Единый ресурс русскоязычных журналов и альманахов
Литературный подкаст
Увеличить
Решаем вместе
Считаете, что объекты культурного наследия находятся в плохом состоянии?
Расскажите об этом
Пн. 14:00 – 17:00
Вы здесь
Дорогие россияне
Миниатюры
Файл: 
13_kabanov_dr.zip (14.71 КБ)
13_kabanov_dr.zip (14.71 КБ)
Илья КАБАНОВ
Миниатюры
Сегодня ко мне в гости зашел председатель ТСЖ по фамилии Кашин. Председатель Кашин — это крепкий старик лет восьмидесяти с лысиной журналиста Познера и лицом красного директора (или красным лицом директора — это зависит от выбранной системы координат).
Свои дни он проводит в походах по квартирам, развлекая жильцов парадоксальными историями и просьбами.
Мне он, в частности, рассказал о том, как в прошлом году ему досаждали ремонтом одной из соседних квартир. Несколько дней председатель терпел перманентный шум, после чего поднялся к соседям, где обнаружил смуглого нурсултана, орудующего отбойным молотком. На вопросительный взгляд председателя Кашина усидчивый работник ответил со сдержанным достоинством: «Ляминат уклядиваю». Воспитанный в традициях уважения к человеку труда, председатель не стал устраивать скандал и посоветовал нурсултану работать с перерывами. Потому что всем нужно отдыхать.
Поделившись этой и некоторыми другими сагами, председатель вдруг серьезно спросил, что меня беспокоит, на что я жалуюсь.
— Многое меня беспокоит, — ответил я, не понимая всей серьезности ситуации.
— Выбери что-то одно, — отрезал председатель.
Ну и что я мог ему сказать? На кого пожаловаться?.. На орущих круглосуточно детей из квартиры напротив? На вонючек в лифте? На кашляющего сифилитика, живущего этажом выше? На преступное правительство?.. Это же все мелочи, а мне нужно было выбрать одну самую серьезную проблему и доложить о ней председателю.
И я нашел ее. Выпрямив спину и глядя прямо в глаза пожилому Кашину, я произнес:
— Меня очень беспокоит, что люди в Интернете пишут глупости.
— В Интернете? — уточнил председатель.
Я кивнул.
Председатель обещал разобраться.
Слава и сливыСвои дни он проводит в походах по квартирам, развлекая жильцов парадоксальными историями и просьбами.
Мне он, в частности, рассказал о том, как в прошлом году ему досаждали ремонтом одной из соседних квартир. Несколько дней председатель терпел перманентный шум, после чего поднялся к соседям, где обнаружил смуглого нурсултана, орудующего отбойным молотком. На вопросительный взгляд председателя Кашина усидчивый работник ответил со сдержанным достоинством: «Ляминат уклядиваю». Воспитанный в традициях уважения к человеку труда, председатель не стал устраивать скандал и посоветовал нурсултану работать с перерывами. Потому что всем нужно отдыхать.
Поделившись этой и некоторыми другими сагами, председатель вдруг серьезно спросил, что меня беспокоит, на что я жалуюсь.
— Многое меня беспокоит, — ответил я, не понимая всей серьезности ситуации.
— Выбери что-то одно, — отрезал председатель.
Ну и что я мог ему сказать? На кого пожаловаться?.. На орущих круглосуточно детей из квартиры напротив? На вонючек в лифте? На кашляющего сифилитика, живущего этажом выше? На преступное правительство?.. Это же все мелочи, а мне нужно было выбрать одну самую серьезную проблему и доложить о ней председателю.
И я нашел ее. Выпрямив спину и глядя прямо в глаза пожилому Кашину, я произнес:
— Меня очень беспокоит, что люди в Интернете пишут глупости.
— В Интернете? — уточнил председатель.
Я кивнул.
Председатель обещал разобраться.
В Одессе мы поселились в старом доме с зеленым фасадом и эклектичным двором.
