализ творчества и эпохи, в то время как первые «Они ушли. Они остались» тяготели к воспоминаниям.

21 мая 2019 года мы открыли чтения в библиотеке имени Лермонтова. Второй день был в музее Алексея Толстого. Хочу отметить эссе Ольги Постниковой о поэте-диссиденте Илье Рубине, сочетающее биографический и литературоведческий аспекты: живой, эмоциональный, но не экзальтированный разговор о поэте и друге через призму его стихов. Два последних вечера посвящались поэтам, связанным с рок-музыкой и ушедшим в конце ХХ и начале XXI века. Милешкин, ранее игравший в рок-группе и прекрасно знакомый с соответствующей эстетикой, полностью организовал эти вечера, он же составил для антологии подборку Александра Башлачева. Общим решением мы сошлись на том, что это один из очень немногих рок-поэтов, чьи тексты выдерживают проверку зрением, – и единственный в нашей антологии.

– А другой человек с гитарой, Высоцкий, – тоже поэт?

– Да, в этом окончательно убеждает книга Владимира Новикова, вышедшая в серии «ЖЗЛ». В ее окончании есть диалог с воображаемым оппонентом, где Новиков легко опровергает доводы «Высоцкий не поэт», говоря о его семантической многоплановости.

– Какие поэты стали первыми героями вашего проекта семь лет назад?

– Назову удивительного лирика Сергея Королева. В «Воймеге» в 2011 году вышла его посмертная книга стихов «Повторите небо». Он был студентом Литинститута в семинаре Галины Ивановны Седых. Приятно, что благодаря Королеву от антологии потянулись ниточки в других направлениях: когда мы презентовали антологию в Череповце, первый том, в январе 2017 года, Татьяна Ржанникова и Сергей Меньшаков, местные культуртрегеры, впервые услышали о своем замечательном земляке. И загорелись идеей сделать серию фильмов о поэтах Вологодчины, на что впоследствии получили президентский грант. В первом – о Королеве – приняли участие Элина Сухова, Ната Сучкова, Александр Переверзин, Галина Ивановна Седых и другие, лично знавшие поэта. Фильм показали в родном городе поэта, Бабаево, а также в Вологде на фестивале «Плюсовая поэзия», а родственники Королева, к которым мы ездили в Бабаево для съемок фильма, были очень удивлены интересом к своему сыну и брату – в полной уверенности, что о нем уже все забыли.

– Какие цели у вашего проекта? «Илья-премия» открывала новые имена – к примеру, красноярца Ивана Клинового, ставшего лауреатом…

– В первую очередь – привлечение внимания к талантливым авторам того или иного временного периода. Люди узнают поэтов. А критики встраивают их в историко-литературный контекст. В интернет-журнале «Прочтение» Юлия Подлубнова написала, что теперь разговор о поэзии 70–80-х невозможен без второго тома «Уйти. Остаться. Жить», появившегося в конце прошлого года. То есть пересматривается картина литературы позднесоветского периода. Надеюсь, что мы в этом участвуем. Выходит огромное количество рецензий – в толстых журналах, «Учительской газете», на портале «Горький», в «Российской газете», «Комсомольской правде»…

– Когда затевался проект, думали про антологию?

– Нет. Эта идея полностью принадлежит Ирине Медведевой. За несколько месяцев до своего ухода она собрала нас с Леной Семеновой в Лермонтовке и объявила, что нужно как можно быстрее подготовить и издать антологию. В системе «Ридеро». Мы не понимали такой спешки. И отказывались от «Ридеро». А потом мы узнали, в чем дело. Ирина, уже будучи тяжело больной, очень хотела увидеть эту книгу при жизни. Увы, этого не случилось.

