Вениамин Вегман. Государственная, научная и общественная деятельность. Сборник документов к 90-летию Сибархива. — Новосибирск: ООО «Альфа-Порте», 2010

ТРУДЫ, ДЕЛА И ДУША
ВЕНИАМИНА ВЕГМАНА

Не каждая эпоха в состоянии породить такую колоритную фигуру, как Вениамин Давыдович Вегман. Разве что только краткая и бурная пора лихорадочного строительства новой советской власти. И только в Сибири, где все процессы надо было еще ускорять. И тем более в Новосибирске, обязанном соответствовать званию сибирской столицы.
Вегман был колоритен во всем. Начиная с места рождения в 1873 году — Одессы, и заканчивая внешностью: обильной шевелюрой и большой бородой он напоминал Карла Маркса. Впрочем, до обретения своей новосибирской прописки он был вполне типичным «профессиональным революционером» — социал-демократические кружки рубежа веков, долголетняя эмиграция, многочисленные статьи, в том числе в «Искре», широкие знакомства, включая Ленина, Троцкого, Бухарина и др. Так что по возвращении в Россию в 1913 году по царской амнистии Вегман был уже проверенным бойцом той ленинской гвардии, которая после революции и гражданской войны вдруг поймет, что оказалась во главе огромной страны, которой надо как-то владеть и управлять. Вегмана пробовали сначала в должности партруководителя в Томске, затем он был редактором газеты, пока, наконец, его не поставили во главе архивной работы в Сибири. В своей «Автобиографии» 1929 года он сообщает об этом сухо и кратко: «В июле 1920 года меня перевели в Омск и назначили начальником Сибирского Архивного управления (Сибархив), каковую должность занимаю и сейчас».
«Автобиография» — живое, талантливое самоописание пути большевика-интеллектуала и просветителя, значится в книге под № 41. Всего в книге 235 документов, отражающих деятельность Вегмана-управленца, ученого-историка и, наконец, просто человека, к которому можно обратиться по любому вопросу, включая чисто житейский. Например, известный томский книгоиздатель Петр Макушин просит «ходатайствовать… о выселении из моего дома» одного бывшего караульного с семьей, «занимающей мою кухню» (III раздел, № 29). Есть и письмо женщины, подрабатывавшей машинисткой, которой «до зарезу нужны 10 рублей» (III, № 65). Писали даже с просьбой «выхлопотать постель и передачу для арестованного ГПУ по делу “Трудовой крестьянской партии”». В основном же авторитетнейшего в Томске, Омске, Новосибирске человека просили о более серьезных вещах: как помочь в устройстве на работу или в амнистии осужденным, напечатании статьи, издании книги или в восстановлении уволенных в ходе «чисток» студентов или служащих учреждений, дать справку или характеристику, получить пенсию, жилплощадь и т.д. и т.п. Вот вам и начальник Сибархива, совсем не похожий на скромного скучного архивариуса, занятого бумажной работой.
Книга, впрочем, открывается как раз документами, которые не специалисту покажутся скучными. Как организовывались в борьбе с бюрократией архивы, комплектовались материалами и сотрудниками, обеспечивались зарплатами, мылом («работа над пыльными и грязными делами требует частого умывания рук, стирки полотенец и одежды») и даже «кожаной обувью» для «штата служащих» — обо всем этом можно узнать в I-м разделе книги. Его квинтэссенцией является доклад Вегмана марта 1926 года «Состояние архивного дела в Сибири» (I, № 32). Основательность и широта обзора всего этого немалого хозяйства (690 архивных фондов и около трех миллионов архивных дел) обличает в Вегмане-архивисте подлинного «фаната» своего совсем не скучного дела.
