Толстая Т. Легкие миры. — Москва: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2014.

В книге Т. Толстой, «живого классика» современной словесности, как оговорился интервьюер писательницы в послесловии, есть две очевиднейшие вещи: русоцентризм и гурманство. Обе навязчивы и неискоренимы, как аппетит, на который она никогда не жаловалась. И даже вечные русские наши проблемы — беспробудные лень и пьянство, «зажравшиеся» чиновники и покорный им народ, вопиющее бескультурье и прочая антисанитария в мыслях и чувствах — лит. аппетита Т. Толстой не портят. Где бы она ни была — в обожаемом ли Нью-Йорке, на воображаемой ли церемонии инаугурации президента, везде успеет продукт или блюдо и вкусить, и описать, и посмаковать. И даже когда пишет о пользе уменьшительных суффиксов для передачи максимального числа «оттенков смысла и настроения», то всю свою миниатюру на эту тему посвящает еде: «Винцо и водочка. Селедочка под свеклой. Картошечка» и т. п. А русскость и русский народ — пусть и зло, но необходимое, в котором «сошлись» «три важнейшие черты, три понятия: Удаль, Долготерпение и Авось». Приходится терпеть, тем более что и американские симпатии и амуры у Т. Толстой быстро исчезают, когда Нью-Йорк накрывает мощный ураган, и вся легкая заокеанская жизнь вмиг рушится, и автобиографическая героиня, кстати, не чуждающаяся мата, думает о «преимуществе бревенчатой сибирской избы перед этой сраной западной цивилизацией». Не зря даже в американофильском рассказе «Дым и тень» героиня топит в проруби сначала жену своего любимого Эрика, а потом и самого бойфренда, пожалев на прощание только о закончившейся пачке сигарет. Так что «миры» в этой новой книге Т. Толстой, скорее, тяжелые, учитывая ее кулинарность, хорошо применимую и к языку писательницы, лишь в этом смысле действительно легкого, читаемого. Обманчивое же чувство легкости книге придает и ее дробность: обилие мини-рассказов на 2-3 страницы явно «блогерского» происхождения. И еще хорошо, что Т. Толстая не забывает о детстве и пишет о своем отце так, что можно не замечать ее злой скепсис и русофобство, так парадоксально сочетающееся с русофильством.