В последнем ряду

* * *

Как в последнем ряду кинотеатра,

Как на заднем сиденье такси —

Я теперь ради этого кадра

Все отдам, даже больше проси.

В панорамном сплошные новинки,

Ретрофильмы одни в «Спартаке»,

К волосам приставали снежинки,

И рука отдавалась руке.

И проходу беда не давала,

И тоска разливала вино

В нашей школе по классу провала,

В неоконченном, в общем, кино.

Как на Кирочной мы целовались

Посреди черно-белой зимы,

И расстались потом, и остались,

И уже не прощаемся мы.

* * *

Острова растворяются в дымке,

Там, вдали, за последней волной

Недоборы мои, недоимки

Стали тонкой полоской одной.

Замерев на трагической ноте,

Обрывается чайкою крик,

Но шатается ночью в блокноте

Ветер с моря зачитанных книг.

И когда я однажды отчалю,

Ты останешься вдруг неправа,

И омоются поздней печалью,

Как соринка в глазу, острова.

* * *

А было то в Великих Луках,

Когда вокзальный спал буфет, —

На лавке я в похмельных муках

Томился и сходил на нет.

Под головой был толстый свитер —

Наследство деда и отца.

А поезда летели в Питер

Всю ночь до самого конца.

Но в дверь вошел Степанов Саша,

Имевший дело до меня:

«Не спи, Серега, радость наша,

Все отсырело — дай огня!»

Он был запойным и поэтом,

В любви несчастливым давно,

Но мне билет купил с рассветом

Из денег, бывших на вино,

Чтоб снова я прирос дорогой,

Садами белыми в цвету,

И ветром в тамбуре, и строгой

Звездой, набравшей высоту,

Чтобы навстречу из туманов

Летели черные поля...

Спи, как убитый, брат Степанов,

Прощай — вокруг твоя земля.

* * *

Не коснулся Онеги твоей и Оби,

Неприкамлен тобой, неприволжен, —

Как не любишь меня, так и впредь не люби,

Только я тебе, Родина, должен:

Лишь под небом твоим не сносил головы,

Пил в парадной, курил у помойки

И бродил надо льдом коченевшей Невы,

И с друзьями прощался на Мойке.

* * *

С остановки трамвая ночного,

Если только не сбиться с пути,

До огней теплохода речного

Можно с камнем на шее дойти.

Или долго, классически просто,

Просто так простоять над рекой,

Если есть под рукой папироса

И гранит под другою рукой.

И душе было некуда деться,

И она по течению дней

Все плыла по-собачьи, по-детски,

И мосты расходились над ней.

* * *

Ничего, что ольха облетела

На пороге густеющих дней

И что было не каждому дело

До листвы, прошумевшей на ней.

Дал мне Бог непросохшее поле

И ладоней твоих забытье.

И душе пропадающей, Оля,

Дал я горькое имя твое.