Своим существованием, репутацией и масштабом наш всесибирский журнал также немало обязан Вегману. Его фамилия не значится в числе отцов-основателей «Сибогней»: в год рождения журнала в 1922 году он был еще в Омске. Что не мешало ему уже тогда, по сути, взять на себя историко-революционный и краеведческий отдел «Сибогней» «Былое». Из публикуемых писем видно, что он готов прислать сразу несколько статей, шлет большую рукопись известного сибиреведа Г. Катанаева, В. Правдухин заказывает ему в № 5 статью об «Октябрьских событиях в Сибири» (III, №№ 10, 11, 14). Обремененный редактированием омской газеты «Рабочий путь» и делами по Сибнаробразу, членом комиссии которого состоял (помогал, например, в «реэвакуации» группе профессоров из Томска в Пермь или в переезде в Сибирь из Москвы группы актеров во главе с И. Калабуховым и организации Сибгостеатра), Вегман не был тогда еще одним из самых известных «огнелюбов». Лишь после переезда в Новониколаевск / Новосибирск весной 1923 года он развертывает журнальную и литературную работу в полную силу.
Письма 1923—26 гг. пестрят просьбами и предложениями от самых разных авторов, в основном ученых, желающих опубликоваться в «Сибогнях». Инициатором часто выступал и сам Вегман, которому такие известные специалисты, как Н.К. Ауэрбах, Б.Г. Кубалов, А.Н. Турунов, Г.А. Мучник, М.К. Азадовский отказать не могли. Слишком высок был авторитет этого человека, широка сфера его интересов и деятельности. Так, археолога Ауэрбаха, несомненно, вдохновило, что редакция «Сибогней» интересуется находкой ископаемых льва и гиены в окрестностях Красноярска и просит статью на эту тему (II, № 9). Знаток декабризма Кубалов готов предложить целую серию статей на любой вкус о жизни ссыльных декабристов в разных местах Сибири (II, № 18), а краевед Турунов — публикацию отрывков из «Сибирского дневника» соратника Колчака генерала Жанена, разысканных им в каком-то французском журнале (II, № 23) и т.д.
Таким эрудитом Вегман был не только благодаря высокой степени своей образованности (в основном самообразованности, так как в России он успел закончить только «Первое Еврейское четырехклассное казенное училище» плюс ремесленное, а в эмиграции, в Вене, учился в университете, не закончив его), но и, так сказать, по должности. Будучи членом редакции «Сибогней», он был еще цензором — зав. Сиблитом (Сибирским отделом литературы и печати), зав. Сибирской книжной палатой и зав. Сибистпартом (Сибирским отделом истории партии). И, наконец, просто неформальным лидером сибирских литераторов. Многие из них позднее вспоминали собрания у Вегмана на ул. Советской, 3, где они обкатывали свои произведения перед публикацией, заручившись одобрением хозяина квартиры.
Апогеем культуртрегерской деятельности Вегмана стало его участие в создании Общества по изучению производительных сил Сибири (ОИС) и «Сибирской советской энциклопедии» (ССЭ). На первом же учредительном собрании ОИС — сообществе крупных сибирских ученых, общественных и культурных деятелей, Вегман был избран председателем. Научное «общество сибирского масштаба», как написано в протоколе собрания, сразу же обозначило географию и сферу интересов своих исследований: М. Кравков докладывал о своей «поездке в Саяны», Н. Орлова — о «русских и инородцах в Тазовской Губе», В. Болдырев — о «воздушном сообщении в Сибири» (II, № 21) и т.д. Без продуктивной работы Общества не мог бы состояться в декабре 1926 года Первый Сибирский краевой научно-исследовательский съезд. Его можно назвать грандиозной демонстрацией сил и возможностей сибирской науки и культуры (326 делегатов, около ста выступлений, пять секций: «Недра», «Поверхность», «Связь», «Человек», музейно-архивная). Вегман был там одним из самых почетных его делегатов и участников. Об этом говорит «Анкета участника» (II, № 38) — своеобразная самохарактеристика известнейшего новосибирца. Так, о своей «специальности» Вегман пишет: «история революционного движения», о «научных трудах» — «по исторической роли областничества в эпоху гражданской войны», «роль Щапова в процессе сибирских сепаратистов и ряд других», указывая, кстати, только публикации в «Сибогнях». А вот ответ на вопрос о «популяризации научных знаний в Сибири»: «Работаю по популяризации истории и искусства и вообще обществоведения».