Меня не очень вдохновляла идея выпуска антологии ушедших поэтов. Мне казалось, что важны именно чтения. С живой зрительской реакцией. И тут возник Патрик Валох – австрийский поэт и эссеист. Параллельно с нами он собирал имена ушедших поэтов – только в более широком временном диапазоне. Он увидел, что сайт, созданный Ириной, заброшен. Он прислал нам имена и пополнил базу участников проекта. Меня чрезвычайно вдохновило, что за нашим делом внимательно наблюдают из-за рубежа. К тому моменту я переключился на другие проекты. Но стало понятно, что далеко не все сделано в рамках чтений «Они ушли. Они остались», впоследствии переросших в антологию «Уйти. Остаться. Жить». И мы выпустили-собрали первый том. Я увидел, с каким вниманием его встретили. И воспарил, поняв, что наш проект нужен многим людям. Третий мотивирующий фактор – участие в проекте Николая Милешкина. Благодаря его задору и скрупулезному текстологическому вниманию у нас с Леной появилось желание продолжить работу в этом направлении. А тут еще подключился благотворительный фонд, который полностью проспонсировал издание двухтомника. Я прежде не обращался ни в какие фонды. Первый том был выпущен на краудфандинговые средства. Таня Ржанникова подсказала координаты фонда. Написал туда без особого энтузиазма. И сразу получил горячий отклик. Весь 2018 год мы не покладая рук занимались работой в архивах, составлением подборок, подготовкой статей – и выпустили сразу два тома к нужному сроку: отдельно посвященный 70-м, отдельно – 80-м.

– По сумме расходов сильно различались книги?

– Очень. Первый том – это 500 страниц. Где представлены поэты 90-х и 2000-х и немного 2010-х. К примеру, Роман Файзуллин, чья трагическая смерть в 2016-м всколыхнула литературную общественность и заставила меня разубедиться в самой идее «посмертной памяти» – после некоторых эмоциональных высказываний в «Фейсбуке» поневоле хочется жить вечно, чтобы хотя бы иметь возможность контролировать поток грязи. По предложению Владимира Коркунова, дружившего с ним, материал о Романе включили, когда антология была уже составлена. А вторая книга вышла в двух томах, каждый примерно по 500 страниц. С цветными вкладками – где фрагменты рукописей, автографы, картины поэтов, фоторепортаж с литературных чтений «Они ушли. Они остались». Это креатив Николая Милешкина.

– Где приобрести три книги проекта?

– Тираж первого тома уже подошел к концу. А книги 2019 года есть в «Москве», «Фаланстере», «Гиперионе», на сайтах для заказа. Но наш проект не коммерческий. Все три тома антологии находятся в открытом доступе в Интернете, на сайте Веры Зубаревой «Гостиная». Читайте на здоровье!

– Третья книга планируется?

– Пока нет. Готовим презентации двух томов в разных городах и несколько отдельных авторских сборников ушедших поэтов в рамках книжной серии. Это работа на ближайшие два-три года. Мы уже съездили в Курск, Ижевск, Смоленск, Воронеж, Череповец, Вологду, Санкт-Петербург, собираемся в Тулу, Владимир, Барнаул, Новосибирск и Томск…

– Расскажите, какие отдельные сборники будут изданы в книжной серии проекта?

– В процессе работы над антологией мы убедились в том, что многие авторы не имеют репрезентативных книжных изданий. Решение об издании книги или включении в антологию принимается коллегиально. Единогласное мнение – издать Владимира Полетаева. Это поэт с трагической судьбой, выбросившийся из окна своего дома на Ленинградском проспекте в 1970 году в возрасте 18 лет. Автор огромного количества очень зрелых стихотворений. Он учился в Литинституте в семинаре Льва Озерова. Много переводил – от Рильке до Павла Тычины. В 1983 году в Тбилиси вышла единственная его книга, составленная мэтром Олегом Чухонцевым. Но поэтические тексты были искажены цензурными правками. И мы решили выпустить новый сборник «Прозрачный циферблат» с предисловием Ольги Балла, восстанавливающий текстологическую справедливость в отношении поэта. В работе над ним нам очень помогает Ремма Арштейн – хранительница архива Полетаева, бережно относящаяся буквально к каждой запятой в его текстах.

– Степень кандидата наук вас больше не интересует?