Город встретил нас ливнем, штормом и градом — идеальный набор для сухопутных крыс, незнакомых с разгулом стихии. В разгар этого водного апокалипсиса из моря вышел веский мужчина с бронзовым загаром и полной авоськой моллюсков. Он вежливо поинтересовался, как мы себя чувствуем, предложил отведать пойманных им мидий, после чего, расстроившись, кажется, нашим отказом, пошлепал дальше босиком по лужам, побиваемый градинами.
Я хочу верить, что это был настоящий одессит, и жалею, что отказался от мидий. Я мог бы поделиться мидиями с дворовыми котами. Они оккупировали все соседние крыши — на каждой греются по две-три особи парадоксальных расцветок, — и, судя по безразличному выражению упитанных мордочек, я их интересую гораздо меньше, чем они меня. В принципе, это неудивительно — мидий ведь я им так и не принес.
Две очаровательные девушки, одна из них в тельняшке, вторая, судя по всему, без нижнего белья, идут по бульвару и задорно обсуждают свои соски (ударение на втором слоге). Я понимаю, что в Одессе это лучший повод для рефлексии (ударение опять на втором слоге).
Посреди Привоза разгорается нешуточный конфликт: два продавца обсуждают, чьи сливы вкуснее. К дискуссии подключаются все новые и новые участники; кажется, достоинства и недостатки слив (а также родственников продавцов вплоть до седьмого колена) интересуют уже весь рынок. Я вижу, что вкус фруктов — это единственный, пожалуй, достойный спора предмет в Одессе.
Больше ста лет назад мой прапрадед вместе с сыновьями собрал нехитрые пожитки, оставил родную деревушку в ста восьмидесяти верстах от Одессы и перебрался в Сибирь, где умер в 1945 году накануне своего сто третьего дня рождения.
Сегодня я сижу на террасе, наблюдаю за жизнью эклектичного двора, пью пиво «Слава країни» и мечтаю сдать обратный билет.
Кофе с молокомГород встретил нас ливнем, штормом и градом — идеальный набор для сухопутных крыс, незнакомых с разгулом стихии. В разгар этого водного апокалипсиса из моря вышел веский мужчина с бронзовым загаром и полной авоськой моллюсков. Он вежливо поинтересовался, как мы себя чувствуем, предложил отведать пойманных им мидий, после чего, расстроившись, кажется, нашим отказом, пошлепал дальше босиком по лужам, побиваемый градинами.
Я хочу верить, что это был настоящий одессит, и жалею, что отказался от мидий. Я мог бы поделиться мидиями с дворовыми котами. Они оккупировали все соседние крыши — на каждой греются по две-три особи парадоксальных расцветок, — и, судя по безразличному выражению упитанных мордочек, я их интересую гораздо меньше, чем они меня. В принципе, это неудивительно — мидий ведь я им так и не принес.
Две очаровательные девушки, одна из них в тельняшке, вторая, судя по всему, без нижнего белья, идут по бульвару и задорно обсуждают свои соски (ударение на втором слоге). Я понимаю, что в Одессе это лучший повод для рефлексии (ударение опять на втором слоге).
Посреди Привоза разгорается нешуточный конфликт: два продавца обсуждают, чьи сливы вкуснее. К дискуссии подключаются все новые и новые участники; кажется, достоинства и недостатки слив (а также родственников продавцов вплоть до седьмого колена) интересуют уже весь рынок. Я вижу, что вкус фруктов — это единственный, пожалуй, достойный спора предмет в Одессе.
Больше ста лет назад мой прапрадед вместе с сыновьями собрал нехитрые пожитки, оставил родную деревушку в ста восьмидесяти верстах от Одессы и перебрался в Сибирь, где умер в 1945 году накануне своего сто третьего дня рождения.
Сегодня я сижу на террасе, наблюдаю за жизнью эклектичного двора, пью пиво «Слава країни» и мечтаю сдать обратный билет.
Знакомые удивляются, когда узнают, что натуральному свежесваренному кофе я предпочитаю растворимую гранулированную бурду.