Так, о «вообще обществоведении» мог написать только Вегман. У которого, согласно анкете, сразу несколько должностей: «Зав. Краевым архивом бюро и Сибирским Истпартотделом», «Председатель Общества по изучению производительных сил Сибири», «постоянный сотрудник» «Советской Сибири», пишущий также «во многие другие сибирские газеты», писатель-историк, работающий над книгами «История гражданской войны в Сибири» и «Сибирские сепаратисты прошлого столетия». Нет лишь ничего о работе в редакции «Сибогней». Вряд ли простая забывчивость. Скорее всего, это связано со сложными отношениями с главой журнала Владимиром Зазубриным, особенно с его позицией по отбору и публикации художественных произведений, недостаточно «красных», пролетарских. В 30-е годы уже бывший редактор «Сибогней», он напишет о произошедшей между ними ссоре («почему, по какому поводу мы поссорились? Честное слово, не помню») (III, № 88), как можно предполагать, не единственной. Коммунист и «старый большевик», Вегман был нетерпим к малейшим проявлениям некоммунистических взглядов.
Об этом говорит его письмо по поводу авторского коллектива ССЭ: «Лично я держу курс на коммунистов и хочу, чтобы энциклопедия была коммунистическая… Лично я против того, чтобы страницы ССЭ популяризировали чуждых и враждебных нам писателей и ученых… НЭП, сменовеховщина, устряловщина и областничество уверенно плетут свои сети на наш счет и при благосклонном попустительстве некоторых глупцов… Стою на страже» (II, № 40). Столь негативная реакция вызвана переменами в общественном климате в столице Сибири: в должность Первого секретаря Сибкрайкома вступил С.И. Сырцов (кстати, тоже одессит!), в те годы верный сталинец и борец с оппозицией. Он, очевидно, с подозрением смотрел на Вегмана, имевшего давние и хорошие контакты с «троцкистами», особенно с бывшим председателем Сибревкома И. Смирновым, и тем более с самим Троцким, еще с 1898 года! Видимо, поэтому при формировании главной редакции ССЭ, Вегман оказывается рядовым ее членом. Возглавил ее Михаил Басов с заместителями А.А. Ансоном и Г.И. Черемных и ученым секретарем П.К. Казариновым.
Письмо Вегмана Басову по поводу неправомерного, как он посчитал, редактирования его энциклопедической статьи «Истпартотдел» показывает, как страшен он может быть во гневе: «…Я глубоко возмущен вашим поступком… (Это) желание показать мне, что я завишу от капризов ваших и подобных вам лиц… Я на этом факте хочу доказать, как опасно дать мелким людям мало-мальски ответственную правду… Так поступают лишь скверные газетчики, которых обычно называют шулерами…» (II, № 59). Ответил на это не Басов, а Ансон, не в пример хладнокровно, по пунктам: «1. Вы считаете себя абсолютно правым во всех своих работах… 2. Всех остальных лиц, принимающих участие в ССЭ, Вы считаете неучами и недоучками, о чем Вы всюду и везде афишируете. 3. Вы никогда не можете себе позволить посоветоваться с другими товарищами о статьях…». Тем не менее, Ансон предлагал «обмен “нотами”» закончить, чтобы «оставить место для работы» (II, № 60).
Для Вегмана же работа никогда не кончалась, течение повседневных дел уже невозможно было остановить. Настолько обширной была сфера его интересов, так много хотел он успеть сделать, и не только в пределах своей компетенции, что трудно вместить все сделанное им в рамки только политических оценок и критериев «ортодоксального коммунизма», «либерального большевизма», «троцкизма», «энциклопедизма» и т.д. Точнее было бы ассоциировать работу Вегмана с производными от корнеслова homo (человек) — «гуманная», «гуманистическая», «гуманитарная». Последнее слово можно понимать и в современном его значении: как помощь — скорая, срочная, бескорыстная.
Этому в большой мере посвящены письма и документы III-го, самого объемного раздела книги под говорящим названием: «Дорогой товарищ Вегман…». 1920—1923 годы. Время спешного строительства новых институтов власти, смены профессий и статусов, ломки семей и судеб. Вегмана заваливают просьбами: «Устроить студентом в Омский сельхозинститут брата убитого коммуниста» (III, № 4), «освободить из концентрационного лагеря бывшего колчаковского офицера» (№ 5), «ходатайствовать об амнистии за участие в антисоветском выступлении в мае 1918 года» (№ 6), «собрать и прислать» документы и воспоминания о нарымской ссылке (Вегман там был с 1914 по 1917 годы. — В. Я.) для издания книги (№ 12), «помочь высланному в Томск архиепископу Димитрию» (№ 18). И опять: «ходатайствовать об освобождении из-под ареста…» (№ 19).
