О журналах: «Сибирь», «Дальний Восток», «Алтай», «Складчина», «Знамя»

Сибирь.

Литературно-художественный и культурно-просветительскиЙ журнал писателей Восточной Сибири.

2013. № 3. (Иркутск)

Этот журнал с названьем кратким «Сибирь» сибирский не только по названию, но и по сути. Может быть, даже слишком сибирский, о чем говорит первая же проза номера — повесть А. Донских «Мы на лодочке катались…», где обращаешь внимание больше на язык повести, чем на ее содержание. Как ни старается автор дозировать архаичную лексику своих героев («зимовьюшко», «судьбинушка», «омахивал», «смертынька») и какой-то святочный тон повествования, рассказывая историю любви конца 1940-х годов, ощущение несовпадения формы и содержания остается. Видимо, это помешало внятно завершить повесть, подлинными героями которой являются деревня, крестьянский мир, а могутный богатырь Афанасий и его поистине святая Катя — их жертвами. Потомственный сибиряк из старообрядческой семьи А. Щербаков не нуждается в особом тоне и словах, чтобы рассказывать свои деревенские истории, похожие на очерки. Но все-таки это рассказы, потому что и юный Санин-Сусанин, увезший городских любителей клубники в неягодные места, и Володя, уговаривающий беспутную сожительницу утонувшего рыбака «по-людски предать его земле» — образы-типы, и притом подлинно сибирские. Галерею этих типов — из числа насельников «Байкальского Переделкина» — продолжает в главах из одноименной книги В. Скиф. Там, кроме С. Иоффе и А. Вампилова, есть В. Распутин, Г. Пакулов, Б. Цыжипов и прочие представители тесного круга творческой и глубоко «почвенной» интеллигенции Иркутска.

Традицию сибирского самовитого слова продолжает А. Байбородин. И не только в прозе: его очерк «Сокровище: о купечестве нынешнем и былом» ни в чем не уступит художественному произведению, главный пафос его — наследование былым традициям благотворительности и меценатства, чем и занимается герой очерка, правда, имя героя вымышлено. Из поэзии, которой в журнале немало, выделяются оригинальные стихи В. Гусенкова и сильные духом и поэтическим «телом» стихи А. Мирошникова, существующие в диапазоне «между Богом и Босхом», «верой и ветром». Завершают номер рубрики «Писательский дневник», «Театральная история Сибири» и «Литературная хроника».

Дальний Восток.

Российский литературный журнал.

2013. № 6. (Хабаровск)

Задает тон номеру рассказ Р. Романова о весьма творческих студентах педуниверситета. По большому счету это рассказ о преодолении «быдлячества» и обретении свободы не только творческой. Итоги, однако, безрадостные: судьбы главных действующих лиц уже не спектакля («Служанок» Ж. Жене), а рассказа порушены циничной расчетливостью (героиня выходит замуж из-за жилплощади) и нечаянным предательством, замешанном на слухах о «голубых» отношениях двух друзей. От героев рассказа, особенно от «режиссерши» Светы — можно ожидать чего угодно, в чем и шарм, и порок рассказа — скорее, действительно, «пазла» (см. его подзаголовок), чем произведения. Есть что-то «пазловое» и в «Воскресном короле» — «нерифмованной хронике» Р. Добровенского (начало — в № 5) о Ливонии XVI в., предшественнице Латвии и Эстонии, датском принце Магнусе, похожем на Гамлета и, очевидно, на самого автора. Которому мало одного героя и одного сюжета, и который, нарушая каноны «нормальной романной структуры», связности и логики, дробит текст на главки-монологи от лица персонажей, например, Иоганна Бирке, «латыша немца», пользуется приемами дневника, исторической хроники, романа-воспитания и т. д.