Признаться в любви к растворимому кофе — все равно что сознаться в пристрастии к просмотру отечественных телепередач. Обычная реакция на оба эти заявления — плохо скрываемая смесь жалости и презрения.
Не станешь же объяснять кофейным снобам, что вкус и в первую очередь запах растворимого кофе с молоком — это главное, вероятно, воспоминание о детстве. Как только чашка ненавистного многим напитка оказывается рядом, я сразу переношусь в конец восьмидесятых и обнаруживаю себя в самолете «Аэрофлота», совершающем рейс Новосибирск — Сочи или Новосибирск — Кишинев (с пересадкой в Уфе).
Машина времени приведена в действие, и ничто не остановит поток воспоминаний. Вот я обещаю себе стойко перенести взлет, но уши опять предательски закладывает, и я, кажется, громко плачу. Тут помогла бы барбариска, но она сгрызена еще во время руления на полосе.
Если заглянуть в иллюминатор (а заглянуть туда надо обязательно, иначе зачем вообще было соглашаться на все эти муки со взлетом, посадкой и заложенными ушами), то можно увидеть лоскутное одеяло полей с ниточками дорог, по которым — и это, разумеется, самое важное — ползут игрушечные грузовички. Потом, уже дома, нужно будет непременно разыграть эту сцену на ковре со своими машинками. А здорово было бы, если бы родители купили ковер с раскраской под эти зелено-рыжие поля!
Кажется, я лечу уже целую вечность. Мама, мы скоро приземлимся?.. Лететь еще столько же?.. Я устал и хочу в туалет… Туалет в самолете чем-то напоминает космический корабль. Наверное, Гагарин с Леоновым летали в таких же тесных аппаратах и, как и я, сосредоточенно крутили блестящие рукоятки. Земля, Земля, как слышите меня? Прием!..
Наверное, я мог бы провести в этом космическом туалете весь полет, но в дверь уже настойчиво стучат. Теперь меня занимает один серьезный вопрос: а что происходит с тем, что мы смыли в самолетный унитаз? Вероятно, всё это падает на тайгу или на колхозные поля… Кто-то из взрослых с непроницаемым лицом подтверждает мою теорию. Одной загадкой мироздания становится меньше.
Строгие и красивые стюардессы начинают разносить обед. Курица и даже пряник меня интересуют мало, все внимание приковано к бумажным пакетикам с перцем, солью и пахнущей одеколоном салфеткой. Все это настолько не похоже на встречающееся в земной жизни, что было бы преступлением оставлять такое богатство на борту. Пакетики (вместе с выпрошенными у папы, — двойное сокровище сильнее греет душу) отправляются в мамину сумку.
Проходит несколько минут… и стюардесса с доброй улыбкой ведущей «Спокойной ночи, малыши» приносит ее — чашечку горячего растворимого кофе с молоком… Добавим сахара. Ничего вкуснее в жизни я не пил! Дома мне обычно наливают чай, но в небе свои законы, и я наслаждаюсь этой кофейной свободой.
Двадцать лет спустя я храню верность растворимому кофе, но не могу объяснить друзьям причину своей любви к этому странному сочетанию вкуса и запаха.
Эмиграция из очередиПризнаться в любви к растворимому кофе — все равно что сознаться в пристрастии к просмотру отечественных телепередач. Обычная реакция на оба эти заявления — плохо скрываемая смесь жалости и презрения.
Не станешь же объяснять кофейным снобам, что вкус и в первую очередь запах растворимого кофе с молоком — это главное, вероятно, воспоминание о детстве. Как только чашка ненавистного многим напитка оказывается рядом, я сразу переношусь в конец восьмидесятых и обнаруживаю себя в самолете «Аэрофлота», совершающем рейс Новосибирск — Сочи или Новосибирск — Кишинев (с пересадкой в Уфе).
Машина времени приведена в действие, и ничто не остановит поток воспоминаний. Вот я обещаю себе стойко перенести взлет, но уши опять предательски закладывает, и я, кажется, громко плачу. Тут помогла бы барбариска, но она сгрызена еще во время руления на полосе.
