Титов Н. И. Строки, летящие сквозь время. Стихотворения, переводы, сказки. — Алматы, 2012

«…И ЕСЛИ БЫЛ Я В ЧЕМ-НИБУДЬ НЕПРАВ, ТАК ЭТО ПОТОМУ, ЧТО БЫЛ ПОЭТОМ»

Поэт Николай Титов (1906—1960) многим известен только как друг и соратник Павла Васильева. Близ него, человека бешеной энергетики, прирожденного гения, можно было находиться только имея сходный потенциал. И сибирскую особую породу, где талант тождествен в большей мере силе, мощи, чем хрупкому вдохновению. Два или три года длилось товарищество Титова и Васильева, следы которого можно обнаружить в ранних стихах Н. Титова 20—30-х гг. Особенно характерен был 1927 год, когда оба поэта печатались в «Сибирских огнях», «Советской Сибири», «Рабочем пути» и других сибирских газетах и журналах, перекликаясь необычностью образов.
«День в руде багровой истлевает. / Омутов чернее глубина. / Золотою рыбою всплывая, / Изогнулась свежая луна», — писал Н. Титов в стихотворении «Рыбак», словно вторя одноименному стиху П. Васильева. В одном ряду заголовков, в одной поэтике у Н. Титова здесь, как и у его павлодарского друга, вместе с людьми — животные: «Кони, обливаясь потом, / дерут о сучья бархат плеч», и вся природа: «И ползает тревоги лапа / по нашим стынущим сердцам» («Волки»). 30-е годы охладили пыл уроженца села Колывань (Новосибирская обл.), но метафоры остались в его стихах, хоть и не такие «васильевские»: «Рослые деревья и дома / стоят спокойно в заячьих папахах, / и часто пляшет острым снежным прахом / пурговая над нами кутерьма» («У вас теперь глубокая зима»).
Следующий раздел книги показывает, что поэзия Н. Титова питалась не только дружбой с П. Васильевым, но и увлечением лошадьми, ставшим профессией и источником поэтического вдохновения (подзаголовок раздела: «Из жокейской тетради»). И источником выживания, ибо оставшись без родителей в годы разрухи начала 20-х, юноша зарабатывал себе лошадиными скачками, служа у купцов (об этом в стих. «Мой хозяин бородатый плут…») и на ипподромах (из поэмы «Короткая повесть»). Судьбы скаковых коней — Ветерок, Забава, Гранит и др. — здесь тесно связаны с людьми, их владельцами, бедовыми (например, спившийся цыган из стих. «Кляча») или героическими (например, «нелепой смертью сраженный» партизан Седов из стих. «Партизанская лошадь»). И это была не просто «лошадиная тема», а близкая автору возможность показать, изобразить тот почти патриархальный мир, в котором человек и природа были нераздельны. Это и олицетворял конь — не просто тягловая сила при человеке, а родственное, почти интимное существо: «Вновь сегодня мне всего дороже / До разлива маковой зари / С молодой тобою, смуглокожей, / Дробь копытную земле дарить» («Сёдла хруст разбросали певуче…»).
Может быть, поэтому столь органичен для уехавшего из Сибири, из Новосибирска в 1938 году Н. Титова стал Казахстан, где кони всегда значили для степняков, пожалуй, больше, чем для крестьян-земледельцев. Казахи, лишь недавно оторванные революцией и советской властью от своего «естественного» бытия, оставались для поэта «школы Васильева» детьми природы, близкими ему по духу и слову. Именно поэтому казахстанские разделы занимают так много места (почти половину) в этой книге, изданной в Алматы. В V-ом разделе, в «Стихах о Казахстане», поэт описывает подвиги «красноармейца смуглоликого», «конника-чапаевца» Амангельды, летчика Нуркена Абдирова — «в нем кровь степных орлов текла», Мартбека Мамраева, «шахтерского запевалы», прямо с госпитальной койки (ранение на фронте) ушедшего в забой. «Казахская» тема сливается с горняцкой, голос Н. Титова — с голосами акынов, воспевающих шахтерский труд: «С богатырем, по-сказочному юным, он (акын. — В. Я.) сравнивает медный Коунрад» (медный рудник). На эти исконные для акынов героико-эпические мотивы наслаивались партийно-советские, и вот уже 70-летний Бекбосан, герой одного из стихов, о котором «на айтысах акыны поют», «орден Ленина с гордостью носит / на широкой шахтерской груди» («Старый шахтер»).