Далее читаем рассказ Ю. Любушкина «Ездовой Омельченко», где в главные герои выходит не «ласковый и обходительный со своими разномастными лошадками» ездовой, а юный «мальчишка»-комбат, обуздавший не только старика Омельченко, готового убить всех, посягающих на его лошадей, но и комдива с его нотациями. Этот психологический рассказ в духе В. Быкова можно объединить в диптих с рассказом В. Марьясова, разоблачающим нравы армейской среды «перестроечных» лет. Слишком уж марьясовский бравый замполит из отдаленного гарнизона, отстаивающий авторитет и достоинство военного, часто с кулаками, похож на того юного старлея. Как похожи друг на друга все, для кого собственное «Я» превыше всего. Только вот героиня рассказа Н. Семченко Галина Александровна, изгнавшая даже кота во имя единоличной свободы, остается неудачницей, как и Света из рассказа Р. Романова; написан рассказ без морализаторства, весело, почти юмористически, в нем чувствуется снисхождение к любым недостаткам, включая эгоизм. О том, как трудно разобраться в себе самом, говорит «Дневник. 1947—1949 гг.» Вс. Н. Иванова. Человек весьма запутанной судьбы — журналист-колчаковец, эмигрант-харбинец и одновременно корреспондент советских газет — вернувшись на родину, он осмысливает перемены в советской России по крупицам, «нотатками»-заметками, порой не оформленными синтаксически. Зато одно он знает точно: «Я — вечно; оно не изменяется во времени», а в настоящем «бьется против реальностей, познает их, чтобы упорядочить». Видимо, поэтому он встречается с такими откровенно разными людьми, как «Колчаковна» А. Тимирева, Т. Семушкин и А. Тарковский, подтверждая свою же мысль, что «талант — это когда в человеке много разных душ».

Так получилось и с «Многоголосием» — подборкой сразу 11-ти поэтов, осмысливающих себя с точки зрения «Я»: «Я — белый песок. Горячий и белый. / По телу сто ног. По белому телу» (Ю. Гарднер); или: «Я — рентген, вижу всех насквозь» (С. Михайленко); или, по-своему, по-дальневосточному: «Искрятся узоры в амурской воде, / И солнце блестит на хабаровских крышах, / А я убегаю лисой ярко-рыжей / От жаркого лета навстречу судьбе» (Г. Горбатенко). Вообще, из собственно дальневосточных, с ароматом этого чудесного края публикаций журнала запоминаются рассказы В. Тройнина о китах, какими они видятся с борта китобойного судна: финвалы и сейвалы, кашалоты и косатки по-научному, для китобоев они просто «паровозы» и «богодулы», «бутылки» и «миночки». Этот наводящий на размышления материал, где утверждается, что «киты — великолепный итог совершенствования одной из ветвей эволюции жизни», мог бы претендовать на первое место в журнале. Но так уж, видимо, сложился «пазл» этого номера журнала.

Алтай.

Литературно-художественный и общественно-политический журнал.

2013. № 6. (Барнаул)

Прозу этого номера можно считать сознательно отклоняющейся от «обычного» реализма. В повести «Мальчик в небесной рубахе» Н. Гайдук остранняет рассказ о трудной судьбе мечтательного деревенского мальчика волшебной «небесной» рубашкой (подарок аиста), поднимающей его высоко в небо. В произведении, во всем прочем совершенно реалистическом, это выглядит достаточно искусственным, хотя и похвально дерзким порывом автора. Напротив, В. Иванов в своем рассказе чужд подобных красивостей, объясняя поверившим в кладоискательские свойства расцветающего в купальскую ночь папоротника сугубо научно: серебро из клада изменило «электропроводность почвы», и выросли на ней грибы, а не цветы. Но здесь ценнее другое — прикосновение к малой родине, ее целебной «почве», которую герои рассказа когда-то променяли на город. Ради этой мысли, правда, автор превратил свое произведение чуть ли не в научно-популярное. То же сделала и Е. Яблонская в пространном повествовании об «экологической» поездке на Алтай, очистившей не столько тела путешественницы и ее попутчиков, сколько дух и душу. Точнее было бы назвать эту группу туристов паломниками, ибо маршрут их связан с православными местами и храмами, и количество цитат из Писания к концу зашкаливает. Особенно — в диалоге о необходимости оправдания всякого человека, ибо человек пытается «быть всегда правым перед» Богом, согласно Феофану Затворнику. Вряд ли такая тонкая богословская мысль органична для этой незамысловатой повести, женской и по восторженности тона, и по содержанию диалогов (от юбок до тайных свиданий).