Если заглянуть в иллюминатор (а заглянуть туда надо обязательно, иначе зачем вообще было соглашаться на все эти муки со взлетом, посадкой и заложенными ушами), то можно увидеть лоскутное одеяло полей с ниточками дорог, по которым — и это, разумеется, самое важное — ползут игрушечные грузовички. Потом, уже дома, нужно будет непременно разыграть эту сцену на ковре со своими машинками. А здорово было бы, если бы родители купили ковер с раскраской под эти зелено-рыжие поля!
Кажется, я лечу уже целую вечность. Мама, мы скоро приземлимся?.. Лететь еще столько же?.. Я устал и хочу в туалет… Туалет в самолете чем-то напоминает космический корабль. Наверное, Гагарин с Леоновым летали в таких же тесных аппаратах и, как и я, сосредоточенно крутили блестящие рукоятки. Земля, Земля, как слышите меня? Прием!..
Наверное, я мог бы провести в этом космическом туалете весь полет, но в дверь уже настойчиво стучат. Теперь меня занимает один серьезный вопрос: а что происходит с тем, что мы смыли в самолетный унитаз? Вероятно, всё это падает на тайгу или на колхозные поля… Кто-то из взрослых с непроницаемым лицом подтверждает мою теорию. Одной загадкой мироздания становится меньше.
Строгие и красивые стюардессы начинают разносить обед. Курица и даже пряник меня интересуют мало, все внимание приковано к бумажным пакетикам с перцем, солью и пахнущей одеколоном салфеткой. Все это настолько не похоже на встречающееся в земной жизни, что было бы преступлением оставлять такое богатство на борту. Пакетики (вместе с выпрошенными у папы, — двойное сокровище сильнее греет душу) отправляются в мамину сумку.
Проходит несколько минут… и стюардесса с доброй улыбкой ведущей «Спокойной ночи, малыши» приносит ее — чашечку горячего растворимого кофе с молоком… Добавим сахара. Ничего вкуснее в жизни я не пил! Дома мне обычно наливают чай, но в небе свои законы, и я наслаждаюсь этой кофейной свободой.
Двадцать лет спустя я храню верность растворимому кофе, но не могу объяснить друзьям причину своей любви к этому странному сочетанию вкуса и запаха.
— А вы почему еще не эмигрировали? — строго спросила пожилая женщина в очереди к врачу. — Что вас может держать в этой стране?
Я растерялся. Во-первых, это определенно не тот вопрос, который ждешь услышать в поликлинике. Я был готов к обсуждению цен на лекарства, деятельности правительства и гениальной политики Сталина, но точно не к этому. Во-вторых, я действительно не знаю, что ответить на этот вопрос…
Почему я не эмигрировал?.. Возможно, потому что меня там никто не ждет, никто туда не приглашал, и вообще, — непонятно, что там делать.
Один мой добрый друг, переводчик-синхронист с немецкого, рассказал мне, в ответ на вопрос, почему не уехал он, про знакомых русских эмигрантов в Германии. Рассказ был долгим и печальным, там фигурировали фразы «люди второго сорта» и «нахлебники». Возможно, я остался, потому что не хочу быть таким нахлебником и чувствовать себя человеком второго сорта.
С другой стороны, мне хорошо здесь. Мне нравится работать несколько часов в неделю. Нравятся красивые девушки на улицах. Нравятся пейзажи с березками, ну как без них…
Смогу ли я прожить без всего этого? Вероятно, да. Но стоит ли тогда уезжать? Не факт.
Обо всем этом я думал, когда пожилая женщина задала мне свой вопрос об эмиграции. Ее выцветшие глаза терпеливо ждали ответа. Но как в одной фразе выразить весь мой ворох мыслей? Так что я отделался стандартным:
— Не уехал, потому что не понял пока, зачем.
Женщину явно расстроил мой ответ.
— Да, — произнесла она. — Вы утратили нашу хватку.
Какую хватку, о чем она?!. Я на всякий случай кивнул.