Так, к началу 50-х годов в поэтике и поэзии Н. Титова причудливо переплетаются отзвуки васильевской изобразительной мощи и органической патриархальности «жокейских» стихов с поэтикой советизированных сказаний акынов и их «айтысов» (состязаний народных поэтов). Наиболее показателен в этом смысле айтыс «Балхаш — Джезказган», где акын Шашубай, представляющий балхашских шахтеров, и акын Болман — джезказганских, бичуют словом не друг друга, а хозяйственные недостатки предприятий соперника. Странно слышать в устах почтенного аксакала, каким представляется читателю Шашубай, например, в его эпической «Второй песни», такое: «И твой Карсакпайский завод на тебя / косится, долги по руде теребя. / Он тысячи тонн им руды задолжал. / Ну, чем ты восполнишь подобный провал?» Болман, уличая Шашубая в «пустой похвальбе», отвечает ямбическим стихом: «“Коунрад мой великан!” — / пел ты, славой обуян. / Почему же за полгода / недовыполнил он план?»
Столь живо проникаясь двойственной акыно-советской поэтикой, Н. Титов переводил не только подобные айтысы, но и многих профессиональных поэтов-казахов, среди которых И. Алтынсарин, Х. Бекхожин, Ж. Саин, К. Аманжолов, К. Мукумов. Их переводы занимают самый большой, VII раздел книги. И эта переводческая работа не была для поэта из Сибири рутинной или заказной, о чем говорят «ответные» переводы его стихов на казахский язык многими из названных поэтов (еще один раздел книги). Разносторонность переводческого дарования, способность чувствовать народную поэзию не только казахов, показывают переводы алтайских поэм-сказок «Шелковая кисточка» и «Семиголовый Дельбеген», помещенные в этой книге. Во второй сказке особенно ярко виден вкус поэта к короткому энергичному («жокейскому») стиху. Как, например, в эпизоде погони людоеда Дельбегена за сестрами охотника Отыгаша: «Тогда сестра вторая / Без промедленья, в срок, / Бросает материнский / Заветный батожок. / И вмиг крутые горы / Сурово поднялись. / Зубчатыми хребтами / Ушли в седую высь».
Эта энергичная краткость, несомненно, помогала Н. Титову и в его сатирических стихах, выделенных в специальный раздел. С 1927 года, времени борьбы «Сибирских огней» с ВАППом С. Родова, когда всех, кто шел «под родовскую лапу», поэт назвал «зелень, бездарь, дрянь», до эпиграмм конца 50-х гг., когда нелицеприятно критиковались казахстанские собратья по перу, — таков временной диапазон этой сатиры. Как пример такой нелицеприятности можно привести эпиграмму на Т. Жарокова, которого Н. Титов переводил на русский и который его переводил на казахский язык: «Всех обещаньем ослепив, / Он шел бездумно к важной теме. / Есть сталь, рожденная в степи, / Но сталеваров нет в поэме». Сам Н. Титов, однако, тоже был небезгрешен. По крайней мере, критику Леонида Мартынова, соратника по сибирской литературе 20—30-х гг., ставшего в 50-е гг. всесоюзно знаменитым, он не мог просто так отвергнуть. Но в ответном стихотворении видно, как больно задевают его упреки: «Упрямый критик! Твой упрек не нов, / Хотя и правда смотрит из упрека…» И продолжает сатирически язвительно: «Встречал я и горячих скакунов, / Что выдыхались на бегу до срока». К язвительности, однако, тут же примешивалась горечь, что в гонках поэтов к славе он «место не сумел занять у бровки», его «Пегаса-полукровку» обогнали другие.