Другое дело — речь стихотворная. В. Кирюшин часто с успехом заканчивает свои «почвенные» стихи либо откровенно риторическими вопросами: «Были мы русские, / Были мы Божьи, / Как оказались ничьи?», либо столь же риторическими утверждениями: «Небосвод высок и вечен, / И навеки на земле / Эти травы, / Этот вечер, / Эти кони в полумгле». Риторичность, неизбежная в «почвенно»-патриотической литературе и публицистике, блистает неопровержимой доказательностью. Трудно спорить с Н. Ягодинцевой и ее статьей о разрушительности самовыражения как самоцели в творчестве. Еще труднее — с А. Кирилиным и его полемикой с местными младолибералами о необходимости форумов вроде летнего пленума Союза писателей России в Барнауле. С другой стороны, когда литература начинает ставить себе задачи, пусть самые гуманные и нравственные, она теряет искусство слова. Цитируя не только поборников реализма и «воинствующего православия», выступавших на пленуме, но и их оппонентов из числа «продвинутых» литераторов, ведущую роль литературы в современном обществе отрицающих, А. Кирилин, очевидно, чувствует необходимость проверить полемикой слишком уж твердокаменную правоту штатных патриотов. Ибо сопоставление литературной части «Алтая» с публицистической вскрывает их явную неравноценность.

Складчина.

Литературный альманах. Избранное. 1995—2012. Кн. 2.

Омск, 2013.

В первой книге двухтомника избранных публикаций, посвященного 30-летию создания Союза российских писателей, были проза и поэзия, а для этого тома составители С. Денисенко и А. Лейфер выбрали лучшее из других рубрик альманаха «Складчина». Судя по неровности и пестроте материалов, выбор был нелегким.

Из того, что можно объединить весьма удобным словом «краеведение», нам представлены очерки-заметки И. Петрова, весьма квалифицированно вскрывшего этимологию слова «чалдон» — от пресловутого «чё» (отзвук «чокающего» говора сибирских первопоселенцев с русского Севера) и «долдонят» (т. е. слишком часто употребляют) и очерк, почти повесть, В. Чешегорова о тех, кто в лихие 90-е сохранил верность сельхозтруду, очерк с экскурсами в годы раскулачивания и коллективизации и в годы принудительной же ельцинской фермеризации. Этот материал «Избранного» можно назвать лучшим, особенно на фоне раздела «Критика и литературоведение», с представленной там излишне эмоциональной рецензией В. Богданова на книгу поэтессы В. Шелленберг и, наоборот, слишком академичной «постановкой вопроса» о масштабах дарования А. Кутилова; статья Е. Мурашовой о современных «лит. разборках» способна впечатлить только замахом, но не исполнением, а публикации А. Лейфера и Э. Шика об А. Кобенкове и Р. Абубакировой являются скорее «человеческими документами» о тех, кого авторы лично знали, уважали, любили. Упомянутые два материала, наверное, разумнее было бы включить в рубрику «Живое прошлое».

В «Живом прошлом», конечно, не обошлось без одного из главных омичей — Л. Мартынова (с очерком «Театр»). Здесь же — воспоминания В. Бахолдина о Мартынове в военные годы; еще раз о А. Кутилове, но уже как современнике детского поэта Т. Белозерова, пишет В. Новиков, есть и о самом Омске, оживающем в омсковедческих заметках Б. Гвоздева и М. Сильвановича. Но все же материал С. Поварцова о встрече с 83-летней писательницей 20—30-х годов Н. Чертовой, назвавшей Сибирь своей «литературной родиной», интереснее других по количеству и «качеству» («живости»!) рассказанного о лит. борьбе той эпохи; здесь мы найдем редкие сведения о Л. Заковском и С. Сырцове, Ф. Березовском и В. Зазубрине. Довольно обширные рубрики «Детское», с детскими стихами Н. Башкатова, Э. Рехин, Н. Саранчи и Р. Удалова, и «Иронический ракурс», с внушительной группой «ироников», в том числе с А. Декельбаумом, С. Денисенко и Г. Великосельским, — выглядят обособленно, как «третья книга» «Избранного». Но в рамки «Складчины», учитывая смысл названия альманаха, данные разделы вполне вписываются.