– Да. И это мое окончательное решение. Я нашел свою нишу – культуртрегерская деятельность. А в научной среде присутствовать и писать о поэзии научным языком нет никакого желания. И потом, я не очень хочу преподавать – с удовольствием даю индивидуальные консультации молодым поэтам и прозаикам, иногда по приглашению читаю лекции, но мне интереснее редакторская работа. В итоге сдал все кандидатские экзамены, но диссертацию о поэтической группе «Московское время» не написал. У поэта Алексея Цветкова я ощутил имитацию спонтанности письма после 2004 года. И на Цветкове моя диссертация застопорилась.

Я поменял тему. Стал писать о своих любимейших поэтах – Борисе Рыжем и Денисе Новикове. Тут была обратная ситуация. Рыжий мною настолько любим, что я понял: у меня нет ключа к его поэтике. Он грандиозный поэт. Не могу понять, как ему удалось сочетать столь плотную и разноуровневую интертекстуальность с абсолютно внятным биографическим лицом. Я не пробился сквозь эту загадку. И почувствовал, что в принципе пока не готов к большому исследованию о поэзии. А как критик в основном пишу о сборниках эссеистики. А как писать про стихи? Они – чудо. Которое если и возможно сочетать с филологическим дискурсом, то – в ущерб тайне поэзии.

– Сколько человек в команде проекта?

– Сейчас составляют антологию я, Николай Милешкин и Елена Семенова. Сильно помогает с версткой Владимир Коркунов, с дизайном – Сергей Ивкин. Но вообще-то у нас большая команда – это наследники ушедших поэтов. Большинство из них активно поддерживают проект. С благодарностью упомяну Веру Борисовну Поглазову – мать белорусского поэта Игоря Поглазова, погибшего 13-летним. Его стихи отметил Вознесенский…

– Как в ряд критиков, пишущих для антологии, попал, к примеру, новосибирец Антон Метельков?

– До этого я знал его в поэтическом амплуа, но он проявил себя как великолепный эссеист. Вообще, понятие «критик» сейчас очень размыто. Поэт, активно не участвующий в критической деятельности, может вдруг написать чрезвычайно талантливое эссе. Он даже может превзойти человека, мозолящего наши глаза своими публикациями.

Мы находили авторов сами. И превысили размер выделенного нам гонорарного фонда. Многое пришлось платить из собственных средств. Использовали также републикации. К примеру, взяли в антологию послесловие Вениамина Каверина к книге томича Михаила Орлова «Травы чужих полей».

С Метельковым мы познакомились на почве «Они ушли. Они остались». Речь зашла об интересном поэте из Хакасии Анатолии Кыштымове. Хотя я признал его дарование не сразу. Мне казалось, что он довольно слабый автор. Но Антону удалось меня переубедить. Я внимательно прочитал его сборники в Ленинке, составил небольшую, но крепкую подборку, и сейчас мне Кыштымов очень нравится.

– Новосибирский поэт Виктор Iванiв, покончивший с собой в феврале 2015-го, не представлен в проекте?

– Он был представлен на чтениях в 2016 году. А в антологию не вошел, поскольку был уже утвержден состав авторов первого тома, на издание которого мы собрали 80 тысяч рублей, это на 500 экземпляров. Других возможностей расширить книгу не было. Очень хочется лет через пять переиздать первый том с полноценным разделом об ушедших в 2010-е либо выпустить об этом периоде отдельную книгу.

– Расскажите о себе. Что входит в круг ваших обязанностей в «Учительской газете», где вы работаете редактором отдела культуры? Какие трудности?

– Устроился туда в феврале 2019-го. Трудность связана со мной. Как поэт, которому для сосредоточенности требуется изоляция, привык регулярно уезжать из Москвы и писать стихи в одиночестве, а работа в еженедельнике не предполагает таких отпусков. Научился уезжать, не создавая проблем газете. Выручает моя способность к моментальной реакции и способность делать множество дел без ущерба для каждого. В «УГ» веду четыре рубрики. Одна из них – «А вы читали?» Там публикуются две рецензии или обзор – о книгах самых разных жанров. Также редактирую рубрики, посвященные кино и науке, публикую свои и чужие интервью. Работа редактором в газете – новый опыт для меня, до этого я много времени провел в интернет-изданиях, но, кажется, все получается.

– Кто вы в первую очередь – поэт, критик, редактор, культуртрегер?

