Вы здесь
«Давай поговорим нарядно...»
* * *
Сказал я спичке: «Спичка, спи», —
и затушил ее о ветер.
И полыхнул пожар в степи,
и дрогнуло письмо в конверте.
Мир стал отчетливей, но злее,
вот серый зрак луны раздут.
Реальность под конвоем зренья
в СИЗО фантазии ведут.
В окно фонарь сочится черный,
я жду один, полураздет,
когда период сей отчетный
отечный завершит рассвет.
Но сабля слабая созвучий
не рассечет песочный плеск.
И в день я вывалюсь, измучен,
переживать его гротеск.
Нет, зла на жизнь я не держу,
я просто слишком ей напичкан.
И сигарету вновь бужу
очередной уснувшей спичкой…
* * *
Это дело парное —
надо на двоих,
это пиво барное —
мы с тобой до сих
пор не обналичены
в данном бытии,
только обезличены
в вечном питии.
После бреда ситного
выйдем, как в сортир,
в заспанный, засыпанный
дивный новый мир.
* * *
Простирается космос косой,
намечается новый делирий,
зреют сотни во мне голосов,
тех, что мы с тобой не поделили.
Но сегодня я больше не твой,
растворяюсь в пузырчатом вое, —
если станешь небесной вдовой,
тебе будет обиднее вдвое.
По периметру мрачных примет
нам брести тропкой берестяною,
чтоб в финале услышать: «Привет», —
и с дремотой совпасть костяною.
* * *
Могила, о чем ты молила,
свою разевающи пасть?
Твоя всеобъемлюща сила,
но телу с тобой не совпасть.
Придумай какой-нибудь способ
в себя существо не принять,
ведь я обособлен как особь,
и мне тебя — нет, не понять.
В твою не желаю оправу
и душу тебе не вручу,
твою земляную отраву
я пить никогда не хочу.
Бессмертия выдержав квоту,
я сам в себе вечно затих
и чувствую только зевоту
от гнойных заветов твоих.
* * *
Язык, что неизбежно зыбок,
взяв, как монету, на зубок,
вспугнул я стаю мелких рыбок,
но строчку все же уберег.
Потом еще скопил немного,
в избу замел бесценный сор,
и из узилища немого
на сушу вышел разговор.
В нем был и крика крой кротовый,
и сладкий щебета щербет,
и скрежет шепота картонный,
и рифмы добрый дробный свет.
Вот осыпается он градом,
ложится как метеорит,
и воздух между нами гладит,
и прямо нам в глаза глядит.
Так происходит обученье
искусству снова говорить,
так происходит облученье,
что сокрывают буквари.
Давай поговорим нарядно,
Давай гореть — не будем гнить.
Да светит в слове Ариадны
адреналиновая нить!
* * *
Есть дающие и доящие
в чистом виде, а чаще — смесь,
между них мое настоящее
наступает сейчас и здесь.
Их пустые нововведения
по неведенью моему
ускоряют грехопадение,
погружают меня во тьму.
Я спускаюсь по скользкой лесенке
в полутемный сырой подвал,
покупаю там книжку Лессинга —
ту, которую не читал.
И восходит заря унылая,
как бы шепотом говоря:
«Вот ваш мир опять и умыла я»...
Я читаю, и все не зря.