Дмитриев А. Крестьянин и тинэйджер. — М.: Время, 2012

Это во всех отношениях замечательный роман — весьма интеллигентный и элегантный, словно одетый в стильный костюм современного «москвошвея». Читатель, конечно, сразу отметит его лаконичность: чуть более 300 страниц при почти карманном формате и необыкновенную увлекательность, обеспеченную, скорее, атмосферой легкой мистики и искусного монтажа, чем сюжетом. Секрет и этой увлекательности, и легкомистичности в истории о непьющем фермере-одиночке из бывших «афганцев» и 19-летнем бывшем студенте из Москвы, скрывающемся у него от призыва в армию по воле родителей, в мастерстве аналогий, доходящих до совпадений: «крестьянин» Панюков и его возлюбленная Саня находятся в отношении очевидной симметрии с «тинэйджером» Герой (Герасимом) и его пылкой любовью по имени Татьяна. С одной стороны, кажется, что этот роман геометрично расчерчен аккуратным автором, наподобие если не В. Набокова, то Е. Лапутина. А с другой, что эта геометричность — лишь следствие какой-то заветной для А. Дмитриева думы о мире как об очень тесном для людей пространстве без новизны и неожиданностей. Не зря ведь разоблаченная Герой Татьяна, умом которой он так восхищался, оказывается, говорила чужими словами, мыслила заемной у своего престарелого любовника мудростью. Еще более ужасно, что мысли эти — о жалкой участи интеллигенции: веря «в слово, в смысл, в ценности», она «оказалась в положении средневековых евреев», «всюду гонимых и презираемых». Так, сам собой созревает финал романа, где Панюков и Гера, крестьянин и тинэйджер, меняются местами, и не только географически. Вернее, должны поменяться, ибо автор вдруг ломает стройную конструкцию своего романа, и в дымке его смутного окончания мы видим бывшего юного инфантила на танковой броне, видимо, в армии и, кажется, где-то на Кавказе.
И уже сомневаешься, об интеллигенции ли этот роман, о хождении ли ее в народ и о самом ли народе, вращающемся в замкнутых кругах сословий, социальных ниш и страт, коллективного или сугубо личного существования. (Или даже в том, что он о фатальном одиночестве «двух человек из параллельных миров», «опытов» и «правд», как пишет В. Пустовая). Неужто это роман о социальном оптимизме людей, прощающихся со своими либеральными иллюзиями самодостаточного счастья? По крайней мере загадочная стрекоза, появляющаяся в самом конце романа как символ перерождения героя, отменяет какую-либо однозначность толкования, вдобавок уводя произведение в пространство лит. классики, к Набокову, Мандельштаму или Заболоцкому. В этом и искусственность новой книги прошлогоднего букеровского лауреата А. Дмитриева, и робкий шаг навстречу социальному реализму.