Ерофеев В. В. Акимуды. (Нечеловеческий роман). — М.: РИПОЛ, 2012

Этот большой и неуравновешенный текст в формате романа явно вдохновлялся событиями недавней пересмены власти и «болотного» деления населения, в основном московского, на противников и сторонников нового старого президента. Последние поименованы у В. Ерофеева «мертвыми», отбрасывающими страну в тоталитарное прошлое. Хотя автор и не чувствует к ним какой-то «баррикадной» ненависти, не очень-то отделяя их от живых, т. е. либералов. Вообще, В. Ерофеев политически достаточно миролюбив, и все это бурление «за» и «против» интересует его с точки зрения умеренного абсурда, знамением чего и является это диковинное слово-понятие «Акимуды». Вряд ли бы сам автор объяснил до конца, что сие означает: не страна и не народ, не люди и не духи, не враги и не друзья. И не посольство булгаковского Воланда, как можно было бы подумать.
Зато по ходу романа можно многое узнать об авторе, который сквозь затеянную им «акимудятину» вдруг да признается: «Меня ненавидят фашисты», «меня не любят либералы», а также «церковники», «московские филологи», «недолюбливает внесистемная оппозиция» и т. д. С вопросом на устах — «Так кто же любит меня?» — В. Ерофеев описывает анатомически подробный секс без комплексов, вперемежку со своим детством, отцовской работой дипломата и нескончаемыми путешествиями далеко на запад и юг России, думая, что этим отвечает на вопрос. Но, наверное, главный, кто любит В. Ерофеева — это он сам. Нормальный, в общем-то, человеческий и писательский эгоизм, без которого не может быть творчества. Случай В. Ерофеева, может быть, чуть иной, по сравнению, скажем, с Д. Быковым или З. Прилепиным, которых он мудрено зашифровывает в «Козлова-Радищева» и «Самсона-Самсона», поскольку диагностируется тем же «Акимудом», в котором слышится, помимо Бермуд (любимый вектор Ерофеева-путешественника) и просто «муд» (любимая тематика Ерофеева-беллетриста), еще нечто интравертное («аки», т. е. «как» — «нечто», «вроде»). Отсюда же, видимо, и проблемы с цельностью этого «нечеловеческого романа», который перерастает своего закомплексованного автора, согласно его же понятиям: «Писатель — не мастер. Он создает текст, который, прежде всего, независим от него самого, от его моральных качеств, наконец, даже от его ума — текст, который больше автора, интереснее, смелее и философичнее его», в отличие от «отсебятины» — «продукта самовыражения».
Где тут «текст больше автора» и «отсебятина» — все та же «акимудская» проблема. Которая в том, что «Акимуды и нигде и везде» и в том, что «Вот вы вроде бы что-то понимаете, а потом — хлоп! И ничего вы не понимаете!» Остаются «лирические отступления» — тексты-монологи о Москве или Сталине, похожие на блогерские, новеллы «Однорукая» или «Красная ящерица», шедевральные сами по себе.
Пример В. Ерофеева с его новым романом симптоматичен для нынешних лидеров писательско-издательских рейтингов. Они все больше замыкаются в себе, когда им кажется, что они, наоборот, все больше политизируются, левеют или правеют. Выиграет ли от этого противоречивого процесса литература — пока неясно, но время безоглядных деклараций вроде «похорон советской литературы» как будто уходит.