– Стихи живут во мне. Но за пределами моего поэтического мировоззрения я абсолютно рациональный и логичный человек, очень внятный. Мне с трудом далось это сочетание. В юности мне, воспитанному на театральном Серебряном веке, казалось, что поэт должен вести себя каким-то особенным образом – постоянно чудить, из-за чего не получается выстраивать отношения с людьми. Но меня дисциплинировала редакторская работа. Я научился взаимодействовать с людьми ради сохранения своих проектов. Большое счастье, что это не убило во мне поэзию.

По сути, писать стихи – это то, что у меня получается лучше всего. Для меня очень важно движение на поводу у звука. Чуковский, когда писал о Блоке, использовал термин «звуковой пассивизм». Когда пишешь стихи, важно поймать нужный ритм: слова с их словарными значениями вторичны, а написанное удивляет тем больше, чем меньше на нем настаиваешь. То, что нужно, помимо воспитываемых слуха и начитанности, – ощущение исконного, неотъемлемого от тебя одиночества, никак не мешающего социализации. А это уже невоспитуемо и проявляется в детстве – но именно это и делает тебя поэтом.

– Что проще отличить: плохое стихотворение от хорошего – или хорошее от очень хорошего?

– Я думаю, что это разные уровни сложности. Плохие стихи не различают люди с недостаточно высокой профессионализацией или произволом личного вкуса. То есть идешь на поводу у каких-то субъективных, внелитературных факторов. И конечно же, есть очень много поэтов, научившихся имитировать письмо. Я посвятил этому статью «На обочине двух мейнстримов», она вышла в прошлом году в журнале «Интерпоэзия»: в ней говорится о двух имитационных векторах современной поэзии. Автор первого типа тяготеет к стихам «биографической» направленности, принимая за поэзию плоско понимаемую искренность, и ориентируется на условного «широкого» читателя, который путает попадание в спектр собственных эмоций с поэтическим веществом. Второй вектор – назовем его «филологической» поэзией – более ориентирован на подражание «тусовке», близкой к поэзии журнала «Воздух». Настоящий текст – всегда исключение, всегда отстраивание от «тренда», он может встретиться (и встречается) в журнале любой направленности, но всегда вне основного потока.

– Как долго вырабатывается эстетическая разборчивость?

– У каждого по-своему. Думаю, у меня был пятилетний опыт ежедневного чтения и анализа поэзии, после которого я обрел более-менее внятные ориентиры, но до сих пор нуждаюсь в соотнесении своего мнения с разными направлениями литературной жизни, с одной стороны, и с классикой, с другой, поэтому держу руку на пульсе. Помню замечательные слова Игоря Волгина: «Вы должны судить о своих коллегах по семинару не как о соседях по двору. Уровень суждения «Вася лучше Пети» неприемлем. Выбирайте себе в соперники Пушкина и Мандельштама. Надо понимать контекст поэзии в целом. То есть судить по гамбургскому счету». Полностью согласен с мэтром.

– Волгин еще ведет студию «Луч». Вы себя к ней причисляете?

– Я посещал разные студии. С 19 до 23 лет ходил к уже упомянутым Волгину, Исаевой, Веденяпину, Кубрику, Костюкову, Рожновой, Лукину… Все они в некотором смысле мои учителя. Во многих я разочаровался – но отрицательный опыт очень полезен. А вот Кирилл Владимирович Ковальджи, к сожалению, уже умерший, стал моим учителем на всю жизнь. Сейчас мне 30, я занимаюсь с 19-летними поэтами и руководствуюсь его правилами.

Волгина очень интересно слушать. Он цитирует своего учителя Евгения Винокурова: «Учитель, воспитай ученика, чтоб было у кого потом учиться». Волгин – поэт-шестидесятник. То есть поэт смысловой внятности. Сейчас мне это не близко. Я пошел по другому пути. Мои стихи Волгину не нравятся, они для него бла-бла-бла. Но при встрече слушаю его затаив дыхание. Человек высокой эрудиции – таких еще поискать! Не говоря уже о том, что это учитель Сергея Гандлевского и Дмитрия Быкова.

