Вы здесь

Игорь Корниенко: «Каждая новая история — сражение!»

Писатель из Ангарска, лауреат Астафьевской и Шукшинской литературных премий Игорь Корниенко рассказал «Сибирским огням» о «длинном дыхании» прозаика, о любимой с детства книге и о битве с повседневной реальностью.

— Через трилогию «Давай взорвем весь этот свет!» красной нитью проходит тема возвращения к детству как к утраченному раю. Этот мотив у тебя и раньше звучал в рассказах — почему?

— В детстве потеряно было много. Развал СССР — для всех рухнуло многое — совпал для меня с войной в Нагорном Карабахе. В 12 лет я лишился, можно сказать, всего. Счастливого солнечного азербайджанского детства. Родины. Друзей. Могил предков. Лишился дома. Корней. Потом ты смотришь на Россию-матушку с надеждой, что тебя тепло примут, а встречают не очень тепло… Я до сих пор иногда не верю, что я дома. Поэтому трилогия действительно и возвращает прошлое, и пытается притянуть его к настоящему.

— Кроме тоски по детству, какие эмоциональные стимулы к творчеству у тебя сильны?

— Вначале была рана… Потеря. Все эти травмы, потрясения, стрессы переживания, невысказанное… Сильнейшие из стимулов. Толчки. А еще желание мести… Месть со знаком плюс. Для меня плюс важнее минуса! Поэтому плюсы нужно искать во всем, особенно в минусах… Так и с местью, месть с положительным зарядом…

— Мести — кому?

— Может быть, самому себе. Даже скорее всего самому себе. Написать на спор с самим собой (или просто с кем-то поспорив) роман — 500 страниц… Мазохизм, на первый взгляд, мучение. Но потом роман сам тебя втянет в свою воронку. Утянет на глубину. Начнет писаться, диктовать свои правила… Гарантирую, что будешь три года писать и три года видеть во сне своих героев. Их сны… Я, честно, не вижу уже долгое время своих снов. Придумываю их, но не вижу…

— Значит, у тебя есть то самое «длинное дыхание», которым далеко не все писатели обладают?

— Раньше я думал, что нет. Но оказалось, что нужно просто начать. Все ведь начинается с первого шага… Сначала тяжело. А потом непременно приходит второе дыхание, третье, четвертое.

Трилогия написана, и есть все шансы для продолжения… Но не на все в жизни мы находим ответы. Что-то так и остается под знаком вопроса. Герой «Света» возвращается в потерянное прошлое, в потерянный дом, сад, находит — в буквальном смысле слова — потерянный свет (он в детстве собирал солнечный и лунный свет в бутылки и хранил под кроватью) и возвращает невозвратимое… Вот и яркий пример: как название, так и содержание трилогии «Давай взорвём весь этот свет!» в финале раскрываются большими плюсами. Светлыми, солнечными плюсами!

— Какой все-таки жанр у этой прозы?

— Не фантастика и не мистика. Роман воспоминаний, роман желаний, роман возвращения, роман мечтаний.

— Насколько трилогия автобиографична?

Очень. В отдельных фрагментах люди (из очевидцев) узнают события прошлого. Узнают себя, узнают меня.

— Шукшинская премия изменила твою литературную судьбу?

— С бытовой точки зрения моя жизнь не изменилась. По-прежнему живу в общежитии. Да, совершились новые коммуникации в литературном мире. Узнал людей, которых раньше знал издали. Во многих случаях — не с лучшей стороны. Конечно, между писателем и его произведениями почти всегда серьезный зазор. Помню, на присуждении премии Астафьева говорили: да не может Корниенко, такой оптимист, жизнерадостный — эге-гей! — писать такие суровые, мрачные рассказы. Это нормально, что есть зазор.

А творчество, наверное, получило новый размах. В трилогии получился почти эпос: детство, отрочество, юность. И герои изменились. Раньше они жили в замкнутом мире, а теперь вышли в социум. Откликаются на призыв к действию. И действуют с полной мощью, отдачей и ответственностью! Герои пошли в наступление!..

— Кстати, про общежитие. Литератору нужна комфортная среда?

— О, я не пожелал бы писателю, а особенно поэту, общежитской реальности Корниенко, которая еще страшнее в эпоху ковида. Законсервированное сознание поселка на отшибе Ангарска выдержать очень трудно. Однако нельзя сказать, что я от этой реальности стремлюсь уйти в свои писательские миры. Я с ней каждый день сражаюсь. Сражение — вот еще один мой стимул, живу сражаясь, сажусь за чистый лист — и вот оно снова. Каждая новая история — сражение! Битва!

— Я знаю, что ты пишешь с детства. А в каких жанрах ты тогда сочинял?

— Во-первых, я писал пронзительно-трагические истории. Мне нравилось доводить читателя до слез. Когда бабушка читала какой-нибудь мой жалостный рассказ про собачку, то ее слезы были мне как бальзам на душу. Вот, дескать, — работает. Но и получал за такие слезы подзатыльник, и не раз. За все приходится платить, а за свои слова особенно, и втройне. И я расплачиваюсь, плачу и слежу за словами…

Во-вторых, писал страшные кровавые истории — таков был запрос одноклассников, друзей по двору.

Ну а первый мой рассказ был в жанре космической фантастики — «Страна инопланетянов — 88».

Больше половины своих детских писательских тетрадок я все-таки вывез в Россию. Сейчас иногда использую эти истории. И их еще очень и очень много…

— Наверное, каждый литератор приходит к необходимости коммерческого использования своих способностей…

— Да, сценарии, например. Я в соавторстве написал пару эпизодов для мистического сериала «Невинные», который так и не вышел. Это трудно оказалось. Ты зависишь от продюсера и соавтора, тебе нужно попасть в концепцию сериала… Недавно предложили работу над еще одним сценарием, но пока не взялся. Хочется распоряжаться героями по своему усмотрению, а не передвигать деревянные пешки в заданном сюжете.

— Что ты любишь читать?

Сейчас много читаю мемуаров, дневников, переписки. Прежде всего, непереводных – первозданных. С огромным наслаждением читал письма Ван Гога, переписку Гоголя, дневники Вацлава Нижинского. Они сильно пересекались с моими чувствами. И еще — своеобразный язык: захватывает и не отпускает.

— А в детстве что из книг тебя захватывало?

— Больше других — Библия. В десять лет я даже сел ее переписывать. Книгу «Откровение». Захватила и сама история появления антихриста, дракона, конец света. И слог Иоанна Богослова впечатляет. Ярость языка.

— Ты веришь в природный катаклизм, который станет концом света?

— Черт его знает. Но такой природный катаклизм я точно не стану описывать. Мне интереснее, как светопреставление происходит внутри человека. Наверное, конец света придет тихо. Придет молча. Свершится внутри. В каждом из нас. И придет светом, не тьмой. И свет победит. Победит и изменит нас, обессветит минусы. А свет всегда побеждает!
 

Беседовала Елена Богданова
Фото Кристины Кармалиты

100-летие «Сибирских огней»