1923—1926 годы. Вегман уже в Новониколаевске/Новосибирске. Его авторитет и популярность расширяют круг его «гуманитарной помощи». В июле 1923-го коммунист, лектор, пропагандист и молодой, но уже известный писатель Зазубрин просто-таки вопиет о снятии с него тяжелых обязанностей коммунистического идеолога: «Тов. Вегман, попросите, чтобы из Сиббюро прислали мне охранительную грамоту, забронировали бы меня хоть на месяц от усиленной партработы» (№ 23). И очень точно выразился ректор Омского мединститута, просивший помочь доктору Лейбовичу дать командировку его дочери для поступления в Ленинградскую консерваторию, назвав его «сибирским меценатом». А ведь поток писем-просьб с годами не ослабевал. Его просят посетить, принять участие, прочесть и дать отклик, рекомендацию «Бюро новониколаевского кружка писателей» (№ 46), красноярский сатирический журнал «Сибирская язва» (№ 49), томский литератор-неудачник С.К. Савельев (№ 53 и др.), директор Главной библиотеки Томского университета (№ 55), директор Публичной библиотеки СССР им. В.И. Ленина (№58), томская газета «Красное знамя» (№ 60), художник-скульптор С.Р. Надольский (№ 63), учитель алтайской коммуны «Майское утро» А.М. Топоров (№ 64) и др.
По-прежнему обращались к Вегману и молодые писатели. Например, Афанасий Коптелов, который хотел издать книгу о партизанском движении на Алтае (№ 76). Вообще, тема «Вегман и писатели», особенно «сибогневцы», весьма интересна по сложности взаимоотношений, системе притяжений-отталкиваний, где все зависит столь же от идеологических соображений, сколько и от человеческих симпатий и антипатий. Так, Валериан Правдухин, один из зачинателей «Сибогней», весьма откровенно, как близкому человеку, пишет в начале 1925 года из Москвы о том, как «довольно серьезно изрезали», т.е. прооперировали его жену и писательницу Лидию Сейфуллину, тут же дискутирует о правомерности употреблять причастие «пиша» (от глагола «писать»), изъявляет готовность «разругать» «ряд новых романов русских» К. Федина, С. Клычкова, П. Романова, О. Форш, Л. Леонова, М. Пришвина, как ругает библиографию в «Сибогнях» и повесть П. Далецкого «Зеленый клин» («невыносимо фальшиво») (№ 37).
Но была и другого рода откровенность. Например, целый эпистолярный роман в исполнении Г.Ф. Семешко, соратника Вегмана по Нарымской ссылке. Из владивостокского адвоката он хочет сначала, благодаря Вегману, стать новосибирским «нарсудьей», потом вдруг, намучавшись без работы в Москве, просит устроить его в Новосибирске, пусть даже и «на газетную работу», затем пишет уже из Красноярска, где его пытались «вычистить» из коллегии судебных защитников, затем опять из Москвы, где, как будто, устроился техническим редактором Советской энциклопедии, прося помочь в получении персональной пенсии как политссыльный, пока, наконец, не успокаивается в должности инспектора Всехимпрома. Шесть лет длилась эта эпопея, и Вегман вместе с читателями этой книги мог проследить, как зыбко, причудливо, трагикомично складывалась судьба среднего интеллигента, решившего встроиться в новую советскую жизнь. Что уж говорить об интеллигентах выдающихся, таких, как Вегман. Многочисленные полюса его жизненных и культурных интересов и запросов, несомненная эрудиция, позволявшая ему быть и «сибирским меценатом», и «большевистским энциклопедистом», курировавшим СМИ, живопись и театр (он был также председателем Комитета содействия строительству «Большого театра Сибири»), вынуждали его жить, как минимум в параметрах раздвоенности. Или, как выразились авторы блестящего предисловия к книге А.Г. Тепляков и С.А. Красильников, проявлять «типичное для либерального крыла большевиков двоемыслие».