Вся эта критика — и со стороны Н. Титова, и в его адрес — оказалась роковой, гибельной для него. Это подтверждают друзья и близкие поэта, не случайно столь рано, в 54 года ушедшего из жизни. Воспоминания о Николае Титове, составившие последний, XII раздел книги, помогают лучше понять стихи поэта, их форму и содержание, тематику и пафос. Без этого важного раздела стихи Н. Титова казались бы «собраньем пестрых глав». Мемуаристы же представляют жизнь и творчество поэта единым, во всей цельности и закономерности перипетий, потоком. Старейшина сибирского и казахстанского лит. процесса Н. Анов, сотрудничавший еще с В. Зазубриным, пишет, например, о «ранней профессионализации» Н. Титова как поэта, бросившего в середине 20-х гг. сельскохозяйственный техникум, на что «толкнул товарища» П. Васильев. Вспоминает он и о том, с каким искренним энтузиазмом работал Н. Титов в Казахстане во время войны: «Выпускал агитокна, переводил айтысы казахских акынов, вел в газете раёшник “Рассказы шахтера деда Егора”». Приводит отзывы известных писателей о творчестве Н. Титова: «Сергей Михалков выделял сказку Титова “Семиголовый Дельбеген”», «И. Сельвинский… с восхищением говорил», что «Титову надо написать книгу стихов “Записки жокея”». В других воспоминаниях отмечаются «стремительная отзывчивость, быстрый и светлый ум, острая шутка» Н. Титова (А. Брагин), то, что он «очень много писал, был в гуще всех событий жизни», являясь корреспондентом казахстанских газет (М. Бушмакина-Титова, жена), рассказывается, как душевно отнесся он к сосланным немцам (Ю. Титов, сын) и освобожденному из ГУЛАГа писателю А. Алдан-Семенову (Л. Алдан, дочь писателя).
Немало добавляют к пониманию творчества Н. Титова и обе сопровождающие книгу статьи. Наум Шафер, автор вступительной статьи, оценивает его поэзию как крайне противоречивую: имея «обаятельный поэтический дар», способность ощущать «нечто вселенское, неограниченным горизонтом», Н. Титов все же сформировался как советский поэт («преобладает над всем этим советское»), но с «песенным настроением души», а не «набором догматических деклараций». Есть у него и «вычурность стиля», и «неуклюжие строки», и «рифмованный пересказ каких-нибудь событий». Но ценен Н. Титов именно сейчас, в XXI веке, той «намеренной сюжетностью» стиха, воспеванием «созидательного труда», отражением «правды жизни», чего нет, считает Н. Шафер, в нынешней поэзии. Поэтому современный читатель, чтобы правильно понять наиболее советские стихи Н. Титова, в том числе и переводы айтысов, «должен отбросить иронию» и понять поколение тех лет, с их «горечью, но и счастливым мироощущением». Именно за это автор предисловной статьи благодарит автора статьи послесловной и составителя книги Любовь Кашину, не побоявшуюся включить, например, «Слово о партии» Х. Ергалиева в переводе Н. Титова. По мнению Н. Шафера, грехи советского строя (репрессии, засилье «производственной» тематики, идеологический пресс по отношению к писателям) не идут в сравнение с грехами строя сегодняшнего. Не зря не только в литературе, но и в искусстве в целом, пишет Н. Шафер, царит «культ доллара, секса и эффектной стрельбы».
Действительно, если смотреть на поэзию Н. Титова с точки зрения «от противного», то она покажется глотком свежего воздуха, чистой ключевой воды. Но тогда никак не избежать пристрастного взгляда, внелитературных публицистических аргументов, как у Н. Шафера. При этом биографическая, прекрасно документированная статья Л. Кашиной (опубликована также в «Сибирских огнях», 2007, № 1) как раз и дает возможность объективно и беспристрастно взглянуть на творчество Н. Титова — сына своего непростого времени. Но прежде всего, он был поэтом, со всеми недостатками, обусловленными и эпохой, и собственными противоречиями. Ибо только настоящий поэт мог написать такие строки: «Стихи, стихи! Для сердца моего / Друзьями неразлучными вы были. / Сижу над вами я не для того, / Чтоб вас, как и меня, похоронили. / И радости, и горести познав, / Не стал я, как иные, пустоцветом, / И если был я в чем-нибудь неправ, / Так это потому, что был поэтом…»


Владимир ЯРАНЦЕВ