Начало века. Литературный и краеведческий журнал. — Томск, Издание томских писателей, 2011, № 3

«Сибирская трагедия» — это название не только романа Д. Барчука, главы из которого печатаются в журнале. Так можно озаглавить и «Последнее прости…» В. Макшеева — рассказ-фрагмент из «ссыльной» биографии писателя о его десятилетнем пребывании в конце 40-х — начале 50-х гг. в «убогой, нищей, далекой от привольных мест и большого мира» деревеньке глухого Васюганья, и статьи В. Доманского и Ю. Хардикова о томской ссылке Н. Клюева. О том, как в катастрофических для пожилого поэта Нарыме и Томске 30-х гг. он жил «на грани двух миров» — реального, «мрачного», сибирского, и мифологического мира творчества — совокупно вдохновлявших его позднюю, «томскую» поэзию (В. Доманский), и о семье Балакиных, у которых Н. Клюев жил в последние месяцы перед гибелью (Ю. Харкдиков). Собственно, «Сибирская трагедия» Д. Барчука, судя по представленным главам романа, тоже о лице историческом — Г. Потанине, у которого герой произведения, Петр Коршунов, был секретарем. Его недуг — приобретенная в юности немота — удобен для того, чтобы почаще предоставлять слово сибирским «областникам», включая П. Вологодского и А. Адрианова. «Современные» главы о правнуке Коршунова Сергее кажутся паузами между более интересными историческими, когда «сибирский характер еще только складывался», тот же, что «сложился» к концу советских времен — вороватый, почти мафиозный — кажется, скорее, исторической ошибкой, чем трагедией.
Ошибкой, переросшей в трагедию, заканчивается повесть Л. Конюшихиной «Игрушки» о жизни Миланы Сергеевны, врача и врачевателя, с каскадом событий, происшествий и эпизодов, связанных с ее даром и экстрасенса, и просто отзывчивого, совестливого человека. В главах о спасении подруги Тани, самоабортировавшейся «мучительнице-мученице», и о работе героини на фельдшерском пункте во время эпидемии дизентерии эти дары, в общем-то, неотличимы друг от друга. Затрудняет только слишком уж быстрое мелькание «кадров» из жизни реальной и придуманной (героиня пишет книгу), с внутренними монологами, чехардой эпизодических персонажей и т. п. Возможно, из-за редакторской правки; кстати, присутствие редактора журнала В. Крюкова в номере весьма ощутимо. Тут и предисловия к рассказу В. Макшеева и к подборке стихов С. Борзуновой, и послесловие к стихотворению Ю. Мороза. И, наконец, «самостоятельный» текст-мемуар «Мать и сын» о «не похожей на тех, кого называли в нашем городе писателями» М. Халфиной и ее сыне-«диссиденте» Алексее, написанный в той же «предисловной» манере лирических откровений подлинного рыцаря литературы и книжности, составляющей понятие литературной среды. Именно так, «Литературная среда», называется лит. объединение при Томском политехническом университете, представившее подборку стихов лучших его участников, тяготеющих к лаконичным трехстишиям или, наоборот, верлибровым длиннотам. Девизом же ко всей подборке могут быть строки Л. Рустамовой: «Эти слова из души, / А в душе моей нет ошибок». То же можно сказать и о статье Н. Новгородова, привычно уже рассказывающего о «Сибирской Руси», тайнах древнего города Грустина, сибирских походах А. Македонского и в очередной раз констатирующего «тотальное равнодушие к сибирской истории». Если о научной стороне сибирской истории еще можно спорить, то отсутствие «ошибок в душе» историка бесспорно. Как и во всех других публикациях журнала.