Также двойственно, впрочем, поступала и власть после 1926 года, то приближавшая «старого большевика», то отдалявшая его. После фактического отстранения Вегмана от руководства ССЭ в начале 30-х маятник качнулся в другую сторону: в Сибири шумно празднуют его 60-летний юбилей. Выходит специальное «Постановление Президиума Новосибирского городского совета депутатов» из трех пунктов: «1. Присвоить 24 советской школе наименование «24-я советская школа имени В.Д. ВЕГМАНА. 2. Учредить в Бердском педтехникуме лучшему ударнику учебы стипендию имени В.Д. ВЕГМАНА. 3. Присвоить улице Бийской наименование улицы ВЕГМАНА» (№ 86). Его же имя пожелали присвоить своему колхозу «Красный Ануй» жители Усть-Канского аймака Ойротии (Горного Алтая). И вскоре уже колхозники гордо называли себя «вегмановцами» (№ 87). Но уже через три года 29 июня 1936-го Вегмана арестовывают за «активную роль в троцкистской организации», «связь с активными троцкистами», а 10 августа того же года он умирает, находясь под следствием. В «Приложении 1», где процитировано «дело» 1936 года, содержится и постановление о прекращении дела 6 февраля 1958 года. Произошла реабилитация человека, оказавшегося, как значится в предисловии, «лишним в сталинскую эпоху», когда «время личностей ушло, наступило время символов».
Но нам ничто не мешает назвать и Вегмана ярким символом эпохи 1920-х годов в Сибири и в Новониколаевске/Новосибирске. Времени краткого, но мощного взлета творческих сил сибиряков, многие из которых стали сибиряками, отдавая свои немалые знания и энергию просветителей-подвижников именно здесь, далеко от родной России и Москвы. В общем-то, и эта книга, изданная к 90-летию Сибархива, тоже в большой мере результат подвижничества, кропотливой работы известных специалистов и ученых. Это ответственные редакторы О.К. Кавцевич и С.А. Красильников, рецензенты А.Л. Посадсков, М.В. Шиловский, А.И. Савин, составители Л.С. Пащенко, Е.А. Мамонтова, С.Г. Петров, Л.И. Пыстина. Ибо весьма нелегко разобраться в столь многогранной деятельности и столь обширном документальном наследстве. Так, из тысячи выявленных документов (письма — лишь часть из десятков и сотен записок, протоколов, телеграмм, открыток, заявлений и т.д.) публикуются всего 235. Но еще труднее было распределить материал «по трем тематическим разделам, отражающим государственно-управленческую, научную и общественную деятельность В.Д. Вегмана». Понятно, что деление это достаточно условно: «общественную деятельность» абсолютно пронизывают первые две, а личные, человеческие отношения — все вместе взятые.
Большая работа коллектива ученых и архивистов видна и во внушительном справочном аппарате книги: список публикаций Вегмана, его «редакторских работ», «рецензий» и «о нем» — всего 367 названий; подробный и интересный комментарий, вполне энциклопедический, дающий картину общественно-партийно-культурной жизни Сибири 20-х годов и ближайших десятилетий; квалифицированно, умно, стильно написанные тексты-«темы» писем, предваряющие каждый из публикуемых документов, что очень удобно и простому читателю, и исследователю. И вряд ли кто-нибудь будет в претензии на авторов книги, что они иногда оставляли все огрехи стилистики, синтаксиса и даже орфографии, а порой и явного косноязычия. Как в письме анархо-синдикалиста П. Кошкарова Вегману октября 1923 года. После несправедливого ареста с последующим освобождением он негодует: «Как мне добится гарантии, чтобы в нашей “свободной” республике не хватали как попало и кому заблагоразсудится… Я не был знаком с учреждением, которое не заглянет в Ваше прошлое, цоп за шиворот и к стенке… Много я мог бы развить, к сожалению при письме у меня мысли убегают вперед, чем пишущая рука».
Так и у вдумчивого читателя этой книги. Его мысли «убегают» не только в прошлое, в недавнюю историю Сибири, но и в ее будущее. Туда, где еще будут свои Вегманы. Без которых наш край был бы не таким, как ныне.