— Я не националист, — доверительно сообщила моя собеседница. — Но вы посмотрите вокруг! — Тут она выразительно оглядела приемный покой и кивнула в сторону табличек с нерусскими фамилиями на дверях кабинетов.
— Я не националист, — повторила пожилая женщина. — Но вы ни в одной стране мира не увидите такого засилья евреев и китайцев. Это же каждый третий! Я понимаю, откуда они появились, — это переселенцы во время войны. Но это же не повод!..
В этот момент я очень хотел провалиться сквозь кафельный пол. Заметив мой опущенный к полу взгляд, женщина подхватила:
— Да я выросла среди этих клеточек!
Из последующего монолога выяснилось, что ее сын эмигрировал в Англию двадцать лет назад, потом забрал с собой какую-то Лерочку, которая знала язык, а потом — внимание — нашел брата в соцсетях. Брат, разумеется, тоже эмигрировал.
Полагаю, я и дальше узнавал бы подробности жизни этой мужественной женщины в мире, управляемом евреями и китайцами в белых халатах, но тут из кабинета вышел ее спутник, и они удалились, костеря отечественную медицину.
И только тогда я понял, как ответить на ее первый вопрос. Я остался здесь, потому что нигде больше не услышу таких поразительных историй.
Я растерялся. Во-первых, это определенно не тот вопрос, который ждешь услышать в поликлинике. Я был готов к обсуждению цен на лекарства, деятельности правительства и гениальной политики Сталина, но точно не к этому. Во-вторых, я действительно не знаю, что ответить на этот вопрос…
Почему я не эмигрировал?.. Возможно, потому что меня там никто не ждет, никто туда не приглашал, и вообще, — непонятно, что там делать.
Один мой добрый друг, переводчик-синхронист с немецкого, рассказал мне, в ответ на вопрос, почему не уехал он, про знакомых русских эмигрантов в Германии. Рассказ был долгим и печальным, там фигурировали фразы «люди второго сорта» и «нахлебники». Возможно, я остался, потому что не хочу быть таким нахлебником и чувствовать себя человеком второго сорта.
С другой стороны, мне хорошо здесь. Мне нравится работать несколько часов в неделю. Нравятся красивые девушки на улицах. Нравятся пейзажи с березками, ну как без них…
Смогу ли я прожить без всего этого? Вероятно, да. Но стоит ли тогда уезжать? Не факт.
Обо всем этом я думал, когда пожилая женщина задала мне свой вопрос об эмиграции. Ее выцветшие глаза терпеливо ждали ответа. Но как в одной фразе выразить весь мой ворох мыслей? Так что я отделался стандартным:
— Не уехал, потому что не понял пока, зачем.
Женщину явно расстроил мой ответ.
— Да, — произнесла она. — Вы утратили нашу хватку.
Какую хватку, о чем она?!. Я на всякий случай кивнул.
— Я не националист, — доверительно сообщила моя собеседница. — Но вы посмотрите вокруг! — Тут она выразительно оглядела приемный покой и кивнула в сторону табличек с нерусскими фамилиями на дверях кабинетов.
— Я не националист, — повторила пожилая женщина. — Но вы ни в одной стране мира не увидите такого засилья евреев и китайцев. Это же каждый третий! Я понимаю, откуда они появились, — это переселенцы во время войны. Но это же не повод!..
В этот момент я очень хотел провалиться сквозь кафельный пол. Заметив мой опущенный к полу взгляд, женщина подхватила:
— Да я выросла среди этих клеточек!
Из последующего монолога выяснилось, что ее сын эмигрировал в Англию двадцать лет назад, потом забрал с собой какую-то Лерочку, которая знала язык, а потом — внимание — нашел брата в соцсетях. Брат, разумеется, тоже эмигрировал.
Полагаю, я и дальше узнавал бы подробности жизни этой мужественной женщины в мире, управляемом евреями и китайцами в белых халатах, но тут из кабинета вышел ее спутник, и они удалились, костеря отечественную медицину.
И только тогда я понял, как ответить на ее первый вопрос. Я остался здесь, потому что нигде больше не услышу таких поразительных историй.