– Почему поэты, пишущие бездонные стихи, сами нередко если не на дне жизни, то на ее обочине?

– Какая у вас интересная метафора! Но можно писать прекрасные стихи и при этом не быть маргиналом. В 2013 году я часто цитировал Дениса Новикова: «Поэзия – компенсация за абсолютную жизненную непригодность». Но с тех пор я эволюционировал и считаю иначе. Когда судьба загоняет тебя в сложные жизненные обстоятельства, понимаешь, что, оказывается, умеешь столько всего! И поэзии это не мешает. Ощущаю себя не на дне. А успешным человеком.

– Премии с большим денежным содержанием полезны или вредны молодым поэтам?

– Все зависит от индивидуальных установок поэта. Опасны обе ситуации – как невнимания, так и излишнего внимания к автору. Рано или поздно хайп заканчивается, а поэт продолжает его ждать. И это может неблаготворно сказаться на его психике. И на его дальнейшей поэтической деятельности. Не говоря уже о том, что получение премии от какого-то фланга может сказаться на нормативной эстетике. То есть поэт может начать писать так, как принято в кругу, в который он принят.

Мне близки два определения поэзии. Бродский писал о «школе неуверенности». Мандельштам – про «ощущение собственной правоты». Разумное сочетание этих двух ощущений приводит к душевной уравновешенности. И закормленность премиями не приведет к отрицательному результату. А катализатором душевного срыва может стать как премия, так и что-то другое.

– Почему сейчас нет мощных поэтических группировок, какими были СМОГ или «Московское время»?

– Они появились в определенной социокультурной ситуации. Когда поэты были вынуждены объединяться по принципу противостояния советскому строю. Сейчас такого нет. Нет внятного врага – нет внятной оппозиции. Смогист Юрий Кублановский рассказывал мне в интервью, что им с юных лет было противно все советское. А Сергей Гандлевский в эссеистике очень часто говорит, что он и его товарищи по «Московскому времени» не носили стихов по редакциям, что только Кенжееву удалось напечататься в «Юности». Гандлевский понял, что придется заплатить высокую цену – отречением от собственной поэтики. Со временем журналы, отвергавшие его стихи, сами стали предлагать ему публикации.

Удушающий тоталитарный строй – это испытание, которое может как закалить, так и подавить волю, поэтому мне близок прагматический подход к понятию «испытание»; но не менее тяжела ситуация «разрешенности» при огромном выборе – когда никакое явление искусства не становится событием для публики. Как пишет поэт Олеся Николаева, «все можно и все равно». Возвращаясь к вашему вопросу, можно заметить, что современная литературная жизнь очень разобщенная – и различие поэтик отнюдь не главная причина этой разобщенности. Многое изменил 2014 год и крымский референдум. Плюс общий эгоцентризм, свойственный любому творческому человеку… Хотя кружки по интересам никуда не деваются. Я когда-то сказал, что в русском человеке сильна страсть к литературной социализации. И будет оставаться сильной еще полвека как минимум.

– Ваше отношение к заходу поэта на территорию прозы? Вышла книга «Воденников в прозе» и другие. Прозаик Шишкин вот не пишет стихов…

– У прозаика должен быть дар поэта. Поскольку поэзия – высшее из искусств. И при этом он должен понимать, как важно не уйти в ритмическую прозу а-ля Андрей Белый. Проза предполагает нарратив, а поэзия противится ему. Проза – создание авторского мира в рамках чистого листа. Это знание законов жизни. А поэты прежде всего слышат звуки. Прозаик никогда не играет роль транслятора. Надо понимать, где заканчивается медиум и начинается человек пишущий. Вспомним, свой поэтический дар Набоков и Бунин реализовали в рамках прозы.

Я когда-то писал прозу. Это совсем другой вид удовольствия. Со временем я понял, что поэзия привлекает меня прежде всего отсутствием целенаправленного усилия – здесь важнее ежедневно вырабатываемое усилие этическое, нежели всесторонняя образованность или знание жизненной фактуры, поэт может черпать из внутренней драмы. На том и стоим.

Юрий Татаренко
Фото из личного архива Б. Кутенкова

100-летие «Сибирских огней»