Вы здесь

День энергетика

Стихи
Файл: Иконка пакета 04_kolesnik_de.zip (12.46 КБ)

* * *

В нищем саду соловьином

хмурая речка течет.

Пахнет зоманом, зарином,

явкой с тоскливой повинной,

вывеской «Переучет»,

выведенной на картонке

ржавой помадой губной.

Краешек хлебушка тонкий,

краешек небушка звонкий —

все это рядом со мной

в страшном лесу безголосом,

в нищем саду нежилом.

Гибель проходит с покосом.

Небо кровит купоросом.

Птичке Твоей тяжело.

 

* * *

Значит, осень все-таки существует:

холода по утрам, паутень тумана.

Скрой меня скорее, из неба дует.

Одолей-трава отболела рано,

отмолилась венчиком, отломилась.

За деревней лес, а в лесу деревья.

В этой серой башне хранили силос

те, кто нынче умерли-постарели.

А земля незыблемая такая,

как при Пересвете и Челубее.

Я встаю на утопленный в поле камень,

и ему не делается больнее.

Да и мне. Постылость одна, усталость,

морозь-изморось; росно, промозгло, сыро.

Журавли улетают, а я осталась,

как забытый конь городского цирка.

И киваю белым своим плюмажем

посреди откосов, осин, укосин.

Паутень тумана, земная сажа.

Значит, осень все-таки.

Значит, осень…

 

* * *

Темно, как у негра в хижине дяди Тома.

Мы так одичали, что впору стучать в тамтамы.

Мой маленький город, в Москве от второго дома

до новой работы ты вместишься весь до такта.

Лежащий костьми в безымянном земельном братстве,

меняющий глав, как горящие шапки Сенька,

мой маленький город, в зеленом твоем убранстве

пылит седина, оседающая на семках.

И я оттого ли сиплю и скриплю зубами,

бреду, спотыкаясь, сквозь площадь твою на ощупь?

Мы что-то не сделали в темени этой сами.

Холодная Волга проносит врагов, полощет

ковры, устилавшие днища трущоб хрущевок.

Мой маленький город, сто первой верстой накрытый,

пропущенный Пушкиным, далее был прощелкан.

Дожди, колея бездорожья стоит корытом.

Какие-то люди мимо проходят, ежась.

Ржавеет вода, растекается соль по следу.

Мой маленький город, с кем ты тут остаешься?

Приедешь обратно?

И я говорю:

Приеду.

 

* * *

День энергетика или

самая длинная ночь?

Лунная пуля навылет,

мягкая жолтая сочь —

 

круглая, с контуром бледным.

Холод простерся вокруг.

Провод ли сдвоенный медный,

сцепка сжимающих рук?

 

Что меня в жизни удержит

или тебя сохранит?

Солнце, встающее реже?

Водка, оплетка, магнит?

 

Все, не успела. К закату

катится лампочка дня.

Что там гудит? Трансформатор?

Или же все-таки я…

 

* * *

На небе щелкнуло реле,

снег выпал скопом, оптом,

и мы бредем в белесой мгле,

придерживаясь оптим.

Снег выпал, городок пропал,

завьюжен и засвечен.

Петляет четками тропа,

и согреваться нечем.

По ней уходим в полусне

к сердечному зимовью.

А лето капает на снег

шиповниковой кровью.

Вот повод поклониться льду,

твердейшему, как яхонт.

Снег падает, я в нем иду

и грею горстку ягод.

 

* * *

Колоннады речного вокзала, немаков цвет,

штукатурочный саван падает в Волгу долго.

Я дроблю отражение камнем, схожу на нет,

осыпаюсь с ветхим кораблеприимным домом;

отсыпаюсь, солдатка чрево несет пустым,

и кирпичные зубы крошатся с голодухи.

Я несусь на щите в межстоличный четвертый Рим

и себе и ему постилаю на божьем пухе,

на лоснящемся пузике маковки золотой,

на звериной пуще, что нас через век накроет...

На закате, в закате, распластанном над водой

из любви и печали снова его отстроят.

 

 

* * *

Лабухи на набережной Цоя

громко исполняли мимо нот.

Мы за Цоя выпивали стоя,

собирались через море вброд.

Выпивали, пели, выпивали,

перемен хотели, перемен

и слова друг другу отдавали,

ничего не требуя взамен.

Лыко, что вязали, было в строку,

говорила со звездой звезда.

Знали, что не будет одиноко

больше никому и никогда.

«Ты такой большой, а веришь в сказки...»

Над тобой смеялась, над собой.

И луна, как дырка от указки,

над моей зияла головой.

* * *

Креозотно кричит электричка —

александровский голос труда.

Медным тазом легко и привычно

нас с тобой накрывает беда.

 

Растворенные в городе этом,

винно-водочном, ватном, ямском,

мы идем, словно крутим планету,

каждым шагом скрипим башмаком —

 

как повинной, лежащей на рельсе,

как невинной, сеченной стократ.

От железки студено, согрейся —

без закуски, рывком, как Сократ.

 

Чтоб не видеть далекого сада,

и чубушника (он же жасмин),

и небесного Града — не града

из заоблачных белых седин.

 

Ничего, ничего, кроме пыли —

умирание, водка, тоска

и везущие грузы утиля

караваны Владимир — Москва.

 

Время вышло, осталась привычка,

и некованы счастья ключи.

Надрывается в ночь электричка,

и мы тоже как будто кричим.

 

* * *

Не(мой), не дорогой, не говори —

обозначай пунктирными кивками.

Из пальца в мякоть клавиши вотри

гемоглобин, не сниженный стихами.

Летят леса за вымытым стеклом,

и я лечу, ничейное свеченье,

нигде мой дом, не свившийся гнездом,

на ржавых крыльях — птичье порученье.

Немилый, не люби, все хорошо,

пей водку горлом, заправляйся«пятым».

Ты сквозь меня еще не допрошел

всем тем, что в пустоте бывает свято.

Я через Лету на лету веду

мотив собой, себя веду мотивом.

Нетленный мой, неданный, ты редут

для воздуха, редукция рутины.

Тону в тебе, не подавай руки,

смерть в сказанном, а ты не поддавайся.

Ты слово мне, все прочее — другим,

не подходи, но все же оставайся.

Не(мой), молчи, и ничего, нас нет,

сердца на месте, и не надо света.

Каток-закат размазал силуэт

какой-то птицы ржавчинного цвета.

* * *

Полюби меня до гроба:

после смерти загс никчемен.

Небо, красное, как нёбо,

ветер тучам дует щеки.

Вечер вычтен из кармана,

медной мелочью рассыпан.

После смерти все нормально,

и земное чрево сыто.

Серый сад, изюмный творог.

Белый флаг, капитулирен.

Мне сегодня стало сорок,

так же каплет соль с градирен.

Дореми, рядами ноты

образуют марш Шопена.

Забери меня с работы,

но не сразу, постепенно.

Вот и кто мы? Гнуса сонмы,

слово, стынущее в насте,

кораблеющие сосны,

нас вмещающие насмерть.

100-летие «Сибирских огней»