Знамя.

Ежемесячный литературно-художественный и общественно-политический журнал.

2013. № 12. Москва.

Всё плотнее словесно-семантический ряд публикаций столичных журналов: знай поворачивайся, шевели мозгами! Так что стихотворение А. Кудрякова — будто бы о марте, а на самом деле о плотности окружающей лирического героя среды (от охры, свинца и ржавчины до «фантика, брошенного платка, заколки») — словно бы предупреждает читателя. Которому, впрочем, дается передышка в виде рассказов М. Осипова, анекдотичных то ли стилистически, то ли сюжетно, и детских, скорее по мироощущению, чем тематически, рассказов Н. Ванханен. «Три истории» Р. Дзкуя меняют тональность на минорную, с невстречами, недугами и смертями, а рассказ В. Вебера «Не успела» — о запоздалом желании покаяться подписантки доноса — подготавливает к главному материалу номера — автобиографической повести-мемуарам А. Подрабинека «Диссиденты». Вернее, к ее второй части, весьма не похожей на первую, из предыдущего номера. Если там юный, чуть за 20, диссидент с горсткой единомышленников (зато каких: А. Сахаров, Ю. Орлов, А. Гинзбург, Н. Горбаневская и др.) лихо бросается на цитадель советской империи с бумажным мечом своей книги о карательной психиатрии в СССР, то здесь, особенно к концу своей отсидки, это уже не человек, а символ, икона диссидентства. Он и зэк в авторитете, и целитель тел и душ, остроумный, под стать Шендеровичу, оппонент власти, и настоящий мученик борьбы с карикатурными какими-то церберами тюремной и судебной систем — всеми этими свинообразными рылами и ряшками, дебильными прапорщиками и желчными капитанами. Диссидентом широкого профиля ему, видимо, помогло стать и то, что он «человек без национальности» (не русский, не еврей), и это, оказывается, открывает невиданные возможности.

Таковой, вне национальности, пожалуй, ныне все больше становится поэзия как чисто языковое поле приложения творческих потенций. Подтверждает это и подборка стихов старшего современника и почти соратника А. Подрабинека Е. Рейна, ностальгия которого по «оттепельным» временам Комарова, чердакам Б. Ахмадулиной и невским набережным с Бродским, Аксеновым и пивом «Гиннес» быстро сворачивает к Мюнхену, Брюгге, Констанце и голландскому Дельфту, где «все едино»: «Голландия и Север», «Рейн и Вермеер». И с лихвой подтверждает А. Конаков, анализирующий языковые приемы поэтов С. Гандлевского и Л. Лосева — с гурманской жадностью до всех тонкостей их анжамбеманов или «клишированных рифм» и с сытой самокритикой своего порока в финале. Характерен в этом смысле другой специалист по современной поэзии и поэт — Д. Бак, со своим циклом очерков «Сто поэтов начала столетия» — «топографически верного» «моментального снимка» нынешней поэзии, политкорректного как раз в силу ее «филологичности», а не чего-то другого. Тем не менее С. Чупринин, автор очерка о нем, включил Д. Бака в свою галерею критиков (в рубрике «Критика — это критики») под грифом: «землеустроитель», не всем же быть «бретерами» или «надсмотрщиками», можно и просто «топографами». Свою галерею, но уже в обзоре «Критика в журналах: лето 2013», предлагает И. Булкина, легко подмечающая несуразности и промахи у своих коллег и сверстниц (в основном) по цеху, который, как видно теперь, уже вряд ли захиреет, заглохнет. Стоит ли унывать, если у критиков появятся свои ниши, как у прочих литераторов: например, «критик провинциальный», который, конечно же, рад видеть это лит. пиршество, а чтение таких журналов, как «Знамя», долго еще будет переваривать в своем провинциальном сознании, в отличие от привыкших к уплотнениям лит. продукции столичных гурманов.

Главное, что литература, «нишевая» она или нет, развивается и идет вперед, благодаря в том числе и журналам.

В. Я.